«Иванова пришла на пробы «Служебного романа», когда Рязанов уже выбирал между Риммой Марковой и...
«Иванова пришла на пробы «Служебного романа», когда Рязанов уже выбирал между Риммой Марковой и Ниной Агаповой и склонялся к первой.
Безусловно, Маркова имела подходящий народный типаж. «Но она не была доброй! — сказал Рязанов, увидев мою пробу. — А эту еще и полюбят», — вспоминает беседы с Людмилой Ивановой главный редактор «7Д» Анжелика Пахомова.Немногим так «повезло» с днем рождения, как этой актрисе, — 22 июня навсегда связано со скорбной датой начала войны. В «Современнике» в этот день всегда раздавали любимые «пирожные» из детства Людмилы Ивановой: кусочки черного хлеба с маслом и повидлом — единственное лакомство, которое было доступно для именинницы в годы войны. Когда я впервые попала в дом Людмилы Ивановны, порадовалась тому, какое здесь все было искреннее, простое, уютное. На огромной кухне вечно суетилась Галя — домработница, друг, врач, сиделка, психолог… Бесконечно «метала на стол» еду и ворчала, что в доме «проходной двор». Как правило, в квартире актрисы садились за стол обедать человек десять: коллеги хозяйки, друзья дома, соседи, просто понравившиеся актрисе люди, едва знакомые.
Иногда доверчивой Людмиле Ивановне это выходило боком. На похоронах Ефремова она, можно сказать у гроба учителя, познакомилась с человеком, представившимся священником. Все, что связано с Олегом Николаевичем, для Ивановой было свято, встреча показалась знаковой. Она стала привечать батюшку, много лет он был вхож в дом актрисы. Но однажды домработница заметила, что пропал мобильный телефон Ивановой. Проведя нехитрое расследование, Галя набрала телефон «друга дома». Мобильник тут же вернулся назад, а «друг» навсегда исчез из поля зрения. Таких историй в жизни Ивановой — сотни. Но это не останавливало ее в знакомстве с новыми людьми. Так же как и незваных гостей не останавливало объявление на двери квартиры: «Пожалуйста, согласовывайте свой визит к Людмиле Ивановой по телефону». Многим казалось, что к Шурочке из рязановского «Служебного романа» можно завалиться и так, без звонка.
Принято считать, что получить роль Шурочки Ивановой было легко. Но это не так. Конкуренция за каждую роль, кроме главной, в «Служебном романе» была сильнейшей. Иванова рассказывала, что в начале съемок Олег Басилашвили, приходя на площадку в усталом, крайне измотанном виде (он много снимался, играл в театре), подходил к Рязанову и убеждал режиссера: «Зачем вы делаете тюфяка из пышущего силой и здоровьем Мягкова? А мне наносите тонны грима на лицо, чтоб я стал блестящим Самохваловым? Возьмите меня, я уже готовый Новосельцев…»
Дело в том, что Олег Басилашвили с самого начала пробовался на главную мужскую роль. И даже после начала съемок не сдавался, уговаривал режиссера рассмотреть его кандидатуру. Он знал, что Рязанов нередко «менял коней на переправе». Например, Гурченко он ввел в картину, уже отсняв часть «Карнавальной ночи» с другой актрисой. Но Эльдар Александрович был непреклонен: «Ты и в таком виде хорош. Никто не поверит, что тебя бросила жена…» В конце концов Басилашвили так достал Рязанова, что тот выдал ему расписку, что обязуется его снимать в каждом своем фильме! Только тогда самолюбие Олега Валериановича было утешено. И слово свое режиссер держал.
Конечно, Людмила Иванова не могла вести себя как Басилашвили, ее до этого не так часто снимали в кино. Она пришла на пробы, когда режиссер уже выбирал между двумя актрисами, Риммой Марковой и Ниной Агаповой и склонялся к первой. Безусловно, Маркова имела подходящий народный типаж, была грубоватой, волевой, комичной. «Но она не была доброй! — сказал Рязанов, увидев мою пробу. — А эту еще и полюбят». И, сделав выбор в пользу Ивановой, не прогадал. Людмила Ивановна сразу же переделала эпизодическую, немногословную роль в очень заметную. Она неустанно предлагала поправки к сценарию.
Например, настояла, чтобы в фильме ее героиня постоянно собирала деньги то на юбилей, то на похороны. Рассказала, как это должно выглядеть. «Откуда вы все это знаете?» — удивился Рязанов. «Сама этим занимаюсь каждый день», — ответила Иванова. Она действительно была председателем профкома в «Современнике» — собирала взносы, выбивала для актеров различные путевки, бегала по учреждениям. Работа Шурочки была и ее профессией.
Самой большой мечтой Людмилы Ивановой было когда-нибудь посмотреть третью серию «Служебного романа». Дело в том, что материала было снято гораздо больше! Но режиссер был поставлен в жесткие временные рамки и с болью в сердце сокращал фильм. Больше всех при этом пострадала Лия Ахеджакова, которой в картине было отведено очень много места. У нее было несколько сцен с Александром Фатюшиным, игравшим ее мужа, они то ругались, то мирились.
Еще одним важным героем фильма стал... конь. «У нас на площадке была шутка: «Да ты кто такой? Какой ты актер? Вот конь — он актер!» — рассказывала Людмила Ивановна. Дело в том, что этот бронзовый конь, ставший знаменитым после сцены в лифте, уже неоднократно снимался в кино. Он снялся в фильмах «Секретная миссия», «Алые паруса», потом мелькнул в картине «Пакет», там один из героев использовал его как подставку для гитары. Затем в «Бриллиантовой руке». Именно его пытался купить в магазине герой Никулина, но потом запросил такого же, но без крыльев.
На «Мосфильме» даже возникло поверье, что эта скульптура будет приносить удачу каждому фильму, в котором снимется. И действительно, после «Служебного романа» коня снимали в таких картинах, как «Мой ласковый и нежный зверь» и «Ширли-Мырли». «Конь был тяжеленный, настоящая «маешь вещь»! — вспоминала Иванова. — Бедный Мягков, когда мы снимали сцену с конем, так натаскался, что ему на самом деле стало плохо. Рязанов любил снимать по много дублей. А Мягков уже не мог держать этого коня. В конце концов, чтоб спасти хороший дубль, я ему незаметно помогла и схватила коня за хвост. Если внимательно пересмотреть этот кадр, видно, что держим коня мы вдвоем».
Все, кто снимался в «Служебном романе», прославились. Но в разных странах — в разной мере. «Например, когда фильм показали в Китае, им почему-то не главные герои, а именно моя Шурка приглянулась, — рассказывала Иванова. — Вероятно, ее уровень юмора без улыбок был как раз в стиле этой восточной страны. Они были уверены, что Шура постоянно шутила и издевалась над всеми. Короче, когда я туда приехала, китайцы ходили за мной по улицам и говорили: «Шула! Шула!» Вообще, этот фильм мне здорово помог. Теперь уж председателю профкома «Современника» никто не мог отказать. Я выбивала квартиры, не то что путевки! Стоило намекнуть, что я — та самая Шурочка. Чиновники меня любили».
Надо сказать, что мы с Людмилой Ивановной стали друзьями далеко не сразу. Это только кажется, что она, душа нараспашку, была готова раскрыться перед первым встречным. Нет. В ней чувствовалась сдержанность интеллигентного, воспитанного человека. А когда я пришла к Ивановой на первое интервью, у нас вообще ничего не получилось. Актриса тяжело переживала горе: у нее несколько месяцев назад внезапно умер младший сын, но Людмила Ивановна на интервью согласилась. При мне ей позвонила Галина Волчек и задала только один вопрос: «Мила, ты вернешься в труппу? Играть в этом сезоне будешь?»
Из глаз Людмилы Ивановны рекой полились слезы: «Галя, я очень хочу. Но я не могу, не могу, не могу!» Закончив этот разговор, Иванова посмотрела на меня отстраненным взглядом и спокойно сказала: «Интервью у нас не получилось. Прошу меня извинить». Я вышла из ее дома с впечатлением, что встретилась с очень закрытым, умным и осторожным человеком… Но следующая встреча была совсем другой. Узнав, что я частый гость в «Современнике», Иванова растаяла. «Проэкзаменовав» меня по репертуару театра и убедившись, что я действительно видела каждый спектакль, скомандовала Гале: «Накрывай на стол! А вы садитесь, садитесь. Вы мне нравитесь, оставайтесь обедать у нас». Так и началась наша дружба.
Позже я пережила тяжелую влюбленность в одного из актеров «Современника». Причем можно сказать, что роман развивался в доме Людмилы Ивановны. Она буквально сводила нас: накрывала на стол, просила Галю испечь блинов, звала на ужины этого актера. Иванова любила сватать, сводить людей и радовалась, если кто-то, благодаря ее участию, сходился надолго. Закончилось это все слезами. Я несколько недель не могла появиться в доме Людмилы Ивановны и даже не в силах была объясниться с ней. Потом она позвонила: «Чего не приходишь? Обижаешься на меня? Давай приходи, я соскучилась». Я пришла. Мы остались вдвоем в комнате, домработница ушла за покупками. Я спросила Людмилу Ивановну: «Почему же вы от меня скрыли так много неприятной правды об этом человеке? Разве так можно? Если бы я знала, я бы ни за что не согласилась на эти отношения…»
Она посмотрела на меня совершенно честными глазами и сказала: «Я думала, ты его исправишь. В этом великая роль женщины. Под ее влиянием плохие становятся хорошими… Но иногда не выходит. Плюнь! Знаешь, как я жила с первым мужем? Он на меня порой не обращал никакого внимания. Когда я была беременна и меня на улице тошнило, он переходил на другую сторону. (Речь о первой неудачной беременности актрисы. — Прим. ред.) Ну и что… Потом встретила свое счастье с Валерой, родила двух прекрасных сыновей и ни о чем не жалею. Неудача не изменила мою жизнь. И у тебя все пройдет. Забудешь лицо, не вспомнишь и имя… Как ничего и не было!» Конечно, она оказалась права.
Людмила Ивановна действительно не сразу нашла свое счастье в личной жизни. Но она всегда подчеркивала, что ее первый супруг, легендарный директор ефремовского «Современника» Леонид Эрман, был человеком талантливым, много сделал для создания театра, горел своим делом. Иванова за это ему простила многое. Я сама слышала, как они иногда созванивались, вспоминали Ефремова, шутили, никакой вражды не было. В сердцах пару раз она вспоминала былое, но это ничего не значило… Вообще, годы, связанные с созданием и становлением «Современника», для Ивановой были самыми счастливыми. Она могла бесконечно рассказывать о буднях молодого театра и никогда не обходила стороной «неглянцевые» события типа скандальной свадьбы Дорошиной или чьего-нибудь ухода из театра. Но ни одной сплетни, ни одного негативного слова о Ефремове от нее дождаться было нельзя. Она даже не признавала его пагубного пристрастия. «Уж и пил! Мало ли… Какая разница, если он гений». Про любовные похождения Олега Николаевича Иванова говорила сдержанно: «Все поддавались его обаянию. Это было настоящее, чистое чувство со стороны женщин. Значит, ничего плохого не было…» Однажды я ее спросила: «Но вы чуть не с первого дня в театре! Секретарь всего и вся, помощница, друг, ну неужели никогда и ничего?» Она помолчала и ответила: «Он мне этого никогда не предлагал… К сожалению». И улыбнулась своей хитрой озорной улыбкой.
Фирменный юмор Ивановой был таким. Она шутила метко, немногословно, но так, что вокруг все хохотали. Одной интонацией, взглядом, взмахом руки могла передать самые сложные эмоции. И никогда не врала. А еще на дух не переносила елей, сразу становилась отчужденно-сдержанной, холодной. Может, поэтому с Ивановой дружили люди, которые мало кого подпускали к себе. Например, Олег Даль. Странная дружба? Конечно, странная. Ведь Людмила Ивановна всю жизнь не переносила пьющих, очень негативно относилась к этой пагубной привычке, сама практически не брала в рот алкоголь. Так вот, ей «посчастливилось» оказаться на сцене вместе с только что поступившим в театр молодым Далем. Когда Иванова произнесла свои реплики по пьесе, Даль… ничего не ответил. А потом поставил себе на голову столик из реквизита спектакля и ушел за кулисы. Разъяренная Иванова убежала со сцены, представление было остановлено. За сценой, обнаружив, что Олег нетрезв, она дала ему пощечину. Даль обиделся и убежал, в театре его не видели три дня. Олега за то, что пьяный вышел на сцену, в целом не осуждали. Пеняли Ивановой: «Ты что?! У него ведь такая тонкая душевная организация, он такой впечатлительный… А ты — по лицу!» Но так началась их дружба. Даль смог оценить эмоциональный порыв коллеги, сам подошел, извинился. Потом шутил: «Крестная моя! Окрестила ты меня…» Это ведь был его первый выход на сцену.
После гибели Даля Людмила Ивановна долго пыталась разгадать тайну его ухода. Рассказывала мне историю, как он, незадолго до смерти, навестил Нину Дорошину. Подошел к окну, показал в сторону кладбища, сказал: «Вот там я буду скоро лежать. А ты будешь смотреть на меня из этого окна…» В их жизни было много совпадений, но одно случилось буквально через пару дней после смерти Даля. В Киев, в ту же гостиницу, где нашли в номере его тело, по своим делам приехала Иванова. И решила сама выяснить обстоятельства его гибели. Людмила Ивановна переговорила со многими. Буфетчицы даже показали ей недопитую бутылку коньяка, найденную в номере Даля. Горничные — одеяло, в котором унесли тело актера. И Людмила Ивановна с удивлением говорила мне: «Оно было такое маленькое, словно детское… Я никак не могла понять, как он поместился в это одеяло». Выяснив многие обстоятельства, Иванова никогда не признавала версии о добровольном уходе Даля из жизни. А про это в свое время ходили стойкие слухи. «Неправда, что он хотел умереть. Он выпил, ему стало плохо. Пытался позвать на помощь, его не услышали… Это так удивительно, что я побывала там! — всегда говорила она. — Что я играла в его первом спектакле… И узнала все про его последний день».
Еще одним далеко не простым человеком, с которым у Ивановой сложились теплые отношения, была Людмила Гурченко. Причем произошло это в очень тяжелый для Гурченко период, когда она только пришла в «Современник» после долгого простоя в кино. И играла, по воспоминаниям Людмилы Ивановны, крошечные роли доярок или девушек, провожающих бойца на фронт. И ради этих ролей ей приходилось высиживать долгие репетиции со всей труппой — таково было правило Ефремова. Гурченко призналась Миле, с которой они быстро сошлись, что ненавидит своих успешных и увлеченных работой коллег. А ей какая здесь работа?.. «Но ты могла бы петь, ты так хорошо поешь! У тебя невероятный слух, музыкальность», — утешала ее Иванова. И правда, в «Современнике» тогда не редкостью были музыкальные вечера, и здесь Гурченко не было равных. «Люся — ходячий оркестр! — вспоминала Людмила Ивановна. — Видит пианино — сразу открывает и садится играть, где бы мы ни находились…
Так было и за кулисами Театра имени Пушкина 9 мая 1965 года, где мы сыграли спектакль «Вечно живые» в честь празднования 20-летия Победы. Дело в том, что первые двадцать лет после войны День Победы вообще не отмечался, и фронтовики даже не надевали ордена — только «колодки». А с этого дня все началось!» Гурченко с Ивановой задумали написать песню ко Дню Победы. Увлеченная работа проходила в квартире мужа актрисы Александра Фадеева, сына знаменитого писателя, которую предоставила им свекровь Гурченко, актриса Ангелина Степанова. В квартире стояло пианино, работа шла легко, Люся с ходу подбирала музыку на стихи Ивановой. «Если ты не против, эту песню я посвящу своему отцу, Марку», — попросила Гурченко. Певица Маргарита Суворова исполнила ее на эстрадном конкурсе, песню взяли на радио, она пошла в народ. Молодые актрисы, вдохновленные первым успехом, решили продолжить свое творческое сотрудничество. Но оказалось, что это не так просто. В центральной газете появилась разгромная статья «О дилетантах».
Пафос журналиста был направлен против непрофессиональных сочинителей. Потом этой «горячей» теме решили посвятить передачу на телевидении, в эфире один композитор заявил: «Песня Гурченко и Ивановой — это спекуляция на чувствах народа!» Программу увидели все родственники Гурченко. Ей позвонил отец, сказал, что ему стыдно. Иванова была готова бороться, уговаривала Гурченко писать и дальше, понимая, что маститые композиторы и поэты-песенники восприняли их как конкурентов и не хотят пускать на «свое поле» новеньких. Но ее подруга уже пережила один скандал и сталкивалась с давлением властей. Гурченко в свое время заклеймили в газетах как стяжательницу, после чего она на долгое время лишилась ролей. Позже выяснилось, что это, скорее всего, было связано с ее отказом работать на КГБ, но Людмила Марковна не хотела больше испытывать судьбу. Иванова же продолжила писать стихи, ее песни звучали с эстрады и на радио. На этой почве Людмила Ивановна подружилась с Сергеем и Татьяной Никитиными, а потом и с Анной Герман, популярность которой в 70-е годы была просто сногсшибательной. Когда певица приезжала в Москву, она не могла ходить по улицам, поклонники проходу не давали, и Иванова ее сопровождала.
Водила в «Современник», угощала обедами в своей квартире. Их нежная дружба длилась много лет. Иванова стала первой, кто узнал о тяжелом недуге певицы. Герман почувствовала себя плохо во время гастролей в Москве в 1980 году, Людмила Ивановна организовала ей встречу с лучшими столичными врачами. Когда они вынесли роковой диагноз, Герман тут же уехала к себе в Польшу.
Для певицы начались тяжелые времена. Она выступала очень редко, пела в черных очках, чтобы зрители не видели слез, которые выступали от сильных болей. К тому же в Польше были времена дефицита. Певица писала подруге в Москву, что на полках в магазинах ничего нет, только уксус. Людмила Ивановна тут же отправилась в буфет «Современника», объяснила, что ей нужны продукты для Анны Герман. Посылки для певицы собирали всем театром, положили даже теплые носки! Сама Иванова накрутила несколько банок рябины с сахаром, она знала, что Анна ее любит. Актриса отправила несколько таких посылок в Польшу. А в 1982 году получила посылку оттуда — мама певицы прислала Ивановой концертные платья умершей дочери...
Слушая эти удивительные истории, я всегда про себя думала: как интересно, пестро прожила жизнь Людмила Иванова! Сколько редких людей доверяли ей, ценили ее внимание. И об этих встречах она всегда рассказывала так просто, без пафоса. Людмиле Ивановне и в голову не приходило, что ей есть чем гордиться. Ведь все, чего достигла Иванова, — уважение в актерской среде, любовь зрителей, успех как автора песен, — она заслужила своим собственным трудом, талантом и необычайной искренностью и добротой.
Статьи по теме:
Свежие комментарии