На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

Дядя Ваня

Так называют Краско друзья и коллеги. «Я оптимист. Просыпаюсь утром и радуюсь жизни, — говорит Иван...

Иван Краско О. Зотов

Так называют Краско друзья и коллеги. «Я оптимист. Просыпаюсь утром и радуюсь жизни, — говорит Иван Иванович на пороге девяностолетия. — Живу так давно, что, казалось бы, должен разучиться удивляться. Ан нет... Жизнь по-прежнему кипит, преподнося сюрпризы. Для чего-то я здесь нужен, раз все еще не ушел в мир иной».

— Я видел самого Сталина. Это было в 1950-м, когда наш батальон курсантов 1-го Балтийского высшего военно-морского училища участвовал в параде. Нас грандиозно готовили: жили мы в Химках, тренировались, маршировали. Помню, шли через Красную площадь и остряк Сашка Гамзов, увидев на трибуне вождя, ляпнул: «Елки-моталки, это ж Сталин!» Мы печатаем шаг, нужно быть серьезными, но услышав непосредственную реакцию товарища, все прыснули. Еле сдерживаем себя, чтоб в голос не захохотать. Командир Иван Сергеевич Щеголев это заметил и почти не размыкая губ, нас осадил. Над площадью витало ощущение всеобщего торжества, я его хорошо запомнил.

Все чаще вспоминается детство, трудное, но все равно счастливое. После смерти мамы нас осталось четверо: Володя, Василий, Николай и я, самый маленький из братьев — десять месяцев. Троих младших взяла бабушка Поля — мать отца, а Володю забрала другая бабушка, Даша. Володя в детстве был моим кумиром: отличник, поступил в дорожный техникум. Он получил диплом двадцатого июня 1941 года. А двадцать второго его уже мобилизовали и отправили в Томск, в артиллерийское училище. В звании лейтенанта Володя попал под Сталинград. В первый же день при штурме города погиб.

В детстве я толком не понимал, что нужно мне в жизни. Ну какое искусство в деревне Вартемяги Ленинградской области? Был клуб, громко называвшийся Домом культуры. Туда очень редко приезжали артисты с короткими спектаклями, думаю, самодеятельными. А вот кино крутили часто. «Чапаева» я смотрел раз двадцать и после каждого просмотра пересказывал его пацанве помладше, которую в клуб не пускали. Старался, изображал в лицах — вот таким был мой первый актерский опыт. Иногда думал: «Роль Василия Ивановича не вытяну, а вот Петьку точно сыграл бы, и не хуже Леонида Кмита!»

Деревенские поговаривали, что наша баба Поля из кулацкой семьи. Я у нее как истинный пионер допытывался:

— Это правда? И батраки у вас были?

— Нет, Ванюшка, какие батраки, все на своем горбу.

Это она привила мне трудолюбие. И научила быть правдивым. Как-то ей рассказывал историю и присочинил для красоты. Она взяла меня за плечи, смотрит прямо в глаза.

— Что случилось?

— Ванюшка, да ведь врать-то последнее дело.

Так это крепко в память врезалось, до сих пор не отпускает. Худрук нашего Театра имени Комиссаржевской Виктор Абрамович Новиков смеется: «Тебе правдивость и болезненное чувство справедливости здорово навредили в жизни!» А я вот в этом не уверен: без вранья проще. Не надо запоминать «легенду», оправдываться, думать, кому что сказал.

— А кто вас учил быть настоящим мужиком?

— У меня книжка первая называется «Жил один мужик», там один урок описан. Был у нас пруд, все сверстники его переплывали, а я боялся. Однажды рано утром все же решил попробовать. Забежал в воду и поплыл по-собачьи. Плыву-плыву и понимаю — не могу больше. Повернул назад, гребу, из последних сил большими пальцами ног дотянулся до дна, выбрался на бережок. Лежу, чувства словно отключились. Понял, что мог бы утонуть. Вдруг слышу голос:

— Обидно, да?

Поворачиваюсь, сидит на камушке дядька, курит.

— Парень, — говорит, — а знаешь, ты ж больше половины проплыл.

То есть мне было проще доплыть, чем вернуться назад, но у страха глаза велики. И отдохнув, я переплыл пруд. Незнакомый человек сумел внушить мне уверенность в себе. Из воды я вышел с новыми ощущениями: что сильный, красивый, что все смогу... В моей судьбе было несколько людей, бескорыстно помогавших и сделавших меня лучше.

В училище — это Ефрем Владимирович Язовицкий, он возглавлял самодеятельность. Я пришел в студию художественного чтения уже мичманом, на четвертом курсе. Скоро должны были вручать офицерские погоны, и педагог с порога сказал: «Вам поздно, не тратьте время! Готовьтесь к госэкзаменам, завтра будете на флоте». Он меня немного знал, я участвовал в массовке в самодеятельных постановках: то красноармеец в Смольном, то матрос с флажками, герои с двумя-тремя словами.

«Но запретить заниматься не могу, — продолжил Ефрем Владимирович, — вы же в курсе, что в театральном требуются басня, стихи, проза. Приходите дня через три и подготовьте что-нибудь, тогда посмотрим». Я-то был уверен, что читаю басню «Мартышка и очки» шикарно, лучше популярного артиста Ивана Любезнова. И вот распинаюсь перед двадцатью первокурсниками, а те уже полгода прозанимались. Каждый мнит себя народным артистом и звездой, развалились в креслах, смотрят на меня иронически. Я зажался. Голос не мой...

— Ну вот, не получается, — развел руками Ефрем Владимирович.

Я пришел в студию художественного чтения уже мичманом, на четвертом курсе. Скоро должны были вручать офицерские погоны, и педагог с порога сказал: «Вам поздно, не тратьте время!» Vostock Photo

— А дома-то получалось, — отвечаю.

Ребята захохотали.

— Конечно дома получалось, у вас же, наверное, мама с бабушкой есть, для них вы — гений.

— Нет у меня мамы. Я должен понять, почему не получается.

Для меня это был гамлетовский вопрос. Хотел доказать педагогу и себе, что могу, — иначе... жизнь закончена.

Педагог запнулся. Пронзительно на меня посмотрел и скомандовал остальным:

— Ну-ка, вон отсюда.

Даже дверь на ключ запер. Повисла пауза. Меня трясет от страха.

— Ну, моряк ты или нет? Читай! — велел Язовицкий.

Я закрыл глаза, прочел басню — спокойно, уверенно, — боюсь глаза открывать, вдруг засмеется. Он хлопнул меня по плечу своей лапищей и произнес:

— Сынок, не знаю, что ты будешь делать на флоте. Без театра тебе не жить.

У меня, как у клоуна в цирке, из глаз брызнули слезы. И он тоже заплакал. Минут двадцать оба в себя приходили. Потом он открыл дверь и представил меня:

— Теперь Краско наш.

Первый раз я поступал в театральный в 1956-м, уже переростком. Вошел в аудиторию, слышу: «Дверь закройте. — Прикрыл. — Вы не поняли, с другой стороны». Ну и ушел... В тот день меня сопровождали друзья, один заметил: «Ну и дурак! Взял бы и показал себя, они должны были прослушать, ты по Конституции имеешь на это право!»

В следующем году опять подал документы. Посоветовала руководитель университетской «Драмы» Евгения Владимировна Карпова (ее ученики Игорь Горбачев и Сережа Юрский): «Вы должны пройти». И я прошел.

— Вы описали свое состояние, когда переплыли пруд: «сильный, уверенный, все смогу, жизнь прекрасна!» Часто испытываете его сегодня?

— Часто, я оптимист. Можно сказать, с тех пор это мое обычное состояние. Просыпаюсь утром и радуюсь жизни. Живу так давно, что, казалось бы, должен разучиться удивляться. Ан нет... Жизнь по-прежнему кипит, преподнося сюрпризы. Для чего-то я здесь нужен, раз все еще не ушел в мир иной. А вот Андрюшки нет, видимо, он завещал: «Папа, я не все доделал, теперь тебе...»

Для нас с женой было полной неожиданностью, когда в конце десятого класса Андрей заявил, что хочет поступать в театральный. Мы и не думали, что сыну интересна эта профессия. В детстве он совсем иначе относился к моей работе. Помню, показывали по телевизору спектакль «Рисунки на асфальте». «Для тебя играю», — говорю сыну. Мой герой был школьным учителем рисования — фронтовик, любивший детей. Заканчивается история трагически, но в ней много юмора, эмоций. Я считал, что роль удалась, гордился. Спрашиваю у Андрюши:

— Ну? Понравилось тебе или нет?

А он хмуроватым был мальчишкой, посмотрел на меня и протянул:

— Да понра-а-а-авилось...

— Стоп-стоп, актеры понимают подтекст. Ты говоришь одно, а думаешь другое, — говорю сыну.

— Работа у тебя смешная, пап. Помер, а сам домой пришел.

И это его свойство всерьез принимать происходящее на сцене осталось надолго. Конечно, повзрослев, стал понимать, что спектакль, кино — это фантазия, но эмоции-то настоящие! Наверное в кино эта сказочная реальность даже больше проявляется, и артистом сын был больше киношным. Голос у него оказался не очень подходящим для театра. У меня тоже неважный, но я его разработал, начитавшись Станиславского, камушки в рот клал.

— И что подумали, когда сын огорошил заявлением о желании стать актером?

— Да ничего не подумал, зато загордился маленько. Не пустым делом занимаюсь, раз и сын захотел! Но повторюсь: удивился очень. Он же к театру относился иронически, хотя в то же время смотрел мои спектакли по нескольку раз.

— Сами его готовили?

— Ну да.

— Готовься, — говорю, — давай выучи басню, стихи и прозу.

— Я прозу уже выбрал. Андрей Платонов «Сокровенный человек».

Читал Андрей всегда много.

— За выбор материала тебе уже пятерка, — похвалил сына, — только его, Андрюша, надо наизусть знать.

Он же мне по книжке прочитал, но с правильными акцентами и интонациями. Обещал показать через три дня. Пришел и опять открывает книгу. Я расстроился: «Во-первых, ты обещал выучить и не сделал, во-вторых, если в тебе нет святого фанатизма, не поступишь, и актера из тебя не выйдет». Разругались.

Андрей подал документы в ЛГИТМиК. Курс набирал Игорь Владимиров, он не спросил, сын мне Краско или нет — фамилия-то редкая, и сразу резюмировал: «Какой сырой материал». В общем, пролетел мой Андрюша.

— Что будешь делать?! — спрашивает мама.

— В следующем году поступать, — пробасил сын.

Я пошел к директору театра и попросил взять Андрея рабочим сцены, хотя ему еще не исполнилось восемнадцати. Сразу поехали на трехмесячные гастроли: Минск — Киев — Одесса. Андрюша неплохо работал, стал даже бригадиром. Посмотрел все спектакли, делился со мной впечатлениями, мысли высказывал неординарные — об актерах, пьесах, режиссерах. Через год прочитал мне Платонова наизусть, я поправил пару мелких «блошек» и благословил: «Вперед!»

Андрей поступил на тот знаменитый курс Кацмана, где родился спектакль «Братья и сестры», который Лев Додин перетащил к себе в театр. Кстати, в Малый драматический Андрея тоже звали, но он не пошел. Я как-то спросил почему. Сын отрезал: «Диктата не терплю». Получив диплом, на два сезона уехал в Томск, где с дружками занимался в том числе и режиссурой. Так что вернулся весьма подкованным.

После «Блокпоста» я понял: сын вырос как артист. А добили меня «72 метра». Про картину контр-адмирал Чернавин, друг мой, сказал: «Ой, Иван, смотри, как сказалась твоя любовь к морю в Андрюхе. Какой Янычар настоящий получился» И. Гневашев/East News

— Андрей не терпел диктата, а вы довольно авторитарный человек. Были из-за этого конфликты?

— Нет. Сын рано начал понимать, что к чему, редко со мной спорил. Вот жена, Кира Васильевна, упрекала:

— О-о-о, ты не помогаешь сыну.

Но у меня на сей счет свое мнение:

— То, о чем ты говоришь, не помощью, а блатом называется! По блату не становятся артистами.

Я внимательно следил за тем, что сын делает, и долго не хвалил. Он же прямых вопросов на тему «хорошо или плохо» не задавал, хотя я знал от друзей, как Андрей дорожит моим мнением.

Когда посмотрел на закрытом показе «Блокпост», сказал ему: «Андрюха, вот ты выпивоха, а сцену, где надрался вдрызг, сыграл плохо...» Сын замялся, покраснел... Фильм выпустили не сразу, через год. Посмотрев картину второй раз, я поменял мнение: «Сынок, извини меня, ты и не должен был пьянеть, настолько зол на генерала, который вас предал. Все правильно. Герой в таком эмоциональном состоянии, что водка не берет». Рядом стоял режиссер Александр Рогожкин и кивал: он так и задумывал.

Именно тогда я понял: сын вырос как артист. А добили меня «72 метра». Про картину контр-адмирал Чернавин, друг мой, сказал:

— Ой, Иван, смотри, как сказалась твоя любовь к морю в Андрюхе. Какой Янычар настоящий получился.

— Нет, Левушка, дело не во мне. Дело в Чулкове.

Это мой однокурсник, талантливый моряк, юмор у него был сдержанным, своеобразным... Герой Андрюши на Чулкова больше похож.

— У Андрея вашего был непростой характер: и выпивал, и другие фортели выкидывал. Пытались вправлять мозги сыну?

— Я сильно за него переживал, пытался увещевать:

— Инфантильность твоя понимаешь откуда? Когда ты родился, я в театральный поступал и мне не до сына было, а у мамы ты первенец и у бабушки первый внук. Вот две женщины и воспитали из тебя разгильдяя. А воля где?!

— У меня есть воля, — обижался сын.

Не всегда она у Андрюши проявлялась, не всегда... Зато когда однажды он сказал: «Папа, я никогда не вру», — я будто свой голос услышал. У нас была настоящая мужская дружба. При этом никогда не делились друг с другом впечатлениями о подругах и женах. Я знал, конечно, что они у Андрея менялись. И каждый раз думал: «Ну вот бы, бог даст, с этой остался». Но не всегда получалось так, как я хотел.

— Вы часто его навещаете?

— В день его смерти, четвертого июля, обязательно и в день рождения, десятого августа, почти всегда. У нас уже установилась традиция: накрываем стол, самые близкие друзья Андрея и мои приезжают. Разные истории про Андрюшку вспоминаем. Любят его, любят...

Уверен, он стал бы хорошим режиссером. Я видел задатки. Спектакль «Новые русские мужики, или Мужчины на час» в ДК Выборгский не в счет. Скажу честно, я не был от него в восторге.

— Что ж вы такую пошлятину взяли, — спрашивал у сына, — ничего получше не нашли?

— Тихо, папа, ты свои принципы не декларируй. Нам деньги нужны.

Жалко было, что сын тратит время на подобную ерунду. Михаил Зощенко про такие спектакли говорил: «маловысокохудожественно».

— Ты можешь лучше, глубже, интереснее, — не унимался я.

— Папа, — второй раз осадил сын, — людям нужны деньги, мне тоже.

— Cлышала, Андрей был рукастым парнем?

— Лучше меня! Дачу помогал строить, мы сами вагонкой ее обшили. В девяностые, когда театр умер, сын шил джинсы, куртки и сумки. Извозом занимался и памятники на кладбище оформлял. Все это время он копил наблюдения за жизнью. Ну и, конечно, к стакану пристрастился. Но главное, Андрей не озлобился и не опустился в те годы. Не сидел и не ныл, а работал. Я зауважал его как мужчину. Уже потом, на «Ленфильме», Дима Светозаров его увидел и начал приглашать. Потихоньку сын стал сниматься. Динара Асанова его очень любила, да и все на студии относились с симпатией.

— Какие-то ваши фильмы Андрей смотрел?

— Думаю, «Конец императора тайги» — точно. У меня с этой картиной многое связано. Ее же выпускать не хотели. В Госкино задавали вопросы: «А чего это Ивана Соловьева артист из Ленинграда так играет? Он его оправдывает, любуется им?» Про дебаты мне рассказал Станислав Ростоцкий — куратор картины, в ней сын Стасика играл Аркадия Гайдара.

Фильм хотели положить на полку: где это видано, чтобы врага советской власти идеализировали? На просмотре присутствовал сын Гайдара. Тимур высказался: «Вот мы рисуем шаржи на Гитлера и Геббельса, а немцев в кино показываем идиотами и сволочами, потому что Германия наш враг. И получается, что все немцы враги. Но мы забываем, что Германия — родина великих гениев: Гете, Вагнера, Шиллера, Бетховена... Ивана Соловьева, если вдуматься, ликвидировали нечестным путем. Он был хорошим мужиком, пришел с отрядом в двадцать человек к представителям советской власти, чтобы присягнуть новому правительству, а его застрелили». Картину после столь пламенной речи выпустили.

Помню, первый раз пришел на площадку в портупее — народ стоял вдоль заборчика, вдруг одна старушка хлоп передо мной на колени:

С картиной «Конец императора тайги» у меня многое связано. Ее же выпускать не хотели. В Госкино задавали вопросы: «А чего это Ивана Соловьева артист из Ленинграда так играет? Он его оправдывает, любуется им?» киностудия им. Горького

— Благодетель вернулся!

Видимо, я был похож на настоящего Соловьева, хотя портреты были у нас только черно-белые. Наклонился:

— Встань, маманя, — откуда слово-то такое пришло?

Тут дедок выступил:

— Точно он, Иван Николаевич так матушку свою называл.

И у меня возникло ощущение, что Соловьев хороший человек, раз его так помнят, именно таким его надо сыграть.

Съемки проходили в Хакасии. Там у меня разорвался аппендикс, перитонит начался. Позвонили в районную больницу — и сразу под нож, хирург страшно боялся, что начнется заражение крови.

Через неделю упросил отпустить на последнюю съемку, а там трюк: я должен прыгать через забор. Смотрю, стоит одетый как я и похожий на меня парень.

— Это кто? — спрашиваю.

— Дублер будет прыгать вместо вас.

— Еще чего! — Поворачиваюсь к оператору: — Давай снимать, только учти, больше одного дубля не гарантирую.

— Сам будешь прыгать?!

— Не я, а Соловьев.

И ка-ак сиганул через забор! Для меня же это привычное дело: в Вартемягах мы с мальчишками соревновались, кто быстрее с разбегу через забор перемахнет. Так что умение пригодилось.

Очень ценю фильм «Принц и нищий» Вадима Гаузнера. В театре у нас такой спектакль шел, инсценировку сделал актер Леша Яковлев. В картину из всех участвовавших в спектакле актеров почему-то взяли только меня. Я работал с блестящими коллегами — Майей Булгаковой, Толей Солоницыным, Быковым. Ролан очень меня ревновал к роли. Подошел как-то:

— Старик, если бы я снимал этот фильм, фиг бы ты Майлса Гендона играл! Себе роль забрал бы.

— Но снимаешь не ты, что поделать, родной, — улыбнулся ему в ответ.

Другая история интересная — «Колесо любви». К слову, первая главная роль Миши Пореченкова. Помню, отпуск начался в театре, иду по «Ленфильму», навстречу — режиссер Эрнест Ясан. «Ваня, ну-ка пойдем в гримерную. Не могу для фильма грузина найти, а ты здорово рассказываешь грузинские анекдоты!» В комнате — две молодые гримерши. Прошу девиц: «Стригите под ноль, вон, вижу у вас длинные тонкие усы, режьте на две части и брови клейте как у Брежнева». Борода у меня имелась своя. Загримировали, выходим с Эрнестом в коридор, мимо пробегает закадычный друг Петя Шелохонов и спрашивает режиссера: «Что, нашел грузина наконец?» Думаю: «Разыгрывает, что ли?!» Он обращается ко мне:

— Вы из какого города?

— Из Тифлиса. А вы по-прежнему в Комиссаржевке служите? — спрашиваю с акцентом.

Он пригляделся и захохотал:

— Ванька!

После такого успеха ни одна дирекция мою кандидатуру запретить не могла!

— В театре вы реализованы больше, чем в кино. Мне кажется, режиссеры вас недооценили и мало использовали.

— Что теперь делать?! Время ушло. Почти и не зовут. Как-то с Алексеем Учителем встретились, он спросил: «Говорят, ты не снимаешься больше?» Я плечами пожал. Предложил роль в «Сентенции», которая скоро появится на экране. Фильм очень интересный — о последних годах жизни Варлама Шаламова.

Сниматься я люблю. Стараюсь внести элемент полной достоверности, чтобы был не абы как мелькнувший персонаж, а запомнился зрителю чем-то особенным. Как-то предложили сыграть генерала милиции в отставке, увещевающего внука не увольняться из органов. Съемки проходили в реальном отделении милиции. Сидят начальник, его помощник, «внук» мой стоит. И началось: мол, здравствуйте, товарищ генерал, проходите, садитесь... Я разозлился:

— Все это лишние слова, где сценарист?

— Сценарист не бывает на площадке. Что случилось?

— Текст дерьмо. Давайте быстро переделаем, — я уже в образ вошел, от лица генерала разговариваю.

Парень подходит.

— Ты кто? — спрашиваю.

— Режиссер.

— Отойди в сторонку, сынок, дай оператору поработать.

Включили камеру. Стучу в дверь.

— Войдите. — Потом снова: — Товарищ генерал, товарищ генерал, проходите, садитесь...

Я им:

— Короче, мужики, на Монетном дворе фальшивые ассигнации производят. Вас туда не пустят, но по этой бумаге... — достаю из внутреннего кармана документ, — пройдете. Все!

Пум! — пальцем в живот «внуку» — и вышел. На площадке тишина. Потом хохот и голос молодого режиссера: «Снято». Моему генералу тут же дали кликуху «Короче». И уже другой режиссер сериала «Опергруппа 2» мне докладывает:

— Дядя Ваня, про тебя снимут четыре серии. Будешь в центре внимания, в сауне...

Я смекнул, в чем дело.

— Стоп-стоп, — говорю, — объяви своему начальству, что оборотня в погонах играть не буду.

— Почему?

— Потому что есть генералы, с которыми я знаком, это порядочные люди, и я не хочу позорить мундир офицера.

Режиссер расстроился, через полтора месяца звонит: «Дядя Ваня, сценарий переделали. Ты не оборотень, ты нормальный мужик». На это согласился. Мои серии называются «Швед под Выборгом».

— Младшие товарищи называют вас дядей Ваней. Почему не Иваном Ивановичем?

— Есть такая традиция в театре. Великого Константина Варламова в Александринке называли дядей Костей. У нас в театре служили двое Боярских — Мишины отец и дядя. Так вот, старший, Сергей Александрович, был Серегой, а Николай Александрович, который воевал, имел два ордена Славы и медаль «За отвагу», был для всех дядей Колей, хотя и моложе Сергея. «Дядя» — знак особого уважения.

С сыновьями Ваней (слева) и Федей А. Федечко

— Вы ведь и c Романом Виктюком сотрудничали. Где ваши пути пересеклись?

— У нас были гастроли в Одессе, а он там в то время снимал фильм «Долгая память» и пригласил меня на роль дедушки. После окончания сцены Роман говорит:

— Ваня, что вы играете в театре?

— Да у нас половина материала — трилогия Алексея Толстого.

— Можно посмотреть?

— Ради бога, выпишу контрамарку.

— Нет, буду смотреть из кулисы, не умею сидеть в зале.

Встретил его, провел, нашли место, где Виктюк может стоять никому не мешая.

— Ванечка, а у вас много сцен?

— Да, у Шуйского много.

— Приходите ко мне на паузах, я трусоват, вдруг выгонят.

Вот так, стоя в кулисе, Виктюк посмотрел все три спектакля. После финала спрашивает:

— Вы-то сами как к этому спектаклю относитесь?

— По-моему, добротная хрестоматия для старшеклассников.

— Хрестоматия? Хм, любопытно...

Когда приехал на озвучание своего дедушки, Виктюк долго не объяснял задачу. Протянул стопку листов: «Ванечка, разберетесь». А сам тут же упорхнул из Одессы. Перед тем как уйти, спросил:

— Как дела в театре?

— Да ничего особенного, только вот трилогию на Госпремию подали.

— Хрестоматию?! — удивился Роман. — Больные... — В тот момент я понял, что он, как и я, не считает этот спектакль достижением. Госпремию постановка, между прочим, получила. — Это все новости?

— Ко Дню Победы готовим «Исповедь палача».

— По книге «Смерть — мое ремесло» Робера Мерля?

— Да.

— «Исповедь палача» ко Дню советской Победы. Больные...

«Больные» — его любимое словцо. Во время нашего общения я понял, что Роман очень начитанный и одаренный человек, хотя про него ходили разные слухи.

— Вы записали на радио книгу Николая Никулина «Воспоминания о войне». Чем был продиктован выбор?

— Тем, что считаю «Воспоминания» одной из самых правдивых книг о войне. С мемуарами ведущего научного сотрудника Эрмитажа Николая Никулина такая история. Написав их, он дал почитать Михаилу Пиотровскому. Директор распорядился:

— Немедленно издать!

Николай Николаевич ответил:

— Не надо, Михаил Борисович, вот помру, на сороковой день и презентуете.

Это пожелание Пиотровский исполнил.

— Сколько у вас детей, внуков, правнуков?

— Старшая дочка — Галочка. С ее мамой Катериной Ивановной у нас произошел разрыв. Узнав о моем намерении стать актером, жена по наущению мамы поставила ультиматум: либо театр, либо семья. Я удивился: «Куда же вдруг делась любовь? Ну, милая Катя, если не понимаешь, что требуешь невозможного, собери мне чемодан». И ушел. Дочка обиделась и долго со мной не общалась. В один из моих приходов, когда у Гали уже росли свои дочки, Лиза и Ксюша вдруг обнаружили, что я — тот самый артист, которого они видели по телевизору.

— Как твоя фамилия?

— Краско.

— И бабушка Краско!

Девочки побежали к маме с открытием: у них еще один дедушка появился. Катин муж забубнил:

— Тут воспитываешь, а появляются некоторые и пудрят мозги.

Я обиделся:

— Катя, не с корыстным умыслом сюда хожу. Если вы все так думаете, наверное, я больше не должен появляться.

Катя-то все поняла, а Галка нет. И решила поменять отчество, что лично я счел предательством. Для меня этот шаг дочери стал серьезным потрясением.

Потом я женился на Кире, и у нас появился Андрюша. Через девять лет — Юлька. Следующий мой ребенок Марина: случился театральный роман. С Маринкой тесно общаемся, сейчас она работает в Америке, часто звонит, приезжает.

Когда Кира умерла, я женился на Наталье Николаевне, родились сыновья Ваня и Федя. А потом появился Ваня польский — Ян Анджей. Ян, Кирилл и Алиса — Андрюшины дети. У Марины пока детей нет, Ваня и Федя еще молоды, потомством не обзавелись. Зато у Яна двое: Модест и Тит. Мои правнуки. И от Гали есть правнучка — тоже Галя. С польской семьей общаюсь каждый год, они приезжают в день памяти Андрея. Хорошо бы и в этом году смогли.

— Когда женились на Наталье Николаевне Вяль, а потом на Наташе Шевель, друзья не крутили пальцем у виска? Разница с одной у вас больше сорока лет, с другой шестьдесят!

— Крутили, наверное, но из уважения ко мне молчали. Для меня эти романы были не шуткой, я по-настоящему полюбил Наталью Николаевну, и она ответила взаимностью. Это потом у нее появились легкие завихрения. Зачем в сорок ярко красить волосы? Уж позволю себе поворчать. Мне это кажется странным. Ну да, она художник, а краситься-то зачем? Выделиться, показать, что не такая, как все? Не очень это понимаю. Но несмотря на развод, мы сохранили хорошие отношения. Летом сыновья пропадают у меня на даче. Живу сейчас в одной квартире с бывшей супругой и детьми.

— Смотрю, вы обручальное кольцо носите от последнего брака. Зачем?

— На нем — слова Соломона «Все проходит, пройдет и это», так что не вижу противоречий. Заметьте, ношу на левой руке. С Натальей Шевель тоже было всерьез, она училась у меня, наши отношения два года развивались. В какой-то момент я почувствовал мужское возрождение. Может, в таком возрасте непозволительное, но... Кто-то меня даже педофилом назвал.

С Георгием Штилем в Театре эстрады А. Федечко

Наташке, после того как сделал предложение, я сказал: «Давай пошумим». И предупредил, что шума будет много. Все же будут обсуждать, что старый дурак женится на девчонке. Так и случилось. Я совершенно искренне хотел еще детей.

— Если родишь мне девочку, буду счастлив, — попросил Наташу.

Она перепугалась просто насмерть:

— Этого не будет никогда.

У нее самой было страшное детство, Наташку оставили в роддоме.

Тем не менее я к ней хорошо отношусь. Она творческий человек, верю, что добьется своего. Будет жить там, где хочет, и заниматься тем, чем хочет. Она искренний и очень честный человек. Ну разошлись. А почему я ее за это должен возненавидеть?

— Вот вы говорите — мужское возрождение. Насколько это важно для вас — быть мужчиной?

— Важно. Для меня быть мужчиной — значит по-особенному относиться к женщине. Хорошо это или плохо, без любви у меня ничего не получается. Были попытки со стороны женщин завоевать меня, но это неинтересно.

А если по гамбургскому счету, считаю, что женщины лучше мужиков. Женщины — центр мироздания. И продолжение человеческого рода без них невозможно. У нас в театре есть актриса Женечка Игумнова. Когда я увидел ее выросший животик, встал на колено и поцеловал его к восторгу зрителей. Женя смутилась, а я сказал: «Обожаю беременных женщин. Для меня смотреть на них — эстетическое наслаждение».

Быть мужчиной — прежде всего заботиться о своей женщине. Стать ей опорой и в материальном, и в моральном смысле. С Кирой Васильевной мы прожили сорок лет, это серьезный срок. До сих пор удивляюсь, как молодые живут: «менял я женщин как перчатки». Это недостойно мужика.

— Каков ваш идеал женщины?

— Мне важна преданность. Наталья Тенякова, к примеру, была гражданской женой Сергея Юрского. А Георгий Товстоногов предложил Сереже прекратить режиссерскую работу: «Как актер оставайтесь, иначе два медведя в берлоге не уживутся». Сережу это не устроило, и когда он ушел, Наталья ему сказала:

— Пошли в ЗАГС.

— Зачем?— с изумлением спросил Юрский.

— Затем, хочу быть Юрской! — и тоже подала заявление об уходе из БДТ.

Вот это поддержка. Мой идеал — женщина, живущая не только своими сиюминутными желаниями, но и умеющая думать. У которой достоинство есть.

Если рассуждать о достоинстве — я сам не без греха. Конечно, было неприятно участвовать в телешоу. Наташки мои соглашались на все. Я спрашивал:

— Почему позволяете так валять себя в грязи и напраслину на себя возводить?!

— Нам платят за это.

— Да ни за какие деньги вас не смогут опозорить, если сами не хотите.

В какие-то моменты я не выдерживал и из кадра уходил. Создатели шоу говорили: «Иван Иванович, не возмущайтесь, это вам только на пользу». А мне жалко Наташек было: я же полностью на их стороне. В шоу пошел, чтобы девчонкам помочь. Но и себя не забыл: у народного артиста в театре регионального подчинения невысокая зарплата.

— А если влюбитесь, опять могли бы жениться?

— Зигмунд Фрейд шепнул: «Старик, угомонись!»

— Что чувствуете, когда в очередной раз уходит ваш друг или коллега?

— Ох как много их уже ушло. Когда писал воспоминания о Павле Луспекаеве, назвал рассказ «Мне повезло», а редактору книги признался:

— Знаешь, я ведь не был на его похоронах. Не смог...

— Ну вот и концовка отличная, — ответила редактор. — «Хоронить его я не пошел. Живой он для меня».

Они все для меня живые. По Луспекаеву до сих пор горюю. Паша — мой наставник, учитель в актерском деле. Да и в человеческом плане. Столько же для меня значит Сережа Юрский, я на могилку к нему съездил. Там специальный забор поставили — метров двадцать в длину. Так вот — он весь увешан венками, свободного места нет. Так его любят и помнят.

— Как юбилей отпразднуете?

— В театре придумают что-нибудь. Нашему худруку, спросившему, желаю ли я чего-то, ответил: «Хочу сыграть Вольтера». Простая мизансцена: в знаменитом вольтеровском кресле сидит Ваня Краско, а вокруг происходит действие из тех драматических произведений, которые написал великий философ. Вольтер, ну то есть я, сидит в кресле, улыбается и комментирует понемножку.

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх