Я, конечно, не думала, что после «Ликвидации» проснусь знаменитой. Но все же рассчитывала, что меня...
Я, конечно, не думала, что после «Ликвидации» проснусь знаменитой. Но все же рассчитывала, что меня будут чаще приглашать в кино. Фильм получил множество наград, это был невероятный зрительский успех. Однако все, услышав, что я играла в «Ликвидации», до сих пор с удивлением спрашивают: «Да? А кого?»
Мама назвала меня Беатой из большой любви к искусству. Она обожала кино и польскую актрису Беату Тышкевич. Считала ее эталоном красоты. Помимо кинематографа мама глубоко уважала Карла Маркса, проштудировала все его труды. Будучи беременной, пообещала: «Если будет мальчик, назову Карлом!» Но родилась девочка...
Беата в переводе с латинского означает «счастливая, блаженная». Не могу сказать, что соответствую имени, но я довольна им. Хотя в детстве мне оно страшно не нравилось. В школе никак не могли запомнить, как меня зовут, обидно коверкали: «Бьята, Бьянка, Ебиата?» В старших классах, посмотрев одну умную передачу, поняла, как важно, чтобы у тебя было редкое имя. Например кто-то говорит: «У Ольги-то муж уехал на заработки» — и все гадают, у какой Ольги, какой муж? Этих Олек вокруг — пруд пруди! А если скажут: «Беата поехала в Москву на пробы», все сразу понимают — речь обо мне.
Родилась я в роддоме № 7 в самом центре Питера. Моя семья не имела никакого отношения к кино. Мама была рабочей на ЛОМО, где производились оптические приборы и оборудование. Отца своего я не видела лет до четырнадцати. Родители разошлись еще до моего рождения. Потом папа появился в моей жизни, стал помогать. А воспитывала меня бабушка. Я росла послушным любознательным ребенком. Мечтала стать ветеринаром, потом журналистом и совершенно не собиралась быть актрисой. Но в десятом классе пошла за компанию с подружкой поступать в киношколу на «Ленфильме»: меня взяли, а ее нет. Получилась классическая история из фильма «Старшая сестра», когда приемной комиссии понравилась героиня Татьяны Дорониной.
Бабушка была уверена, что в кино попадают люди особенные, знакомые режиссера или его дети. Помню, смотрим какой-то фильм по телевизору.
— Ну, этот мальчик явно блатной!
— Бабушка, ну что ты говоришь? По улицам ходят ассистенты и предлагают всем встречным: «Девочка, хочешь сниматься в кино?»
Я действительно так думала, потому что видела фильм с этим названием. А когда попала наконец на съемочную площадку, поняла, что бабушка была права: девяносто процентов актеров — знакомые, родственники и друзья режиссера.
В восемнадцать лет я поступила в «Школу русской драмы» при Александринском театре. Ее открыл Игорь Олегович Горбачев — народный артист, лауреат Государственной премии. Это были чудесные годы. Нам преподавал прекрасный мастер Семен Семенович Сытник. После окончания весь наш курс — девятнадцать человек — взяла в свой Детский драматический театр «На Неве» Татьяна Аркадьевна Савенкова. Вот уже двадцать пять лет там работаю. Я по знаку зодиака Рак, мне трудно менять что-то в жизни. Сколько раз мне говорили: «Ну сколько можно там работать?! Неужели не надоело играть всяких букашек-таракашек?» Но я просто привыкла, вокруг все родное: гримерка, буфет, коллеги, сцена...
Первое время в театре у меня были эпизодические роли, по большей части с двухминутным диалогом. Потом наконец пошли крупные. Кого только я не переиграла: Жабу, Повариху, графиню Вишню, Разбойницу, лису Алису, Кормилицу...
Однажды мы с одним актером, коллегой по театру, поехали на «Ленфильм», оставили фотографии в актерском отделе, со всеми познакомились, посидели потрепались о том о сем. И очень быстро меня пригласили на какой-то эпизод в сериал. Это был 2001 год. Я попала практически во все проекты «Ленфильма»: «Улицы разбитых фонарей», «Черный ворон», «Брежнев», «Питер FM». Сериал «Черный ворон» о судьбе аферистки-колдуньи сразу стал популярным у зрителей благодаря прекрасному дуэту Татьяны Ткач и Анны Самохиной. Моя Элла Аристарховна соблазняла одного из героев. Роль маленькая, но зато три дня меня снимали и кормили.
Первое время на съемочной площадке я страшно комплексовала, мне казалось, что вокруг меня боги, сошедшие с Олимпа. Но оглядевшись, поняла, что актеры — обыкновенные люди: они и опаздывают, и текст забывают, и порой приезжают с бодуна. А я, оказывается, дисциплинированный и ответственный человек.
До сих пор храню одну тетрадку, в которой описала все свои пятьдесят две роли. Вот попаду когда-нибудь в Дом престарелых для творческих работников, посажу в кружок соседок-старушек и буду рассказывать им, где снималась и кого играла. Если не поверят, я им эту тетрадку предъявлю: там даты, место съемок, режиссеры. Память-то к тому времени у меня уже будет плохой...
Однажды моя подружка Наташа Ткаченко, актриса Театра комедии, поехала к Сергею Урсуляку на пробы в «Ликвидацию» и взяла с собой в Москву несколько фотографий, в том числе и моих, чтобы показать режиссеру. Вскоре меня вызвали на пробы Цили.
На «Мосфильме» у двери с табличкой «Ликвидация» было много народу. Вдруг из комнаты вышла ассистентка с папкой в руках и громко спросила: «Кто здесь Дельфин и Беата?» Из толпы выходим мы с одной девушкой. Все на нас посмотрели с удивлением. Как оказалось, девушку действительно звали Дельфин. Она пробовалась на роль Иды, любовницы главного бандита Чекана. Красавицу-польку в итоге сыграла Ксения Раппопорт.
Сергей Владимирович Урсуляк меня расспрашивал:
— Кого вы играете в театре?
— Мачеху в «Двенадцати месяцах», Жабу в «Дюймовочке»...
По его лицу было трудно догадаться, что он по этому поводу думает. Как мне показалось, особого восторга я у него не вызвала.
Я была девушкой с довольно плотной фигурой, с формами. То, что и требовалось. Моя героиня была женой Эммика, которого играл Александр Семчев. Я понимала, что по параметрам для Цили подхожу. Но мало ли?..
Прошло много времени, прежде чем мне позвонили с «Мосфильма». Женский голос скороговоркой спросил:
— Здравствуйте, Беата, вы в июле свободны?
— Да.
— Помните, вы пробовались в проект «Ликвидация»?
— Помню.
— Ну вот, вас почему-то утвердили, — сказала растерянно ассистентка.
Потом, уже на съемках, дяденька, отвечающий за звук, рассказывал, что на мою Цилю пробовались очень многие актрисы. Но они были или чуть моложе, или чуть старше, или стройнее, чем требовалось для роли.
Съемки «Ликвидации» проходили в Одессе. Именно этому замечательному городу по праву принадлежит главная роль в фильме. Не верьте тому, кто говорит, что старой Одессы больше нет! Она будет жить, пока жив хоть один одессит.
«Никаких примет современности!» — лозунг съемок соблюдался неукоснительно. Снимали картину не в построенных декорациях, а в настоящем одесском дворе на Молдаванке, на улице Колонтаевской, 21. Удивительное место! Казалось, время застыло — на дворе не 2006 год, а 1946-й.
Обитатели дворика жили в квартирах, не знавших ремонта. Обои в маленьких клетушках, по-моему, не переклеивались с послевоенного времени. Странно, что хоть унитазы работали. Ванных комнат не было.
Жара летом стояла неимоверная. На ночь двери никто не запирал. Все открыто: окна, форточки. В дверной проем ставили палочку под углом в сорок пять градусов, чтобы и прохладно было, и крыса не забежала.
Натуру почти не переделывали — разруха и серость двора вполне устроили режиссера. Только решетки на окнах первого этажа маскировали ставнями да газовые трубы прятали под диким виноградом. Вещи, одежду, реквизит костюмеры и художники картины покупали на барахолках. Никакой халтуры даже в мелочах.
В фильме появляется старинный трамвайчик, на котором начальник отдела Одесского УГРО Давид Гоцман гоняется за бандитами. Этот трамвай 1932 года выпуска привезли на съемки специально из Харькова. Мы долго снимали сцену с пианино. Его у кого-то из жителей одолжили. Грузчики таскали инструмент по лестнице несколько дублей. Причем надо было еще умудриться протиснуться мимо нас: тети Песи, Эммика и меня. Физически это было очень тяжело. На шестом дубле они зароптали: «Мы больше не понесем!»
Удивительно, что одесситы разрешили снимать фильм в их дворике: ведь они терпели неудобства от нашествия киношников. Их привычный распорядок жизни был нарушен. Кто-то рано уходил на работу, кто-то оставался дома. Как только раздавалась команда «Тишина! Мотор!», они дисциплинированно выключали свои телевизоры, надевали что-то нарядное, люрексное и усаживались как зрители на стульчики с «семачками». Во время перерыва могли принести попить водички актерам.
Весь двор операторская группа затянула каким-то парашютным шелком, из-за этого находящиеся внутри «шатра» были как в бане. И так сорок градусов, а тут вообще пустыня Сахара. И никто не сказал: «Что вы вытворяете, вообще?» Удивительные люди.
Один дядечка на втором этаже все время лежал в кровати. Кстати, в его квартире «жил» Давид Маркович. Мимо больного без конца сновали гримерши, операторы, режиссер и актеры, а старичок невозмутимо продолжал лежать в соседней комнате.
Киногруппа и жители двора мирно сосуществовали. Вечером жильцы возвращались к себе после работы с сумками с продуктами. Знали, что надо быстро прошмыгнуть через двор, когда выключена камера, а если идет съемка — тихо замереть на месте. Но никакого возмущения я не помню. Они безропотно терпели и ночные смены, и наши поздние уходы, и резкий свет осветительных приборов. Относились с пониманием к нашему вторжению...
Съемочная группа по-своему отблагодарила жителей: в одном из двориков, где проходила съемка, появились деревянные ворота.
Сегодня по этим местам водят экскурсии, а дворик, где жил Гоцман, стал местом паломничества. Надеюсь, что там все на месте: лестница, по которой тащат пианино, рукомойник во дворе на дереве, там умывался дядя Ешта, и окно Давида Марковича. Все это не менее узнаваемо, чем Потемкинская лестница.
В 2008-м в Одессе на улице Еврейской установили бронзовый памятник Гоцману. Еще одно место паломничества...
В Одессе я жила почти месяц. Можно сказать, весь жаркий июль. Съемки проходили не каждый день, но я не летала в Питер — смысла не было. Когда еще только собирала вещи, пришла страшная весть: на съемках «Ликвидации» умер Андрей Краско. В роли Фимы он успел отсняться два съемочных дня. Это случилось четвертого июля, в ночную смену. Андрею внезапно стало плохо с сердцем. До больницы довезти не смогли — он умер в машине скорой. Врачи поставили диагноз «обширный инсульт». Накануне снимали сцену гибели Фимы. Рассказывали, что процесс не клеился. Позже я прочитала, как вспоминал об этом Владимир Машков: «Мы только отсняли сцену, где я везу убитого Фиму в машине. Потом это повторилось наяву». Андрею Краско было всего сорок восемь лет. В фильме сохранился эпизод, где видна его спина. Думаю, режиссер оставил его в память об Андрее. Вместо него Фиму сыграл Сергей Маковецкий. Пришлось переснимать заново все сцены.
Когда я услышала о смерти Краско, подумала, что сниматься не буду, скорее всего картину закроют. Седьмого июля мы с друзьями пошли в клуб. Я была очень грустной — в кои-то веки повезло с фильмом, а тут такое горе. Но мне позвонили и сказали, что даты моих съемочных дней не меняются.
Честно говоря, о чем этот фильм, я не знала. Только то, что все происходит в послевоенной Одессе, что у Цили есть муж и сварливая свекровь. Почитать сценарий мне дали, когда приехала в Одессу. И то не весь, а только эпизоды с моим участием. Когда вышел фильм, я, как и все обычные зрители, смотрела его прильнув к телевизору. Меня все в театре пытали: «Кто убийца, скажи?» Они не верили, что я этого не знала.
Мне было довольно тяжело, потому что в картине в основном снимались московские актеры. Неловко от того, что я никого не знаю. Только с «моей свекровью» Светланой Крючковой мы были земляками. Светлана Николаевна меня привечала, мы пили чай, много болтали о том о сем. Ей с младшим сыном снимали отдельную квартиру, а я жила в гостинице «Валентина». Номер у меня был отдельный, ко мне никого не подселили. Надо мной жил актер Александр Сирин, а подо мной — Федор Добронравов. Мы здоровались по утрам, вместе ехали на съемку, а вечером возвращались в гостиницу на том же автобусе. Я робела и стеснялась, молча ждала в сторонке своей сцены. Со своим мужем Эммиком отработали эпизод и разошлись. С Ксенией Раппопорт, еще одной питерской актисой, не пересекались: ее сцены снимались либо до меня, либо после. Мы потом часто на других проектах встречались.
Под конец съемок я сдружилась с девочкой-бухгалтером. Могла уже вечером в кафе посидеть, куда-то выйти.
Но может, это и к лучшему? У меня, кстати, есть примета: если на площадке комфортная, теплая атмосфера — ничего хорошего в итоге не получается...
После выхода фильма подруга все допытывалась: «Ну расскажи! Как там было? Наверняка очень весело. Ты же попала в такую звездную компанию!» Самое смешное, что мы все были сами по себе. Шумных застолий по поводу и без повода не устраивалось. Все были сосредоточены на работе. Перед нами стояла непростая задача — передать местный колорит. Для этого на площадке был консультант, который работал над нашим одесским говором. С этим у меня все было хорошо: один раз поправили, и все. Сергей Маковецкий брал уроки у своей жены, бывшей одесситки. В каком-то интервью Машков признался, что еще долго гэкал и шокал после «Ликвидации». Но колоритнее всех была Светлана Крючкова. Она буквально «купалась» в роли тети Песи.
Актрису на эту роль искали долго, ни у кого не получался сочный образ. Отчаявшись, режиссер даже решил тетю переделать в дядю. Его должен был играть Сергей Маковецкий. Но тут кто-то из съемочной команды предложил Крючкову. Актриса моментально согласилась, хотя в тот год пережила клиническую смерть и, казалось бы, ей было не до съемок. Она сразу предупредила группу, что ей нужны особые условия: индивидуальный трейлер с кондиционером, диетическая еда. Крючкова приехала с младшим сыном, и их после съемок возили на море. У Светланы Николаевны куча друзей в Одессе, они с Сашей ходили по гостям.
Урсуляк пригласил Крючкову не на пробы, а сразу на примерку костюма. Когда на Светлану Николаевну надели парик, широкую юбку с фартуком и сандалии, ее не узнал собственный сын. А когда режиссер услышал, как она произносит «синочка», «бруки» и «полотеничко», понял: роль есть!
Все жители одесского дворика обожали Крючкову. Она родилась в Кишиневе спустя пять лет после войны. В то самое время, в которое происходит действие фильма. Тогда люди помогали друг другу, были добры и не делились по национальному признаку. В ее кишиневском дворе, так похожем на одесский, говорили на разных языках: молдавском, идише, русском, украинском. Она привыкла обращаться в магазине к продавщицам, даже пожилым: «Девочки». И с детства впитала невероятное чадолюбие еврейских матерей, которые совершенно точно знают, что надо их детям. Ей всегда говорили:
— Вы — настоящая еврейская мама.
Она отвечала:
— А какая еще могла вырасти мама в этом дворе?
Вот она и играла в «Ликвидации» такую сумасшедшую еврейскую мамочку. Ее тетя Песя все время воевала со своей невесткой, то есть со мной: «Это ж Циля, разве ж она может погладить, как надо, бруки?» или «Эта Циля откуда взялась на мою голову... ведет себя как румынская проститутка».
Крючкова на площадке очень часто импровизировала, многие фразы, которые она придумала, остались в фильме. Помню, как снимали сцену возвращения Гоцмана из тюрьмы. Тетя Песя должна была его встретить словами: «Давид Маркович, слава богу!» Но они никому не нравились, думали, чем заменить. «Ну все! Пошла в народ!» — сказала Крючкова. Обратилась к одной женщине, а та восклицает: «Светлана, я такая радая, шо вы ко мне подошли». Это «такая радая» и вошло в фильм...
Меня сильно пугали: мол, Крючкова — очень тяжелый человек. Она же, наоборот, оказалась душевной. Например снимаем сцену с Эммиком. Ей говорят:
— Светлана Николаевна, идите в свой трейлер, отдохните. Мы за вас реплики покидаем.
Она возражала:
— Ну зачем же? Им удобнее, если это буду делать я.
В жару сидела на стульчике и помогала нам отыграть сцену.
Был момент, когда мне надо было по роли заплакать. Долго выдавливала из себя слезы, чуть ли не лук к глазам прикладывала. Заметив мои страдания, Крючкова дала совет: «Надо плакать от ситуации». И это помогло — я заплакала в кадре сама.
Я приехала в Одессу, почему-то взяв с собой цветные лифчики. У меня были и красный, и в горошек, и синий, и с непонятными яркими цветами. Они предательски виднелись сквозь полупрозрачную ткань серого Цилиного платья. Костюмер сказала: «Беата, так не годится. У нас сорок шестой год. Нам нужно белье нейтрального бежевого цвета». Думаю: «Боже мой, у меня ничего такого нет. Что делать?» Тут Светлана Николаевна и говорит:
— Берешь водителя, едешь в магазин, а потом отдаешь чек. Деньги тебе вернут. А лифчик оставляешь себе.
— Как себе?
— А ты думаешь, белье после съемок забирают?
— Я завтра поеду на рынок на маршрутке и куплю.
— Почему завтра? Тебя отвезут сегодня на машине.
— Да я боюсь, что скажут: «Приехала такая сволочь из Петербурга и требует, чтобы ее возили на машине за лифчиком...»
— Запомни: все равно скажут, что приехала из Петербурга сволочь!
Этот лифчик имени «Ликвидации» я с успехом какое-то время носила.
Самое смешное, что у меня был и «лифчик имени Цека-ло». На съемках «Гоголя» моя героиня должна была обладать «сиськами-убийцами». Мне пришлось купить пуш-ап на два размера больше. Потом в театре я в нем с успехом играла Кормилицу.
Я очень благодарна Светлане Николаевне за ее уроки. Она многому меня научила.
Помню, как меня донимала вопросами местная бабулька: «Скажи, милая, а Крючкова — это дочка Николая Крючкова?»
Ее все принимали за свою, думая, что это их, местная, согласилась подыграть московским артистам, настолько ее говор был близок к одесскому.
Однажды на Привозе, пока она примеряла туфли, у нее из сумки стащили мобильный. И тут она заорала голосом тети Песи: «Правильно! Приехала народная артистка, а ее тут же обокрали!» Возмущалась минут пять. Вдруг в сумке ее подруги зазвонил телефон Крючковой — его незаметно подбросили. Одесситы смеялись: «То, что на Привозе крадут, мы знали, но что возвращают обратно — такого еще не было!»
Помню, как мы снимали сцену, где я забиваю окно тети Песи. Ей, бедной, пришлось долго в нем висеть. Дикая жара. Вдруг она чувствует — ветерком подуло. Это заботливые одесситы поставили сзади вентилятор. Светлане Николаевне надо было встать на подоконник на колено, чтобы высунуться в форточку и нам, Циле и Эммику, что-то кричать. Ей тут же кто-то принес под колено подушечку.
— Сергей Владимирович, а что я кричу?
— Вы лучше меня знаете!
И вот я заколачиваю окно, а она истошно кричит в форточку: «Кто-нибудь, уберите эту малахольную!» — и дули мне показывает...
В «Ликвидации» — целая россыпь блестящих ролей. Но весь фильм, конечно, держится на Владимире Машкове, который сыграл Давида Марковича Гоцмана.
История выбора актера на главную роль заслуживает отдельного фильма. Сценарист писал о большом лысом мужике, не очень обаятельном, таком биндюжнике. Режиссер честно искал актера с подобной внешностью. Продюсеры мягко намекали: «Может, Машкова попробовать?» Урсуляк испугался: а вдруг тот откажется? Машков тогда жил в Лос-Анджелесе, у него был контракт с Голливудом. Послали ему сценарий. Тот прочитал — и семь месяцев съемок Сергей Урсуляк благодарил Бога, что именно Машков играет Гоцмана.
Актеру здорово пришлось потрудиться. Володя Машков прожил в Одессе почти год — все время, пока снимался фильм. Стрижка полубокс, галифе, пиджачок по послевоенной моде, кепка преобразили его. Он и не выходил из своего образа. Как-то в телепередаче Светлана Крючкова сказала: «Это был не Машков, а настоящий Гоцман. Он всюду ходил и плевал свои «семачки». Так вжился в роль, что местные криминальные авторитеты принимали его за своего».
Очень обаятельный, с юмором, всегда задавал тон. Все с обожанием на него смотрели. Машков много общался с ветеранами одесской милиции и представителями воровского мира. Для роли изучал блатной жаргон. Специально сильно похудел. Один из кидал обучал актера азам картежной игры. Все каскадерские трюки исполнял сам.
Машков в одном из интервью рассказывал, что как-то с оператором Михаилом Сусловым ходили по городу, высматривая натуру для съемок. Во дворе на Молдаванке вышла женщина и говорит: «Да бросьте вы ерундой заниматься! Пойдем лучше покушать ко мне. — Ей объясняют, что, мол, приехали из Москвы кино снимать. — Вы тудой-сюдой, таки я вам с собой сделаю». «Тудой-сюдой» вошло в картину.
Атмосфера на площадке была приятной, легкой. Я даже не думала, что снимается такой серьезный фильм. Пореченков и Машков все время всех «кололи», смешили. До сих пор гуляет в Сети видеоролик со съемок, где Машков никак не может произнести слово «обмундирование» и все умирают со смеху. Кстати, слава Пореченкова после «Агента национальной безопасности» перебивала славу Машкова. Его-то как раз узнавали мгновенно.
Помню, как снимали сцену, где обитатели дворика сбежались к Давиду Марковичу, думая, что его убили. Все ахают, охают, а Пореченков специально надел сапоги на разные ноги и стоит с серьезным лицом. Это выглядело так комично, что мы все тут же заржали.
В нашем дворике было очень много котов, и один нам с Машковым понравился. Это был породистый сиамский кот. Его голубые глаза были смешно скошены к носу, как бы сказал Михаил Булгаков, «от постоянного вранья». Мы по очереди все время его тискали.
Вся киногруппа в обеденный перерыв сытно ела. Нас очень хорошо кормили одесситки. Это тебе не какая-то гречка с мясом в пластиковом боксе. Ароматы были такими всюду, что скулы сводило. На огромных подносах горой лежали запеченные баклажаны, ребра ягненка, жареная рыба с немыслимыми гарнирами, салат оливье двух видов, в кастрюлях плескалась ледяная окрошка. Мы садились за столы, и начинался пир. Владимир Машков смотрел на нас, уплетающих яства, с грустью. Его Гоцман был по роли поджарым, с рельефной мускулатурой. Ему наедать щеки никак нельзя было.
Весь обеденный перерыв он качался неподалеку в сторонке. Мы едим, а он гантели поднимает. Такая вот «картина маслом». Мы добавки просим, а он отжимается. У него с собой было даже какое-то специальное снаряжение спортивное. Мы ходили смотреть на него как на зверушку. В вагончике его ждала ЗОЖ-еда без всяких майонезов, вареная грудка с диетическим рисом.
А эту историю я слышала от Машкова на площадке. Как-то стоит он у вагончиков съемочной группы. Вдруг костюмер подбегает с криком:
— Украли! Украли!
— Что украли?
— Утюг!
Он успокаивает женщину:
— Ничего, доска есть, а утюг купим, как только магазин откроется.
И пошел погулять. Вдруг смотрит — навстречу мужичок идет пошатываясь и тащит гладильную доску: «Слышь, я тут утюг взял, смотрю — и доска есть». Он даже попросил Машкова помочь ему ее дотащить...
«Ликвидация» получила ТЭФИ за лучший сериал. Он признан уже киноклассикой наравне с «Место встречи изменить нельзя». Этот фильм мгновенно стал любимым у зрителей. Секрет успеха в том, что история очень простая. Про хороших людей, героев.
Кастинг-директора, конечно, знали о моем участии в «Ликвидации». Но на улице меня никто не узнавал, с автографами не приставал. Мне было обидно за свою Цилю. Если пересмотреть фильм, то у меня нет ни одного крупного плана. Мой персонаж был не так важен в этой картине. Когда говорят об «одесском дворике», чаще всего вспоминают Светлану Николаевну и ее «синочку» Эммика...
После Цили моя жизнь никак не изменилась. Единственное — художественный руководитель театра Татьяна Аркадьевна посмотрела фильм и мой личный рейтинг в театре вырос. Мне стали больше давать ролей.
Даже после «Гоголя. Начало», несмотря на сильный грим, меня больше узнавали. Один раз я лежала в больнице, и меня признали благодаря Хавронье Никифоровне.
Фильм стали снимать осенью 2016-го. Меня долго не утверждали на роль Хавроньи. Канал хотел только Юлию Ауг, но она, слава богу, была занята в другом проекте. Режиссер Егор Баранов отстоял мою кандидатуру.
Надо сказать, что меня замучили пробами. Только отъеду, звонок: «Беата, звонили из Москвы, надо больше грудь сделать». Возвращаюсь на «Ленфильм», мы с ассистенткой подкладываем мне за пазуху все, что нашли, снимаем снова. Утром опять звонок: «Мало сексу!» — снова пересъемка. Я играла героиню из «Сорочинской ярмарки», злую тетку, которая не любит свою падчерицу Параську и соблазняет какого-то мужика. По сценарию Хавронья превращается в ведьму.
Фильм снимали в Карелии, потом доснимали на «Ленфильме». Тут уж я была в своей тарелке. Режиссер молодой, все вокруг знакомые. Никто не звездил, пальцы не гнул. Ян Цапник, мой партнер, веселил всю дорогу — сыпал анекдотами, шутками-прибаутками. Жаловался, что приходится сниматься беспрерывно, три выходных за год. Смешно рассказывал: «Я научился спать как лошадь — стоя. Говорят: двадцать минут отдохните, а мне долго идти до трейлера. Стоя закрываю глаза и вырубаюсь».
Во время съемки все время что-то на ходу менялось, дописывалось, придумывалось. Например меня не предупредили, что я должна целую смену... лежать в гробу. Утром мое лицо мажут белой краской.
— Руки только не пачкай, тебе целый день лежать.
— А где лежать-то?
Никто мне ничего не говорит.
Лежать в гробу — страшная примета. Многие актеры даже в контрактах это оговаривают. Такого не было в сценарии, но я не посмела отказаться.
Посредине площадки высоко на помосте стоял гроб. Весь съемочный день я пролежала в нем, даже когда все актеры уходили с площадки на перекур. Видимо, чтобы не выйти из образа. Спина страшно затекла, мне стали делать замечания: «Вы пошевелились!» Для красивой картинки режиссер велел дать мне в руки горящую свечку, которая капала горячим воском. Какая-то бабка из массовки в перерывах подходила и ворчала: «Милая, ты не так руки складываешь!» Ну не буду же я говорить ей, что внутри держу кукиш. Постепенно освоившись, я даже яблочком закусывала. Но все это очень неприятно. Помню интервью Мамонова, где он рассказывал, как прерывал съемки фильма «Остров» и все время вылезал из гроба...
Рано утром после этой съемки муж заявил: «Иди-ка в церковь! Отмаливай грех!» Я побежала в Троицкий собор у нашего театра и все поведала батюшке:
— Меня вчера отпели!
— Как отпели?! — Рассказала ему о съемках фильма. — Как вас крестили? Марией? Так ничего страшного — отпевали же Хавронью.
Я себя успокаивала: «Ну ладно! Главное, чтобы из этого что-нибудь интересное получилось!» Фильм «Гоголь. Начало», фэнтези с элементами мистики, имел большой успех, особенно у молодежи.
И все же это лежание в гробу мне позже аукнулось. Я потом узнала, что актерам во время съемок под подушку кладут бутылку водки — такая киношная примета. Мне же никто водку не подкладывал.
Летом мы с сыном поехали на море в Турцию. Купались в уютной бухточке. Однажды я заплыла подальше. Вдруг понимаю, что попадаю в какое-то течение. «Надо расслабиться, и тебя вынесет к берегу!» — успокаиваю себя. Расслабилась, а меня все дальше уносит. И волны вроде небольшие. Раньше я думала, что люди тонут, потому что не умеют плавать. Оказалось, это не так. Время идет, я реально устаю, меня бьет о скалы, все реже могу вдохнуть воздуха. И вдруг как молния в голове: «Я умираю!» Среди бела дня, на виду у всех. Кричу: «Помогите! Помогите!» Какой-то мужик атлетического сложения побежал на крик по пирсу. Он прыгнул ко мне, пытался помочь, но тоже попал в эту волну-тягун. Нас спас спортсмен из Белоруссии, великан под два метра ростом. Когда я вышла на берег, у меня дрожали руки-ноги. А через два дня опять едва не погибла: в море чуть не сбил турок, который мчался на водном мотоцикле. До меня оставалось метров пять, а он не видит в упор. Я заорала что есть мочи, выпрыгнула из моря. Он успел свернуть. Почему-то сразу вспомнила Гоголя...
Когда встречаюсь на пробах с каким-нибудь режиссером, на вопрос «Где вы снимались?» всегда отвечаю: у Снежкина, фильм «Питер FM», и у Павла Лунгина. У меня о нем очень теплые воспоминания. Он тоже, как и я, по знаку зодиака Рак. Я с ним ездила в Испанию на съемки фильма «Ветка сирени» о Рахманинове.
Если спрашивают: «А что у вас есть еще приличного?», конечно, тогда называю Цилю. Но если честно, мне неприятно, когда меня представляют как актрису, сыгравшую только эту роль. Я не вспоминаю это время как лучшие съемки в своей жизни. Все было безукоризненно, но ощущение, что Цилю могла сыграть любая другая толстая девушка, осталось... Мне просто повезло.
Я видела, как Урсуляку нравились Полина Агуреева и Ксения Раппопорт. Полина — известная актриса театра Фоменко. Помню, как Урсуляк восклицал: «Господи! У Полины такой сложный график! Мне так тяжело. Держите кулачки, чтобы ее отпустили». Я прекрасно понимала, что на этом фильме я — зеленый горошек, к тому же не из самой дорогой баночки.
Когда снимали телефильм «Одесский пароход» Урсуляка по рассказам Жванецкого, меня туда не позвали даже на малюсенькую роль. У него есть своя мини-труппа: актеры, с которыми он любит работать. Я не стала, увы, его актрисой...
С тех пор прошло много времени. «Может, мне уже никто хорошего и не предложит?» — думаю. Кто-то считает, что я очень толстая. Нет у меня, как у Натальи Крачковской, своего Гайдая.
Как-то присылают сценарий. Читаю свою роль: вагоновожатая. Прихожу в съемочную группу и говорю: «Товарищи, почему вы меня зовете на продавщицу пирожков, вагоновожатую? Разве не может упитанная женщина быть, например, завотделением больницы? Или адвокатом? Или учительницей?»
Я, конечно, не думала, что после «Ликвидации» проснусь знаменитой. Но все же рассчитывала, что меня будут чаще приглашать в кино. Все же фильм стал таким успешным. Услышав, что я играла в «Ликвидации», до сих пор все с удивлением спрашивают: «Да? А кого?»
Настоящей звездой я себя ощутила лишь однажды — на съемках «Гоголя». Помню, как-то между дублями все уселись отдыхать. Стульев было мало, мне сесть негде. Меня, конечно, звали к себе костюмеры и гримеры, но я отказалась: «Ничего, лучше постою». Начали снимать эпизод со мной. Моя Хавронья, превратившись в ведьму, так демонически рассмеялась, что у всех мурашки по спине поползли. Потом все стали со мной фотографироваться и приглашать посидеть с ними. Я подумала: «Ну, не зря я столько кикимор и злых мачех в театре играю. Пригодились мои навыки!»
Иду после съемки выпить кофе. Привычно наливаю в чашку растворимый. Администратор мне чуть ли не по рукам дает: «Вы что, Беата? Вам уже положен капсулированный!» Когда на площадку приезжал наш продюсер Цекало, только ему приносили кофе из кофемашины. Тут я поняла, что слава меня наконец-то догнала, и до конца съемок пила только капсулированный кофе!
Статьи по теме:
Свежие комментарии