Отец ценил красоту, умел делать комплименты. Но женщины перед ним робели. Не из-за обжигающего ли огня во взгляде Григоре Григориу, который так нравился им на экране и смущал в жизни? Видимо, только мама была ему вровень своей внутренней силой.
Эмиль Лотяну искал актеров в свою картину «Красные поляны». Молчаливый красавец Григоре был похож на античного героя, неизвестно как занесенного машиной времени в театр периферийного молдавского города Бельцы. Но что-то в облике юноши смущало, и наконец Лотяну понял: его буйно разметавшиеся смоляные локоны. Сказал: «Рискните подстричься под рекрута. Но ничего не обещаю».
Расстаться с кудрями, которым все завидовали, ради призрачной возможности сыграть в кино? Однако папа не раздумывал и назавтра, войдя в режиссерский кабинет, смущаясь и не произнеся ни слова, провел ладонью по колючему ежику волос... Когда приступили к съемкам, «немота» Григоре немного пугала режиссера, но Лотяну чувствовал: за каменными пластами таится вулканическая смесь, которой надо помочь прорваться наружу — и все вокруг закипит.
...На юге Молдавии, в районном центре Каушаны, где папа рос, солнце шпарит весной и летом, все цветет и плодоносит, потому, наверное, и люди щедро наделены талантами. Свадьбы, например, в деревнях справляли дня по три, превращая их в своего рода зрелища, как, впрочем, и всякий праздник. В крестьянской семье Григориу, трудившейся до седьмого пота, любили и в будни привнести немного игры.
Своего отца папа не помнил, тот ушел на фронт, когда сыну было несколько месяцев, и погиб в 1944 году в Польше. Его отчасти заменил дед. Тот обожал устраивать мини-спектакли. Например вернувшись с внуком с работы на винограднике, просил с хитрым прищуром: «Принеси-ка мне вина». Гришуце спешил в погреб, но не доходя до него, поворачивал назад и делая вид, что держит в руках кувшин, «наливал» в стакан. Анисим опрокидывал в себя «вино», довольно кряхтел и протягивал парнишке воображаемую монету: «Заслужил».
Папа рос крепким — катался на самодельных лыжах с самых высоких гор, занимался боксом, а если затевал борьбу с кем-то из сверстников, непременно выходил победителем. В шестнадцать устроился на железную дорогу в ремонтную бригаду к отчиму: мать второй раз вышла замуж, когда сын подрос. Однажды вместе с работниками погрузили на вагонетку старые рельсы и повезли на станцию. Вдруг из-за поворота появился мчавшийся навстречу по тому же пути поезд. Мужики — врассыпную, только Григоре да еще один остались и, поднапрягшись, скинули тяжеленную вагонетку с рельсов. Когда опасность миновала, всей бригадой еле вернули ее обратно. Об этом поступке подростка долго говорили местные.
Другой случай, не столь громкий, но тоже впечатляющий, произошел, когда папа возвращался поздно вечером из Дома культуры, где играл в любительских спектаклях межколхозного театра и пел в хоре. Неожиданно увидел в темноте сбоку от тропинки два огонька — волк! У отца ничего в руках не было, даже палки. Оба замерли и смотрели друг на друга минуту, две, три. Первым дрогнул зверь — и убежал. Вернувшись домой, папа тайком взял у отчима пороху и с тех пор, если шел поздно, посыпал им свои следы.
После того как самодеятельный театр в Каушанах закрыли, семнадцатилетний Григоре собрался в город Бельцы — там драматический театр объявил набор актеров. Намерение парня вызвало переполох в семье: отчим видел пасынка ни много ни мало начальником железнодорожной станции. Однако юношу было не остановить. И его, не имевшего актерского образования, но наделенного природным сценическим даром, красивого, музыкального, неплохо двигавшегося, приняли на должность «артист драмы». Вскоре он уже играл Незнамова в пьесе Островского «Без вины виноватые». На фото выглядит в этом образе немного смешно: крепкий, мускулистый, руки натруженные, поза немного неловкая. Конечно, поначалу Григоре чувствовал себя скованно, как всякий неопытный актер, к тому же непрофессиональный да еще попавший из полудеревенского быта в круговорот большого города. Но он брал внутренним жаром и нежностью — угрюмый атлет с огнем в глазах. Сама природа «говорила» через Григориу.
Отец обладал особым магнетизмом. По словам тех, кто знал его в молодости, девушки к нему так и липли. Но он положил глаз на ту, которая на него не посягала: на свою партнершу по спектаклю «Без вины виноватые», красавицу Екатерину Ботнарюк. Выросшая в простой крестьянской семье, она тем не менее притягивала к себе самых разных людей. Однажды еще девочкой возвращалась после выступления в Доме культуры на свое место в зале, и десятки рук тянулись к ней, стараясь дотронуться. На селе не хватало учителей, и Катя, учившаяся на отлично, с четырнадцати лет преподавала в младших классах. В шестнадцать ее выдали замуж, родился ребенок, но прожил всего четыре года. Оставаться в семье мужа, где все напоминало о трагедии, Катя не захотела и уехала в Кишинев. Прошла конкурс в знаменитый танцевальный ансамбль «Жок», потом поступила на актерский факультет института искусств и после окончания получила направление в театр Бельц, где вскоре стала ведущей актрисой.
Талантливая, видная — за ней многие ухаживали, в том числе и Петр Лучинский, будущий президент Молдовы. Но Катя всех отвергла — выбрала отца. Ему девятнадцать, ей — двадцать четыре. Как вспыхнул роман, родители не рассказывали, это вполне в их характерах: не слишком любили откровенничать. Поженились, появился я, спустя четыре года — брат Траян. Когда я был совсем маленьким, жизнь папы сделала крутой вираж.
На спектакль с его участием пришел Эмиль Лотяну и пригласил на пробы к своей картине «Красные поляны». Так отец впервые попал в кино. На женскую роль утвердили юную Свету Фомичеву, взявшую псевдоним Тома: Эмиль Владимирович встретил вчерашнюю школьницу, приехавшую поступать в Кишиневский университет, на улице, очаровался и позвал на студию.
Сперва обоим актерам съемки давались тяжело. Лотяну и себя не щадил, о чем многие не подозревали: он производил впечатление человека, уверенного в себе, даже безапелляционного. Но ища точное художественное решение, не спал ночами. Сам писал сценарий, вмешивался в работу всех, вплоть до бутафоров. На площадке показывал, как надо играть, и актеры должны были повторять за ним. Тома вспоминала, что во время съемок эпизода, где Иоанна дарит сопернику Саввы бусики, она не могла быстро развязать на шее веревочку. Лотяну, выйдя из себя, схватил Светлану за руку, утащил с площадки, сорвал ветку и стеганул. Она обиделась, даже убежала куда-то, но постепенно стала понимать, что Эмиль всеми возможными способами добивается от актеров единственно нужного решения сцены.
Через десять с лишним лет я сам убедился в этом на съемках картины «Мой ласковый и нежный зверь», куда меня привез отец. Галина Беляева, игравшая главную роль Оли Скворцовой, должна была весело бегать по лесу, цепляясь руками за стволы деревьев. Лотяну пустился сам носиться меж берез, показывая, как должна кружиться от счастья девушка. Галя стала повторять, снимали дубль за дублем — что-то не получалось. Когда наконец она сделала как надо, ее ладони были все в крови.
Моего отца Лотяну с первого фильма тоже принялся «выбивать из колеи»: считал, что если не заставить его, образно говоря, карабкаться по кручам, он замкнется в своей немоте. Поэтому ставил сложнейшие задачи, требовал работать на пределе сил. Сказал папе, которому не давалась тяжелая походка персонажа, чтобы в свободное время привязывал к ногам гири и так ходил. «На ринге было легче», — говорил отец. Он на себе испытал, что значили слова Лотяну: «Кино — это адская, шахтерская работа». Правда иногда, если тот негодовал, папа обижался, переставал с ним разговаривать, пока Эмиль Владимирович не предлагал помириться. Но все размолвки отходили на второй план перед главным: никто так хорошо не знал, что делать с талантом Григориу, как этот «вулканический» режиссер.
Привыкнув у Лотяну переносить тяготы, которые другим не под силу, папа и позднее соглашался почти на все, что придумывали создатели фильмов ради убедительных сцен. На съемках картины «Встреча» его героя, избитого, измученного, должны были вести конвоиры. Отцу сделали грим, но режиссеру Иону Миже показалось этого мало, и он попросил своих помощников наловить пчел. Ассистенты гонялись за ними по берегу Днестра, поймали несколько штук и, как было велено, поднесли к папиному колену. Отец терпел жуткую боль от укусов, чтобы нога распухла и появилось впечатление, что по ней действительно сильно ударили. Эпизод вышел достоверным, впрочем как и вся роль.
Вскоре после премьеры «Красных полян» мы переехали в Кишинев. Мама играла в телеспектаклях, потом стала режиссером детских передач. Девичью фамилию Ботнарюк не поменяла — хотела добиться известности самостоятельно, а не благодаря славе мужа. Папа участвовал в тех же постановках и снимался в кино: «Десять зим за одно лето», «Лаутары», «Последний гайдук», «Земля, до востребования»... В 1975 году он приступил к работе в очередном фильме Лотяну — «Табор уходит в небо» по рассказам Максима Горького.
Когда Григоре появился на свет, гадалка объявила его родителям: ваш сын станет конокрадом. И вот предсказание сбылось, пусть и в несколько измененном виде — отцу предстояло сыграть цыгана Лойко Зобара, влюбленного в Раду, роль которой досталась опять Светлане Тома. Чтобы актер вжился в национальный характер, Лотяну поселил его в цыганской семье, но папе не слишком повезло: вечера там начинались песнями, а заканчивались драками, иногда до крови. Отец терпел, зато общаясь с цыганами, узнал, что такое вольный человек.
Дублеров на фильм не позвали: папа с детства умел управляться с конем и теперь учился сам выполнять трюки. В Виноградове, где проходили съемки, вставал на рассвете, надевал цыганский костюм и шел через весь город на конюшню. Умело чистил своего скакуна Рамзеса, седлал его и начинал осваивать новые приемы. Правда однажды едва не расстался с жизнью.
Он собрался прокатиться верхом и позвал с собой Нелли Волшанинову, игравшую в фильме сестру Зобара. Нелли было лет пятнадцать, ее отец, актер Николай Волшанинов, тоже снимавшийся в «Таборе», уезжая на несколько дней в Москву, попросил Григоре оберегать дочку — вокруг полно молодых актеров, девочка хорошенькая: «Только тебе, Гриша, могу ее доверить. Не позволяй никому из парней близко к ней подходить». И вот мой папа задумал развлечь свою подопечную. Пришел на конюшню, а человек, который смотрел за лошадьми и должен был обучать Григориу езде, и так всегда бродил пьяненьким, а тут вовсе куда-то делся. Привыкнув, что справляется сам, папа оседлал своего Рамзеса, а для Нелли выбрал рысака по кличке Слон. Выехали на поляну, кони шли рысью. И вдруг скакун под Нелли, рванув, понесся галопом. Он уносил бедняжку все дальше, она звала на помощь, отец в холодном поту пришпоривал Рамзеса и пытался догнать их. Уже выскочили из открытых полей к шоссе, а безумная скачка все продолжалась. Наконец поравнявшись со Слоном, папа схватил его под уздцы и остановил.
Снял бледную Нелли, поставил на землю, дал ей в руки поводья Рамзеса, а сам — вот упрямый характер! — решил все-таки дознаться, что же случилось с конем девочки. Сел на него, тот вел себя спокойно, отец выполнил одно упражнение, другое — но неожиданно Слон замотал головой и стремительно помчался вперед, напролом. Изо всех сил папа тянул на себя поводья, голова скакуна уже лежала у него груди, но взмыленное животное не сдавалось. Впереди замаячил обрыв. И тут наездник неосознанно дернул поводья вправо, потом влево, и с конем что-то произошло: он замедлил бег и застыл на месте. Потом малый, что отвечал за лошадей, удивлялся: «Зачем вы без моего разрешения взяли этого рысака?! Бывает, он становится неуправляемым и укротить Слона можно только так, как сделали вы, но ведь это надо знать!»
Во время своих занятий отец получил множество синяков и ссадин, но научился и седлать коня на ходу, и висеть на нем вниз головой. Еще на съемках по собственному почину занялся метанием молота. Говорил, что раскручиваясь с тяжелым снарядом вокруг своей оси, чувствовал, будто превращается в центрифугу, а метнув молот, ощущал выброс огромного заряда энергии, что помогало в создании образа непокорного цыгана.
Лотяну, верный своему методу заставлять актеров работать на пике возможностей, для танца Рады и Зобара приказал постелить... горячий металлический лист, на котором они танцевали босиком. Или взять другую сцену, где оба катятся по крутому откосу в реку. Пролетев по острым камням, свалились в ледяную воду — стояла поздняя осень. Тиса в том месте оказалась глубокой и бурной, течение захлестывало. Из группы кричали, спрашивали нужна ли помощь, но отец отвечал им из последних сил: «Нет!» Поборов стихию, выбрался с партнершей на берег и со счастливой улыбкой понес ее на руках. Он был отчаянным, но по-настоящему испугался, когда репетировали финальную сцену, где Зобар убивает Раду. На грудь Светлане прикрепили пластину, и вдруг нож вошел в нее подозрительно мягко. На папином лице отразился неподдельный ужас, который запечатлела кинопленка: он не знал, что бутафоры все продумали.
Когда фильм вышел на экраны, на Григориу обрушилась всесоюзная слава. Отныне отца воспринимали только как Лойко Зобара, даже отправляли письма на это имя. Ему предлагали сниматься за границей, в Италии например, но наши чиновники дальше ГДР поработать не отпустили. Звал и один болливудский режиссер, Григориу очень подходил ему по типажу — туда бы поехать разрешили, но отец в то время был занят. А кроме того, не относился серьезно к индийскому кино. Хотя интересный мог бы получиться эксперимент.
Думаю, больше всего папе нравилось сниматься у Лотяну, даже во второстепенных ролях, как в картине «Мой ласковый и нежный зверь», где он сыграл шурина графа Карнеева. Эта лента открывала Каннский кинофестиваль 1978 года, куда отправились Эмиль Владимирович, Светлана Тома и отец. Папа, кстати, умел носить хорошие костюмы, на нем прекрасно сидел смокинг. Едва с коллегами появлялся на публике, тут же вокруг собиралась толпа. После показа устроили банкет, и целый вечер отец провел в компании Роми Шнайдер. Она спросила через переводчика, почему он на нее так смотрит, но так он смотрел на всех!
Новая жизнь с бесконечными съемками, поездками на фестивали и встречами со зрителями папе понравилась. Он же юморным был, озорным, все у него задорные огоньки в глазах светились. Когда они с мамой прогуливали меня крошечного, Григоре любил подразнить свою Катю: шли под горку, он — р-раз — и отпускал коляску. Мама вздрагивала в ужасе, а отец, хитро улыбаясь, мгновенно коляску ловил. Но однажды упустил и бежал за мной по склону, не на шутку испугавшись.
У папы был друг Симеон Гимпу — поэт, писавший стихи и к песням. Они с Григоре любили подурачиться. Будучи в Каушанах, как-то возвращались с пирушки, еще баянист с ними был. Ночь, мороз, но душа просит продолжения праздника. Надумали наведаться к папиному куму, моему крестному Гавриле. Перелезли через забор, подкрались к окну спальни, баянист тихо заиграл, а папа с Симеоном вполголоса запели, на ходу сочиняя песню про Гаврилу. Жена, проснувшись, стала будить мужа, уверяя, что кто-то поет, он отмахивался, пока не убедился: действительно поют! Позвал друзей в дом, и они до утра выпивали, закусывали и вели беседы. А однажды у нас в квартире среди ночи раздался звонок в дверь. Папа посмотрел в глазок — приятели. К нему часто заходили без предупреждения, в любое время суток. Отец на цыпочках поспешил в кухню и стал доставать из холодильника все, что там было вкусного. Вновь настойчивый звонок. Расстроенные гости уже собрались уходить, когда отец распахнул дверь и пригласил их к столу.
Близким другом отца был, конечно, и Лотяну, неслыханный жизнелюб. Помню, как я с папой ходил в гости к Эмилю Владимировичу, который сам приготовил все кушанья. Смущаясь, что мэтр хлопочет вокруг меня в кухонном фартуке, я от скованности почти не двигался. Лотяну читал свой новый сценарий, наполнял наши бокалы, шутил. И вдруг остановил на мне пристальный взгляд: «Ты что сидишь как засватанный? Живи подобно римлянам, требуй вина, хлеба и зрелищ! Поглощай все единым залпом — и радуйся!» Он и сам так жил и работал.
Вот снимал Лотяну документальный фильм про Григориу, хотел показать его разносторонние таланты, в том числе и спортивные, поэтому попросил, чтобы мы с отцом разыграли сцену борьбы. Я тогда занимался дзюдо, папа этого вида спорта не знал, но наш режиссер стремился, чтобы все выглядело по-настоящему. Просмотрев разные элементы в моем исполнении, он остановился на одном под названием «мельница»: противника поднимают, перекидывают через себя и бросают на татами. Папа был сильным и весил больше меня, однако для дзюдоиста, владеющего необходимыми приемами, вес соперника не особенно важен. Начали бороться, я уловил момент, подхватил отца, перекинул — и он с высоты головой вошел прямо в татами. Я испугался, а Лотяну, воодушевленный эффектной сценой, предложил снять еще дубль. Пришедший в себя папа ответил: «Маэстро, для меня такие полеты чреваты — я после них теряю форму». Эмиль Владимирович согласился на первый дубль.
Если Лотяну не снимал очередную картину, на одном месте больше недели не выдерживал, улетал в другой город или страну. Они с моим отцом на съемках вдали от Кишинева обожали гулять по незнакомым улочкам, наблюдать за людьми, заходить в ресторанчики, пить вино и слушать какого-нибудь местного скрипача-виртуоза. Погружались в народную жизнь, а потом свои впечатления выплескивали в фильмах.
Дома папа отсутствовал иногда по нескольку месяцев, мы с мамой и братом часто оставались одни. Я привык, что отец где-то далеко. Все мое детство люди о нем расспрашивали, но что я мог ответить? Уроки со мной он не делал, задушевных бесед не вел, возил куда-нибудь редко, хотя на съемки брал несколько раз. Когда я стал постарше, папа уже чаще бывал дома, но подростку нужнее сверстники, тем более что весь день я проводил в спортивном интернате, куда меня, кстати, определил отец: решил, что сыну необходимо заниматься дзюдо. Он приходил на соревнования, горячо болел за меня, и в эти редкие моменты я чувствовал нашу близость.
Мама, которая полжизни ждала папу с гастролей и съемок, будучи женщиной гордой, никогда не жаловалась. Она ведь сама все делала для того, чтобы ее Гриша вышел в большие артисты. Это произошло, но отца постоянно звали на всевозможные праздники, из-за чего он упускал хорошие предложения в кино. Сам Олег Ефремов приглашал на роль Отелло! Но у Григориу в Молдавии именно тогда вдруг образовались неотложные дела. Как в анекдоте: «Отказал Спилбергу — у меня елки». Вот и у папы были «елки». А мог сыграть, между прочим, кого угодно. Он обладал удивительным комедийным даром, да и самому иногда хотелось «разгуляться». Как-то намекнул Лотяну, видевшему его исключительно в образах брутальных героев: «Вы не за того меня принимаете».
Прекрасно зная возможности отца, мама пыталась бороться с его ролью свадебного генерала, он реагировал на упреки нервно и не желал оправдываться. Они вообще часто спорили, в основном по поводу творчества, иногда устраивали целые «спектакли» — начинали выяснять, кто лучше сыграл свою роль. Быт папу интересовал мало — он в нем попросту не участвовал. Правда, когда не был в отъезде и дома готовили праздничный стол, любил поруководить процессом. Глава семьи считал себя неплохим кулинаром и принимался поучать женщин, как надо варить-жарить. Урезонить отца могла только бабушка: «Да, Гришенька, все сделаем, как сказал». Первенца (ее младший сын родился, когда папе уже исполнилось двадцать) она любила до самозабвения, оберегала даже его тень, гордилась успехами.
Артистка, кстати, была еще та! Если бабушка оказывалась среди незнакомых людей и разговор заходил о Григоре Григориу, делала заинтересованный вид, расспрашивала, а потом неожиданно заявляла: «А вы знаете, что я его мать?» Но когда ее спешили представить как маму известного актера, удивлялась: «Разве я просила об этом?» Такова была постоянная драматургия бабушкиной жизни, замешенная на огромной любви. Папа обращался к ней на «вы», ласково и иронично называл по имени-отчеству. Приезжал в родной дом на черной «Волге», сигналил и кричал: «Акулина Исаевна, открывайте ворота!»
Остальными же членами семьи нередко командовал, ему хотелось непременно настоять на своем. У нас с отцом периодически вспыхивали ссоры, и он переставал со мной разговаривать. Первым на примирение шел я — невозможно же неделями делать вид, что не замечаем друг друга. Жил с родителями: после того как женился, хотели разъехаться, но мама воспротивилась, она привыкла к моей семье. Стычки происходили из-за вещей, на мой взгляд, несущественных. К примеру отец, получивший суровую крестьянскую закалку, считал, что мы неправильно воспитываем сына, слишком либеральны с Кристианом. Хотя когда родилась дочка, как же папа обнимал и целовал Екатерину! Сладко, тепло!..
Перед моим окончанием школы решил, что сын должен пойти по родительским стопам. А я об актерской профессии не думал — был далек и от театра, и от кино, даже в самодеятельности не участвовал. Но перечить не стал. Готовить меня к поступлению папа принялся сам. Намучился страшно: я был зажат и избавить меня от скованности не удавалось. Отец ругался, не знал, что со мной делать. Подключилась мама, с ней получалось лучше. По настоянию папы я отправился поступать к Евгению Матвееву, набиравшему курс для ВГИКа в Кишиневе. Прослушал тот меня — и не взял. Позднее я поступил в Кишиневский театральный институт к педагогу вахтанговской школы Илье Тодорову, который научил меня режиссуре. Отец, пусть и не в точности, но добился своего.
Он и Траяна вел на сцену, оттого и захотел, чтобы младший сын отправился в Бухарест: в 1990 году в румынскую столицу впервые поехали десять ребят из Кишинева учиться на актерском факультете. Брат стал ведущим актером в театре румынского города Пятра-Нямц.
В последнее десятилетие прошлого века молдавский кинематограф переживал глубокий кризис, а с театром у отца пути давно разошлись. Но он мечтал что-то поставить сам, например «Маленькие трагедии» Пушкина, где они с Траяном сыграли бы Моцарта и Сальери. Не получилось.
Жизнь вокруг папы сжималась, а тут слегла мама: развился цирроз печени и она угасла в считаные недели. Отец был подавлен, растерян. Через какое-то время начал подумывать заново устроить личную жизнь, ему ведь, когда овдовел, не было и шестидесяти. Романы у него возникали с женщинами за сорок, папа воспринимал эти отношения серьезно. Но однажды встретился на вечеринке с Лотяну, представил ему новую подругу, и Эмиль Владимирович застыл на месте, а потом тихо спросил: «Григоре, что с тобой?» Вероятно, по его мнению, дама отцу совсем не подходила. Уж не знаю почему...
Отец ценил красоту, умел делать комплименты. Но женщины перед ним робели. Не из-за обжигающего ли огня во взгляде Григоре Григориу, который так нравился им на экране и смущал в жизни? Вспоминаю, как повез нас с Траяном на море, мама осталась в городе. В автобусе отец заприметил высокую блондинку с ослепительной улыбкой и решил с ней пообщаться. Девушке явно льстило внимание известного актера, но она совершенно растерялась. Видимо, только мама была ему вровень своей внутренней силой. Он как-то признался, что после потери жены жизнь ему стала скучна без большой любви. И без кино.
Нет, отец находил себе занятия и дома бывал редко, а жили мы по-прежнему вместе. Переночует, позавтракает и исчезает. Купил ружье, ездил с друзьями на охоту — раньше времени на это не находилось. Возвращался измотанным, натоптав за день километров двадцать, но радостным. Добычу тщательно разделывал в проеме кухонной двери. Смотреть на то, как он освежевывает косулю, я, человек впечатлительный, не мог, а уж если отец варил кабанье мясо, впору было всей семьей сбегать из дому. Но ему нравились и запах дичи, и голый осенний лес, по которому бродил с ружьем.
Если коротал вечер дома, смотрел спортивные передачи и громко их комментировал. Натыкаясь на фильм со своим участием, начинал диалог с самим собой, подмечая неровности актерской игры: «Что же ты делаешь, бедненький?» или «Милый ты мой, ну как это?!» Бывало, брал с полки сборник стихов и принимался декламировать. Читал час или два — ни для кого, просто давая волю голосу. Он не сдавался.
Лотяну собирался делать картину под названием «Яр» — о знаменитом московском ресторане, где выступали цыгане. Нашел исполнительницу главной роли — дочери цыганки и князя Голицына — пятнадцатилетнюю словачку Петру Фильчакову. Григоре предложил сыграть трубача, и отец начал осваивать инструмент. Уходил в парк и часами дул в трубу, говорят, получалось неплохо... Увы, Лотяну, считавший, что хвори и возраст не про него писаны, заболел и весной 2003 года умер. Папа тяжело переживал потерю близкого друга. Кроме того, понимал: никто не будет снимать его так, как Эмиль.
Прошло восемь месяцев, и как-то зимой я проснулся часа в четыре утра от того, что отец собирался на охоту и заряжал ружье. «Не можешь потише?» — проворчал я спросонья. Не знал тогда, что в последний раз слышу его шаги...
Они с приятелем остановили свою машину на обочине шоссе и сидя в ней ждали, когда пролетит стая гусей. Туман еще не рассеялся, и в них врезался ехавший по встречной полосе автомобиль...
Восьмидесятилетняя бабушка, оглушенная смертью сына, простояла у гроба часов двенадцать, не отрывая глаз от своего Гришеньки. Брат тоже тяжело перенес случившееся. Они с отцом были очень близки, строили совместные планы. Траян много играл, в сезон по пять-шесть ролей. И вдруг признался мне, что устал, страшно стало перевоплощаться, слишком близко к сердцу принимает судьбы своих героев: «Боюсь и не хочу больше выходить на сцену». Приехал в Кишинев и... погиб в автокатастрофе. В Румынии у Траяна растет дочь, сейчас ей четырнадцать.
Что до меня, то я, еще когда отец был жив, несколько лет выпускал телепередачи, привлекая его к участию в них. Он читал стихи, произносил закадровый текст. После папиного ухода я снял документальные фильмы о нем и Лотяну. Сейчас преподаю в Кишиневском университете на факультете журналистики. Жена моя — актриса, служит в театре «Лучафэрул», где когда-то работал отец. У нас с Виталией четверо детей. Первенцу, Кристиану, двадцать пять, у него два высших образования. Актерское получил в Бухаресте, на факультете, где учился его дядя, вторая его профессия — программист. Старшая дочь Катя учится на психолога, младшие Траян и Октавия еще школьники. Никто из нас по характеру отца не напоминает, но жена все чаще замечает, что я, в детстве и юности больше походивший на маму, с возрастом приобретаю папины черты: тот же взгляд исподлобья, те же уверенные движения.
Хорошо, если я перенял от отца и еще некоторые особенности, которые люди непосвященные редко в нем подозревали, например ироничность. Когда идет фильм, где играет папа, мне кажется, он смотрит на зрителей, поверивших в сумрачную страстность Григоре Григориу, хитрым взглядом, словно предлагая не относиться ко всему так уж серьезно.
Статьи по теме:
Свежие комментарии