Если начинаются романтические отношения с партнером, это страшно мешает работе, я непременно начну...
Если начинаются романтические отношения с партнером, это страшно мешает работе, я непременно начну стесняться, зажиматься, поэтому романов на съемочной площадке у меня не случалось, и слава богу.
— Людмила Алексеевна, в какой момент поняли, что вы красавица?
— Наверное, этот момент так и прошел мимо меня. Никогда не сидела перед зеркалом с мыслью: какая же я красивая! Особенно не нравилась себе в детстве — комплексовала по поводу высокого роста. Когда на физкультуре просили выстроиться в шеренгу, я неизменно оказывалась в ее начале. Да и на танцах часто стояла в сторонке, все мальчишки были ниже меня. К тому же нога выросла до сорокового размера. Так что сутулилась и старалась, как сестры Золушки, втиснуть ступню в туфлю на два размера меньше.
Мужчины были другого мнения о моей внешности. Однокурсник утверждал:
— Когда Чурсина идет по Арбату к Щукинскому училищу, на нее заглядываются прохожие.
Но я отмахивалась:
— Не говори ерунды!
Продолжала зажиматься, хотя профессия требовала раскованности. Долго себя преодолевала. Позже, когда репетировала Анну в спектакле «Супруги Каренины», режиссер Роза Сирота — правая рука Георгия Александровича Товстоногова — даже спрашивала: «Людочка, почему вы живете с ощущением «извините, что я есть»?» Потребовалось немало времени, чтобы осознать: Господь и родители наградили меня красивым лицом и стройной фигурой. И это подарок, которым стоит дорожить. Но бо?льшую часть жизни я этого не делала. Сколько раз, к примеру, мне пережигали волосы, когда для роли требовалось выкраситься то в пепельную блондинку, то в жгучую брюнетку.
— Как можно было с вашей внешностью не мечтать об актерской карьере?
— Об этом мечтала моя подружка, с которой после окончания школы мы отправились в Москву. Я собиралась сдавать вступительные экзамены в авиационный институт. Из чистого любопытства пошла с ней за компанию на прослушивание в Щукинское училище. Поскольку в школе занималась в литературном кружке, наизусть помнила «Девушку и Смерть» Горького и «Белого пуделя» Куприна. Их и прочитала приемной комиссии.
В отличие от тех, кто штурмовал училище не первый год, ничего не боялась, была спокойной и расслабленной. Твердое убеждение, что жизнь не закончится, если меня отвергнут, что стану тогда авиаинженером, помогло. Меня приняли, подружка, увы, провалилась. Дала телеграмму родителям в Великие Луки: «Поступила в театральное училище, приезжаю». Встречали на вокзале всей семьей, на лицах было написано удивление, как на картине «Не ждали».
— Как родители приняли новость, что дочь станет артисткой?
— Ко всем событиям моей жизни они относились с большой деликатностью, хотя папа был человеком горячим. Он и в адрес моих мужей не позволял себе ни единого высказывания, говорил только: «Решай сама, милочек, если он тебе нравится». Мама тоже не стала драматизировать ситуацию: «Ну что, детка, поучишься в театральном, не понравится — поступишь в МАИ».
Тогда бытовала пословица: «Вход в кино — тридцать копеек, а выхода из него нет». Она была справедлива и в отношении актерской профессии. А мое в ней будущее оказалось под большим сомнением. После зачисления вызвала заместитель ректора Воловикова, поставила перед собой:
— Скажите «мама».
— Мама, — пискнула я, у меня был тогда очень высокий голос.
— Опустите голос, — потребовала ученая дама.
У меня, что называется, вспотели мозги: как можно опустить собственный голос? К тому же я сильно цокала и дзякала, так как семь лет мы прожили в Тбилиси, где служил папа-военный. Мне выдвинули условие: если не исправлю речь, не избавлюсь от грузинского акцента, придется уйти. И я все исправила. Но мои замечательные педагоги Вера Константиновна Львова и Леонид Моисеевич Шихматов продолжали ставить мне твердую тройку по мастерству. Я сникла и собралась уходить. Ректор «Щуки» Борис Евгеньевич Захава, прослышав об этом, вызвал к себе:
— Душечка, вы это сами решили?
— Да, ничего у меня не получается, я очень стеснительная.
— Оставьте нам возможность, если что, дать вам пинка под зад.
И улыбнулся своей неподражаемой улыбкой.
На последнем курсе посчастливилось репетировать «Марию Тюдор» с Еленой Полевицкой. Легендарную театральную актрису могут помнить по ролям в кино, она сыграла барыню в «Муму», графиню в «Пиковой даме». Восьмидесятилетняя Елена Александровна стала преподавать в училище, и ей удалось то, что не удавалось никому, — вселить в меня уверенность в себе.
Голос мы понизили с ней. Она объяснила: у женщин три голосовых этажа. Первый — когда она юная, второй — когда чуть повзрослела, и третий — голос страсти. Я стала часто пользоваться «голосом страсти» и продолжаю это делать. Так Бог решил: пусть эта сутулая девчонка побудет артисткой.
Мою «Марию Тюдор» приезжал посмотреть из Ленинграда Павел Хомский. Сказал: «Я вас возьму. Собираюсь ставить «Грозу», будете Катериной», поэтому никуда не показывалась — Ленинград уже был в кармане. Но мой партнер Павел Цитринель мечтал попасть в труппу Вахтанговского театра. Он был красивым, музыкально образованным, прекрасно пел. Уговаривал: «Давай покажемся». И я согласилась.
Получилось смешно. Мы играли отрывок: я лежала на скамье, а он сидел у меня в ногах и пел романс. По сюжету его герой успел изменить королеве с башмачницей и старался загладить вину, а королева уже об этом прознала. Костюмеры Театра Вахтангова со студентами «Щуки» знакомы были — мы играли в массовых сценах, а в спектакле «Русский лес» у меня даже был текст. Пошла к ним: «Девочки, подыщите красное платье».
Нашлось единственное пятьдесят восьмого размера, оно провисело лет сорок, от нафталина, которым пропахло, я чихала каждые две минуты. Подгонять его по фигуре было некогда, надела какое есть. Самое главное — помочь Паше. И вот он ходит распевается, а я думаю: пойду-ка посмотрю, где на сцене стоит скамья, где кресло. Скамью поставили не так, надо было срочно ее передвинуть. Платье мешалось, завернула его чуть ли не на голову, налегла на скамью. Вдруг слышу: «ш-ш-ш» — пополз занавес. А я стою на сцене с задранным подолом.
Пнула скамью ногой, одернула платье и как ни в чем не бывало произнесла: «Начали». В зале сидел главный режиссер Рубен Николаевич Симонов. Сыграли, я выдохнула: возьмут Пашу — слава богу, не возьмут — я сделала все, что могла. Через три дня раздался звонок из приемной: «Людочка, вас вызывает Рубен Николаевич». Я занервничала: все, скажет — близко не подходите к театрам. Приезжаю, захожу в кабинет, Симонов идет мне навстречу. От зажима протягиваю ему скрюченную лодочкой руку, вдруг он ее целует и предлагает присесть в кресло.
— Вам бы хотелось работать у нас в театре?
— Дело в том, что меня пригласили в Ленинград.
— Какой еще Ленинград? Театру Вахтангова принадлежит право первой ночи. — Я обмерла — начинается. А Симонов продолжил: — Думаю в будущем предложить вам Настасью Филипповну.
— Рубен Николаевич, что мне делать?
— Голубушка, вам решать.
И я послала телеграмму Хомскому, поблагодарила за предложение и задержалась в Театре Вахтангова на два с лишним года.
Труппа приняла хорошо: когда долго маячишь перед глазами, к тебе привыкают. Рубен Николаевич был женолюбом, но никаких поползновений в мою сторону себе не позволял. Евгений Рубенович Симонов начал ставить пьесу «Новые знакомые», где дал мне главную роль официантки. Василий Лановой играл садовника. Когда репетировали лирические эпизоды, Рубен Николаевич приходил, садился на авансцене, что-то поправлял, подсказывал сыну.
Мы сыграли спектакль раз пятнадцать, пока не появилась разгромная статья, пафос которой сводился к следующему: как мог такой театр включить в репертуар недостойный материал? Спектакль сняли. А тут подоспели первые в моей жизни гастроли в Ригу, и я срочно ввелась в постановку «Стряпуха замужем», в которой уже играла Максакова.
— О тяжелом характере Людмилы Васильевны ходят легенды. Вам пришлось с ним столкнуться?
— Говорят, с возрастом ее характер очень смягчился. Мы не дружили, она, дочь примы Большого, жена знаменитого модного художника, была абсолютно недосягаемой. В «Живом трупе» играла Машу, а я — цыганку из хора, произносила текст. Нас единственный раз посадили в одну гримерную. При Максаковой я замирала, вжималась в кресло, вела себя как мышка.
И совершенно другая атмосфера царила в гримерной, когда в роли Маши на сцену выходила Ирочка Бунина, актриса неимоверных красоты и таланта. Только что мы пели на сцене «В час роковой, когда встретил тебя...» Дальше трагедия — надо хоронить Протасова. В антракте вхожу в гримерную: Ирочка лежит на кушетке, прихлебывает пиво из бутылки, в руках бутерброд. Мне это казалось странным — ведь когда играешь такие роли, не до еды, а она потом выходила и играла блестяще.
Никогда не давала Максаковой повода мне нахамить, если б она это позволила, я могла бы и ответить. Правда я думаю, что если мы станем руководствоваться исключительно эмоциями, мир превратится в зверинец.
Давно пришла к выводу: в театре и на съемочной площадке надо выстраивать со всеми ровные отношения. Один раз, уже в Театре Армии, позволила себе войти в конфликт с некой артисткой и получила по полной программе. Ходить потом по одним коридорам, сидеть с ней на собраниях было невыносимо. Поразмыслив, в итоге пришла, покаялась и взяла всю вину на себя.
— Почему ушли из Театра Вахтангова?
— Переехала к мужу в Ленинград. Я снялась в «Донской повести» у Владимира Фетина. Он был известным режиссером, его «Полосатый рейс» стал прокатным хитом. Я успела засветиться в небольшой роли в мелодраме «Когда деревья были большими», там он меня и приглядел. Пригласил на пробы. Рассказ Шолохова начинался с того, как красноармейцы нашли героиню в сарае пьяной, с задранной юбкой. У меня не было ни малейшего опыта — ни актерского, ни женского, чтобы играть распутную лихую бабу. Режиссера пробы тоже не порадовали. Он сказал: «Смотришься на экране школьницей-двоечницей».
И вдруг три месяца спустя приходит телеграмма: меня вызывают на съемки в станицу Раздорская. От радости надела туфли на шпильке, начесала пучок на голове и поехала. Каблук сломался, как только оказалась на дощатой пристани. Прихрамывая, появилась перед Фетиным и Евгением Леоновым — моим партнером. Евгений Павлович растерялся:
— Как я буду сниматься с такой жерделой? (Так называется лоза, из которой плетут забор.)
— А вы подставьте скамеечку, — нашлась я.
Володя потребовал: на время съемок никакой обуви, маникюра, духов. Меня поселили в доме у местной жительницы. Жара стояла страшная, нередко ложилась спать на раскладушке прямо в винограднике. Просыпаешься, а над тобой нависают черные «дамские пальчики». В сараюшке хранились помидоры величиной с голову, источавшие божественный аромат. Просыпаешься в пять утра, идешь срываешь с грядки помидор, макаешь в крупную соль, лежишь и ешь. А потом помогаешь хозяйке полоть, поливать, красить забор.
Станица была зажиточной, самый модный ресторан не мог бы сравниться с местной столовой — там подавали и раков, и гусятину, и рыбу. Я пропиталась духом этого места, а еще вспомнила, как мы с однокурсницей Эллой Шашковой работали уборщицами, и белый лист в голове начал заполняться впечатлениями, которые шли в копилку роли.
Евгений Павлович был истинно народным любимцем, не единожды поцелованным Богом. Между нами сложились добрые отношения. Иногда он меня подкалывал: «Ну что, дылда, не забыла текст?» Но по большому счету сниматься с ним было счастьем.
Леонов был преданным семьянином, обожал жену Ванду и сына Андрюшу. Они приезжали навестить отца. Помню Андрюшу четырехлетним рыжеволосым смешным и трогательным парнишкой. А в прошлом году мне довелось вручать ему премию в питерском Театре имени Андрея Миронова, есть такой на площади Толстого. Увидела его и произнесла: «Сынок, как же ты вырос, а я и не заметила».
Но вернусь к своему рассказу. В Театре Вахтангова вывесили распределение в спектакль «Ричард III». Мне досталась леди Анна, а в партнеры — замечательные мужчины Михаил Астангов и Михаил Ульянов. Начали репетировать, а я мыслями с Володей в Ленинграде. Наш роман начался на съемках. В один из его приездов в Москву мы расписались.
Эллочка Шашкова вышла замуж за Эрика Зорина и переехала к нему из нашей угловой комнаты в общежитии. Я осталась одна, укрепила крючок на хлипкой двери — он держался на соплях. Купила патефон, отвлекалась от грустных мыслей, слушая Шестую симфонию Чайковского, Малера. После «Ричарда III» Рубен Николаевич обещал взяться за «Идиота», видел меня в роли Настасьи Филипповны, но тяжело заболел. Володя настаивал на переезде, в конце концов я написала заявление об уходе и тихо, по-английски покинула театр, ни с кем не прощаясь.
Вахтанговцы были уверены, что иду в труппу к Товстоногову. Но я была такой трусихой, что два года никуда не показывалась. Кино предлагало играть исключительно разбитных дородных сельских дам. Я тихо утирала слезы, прочитав очередной сценарий.
— Разве муж — известный, успешный режиссер — не мог посодействовать в кинокарьере?
— Володя разделял кино и семейную жизнь. Он был добрейшим, неприспособленным к быту человеком, мог запросто надеть разные носки — зеленый и желтый — и не заметить этого. Походил на большого ребенка. Когда я переехала в Ленинград, у него ничего не было. Он разошелся с женой до того, как встретил меня, и не стал ничего делить.
Снимать квартиру было не на что. Арнольд Шаргородский, который работал у Володи звукооператором на «Полосатом рейсе», и его жена — монтажер высочайшего класса — поселили нас у себя в проходной комнате. Наше уединение постоянно нарушала их собака боксер, она прибегала и ложилась дремать у нас в ногах.
Только когда мне присвоили звание народной артистки РСФСР, мы получили комнату в коммуналке с совмещенным санузлом и всеми остальными прелестями. Соседями оказались мать с дочерью и маленькой собачонкой. Если все трое одновременно начинали «лаять», хотелось сбежать.
Рядом с кухней был закуточек, которым нам любезно разрешили пользоваться. По осени я натягивала там веревки, накупала петрушки, укропа, сельдерея и вешала все это сушиться на зиму. Хозяйственной была. Готовила прекрасно, на мой борщ обязательно приезжали Павел Луспекаев, Евгений Евтушенко. Луспекаев шутил: «Какая ты там артистка — не знаю, но борщ варишь отменно. Наливай еще тарелку!» Сейчас живу одна и ничего для себя не готовлю. Но если еду к племяннику и внучкам в Репино, девчонки непременно попросят: «Люд, а сваришь нам солнечный суп?» Там с удовольствием снова встаю к плите.
Но вернусь к рассказу о Володе. Не так уж успешно складывалась его творческая жизнь. Когда он входил на «Ленфильм», становился собранным, требовательным, ни в чем не идущим на уступки, бескомпромиссным. Директор студии не видел Леонова в главной роли в «Донской повести», предлагал:
— Петр Глебов только что сыграл казака, возьмите его.
Фетин отказал:
— Не начну снимать, пока не утвердите Леонова.
И добился своего. Такая же история произошла с Борисом Новиковым, его тоже не хотели снимать, но Володя настоял.
Когда работали вместе, Фетин не делал мне никаких поблажек. В «Виринее» в сцене в сарае мне хотелось выступить громко, как Нонна Мордюкова. Володя не соглашался, я разнервничалась. Тогда он поставил мою любимую Шестую симфонию Чайковского — знал, что делает. Слезы хлынули из глаз, и я, забыв о своих намерениях, сыграла так, как задумывал он. Володя говорил: «Тебя надо разозлить, чтобы чего-то добиться». Провоцировал, никакой пощады не было.
Володина короткометражка «Жеребенок» по рассказу Шолохова получила награду на международном кинофестивале в Оберхаузене. Но сегодня о Фетине забыли, а я не та жена и артистка, которая способна пробить идею документального фильма или телепередачи о нем — выдающемся кинорежиссере. Пыталась поговорить об этом на «Ленфильме», перечислила картины, которые принесли студии славу, просила помочь тогдашнего министра кинематографии Армена Медведева: «Все-таки вы его знали...» Никто не отказывал, но и ничего не сделал. Господь разберется. Верю, Володину память еще увековечат.
Избежать стереотипных ролей мне помог другой режиссер — Герберт Морицевич Раппапорт. Он приступал к съемкам детектива «Два билета на дневной сеанс» и предложил: «Люся, сыграешь у меня главную роль, журналистку?» А я прочла сценарий и расстроилась: никакого развития характера — какой она появляется в начале, такой и остается в финале. Робко попросила:
— А может, я сыграю Инку-эстонку?
— Ты с ума сошла?
— Можно хотя бы попробуюсь? Истратите на меня буквально три метра пленки.
Сделала прическу, что-то профиглярничала и получила роль. Для нее требовалось освоить эстонский акцент. На «Ленфильме» редактором работала жена Володиного художника-постановщика Хэлли. Пошла к ней: «Можете помочь?» Хэлли со мной позанималась и вынесла вердикт: «Наконец-то ты хорошо говоришь по-русски».
Добрые отношения сложились и с Сашей Збруевым, исполнившим роль оперативника, работающего под прикрытием, и с Александром Январевым, игравшим бандита. Правда когда снимали эпизод, где он выкручивает Инке руки, Январев предупредил: «Не обижайся, если инстинктивно пну тебя ногой». Слава богу, обошлось!
Да и со сценой все получилось. В Ленинградском театре драмы имени Пушкина встретила своего режиссера с тараканами в голове, которые совпали с моими. Арсений Овсеевич Сагальчик дал роль Лизы Протасовой в «Детях солнца», я играла с Игорем Горбачевым, потом стали репетировать Чехова, потом «Елизавету Английскую».
Меня заметила Роза Сирота и предложила спектакль на двоих. «Супруги Каренины» — это пятьдесят две страницы толстовского текста. Партнером стал удивительный актер БДТ, народный артист России Изиль Захарович Заблудовский. Мы достаточно долго играли вместе, сохранилась даже телеверсия спектакля. Он шел час сорок без антракта. Однажды сыграли отрывок в Доме актера, и нам предложили возобновить постановку. Но Изиль Захарович уже болел и вскоре ушел...
Режиссер Павел Тихомиров подал идею позвать на роль Каренина Евгения Владимировича Князева, и тот согласился. Он замечательный чтец, прекрасно исполняет «Пиковую даму» и множество других произведений. Созвонились, восстановили текст и потихонечку начали играть. Князев сильно загружен в Театре Вахтангова, Римас Туминас считает его своим талисманом, еще он — ректор Щукинского училища, много гастролирует, снимается, так что играем мы «Карениных» нечасто. Но для меня эта работа очень важна, она поднимает проблемы обесценивания семьи.
Мой племянник Леша дважды перечитал роман и постоянно со мною спорит: «Тетя Люда, Каренин благороднейший мужчина, а Анна...» А я-то должна ее оправдывать, разъяснять, что Анну несет страсть. У деликатного Заблудовского мне удавалось выигрывать, вызывать сочувствие зрителей к героине. Когда мы читаем с Князевым, он так яростно, так страстно это делает, что моя Анна проигрывает его Каренину вчистую.
Спектакль Сироты имел успех. И Роза решила:
— Людочка, давайте сделаем моноспектакль про Настасью Филипповну.
— Роза, ну какая я, возрастная актриса, Настасья?
— А мы не будем играть возраст, мы поднимем тему.
Она знала наизусть Достоевского, репетировала «Идиота» еще со Смоктуновским в роли Мышкина. И я доверилась. Полгода вместе ездили в Дом творчества кинематографистов в Репино. В Ленинграде ходили маршрутами Рогожина. Однажды рискнула даже прочесть отрывок интеллигентной публике в научном институте. Имела успех. И вдруг звонок из Москвы. Юрий Иванович Еремин начинает репетировать «Идиота» в Театре Советской армии и приглашает на роль Настасьи Филипповны.
В тот момент в Театре Пушкина прикрыли «Елизавету Английскую», Сагальчик пребывал в растерянности. Он относился ко мне с симпатией, посоветовал: «Поезжайте». Сирота его поддержала. С Фетиным мы уже развелись, я успела выйти замуж за ученого, но и этот брак трещал по швам, мы почти расстались. И я решилась перебраться в Москву.
Свою двухкомнатную квартиру в Ленинграде сдала Министерству обороны, мне обещали взамен жилплощадь в Москве. Но скоро сказка сказывается... Год жила у своей поклонницы Инночки. Когда-то она работала костюмером у популярной певицы Эльмиры Уразбаевой.
Когда Эльмира эмигрировала в Америку, Инночка начала ездить ко мне в Ленинград, привязалась, стала родным человеком. Оберегала меня от всего, ревновала ко всем, могла за меня пасть порвать. Снимать гостиницу было дорого, а репетиции уже начались. Так что поселилась у Инночки неподалеку от театра на улице Образцова в заброшенном трехэтажном доме. В квартире было двенадцать комнат, две занимали мы, одну — душевнобольная соседка, остальные стояли заколоченными.
Министерство обороны обещало решить вопрос, каких только ходатайств у меня на руках не было! Но однажды, придя на прием к чиновнику, услышала:
— У нас не одна вы без жилья, но и столичные ассенизаторы тоже.
— Если положенная мне квартира решит их вопрос, я буду только рада.
И вернулась в свою трущобу. Теперь понимаю: это было то, что надо для репетиций Достоевского. Когда боишься зайти в подъезд, когда поднимаешься на второй этаж на ощупь по неосвещенной лестнице — такая жизнь помогала выстраивать роль.
Еремин относился ко мне с пониманием и терпением. Так же как первый исполнитель роли князя Мышкина Аристарх Ливанов. Он потом ушел к Дорониной, а та запретила ему играть «Идиота» даже в свободное время. Мы как раз отправлялись на гастроли на Дальний Восток. Надо было спасать спектакль, и в него буквально влетел Борис Григорьевич Плотников, пришедший к нам из Театра сатиры. Правда я два раза сводила их с Сиротой, они репетировали, Плотников внес в постановку свою неповторимую интонацию. Настасью Филипповну я играла долго — была худенькой, не смотрелась взрослой, а потом решила: пора и честь знать. Пошла в дирекцию и отказалась от роли.
Я задержалась в Театре Армии на тридцать с лишним лет, потому что встретила своего режиссера. Александр Васильевич Бурдонский — целая эпоха в моей жизни. Он был бесконечно предан театру, готовился к каждой репетиции, приходил с блокнотиком, куда заранее выписывал цитаты из великих, высказывавшихся на поднимаемые в спектакле темы. Бурдонский был безумно требовательным и неистовым в работе, того же ждал от актеров, а мы, случалось, оказывались туповаты. За это он мог разнести, нервничал и кричал на весь район. Обижал по делу, а если ругал незаслуженно — извинялся. В театре его боялись, предпочитали не попадаться под горячую руку.
У Бурдонского был нюх на талантливых людей, не хватит пальцев на руках, чтобы перечислить всех, кого он вывел в люди. Сейчас Саша Рожковский, Ольга Герасимова, Игорь Марченко — актеры, которые много заняты в репертуаре. Ради Игоря Александр Васильевич взялся за постановку «Платонова». Во время репетиций труппа делала ставки на то, когда у Марченко кончится терпение, — на таком нерве все это происходило. Но он понимал, ради чего страдает. Спектакль стал событием.
Мы с Бурдонским не были влюблены друг в друга, нас связывала надежная преданная дружба. Когда я в третий раз вышла замуж — за Игоря Андропова, тот настоял, чтобы переехала к нему. Так мы с Александром Васильевичем оказались на одной улице, иногда вместе ходили в театр. Он не пропускал своих спектаклей, являлся заранее, проверял все — от осветительных приборов до напольного покрытия. Как правило, не смотрел, а слушал свои постановки, сидя в кулисах. Потом делал замечания, если что-то не нравилось, назначал репетицию, чтобы все довести до совершенства.
В кресло главного режиссера Бурдонский никогда не стремился, вождем быть не мечтал. Он хотел ставить дорогие его сердцу произведения. Как правило, ему это удавалось. Зрители от смеха валились с кресел на комедии «Мандат», переживали драму на «Той, которую не ждут...». Потрясающий спектакль! Но его сняли, как только Бурдонский ушел из жизни.
— Удалось ли вам получить квартиру в Москве?
— Да, поселила в ней родителей. Последние лет тридцать они были для меня как дети. Отдыхать ездила с мамой, возила их по больницам. Они в конце концов здесь не выдержали. Когда родители перебирались в столицу из Великих Лук, я сказала: ничего не везите. На радостях они подарили соседям свою квартиру. Однажды на Девятое мая поехали навестить маминых сестер, муж средней — летчик-испытатель — дружил с папой. Звонят:
— Знаешь, здесь так хорошо, что захотелось вернуться, тут как раз продается маленькая двухкомнатная квартира.
— Вы хорошо подумали?
Поехала, посмотрела квартиру и купила ее. Помогла папе с ремонтом, и они переехали.
— На съемках вас окружало множество достойнейших мужчин. Неужели ни с кем не возникало симпатии?
— Если начинаются романтические отношения с партнером, это страшно мешает работе, я непременно начну стесняться, зажиматься, поэтому романов на съемочной площадке у меня не случалось, и слава богу.
С партнерами всегда складывались нормальные отношения, не могу работать в состоянии конфликта, так уж я устроена. Пересиливала себя лишь однажды. Прохора в сериале «Угрюм-река» играл Георгий Епифанцев. Ему было дано все: рост, голос, внешность, большой талант. Не знаю, почему он этого не ценил. Мог пропасть на несколько дней, никому не удавалось его разыскать. Потом являлся. В наших совместных сценах надо обниматься, а от него разит перегаром. Снимают крупный план, а я продохнуть не могу. Тихо шепчу: «Скотина, только попробуй еще раз прийти в таком состоянии». Вот он как раз пытался за мной ухаживать. Но мне нечем было ему ответить.
Доснялась, потому что с большим уважением относилась к режиссеру Ярополку Лапшину. Он умел добиваться от актеров всего, не повышая голоса. Снял шедевр несмотря на скромный бюджет. Свердловская киностудия была маленькой и бедной, из одного куска меха художница по костюмам перешивала мне то шапочку, то муфту, то воротничок. Да и партнеры — Виктор Чекмарев, Евгений Весник, Саша Демьяненко, Валентина Владимирова — были замечательными.
Поселили всех в гостинице «Урал», если кто-то в те времена дефицита привозил из Москвы апельсины, делился со всеми, мы их резали в чай. Запомнила своих партнеров как открытых, душевных и очень одаренных людей.
У Вали Владимировой мы с Фетиным бывали в гостях. В ее маленькой квартирке каждый уголок был оформлен со вкусом и большой любовью. Валечка замечательно готовила — и в этом оказалась талантливой. Была компанейской, все покатывались со смеху, когда она травила анекдоты. Если Владимирова снималась в Ленинграде, я непременно звала ее в гости, накрывала стол.
С большим теплом вспоминаю съемки в «Журавушке», хотя работалось непросто. Моими партнершами стали две глыбищи — Нонна Мордюкова и Римма Маркова. Женщины взрослые, возбудимые, обе невероятно талантливые, самобытные, с густо замешанными характерами. К ним под горячую руку лучше было не попадаться.
Николай Гриценко, если не находился в кадре, сидел скучный, постный, ни с кем не разговаривал, может, копил эмоции, искал краски для очередной сцены. Все их диалоги с Риммой Марковой — яркие концертные номера. Я восхищалась Мордюковой, долгое время ловила себя на том, что повторяю ее интонации. Нонну связывали особые отношения с режиссером Николаем Москаленко, он позволял ей все.
И разочарую: романа с Арменом Джигарханяном у меня не было, просто между нами сложились хорошие добрые отношения. Любовь была лишь по сюжету, в жизни не чувствовала ни намека на это со стороны Армена. Роман у меня был исключительно с ролью, может, поэтому зрители любят фильм. Когда через много лет приехали в подмосковную деревню Красновидово сниматься в телесериале, меня узнавали местные жители. Многие приносили на съемки кастрюльки с картошкой в мундире, помнили, что я ее обожаю. Это было очень трогательно.
Мне довелось сниматься в двух картинах Владимира Басова. В «Щите и мече» играла немку-эсэсовку из разведшколы. Режиссер точно нашел ее внешний облик, мне сделали толщинки, высветляли щеки, чтобы казались пухлыми. Под это я выстраивала ее нутро. А еще восхищалась Славой Любшиным в роли Вайса.
«Факты минувшего дня» снимали в Кировске. Обычно Басов перед съемкой собирал актеров на репетицию, где мы выясняли сверхзадачу, вносили предложения. Я любила двигаться, предложила, чтобы моя героиня сделала батман. Басову это понравилось. Но когда дошло до съемок сцены, передумал: «Давай скромнее». Если не сходились во мнениях, как играть, с Михаилом Александровичем Ульяновым, тот говорил: «Хочешь, чтобы сыграли по-твоему, — докажи, убеди». Мне это удавалось.
Очень творчески подходил к съемкам мой партнер по «Адъютанту его превосходительства» Виктор Павлов. Постоянно что-то придумывал, показывал. Хулиганистый Павлов любил розыгрыши, но они никогда не были оскорбительными.
Так же, как и розыгрыши Игоря Дмитриева. Как-то поехали на премьеру фильма в Мурманск, вышли на сцену, был полный зал. Премьера совпала с моим днем рождения, Дмитриев взял слово: «Хочу в вашем присутствии поздравить Людочку и вручить ей подарок». Тут же вынесли огромную коробку, украшенную красным бантом. Коллеги интересуются: что там? Дмитриев говорит: «Ну, если Людочка покажет...» Не стала никого томить, разорвала бумагу, открыла, а там белый ночной горшок в красный горошек! Дмитриев не пожалел времени, чтобы его раскрасить. Зал грохнул. Разве можно было обидеться на это?
Другим был Олег Борисов, с которым мы играли в спектакле «Павел I». Олег для роли практически не гримировался, но внутренне перестраивался так, что когда выходил на сцену, становился курносым, смешным, трогательным и страшным. Помню, играли эпизод, где я обращаюсь к нему:
— Пауль!
— Вы — императрица российская, извольте говорить по-русски!
В Борисове было столько злости и ненависти по отношению к моей Марии Федоровне, что я растерялась, подумала: он раздражен, видно, я что-то напутала. В антракте влетела к Олегу в гримерную:
— Извини, что я не так сделала? Ты так меня ненавидел!
— Это не я, а Павел.
— Не так давно по телевидению с большим успехом прошел сериал «Чужая кровь». Как оцениваете профессиональный уровень молодых актеров, которые стали вашими партнерами?
— Бог не обидел Виктора Добронравова, не прошел мимо. Видела его в «Царе Эдипе» в Театре Вахтангова. Он — артист острый, талантливый, поэтому успешно работает, снимается. Когда встречаются неопытные, могу тихонечко что-то подсказать: попробуй сыграть так, тебе будет легче.
Молодые ребята, с которыми мне довелось сниматься, не лучше и не хуже нас, они иные, более свободные. Другое дело, что нас выучили потрясающие педагоги. Одна Цецилия Львовна Мансурова чего стоила! Меня много раз приглашали преподавать во ВГИК, ГИТИС, Щукинское, но я отказывалась.
Жизнь сегодня складывается непросто, театры переполнены, огромная ответственность — направить молодых людей в актерскую профессию, которую они, может быть, выбрали из любопытства. Я и про себя-то не уверена, есть ли у меня в руках профессия, и это не кокетство: каюсь, так до конца и не дочитала труды Станиславского. А проводить со студентами творческие встречи не хочу.
— Легко ли вам дался переход от молодых героинь к их бабушкам?
— Как думаете, насколько не самой уродливой женщине легко взрослеть? Не люблю слова «стареть». Если бы меня спросили, как я начала ощущать возраст, ответила бы: появилась осторожность, начала беречь себя, чтобы не причинить хлопот близким. Как писала Цветаева: «Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли...» Главное, чтобы это произошло сразу.
Так случилось, что в прошлом году зимой я выносила мусор и упала, повредив два позвонка. Вечером отыграла спектакль, доехала до дома и там свалилась. К врачам обратилась, только когда уже ни сидеть, ни стоять, ни лежать не смогла. Отдельная печальная история, как я намаялась, отыскивая правильное лечение. Нашла его лишь в Питере.
— Разве артисты Театра Армии не лечатся в военных госпиталях Москвы?
— Я, народная артистка СССР, не имею к ним отношения. Если возникает необходимость, обращаюсь в частные клиники или к знакомым врачам. Театр для военных как нелюбимое дитя. Двадцать девятого мая мы должны были играть «Осеннюю историю» в подвале на экспериментальной сцене. Второго июня — «Элинор и ее мужчин» на малой сцене. И тот и другой спектакли отменили: театр уехал на гастроли и увез все осветительное оборудование, лишних ламп, чтобы осветить сцену, не нашлось.
Ситуация вообще непростая. Наш художественный руководитель, талантливый режиссер Борис Морозов, начал репетировать «Сида». Спектакль хотел ставить в свое время Бурдонский, но не сложилось. Когда Морозов взялся сам, сверху пришло пожелание приостановить работу. Сказали: зрители нуждаются сегодня в чем-то музыкально-комедийном. В связи с этим для театра пишется пьеса про Леонида Утесова, а Дмитрий Астрахан будет ставить Ladies’ Night. Я не занята ни в том ни в другом. Сейчас думаем о спектакле на двоих с Александром Диком, ищем материал, чтобы оставаться в профессии.
Свежие комментарии