Захаров долго ко мне приглядывался. Помню, возвращались с гастролей, которые, как всегда, с фурором...
Захаров долго ко мне приглядывался. Помню, возвращались с гастролей, которые, как всегда, с фурором прошли в Ленинграде, ехали в одном купе. Когда сошли с поезда, Марк Анатольевич сказал: «Принимайте театр». — «Что вы, не смогу...» — «Уверен, все получится». Так я стал директором, и сорок лет мы работали душа в душу.
— Марк Борисович, слышала, что стать художественным руководителем «Ленкома» вас попросила труппа.
— Дело было так. Когда не стало Марка Анатольевича Захарова, Саша мне сказала: «Папа считал, что его преемником должны стать вы, Марк Борисович». Коллектив категорически возражал, чтобы в «Ленком» пришел человек со стороны. В театре ко мне очень хорошо относятся, достаточно посмотреть бенефис, который устроила труппа, и все станет ясно. Ни одного директора театра никогда так не чествовали. Вечер вели Саша Захарова и Дмитрий Певцов. Актеры и Марк Анатольевич, с которым я проработал сорок лет, произносили добрые слова.
Мою кандидатуру заместитель мэра Москвы обсуждала с начальником департамента культуры Александром Кибовским. Вскоре министр позвонил: «Марк Борисович, мы приняли решение, «Ленком» возглавите вы, только обязательно скажите коллективу — если бы у них не было Варшавера, мы сейчас прислали бы... художественного руководителя. Радуйтесь, что этого не случилось, а дальше посмотрим. Делайте дело».
Захаров был последним из могикан, человека и режиссера такого уровня больше нет. Он поднял планку «Ленкома» на недосягаемую высоту. По большому счету, я не видел, кто мог бы его заменить. Замечательным худруком МХТ многие годы оставался Олег Павлович Табаков, но он не был режиссером. Захаров же являлся и гениальным режиссером, и организатором, поскольку обладал талантом человеческого общения, был невероятно тонок и дипломатичен, умел разговаривать с людьми, убеждать, вести за собой.
Я согласился возглавить «Ленком» не потому что поехала крыша и захотелось больших полномочий. Своих хватало. Как был директором в театре, так им и остаюсь, говорю об этом откровенно. Так считал и Марк Анатольевич, уверенный, что всегда смогу обеспечить ему надежный тыл. Я предупредил: называться художественным руководителем после Захарова невозможно, правильнее — директором с широкими полномочиями.
— Какие решения начали проводить в жизнь театра в первую очередь?
— Считаю, мы не вправе опускать заданную Захаровым планку, поэтому возникла большая проблема, кого из режиссеров приглашать в «Ленком». Тем не менее за два месяца работы наметили перспективы на три года вперед. И это не просто творческие планы, удалось договориться с лучшими из работающих сегодня режиссеров: например Александр Морфов из Болгарии будет ставить «Жизнь прекрасна, или Финита ля комедия». Для «Ленкома» Морфов свой, ставил у нас когда-то «Пролетая над гнездом кукушки», мы этот спектакль долго играли, сейчас возвращаем его в репертуар.
Литовский режиссер Дайнюс Казлаускас приглашен поставить «Вечный обманщик, или Тартюф», Владимир Панков — «Человека из Ламанчи». Наш молодой актер и режиссер Сергей Дьячковский начал репетировать «Пигмалиона» Шоу. Большие надежды связываю с Глебом Анатольевичем Панфиловым, упрашиваю его несколько лет. Этого очень хотел Марк Анатольевич. Панфилов — великий режиссер, достаточно вспомнить его «Аквитанскую львицу» или «Ложь во спасение», где играет блистательная Инна Чурикова.
Захаров работал над постановкой «Капкан» по произведениям Владимира Сорокина. Спектакль был готов процентов на восемьдесят, Марк Анатольевич даже устроил прогон, но не успел его выпустить... Я поручил выпуск Саше Захаровой, она довела последнюю постановку отца до премьеры. Уверен, «Капкану» уготована счастливая судьба. Ведь что отличало Захарова? Посмотрев его спектакль, не верилось, что мастеру восемьдесят пять, складывалось впечатление, что это работа сорокалетнего человека, — настолько он был молод душой, настолько тонко чувствовал время.
Марк Анатольевич оставил огромное художественное наследие — более сорока спектаклей. Я принял решение: будем восстанавливать культовую «Поминальную молитву». По этому поводу звучат разные мнения — кто-то считает, не надо, ушли блистательно игравшие там Евгений Леонов, Александр Абдулов, Татьяна Пельтцер... А я не согласен, уверен: надо «Молитву» возродить в память о великом режиссере. Этим займется Саша Лазарев, уже вывесили на доску распределение ролей: Тевье сыграет Сергей Степанченко, Голду — Саша Захарова, Лейзера-Волфа — Александр Сирин, Менахема-Мендла — Дмитрий Гизбрехт, двухметровый, абсолютно лысый парень таланта невероятного.
Я объявил по театру: каждый, кто желает, может проявить себя как режиссер, но в экспериментальной студийной работе, без претензии на то, что спектакль попадет в репертуар. Покажи, если будет интересно — возьмем. И сразу ко мне пришел молодой артист, выпускник ГИТИСа Александр Мизёв:
— Можно возьмусь за «Войну и мир»?
— Пожалуйста, это ваш выбор.
Игорь Миркурбанов хочет поставить «Ревизора». Он не так давно стал штатным актером «Ленкома». Состоял в труппе МХТ, но ему там не дали квартиру, которую обещали, а мы помогли. Еще помогли с гражданством. Рад, что Игорь теперь у нас, он замечательный. Если бы это было не так, Захаров не пригласил бы его в труппу.
Марк Анатольевич славен не только как великий режиссер, но и как потрясающий педагог. Посмотрите, какую мощную гвардию воспитал! У нас пятнадцать народных и четырнадцать заслуженных артистов. Где, в каком театре есть такое?
— Но сцена-то в «Ленкоме» одна. Где развернуться всем этим талантам?
— Чтобы новые и поставленные Захаровым спектакли шли как можно дольше, надо проигрывать их не менее двух, а лучше трех раз в месяц, иначе начинают разваливаться, актеры что-то забывают, наслаиваются новые работы. Я заключил договоры с тремя новыми площадками. На одной, в доронинском МХАТе, уже несколько раз сыграли «Юнону и Авось». Постановка, между прочим, идет тридцать восемь лет! Еще планируем выезжать в «Серпуховку» и «Меридиан». Актеры должны играть, для этого они приходят в театр.
Прописная истина: чтобы хорошо жить, надо много работать. Но не все меня в этом поддерживали. Находились недовольные, жаловались:
— Я сыграл девять спектаклей за месяц, это слишком много.
На что я отвечал:
— Вот сидит Игорь Фокин, который служит в театре с 1979 года. Игорь Алексеевич, сколько спектаклей вы играли в советское время?
— Был рекорд — девяносто девять спектаклей за три месяца! Даже в журнале «Театральная жизнь» обо мне написали: «Самый занятый молодой артист Москвы».
Имея теперь возможность все решать самостоятельно, сразу же повысил молодым актерам зарплату, народным за выход на сцену — в два раза. Я, кстати, первым в Москве ввел КТУ — коэффициент трудового участия. Потом инициативу подхватили другие театры. Кроме оклада каждый актер получает за спектакль баллы. Главная роль — от восьми баллов, иногда в зависимости от сложности постановки до девятнадцати доходит. Каждый балл сегодня равняется пятистам рублям. Недавно еще было двести, а до этого сто. Актеры должны чувствовать: их любят и заботятся о каждом.
Создал творческий совет директора театра. Раньше в худсовете сидели тридцать пять человек, они голосовали за все, что предлагал Марк Анатольевич, лишь бы поскорее разойтись. Это неправильно. Теперь у меня есть полномочия приглашать режиссеров, решать, какого артиста принять, а с кем расстаться. Недавно приходит один актер:
— Марк Борисович, дайте заслуженного артиста.
— Я не даю званий.
— Собянин доплачивает заслуженным тридцать тысяч к пенсии.
— А вы разве играете главные роли? Чтобы стать заслуженным, надо не только двадцать лет прослужить в театре, но и иметь заметные работы.
Но это единичный случай. Театр ожил, актеры ходят довольные, обсуждают, что будут играть.
— Ваши родители имели отношение к театру?
— Мама моя работала секретарем Облпотребсоюза и обладала невероятными административными способностями. Не зря говорят: талантливый человек талантлив во всем. Михалина Яковлевна, не получив музыкального образования, прилично играла на рояле. (Я-то владею инструментом.) Кроме того, мама потрясающе пела, наверняка ее взяли бы в труппу «Ла Скала», но после операции на щитовидке дивный оперный голос пропал. Она была уникальной красоты женщиной, когда мы шли по улице — я, пятилетний симпатичный блондин, и мама-стройняшка, — многие оборачивались.
Отец ушел от нас, когда младшему брату Жене исполнилось три, он на два года моложе. Мама поднимала нас одна, ей помогали бабушки. Брат был неуправляемым, мог связать две простыни и, изображая парашютиста, прыгнуть с крыши дома. Я же рос правильным, аккуратным ребенком — не дай бог испачкать пиджачок или пальтишко. Родился в Москве в роддоме имени Грауэрмана на Арбате, там же, где Захаров и Ширвиндт.
Позже мама увезла нас с братом из Москвы в Горький. Как же она меня любила! Поддержала, когда поступил в Горьковское театральное училище. Его окончили Евгений Евстигнеев, Людмила Хитяева. (Диплом факультета экономики и организации театрального дела ГИТИСа я получил, когда пришел в «Ленком».) Понимая, что молодой актер должен прилично выглядеть, одалживала деньги и покупала мне красивые вещи. Я носил драповое пальто песочного цвета, чешские ботинки за тридцать рублей, а она получала тогда всего сорок. Тетка-москвичка, жившая неподалеку от Кремля, сшила мне дубленку.
Со временем мама доросла до директора гостиницы, я прибегал к ней из училища — оно находилось рядом — и приглашал вместе пообедать. «Сынок, не могу, много дел, а ты иди», — говорила она.
В студенческие годы подрабатывал манекенщиком — фигура и сорок шестой размер позволяли. На меня шили одежду, и я демонстрировал ее на показах. Платили три рубля, но я мог покупать эти замечательные костюмы, что сильно выручало. Стал добытчиком. Кило мяса в начале семидесятых стоило два рубля, банка черной икры в стекле — пять двадцать, крабы — копейки, их никто не брал, пока по радио не объявили, что в одной из банок спрятано янтарное изделие.
У меня хороший музыкальный слух, а брат обладал абсолютным, поэтому мама тоже отдала его в музыкальную школу по классу скрипки. Через месяц Женька перелез через забор и сбежал от педагога, на этом учеба закончилась. Однако абсолютный слух остался. Когда я организовал ансамбль — фоно, ударные, контрабас, привлек брата, купил ему недорогую гитару «Рекорд», сел за пианино, сыграл несколько вещей. Женя подобрал их по слуху на гитаре. Так мы стали выступать в ресторане.
В ансамбле состав подобрался в основном непьющий, но если я видел, что кто-то потянулся к рюмке, бил по рукам и расставался. Мы сидели на балкончике. Ресторан облюбовали дальнобойщики. Шофер входил, направлялся к нам, кидал пятидесятирублевую банкноту на барабан и заказывал: «Когда покажу, что кручу руль, играйте «Крепче за баранку держись, шофер». Если покажу на зубы (у него был полон рот стальных) — «Я помню тот Ванинский порт». Кто-то расплачивался с нами водкой или коньяком. Весь алкоголь перед закрытием я сдавал в буфет, а вырученные деньги делил поровну. Мама, директор гостиницы, получала сто пятьдесят рублей, а я зарабатывал в месяц пятьсот — это была зарплата союзного министра.
Днем умудрялся сбежать с занятий в училище на примерку, показаться худсовету Дома моделей и вернуться на лекции, а вечером шел в ресторан на работу. Все успевал! Брата позже пристроил в филармонию, он играл на бас-гитаре, выступал с популярным цыганским музыкантом Михаилом Шишковым.
— Как сложилась ваша актерская судьба, когда получили диплом?
— Я выпускался в 1969-м, сыграв в «Грозе» Бориса. Спектакль поставил Георгий Александрович Товстоногов, репетировал с нами месяц. Приехал в Горький по приглашению директора нашего театрального училища, удивительной Лиры Смирновой, они дружили. Имя Товстоногова гремело, он возглавлял БДТ. Весь город собирался на его репетиции, в зале сидело человек двести. Публика, затаив дыхание, наблюдала, как работает мастер. Георгий Александрович в отличие от Гончарова не был жестким. Тот мог кричать директору Театра Маяковского, моему товарищу Михаилу Петровичу Зайцеву: «Заяц, ты где?!» Товстоногов же никогда не опускался до грубости.
После выпуска в журнале «Театральная жизнь» я увидел объявление об актерской бирже и отправился в Москву. Зашел — парнем был видным, хорошо одетым. Меня тут же заметили: «С вами желает переговорить директор Новомосковского театра». О работе в Тульской области, признаться, не мечтал, был уверен, что предназначен для столицы, но все-таки подошел.
За столом сидела вся из себя дама, заслуженный работник культуры: «Хочу вас пригласить в труппу, могу предложить две роли. Сразу обещаю первую категорию и зарплату в сто тридцать рублей». Я клюнул и провел в Новомосковске почти два года. Без работы не страдал, там в течение сезона выпускалось десять спектаклей. Играли во Дворце культуры три дня в неделю, своего здания театр не имел. О качестве тех постановок промолчу.
Единственная радость — встретил там будущую жену. Люба окончила Днепропетровское театральное училище и служила в труппе. Однажды поехали в Москву к моей тете — старой интеллигентке, воспитанной на балетах Большого театра, поклоннице прозы Чехова и поэзии Пастернака. Прогуливались по улице Горького, и я увидел табличку: Московский областной театр драмы. Решение пришло моментально:
— Люба, зайдем, я устроюсь на работу.
— Ты что, на какую работу?!
Тем не менее заглянули. Интересуюсь: «К кому тут обратиться? Хотел поговорить о работе». Секретарь проводила к директору Исидору Михайловичу Тартаковскому. Тот выслушал и сказал:
— Завтра мы уходим в отпуск, могли бы показаться сегодня?
— Конечно, хоть сейчас.
Тартаковский позвал главного режиссера Вадима Чичко:
— Вот Марк Борисович, артист первой категории.
Я что-то почитал, и меня приняли в труппу.
— Дадим вам пьесы, чтобы были готовы выходить на сцену, когда вернемся из отпуска. Да, а где вы, кстати, живете?
Это был самый страшный вопрос.
— Я прописан в Горьком.
— Как в Горьком?! Что же сразу не сказали? Мы бы вас не стали смотреть. А родни здесь нет? Могу помочь, сделать разрешение от Министерства культуры на родственный обмен, — пообещал Исидор Михайлович.
Прихожу к тетке: «Ань, такая ситуация». И та не задумываясь поехала в Горький, оставив нас с женой в одиннадцатиметровой комнате в самом сердце Москвы. Мимо нашего дома каждый день проезжал Брежнев.
Любина карьера в столице не сложилась, она всегда оставалась моей женой. Был у нас сын, который в сорок с небольшим ушел из жизни... Работал на таможне, дослужился до майора, был на хорошем счету. Поехал шесть лет назад в Амстердам, и там у него случился инсульт. Я не сошел с ума только потому, что занимался похоронами: вез тело на родину, организовывал место на кладбище. Жена там бывает каждый день...
— Ужасно терять детей...
— Близких людей тоже. Обидно, что рано ушел Марк Анатольевич, мог бы еще пожить, если бы не двустороннее воспаление легких. Его подлечили, мы с Сашей уговаривали остаться в больнице, но он рвался домой. Хотел скорее вернуться к репетициям «Капкана», очень дорожил этой постановкой, много раз переписывал пьесу. Заставил нас его забрать, уверял, что чувствует себя неплохо, но болезнь вернулась, Марка Анатольевича снова положили в больницу.
Винить некого, врачи Боткинской и института Шумакова делали все возможное, но не смогли его вытащить. В свой последний день Захаров поблагодарил медсестру, которая пришла делать укол, позавтракал, лег, повернулся к стене... В день похорон тысячи людей заполнили улицу у театра, пришлось перекрыть движение, все хотели проститься с великим режиссером.
— Как начиналась дружба с Захаровым? В какой момент вы получили приглашение работать в «Ленкоме»?
— В Московском областном театре я занимался гастролями. Представляете: труппа, где близко не наблюдалось Янковских и Абдуловых, только неизвестные фамилии, месяц играла спектакли в другом городе и билеты прекрасно продавались! Такие театры в принципе не нужны, хотя сегодня они еще есть.
Главным администратором «Ленкома» в ту пору служил мой товарищ Николай Басин. Он познакомил с Рафиком Гарегиновичем Экимяном, который работал директором в Театре Маяковского, но не поладил с Гончаровым. Экимяну дали самый плохой театр — Ленинского комсомола, в который никто не ходил. Картина была как у Райкина: на сцене три сестры, а в зале — дядя Ваня, если один зритель случайно заходил в театр, то на дверь вешали замок, чтобы не сбежал. Это было до прихода Захарова.
Рафик Гарегинович часто просил достать то одно, то другое, поскольку я наработал хорошие связи. Это сейчас все в магазинах есть, а тогда попробовали бы вы купить вырезку или топленое масло! Или, к примеру, гвозди от крошечного до двухсотки. На них были лимиты, требовалось установить отношения с конторой снабжения, которая захочет — выпишет их тебе, а не захочет — нет. Экимян постоянно предлагал:
— Марк Борисович, переходите к нам.
— Какой смысл приходить на оклад в сто сорок рублей? — недоумевал я.
Так продолжалось какое-то время. Однажды жена говорит:
— В «Ленкоме» Захаров, ради него стоит туда пойти.
— Люба, ты живешь более-менее сносно, потому что я зарабатываю три тысячи, там же буду получать сто сорок рублей.
— Захаров важнее, — настаивала она.
Конечно, я и сам это понимал, потому и пришел на должность главного администратора в 1979-м. Какое это было время, какие аншлаги! Раз в декаду я устраивал предварительную продажу. Сидел в бывшем кабинете Анатолия Эфроса, через центральный вход запускали людей с заявками, и я решал, кому и сколько выделить билетов. Очередь в Мавзолей, думаю, была существенно меньше. Люди стояли с ночи, жгли во дворе костры, писали номера на руках...
Захаров долго ко мне приглядывался, прежде чем назначил заместителем директора. Имелась еще одна проблема: чтобы занять эту должность, требовалось вступить в партию. Но парторг театра уперся: не хотел меня принимать и все! Его уже нет в живых, поэтому фамилию не называю. В свое время он был неплохим актером, а стал посредственным, поскольку ничего не играл. В итоге Захаров отправился к первому секретарю Свердловского райкома и дело уладили.
Помню, возвращались с гастролей, которые, как всегда, с фурором прошли в Ленинграде, ехали с Захаровым в одном купе. Директора с нами не было, лежал в больнице. Когда сошли с поезда, узнали, что он умер... Марк Анатольевич сказал:
— Марк Борисович, принимайте театр.
— Что вы, не смогу...
— Уверен, все получится.
Так я стал директором, и сорок лет мы работали душа в душу.
— Каким был Марк Анатольевич?
— Когда Захаров входил в театр, все разбегались по углам. Его боялись. Нос опустит и шагает, но это просто была защитная реакция... Если кто-то обращался к нему по имени, делал такое лицо, что второй раз человек Марком худрука уже не называл. Кто-то считал: мы вместе начинали, можно отчество опустить. Но нет, Захаров не терпел панибратства.
Меня тоже всегда называли Марком Борисовичем. Когда-то работал в театре Анатолий Афанасьевич Кислицкий, к нему приходили актеры и садились задом на стол: «Толь, пойдем водочки выпьем». Нельзя такое позволять, коль ты занимаешь определенный пост.
Дома Захаров становился совершенно другим — мягким, улыбчивым. Он любил принимать гостей, накрывал невероятные столы, при этом сам не был гурманом, предпочитал любым разносолам картошку с селедкой, котлетки.
— Не секрет, что в его адрес сыпались обвинения в конформизме. Кто-то осуждал за то, что едва к власти пришли демократы, публично сжег свой партбилет.
— Для Марка Анатольевича на первом месте всегда стояли интересы его детища — театра, поэтому он вынужден был выстраивать отношения с властью. Сталкивался с немилостью начальства, когда невероятный по смелости спектакль «Доходное место», который поставил в Театре сатиры, прошел семнадцать раз и был снят с репертуара.
Очень сложно выпускался «Разгром» по Фадееву в Театре Маяковского, где блистательно играл Армен Джигарханян. Так что не могу принять упрека в конформизме. На какие-то компромиссы, как руководителю любого театра, идти приходилось, но Захаров делал все от него зависящее, чтобы защитить «Ленком».
— Вторым пунктом обвинения оставалась карьера в театре дочери Марка Анатольевича. Говорили, что женщинам-актрисам делать в «Ленкоме» нечего, все роли Захаров отдает Александре Марковне.
— Что также не соответствует действительности. У нас успешно работают и Мария Миронова, и Анна Большова, и Инна Чурикова, и Елена Шанина...
Саша, прежде чем получить главную роль, десять лет отбегала в массовке. Захаров долго держал дочь в черном теле, не взял в театр жену — прекрасную актрису Нину Лапшинову, она служила в «Эрмитаже». Саша однажды посетовала: «Папа, Марк Борисович относится ко мне лучше, чем ты». Отец редко ее хвалил.
Недавно мы возили в Израиль «Безумный день...», играли в театре «Гешер». Спектакль этот идет более двадцати пяти лет. Поклоны, выходят Певцов, Лазарев — раздаются бурные аплодисменты, следом появляется Саша — опять овация. И не потому что дочь Захарова, а потому что замечательная актриса.
Она жизнь положила на папу и маму. Сначала тяжело уходила Нина Тихоновна, и Саша, отыграв спектакль, мчалась домой. Всегда сопровождала родителей к врачам в Германию. Молодая женщина месяц сидела с ними в больнице, не оставляла ни на минуту. Много вы знаете таких детей? А завистники не переведутся. Когда ушел Марк Анатольевич, я пообещал Саше: «Сделаю все, чтобы вам было комфортно и дальше». У нее ведь никого больше не осталось.
— Марк Борисович, легко ли находили общий язык со звездами «Ленкома»?
— Они были нормальными людьми, совсем не сверхчеловеками. Старался с каждым поладить, помочь.
Олег Янковский — умнейший. Удивительно, что за все время нашего знакомства ни о ком не сказал плохого слова. Вот таким оказался дипломатом, тонким человеком.
Евгений Леонов уникальной доброты человек, всегда улыбался, ни разу не видел его злым, на кого-то сердившимся. Он обожал семью. Помню, страшно умилялся, видя, как маленький сын Андрюша носился по дому с игрушечной саблей.
Николай Караченцов тружеником был невероятным, работал двадцать четыре часа в сутки. Спектакль заканчивается, он садится в поезд, едет на съемки или концерт в Ленинград, из Ленинграда в Ригу, из Риги опять на спектакль. Не представляю, как справлялся с такими нагрузками.
Абдулов... Помню, вбегает ко мне в кабинет:
— Давайте бросать курить! Прислали из Германии пластыри. Вот вам упаковка. Прямо сейчас и наклеим!
— Какое счастье! — обрадовался я.
Двадцать пять лет ведь высаживал в день по две с половиной пачки. Входит Янковский.
— Олег Иванович, бросать курить будете?
— Вообще-то хочу.
Следом Джигарханян, который играл у нас тогда в «Городе миллионеров».
— Армен Борисович, бросить курить не желаете?
— Конечно...
На пороге появляется главный бутафор Согомонян — та же картина. Бросили. Правда, не все окончательно. До сих пор не курим только мы с Джигарханяном, я положил в шкаф последнюю пачку и не притрагиваюсь к ней.
Абдулов был зажигательным выдумщиком: «Замышляю новый фильм, президент Азербайджана дает мне десять танков и двадцать самолетов для съемок». Немножко преувеличит по пути, без этого не обходилось. Он многократно подводил Захарова и театр, вел себя порой ужасно, но за талант Марк Анатольевич все ему прощал. Саша мог так поговорить с остановившим его гаишником, что тот лишал его прав.
Сколько раз я помогал ему их вернуть! Наставлял: «С вашим лицом можно ездить хоть поперек дороги. Мера наказания водителя определяется с первых его слов. Улыбнитесь, скажите: «Здравствуйте, по-моему, мы с вами уже встречались. А как вы относитесь к театру «Ленком»?» Могу дать тысячу рецептов, как себя вести в подобной ситуации, меня ни разу в жизни не оштрафовали. Надо уметь разговаривать с людьми и уважать их.
Однажды Саша заманил на «Юнону и Авось» Пьера Кардена. В антракте знаменитый кутюрье интересовался:
— Вы пригласили в спектакль артистов Большого театра?
— Нет, на сцене поют и танцуют драматические актеры.
Он отказывался в это поверить. Через месяц вывез «Ленком» в Париж, двадцать семь раз сыграли с аншлагами «Юнону и Авось» в его театре «Эспас Карден». Сто человек провели во Франции пятьдесят три дня, в свободное время ходили в кино, музеи, и все оплачивал Карден.
Позже он организовал наши гастроли в Нью-Йорке. Туда уже выехало сто двадцать человек, взяли даже тех, кто не задействован в «Юноне...» — Леонова, Янковского с женами. Играли в театре на тысячу семьсот мест. Каждая поездка «Ленкома» за рубеж, как я потом узнал, обошлась Кардену в два миллиона долларов. Кутюрье оказался истинным меценатом. Вспоминаем его добрым словом по сей день.
Леонида Броневого я знал сорок семь лет — с Московского областного театра. Тартаковский после «Семнадцати мгновений весны» пригласил его в спектакль «Три минуты Мартина Гроу». Броневого выкатывали на сцену в инвалидном кресле, он мычал, а публика в зале безумствовала. За роль без слов Исидор Михайлович платил «Мюллеру» девяносто девять рублей девяносто девять копеек за спектакль.
Непростым человеком был Леонид Сергеевич — не дай бог молвить слово поперек!
— Ваш Захаров — депутат, пусть он со своей Александрой...
— Леонид Сергеевич, Захаров специально для вас пишет роли, он к вам прекрасно относится!
— Да? Вы так думаете?
— Я не думаю, а знаю, заберите свои слова обратно.
Захаров нередко просил: «Марк Борисович, пожалуйста, возьмите на себя Броневого». Не хотел с ним связываться. Но за талант Броневому, как и Абдулову, прощалось все.
— Валерий Золотухин когда-то признался мне в интервью: «В театрах всегда пили». Вам приходилось кого-то за это наказывать?
— Слышали такую фамилию — Проскурин? Мы на гастролях в Югославии, и Виктор позволяет себе там то, что никому не разрешено. Вынуждены были отправить его в Москву. У нас такое не обсуждается.
В 1990 году я сделал ремонт в театральном буфете, и там стали с утра до вечера продавать алкоголь — виски, водку. Некоторые пугали: «Рискуете. Актеры сопьются». Однако подобного ни разу не случилось. Рыба гниет с головы. Мы с Захаровым не позволяли себе, артисты это видели. К слову, весь персонал два раза в день бесплатно кормим в своем буфете.
Открыл в театре сауну, один день там парятся актеры, другой — актрисы, третий — монтировщики. Сам не посещаю. Дома тоже имеется сауна, в которую ни разу не заходил. Актерам важно прийти в себя после тяжелой репетиции, снять напряжение. Еще держу высококлассного массажиста. Если кто-то потянул ногу, руку, спину — специалист приведет в норму.
В подмосковной Салтыковке на большом участке земли, принадлежавшем театру, на месте жутких дач мы построили несколько коттеджей, в которых одни актеры живут круглый год, другие выезжают туда летом с детьми.
Когда-то я пришел в разрушенный театр, не представляете, какие здесь были стены! «Ленком» занимает здание бывшего купеческого собрания, но долгие годы тут сидела организация под названием Дом политпросвещения. Памятник архитектуры пришел в ужасающее состояние, красоту заделали фанерой и закрасили зеленой нитрой. Мне подарили книгу 1914 года издания. В Ленинской библиотеке их осталось всего две. По этой книге я восстанавливал театр и каждый год что-то доделываю.
Еще я — глава «Директорской ложи театров Москвы». Мы регулярно устраиваем потрясающие вечера, приглашаем на них руководителей театров, в том числе провинциальных, причем бесплатно размещаем их в гостинице и даем возможность ходить на спектакли, а также директоров музеев — Третьяковки, Пушкинского, ректоров творческих вузов.
Так что забот хватает. Хватило бы сил осуществить задуманное...
Статьи по теме:
Свежие комментарии