Концерты «Поп-механики» представляли собой большие выставки: картины висели и в холле рок-клуба, и...
Концерты «Поп-механики» представляли собой большие выставки: картины висели и в холле рок-клуба, и в Ленинградском дворце молодежи. Как-то начали снимать их после выставки, и Тимур Новиков обрадованно закричал: «Сергей, это успех! Пять картин украли!»
— Родители сохранили записку, где моей рукой выведено: «Мама, я взял в шкафу тридцать рублей и уехал в Ленинград». Это был 1980 год, мне исполнилось четырнадцать. Конечно, я не знал, что в красивейшем городе на Неве, который так манил, придется буквально выживать. Я был полон надежд, хотел познакомиться с ребятами, занимавшимися подпольной музыкой, и с головой окунуться в эту культуру.
Первым препятствием между мной и городом мечты стала прописка. Ее отсутствие превращало жизнь в увлекательную шпионскую игру. Тех, кто жил без прописки, ловили милиция и КГБ. Иногда для этого проверяли документы, а когда появился рок-клуб, где как раз контролировали таких вот неподконтрольных, народ шерстили еще жестче. Когда я возник в рок-клубе, за мной стали внимательно наблюдать. Потому что на Рубиншейна, 13 появлялись какие-то дипломаты, иностранцы, а это уже подведомственная КГБ территория. Ведь в это время уже зарождалась «оранжевая революция».
Жил я тогда по друзьям, а то и в экзотических местах. Например одно время ночевал по кочегаркам, потому что была у меня целая группа товарищей (еще до Цоя), которые там работали. Для творческого человека того времени — поэта, писателя, музыканта — это было нормальным. Сутки через трое — удачный график, это давало больше свободного времени, хотя зарплату платили невысокую.
Как мы выживали тогда? Было непросто. Но взаимопомощь среди советских людей — штука удивительная. Периодически я с кем-нибудь снимал комнату, но чаще ночевал в котельных. На самом деле это были приятные, теплые и уютные места. Особенно прекрасные газовые котельные были в центре города, я до сих пор их вспоминаю.
Одна чистая, большая и хорошая кочегарка была при кожно-венерологическом диспансере. И мне иногда нужно было утром проходить мимо мусорных баков с кровяными тампонами, бинтами и ватой. Можете представить мои ощущения!
Какое-то время я жил на Софьи Перовской у Бори Гребенщикова, потом у Севы Гаккеля — виолончелиста «Аквариума» и у бас-гитариста «Аквариума» Саши Титова. И так далее — длинный список. Родители у всех были очень хорошими, а у Георгия Гурьянова, барабанщика «Кино», — так просто святыми. Точек для репетиций ни у кого не было, музыкальных инструментов тоже, и родители Гурьянова создавали все условия, чтобы группа могла играть прямо у них дома.
Спасибо Маргарите Викентьевне, которая уезжала на всю неделю на дачу, а квартира оставалась в нашем распоряжении. Приезжала на один день, привозила банки с вареньем, фрукты и овощи, дико радовалась всем ребятам: «Ой, Витенька дорогой, ой, Юрочка, здравствуй, ой, Сереженька, любимый ты мой...» — это было что-то невероятное, она относилась к нам как к своим родным детям. По большому счету, я другого отношения в семьях друзей и не припоминаю. Мама Антона Адасинского, который жил тогда на Съезжинской улице, тоже нас привечала. И мама Севы Гаккеля, и мама моего друга Евгения Смелкова... Я очень благодарен этим людям за то, что они с пониманием отнеслись к моей ситуации.
Решение задач с пропиской и проживанием отнимало много времени, но оно, в сущности, и являлось адаптацией к жизни. Когда ребенок уезжает от родителей, ему нужно пробиваться самому. Может, так оно и лучше, чем под опекой и контролем. Не считаю, что уехал рано, я многое узнал. И прежде чем оказался в кулинарном училище, прошел через ряд технических. Суровые были профессии: токарь к примеру. Но меня это не расстраивало, мне нравилось учиться. Почему в кулинарное? Холодный расчет. Нужно было питаться — это с одной стороны, а с другой — чище и уютнее, чем на заводе. Теперь мое училище называется Колледж кулинарного мастерства. А в военном билете у меня, кстати, написано: «Повар войскового питания в военное время».
— Вам много тепла дали родители друзей. А какие отношения у вас с родной семьей?
— Я очень люблю своих родителей. Они многое пережили. Мама мне в этом году в День Победы рассказала историю, которую я не знал раньше. Родом она из деревни в Ростовской области, что как раз стояла на оккупированной территории. У них в войну расквартировали десять немцев. Соседка крутила роман с офицером, и в какой-то момент бабушка не выдержала и сказала ей в глаза, что об этом думает. Та нажаловалась кавалеру, который тут же прибежал к бабушке в дом и начал размахивать оружием. Смотрит — а на лавках ребятишки маленькие сидят, шесть человек. Он что-то сказал по-немецки и приставил к виску пальцы — будто стреляет. А потом показал на детей. Бабушка поняла: мол, застрелил бы тебя, да киндеров много. Бабушка не растерялась, пошла в управу и нажаловалась главфашисту: «Ваш офицер хотел меня убить, а у меня шестеро». Смелой она была.
Мама моя, Анна Павловна Щербакова, всю жизнь работала поваром в Новороссийске, а папа, Анатолий Иванович Бугаев, работал маляром, но не простым маляром — таких сейчас называют дизайнерами интерьера. Я много времени в детстве проводил с отцом, а так как у меня был еще и брат Валера старше на десять лет, я и музыку «запрещенную» слушал, и хипповал, и ездил автостопом. Новороссийск — город портовый, моряки привозили кто пластинки, кто жвачку, джинсы. То, чего в СССР не хватало и превращало предметы народного спроса в идеологическое оружие.
Еще я много времени проводил с тетей Ирой, у нее с дядей Женей не было детей, на выходные им отдавали меня. Я обожал эти дни, так как тетя Ира работала библиотекарем и часто рекомендовала и давала мне читать книги. Я нередко бывал у нее на работе и на маленьком винограднике. Тетя Ира здорово помогала маме, у которой были еще мои брат и сестра — Валерий и Наташа.
Кстати, меня могло бы и не быть — мама хотела сделать аборт. На тот момент они с папой жили в какой-то съемной сараюшке, на руках двое детей, а тут еще один. Папа ее отговорил, и я появился. Ну а дальше все прелести жизни в СССР. Например у меня было подпольное крещение. Мне брат потом рассказывал: некоторые попы, которые втихую крестили людей, тут же сообщали об этом в КГБ. Другие, более честные, никуда не сообщали. Нам повезло: всех троих детей благополучно покрестили и на работе у родителей никто об этом не узнал, никто их не унижал. Так что с детства я и мои брат с сестрой были привязаны к защитной системе под названием христианство. Можно сказать, я подпольщик с детства.
А подростком я попал в круг людей, занимавшихся нелегальной музыкой и нелегальным искусством. Однажды поехал с мамой в турпоездку по линии профсоюза. Это был Крым, и добирались мы туда автобусом. Группа состояла из женщин-поварих, но был один мужчина-повар, к которому приезжал друг из Ленинграда. Это был музыкант Евгений Смелков, впоследствии игравший в «Странных играх». В 1976 году мне было десять, и лет до двенадцати мы переписывались с моим ленинградским товарищем. Иногда летом он приезжал в Новороссийск. А в тринадцать я на зимних каникулах поехал в город на Неве и буквально им заболел.
— Как вы встретились с Курехиным? Какое впечатление он произвел?
— Это и было во время моего визита в Ленинград на школьных каникулах. При ДК имени Ленсовета существовал клуб свободного джаза — музыки сложной для восприятия. В клубе выступал знаменитый тогда Владимир Чекасин, примерно в середине выступления он делал маневр: музыканты уходят со сцены, а зрители на нее приходят. То есть любой из зала может подняться и сыграть. Я был моложе, чем все подпольщики, бородатые мужики, но тем не менее выполз и стал стучать на барабанах. Опыт-то у меня был, я играл в школьном ансамбле. Рядом оказался и Курехин, после окончания концерта Сергей подошел ко мне, сообщил, что у него есть оркестр и он хотел бы пригласить меня в состав коллектива.
Я посмотрел на Сергея и сразу понял, что он какой-то «другой» человек, непохожий на остальных. И реакция у него другая, и улыбка другая, это как-то сразу проявилось, а потом и подтвердилось. Сережа стал близким для меня человеком на много лет. Сначала мы иногда играли вместе. Выступления тогда были микроскопическими: они проходили в квартирах, с чего, собственно, начинали Цой и Гребенщиков. Иногда появлялись смелые директора ДК, которые разрешали устраивать концерты. Но это было уже ближе к концу восьмидесятых, во времена рок-клуба. А до середины восьмидесятых были маленькие-маленькие концертишки, полная нелегальщина.
Еще мы организовывали выставки во время концертов в квартирах и клубах. Мы — это «Новые художники» во главе с Тимуром Новиковым, к которым я примкнул. Мы писали поверх отслуживших советских плакатов «Поп-механика» и расклеивали это прежде всего у себя в мастерской. Но в какой-то момент появился один француз. Он обратился ко всем нам, чтобы мы нарисовали плакаты «подпольной рок-музыки». Это был 1984 год, парень увез плакаты во Францию. Он дико полюбил Цоя, перевел все его песни на французский язык и даже их спел на родине в канун пятидесятилетия Виктора.
Во Франции недавно обнаружили ту самую кучу самодельных плакатов «Кино» и «Поп-механики». Таким образом фестиваль, посвященный Виктору и группе «Кино», который сейчас проходит в Arts Square Gallery на площади Искусств, обогатился нашими «шедеврами». Я хочу этот проект повезти потом по России, потому что он рассказывает не только красивую историю песен Виктора Цоя или картин группы «Новые художники», в которую входили Тимур Новиков, Андрей Крисанов, Георгий Гурьянов, но и историю борьбы с системой за свободу слова, свободу самовыражения.
— Это правда, что в «Поп-механике» вы не только играли, но и отвечали за животных?
— Играл я на ударных и «шумовых инструментах» — это все то, что выходило за рамки инструментов традиционных. «Поп-механика» использовала любые предметы, порождающие звуки. Есть уникальное фото инструмента под названием утюгон, который разработал Тимур Новиков. Да, и еще я отвечал за поведение животных, которые выходили на сцену и издавали нужные звуки.
Помню, мы приехали в Швецию (это была наша первая загранпоездка): огромный концерт и нужно на сцену вывести гусей, так как это один из символов страны. Нам дали очень породистую семейку этих птиц, они вышли на сцену в тот момент, когда пела одна из известных шведских оперных певиц. Я, погоняя прутиком, направил их на авансцену, они подошли к тому же микрофону, у которого стояла дива, и начали дружно гагакать. Красиво распелись, но вызвали ужасную реакцию певицы. Та обиделась, подумав, что над ней издеваются, и в слезах убежала со сцены. Это типичная реакция людей на выходки «Поп-механики», ее философия и проявлялась в таких вот незамысловатых вещах.
Иногда возникали технические сложности. К примеру концерт шел в Ленинградском дворце молодежи на втором этаже, и как провести туда лошадь по узкой лестнице — непонятно. Реализацией этих задумок я и занимался. Хотя многим они казались неоправданными и безумными. Слишком много усилий мы затрачивали на поиск животных.
— С Курехиным было легко? Многие считают его закрытым человеком.
— Это ерунда. Так говорят те, кто его не очень понимал. Более открытого и заряжающего своим магнетизмом человека я не встречал. Степень его радости общения и радости общения с ним была зашкаливающей. Он был как бензин, который выливают на творческую искру, и она разгорается. С ним было интересно, я многому у него учился, Курехин был носителем недоступных большинству знаний. Он был убежденным книжником: много времени проводил за их поиском, покупал, менял... Когда появилась возможность, даже издал парочку книг. Он разбирался в сложных дисциплинах: богословии, философии, музыковедении. А наше время было временем устной передачи информации об искусстве и творчестве. Прочесть что-то о Кандинском, Малевиче, Джоне Кейдже было нельзя, это можно было услышать лишь в чьем-нибудь пересказе.
Курехин объединил всех — художников и музыкантов. Одна акция «С Новым годом!» в рок-клубе чего стоила. Московские и ленинградские художники вместе нарисовали огромную картинюгу прямо на сцене. Эти десять метров потом были разрезаны. Часть полотна лежит в Государственном Русском музее, часть в Центре Курехина, какие-то куски разошлись по частным коллекциям. Желание творить что-то вместе на тот момент было огромным у всего андеграунда. Особенно это отличало «Поп-механику».
— Как вы расстались с Курехиным?
— Мы практически не расставались до тех пор, пока не пришел момент его перехода в иные миры. Уходил он долго. Сергей испытывал дичайшую боль, в один из моих последних визитов к нему в больницу он свою боль описывал. О том, что конкретно он переживал именно этой ночью, Сергей рассказывал с невероятным изяществом, с улыбкой. Еще и философствовал, что никакой боли в реальности не существует, есть только наши субъективные о ней представления.
На самом деле он давно ходил по краю, чудом не падая в пропасть. Во время первого визита Курехина в Нью-Йорк у него вытащили занозу, которая находилась в глазном яблоке и уже дошла до середины глаза, сама туда постепенно затягивалась. Произошло все случайно и даже нашло какое-то отражение в фильме Дебижева «Два капитана 2». Я встретил Курехина в аэропорту и сказал ему, что без очков хожу, линзы вставил, очень круто. Он обрадовался: «Я тоже хочу!» Повел его к врачу, Сережа сел в кресло. Окулист взглянул в его глаза, подозвал меня: «Посмотри, что там». Я увидел, что у него прямо из глаза торчит просто бревно. Причем торчит таким образом, что и верхнее, и нижнее веко уже не задевает. Доктор сообщил: «Если бы вы пришли через день, через два, через три, Сергей бы точно ослеп, в лучшем случае на один глаз». Достал пинцет и — хоп! — вырвал занозу. Такой вот технический момент, но почему-то мне запомнился, и даже имя этого врача вошло в фильм Дебижева как главного управленца всеми событиями времен Первой мировой.
— В Россию зачастила Джоанна Стингрей. Она издает свои фото и воспоминания о той эпохе...
— И прекрасно. Интервью, которые брала у ребят Джоанна Стингрей в восьмидесятые, я с удовольствием перечитываю. Видно, конечно, что эти люди отличаются от сегодняшних и говорится это в других условиях, чем сегодняшние, но Цой очень четко формулирует мысль о желании исполнять песни, написанные им самим, и нежелании исполнять песни, написанные кем-то другим. Вот это по большому счету и есть прямое влияние нашего поколения восьмидесятых на переформатирование культурной поверхности нашей страны. Был отказ от того, что существует надполье и подполье, благодаря тому, что мы проводили свои концерты, все это превратилось в целостный организм. В городе проходят выставки, посвященные рок-клубу, но там идет речь о других вещах. Важных, конечно, но... Речи о свободе творчества нет, хотя, на мой взгляд, это самое главное.
Современная молодежь ведь не понимает, что не всегда было так, как сейчас: делай что хочешь и пой что хочешь. Они думают: «А, Цой, пел какие-то песенки...» Цой из-за своих песен страдал и был очень напуган. Из интервью Джоанны Стингрей с Виктором это понятно. «Я очень хочу петь свои песни... — говорит Виктор, а дальше идет фраза: — Даже если меня посадят в тюрьму, я и там найду гитару и буду петь свои песни». Странные мысли с современной точки зрения. Это мышление революционера и подпольщика, готового пострадать за правду. Важно, чтобы молодежь поняла: свобода творчества приобретена и завоевана нами. И мне кажется, это произошло в СССР впервые за всю его историю.
Однажды мне представился случай увидеть рассекреченные документы ФБР о том, что некая Джоанна Стингрей ездит в Советский Союз и с ней ездит ее сестра. Сестру остановили на границе с картинами советских художников. Она сказала, что это ее собственные картины, но на самом деле они были подписаны русскими именами. Она их в итоге провезла, но скандал был большой. Остался красивый документ. Ведь в то время американцев, приезжавших в СССР, можно было посчитать по пальцам одной руки. Тогда же была сильная напряженность между нашей страной и США, так что все приезды и отъезды Джоанны были тщательно задокументированы.
К слову, не все знают о контакте тогдашних художников с культовым Энди Уорхолом. А это не менее важно, чем выход в Америке пластинки Red Wave, где были группы «Аквариум», «Кино», «Алиса» и «Странные игры». Энди Уорхол получил в подарок произведения художников из Ленинграда, а в ответ прислал нам шесть банок супа «Кэмпбелл» и книгу «Философия Энди Уорхола (от A к Б и наоборот)». Я даже недавно нашел фотографию, где Цой стоит на фоне своей банки. Одна банка приехала Гребенщикову, вторая — Курехину, третья — Тимуру Новикову, четвертая — Цою, пятая — Олегу Котельникову и шестая — мне. Тимур подарил свою банку Эрмитажу, а у меня оказалось две банки — мне отдал суп БГ. Они и книга Уорхола стоят у меня на кухне. У меня сохранились другие вещи, присланные Уорхолом. А серия фото с банками представлена на нашей выставке.
— Когда вы четко почувствовали, что эпоха рок-клуба заканчивается?
— В обычной жизни стали реализовываться те принципы, которые были когда-то разрешены только на территории рок-клуба. Он был местом для таких людей, как Цой, Курехин, там существовала свобода слова. То есть тот же самый Цой мог прийти и начать петь свои песни под гитару, пройдя очень простую форму регистрации текстов. Литовали все знакомые нам люди... А потом появился Горбачев, подпольный рок разрешили. Начались гастроли, концерты. Фильм «Асса» как раз этим заканчивается. Цой приходит устраиваться на работу, ему говорят: «Вы, ребятки, пользуетесь отчаянным положением администрации ресторана: кому-то ведь надо в оркестре играть». То есть изменилось время, отношение к этим вещам. То, что раньше можно было в маленьком клубе художественной самодеятельности, стало возможным на больших стадионах.
— Как вас нашел Соловьев?
— Через Бориса Гребенщикова. Пробы были формальными, чтобы показать материал на «Мосфильме». «Асса» снималась в Москве, Ялте, часть в квартире, где я сейчас живу. В каких-то вопросах Соловьев был моим учителем, в чем-то мы были на равных. В смысле по-человечески на равных, а там, где он действительно был огромным профессионалом, нужны были его советы, рекомендации.
В кино я до этого не снимался, но ведь речь шла не о том, что нужно было как-то сверхперевоплощаться, и не о том, как иным актерам приходится менять язык и произношение. В этом отношении все было достаточно легко. Важно, что рядом находились люди, которые на тот момент уже проделали колоссальную работу. У Соловьева на площадке присутствовал невероятный оператор-постановщик Павел Тимофеевич Лебешев, который снял очень много знаменитых фильмов, получивших массу международных наград. Он был очень быстрым и очень точным, давал советы, рекомендации, прислушиваться к которым мне было достаточно для того, чтобы нормально исполнять роль.
Режиссер Соловьев согласился снимать не только меня. Ну, например, говорю: «Я играю сейчас в группе «Кино», не хочу с ребятами расставаться и вам будет интересно. Давайте сходим на концерт». Он сходил на концерт, увидел, что это не только интересно, но и вообще что-то другое. Он много где это описывал. Соловьев Сергей Александрович оказался человеком очень открытым, очень творческим. Когда он увидел, что речь идет о таких же творческих людях, его это дико обрадовало, и естественно, он пригласил всю группу «Кино» поучаствовать в проекте «Асса».
Гребенщиков был композитором фильма. Помимо того что там использовались его песни, он писал еще и все то, что было необходимо для озвучки. С этим связаны интересные моменты. От «Мосфильма» над каждой картиной назначался музыкальный редактор — уши Родины. А у нас весь фильм состоял из каких-то странных шумов. Например когда Гребенщиков записал к озвучке монолога «майора» скрип электрогитары с электробритвой, это вызвало огромную неприязнь со стороны музыкального редактора, который сказал, что «такие частоты у нас в советском кино вообще не используются». Вот и это принципиальный момент: до ушей советского человека не доходили какие-то спектры звука, которые воспринимались как шум, потом этим стала заниматься «Поп-механика».
— «Асса» стала культовой с момента премьеры. Популярность, которая на вас свалилась, повлияла на творческую жизнь и коммерческий успех?
— И да и нет. С одной стороны, и для меня, и для Цоя закончился период подполья, то есть нам не было нужно куда-то устраиваться на работу, начались гастрольные темы. Но вот с другой стороны — жизнь не изменилась, хотя на тот момент появилось много предложений сниматься в кино. К счастью, я принял правильное решение и сниматься не стал. Все-таки это сложная профессия, в нее не так легко войти, учитывая, что у нас начались концерты, выставок очень много понеслось, и я не пошел по пути киноартиста. Снялся пару раз в эпизодах, и только.
— Как вы сблизились с Цоем?
— Очень естественно все произошло. Он, в принципе, как появился? К тому моменту Боря Гребенщиков уже стал апологетом всей русской рок-музыки и к нему стягивались со всей страны люди, которые мало-мальски что-то понимали, чувствовали. Цой тронул его, Виктора все сразу очень полюбили. Потом начались движения по поиску им музыкантов, а мы уже дружили с Георгием Гурьяновым, который стал потом барабанщиком «Кино». Я тоже стучал на барабанах, но был слабым и худым, долгих изнурительных концертов не выдерживал. Поэтому мы в какой-то момент стали заниматься игрой на барабанах вдвоем, что тоже придавало определенный антураж группе «Кино». А иногда просто спасало. В то время, когда милиция врывалась на концерты, вырубало звук. И вот однажды у нас в Москве вырубили звук, а барабаны не вырубили. Запись историческая есть, по-моему, 1983 года, как Цой поет под ударные инструменты: «Электричка везет меня туда, куда я не хочу». На тот момент это было показателем отношения к року, но все менялось. И после фильма «Асса» группа «Кино» стала популярным коллективом.
— Вы состояли в группе «Новые художники». Расскажите о ней.
— Группа «Новые художники» напрямую связана с появлением в СССР первой неофициальной галереи под названием «Асса», где происходили многие исторические съемки. Мастерская Тимура Новикова стала привлекательным тусовочным и творческим местом. Когда появилась «Поп-механика», художники с ней объединились, Тимур или Олег Котельников, к примеру, часто рисовали задник для выступления Цоя, а концерты «Поп-механики» представляли собой большие выставки: картины висели и в холле рок-клуба, и в Ленинградском дворце молодежи. Как-то начали снимать их после выставки, и Тимур Новиков обрадованно закричал: «Сергей, это успех! Пять картин украли!» Он радовался совершенно искренне.
— Какой народ собирался у Новикова?
— Абсолютно разный. От маргиналов всех мастей до физиков-ядерщиков, страдавших от отсутствия культурной информации. И общения им не хватало, а у Новикова часто завязывались дискуссии. Рядом с Курехиным был выдающийся поэт Аркадий Драгомощенко. Форма диалога порождала новые идеи, которые Курехин с «Поп-механикой» воплощал на сцене в виде перформансов.
— В одно время Курехин стал хорошо зарабатывать. Он любил деньги?
— В те времена деньги не решали вопросов, которые решают сейчас. Ты мог купить машину, но не мог полететь в Австралию, чтобы исполнить концерт с кенгуру. Сережа пользовался деньгами прежде всего для воплощения своих задумок. С появлением денег увеличивались масштабы шоу «Поп-механики», становилось возможным оплачивать оркестры к примеру. Не было зацикленности на деньгах у людей из подполья.
— А когда у вас закончились скитания и появился свой дом?
— Болезненная для меня тема. У меня все время происходили какие-то приключения: то я что-то неправильно оформлял, то меня кто-то подставлял... Утешало только то, что домом стал весь мир, мы много путешествовали и имели возможность общаться с разными культурами и странами. А первая квартира появилась у меня уже после фильма «Асса». На съемках я познакомился с Иреной Куксенайте — моей любимой первой женой, и она родила мне двоих детей, так что я приобрел квартиру на Миллионной. Почти одновременно со мной Курехин купил квартиру на Малой Морской. Мы смеялись: как удобно нам будет в старости ходить друг к другу на чай, это же совсем близко — только пересечь Дворцовую площадь. Через два дня после этого разговора его увезли на скорой в больницу и выяснилось, что Сережа обладатель редчайшего заболевания — у него саркома сердца. Помню, Девятого мая у нас был концерт в Германии, на который мы поехали уже без него.
— Долго ухаживали за своей первой женой?
— Достаточно долго. Началось все на съемочной площадке, а длилось почти год. Потом она переехала из Москвы ко мне. Наш роман развивался параллельно роману Цоя с Наташей Разлоговой. Мы прожили с Иреной двадцать лет, а познакомились очень смешно.
Опытный помощник режиссера в какой-то момент подозвал меня: «Мы надолго едем в экспедицию. У нас есть три второстепенные роли девушек-красавиц. Посмотри альбом, может, тебе кто-то приглянется...» Передо мной лежали несколько толстых альбомов с портретами актрис. Просмотрев их, я указал на девушку, которая и стала моей женой, — на Ирену Куксенайте.
Мой старший сын Илья окончил педагогический университет, он лингвист. Дочка Екатерина в этом году окончила школу. Последние пять лет изучает японский язык, мы хотели отправить ее поучиться в Японию, но в связи с пандемией пока не получается.
Со второй супругой у нас случилась любовь с первого взгляда. С Анной мы встретились на Невском проспекте, через дорогу от того места, где раньше находилось знаменитое кафе «Сайгон». Я общался со своей давней приятельницей — мы вместе делали передачу на радио, а она была с подружкой, с которой вместе работала в театре. Подружка (цифровой художник, или digital artist) мне очень понравилась, это трансформировалось в роман, а потом в то, что у меня появилось еще двое детей. К счастью, мои дети очень дружат между собой.
Я папа страстный. Всегда присутствую при родах своих детей. Помню, когда рождался мой старший сын, я упал и ударился головой об пол прямо в роддоме на «Чернышевской». Стараюсь уделять много внимания детям. У меня два малыша, а так как опыта становится все больше, даже подумывал сделать блог для пап: как менять памперсы, как получать от общения с ребенком удовольствие. Ведь есть барьеры, которые молодые папы с трудом преодолевают.
Рассказываю своим детям о планете Земля, пытаюсь разъяснить им мироустройство, как люди общаются с другими существами, стараюсь передать свой опыт. Конечно, я за ними ухаживаю. Вот сейчас жена повела старшего Луку в садик, а я сижу дома с Никоном. Скоро его переодену, поведу гулять, потом поменяю памперсы и положу спать. Потом еще покормлю... К сожалению, я выбрал не самую правильную профессию. Так получилось, что мы, художники, в процессе капиталистической трансформации общества вытеснены на периферию. Я бы рад был иметь больше детей, десятерых мог бы воспитать, но, к сожалению, государство этому не способствует.
— Наступило время гласности. Подпольные группы легализовались. Бороться стало не за что и не с кем. Вы не оказались на какое-то время в тупике?
— А дело не в борьбе. Если говорить о борьбе за выживание — она продолжается. И подполье снова начинает образовываться. Это происходит из-за незнания чиновников, чем занимается культура. А она занимается, не побоюсь этого слова, исследованием граней человеческой души и ее чувствительности. Идет борьба за возможность заниматься этими исследованиями. Внутри нашей целостной культуры снова начинается раскол на западников и остальных. Борьба — это не самоцель. У меня такое ощущение, что бюрократы хотят разорвать целостность культуры, используя для этого специфические аргументы — кто-то приколачивает гвоздем к Красной площади ухо и другие части тела, а это представляют мейнстримом русского авангарда.
Вы никогда не услышите в новостях о подлинно интересных русских художниках. Но каждый день будете слышать о том, что какой-нибудь Бэнкси продает свою картину за полтора миллиона и ее тут же разрезает шредер. Зачем нам об этом рассказывают? Какое он имеет к нам отношение? Я наблюдаю в молодежной среде отсутствие желания взаимодействовать с официозом, что лично для меня обидно. Хочется видеть полноценный корабль, стремительно несущийся по волнам океана мировой культуры.
— Одно время вы были помощником депутата, чем занимались?
— Я всегда занимаюсь одним и тем же: устраиваю выставки в различных странах, просто об этом у нас мало кто знает. Если вы наберете мою фамилию на английском языке, сразу найдете массу ревю в таких крупных изданиях, как New York Times, Artforum и прочие. Но в нашей стране деятельность российских художников, к сожалению, не освещается. Все, что выходит в СМИ, подчинено небольшой группе и их интересам. Раньше это были такие люди, как Зураб Церетели. Сейчас — Ксения Собчак и Сергей Шнуров. Получается — они лицо нашей культуры, а мы, как сказал бы товарищ Сталин, г... русской культуры.
— У вас есть дальние планы? Несиюминутные. Есть большая мечта?
— Как только ученые доработают квантовый компьютер и начнутся запуски людей в неизведанные пространства, я хотел бы быть в числе первых. Хотел бы стать Гагариным новых, пока несуществующих пространств. Просьба цифровые пространства не предлагать!
Статьи по теме:
Свежие комментарии