Главное — чтобы актерская профессия не являлась смыслом жизни. Как только она делается первичной,...
Главное — чтобы актерская профессия не являлась смыслом жизни. Как только она делается первичной, начинаются проблемы. Актерство должно быть на третьем или четвертом месте...
— На видеосервисе START состоялась премьера одного из самых ожидаемых сериалов сезона — детективной комедии «Вампиры средней полосы». У вас там особенная роль. Абсолютно засекреченная!
— Засекреченная, потому что я появляюсь в самом конце и создаю интригу. Мой персонаж участвует в двухсотлетней тяжбе с главным героем. Больше ничего рассказать не могу.
— Вампирская сага — нечто новое для нашей киноиндустрии, но судя по откликам в Интернете, зрители приняли ее тепло.
— Возможно потому, что в ней переплетаются детектив, комедия и драма о непростой жизни в глубинке.
Молодежь любит фильмы про вампиров. Четырнадцатилетняя дочь «консультировала» меня во время съемок, принимала участие в подборе грима, раскритиковав работу художников: глаза не такие и зубы.
Я к режиссеру Антону Маслову:
— Слушай, тут дочка пишет — зубы должны быть другими.
— Это наши вампиры, смоленские, а не американские. У нас все иначе.
Для меня стало открытием, что вокруг этих существ сложилась целая мифология. Все, что я знал о вампирах раньше, сводилось к одному: был когда-то в Румынии граф Дракула, спавший в гробу.
— В комедии снялись впервые? Это не «ваш» жанр?
— Ну, так категорически не сказал бы. В свое время в Щукинское училище был принят как комедийный артист и потом часто слышал от мастера: «Что ты все в герои лезешь?» Такой подход очень задевал, и я пытался играть разные роли.
В кино самым заметным комедийным проектом у меня был «Петя Великолепный» на канале СТС, долгоиграющая история, адаптация колумбийского сериала. Недавно снялся в комедии «Товарищ майор» в маленьком эпизоде. Режиссер потом звонил сценаристу: «Смешно получилось». Не знаю, так ли уж смешно. Посмотрим...
— Что вам ближе — остросюжетные истории, комедийные, исторические?
— У меня нет предпочтений, да думаю, их не существует ни у одного актера. Мы не можем рассуждать: «Исторический проект — неплохо. Детектив — прекрасно». Каждый раз имеет огромное значение команда, сценарий и то, что возникает в процессе съемок в голове у продюсеров и режиссера.
Комедия может быть написана как полная шняга, и грустно в ней работать. А боевик так лихо закручен, что получаешь огромное удовольствие. Но везде своя специфика. Исторический проект — это, как правило, тяжелые латы, борода, конь под седлом и не самые простые тексты.
— За последние несколько лет вы снялись в четырех исторических картинах — «Викинг», «Годунов», «Золотая Орда», «Союз спасения».
— Так сложилось. Многие актеры сталкиваются со своеобразной «периодизацией», когда вдруг все увлекаются ими в определенном амплуа. Продюсеры достаточно ленивы в плане поиска. Условно говоря, увидят кого-то в роли русского богатыря, и понеслось — теперь актер везде играет богатырей.
Коллеги часто жалуются: «Как пойдет череда военных фильмов, несколько лет не вылезаешь из гимнастерок. Потом — бац! — новый этап, пошли врачи или менты».
Однажды пришел на пробы с длинными волосами и во-о-от такой бородищей — зарос в межсезонье — и услышал:
— О, вылитый князь!
До этого никто его во мне не видел. Нацепили латы и давай фотографировать! Я им:
— Стойте, такой внешности все равно скоро не будет! Через неделю начинается другой проект, я постригусь и побреюсь.
А если приходишь пробоваться без бороды, «исторического» энтузиазма не возникает.
Когда позвонил продюсер «Союза спасения» и предложил попробоваться на роль Алексея Орлова, я задумался: о декабристах мало что знаю и почти ничего не помню из школьной программы. Побежал под дождем в Дом книги на Невском проспекте:
— Дайте все что есть про ту эпоху!
Продавщицы собрали толстенную стопку книг. Спросили:
— Сделать подарочную упаковку?
— Зачем?
— Ну вы же это подарить кому-то хотите?
— Нет, покупаю для себя.
Повисла пауза, после которой я услышал:
— Не похожи вы на человека, читающего про декабристов...
Купив книжки, начал погружаться в материал. Это очень захватывает, когда все примеряешь на себя и изучаешь эпоху не просто как читатель, а как человек, который должен ее показать. С декабристами я провел увлекательнейших полтора года. И поднаторел в этой теме.
Поспорил с художниками по костюмам:
— Генералы не могли воевать в таком виде зимой!
— У нас все соответствует эпохе.
— Да они бы замерзли в своих мундирах!
Пошел в Эрмитаж, изучил генеральскую форму Милорадовича, застреленного на Сенатской площади, увидел, что мундир подбит конским волосом, как боксерская перчатка.
С Тургеневым когда-то тоже «провел» немало времени. Сначала сыграл самого Ивана Сергеевича в спектакле «Берег утопии» в РАМТе. Потом — тургеневского Базарова в фильме «Отцы и дети». И достаточно глубоко погрузился в материал. Не думаю, что стал бы читать «Былое и думы», если бы не пьеса Тома Стоппарда. Разбираться в тонкостях взаимоотношений деятелей той эпохи, мотивах их поступков было очень увлекательно.
Современные проекты тоже требуют подготовки, но, как правило, в той области, в которой мы все прекрасно разбираемся, ведь действие происходит здесь и сейчас. Стоит чуть-чуть сместиться в сторону восьмидесятых и даже девяностых, и попадаешь под шквал критики. Тут же появляется куча «экспертов», которые лучше знают, какие тогда были автомобили и телефоны. Они и в истории «прекрасно» разбираются — люблю потроллить подписчиков, пишущих в «Инстаграме»: «Не той рукой вы козырнули на площади императору Николаю!» Во-первых, я знаю, что той. Потому что в материале, и мы разбирали эту конкретную сцену. А во-вторых, не выношу безапелляционных суждений.
Сейчас играю в картине «Художник» полковника НКВД. Действие происходит в 1944 году. Выкладываю фото со съемок в военной форме, и начинается: «Звезды не так прикручены на погонах!» Двадцать гневных комментариев по поводу «косоруких» костюмеров. Я в ответ выдаю пост: «Ребят, прежде чем обижать профессионалов, обратите внимание на следующие факты». Привожу справку, где подробно объясняется, что в то время на погонах полковника и подполковника звезды были смещены с просвета. Они были настолько большими, что крепились ближе к краю. Позже их размер уменьшился.
После «Союза спасения» разбирался со «знатоками» восстания декабристов — куда именно целился Каховский, стреляя в Милорадовича. Для пущей убедительности опять сходил в Эрмитаж и сфотографировал мундир. Он висит в развернутом виде, следы от пуль заметны прекрасно. Каховский стрелял в спину, как мы и показали в картине. Хотя некоторые утверждали, что декабрист целился в грудь генерала. Мол, не мог офицер поступить так подло.
Очень редко кто-то высказывает правильные мысли. В основном все, что пишут, это поток сознания малообразованных людей. Раньше они, наверное, самовыражались, сидя перед телевизором и адресуя свои упреки космосу. С развитием Интернета появилась возможность изливать желчь конкретному человеку. Я не против того, чтобы некий товарищ создал пост на своей личной странице и привлек подписчиков какой-то темой — например ошибками в фильме «Союз спасения». Но критики предпочитают приходить на уже раскрученные страницы, у которых большая аудитория, и высказываться там. Когда заходишь на их собственные ресурсы, видишь пустоту с цветочками, котиками и подобной чепухой. И трех подписчиков...
— У меня-то было подозрение, что после пятнадцати лет съемок в культовых «Ментовских войнах» вы решили сменить амплуа и эпоху.
— Нет, все происходит стихийно, само собой. Естественно, чем дальше какой-либо проект находится от «Ментовских войн», тем он интереснее. Пытаюсь доказать, что я актер. Играю, а не являюсь Романом Георгиевичем Шиловым.
Когда предлагают модельера-гея, киваю: «Прекрасно! Согласен!» Хотя почитатели «Ментовских войн» любое «отклонение» от темы и канонического образа воспринимают болезненно. Даже мое появление с усами. У них свое понимание, как я должен выглядеть.
Доходит до смешного. Люди смотрят первый сезон сериала, потом случайно встречают меня в «Сапсане» и сокрушаются:
— Старик, ты так сдал!
— Да вроде нет, тебе кажется.
— Вчера смотрел тебя в такой-то серии...
— Так это же 2003 год!
Зрители существуют в каком-то параллельном мире, где ты являешься частью их жизни, их семьи. Пятнадцать лет был рядом, в телевизоре, естественно, они к тебе такому привыкли и не хотят видеть иным. Когда входишь в их дом в другом образе, это вызывает отторжение: чой-то наш Сашка-то учудил? Людям нужна стабильность.
Возьмите английского актера Джейсона Стэйтема. Почему его так любят? Он всегда одинаковый. Конечно, я шучу, Стэйтем — прекрасный актер. Когда журналисты его спрашивают, почему не играет другие роли, он веселится: «А зачем, если у меня эти хорошо получаются? Крутого парня можно изображать еще лет двадцать».
Нас воспитывали иначе. В России другая школа актерского мастерства. И когда предлагают что-то далекое «от самого себя», я всегда соглашаюсь.
— Женскую роль взялись бы сыграть?
— Уже сыграл в антрепризном спектакле Сергея Алдонина «Дед Мороз — мерзавец», в платье, на каблуках. В конце я снимал парик и произносил монолог. Однажды на гастролях в очередной раз «разоблачился» и услышал голос из зала: «О! Мужик!» Кто-то всерьез поверил, что на сцене женщина. От неожиданности я взял паузу.
Даже при моих не очень женственных данных зрителя обмануть довольно легко. Когда учился в Омском колледже культуры и искусства, мы с однокашниками часто баловались перевоплощением в женщину, проверяя свои профессиональные навыки. Накладывали макияж, надевали парик. Я в таком виде приходил в магазин, выбирал перчатки, кольца, а товарищи мои наблюдали за реакцией продавцов и покупателей. Она была достаточно спокойной. Однажды в женском образе навестил родственника, назвавшись знакомой его жены. Он меня не расколол. Посидели, выпили чаю...
В кино предлагали сыграть женщину, но в проекте это в большей степени было связано не с актерским мастерством, а с огромным количеством грима. Я отказался, это не так интересно. Нас учили, что нужно использовать свои пластические данные, а не выезжать за счет костюмеров и гримеров.
— Для мужчины женская роль — вызов?
— В первую очередь это роль. Если уберем градации — женская или мужская, подход один и тот же.
Допустим, сейчас я играю охотника в картине «Бешенство», но никогда не был на охоте, не стрелял зверей. У меня даже нет друзей, которые могли бы об этом рассказать. В каком-то смысле роль охотника и роль женщины — для меня задачи примерно одинаковой степени сложности.
А женская роль не вызов — работа. У нас огромное количество актеров сыграло дам: Олег Табаков, Александр Калягин, Андрей Миронов... Нужно ли это? Конечно. Когда мы играем лягушку в детском спектакле, тоже максимально уходим от себя. В свое время, работая в Омском ТЮЗе, кого я только не играл — и Паука, и Кактуса, и поющее Облачко.
— Я представила, как вы сняли парик и в зале раздалось восхищенное «Шилов!» Он уже давно превратился в народного героя.
— Да, зрители воспринимают Романа Георгиевича как положительного персонажа. Когда говорили или писали: «Побольше бы нам таких милиционеров!», я искренне ужасался «Не дай бог!»
Знаете, с Шиловым произошла практически та же история, что и с Жегловым из картины «Место встречи изменить нельзя». Мегапопулярный в те годы Владимир Семенович Высоцкий сыграл достаточно мерзкого персонажа. В книге братьев Вайнеров Жеглов именно такой — необразованный ограниченный оперативник. Но сила обаяния актера была настолько мощной, что его герой из резко отрицательного персонажа получился практически идолом! Именно поэтому Вайнеры изначально сняли свое имя с титров.
Так и Шилов. В сценарии он был выписан мажором, сыном обеспеченных родителей. Работать в милицию отправился из-за мальчишеского задора.
Он перешагивает через трупы, доказывая собственную правоту, а не для того чтобы посадить виновных. Шилов и с уголовниками на короткой ноге... Персонаж, безусловно, интересный, но неоднозначный. Не чтит закон, живет по своим собственным моральным нормам.
Назвать его хорошим язык не поворачивается. Интересным — да, но Шилов не канонический образ дяди Степы, а бандит с корочкой.
— И в какой-то момент вы от него устали?
— Не устал, но после третьего сезона «Ментовских войн» я был за прекращение сериала. Мы же снимали в линейной последовательности, поэтому в моем представлении персонаж обязан изменяться с течением времени и под давлением обстоятельств. Если погибает любимая женщина, он не может остаться прежним! Шилов — не Коломбо, который не меняется, что бы ни происходило. Он должен был сойти с ума от такого количества потерь.
За пятнадцать лет чего только с ним не делали! Убирали из милиции и возвращали, сажали в тюрьму и освобождали. Постепенно я стал играть непонятного фрика с седыми висками, который ходит и что-то там расследует.
Но всякий раз, когда заканчивался очередной сезон, продюсеры говорили: «Давай, Саш, соглашайся на следующий! Мы начнем писать сценарий». Так и дотянули до одиннадцатого. На мой субъективный взгляд фильм начиная с четвертого сезона удерживался лишь на мастерстве сценаристов. Наша деятельность мало походила на творчество, скорее превратилась в фабрику.
В какой-то момент я взмолился: «Убейте меня наконец!» Создатели сериала сделали это так хитро, что зрители толком не поняли, погиб герой или нет. В квартиру Шилова просто выстрелили из гранатомета. Я спрашивал режиссера, почему он оставил открытым финал. Тот ответил: «Ну, мало ли что...»
— И оказался прав?
— У меня состоялась встреча с режиссером и продюсером по поводу новых серий, которые планируют выпустить на интернет-платформе. Мое мнение — зрители, привыкшие видеть Шилова на канале НТВ, не станут голосовать рублем просто из-за любопытства. Наша беседа закончилась моей фразой «Хорошо, давайте попробуем». На этом переговоры прекратились.
— Культовые роли — это всегда и счастье, и проклятие для артиста...
— Проклятия никакого нет. Когда в очередной раз спрашивают, каково быть заложником одной роли, я отвечаю, что таковым себя не считаю. Но прекрасно понимаю: большинство зрителей знает меня как Романа Георгиевича Шилова.
— В этом году у вас двенадцать сериальных и кинопроектов. Как столько успеваете?
— В нашем деле своя математика. Если у тебя главная роль в каком-то сериале, проект может быть вообще один, ведь снимаешься в нем год. А когда работаешь в двенадцати проектах, это уже совсем другая выработка и другое количество съемочных дней. Я с удовольствием соглашаюсь на махонькие роли, эпизоды.
На главных исполнителях лежит огромная ответственность — они тянут лямку повествования. В маленьких ролях такого нет. Появляясь ненадолго, можешь оторваться на полную катушку. Твоя работа никак не испортит сюжет, но может его украсить.
Недавно большую роль предлагали в сериале, но я сказал:
— Дайте маленькую! Вот эту.
— Бери! Мы боялись предложить.
— Нет-нет, пусть молодые отдуваются!
Стараюсь избегать долгоиграющих проектов. Когда говорят, что шестнадцать серий, вздыхаю. Это ж надо еще прочитать!
— Не вы ли учили молодых коллег: «Не читайте сценарий, потом на премьере не будет интересно»? Нашла такой пассаж в вашем интервью.
— Я так говорил? Это шутка. Сценарий читать обязательно нужно, и не единожды! Предпочитаю печатный вариант и каждый раз вздрагиваю при виде толстенного талмуда. Надо же все это «переварить».
— А вы человек дотошный, въедливый, как я поняла...
— Да, читаю с ручкой, делаю пометки, а потом начинаю спрашивать, почему здесь так, а тут иначе, не сходится! На многих проектах доставал своими вопросами режиссеров.
Как-то предложили роль в одном криминально-историческом сериале послевоенной эпохи... Прочитав материал, сказал режиссеру, что сценарист неправильно представляет себе уголовный мир Северной столицы. Не мог тамошний вор отбирать у бабушки хлеб — в городе, пережившем блокаду. У криминальных элементов тоже есть своя этика. Были и другие спорные моменты.
В итоге в сериале я так и не снялся. Но увидев его на экране, понял, что большое количество моих замечаний учтено: тут переписали, здесь поправили. Это порадовало. Для меня очень важно в работе ощущение правды.
— В свое время вы активно занимались режиссурой — и в театре, и на телевидении. Потеряли интерес к этому виду деятельности или просто не складывается?
— Когда я занимался режиссурой, это еще была профессия. Постепенно она перестала существовать. В театре в меньшей степени, но попробуйте назвать хотя бы десяток режиссеров, на которых ходят зрители. Остановите людей на улице, спросите, кто руководит «Современником» или РАМТом. Думаю, вам не ответят. Талантливые проекты появляются, но их можно пересчитать по пальцам.
В кино профессия режиссера тоже ушла с лидирующей позиции. Все решает продюсер. Сериал зачастую снимают три или четыре человека, и каждого могут убрать в любой момент. Не понравился — поставили следующего. В большинстве случаев режиссер — это, условно говоря, наемный рабочий, которому дали краску и велели красить забор. Рядом ходит продюсер и руководит процессом — это его кино. Я имею в виду потоковую сериальную продукцию.
— А нельзя обо всем договориться заранее?
— Не видел продюсеров, которые говорили бы: «Знаете, мы хотим снять барахло за небольшие деньги». Нет, все утверждают, что мечтают создать качественный продукт. Ты ведешься на обещания, а потом начинается...
Мне неинтересно снимать просто ради того, чтобы снимать. Лучше подожду, когда появится режиссерское кино, когда народу оно станет интересно и продюсеры поймут, что если они работают с профессионалами, доверия должно быть больше.
— Вы ведь тоже бизнесмен, и достаточно успешный. По-прежнему занимаетесь производством мебели и игрушек, держите бар?
— Да, фабрика в порядке, бар работает, игрушки делаем. Конечно, коронавирус сказался на бизнесе, в первую очередь на производстве. Экономика просела, и у народа нет денег.
Мы занимаемся реставрацией антикварной и изготовлением деревянной мебели и дверей. Это красиво, экологично и дорого. Наша дубовая межкомнатная дверь стоит около шестидесяти тысяч рублей, а импортная из МДФ — пятнадцать. Итальянские производители поставляют очень привлекательные модели, а потребитель зачастую не понимает, что МДФ — это набор самой дешевой химии и он может заполучить аллергию, астму и бог знает что еще. Когда на последнем этапе строительства человеку нужно установить десяток-другой дверей в большом загородном доме, он выбирает эту бомбу замедленного действия, поскольку деньги на исходе, а нужно вписаться в бюджет. Не думая об экологии и здоровье.
— И с чего у вас начался этот бизнес?
— С покупки и реставрации старинного буфета. Я отдал его в мастерскую и ходил туда, интересовался, как продвигается процесс. В итоге увлекся этой историей, вошел в дело, а впоследствии выкупил его целиком.
Несколько лет прошли относительно успешно и спокойно, а в последнее время стало сложновато. Решил: год еще поборюсь, а дальше буду серьезно думать. Возможно, откажусь от производственных мощностей, оставлю этот бизнес на уровне забавы: соскучился — сделал табуретку.
С баром тоже все непросто. Он функционирует, но в Питере уже больше года практически нет туристов. А город жил за счет них.
— Популярность помогает в бизнесе или мешает?
— Как ни парадоксально, мешает. Заказчики не могут со мной торговаться. В какой-то момент я перестал участвовать в переговорах, чтобы не смущать людей. Все ведь хотят, чтобы кухня выглядела дорого, но стоила дешево: «Можете нам шильдик сделать точно такой же, как на английской кухне? Мы будем всем рассказывать, что у нас стоит мебель из Лондона, за двадцать миллионов». Но известному артисту они стесняются это сказать.
— Обычно из провинции все стремятся в Москву, а вы из нее уехали в Питер. Почему?
— Так сложилось, что большинство проектов, в которых я снимался, и два режиссерских производились в Петербурге. В общей сложности я проводил там по девять месяцев в году. Остальные три в других городах — Минске, Киеве. В Москве практически не бывал.
В Петербург всегда был влюблен — в его ритм, погоду, атмосферное давление. И в какой-то момент просто там остался. Не было такого, чтобы однажды приехал, принял важное решение и «сжег мосты».
Вообще-то по маминой линии у меня питерские корни, бабушка — блокадница. Но не думаю, что генетическая память сыграла какую-то роль.
— Москва и Питер действительно отличаются как небо и земля? Или это домыслы жителей двух столиц, бесконечно выясняющих, чей город круче?
— Есть различия. Самое большое — темпоритм существования. Грубо говоря, в Москве я на день планирую шесть дел, а делаю три. В Петербурге планирую четыре и делаю три. Там как-то все спокойнее, тише. И ближе.
В Москве обычно сталкиваешься с друзьями на каком-то мероприятии, говоришь, что надо обязательно встретиться, и потом не видишься восемь лет. Опять случайно пересекаешься, договариваешься — и снова не видишься годами. Это московская форма существования — от события до события, от премьеры до премьеры. В Петербурге ты просто вывешиваешь пост в «Инстаграме», что сегодня идешь в такой-то кабак, и друзья приезжают туда без звонка. Какой-нибудь приятель может запросто прийти к тебе ночевать: «Извини, не успел на мосты».
Не думаю, что в Москве смог бы создать столярный цех, музыкальную группу, открыть свой бар, потому что это требует слишком больших усилий и вложений. В Петербурге все намного проще.
Как моя группа собирается на репетицию? В полдень кто-нибудь пишет:
— Ну что, сегодня поиграем?
Остальные подхватывают:
— Конечно!
В Москве, чтобы о чем-то договориться, надо отправить кучу эсэмэсок и потом долго и тяжело куда-то добираться.
— Расстояния другие?
— Естественно! И в этом смысле я выиграл целую жизнь. Живу в Центральном районе, около Смольного. Самое большое расстояние, которое приходится преодолевать, — восемь километров. Таков круг моих интересов.
Обычно езжу на мотоцикле, и разница в пробеге очень чувствуется. В Москве жил за городом, двадцать два километра от МКАД. Когда еще работал в РАМТе, наматывал километров сто за день .
— В Москве-то бываете?
— Постоянно. Часто работаю здесь. Петербург — это не приговор. «Сапсан» идет три с половиной часа, можно утром уехать, а вечером вернуться. Самолетом лететь пятьдесят пять минут.
— Дочка к вам приезжает?
— Сейчас нет. У Жени достаточно жесткий график, чтобы выехать куда-то надолго, и у меня непростой, сложно их совместить, а хочется побыть вместе подольше. Поэтому чаще видимся в Москве. Хотел взять дочь на премьеру «Вампиров», но у нее танцы.
Раньше Женя занималась в известной танцевальной студии и даже участвовала в конкурсах, но потом повзрослела, переехала из Подмосковья в город, поменяла школу. Танцы остались, но уже не в том объеме.
— Она ведь играла в РАМТе в одном спектакле с мамой, актрисой Яниной Соколовской?
— Спектакль сняли с репертуара. Но Женя очень хочет играть, ходит в театральную студию. Там все всерьез — репетиции, постановки. А я хотел бы максимально отдалить ее от профессионального театра. Чем ближе мы подходим к выбору дальнейшего пути, тем понятнее, что нормальный родитель своему ребенку такого не пожелает.
— Кто ж его послушает?
— Никакой ребенок не послушает, а я все-таки надеюсь, что Женя займется чем-нибудь другим. Но судя по всему, никуда от актерской профессии ей не деться.
— Яна разделяет ваши опасения?
— Мы оба знаем, что это наисложнейшая профессия, и для того чтобы чего-то в ней добиться, нужно положить себя на алтарь театра и кино. Актерские судьбы очень разные, не только счастливые, но и трагичные. И еще неизвестно, что сложнее — тяжелейший график или недостаточная занятость, а то и полное отсутствие работы.
Для меня было бы счастьем, если бы дочь жила как нормальные люди: отработала с девяти до шести — и домой, суббота и воскресенье выходные. Но мы с Яной понимаем, что в итоге выбора не будет и дочь пойдет в театральный.
— Вы для Жени авторитет? Она с вами советуется?
— Ну, что-то рассказывает, задает какие-то вопросы. Я отвечаю с высоты прожитых лет и интуиции, не чувствуя себя умнее, просто чуть старше. А важно для нее мое мнение или нет, не знаю... Думаю, отношение к отцу еще не раз поменяется на протяжении жизни. И если я не буду для нее авторитетом в каких-то вопросах, ничего страшного.
Зато дочь для меня авторитет во многих вещах. Если нужно убрать какое-то приложение с айфона, обращаюсь к ней:
— Жень, как это сделать?
— Сейчас, подожди! Готово.
Она в этом разбирается гораздо лучше, я ее уже никогда не догоню со всем своим опытом.
— На съемочную площадку не стремится?
— Есть предложения. Понятно, что соблазнительно не ходить в школу и отправиться на съемки. Но в данный момент, мне кажется, это стало бы невосполнимой потерей. Есть масса других важных занятий.
В фильме «Белый снег», посвященном Елене Вяльбе, где я играл ее тренера, снималась маленькая внучка знаменитой лыжницы, Ангелина. Сыграла бабушку в детстве. На пресс-конференции перед премьерой девочку спросили, не решила ли она стать актрисой. Она ответила: «Нет, я хочу стать лыжницей. В актрисы можно пойти в любой момент — с лыжами так не получится. Вот выиграю в восемнадцать лет чемпионат России, в двадцать один стану олимпийской чемпионкой, а в двадцать пять пойду в актрисы».
— В народе бытует мнение, что в вашем деле нет ничего сложного.
— Однажды, после ста пятидесяти съемочных дней в проекте, где я был и режиссером, и актером, пришлось обратиться к врачам. Полный упадок сил, даже голос пропал. Прошел подробное обследование. Доктор сказала:
— Не понимаю, что с вами такое. Все показатели в норме, вы здоровы.
— Может, это переутомление? — предположил я.
— Какое у ВАС ожет быть переутомление? — засмеялась она. — Вы артист. Понимаю, если были бы грузчиком или шахтером, надорвались от тяжелого физического труда.
— Понятно, я, пожалуй, пойду.
Люди уверены, что это не профессия вовсе. Так, забава.
— Многие ваши коллеги сталкиваются с профессиональным выгоранием, признаются, что больше не хотят или не могут заниматься любимым делом.
— Думаю, это может произойти в любом деле и не связано с тем, любимое оно или нет. Вроде да, любимое. Ради него обивал пороги столько лет и потом долго учился, теперь могу наслаждаться — ан нет.
Знаете, на мотоцикле сильнее всего чувствуются разгон и торможение, а когда летишь по трассе, скорости не замечаешь — что двести километров, что сто шестьдесят, ощущения одни и те же. И в профессии важны разгон и торможение. А когда несешься в потоке, мир превращается в едва различимый смазанный пейзаж. Утомление наступает достаточно быстро.
— И как с ним бороться?
— Кто-то рыбачит, кто-то ходит на охоту, кто-то пьет водку. Главное — чтобы актерская профессия не являлась смыслом жизни. Как только она делается первичной, начинаются проблемы. Актерство должно быть на третьем или четвертом месте. На первом и втором — воспитание детей, изучение французского, да все что угодно!
— Изготовление мебели...
— К примеру. Если нет какого-то важного занятия, его нужно придумать. Тогда все встает на свои места.
Отношение к актерской профессии должно быть таким, что ты можешь встать в любой момент и уйти: «Играйте это сами!» Тогда нет ощущения тяжкого бремени и кабалы.
— Вы всегда так думали? Даже когда на протяжении нескольких лет упорно штурмовали Щукинское училище?
— Меня так учили еще до «Щуки». Когда работал в Омском ТЮЗе, артист Гончарук говорил: «Саша, ты сойдешь с ума, если не запомнишь одну вещь. Актерство не должно быть на первом месте! Нужно найти себе что-то еще!»
Играй на гитаре, создай группу, а не переживай, что у тебя неполный зал или не позвали в какой-то проект. Нельзя относиться к себе серьезно в этой профессии.
Не собираюсь никого переубеждать, люди все равно не поверят. Это надо прочувствовать на собственной шкуре. Я ведь работал на угольном разрезе в родном Экибастузе и знаю, какой это тяжелый и неблагодарный труд — в темноте и пыли добывать антрацит. Но и двенадцатичасовые смены на съемочной площадке — не сахар. Другое дело, что актерам нравится этим заниматься. А шахтеру рубить уголек — вряд ли. Не думаю, что кто-нибудь скажет: «Всю жизнь мечтал спуститься в забой». Мне кажется, о таких профессиях не мечтают. Все хотят полететь в космос, встать за штурвал белоснежного лайнера...
— ...или блистать на экране. Интересно, а чем бы вы занялись, если бы не поступили в Щукинское с четвертой попытки?
— Понятия не имею. Все получилось как получилось. Но я понимал, что если не поступлю в четвертый раз, больше пытаться не буду. Когда великие артисты говорят, что тебе этим заниматься не надо, наверное, стоит прислушаться! Профессора так и говорили: «Непластичен, некинематографичен, не стоит заниматься этой профессией». Возможно, нужно было их послушать, но я сделал по-своему.
— С родным городом связь не теряете? Это правда, что вам присвоили звание почетного гражданина Экибастуза?
— Правда. Я бываю на своей малой родине, не раз там играли концерты с моей группой.
Понятно, что в присвоении звания присутствует определенное заигрывание с популярностью. Мне рассказывали, что когда региональный орган исполнительной власти решал, кому его дать, председатель сказал: «Вот этого человека кто знает? Ну я, ну вы. А Устюгова знают все. О чем тут можно спорить?»
Конечно, это некий карт-бланш и кредит доверия, но список людей, в который вхожу и я, достаточно внушителен. Находиться среди них почетно. И если земляки решили, что я что-то сделал для города, — приятно, хотя мой вклад достаточно скромен. Но прославляю его по мере сил! Прежде всего названием своей группы — «Экибастуз». Даже зарегистрировал такой товарный знак.
Двадцать восьмого марта, после длительного перерыва, вызванного пандемией, мы отыграли первый настоящий концерт. Надеюсь, вернемся на прежние позиции. Хотя во время карантина открыли жанр онлайн-выступлений и неплохо себя чувствовали. Одиннадцать концертов за пандемию — приличный результат.
Мечтаем осенью отправиться в тур как большие музыканты, проехаться по стране.
— Гастрольная жизнь налаживается?
— Потихонечку. Но если раньше был какой-то график движения артистов по стране, то сейчас он нарушен. Все хотят выступать. Наверное, должно пройти время, пока система уравновесится, выстроится заново.
— В антрепризе играете?
— Нет. Есть один спектакль «История любви. Комедия ошибок». Недавно ему исполнилось семь лет, и считаю, что с этой постановкой надо заканчивать. Спектакль подустал, и я уже не мальчик, чтобы скакать в трусах по сцене.
— Считается, что сцена дает актеру необходимый тренинг. Вы не испытываете в нем необходимости, и так достаточно плотно заняты?
— Знаете, у нашего брата существует набор формулировок, по сути являющихся профанацией. «Театр — это дом», например. Многие так говорят. Но театр — совсем не дом. Он сдается в аренду, в одиннадцать вечера его нужно покинуть, и так далее.
Тренинг это тренинг. А театр — большой труд, который нужен для создания спектакля и поддержания его жизни. Форма репертуарного театра достаточно сложна, и она изживает себя, на мой субъективный взгляд. Буквально трещит по швам.
Прекрасно понимаю, что спектакль на выезде «Месяц в деревне» не соберет зал. А на постановке «Муж, жена и любовник под кроватью» будет аншлаг. При условии участия медийных артистов, конечно.
Когда говоришь об этом зрителям, они часто не соглашаются: «Неправда, мы любим классику! К нам МХАТ приезжал в 1993 году, мы ходили». Но понятно, что коммерциализация театра неизбежна. И нам надо определиться, что есть искусство, должно оно приносить деньги или нет, нужно ли его дотировать. Пока продолжается сложный переходный период, я, пожалуй, постою в стороне...
Статьи по теме:
Свежие комментарии