На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Левон Оганезов. Старость меня дома не застанет

...Недавно задумался: сколько же времени я на сцене? Подсчитал и пришел в ужас: шестьдесят два...

Левон Оганезов Н. Шаханова

...Недавно задумался: сколько же времени я на сцене? Подсчитал и пришел в ужас: шестьдесят два года! С «кошмарной» цифрой примирил перечень имен замечательных артистов, с которыми довелось поработать.

В Америке два с половиной года проработал во французском ресторане l’Ermitage рядом с театральной частью Бродвея. Однажды туда наведался Челентано. Увидев гостя, я начал играть попурри из его самых известных песен. Адриано застыл в изумлении, потом подошел к роялю и сказал по-английски: «Кроме тебя, парень, в этом Нью-Йорке никто эту музыку не знает...»

Когда разговорились с продюсером певца, тот пожаловался: «В Европе ему шагу ступить не дают. Только и слышим: «О, Адриано!» Все хотят получить автограф, сфотографироваться. А здесь он никому не нужен. В общем, ты сильно его удивил и порадовал».

В Нью-Йорк мы с женой Соней и младшей дочкой Дашей потянулись за старшенькой — Маша, окончив Гнесинское училище, в девятнадцать лет перебралась за океан. Оглядевшись на новом месте, сделала вывод: «Музыкой здесь не прокормишься» — и поступила в университет на факультет «Международный бизнес и финансы». Получила диплом, несколько лет проработала в корпорации General Electric финансовым аналитиком. Потом вместе с подругой открыла в Нью-Йорке продюсерскую компанию по организации концертов и гастролей. Проект оказался удачным и существует до сих пор.

В нашей большой семье все хорошо пели, но только у меня обнаружился абсолютный музыкальный слух Sovkinoarchive/Vostock Photo

Конечно, мы с женой сильно скучали по Маше, а Даша так без нее просто жить не могла. Разница в возрасте у наших девчонок десять лет, но они очень привязаны друг к другу.

Работу в Нью-Йорке нашел сразу. В городе более полумиллиона русских, меня узнавали на каждом шагу. Незамедлительно поступило приглашение преподавать фортепиано в музыкальной школе, я его принял, набрал учеников. Кроме того, аккомпанировал нашим артистам, приезжавшим в Штаты на гастроли. Вместе это приносило неплохой доход, но я хотел, чтобы девочки ни в чем не знали отказа. В большой семье моего отца действовало правило: если ты мужчина, то чем бы ни занимался, должен полностью обеспечивать семью.

Я этому закону следовал неукоснительно, поэтому обратился за советом к давно обосновавшимся в Нью-Йорке приятелям:

— Как бы устроиться пианистом в приличное заведение?

Они научили:

— В Сохо не суйся, там и наркота, и поножовщина. Походи по ресторанам в окрестностях Карнеги-холла, проси разрешения поиграть бесплатно — увидишь, тебя обязательно кто-нибудь зафрахтует.

Заглядывал в ресторан и если видел пианино, спрашивал: «Можно я у вас немного поиграю?» В третьем по счету ко мне после получасового выступления подошла хозяйка — поинтересоваться репертуаром:

Мама окончила гимназию, а папа все науки освоил самостоятельно из архива л. Оганезова

— А что вы вообще играете?

— Все!

Ответ ее устроил, а уж когда выяснилось, что мы соотечественники, на родном русском об условиях договорились быстро. Полноправной хозяйкой ресторана мою новую знакомую сделал муж, у которого в Москве был свой серьезный бизнес, и она не только не загубила семейное дело, а напротив (знай наших!), сделала «l’Ermitage» одним из самых модных мест в районе Манхэттена.

Играл я каждый вечер кроме понедельника до часу —полвторого ночи. После одиннадцати большую часть публики составляли артисты бродвейских театров, зашедшие расслабиться после спектакля. В начале девяностых в Штатах уже шла борьба с курением в общественных меcтах, но ресторанов это еще не коснулось — разве что владельцев заставили установить пожарную сигнализацию.

Однажды заваливается большая актерская компания, все разом закуривают — и включается сигнал тревоги. Я моментально подхватываю его «мелодию» и выдаю импровизацию. Участники мюзиклов фишку тут же просекли — повскакивали с мест, зааплодировали, набросали кучу денег.

В тот раз все получилось спонтанно, но у меня имелся и постоянный прием раскручивания публики на гонорары. Опять же, приятели-музыканты научили: «Берешь большой стакан, бросаешь в него двадцатидолларовую бумажку — и меньше уже никто не положит». Действовал этот прием безотказно.

Однажды я попал впросак — да такой, что могли и побить. Восьмого мая звонит хозяйка ресторана: «Левон, завтра в полдень у нас заказ на тридцать персон. Люди солидные, в возрасте. Придите, пожалуйста, поиграйте». Прихожу. За длинным столом сидят люди, выпивают, разговаривают. По-русски. Ну кто может собираться большой компанией в День Победы? Конечно ветераны. Начинаю потихоньку наигрывать песни военных лет — «Землянку», «Темную ночь». Из-за стола поднимается высокий седой старик — и прямо ко мне:

— Молодой человек, не надо играть эти песни. Лучше довоенные. Знаете что-нибудь из репертуара Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой?

Бросив на него недоуменный взгляд, киваю:

— Знаю конечно.

— Вот это подойдет. Понимаете, мы воевали с другой стороны...

Стал играть «Чубчик», «Черные глаза», «Белую ночь», «Караван» и еще долго приходил в себя от изумления: с какой стати власовцам собираться в День Победы? Чего ребята празднуют-то?

С Изабеллой Юрьевой я был знаком давно, пересекался с ней у папы в обувной мастерской, располагавшейся в Трехпрудном переулке. К Саркису Оганезову ходила заказывать, как бы сейчас выразились, «эксклюзивные» тапочки половина артистической Москвы. Помимо Юрьевой заставал у него Ивана Семеновича Козловского, Сергея Яковлевича Лемешева, мужа актрисы Людмилы Целиковской архитектора Каро Алабяна. Знаменитости трепали меня по макушке, спрашивали, как дела в школе, слушаюсь ли родителей.

Сказать, что родня с обеих сторон не испытала восторга по поводу нашего решения, значит ничего не сказать. Но мы все равно поженились из архива л. Оганезова

Знакомство с Изабеллой Даниловной возобновилось в начале семидесятых. Мы с Кобзоном делали программу романсов. Иосиф, если загорался какой-то идеей, не мог остановиться на малом — ему требовался весь материал по теме. Добыл где-то записи малоизвестных романсов в исполнении Юрьевой, а на них из-за плохого качества половину слов не слышно. Озадачился:

— Левон, ну где же достать тексты? Может, на радио?

Я пожал плечами:

— Зачем такие сложности? Давай у нее самой спросим.

— Она что, жива?!

— Конечно! И прекрасно, говорят, выглядит.

Нашли номер телефона, договорились о встрече. Иосиф достал — тогда же в свободной продаже ничего не было! — шампанское, хорошие конфеты, ветчину, копченую колбасу, апельсины. Когда приехали, увешанные пакетами, хозяйка растерялась: «Спасибо, но мне так неловко». После очного знакомства всплеснула руками:

— Иосиф, а я вас знаю! Песни в вашем исполнении часто передают по радио!

— Так я и по телевизору нередко выступаю, — уточнил Кобзон.

Изабелла Даниловна засмущалась:

— У меня нет телевизора. А вас, Левон, я помню еще мальчиком.

После короткой светской беседы Иосиф приступил к сути визита:

— На ваших записях плохо слышен текст...

— Каких записях? — несказанно удивилась Юрьева. — Я никогда ничего не записывала!

— Ну как же! Мы их даже с собой принесли. Давайте магнитофон, послушаем.

— Магнитофона у меня тоже нет. Только старый патефон.

Иосиф вызывает своего водителя, дает деньги и велит: «Поедешь в комиссионный магазин, что за филармонией, купишь японский двухкассетник».

Хозяйка не могла налюбоваться на подарок: какой он ладненький и управляется всего двумя кнопочками! Наконец поставили запись, но не дослушав первого куплета, Изабелла Даниловна воскликнула: «Это не мой голос! В жизни так не пела! Это не я!» Реакция хозяйки была понятна — она впервые услышала себя в записи.

Несмотря на серьезный возраст, память у Юрьевой была поразительной — она продиктовала Кобзону тексты всех своих песен. Потом разговорились о ее житье-бытье. После смерти мужа Иосифа Аркадьева, который был и администратором, и автором стихов ко многим романсам, и просто бесконечно любимым ею человеком, для Изабеллы рухнул весь мир. Она отказывалась выступать, и организаторы концертов очень скоро о ней забыли. Вокруг роились только мошенники и аферисты, скупавшие по дешевке бриллианты, которые дарил жене Аркадьев. Бархатный мешочек, где они хранились на черный день, стремительно пустел.

Кобзон предложил Изабелле Даниловне дать сольный концерт В. Вяткин/РИА Новости

Через некоторое время после нашего первого визита Кобзон предложил Юрьевой дать сольный концерт в ЦДРИ. Сначала она категорически отказалась: «Я сто лет не выступала, и голос уже не звучит!» Но мы с Иосифом видели, как лестно ей это предложение и как на самом деле ей хочется на сцену. Я вызвался аккомпанировать, и несколько месяцев прошли в серьезных репетициях.

Настал вечер концерта. Изабелла приехала в черном строгом платье с изящным белым воротничком. Глянув в щелочку между половинками занавеса, всплеснула руками: «Аншлаг! Столько людей меня помнят — кто бы мог подумать?!»

Как аккомпаниатор я выходил на сцену первым, и вслед мне полетело наставление, с которого начиналась каждая из наших репетиций: «Только не играй как Ашкенази, я ненавижу его аккомпанемент!» Такое неприятие по отношению к аккомпаниатору, с которым Юрьева проработала много лет, казалось странным, тем более если учесть, что музыка к одной из самых любимых и часто исполняемых ею песен «Белая ночь» была написана Давидом Владимировичем. Так как он не был членом Союза композиторов и по старым советским правилам не мог претендовать на авторство, в изданиях писали: «Автор музыки неизвестен, обработка Д. Ашкенази».

Что уж там произошло между Изабеллой и Давидом и стало причиной разрыва, я не расспрашивал, и вступаться за Ашкенази, которого считал одним из самых ярких аккомпаниаторов, в данной ситуации было смешно. На момент последнего концерта Юрьевой шел восьмой десяток, а умерла она в 2000-м, на сто первом году жизни. Четверть века Кобзон ей бескорыстно помогал.

Другой человек-легенда Леонид Утесов попрощался со сценой в семьдесят пять. Концерт проходил в Клубе железнодорожников, где много-много лет назад состоялся его дебют. Выглядел Леонид Осипович хорошо, но держал долгие паузы — то ли переводил дыхание, то ли вспоминал слова. Когда затянул:

— Дороги-и-е мои-и-и... — в зале кто-то не выдержал:

— Москвичи!

— Правильно, — похвалил Утесов и довел-таки песню до конца.

В ту пору это еще не было традицией — дав последний концерт, через какое-то время снова вернуться в строй, а спустя еще пару лет отправиться в новый прощальный тур. После выступления в Клубе железнодорожников Утесов сидел дома. Если отправлялся гулять, то по раз и навсегда заведенному маршруту: от улицы Каретный Ряд, где жил, до сада «Эрмитаж». Выходил всегда с палочкой и в сопровождении женщины, которая помогала вести домашнее хозяйство. Его жены Елены Иосифовны давно не было в живых, а единственная дочь Эдит долго болела и умерла за полтора месяца до его ухода.

Мы с Иосифом видели, как лестно ей это предложение. Я вызвался аккомпанировать. Премьера сказки-мюзикла «Волшебный Новый Год» Александры Пахмутовой А. Ломохов/Photoxpress.ru

Вместе с Кобзоном, с которым я работал много лет, мы часто заезжали к Утесову перед нашей репетицией. Иосиф привозил пакеты с гостинцами: сыр, колбаса, апельсины и прочая снедь. В доме Утесова все это моментально пряталось, и мы долго сидели за пустым столом. Хозяин распоряжался: «Ну-ка, давайте мне парочку свеженьких анекдотов — у меня гости сегодня».

Отсмеявшись, пускался в воспоминания. Нам уже уходить, а он одну и ту же байку по третьему кругу рассказывает.

Кобзон просит:

— Леонид Осипович, хоть стакан чаю-то налейте.

— Подожди! — машет на него рукой Утесов. — Мы еще сами не пили.

Большинство старых артистов довольно прижимисты, но я их не осуждаю — как говорится, жизнь заставила. По той же причине и персон с легким характером между ними не наблюдалось. Пальму первенства по взрывоопасности держала Лидия Андреевна Русланова, которой перед выходом на сцену надо было обязательно кого-нибудь обругать: «Уйди отсюда, не мельтеши перед глазами!» или «Ну что ты размалевалась как профурсетка!» Так знаменитая исполнительница народных песен заряжалась перед выступлением. К слову, ее гример и костюмерша, внеся последние штрихи в образ, мгновенно испарялись.

Однажды перед большим сборным концертом в Колонном зале Дома союзов конферансье (сейчас уже не помню, кто именно, — кажется, Борис Брунов) подговорил всех артистов и рабочих сцены: «Давайте, когда я приглашу к выходу Русланову, все спрячемся. Интересно, кого она тогда матюками обкладывать будет?»

Сказано — сделано. Конферансье зовет Лидию Андреевну и тут же бегом присоединяется к нам, спрятавшимся в комнатке за кулисами. В щелочку наблюдаем за тем, что происходит. Русланова обеими руками поправляет бюст и оглядывается по сторонам. Ни души. Послать некого! Тогда она с размаху пинает колонну: «Понаставили тут столбов!» — и просияв благостной улыбкой, павой выплывает на сцену.

Я познакомился с Руслановой в конце шестидесятых, когда в составе трио, которое сам создал, участвовал в концертах Театра массовых представлений — была такая форма культурного обслуживания населения. Резкая со всеми, к музыкантам Лидия Андреевна относилась снисходительно, легко прощая мелкие грехи.

В шестидесятые — семидесятые годы с ней работали замечательные баянисты — отец и сын Пичуевы. Дав все концерты в Кисловодске, труппа театра в шесть утра выдвигается на следующую гастрольную точку. По пути останавливаемся в небольшом придорожном кабачке — позавтракать. На столах кувшины с домашним вином. Все понемногу выпили, закусили шашлыками с овощами и зеленью — и, как говорится, ни в одном глазу. А Пичуевы взяли с собой большой кувшин вина — чтобы им, холодным и приятным на вкус, утолять жажду. И так наутолялись, что уснули в автобусе, а по прибытии на место никто не обратил на них внимания, не разбудил. Водитель увез баянистов за две сотни километров на автобазу.

Утесов попрощался со сценой в семьдесят пять лет и больше не выступал — сидел дома архив/ТАСС

Проснувшись, Пичуевы стали в панике звонить организаторам турне: «К концерту в полдень никак не успеваем! Придумайте что-нибудь!» Когда о проблеме рассказали Руслановой, она сразу обратилась к нам: «Сынки, сыграйте мне «Валенки» и «По Муромской дорожке». Сможете?» Конечно мы смогли. К пятичасовому концерту подтянулись Пичуевы, и Лидия Андреевна, чуть пожурив, их простила. Однако спустя какое-то время опять вышла на нас с просьбой выступать с ней во время «чесов» по стране. Причина, думаю, была чисто экономической: баянистам Русланова отстегивала из своего кармана, а наш аккомпанемент доставался ей даром. У трио рояль, контрабас и ударные была твердая ставка, не зависевшая от количества времени, проведенного на сцене. Другое дело — солисты-вокалисты и народные артисты, которые за короткое выступление получали очень приличные гонорары.

Однажды стоим за кулисами с Борисом Федоровичем Андреевым, которого друзья и коллеги звали между собой БФ. На сцене Павел Лисициан поет песню Долуханяна:

И где бы ни жил я

и что бы ни делал —

Пред Родиной вечно в долгу...

БФ комментирует: «Еще б не в долгу — сто сорок рублей за один концерт получаешь!»

Другой эпизод с гастролей в Сочи. Время — одиннадцать утра. В полдень концертная бригада должна выехать дальше по маршруту, но артисты еще на пляже: кто-то надеется напоследок словить загар, кто-то плещется в море. Появляется БФ — в черном костюме, при галстуке, в неизменной кепке. На берег вылезает Дудник.

— Геня, ну как водичка? — спрашивает Андреев.

— Да так себе, градусов восемнадцать, наверное.

БФ — презрительно:

— Портвейн!

Остроумие — редчайший дар, но мне повезло общаться и дружить с главными остроумцами прошлого и нынешнего столетий. Первое место в этом рейтинге по праву принадлежит Аркадию Арканову. Он никогда не ставил себе задачу рассмешить, у него это получалось само собой и всегда — с абсолютно бесстрастным выражением лица. Потом его шутки разлетались по свету и каждый выдавал их за свои. Аркадий к хищениям интеллектуальной собственности относился спокойно, даже, можно сказать, безучастно.

Однажды сидим за кулисами: я, он и Измайлов. Арканов выдает смешной парадокс, Лион текст тут же записывает и просит:

— Аркаша, можно я это со сцены сейчас прочитаю?

— Да читай на здоровье, — разрешает Арканов. — Я таких штук двести в день придумываю.

Не поняв, что сейчас произошло, Измайлов радостно выпархивает на сцену.

Следующую остроту присвоили себе полдесятка коллег Арканова, но я могу засвидетельствовать его авторство, поскольку присутствовал при рождении. Давным-давно, в начале семидесятых годов прошлого века, Ангола при поддержке Советского Союза боролась за независимость, не желая больше оставаться колонией Португалии. Руководил освободительным движением Агостиньо Нето, ставший первым президентом страны. В 1979-м по приглашению ЦК ВЛКСМ он приехал в Москву, где его приняли с распростертыми объятиями. Чему комсомольцы могли научить зарубежного гостя-повстанца? Правильно — пить водку! И вскоре пятидесятишестилетний Нето умер от цирроза печени. Тело из Москвы в Анголу отправили в цинковом гробу. Когда мы с Аркановым вместе прочитали траурную заметку, он задумчиво проронил: «Что же это получается? Приехал Нетто, а уехал Брутто?»

Русланова с размаху пинает колонну: «Понаставили тут столбов!» — и просияв благостной улыбкой, павой выплывает на сцену Г. Петрусов/РИА Новости

Однажды летом в его доме отключили горячую воду и Аркадий пришел помыться ко мне в «берлогу» — так я называю однокомнатную квартиру на первом этаже, которую много лет назад купил под студию, кабинет, репетиционный зал и т. д. Направляясь в ванную, гость спрашивает:

— Лева, у тебя там шампунь есть?

— Да, в розовом флаконе, называется «Моя малышка».

— Ну, этим-то я знаю, что буду мыть!

Даже на пороге смерти Аркадий не изменил себе. Когда пришел к нему в больницу, друг встретил меня словами: «Вот придумал себе новый электронный адрес: «я — собака — ум — точка — ру». Это была наша последняя встреча — через неделю Аркадия не стало.

С горечью сознаю, что большинство героев историй, которые сейчас рассказываю, пребывают в ином мире. Кто-то ушел туда раньше, кто-то совсем недавно. От скорби и печали спасает надежда, что они вместе и так же, как в земной жизни, разыгрывают друг друга.

Большой концерт в Колонном зале. Никулин рассказывает два очень смешных анекдота — публика ржет, просто покатывается. Мы с Кобзоном стоим в кулисе. От души посмеявшись над анекдотами, ждем, когда конферансье объявит нас. Подходит Никулин:

— Вы сейчас куда?

— В Театр эстрады.

— О, я тоже туда! Значит, встретимся.

В Театре эстрады было заведено: как только приезжает Кобзон, его тут же выпускают на сцену. Не барское это дело — ждать очереди. Закончили выступление, я направляюсь за кулисы и вдруг слышу, как Иосиф говорит в микрофон:

— Дорогие друзья, предлагаю вместе разыграть Юрия Никулина. Сейчас он приедет к вам с двумя свежими анекдотами. Вот этими...

У Кобзона великолепная память — никулинские анекдоты он рассказывает слово в слово. Зал умирает со смеху.

— Давайте договоримся, — продолжает Кобзон, — что будете встречать его анекдоты гробовым молчанием. Ни одного смешка — молчок! Согласны?

— Да! Конечно! Давайте! — прокатилось по залу.

Мы прячемся в дальней кулисе и ждем выхода Юры. Вот он появляется на сцене и рассказывает первый анекдот. Зал безмолвствует. У Никулина шок — с такой реакцией публики он еще не встречался. Рассказывает второй — опять тишина. Постояв немного в задумчивости, Юра спрашивает: «А Кобзон здесь уже был?» Тут зал грохнул так, что задрожали подвески на люстрах. Будь на месте Никулина кто-то другой, мог и обидеться на Кобзона за сорванный номер и пережитый шок, а Юрий любил потом рассказывать эту историю, сопровождая ее уморительными комментариями.

Я знаю великое множество анекдотов, однако и мне нечасто удавалось пополнить коллекцию Никулина. Обычно только начинал рассказывать свеженький — Юра тут же его продолжал. Те же, что прежде не знал, незамедлительно корректировал: рассчитав идеальную форму анекдота, убирал лишние детали, смещал интонацию — и получалась абсолютно гениальная история!

Мне повезло общаться и дружить с главными остроумцами прошлого и нынешнего столетий. Первое место в этом рейтинге по праву принадлежит Аркадию Арканову. Премия «Золотой Остап». Санкт-Петербур г Persona Stars

За кулисами во время концертов и на улице, когда прогуливал собаку, к нему подходили незнакомые люди — прежде всего молодежь:

— Юрий Владимирович, а вы новый анекдот про... (дальше шла тема) слышали?

— От вас — еще нет, — отвечал Никулин и тут же рассказывал другой, над которым все покатывались.

Сейчас об этом мало кто помнит, но первый год «Белый попугай» выходил не под председательством Юрия Владимировича. Эта программа вообще родилась случайно. В 1993 году два богатых одессита — один к тому времени уже перекочевал за океан, второй только собирался — решили издать двухтомник под названием «Антология анекдотов» и в преддверии выхода из печати попросили Горина придумать веселую рекламную телепередачку.

Гриша подключил к работе Арканова и меня. Пилотник имел бешеный успех у зрителей, и стало понятно: именно такой программы не хватало на отечественном ТВ, надо делать продолжение. Первые два выпуска вели Горин и Рязанов, потом Эльдар «отпал» и Гриша остался в одиночестве. Не скажу, что передача сильно от этого проиграла, но сам жанр предполагал наличие соведущего. Кого позвать — долго не думали. Конечно главного специалиста по анекдотам. Юрий Владимирович с радостью принял приглашение, ему придумали «должность» председателя клуба «Белый попугай» и белую моряцкую кепку.

У каждого эфира была своя тематика, и большинство приглашенных артистов не знали ни одного подходящего анекдота. Их тексты печатали под диктовку Юрия Владимировича, а потом раздавали гостям. Чтобы травить анекдоты, нужно особое дарование. Ты можешь блистать на сцене или в кино и при этом быть совершенно бездарным рассказчиком. Однако Никулину и Горину каким-то образом удавалось сделать так, что ни один из участников не облажался.

Мы с Аркановым сочинили для «Белого попугая» цикл веселых песен. Задумка была такой: поскольку молодежь сегодня книг не читает, будем знакомить ее с мировой классикой, пересказывая сюжеты понятным юным согражданам языком и положив тексты на попсовые мелодии. Мне особенно запомнился «Идиот» по «мотивам Достоевского» и с музыкой в стиле Шуфутинского:

Помню я тот зимний вечер,Дверь открыла ты сама,И глаза твои, и плечиВраз свели меня с ума.Но судьба в очко играет,Даму треф десяткой бьет,Был князь Мышкин просто фраер,Стал князь Мышкин — идиот!

В следующих двух куплетах развивалась тема бессердечия и коварства Настасьи Филипповны, а рефреном шла строчка: «Видел я, как ты, в натуре, баксы кинула в камин!»

Лион Измайлов — частый гость юмористических программ, ведущий телесюжетов «Это было смешно» photoxpress.ru

Потом мы с Аркадием — он соло, я аккомпанемент — исполняли эти песни на концертах, творческих встречах со зрителями — и они неизменно пользовались успехом.

На съемках «Белого попугая» случались нештатные ситуации, но это никогда не становилось причиной разборок с техническим персоналом — поскольку люди собирались веселые, все обращалось в шутку. Однажды на голову Никулина упала тренога с фонарем. Юрий Владимирович даже не ойкнул и не шелохнулся, только заметил с невозмутимым видом: «Потом скажут «Никулин был в ударе».

Однажды во время гастролей он всех потряс. Мы знали, что на фронте Юрий Владимирович был контужен. Врачи говорили: «Будешь инвалидом», но Никулин тренировался и сам поставил себя на ноги. В провинциальном городе столичным артистам в качестве гримерки выделили спортзал. Переодеваясь, подкалываем друг друга по поводу торсов, бицепсов-трицепсов. Юрий Владимирович обращается к Грише Горину: «Хочешь, фокус покажу?» Берется левой рукой за перекладину турника — и начинает подтягиваться! Смотрим на «фокус» открыв рот. Кто-то считает: «...десять, одиннадцать...» Никулину на тот момент шел шестьдесят третий год. Все остальные были много моложе, но и на двух руках не смогли бы столько раз подтянуться.

Прежде чем рассказать о совместной работе с Андреем Мироновым, Валей Толкуновой, Галей Ненашевой, Людмилой Гурченко, нужно, наверное, поведать о том, как я стал аккомпаниатором. И начать с истоков.

Отдали меня на музыку в четыре с половиной года. Хорошо помню тот день — двадцать четвертое июня 1945 года. На Красной площади — Парад Победы, повсюду играют оркестры и гармонисты, а я в сопровождении мамы, папы, тетки и старшей сестры еду показываться учительнице музыки.

В нашей большой семье все хорошо пели, мама замечательно играла на мандолине, но только у меня обнаружился абсолютный музыкальный слух. Перед тем как отвести к учительнице, папа долго колебался: «Ну что это за профессия для мужчины? — однако в конце концов сдался под маминым напором. — Ладно, один музыкант пусть будет в семье». Забегая вперед, скажу, что все четверо детей Саркиса и Марии Оганезовых — сапожника и домохозяйки — получили высшее образование: одна из моих сестер стала военной переводчицей, вторая — архитектором, брат — экономистом, а я, самый младший, окончил консерваторию.

Мама окончила гимназию, а папа все науки освоил самостоятельно. Писал с ошибками, но свободно говорил на пяти языках: армянском, русском, грузинском, фарси и азербайджанском. Его предки бежали из Турции в Грузию еще в конце XIX столетия, сразу развернув на новом месте семейное ремесло. И дед мой, и прадед, и все мужчины по отцовской линии — в полном соответствии с армянской традицией — были сапожниками.

Постояв немного в задумчивости, Никулин спрашивает: «А Кобзон здесь уже был?» Тут зал грохнул так, что задрожали подвески В. Акимов/РИА Новости

Вскоре после революции папа уже женатым человеком вместе с двоюродными братьями переехал в Самару, где в годы НЭПа они построили большой обувной цех и открыли салон обуви «Магазин братьев Оганезовых». Модельная обувь с их фирменным знаком разлеталась мгновенно.

Когда новой экономической политике пришел конец, Саркис Артемович вместе с семьей перебрался в Москву. В расположенной в Трехпрудном переулке мастерской он шил все: сапоги, ботинки, туфли, но его коньком были тапочки. Удобные, изящные, из тонкой кожи, по желанию заказчика — с опушкой или на каблуке.

Отец был светским человеком и поскольку как виртуоз своего дела неплохо зарабатывал, мог позволить себе каждый день обедать в ресторане «Баку», где собирался цвет столичной богемы. Там он познакомился и с Каро Алабяном, который спустя какое-то время принес «мастеру Саркису» шикарную женскую туфлю-лодочку английского производства.

В Москве той поры работала сеть «магазинов случайных вещей», где можно было встретить что угодно: от порванного кружевного зонтика до перчатки без пары. В одном из них жена Алабяна актриса Целиковская и купила лодочку на левую ногу. За два дня папа сшил правую — да такую, что отличить копию от образца никто бы не взялся. Маме очень понравились и чужая обувь, и идея — обойдя несколько магазинов случайных вещей, она принесла домой одинокую модельную туфлю, а уже в следующие выходные на зависть встречным дамам щеголяла в новой паре.

В 1935 году отца арестовали по делу об убийстве Кирова. Трудно представить, каким боком далекий от политики сапожник мог быть к этому причастен, но полтора года Саркис Оганезов просидел в лагере, где с разрешения лагерного начальства построил себе избушку и шил обувь для офицеров НКВД и их жен. Даже ухитрялся отправлять деньги в Москву маме, оставшейся с тремя детьми на руках.

Вернусь, однако, в 1945 год. Осенью, после двух месяцев занятий с учительницей, меня взяли в младший приготовительный класс ЦМШ при Московской консерватории. Через год уже играл довольно сложные произведения. Окончив восемь классов ЦМШ, ушел в Мерзляковское музучилище, потом — за своим педагогом — в Училище имени Ипполитова-Иванова. В обоих учебных заведениях по просьбе преподавателей аккомпанировал студентам-вокалистам, а вечерами подменял ресторанных музыкантов — заболевших или ушедших в запой. Так что к событию, которое стало поворотным в моей судьбе, имел неплохую практику.

Весной 1959 года мой педагог по концертмейстерскому классу спросил, есть ли у меня черный костюм. Я на всякий случай сказал, что есть. «Нужно сыграть Александровичу три неаполитанские песни. Поезжай к нему — порепетируете». Следующим вечером в папином черном костюме я аккомпанировал известнейшему в ту пору тенору Михаилу Давидовичу Александровичу в Колонном зале Дома союзов. На меня сразу обратили внимание администраторы, и через год я уже работал со многими артистами. Несмотря на гастрольные поездки, умудрялся еще прилично учиться.

Концерт-посвящение «К 100-летию Давида Ашкенази». Московский международный Дом музыки Д. Коробейников/Photoxpress.ru/

Однажды на одну минуту опаздываю к автобусу, который отправляется в следующую точку маршрута. В салоне сидят Кторов, Яншин, Грибов, Марецкая. Влетаю пулей и слышу голос Алексея Николаевича Грибова: «Молодой человек, не торопитесь! Двенадцать народных артистов вас с удовольствием подождали...» От стыда готов был провалиться сквозь землю и с тех пор ни разу никуда не опаздывал.

Замечу: из мэтров только единицы позволяли себе импровизировать на сцене. И Кторов с Грибовым, и Плятт за кулисами безостановочно рассказывали анекдоты и байки, а во время выступления делали только то, что положено по сюжету. Тут можно провести параллель: большинство музыкантов играют то, что выучено, а с ходу сымпровизировать могут единицы. Мне эта наука очень пригодилась, когда в самом начале шестидесятых позвали на радио — играть для утренней гимнастики.

В шесть утра встречались с ведущим передачи, методистом физкультуры Николаем Лаврентьевичем Гордеевым, обсуждали: на каком упражнении мне надо играть вальс, на каком — польку, тут же все записывали — и в шесть часов двадцать минут зарядка шла в эфир. Из радиокомитета ехал в Большой театр — играть класс балетным девушкам. Педагоги, когда вели занятия, только давали размер, а я уже сам соображал, что играть.

Иногда за целый день не было минуты свободной, зато появились неплохие деньги, которых хватало, чтобы приодеться и пригласить какую-нибудь девушку в ресторан. С будущей женой познакомился в автобусе № 36, которым добирался домой в Перово после гастролей. Обычно пользовался такси, но в тот день то ли долго не было свободных машин, то ли гонорар выдали исключительно крупными купюрами. А скорее всего, кто-то свыше решил посадить меня в автобус, куда на очередной остановке вошла моя судьба.

Уступив девушке место, принялся балагурить:

— Вот еду с рынка — торговал мандаринами.

Она в ответ:

— Мне кажется, у вас все-таки другой профиль.

Повернулся боком, продемонстрировав длинный армянский нос:

— По-моему, профиль как раз такой.

К концу маршрута выпросил телефончик и в тот же вечер позвонил. Встретились раз, два, а на третьем свидании я предложил руку и сердце. Она согласилась стать моей женой.

Сказать, что родня с обеих сторон не испытала восторга по поводу нашего решения, значит ничего не сказать. Но мы все равно поженились. Вскоре теща поняла, что я в общем-то неплохой парень, а мама и Софья еще год пребывали в натянутых отношениях. Но когда у нас родилась старшая дочка и мы назвали ее в честь бабушки Марией, лед в душе свекрови растаял.

Таких музыкально одаренных людей, как Люся, я больше не встречал Ю. Сомов/РИА НОВОСТИ

...Недавно задумался: сколько же времени я на сцене? Подсчитал и пришел в ужас: шестьдесят два года! С «кошмарной» цифрой примирил перечень имен замечательных артистов, с которыми довелось поработать.

Легендарный Штоколов попал на сцену не сразу: сначала отучился в Соловецкой школе юнг Северного флота, потом в спецшколе ВВС. Там-то на выпускном вечере его шикарный бас услышал Жуков, командовавший Уральским военным округом. С подачи маршала Победы курсант Штоколов стал студентом очного отделения Уральской консерватории. Когда он в опере брал нижнюю ноту, в зале дрожали люстры, а у публики по коже бежали мурашки. Артист гениально исполнял не только оперные партии, но и романсы. На мой вкус, никто лучше не пел «Гори, гори, моя звезда».

Неуверенному в себе добряку Штоколову всегда казалось, что у него не тот репертуар. Однажды пришел ко мне с предложением:

— Левон, давайте споем «Лаванду». Слова и мелодию я выучил.

— Борис Тимофеевич, дорогой, — взмолился я, — зачем вам это нужно?!

— Но это же модная вещь — в исполнении баса должна иметь успех.

Наивный, как все большие артисты...

С Гурченко мы познакомились в 1963 году в Театре киноактера, где я аккомпанировал Гене Бортникову в моноспектакле, а она пришла посмотреть. По окончании представления втроем отужинали в ресторане ВТО, откуда перекочевали к Люсе домой. Там хозяйка, сев за рояль, исполнила несколько песен собственного сочинения. Я был потрясен:

— Люся, почему ты не поешь это со сцены?!

— Да потому что не могу одновременно и петь, и играть!

— Так я тебе сыграю!

С досконально отрепетированной — у перфекционистки Гурченко иначе и быть не могло! — музыкальной программой мы гармонично вписались в гастрольный проект под названием «Товарищ кино». Организаторы приглашали несколько знаменитых, но безработных артистов, и те в крупных городах Союза собирали стадионы.

В «Товарище...» мы с Люсей проработали больше года, а потом она сказала, что компания, даже из мэтров кино, ей не нужна, будет готовить сольные выступления. Расставаться было жаль и ей, и мне, но мы решили когда-нибудь обязательно поработать вместе. Совместные планы на будущее рассыпались, когда я начал работать с Кобзоном. Это случилось вскоре после развода Иосифа и Люси, ненавидевшей бывшего мужа всеми фибрами души. Столкнувшись со мной за кулисами сборного концерта, Гурченко выпалила:

— Ты — предатель!

Попытался охладить ее гнев, объясниться:

— Люся, это же просто работа...

«Перерыв на роды» продлился два с половиной часа, и во втором действии Мария Владимировна играла, как всегда, блестяще. Кадр из фильма «Преступление и наказание» Sovkinoarchive/Vostock Photo

— Ничего не хочу слышать! Ты меня предал!

Таких музыкально одаренных людей, как Люся, я больше не встречал. Если бы она посвятила себя композиторскому делу, пополнила бы список гениев. Работая с Гурченко, я впервые столкнулся с педантичностью в лучшем смысле этого слова. На репетициях актриса выверяла все до миллиметра: куда посмотрит, как повернется...

Большинство театральных актеров не понимали или не хотели понимать, что к эстрадной сцене нужно относиться так же ответственно и профессионально, как к драматической. В качестве исключения могу назвать Ануфриева, Голубкину и Миронова. Перед каждым выступлением — в Колонном зале или в поселковом ДК — Андрей приезжал на площадку двумя-тремя часами раньше. Сначала садился с ребятами из постановочной части пить чай, расспрашивал, как дела дома. Народ балдел от того, что сам Миронов общается с ними на равных. Потом ставил на сцене марки: где должен быть микрофон, где стул.

Специально для осветителей и киномеханика проговаривал весь концертный монолог — чтобы знали, когда и какой софит включить, в какой момент пустить пленку с отрывком из фильма. Помню, на одном из концертов в отдаленном ДК осветитель на секунду позже навел на Миронова луч прожектора. Какой потом за кулисами был скандал! Парень страшно переживал, извинялся со слезами: «Андрей Александрович, простите, я просто промахнулся, не попал на кнопку». Миронов был расстроен не меньше — считал концерт чуть ли не провальным, хотя зритель ничего не заметил.

С одной стороны, выросшему в эстрадной семье Андрюше вроде бы было проще, чем другим драматическим актерам, а вот с другой... У Менакера и Мироновой был абсолютный слух, и как признался мне однажды Андрей, в детстве родители его зашикали-затюкали: «Не пой! Ты фальшивишь! Не мучай окружающих!» Не знаю, как уж он там пел в отрочестве, но на момент нашего знакомства Миронов был очень музыкальным человеком. Мог исполнить сложнейшую джазовую песню, которых в запасе у него имелось великое множество.

Справедливости ради стоит сказать, что к первой постановке, где Андрей запел, ему помогал готовиться отец. Это была роль одесского конферансье в спектакле «Интервенция». Потом Андрюша уже обходился без посторонней помощи и пел в каждом втором спектакле. Мне, например, на всю жизнь запомнился его Баян в «Клопе», премьера которого состоялась на сцене Театра сатиры в середине семидесятых. Какие сложные вокальные партии у него там были и как блестяще артист с ними справлялся!

В спектакле «Прощай, конферансье!», поставленном в Театре сатиры Мироновым, у меня была довольно-таки большая роль концертмейстера — выходил в ней на сцену сто пятьдесят раз. На творческом вечере сценариста и актера Сергея Плотова в Центральном доме актера К. Каллиников/РИА Новости

Решив вставить отрывки из «Интервенции» в концертную программу, Андрюша попросил: «Лева, когда я скажу такое-то слово, ты должен зло на меня посмотреть и закрыть крышку рояля, потом встать и уйти, а через какое-то время вернуться». Уж если медведя можно научить на велосипеде кататься, то и я не совсем идиот — справился. Это был первый опыт включения в драматургическое действо. А дебютной ролью со словами обязан Леонову. Во время монолога из спектакля «Старший сын» я должен был фоном играть «Ноктюрн» Рахманинова. На первой же репетиции Евгений Павлович спрашивает:

— Сможешь подать мне три реплики?

— Попробую! — легкомысленно соглашаюсь я.

Разве мог подумать, что для человека, ни разу не вещавшего со сцены, это такое тяжкое испытание?! Мне предстояло, не выходя из-за рояля, изображать незнакомца, которого герой Леонова встречает на автобусной остановке и которому рассказывает свою драматическую историю. Свои три реплики репетировал перед зеркалом несколько дней подряд, и все равно Евгений Павлович кричал: «Я тебя убью! Не играй лицом! Не смотри в зал — смотри на меня! И голос подавай с напором, чтобы на задних рядах было слышно!» Наконец что-то получилось. В финале герой Леонова уходил, а я ему вслед играл Рахманинова.

Андрюша Миронов любил повторять: «Для актера театра выйти на эстраду сродни духовной дефлорации». Позволю себе продолжить метафору: первый раз и страшно, и неловко, а потом — как по накатанной. Потеряв «невинность» на «Старшем сыне», я уже не отказывался от ролей в театре и кино. По-особенному отношусь к спектаклю «Прощай, конферансье!», который по пьесе Гриши Горина поставил в Театре сатиры Миронов. У меня там была довольно-таки большая роль концертмейстера, в которой выходил на сцену сто пятьдесят раз.

Об обстоятельствах, при которых появился на свет будущий блистательный актер, любимец всех советских женщин Андрей Миронов, не раз рассказывали и его родители, и Рина Зеленая, участвовавшая вместе с ними в спектакле Театра эстрады и миниатюр седьмого марта 1941 года. Во время первого действия у Марии Владимировны отошли воды, но она смогла доиграть до антракта. За кулисами уже ждала скорая помощь, которая отвезла артистку в роддом. Зрителям объявили: «Мария Миронова намерена доиграть спектакль, но сколько продлится перерыв, неизвестно. Хотите — ждите, не хотите — расходитесь по домам». Ушли единицы, остальные ждали два с половиной часа и были вознаграждены: во втором действии Мария Владимировна играла, как всегда, блестяще.

На концерте в отдаленном ДК осветитель на секунду позже навел на Миронова луч прожектора. Какой за кулисами был скандал! В спектакле театра Сатиры «Безумный день, или женитьба Фигаро» В. Арутюнов/РИА Новости

Похожая история случилась с певицей Галиной Ненашевой, которой я долгое время аккомпанировал. Мы были на гастролях в туркменском городе Красноводске, когда у Гали на сцене начались схватки. В зале об этом никто не догадался: допев все, что было намечено в первом отделении, она легкой походкой скрылась за кулисами. И там никто не услышал от нее ни единого оха, не увидел гримасы боли на лице. Роддом находился в трехстах метрах от ДК, и спустя четверть часа врачи приняли хорошенькую девочку. А еще через полтора часа ее мама — немного бледная — вышла на сцену и допела все второе отделение. Что ни говорите, а женщины-актрисы — особая порода.

Часто и с неизменным теплом вспоминаю работу с Валей Толкуновой. Ее еще никто не знал, когда Юра Саульский попросил: «Лева, возьми девушку. Голос — необыкновенный!» Друг-композитор оказался прав: ни до ни после Валечки я не встречал вокала, похожего на звуки флейты. Ее голос зачаровывал, а внешность и манера держаться — просто, без звездных закидонов — делали родной в каждом доме.

Работать с Валей было одно удовольствие — не помню, чтобы она на кого-то сердилась, за что-то отчитывала. Мы так и продолжали бы сотрудничать, если б Кобзон не позвал меня руководить его оркестром. Это было предложение, от которого невозможно отказаться. Просто так бросить Валю я не мог и уговорил Давида Ашкенази стать ее аккомпаниатором.

Обидно и горько, что диагноз Валечке поставили вовремя, был реальный шанс выздороветь, но она отказалась делать «химию»:

— У меня же выпадут волосы — и как тогда выходить на сцену?

Ее уговаривали:

— Поносишь парик, а потом свои отрастут!

Не послушалась.

Ниша, которую занимала Толкунова с ее уникальным флейтовым звукоизвлечением, пуста, и я не знаю, займет ли ее кто-нибудь в обозримом будущем.

Принимая предложение Кобзона, я в общем-то был готов к совсем иному распорядку дня, чем у Валентины, но не ожидал, что попаду в условия жесткой военной дисциплины, где сам себе уже не принадлежишь. В шесть утра прилетаем в Хабаровск, Кобзон командует: «Едем в гостиницу, моемся, бреемся, и в девять все должны быть в автобусе — выдвигаемся на концертную площадку репетировать!» Конечно, ворчали про себя: «Ни поспать, ни поесть толком!», но чтобы опоздать хоть на минуту — ни-ни. Провинившегося ждала такая головомойка — мало не покажется.

Слабым утешением служило то, что и сам Хозяин жил и работал в таком же ритме. Честно говоря, думал: с возрастом Кобзон будет щадить себя, а значит и тех, кто с ним работает. Ничего подобного! Незадолго до ухода Иосифа Давыдовича мне встретился аккомпанировавший ему многие годы Алик Евсюков. На вопрос как дела пианист тяжело вздохнул: «Я все это время как будто продолжаю в армии служить!»

Ни до ни после Толкуновой я не встречал вокала, похожего на звуки флейты. Ее голос зачаровывал, а внешность и манера держаться делали родной в каждом доме. Во время выступления на телепередаче «Голубой огонек» В. Созинов/ТАСС

Удивительно, но при такой железной самодисциплине и жестких требованиях к участникам коллектива Кобзон, в отличие от «звезд» куда меньшей величины, никогда не выставлял райдеров организаторам концерта. Выпьет за кулисами стакан воды — и на сцену. А как вам приуроченный к шестидесятилетию концерт, который длился почти тринадцать часов?! Начался в восемь вечера, а закончился в девять утра. Народ в зале отсидел все, что можно, но уйти не решался — особенно те, кто были приглашены юбиляром и занимали первые ряды. Знали, при встрече Иосиф обязательно скажет: «Что-то я вас не видел на втором отделении...» И все, отношения испорчены.

Концерт завершался песней «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Я аккомпанирую, Кобзон поет, и вдруг на рефрене — усталый голос из зала: «Между прочим, мы собрались вчера!»

Когда журналисты спрашивали, зачем было так напрягаться и не имелось ли цели поставить рекорд по длительности выступления, Иосиф отвечал: «Помилуйте, какой рекорд?! Я просто боялся чего-то не допеть, не спеть важные для публики и для меня песни».

Хочу рассказать еще одну историю, связанную с Кобзоном и Пахмутовой. Однажды Иосиф принес на репетицию ноты новой песни «Трус не играет в хоккей» и попросил сделать аранжировку. Я стал играть с листа и с удивлением понял, что взятый Александрой Николаевной ритм — обыкновенные буги-вуги. Представьте Кобзона, который свингует! Сделали с ним песню так, как считали нужным, но я очень переживал, что скажет Пахмутова. После премьеры подошел к ней с большой опаской и услышал: «Лева, я тебя прощаю! Хорошо получилось».

...Жизнь за океаном была размеренной, благополучной, но моя бурная энергия не находила выхода — не хватало драйва и возможности попробовать что-то новое. Вдруг звонок: «Лева, это Игорь Угольников. Не согласишься ли стать моим соведущим в развлекательном ток-шоу на канале «Россия»?»

С ходу понял: это то, чего мне хочется и чего не хватает. Собрался в считаные дни и полетел в Москву. По сей день благодарен Игорю за шанс попробовать себя в новом амплуа и за опыт, который потом пригодился в программах «Суета вокруг рояля», «Белый попугай», «Жизнь прекрасна».

Энергия и сейчас, в начале девятого десятка, бьет из меня ключом. Я не умею отдыхать, лежа на пляже или диване. Если выдается свободный от репетиций и выступлений день, провожу его за роялем — делаю аранжировки, сочиняю мелодии, а к ним — бывает и такое! — стихи. Наверное, из-за репутации этакого неунывающего живчика журналисты и пристают постоянно с вопросом:

Нашу с Соней золотую свадьбу отмечали в Нью-Йорке всей семьей. Верхний ряд: Вадим, Даша, Наташа, Максим, Маша, Вероника. Нижний: младшая внучка Алиса и мы с женой из архива Л. Оганезова

— Левон Саркисович, вы счастливый человек?

Обычно отвечаю словами Марка Твена:

— Ощущение полного счастья может быть только у идиота.

Но если говорить серьезно и брать мерилом желание или нежелание что-то существенно поменять в своем прошлом, то я счастлив, потому что везде сделал правильный выбор: в профессии, в женщине, с которой вместе уже более полувека, в друзьях. Мне повезло работать и общаться с настоящими личностями, большими артистами, у которых многому научился.

Я счастлив в дочерях и внучках, которыми бесконечно горжусь и так же бесконечно люблю. Даша окончила в Штатах Университет Кларка, потом получила степень магистра в Нью-Йоркском университете по специальности «PR и международные отношения», сейчас возглавляет отдел организации фестивалей в компании, которая проводит крупнейший в мире конкурс среди студентов балетных училищ. У обеих дочек — любящие и работящие мужья, крепкие семьи и замечательные, очень любимые мной и Соней внучки. У Маши — дочки Вероника и Наташа, у Даши — дочка Алиса.

Чтобы чувствовать себя абсолютно счастливым, мне нужно каждый день репетировать, выходить на сцену — по возможности тоже каждый день, ежедневно разговаривать по скайпу со своими родными: убеждаться, что у них все порядке.

Двадцать пятого декабря мне исполнилось восемьдесят лет, но тут так и просятся строчки из песни в исполнении Владимира Трошина:

Старость меня дома

не застанет —

Я в дороге, я в пути!

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх