«Раневская с сестрой подъехали к нашей высотке на Котельнической набережной, и Фаина Георгиевна...
«Раневская с сестрой подъехали к нашей высотке на Котельнической набережной, и Фаина Георгиевна говорит: «Вот, Белла, мой дом, мы приехали». Потом заходят в квартиру, Раневская показывает: «Вот в этой комнате ты будешь жить, а в той я».
— «Как? Почему у меня будет только одна комната? У тебя же такой большой дом!» Белла думала, что раз ее сестра кинозвезда, то живет в собственном доме», — вспоминает подруга и соседка Раневской Валентина Ястребилова.Моему сыну Сереже было четыре года, когда он очень серьезно заболел, восемь дней держалась температура сорок. Наша соседка по высотке на Котельнической набережной Фаина Георгиевна Раневская первая стала настаивать на госпитализации. Врач, приходивший из поликлиники, еще не решил, надо ли, но Раневская била тревогу: «Чего вы ждете?! В больницу, срочно в больницу!» И мы послушались. Сережу положили в инфекционное отделение, а меня отправили домой — родителей тогда с детьми не оставляли, об этом и речи идти не могло. И вот я, печальная, приехала, и тут меня увидела Раневская: «Что?! Как ты могла оттуда уйти?!
Да твою ж мать, как это можно — оставить беспомощного ребенка одного!» Я пыталась объяснить, что такие правила, что у меня не было выбора. Но она и слушать не хотела: «Наплевать на правила! Ты просто должна вернуться и находиться с ним». Я вернулась в больницу, стала просить заведующую разрешить мне остаться: «Полы буду мыть в отделении, все буду делать, что скажете». Но в ответ слышала только: «Нет». Как бы Раневская ни настаивала, но я, прекрасно осознавая ее правоту, просто не понимала, как добиться, чтобы меня оставили в больнице.
А между тем за Сережей недоглядели, он подхватил еще и воспаление легких, и ситуация стала критической. Тогда Раневская сама позвонила заведующей. Я сидела рядом и слышала их разговор: «С вами говорит Фаина Георгиевна Раневская, народная артистка Советского Союза». Ее собеседница, видимо не расслышав, переспросила: «Какого-какого профсоюза?» Разгневанная Фаина, швырнув трубку, бушевала: «Она же идиотка! Как ты вообще могла доверить ей ребенка? Немедленно езжай и забирай его оттуда! Или я сама заберу!» Не понимая, что мне делать, я поехала в больницу. Как ни странно, звонок Раневской подействовал, и мне вдруг разрешили остаться. Я смогла ухаживать за сыном, и мой Сережа вскоре поправился. А Раневская потом еще долго всем пересказывала, что ее, народную артистку Советского Союза, спросили, из какого она профсоюза. Вот она вся в этом: шумная, вечно недовольная, вспыльчивая, но очень трогательная, неравнодушная и сердечная. А уж к Сереже Фаина Георгиевна была по-особому привязана.
Своих детей у нее не было, даже племянники жили не в России, вот ей и не хватало общения с малышами. Фаина Георгиевна была почему-то уверена, что у меня родится мальчик. И когда Сережа появился, она написала мне коротенькое поздравительное письмецо и прислала в подарок серебряную ложечку «на зубок». Ей не терпелось посмотреть на Сережу. Но так получилось, что, когда у меня дома собралась компания, чтобы поздравить нас с выпиской, я не догадалась позвать Фаину Георгиевну. Не зашла за ней и сестра Светлана… И тогда Раневская пришла сама. Мы уже сидели за столом, когда в квартире раздался звонок, и в дверном проеме появилась смущенная (от того, что пришла без приглашения) Фаина Георгиевна.
Мои гости так и ахнули — к нам на праздник пришла сама Раневская! Она своими визитами обычно никого не баловала. Мы сами бывали у нее. «Мальчику Сереженьке от Фуфы» — так она подписывала роскошные книги, которые часто дарила моему сыну. Еще она охотно соглашалась с ним посидеть, когда мне не с кем было его оставить. Помню, однажды от Раневской Сережа пришел с медалью в честь 800-летия Москвы. Оказалось, Фаина Георгиевна дала ему поиграть свою шкатулку, в которой хранились «похоронные принадлежности» — так она называла свои награды. Расчувствовавшись, Раневская подарила ребенку одну медальку. Сережа был очень доволен. Но, видимо, потом Фаина Георгиевна все-таки пожалела, потому что через мою сестру Светлану попросила медаль вернуть. Раневская объяснила это тем, что «награды дарить не может».
Моя сестра Светлана Ястребилова тоже жила в нашей высотке. Она была замужем за режиссером Сергеем Майоровым, заслуженным деятелем искусств РСФСР, основателем Московского драматического театра (который стал потом Театром на Малой Бронной). Сергей с Фаиной были знакомы с двадцатых годов, когда они вместе работали на сцене Бакинского рабочего театра. А спустя десятилетия, оказавшись соседями — Майоровы жили прямо над Раневской, — они по-настоящему сдружились. Но так сложилось, что я больше дружила с сестрой Фаины — Беллой.
Парижанка в советском гастрономе
То, что некоторое время у Раневской жила сестра, вернувшаяся из эмиграции, — факт известный, но в этой истории важны совершенно фантастические подробности. Надо сказать, что Фаина (настоящее ее имя — Фанни Гиршевна Фельдман) рассталась со своими родными в 1917 году, когда они, спасаясь от революции, на собственном пароходе уплыли в Турцию, а потом перебрались в Европу, а она осталась «штурмовать» театральную сцену, мечтая стать актрисой. Фельдманы осели в Румынии, но долгие годы Фаина о них ничего не знала: письма из-за границы в СССР просто не доходили до адресата. А ее старшая сестра Белла уехала из России еще раньше — она вышла замуж за француза по фамилии Аллен. Семья не знала, жива ли Фанечка. Дочери богатейшего предпринимателя Таганрога погибнуть в Советской России было проще простого: такое происхождение само по себе тянуло на приговор. И вот в годы оттепели родным удалось восстановить связь.
В 1957 году Раневская даже смогла прилететь в Румынию, чтобы обнять свою старенькую мать и брата, отца уже давно не было в живых. Белла тогда из Парижа приехать не смогла, ей не дали визу. А спустя несколько лет, похоронив мужа, она страстно захотела вернуться на Родину. И написала сестре письмо примерно такого содержания: «Дорогая Фанни, я знаю, что ты лучшая актриса в СССР, очень известная. Наверное, у тебя большой дом, ты хорошо живешь, и я хотела бы приехать к тебе. Можно ли это сделать? Я здесь совсем одна, и теперь у меня ничего нет, кроме Родины и тебя». Фаина Георгиевна ей ответила: «Белла, я могу тебя поставить на площадь, если мне разрешит министр культуры». Тогда было такое всем понятное выражение — «поставить на площадь», что означало прописать. Но Белла советских реалий не знала и удивилась: «Я же не памятник, чтобы меня ставить на площадь».
Письмо министру культуры Фурцевой мы писали все вместе: Раневская, я и Майоровы. Фаина Георгиевна волновалась и считала, что надо как-то правильно все сформулировать, иначе ничего не выйдет. Я, как филолог по образованию, должна была отредактировать текст. Такие уж были времена, что вопрос о том, может ли сестра Раневской приехать и жить с ней, мог быть решен только на самом высоком уровне… Под письмом подписались знаменитые соседи, например, Александр Твардовский, с которым Фаина Георгиевна приятельствовала. И все у нас получилось: министр культуры, симпатизировавшая Раневской, дала разрешение. Впоследствии на одном из приемов Фаина подошла к Фурцевой со словами благодарности: «Спасибо, Екатерина Алексеевна, вы — мой добрый гений!» А та ответила: «Ну что вы, какой же я гений? Я простой советский работник».
И вот в 1960 году Белла прилетела в Москву. Раневская ее встретила на такси. Подъезжают они к нашей высотке, и Фаина Георгиевна говорит: «Вот, Белла, мой дом, мы приехали». Белла оглядывает высотку от цоколя до шпиля и отвечает: «Да, хороший дом у тебя. Большой». Входят в подъезд, поднимаются на второй этаж на лифте, заходят в квартиру. Тут Фаина Георгиевна говорит: «Вот в этой комнате ты будешь жить, а в той я». — «Как? Почему у меня будет только одна комната? У тебя же такой большой дом!» Белла слишком долго жила в Европе, а в понимании европейцев «мой дом» — это весь дом в твоей собственности. И жизнь кинозвезд на Западе и в СССР тоже различалась, о чем Белла не догадывалась. Квартира у Раневской была очень маленькая, две смежно-изолированные комнаты: 13 и 14 метров соответственно. И небольшая кухня.
Единственное достоинство — высокие потолки. Раневская жила на втором этаже бокового корпуса высотки, окна ее квартиры располагались над служебным входом в кинотеатр «Иллюзион» и булочной. Поздно вечером снаружи доносились голоса зрителей, которых с последнего сеанса выпускали через этот вход. А уже на рассвете грузчики во дворе с грохотом и матом начинали разгружать грузовики с хлебом. Звукоизоляции не было никакой, и Раневская вечно страдала от недосыпа. «Я живу над хлебом и зрелищем» — так она характеризовала свое положение. Когда Фаина Георгиевна выходила к своему подъезду покормить птичек, ее очам открывался вид на помойку. «Это моя дача, — иронизировала актриса. — Здесь я дышу «свежим» воздухом». Поэтому чаще всего посидеть на скамейке она приходила к парадному подъезду центрального корпуса, в котором жила я. Все это стало для Изабеллы полным сюрпризом и поразительным разочарованием.
Тем временем весь дом только и говорил, что о сестре Раневской, парижанке. Всем было любопытно взглянуть на нее. А Белла была дама роскошная! Она была старше Фаины на четыре года, но в свои почти семьдесят и на пятьдесят не выглядела, да и душой была очень молода. Когда меня представили Изабелле Георгиевне, она почему-то сразу мной заинтересовалась и предложила: «Может быть, вы со мной прогуляетесь?» Я тогда была еще несемейной девушкой, свободным временем располагала, так что с радостью согласилась. После прогулки мы зашли ко мне в центральный корпус. Слово за слово — разговорились, и оказалось, что у нас много общего. Я тогда совсем недавно потеряла любимую маму, еще раньше умер отец — Ефим Тарасович Ястребилов, он был начальником строительства Днепрогэса и «Запорожстали» (в этом году исполнилось 120 лет со дня его рождения). До этого у нас была прекрасная квартира на Воронцовской улице. Но, чтобы не оставаться один на один со своим горем, я обменяла квартиру и переехала в высотку, где жила моя сестра. Вот и Изабелла Георгиевна оказалась здесь, потому что бежала от одиночества. Это нас очень сблизило. Кроме того, с Белой, что называется, не соскучишься. Она явилась к нам словно с другой планеты. И в нашем мире ее повсюду поджидали приключения. «Необыкновенные приключения парижанки в России»...
Всем известно о непрактичности Раневской. Многие рассказывают, как ее вечно обкрадывали домработницы. В те годы рынка услуг вообще не существовало, поэтому найти достойную помощницу по хозяйству действительно было сложно. Фаине Георгиевне вечно попадались какие-то совсем уж необразованные деревенские бабы, которые особенно плохо выполняли свою работу. Белла была поражена, что советские домработницы вечно спорят, огрызаются и даже прикрикнуть могут на свою «хозяйку». Однажды очередная помощница, прибираясь, на глазах у Изабеллы разбила банку с медом. Вместо того чтобы извиниться, она недовольно проворчала: «Понаставят тут…» Понятно, что надолго у Раневской такие домработницы не задерживались, но выгнав одну, она была вынуждена тут же нанять другую, ничем не лучше. Потому что сама она с бытом не справлялась совершенно. Если Фаине Георгиевне никто не приготовит, она просто голодная будет сидеть. Кстати, моя сестра Светлана ей говорила: «Фаина Георгиевна, если вы голодная, то стучите по батарее, и мы принесем вам бутерброды». Казалось, Раневская — чемпион непрактичности, второй такой нет. Но мы так думали, пока не приехала Белла!
Помню ее первый поход в наш гастроном, который располагался при доме. В гастрономе выбора или не было вообще, или он был очень скромным, так еще и очередь в полдома всегда стояла. Отстояв очередь, Белла по привычке стала знакомиться с продавщицами и кассирами: «Вы замечательно выглядите. А как вас зовут? Как поживает ваш батюшка? А матушка?» — после чего заявила, что хотела бы купить телячью ножку. Конечно, на нее посмотрели как на сумасшедшую. В другой раз Белла пыталась купить буженинки и удивлялась, почему такого товара нет на витрине.
Потом ей понадобилось ателье. Белла привезла из Парижа рулон красивой материи и захотела сшить костюмчик. Ателье у нас в доме было, и очень хорошее, в нем одевались актрисы и жены крупных чиновников. Когда мы с Беллой собрались туда и она взяла с собой весь рулон, я удивилась: «Зачем? Давайте дома отрежем, сколько надо». — «Нет, пусть они отрежут сами». В общем, все сотрудницы ателье щеголяли потом в платьях из одного и того же парижского материала. А Белле сшили костюмчик из того, что осталось. Он трещал по швам, потому что запаса не было совсем. Она никак не могла понять, а уж тем более привыкнуть, что у нас крадут и обманывают, — это не укладывалось у нее в голове. К советским деньгам ей тоже было привыкнуть нелегко, поэтому ее нередко обсчитывали в магазинах. Она только-только стала осваиваться, как случилась денежная реформа, убрали лишние нули, и пришлось привыкать заново.
Однажды, застав сестру дома расстроенной, Фаина Георгиевна стала выяснять, что же случилось. Белла призналась, что ее обсчитали в булочной. На другое утро Беллу разбудил звонок в дверь — на пороге стояли Раневская и красный от стыда директор магазина. Он долго извинялся и пообещал уволить непорядочную продавщицу. Белла сказала, что достаточно будет, если сотрудница просто перестанет так поступать. На звуки голосов в подъезде выглянули соседи, стали спрашивать, все ли в порядке? И тут Раневская решила эпатировать публику: «Все хорошо, просто к нам в коем-то веке пришел мужчина, вот мы с сестрой и выясняем, кому из нас он достанется первой». Белла с директором чуть не провалились от смущения и стыда, и он поспешил откланяться. Кстати, сдачу Белле так и не вернули.
Как в любовном романе
А дальше произошла история, достойная хорошего романа. Однажды Изабелла отправилась на Ваганьковское кладбище искать захоронение своей подруги юности, усопшей еще до революции. Белла почему-то была уверена, что обязательно его найдет. Могилу она, конечно, не нашла и уже направлялась к выходу, когда ее кто-то окликнул. К ней обратились по имени, чего в Москве просто не могло быть — она еще не обзавелась кругом знакомых. Она обернулась и увидела пожилого мужчину. Когда он обратился к ней снова и улыбнулся, она все поняла. С такой интонацией ее имя Изабелла произносил только один человек — тот, с кем она пережила самый страстный роман своей жизни. Они были юными, и им тогда казалось, что эта любовь на всю жизнь. Но революция их разлучила, они обзавелись семьями и потеряли всякую связь. Однако оказалось, что чувства живы и не состарились, они вспыхнули с новой силой, как только их взгляды пересеклись, спустя сорок с лишним лет.
Он был из княжеского рода, и когда-то Белла называла Николая Николаевича на французский манер — Николя. Теперь стала звать Николя-Николя. Он был высок, с правильными, очень выразительными чертами лица и красивым бархатным баритоном. В нем чувствовалась порода, хотя одет он был довольно просто, по-советски. Настоящий советский князь! И деньги у него водились: Николай Николаевич занимался реставрацией антикварной мебели. Помню, с Беллой приключилась очередная неприятность. Пристрастившись в Париже к блошиным рынкам, она захотела посетить московский аналог и отправилась вместе с Николя на Тишинку. Ничего интересного там не нашла, зато в толпе ей разрезали сумочку и вытащили кошелек. А надо сказать, что эта французская черная сумочка пользовалась огромным успехом у москвичек. Сколько раз Беллу умоляли ее продать или обменять! И тут — такая досада, сумочка оказалась безнадежно испорчена, ее пришлось выкинуть. И что вы думаете? Буквально на другой день Николя принес Белле новую импортную дамскую сумку и кожаные перчатки. Где только раздобыл — непонятно!
У него была семья: жена, дети, внуки. А с Беллой они встречались, как юные влюбленные. Ходили в кафе, в кино, на выставки, он очень трогательно всегда вел ее под руку. А после свиданий часто приезжали ко мне. Белле просто больше некуда было его привести. Фаина Георгиевна совсем не обрадовалась таким переменам в жизни сестры, страшно ревновала и отзывалась о ситуации с большим сарказмом. Впрочем, со временем смягчилась и уже стала даже со значительным видом говорить: «Белла, сегодня я вернусь поздно», мол, можешь пригласить своего князя.
Казалось, все как-то стало налаживаться. Изабелла Георгиевна свыклась с советским бытом, встретила любовь и даже примирилась с ехидным характером своенравной сестры. И в этот момент все оборвалось. Белла стала плохо себя чувствовать. Сначала списывала дурное самочувствие на приближающуюся старость и смену климата, но это оказалось неизлечимой болезнью… Белла прожила в Москве только три года. После ее ухода Николя еще некоторое время продолжал приходить на Котельническую набережную — ко мне. Своего телефона он не оставлял, но звонил сам и спрашивал, можно ли ему прийти. У него, видимо, была потребность с кем-то говорить о Белле, вспоминать их молодость. Например, как он юнкером пел романсы, а Белла аккомпанировала ему на рояле…
Тут опять дал о себе знать ревнивый характер Фаины Георгиевны. Ей показалось обидным, что Николя ходит вспоминать Беллу ко мне, а не к ней. То ли ей было одиноко, то ли у нее были на него виды как на помощника. Ведь у князя, долгие годы реставрировавшего мебель, руки были золотые, а у Фаины Георгиевны в квартире вечно что-то «сыпалось», ломалось и текло. Я даже просила Николая Николаевича пойти и помочь ей, но он не захотел. Наверное, не простил, что она не приняла их роман с Изабеллой. Да и поклонником театра Николя не был... В общем, я была ни в чем не виновата, но Раневская на меня обиделась. По ее представлениям выходило, что Николя ее «бросил».
Ну а потом Николя исчез и из моей жизни — просто перестал звонить и приходить. Возможно, он и сам умер вслед за Беллой. Узнать что-либо о его судьбе я не смогла. А вскоре я вышла замуж, родила сына, и наша дружба с Фаиной Георгиевной возобновилась.
Помню, как в день свадьбы я в платье невесты с женихом под руку и гостями вышла из подъезда, мы собирались в загс. На скамейке сидела Раневская. Она поманила меня пальчиком, и я, конечно, подошла. «Ва-а-аля, вы что делаете? Вступаете в брак?» — спросила Раневская. «Да, Фаина Георгиевна…» — «Хорошее дело браком не назовут», — высказалась она в своем репертуаре. Впрочем, она как в воду глядела — счастливой семейной жизни с мужем не получилось, мы развелись. Но пока мы оставались вместе, я регулярно посылала Леву к Раневской — он умел мерить давление. Тогда же не было электронных тонометров, и сама себе она давление померить не могла. Однажды Лева вернулся от нее и рассказал: «Встречает меня Фаина Георгиевна в домашнем халате, с сигаретой в зубах. Я ее спрашиваю: «Как вы себя чувствуете?» А она: «Левочка, а вы знаете, что такое говно? По сравнению с моим самочувствием говно — это повидло».
Сегодня очень распространено мнение, что Раневская была абсолютно одиноким человеком. Я с этим не согласна, хоть и помню ее фразу: «Поклонников много, а в аптеку сходить некому». Каждый человек по большому счету одинок. Но на моей памяти Раневская всегда была окружена чьей-то заботой. При этом она сама не раз прогоняла от себя людей, стоило кому-то попасть ей под горячую руку. Как-то раз попала и я. Моя сестра с мужем, уезжая, всегда оставляли для меня ключи от своей квартиры у Раневской. Однажды я зашла за ключами явно не вовремя — Фаина Георгиевна открыла мне дверь не в настроении и обошлась со мной весьма грубо. При этом она была абсолютно без одежды, и ее нисколько это не смущало. Потом она несколько раз звонила и извинялась: «Валя, ты меня, старую (тут следовало бранное слово), прости». Но я была так обижена, что не хотела прощать, говорила: «Фаина Георгиевна, вы же интеллигентный человек, как можно так себя вести?» Потом, конечно, простила, потому что все равно мы были тесно связаны.
Надо сказать, что моя сестра Светлана уделяла Раневской столько внимания, сколько не уделяла больше никому, постоянно куда-то ее возила на своей машине. И другие близкие друзья Фаины Георгиевны никогда ее не забывали, например, эрзац-внук, как Раневская сама его называла (на самом деле внук ее педагога и самого близкого человека — актрисы Павлы Леонтьевны Вульф), Алексей Щеглов с супругой Татьяной, компаньонка — актриса Нина Сухоцкая, молодые коллеги Марина Неелова, Ия Саввина и Елена Камбурова. В высотке Раневская близко общалась и с семьей Александра Твардовского — соседями Майоровых по лестничной площадке. Ну а когда мой Сережа подрос, и он, в свою очередь, стал выполнять мелкие поручения Фаины Георгиевны: бегал за хлебом, гулял с ее песиком — Мальчиком (это, впрочем, мы все по очереди делали). Я храню фотографию, которую Фаина Георгиевна подарила моему сыну на десятилетие: «Милому мальчику Сереженьке от Мальчика и Фуфы. 78-й год». Песик был очень красивым, но коротконогим и с облезлым хвостом, его многие даже принимали за енотовидную собаку. Когда-то Раневская взяла его с улицы совершенно больного. Вылечила, приютила и страшно избаловала. Для Мальчика не могло быть никаких запретов! Она считала, что по нему можно проверять качество человека. Если он не лает, не бросается, значит, человека можно пускать в дом, и наоборот.
В последние дни жизни она очень переживала, с кем останется Мальчик. В итоге он доживал свой век у моей сестры. А уж сколько возни с ним было… Характер у него был очень сложным — под стать хозяйке. Он любил только Раневскую. Поэтому, когда ее не стало, он повсюду ходил за ее пледом. Если надо было с ним куда-то поехать, в машину нужно было сначала принести этот старый плед, расстелить на сиденье, и тогда Мальчик этаким барином заходил в машину, запрыгивал на сиденье и ложился.
Ну а моей заботой стало сохранять память и архивы моего отца, Майоровых и рисунки Раневской. Стены моей квартиры украшают несколько ее работ: натюрморт с цветами, женский портрет и пейзаж — очень талантливые и оптимистичные картины. Ведь Раневская была удивительно разносторонним человеком: она была очень музыкальна, обладала несомненным литературным и поэтическим талантом — любила русский язык и болезненно переживала любое проявление безграмотности, особенно со сцены и телеэкрана. А еще она превосходно рисовала... Ее эрзац-внук Алексей, архитектор и проектировщик, даже устраивал с ней состязания по живописи. Выбиралась какая-нибудь тема, и они наперегонки воплощали ее на бумаге, каждый на своем мольберте. Нет, никогда Раневскую не бросали в одиночестве. Бывало, терпели от нее обиды — но прощали. С ней всегда было интересно. И не только потому, что она знаменитая актриса. Просто она была яркой личностью и замечательным человеком, как и ее старшая сестра.
Статьи по теме:
Свежие комментарии