«Мы с режиссером искали правильную интонацию. И вдруг он мне говорит: «Николай Максимович, а как вы гневаетесь?» Я ответил: «О, Юра, лучше вам этого не видеть, лучше этого не видеть никому», — рассказывает премьер Большого театра и ректор Академии Русского балета имени Вагановой Николай Цискаридзе.
— Николай, мы традиционно с вами делаем предновогоднюю обложку. Мне кажется, уходящий год у вас был удачный — премьера «Кабалы святош» в МХТ, выпуск вашего курса в Академии Русского балета, успешные зарубежные гастроли в Бахрейне и в Бразилии — обо всем этом хочется поговорить…
— Для меня, конечно, самой важной была работа в МХТ — просто потому, что я очень давно был лишен творческой жизни. А театральное творчество еще и отличается от того, которым я всегда занимался, в нем другие законы. Это безумно интересно, но и безумно тяжело — в моем возрасте быть новичком. Получается, я переживаю то же самое, что те дети, которые пришли поступать в Школу-студию МХАТ. Я иногда бегал обедать в кафе «Академия» напротив и наблюдал за этими абитуриентами. И думал: знали бы они, что я тоже начинающий, просто мне на 30 лет больше. Но мне, притом что навыков в этой профессии у меня столько же, сколько и у них, сразу разрешили войти со служебного входа и занять одну из премьерских гримерок. И вот это, конечно, немножко как сказка.
— «Кабала святош» — тот спектакль, на который впервые в жизни мне пришлось покупать билет самой. Попасть на премьеру было невероятно трудно, практически нереально, помогло лишь чудо.
И я как зритель очень благодарна вам за созданный образ, трудно представить в роли Людовика XIV кого-то другого. Вы были абсолютно органичны, не зря вас называют открытием года. Какие у вас были ощущения, когда вам несла цветы сама Марина Неелова?— То, что Марина просто пришла, для меня самое главное. Ольга Волкова, мама нашего замечательного артиста Вани Волкова, смотрела дважды, на прогоне и на одном из первых спектаклей. И после она зашла в гримерку, принесла мне книгу, подписала, наговорила много теплых, поддерживающих слов, и мне это тоже было очень приятно и важно.
— Можете представить вашу маму на премьере? Она ведь была известной театралкой и водила вас во все лучшие театры, в том числе и во МХАТ, на легендарные спектакли. А тут — занавес с чайкой, и вы на сцене…
— Ой, она, наверное, очень бы переживала, крестилась и молилась весь спектакль. Но я с этой чайкой мечтал сфотографироваться с детства, когда посмотрел «Синюю птицу». И я был так счастлив, когда на премьере сказал: «Вот сейчас я заслужил право сфотографироваться с чайкой».
— Это, конечно, удивительный поворот в вашей судьбе.
— Удивительный! Я сам не ожидал. Вы знаете, я помню свой дебют в балете. Первая роль — Щелкунчик, а я безумно о ней мечтал с самого-самого детства. И вот уже начинается второй акт, мы качаемся в лодочке, и я своей партнерше шепчу: «Ну все, я самый счастливый человек, моя мечта сбылась». А она была опытная женщина, и она мне таким басом ответила: «Аппетит приходит во время еды». На следующий день я побежал просить новую роль… Сейчас я боюсь загадывать, что будет дальше. Я понимаю, как мне повезло попасть в МХТ, потому что куда уж круче. А с другой стороны, я понимаю и какой это риск. Я невероятно благодарен тем людям, которые рискнули. Сама идея пришла Юрию Квятковскому, который ставил спектакль. Но если бы это предложение не сделал мой обожаемый артист Константин Хабенский, с которым к тому моменту я лично не был знаком, я бы, конечно, никогда не согласился. Кстати, я как-то думал, а кто бы на меня произвел большее впечатление, чем Хабенский с предложением сыграть Людовика? И понял — Марлон Брандо…
— «Король-солнце» показался вам интересным персонажем?
— Конечно, я и раньше интересовался этой фигурой, он создал много чего, в том числе и мою профессию… Теперь же я знаю про него все. Многое зафиксировано: что и когда он говорил, во что был одет, с кем спал, что ел, какой у него был стул…
Первая, кому я сообщил новость о том, что буду играть Людовика, — Марина Неелова, человек мне дорогой и любимый, чье мнение в профессии для меня очень важно. И я долго подъезжал к этой теме, не сразу смог ей сознаться, стеснялся. А когда сказал, у Марины так лукаво блеснул глаз, она показала немножко улыбку Воланда и выдала потрясающую фразу: «Зная вашу дотошность, я представляю, сколько вы уже прочитали и просмотрели и какая каша у вас в голове».
Она не ошиблась. Когда я пришел на первую встречу с Константином Юрьевичем и Юрием Львовичем, был подготовлен масштабно.
— Что оказалось сложнее всего на драматической сцене?
— Открыть рот. Это было очень сложно и страшно. Я тридцать лет танцевал и точно понимаю свой организм, правильно ли я выполнил этот прыжок, хорошо ли оттолкнулся, попал ли на ось. А на сцене МХТ я не понимал, насколько правильно что-то делаю. Хотя когда-то, на первом курсе, меня учила актерскому мастерству Татьяна Ильинична Гулевич-Васильева, педагог кафедры сценической речи Школы-студии МХАТ. Она многое дала.
— Вы сами с собой дома репетировали или у вас были зрители?
— Я и в одиночестве репетировал, и общественность привлекал. Например, свою подругу Наташу Курдюбову, актрису Театра Фоменко. Еще мне помогала подруга детства Вероника Ицкович — это супруга Егора Дружинина, она чуть старше меня, мы вместе учились в Тбилисском хореографическом училище. Но потом она окончила ЛГИТМиК — на два года позже Хабенского и Пореченкова. Когда я отдыхал в Грузии, Ника мне позвонила: «Я к тебе прилечу». Она была у меня неделю. Помню, она в море плавает, а у меня большой круг, я на нем лежу, текст повторяю, и тут она подплывает: «Лучше попробуй так» — и отплывает...
Ну и конечно, мы много работали с Юрием Квятковским, с моими партнерами по сцене, за каждым из которых я ходил и наблюдал… Мне нужен был контакт и обратная реакция. Я и Косте говорил: «Понимаете, я артист балета, привык делать то, что мне сказали, мне надо делать замечания и давать четкие указания». А этого не было. И я не мог понять, вот сейчас я правильно играю или нет.
Над многими сценами работали мучительно. К счастью, Квятковский уделял мне времени столько, сколько нужно. Когда мы делали сцену с Муарроном, он долго ходил ко мне, мы и так читали, и этак читали, искали правильную интонацию. И вдруг он говорит: «Николай Максимович, а как вы гневаетесь?» Я ответил: «О, Юра, лучше вам этого не видеть, лучше этого не видеть никому». Думаю, ну как объяснить ему? Его и так, в принципе, предупредили, что я сволочь, гадина, что ем людей, что весь балетный мир меня ненавидит. Но все же и правда: а как я гневаюсь? Стал вспоминать…
А я параллельно готовил в Академии Русского балета госэкзамен у девочек, которых вел последние три года. Девочки чудные, замечательные, но они меня доводили иногда до такого состояния! А госэкзамен близится, и я не то чтобы хочу на них ругаться, но мне же надо добиться результата, чтобы у них хорошее распределение по театрам было. И вот на одном уроке они довели меня до белого каления. Эта картинка и всплыла в памяти: я стою и кому-то что-то очень тихо и жестко говорю, глядя в зеркало на самого себя. В эту секунду я осознал, что, когда я гневаюсь на человека, не смотрю на него и ни в коем случае не повышаю голос. Потому что для меня этот человек как бы исчезает. И я пришел к Юре: «Поставьте мне большое зеркало, я буду одеваться, а Муаррон — стараться попасться мне на глаза». И Юра придумал замечательную сцену с зеркалами.
Дальше мы долго искали, как лучше выстроить сцену: король объявляет Мольеру свое решение отобрать у него все. Я и наступал на Хабенского, и просто сидел на троне… И вдруг мне Юра задал вопрос: «Николай, а как вы в вашем воображении это видите?» Я подумал и говорю: «Помните мультфильм «Заколдованный мальчик» про Нильса и диких гусей? Там статуя короля с пьедестала разговаривает с маленьким Нильсом и потом к нему спускается». И Юра придумал, что я стою в полном облачении, что меня рисуют, и после этого мне стало понятно, о чем я играю.
— Вы вообще чем-то похожи на Людовика?
— Мы совпадаем во многом, мне очень понятен этот человек. Первое: его мама, как и моя, была «катком». Она его очень любила, и он ее безумно любил, но с определенного момента она права голоса не имела. Но, когда она умерла, он сказал, что она была величественней любого короля. Моя мама тоже была сильной женщиной и умела раскатать кого угодно.
Второе: он очень был брезгливый человек, что касалось человеческих отношений. Для него предатель умирал в секунду, переставал существовать, в его сторону Людовик и головы не поворачивал. Это абсолютно мой характер. Мне говорят: «Ты не умеешь прощать». Но я не хочу прощать. Не знаю как. Я просто не хочу в этом участвовать больше.
Потом, расписание: точность — вежливость королей. Это Людовик сказал, но я этому следую. В моей профессии иначе нельзя. Ну и наконец, ко мне всегда приковано внимание, Людовик тоже так жил, постоянно был на людях.
— Вам очень идут костюмы той эпохи…
— Как-то в самом начале истории я осторожно спросил Костю: «Скажи, а мы будем играть в трениках или?..» Он мне сказал: «В исторических костюмах». «Ну, это мина замедленного действия, не буду вас пугать», — подумал я про себя. Костюмы мне идут. И они — 95 процентов успеха роли. От костюма зависит, как вы сядете, как вы встанете, как вы пройдете. Я сразу сказал, что, так как Людовик был маленького роста, он ходил на высоких каблуках. Мне сделали туфли, и я ходил весь репетиционный процесс на огромных каблуках, потому что надо привыкнуть. Я торжествовал…
А потом был прогон. Ой, какой это ужас — услышать себя в первый раз! Потому что до этого как было? Все ходили, репетировали, что-то тихо начитывали с листочка. Я там что-то себе изображал и говорил. И вдруг мы вышли на сцену, и все, кроме меня, стали играть… Я потом сел в зале и наблюдал, кто как играет. И к каждому стал себя мысленно пристраивать, в объем себя вписывать. Я же понимал, что, если начну жестикулировать, уберу людей со сцены. Или выдам звук, а он получится глупым…
И я стал нещадно воровать у моего любимого Петра Наумовича Фоменко, чьи спектакли смотрел по многу раз. Вот сцена с мороженым — это его «Театральный роман».
— Вы не боялись забыть текст?
— Нет, я боялся другого — своей реакции на публику, которая сидит очень близко. Потому что в Большом театре зрители далеко, они живут своей жизнью, мы своей, и между нами оркестровая яма. А тут первый прогон, открывается занавес, а я стою… Одно дело, я бы танцевал, а тут я должен выйти и произнести первую фразу. Выхожу, сидят люди (это были студенты Школы-студии МХАТ и работники театра). Я их краем глаза вижу, стараюсь на них не смотреть, но слышу, что пошел шепот. Кошмарное ощущение. Не знаю, как доиграл эту сцену. Но на следующий день Ирина Израилевна Арцис, мама моего друга детства Славы Голубина, которая преподает в Школе-студии МХАТ, написала мне: «Ты знаешь, о тебе говорят хорошо». И мне стало так приятно!
А потом у нас был второй прогон — уже основной, генеральная репетиция для артистов театра и для пап с мамами. И опять было сложно, потому что я боюсь артистов.
— Почему? Разве внутренняя кухня драматического театра так уж отличается от балетной?
— Это совсем другой мир! Режиссер, узнав, что я на репетиции за полчаса прихожу, позвонил мне и сказал: «Николай, не приходите вовремя, нет уверенности, что мы сразу начнем». В балете такое невозможно. Театр — новый, жутко прекрасный мир, который я только еще узнаю.
— Вам уже знакомы многие миры: телевидение, например…
— Да, мне повезло — меня приглашали и на телевидение, и в кукольный театр, и в мюзиклы, и вот теперь в драму. Знаете, кому-то кажется, что я весь соткан из блесток и мишуры, но я абсолютный интроверт. И те люди, которые меня видят дома, знают, что, если можно, я с дивана не встану, не оденусь, а в сторону ванной пойду, если уже очень надо, а так — нет. Понимаете, я нечаянно попал в профессию, которая требует жесткой дисциплины. И меня с детства пугали Богом, моя няня все время говорила, показывая на иконы: «Бог не Тимошка!» — и уходила. И как потом шалить в комнате?
— А как в итоге сдали экзамен ваши девочки в академии, за которых вы так переживали?
— То, что я отвлекался на МХТ, смягчило ситуацию, потому что я волновался до такой степени, что мой заместитель Жанна Аюпова, близко зная меня много лет, принесла таблетки и сказала: «Попей по полтаблеточки на ночь, чтобы хотя бы спать…» Ну потому что как тут спать? Это же и мой экзамен! На самом деле наши ученики, пока сами не станут педагогами, не поймут, что мы чувствуем.
Сегодня в интернете увидел двух своих учеников в одном из балетов, и я испытал жуткую боль разочарования, потому что они плохо танцевали. Я послал ссылку Жанне, думал, может быть, мне только кажется, что плохо. Но когда она написала мне: «И им не стыдно?» — я понял, что не ошибся. Да, они давно уже самостоятельные люди, но позор от их выступлений ощущает педагог.
— А кем вы гордитесь?
— Очень многими! Вот вы спросили про выпуск этого года — из 11 девочек одна в Большом, пять в Мариинском, одна в Новосибирске, две в Театре Станиславского, одна в Михайловском, одна в Нижнем Новгороде. Мы продолжаем общаться, у нас есть общий чат — «папины дочки». Мы как писали друг другу, так и пишем туда. Правда, я редко кого могу повидать, у них уже другая жизнь, свое расписание.
— У ваших «папиных дочек» еще не будет отмечено в дипломе, что это высшее образование? Ведь вы добились, чтобы образованию в Академии Русского балета дали статус высшего…
— Это касается только тех, кто поступит в 2026 году и после. Добиться было сложно. Сначала мы общались с Министерством культуры, потом с Министерством образования, нам очень помогли в Рособрнадзоре, где услышали мои аргументы. Они к нам приехали, я все показывал, объяснял, а потом все как-то сложилось. И еще помог Совет Федерации своей благосклонностью.
— Как долго вы этим занимались?
— Шесть лет. А последние полтора года очень активно.
— Это касается только учеников Академии Вагановой?
— Пока да, мы вошли в этот эксперимент. Надеюсь, он пройдет хорошо, тогда это распространится еще на некоторые школы, допустим на московскую.
— Николай, когда что-то удается: вот явно есть успех у «Кабалы святош» или вы добились высшего образования для ваших детей, — как вы себя хвалите?
— Вы будете смеяться, но я вообще не сомневаюсь в себе. Но когда что-то удается, у меня наступает жуткое опустошение. Я процесс люблю больше. Ну то есть, когда получилось, я какую-то секунду радуюсь, но вскоре чувствую — образовалась пустота и ее надо заполнить чем-то. Начинаешь опять искать. Вообще, люди делятся на две категории: есть вампиры, а есть доноры. И вампиров в сотни раз больше, чем доноров, во всех сферах, не только в искусстве.
А мы, люди, которые умеют отдавать, особенно энергию, делаем это с большим удовольствием, по-другому просто жить не можем. Все хорошие, настоящие артисты, которых действительно безумно любят, они, конечно, доноры.
— Но и донорам надо где-то брать энергию. Что вас питает?
— Искусство. Каждый раз, когда я хочу увидеть красоту, ставлю фильмы с Вивьен Ли. А если не ее, то любой советский мультик. Или просто вкусно ем, и мне хорошо.
Я очень счастлив, что у меня было такое детство, что много был один и умел сам с собой играть. Я и сейчас большой фантазер… Моментально куда-то проваливаюсь, мне кажется, что я космонавт или я повар. Мне не надо вставать с дивана, чтобы переместиться в другой мир.
— К счастью, с дивана вы все же постоянно встаете. Вы же еще грандиозную штуку сделали: стали вывозить своих детей на большие, серьезные гастроли. Это очень важно: видеть мир, получать опыт, профессионалу так легче состояться.
— Мне кажется, когда вы куда-то едете и что-то делаете вместе, это такой немножко пионерский лагерь. И ученики к тебе по-другому начинают относиться... Вот сейчас в Бахрейне к нам на сцену чрезвычайный и полномочный посол России Алексей Владимирович Скосырев привел много послов разных стран, они общались с детьми, фотографировались, выражали свою благодарность. Мы потом ужинали с послом, он в какой-то момент сказал: «Дети вас так любят, они вас вообще не боятся». Я говорю: «А чего меня бояться? Они выросли со мной. Другое дело, что я могу их поругать за шалость какую-то, а так я их очень люблю».
То, что человек из политической элиты вдруг обратил внимание на то, как дети ко мне относятся, — это очень мне приятно. И я не первый раз такое слышу, разные люди, которые наблюдают за академией, приходят и говорят подобное. Это надо заслужить, это высшая награда.
— Неужели дети вас совсем не боятся? А как же авторитет?
— Они четко понимают, что надо стараться, когда я прихожу на репетицию. Меня поэтому педагоги часто просят: «Придите, пожалуйста, посидите, потому что сразу по-другому все идет…»
— Сразу чистовая работа, не черновик.
— Да. Но не страх нужен, а именно чувство, что вот перед этим человеком не чистовика не может быть.
— Какой у вас был репертуар на зарубежных гастролях? Как вы вообще проводили время?
— В Бахрейн мы возили «Фею кукол» и еще кусочки из «Щелкунчика». А в Бразилию — кусочки из выпускного концерта. Понимаете, мы же не труппа, мы школа. У нас не очень большой репертуар.
В свободное время мы знакомились со страной. В Бразилии довелось попробовать муравьев, крокодилов и акул. Правда, это я сам пошел есть муравьев с картошкой. Детьми не рисковал. У них было прекрасное трехразовое питание. А вот достопримечательности мы везде смотрим вместе, я договариваюсь, чтобы экскурсии устраивали не только мне, но и всем. Стараюсь, чтобы дети познакомились с историей, с красотой, с другой культурой.
— Вы были в Китае, но без детей, какие впечатления у вас от этой страны?
— Я ездил с Алиной Кабаевой на «Небесную грацию», был там ведущим, потому что я очень люблю художественную гимнастику и люблю Алину, много лет с ней дружу, она меня всегда приглашает.
Китай — удивительная страна, там изобретено уникальное количество вещей, которыми мы пользуемся каждый день в обиходе, и у них потрясающая история. А какая метаморфоза с ними случилась уже почти 80 лет назад, как поменялась эта страна и к каким результатам они пришли, сколько их по численности! Я много смотрел на эту тему разных фильмов и читал книг. Это эмоционально совсем другая раса, они по-другому относятся к дисциплине, к подчинению, к указанию.
— Кроме гастролей, для учеников Академии Русского балета стали традиционными и декабрьские выступления в Кремле. В этом году ваши дети выступят 18 и 19 декабря. И ведь год за годом ажиотаж, когда вы привозите в Кремль своего «Щелкунчика»…
— Да, потому что это, во-первых, очень красиво. Во-вторых, «Щелкунчик» с детьми гораздо лучше смотрится, чем когда взрослые играют детей. Хотя, когда в 2015 году мы в первый раз повезли детей в Кремль, не верил никто, что у этого предприятия может быть успех… «Щелкунчик» у нас каждый раз разный. Год за годом в сентябре мы начинаем готовить новый состав, вчерашние солдатики сегодня уже крысы, а вчерашние крысы уже ставят вальс.
— На кого из детей в этом году нужно обратить внимание?
— На меня. (Смеется.) Но вы знаете, всегда надо обращать внимание на тех, кто исполняет главные роли, потому что завтра они будут танцевать в главных театрах страны. Все, кого я привозил за последние годы, сегодня занимают первые строчки Большого и Мариинского.
— Скажите, что нужно для того, чтобы стать звездой?
— Удача нужна, удача! Плюс ко всему остальному — железному здоровью, способностям, трудолюбию, прилежанию, фантастической пахоте. Но без удачи ничего не сделаешь. Ну не любит тебя этот директор — и все, твоя жизнь летит в тартарары.
— Что вы делали для того, чтобы оставаться на гребне волны?
— Я танцевал лучше всех и вовремя ушел. Мне равных не было. Знаете, очень интересно, у меня вышел конфликт с клакерами (люди, нанятые за деньги, чтобы освистать или, наоборот, искупать в аплодисментах и возвысить артиста. — Прим. ред.), и они моим коллегам пытались сделать поклонов больше, чем мне. Им никогда не удавалось, потому что меня зал принимал в десять раз теплее, когда замечал: клакеры поддерживают других. Я все равно выиграл! Мне так надоели все эти мифы, что меня кто-то уволил… Меня никто не мог уволить. Почитайте Трудовой кодекс — те, кто это пишет. Но я понял, что не хочу больше танцевать, я вытанцевался. У меня нет ни одной секунды переживания, что я не танцую! Видите, я на сцену выхожу все равно, раньше в «Тщетной предосторожности», а сейчас как будто сама судьба мне подарила «Кабалу святош». Я не просился ни в Михайловский театр, ни в МХТ, ни на телевидение…
— Вот вы сами почувствовали, что не хотите больше танцевать. А есть люди, которые могут вам сказать: «Коля, остановись»? И кому вы поверите?
— В моей жизни было много любви — мама защитила меня от того, чтобы меня сломали. Теперь у меня есть друзья. Люди, к которым я с удовольствием приду домой и просто поем салатик. Даже когда не голоден, я съем салатик, чтобы вместе посидеть за столом, повидаться. Мне этого достаточно, и не нужны никакие психологи. Ну и друзья мне часто говорят, что, может, не надо так много работать, уже пора полежать, отдохнуть, спокойно попутешествовать. Кто-то меня ругает за то, что я слишком добрый и помогаю. Я часто даю в долг и практически никогда не получаю назад… Меня Марина Тимофеевна Семенова с детства учила — никому не позволяй делать карьеру на себе. Я недавно только понял, сколько людей сделали на мне карьеру.
— Ну, может, и бог с ними?
— Сожалеть стоит только о том, что эмоционально потратился на ерунду. Но есть стих у Шота Руставели, очень важный для меня: «Все, что отдал, — все с тобой пребудет, что не отдал — потерял».
— Скоро Новый год, что бы вы хотели пожелать нашим читателям?
— Сейчас, конечно, я всем желаю мирного неба. Потому что мир находится в каком-то безумном возбуждении, и хочется, чтобы это возбуждение прошло, люди друг друга любили и занимались бы лучше искусством. И конечно, хочу, чтобы все были здоровы, никогда никто не болел и не переживал ни о чем.
— А для себя?
— Хочу все время радости, наслаждения, путешествий и сил.
— Как вы празднуете Новый год?
— Всегда по-разному. Он у меня совпадает с днем рождения, и я не люблю этот праздник, потому что он мне напоминает о том, что цифра прибавилась. Цифра мне не нравится.
— А сколько вам внутренне лет?
— Ну лет тринадцать где-то. Не больше.
P. S. Благодарим продюсера Виталия Виленского за творческое сотрудничество и помощь в подготовке материала, а также Дом-музей К. С. Станиславского за гостеприимство
Интересный факт
Для учеников Академии Русского балета стали традиционными декабрьские выступления в Кремле. «Щелкунчик» с детьми гораздо лучше смотрится, чем когда взрослые играют детей, — считает Николай Цискаридзе. — Хотя, когда в 2015 году мы впервые повезли детей в Кремль, не верил никто, что у этого предприятия может быть успех… «Щелкунчик» у нас каждый раз разный. Год за годом в сентябре мы начинаем готовить новый состав, вчерашние солдатики сегодня уже крысы, а вчерашние крысы уже ставят вальс».
Нам 30 лет!
Владимир Машков
Народный артист России, председатель СТД, художественный руководитель Театра Олега Табакова и театра «Современник»
«Уважаемые друзья, от всей души поздравляю с юбилеем! Тридцать лет — это целая эпоха, наполненная творческим поиском и стремлением к совершенству. За эти годы вам удалось завоевать любовь и доверие миллионов читателей. Желаю вам и в дальнейшем сохранять лидирующие позиции и расширять горизонты!»
Сергей Безруков
Народный артист России, художественный руководитель Московского Губернского театра
«Поздравляю «7 Дней» с 30-летним юбилеем! Это совсем молодой возраст — для человека, но для издательского дома — очень серьезный. Меняются времена, мода, вкусы, тенденции… И если есть издания, которые остаются актуальными, не снижают планку и по-прежнему востребованы читателем, — это о многом говорит. Московский Губернский театр и «7 Дней» связывают несколько лет плодотворного сотрудничества и партнерства, надеюсь, самое интересное еще впереди! Спасибо за профессионализм, журналистскую этику, четкость в работе. Долгих лет и еще больших творческих успехов!»
Александр Домогаров
Народный артист России
«В моей юности, в моем детстве выходил журнал «Советский экран». Артисты, которые попадали на его обложку, казались небожителями. Люди вырезали и хранили их фотографии. 30 лет назад, когда появился «7 Дней», я был молод, только начинал актерский путь. И попасть на обложку этого издания было так же престижно и круто. Когда я получил такое предложение от редакции, это стало логичным продолжением успеха и признания, которые так важны для артиста. Людям из провинции, которые не могут сходить в театр, посмотреть спектакль, вы открываете мир прекрасных иллюзий. Он всегда будет манить. А если эта звездная жизнь еще и подается умно, интеллигентно, без «желтизны», которую я ненавижу, то это вдвойне ценно! Вы то издание, которое дает артистам высказывать свои мысли, свое мнение и не переворачивает все с ног на голову. Есть врачебная этика, этика педагога, а почему нет журналистской? Ее соблюдают единицы. У вас она есть. Придумать интересный вопрос, правильно его задать, удержать собеседника в теме, довести интервьюируемого до ситуации, когда он начнет сам рассказывать то, что вам нужно, — основы профессии журналиста. И по сути, врача-психотерапевта. А ведь люди нашей профессии — обидчивые, самовлюбленные, — и иногда журналист должен пройти по самому краю… Это сложное искусство, очень сложное. Я вам желаю сохранить все то, за что вас любят артисты и читатели!»
Статьи по теме:
Свежие комментарии