На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Любовь Казарновская. Сила судьбы

Роберт пришел к атташе по культуре: «У меня приятная новость, я женюсь». — «Поздравляю, —...

Е. Терновецкий/студия д. Винокурова/из архива Л. Казарновской

Мама и бабушка были невероятными театралками. Свой интерес они пытались привить и мне — покупали детские абонементы в филармонию, где я слушала лекции о классической музыке, — и мне это нравилось. С детства обожала играть на фортепиано и пела с удовольствием. Однажды, мне было около пяти с половиной лет, мама сказала: «Пойдем в Большой театр на утренний спектакль «Евгений Онегин». Я с радостью откликнулась, дома была изумительная книга «Евгений Онегин» с иллюстрациями: тонюсенькая красавица Татьяна с косой, элегантный, в образе английского лорда Онегин с роскошными глазами и взбитым чубом и, конечно, красавец Ленский с «кудрями черными до плеч».

Приходим в театр, моя душа переполнена эмоциями от сказочного убранства зала и ожидания встречи с любимыми героями. Открывается занавес, и я вижу невероятного объема Татьяну, такого же необъятного Онегина с огромным животом, который не позволяет ему в танце подойти к партнерше ближе чем на расстояние вытянутой руки. Вижу Ленского с откормленным пузиком и Ольгу, совсем неспособную к «грусти томной» — ужимки ее пошлы, а прыжки заканчиваются дрожью сцены Большого театра. Мои ожидания и чувства были оскорблены, посреди действа я разревелась, и маме пришлось вывести меня из зала. «Ну зачем ты меня сюда привела? — вопрошала я. — В моей книжке они все такие красивые... Мама, я больше никогда в оперу не пойду — это ужасно!» Вот таким было первое знакомство с оперой. Но пути Господни неисповедимы.

Мы жили в так называемом доме нефтяников на набережной Тараса Шевченко. Папа Юрий Игнатьевич в звании генерала — боевой офицер, мама Лидия Александровна филолог, воспитывала двух дочерей — меня и старшую сестру Наташу. В доме у мамы была подруга, жена какого-то значительного начальника в нефтяной промышленности. Эта подруга, как говорят, в молодости имела шикарный голос, но вышла замуж, родила двоих детей, и мечты о карьере ушли в никуда... Зато с мужем она неоднократно бывала за границей — в Париже, Лондоне, Милане, привозила оттуда виниловые пластинки. Коллекция у нее, в том числе записей оперы, была завидной. Пластинки свои она по дружбе давала слушать моей маме. Однажды эта дама обратила внимание, как я мурлычу что-то услышанное на пластинке, мне было лет десять-двенадцать. Она сказала маме: «Кажется, у Любы очень приятный голос» — и подарила мне виниловый диск с записью выступления Марии Каллас в Гранд-опера. На пластинке были все самые знаменитые оперные арии, и я ее заслушала до дыр. Передать мой восторг невозможно — для меня Каллас навсегда стала небожительницей. Завораживал не только ее голос, но и внешность. На обложке была фотография тоненькой, а-ля Одри Хепберн, красивой женщины в каком-то невероятном платье и меховой накидке. «Вот это да, — думала я, — как поет! А еще и красавица! Я тоже так хочу!» Эта мысль скромно поселилась в моей голове: не зудила — напоминала о себе нечасто. В средних и старших классах я увлекалась модными на тот момент группами: The Beatles, Deep Purple, Led Zeppelin, Creedence Clearwater Revival, Queen. Конечно, как тогда было принято, в школе имелась своя группа, в которой я была солисткой и пела весь этот репертуар, включая песни Джона Леннона и Пола Маккартни. Не могу сказать, что по образу или сути я была рокершей, но шла в ногу со временем — носила мини-юбки и слушала рок.

У нас были талантливые ребята, самостоятельно освоившие гитары, а потом перешедшие на электрогитары. Все это очень лихо исполнялось — и мы всегда имели успех на школьных вечерах. Ребята из других школ приходили слушать нашу группу, свой восторг выражая криками и визгами. Мы были узнаваемыми фигурами! Большой компанией молодежи из разных школ вечерами собирались у памятника Тарасу Шевченко, парни брали гитары, и мы зажигали — пели, танцевали. Это продолжалось, даже когда мы уже окончили школу... Вели себя цивилизованно и безалкогольно, поэтому все обходилось без драк и приводов в милицию. Правда пожилые люди из окрестных домов иногда просили: «Хватит уже орать блатные песни (так они называли западный рок), спойте что-нибудь русское». Но мы были непреклонны — зарубежная эстрада являлась для нас абсолютным идолом. И когда много лет спустя я попала в жюри «Точь-в-точь», коллеги с изумлением спрашивали: «Откуда ты, оперная певица, знаешь и Led Zeppelin, и Creedence Clearwater Revival, и Queen?» А мы с девочками в школе собирали бобины с песнями этих групп, переписывали на кассеты и обменивались друг с другом.

«Вот это да! — думала я, глядя на портрет Марии Каллас. — Как поет! А еще и красавица! Я тоже так хочу!» Эта мысль поселилась в моей голове В. Волоткин/РИА Новости

Я готовилась на факультет журналистики МГУ, на школьных, городских и всесоюзных олимпиадах мои сочинения или эссе всегда получали премии. Мама — филолог, русист — постоянно тренировала мою речь. В детстве я, конечно, сопротивлялась — хотелось играть с подружками во дворе, но мама не отпускала, пока не выучу четверостишие Пушкина, Есенина, Грибоедова или кого-нибудь еще. Как же благодарна маме за то, что была в этом вопросе достаточно строга со мной, потому что когда я стала много работать на телевидении, на радио, поняла: без тренажа, без того развития речи, которого она от меня добивалась, такого результата сегодня не было бы. В старших классах мне часто говорили: «Люба прирожденный журналист» — вот мы с мамой и пошли подавать документы в МГУ. На Моховую, где в старом здании МГУ находится журфак, шли по Поварской улице. И вдруг мама около Гнесинки говорит:

— Дочка, смотри, идет второй тур на вокальное отделение. Давай попробуем?

— Мама, ты что?! — удивилась я. — Второй тур уже, а у нас и нот с собой нет!..

Я ведь, можно сказать, даже музыкальную школу не окончила. Поскольку отец был военным и его часто переводили на другое место службы, мне в год приходилось менять по три-четыре школы. Поначалу в каждом месте, куда бы ни переезжали, меня записывали в музыкальную школу, но потом мама сказала: «Знаешь, чтобы у тебя каждый раз не было стресса от новой школы, будем приглашать педагогов по музыке и вокалу домой». Моим голосом занимались в рамках программы: я пела детские песни Моцарта и Чайковского, старинные русские романсы. Дома устраивали семейные вечера для соседей и друзей, мама садилась за рояль — она хорошо играла, пела красивым низким голосом, у нее было контральто, — а потом аккомпанировала мне. В общем, музыкально я была очень грамотной девочкой.

Но все-таки определяющую роль сыграла материнская интуиция — мама меня буквально втолкнула в зал Гнесинки, где проходил второй тур. Сидит серьезная комиссия, экзаменаторы спрашивают:

— Девочка, что у тебя?

Говорю:

— Не знаю, мама сказала, чтобы меня прослушали. Если скажете нет, я не буду настаивать...

Они:

— Подойди поближе. А что ты можешь спеть? Ноты есть?

— Нот нет.

— А что знаешь? Народную песню какую-нибудь?

— Да. «То не ветер ветку клонит».

Опытный концертмейстер тут же подобрал тональность на рояле, и я в своей коротенькой модной юбочке исполнила эту грустную песню.

— Хорошо, — говорят, — приходи на третий тур.

То есть меня, не проходившую ни отборочный, ни первый туры, без всяких условий пропустили на третий!

Прихожу в приемную комиссию, секретарь спрашивает:

— Сколько тебе лет?

Отвечаю:

— Шестнадцать.

Дело в том, что в школу я пошла в шесть лет — это было в Германии, где отец тогда служил. И тут мне сообщают:

— На вокальное берут с восемнадцати, но мы тебя запишем на отделение актеров музыкального театра, где будет тот же вокал, но еще и серьезное обучение актерскому мастерству, танцу и сценической речи.

Как же Господь меня вел тогда — сегодня еще раз в этом убеждаюсь. Имея чисто вокальное образование, я была бы недостаточно свободной на сцене — от этого страдают многие вокалисты, а я получила полный комплекс актерского мастерства.

На втором курсе мы уже ставили драматические отрывки. Я, например, играла Жанну д’Арк, участвовала в водевилях, на третьем — готовила огромную сцену из оперетты «Роз-Мари». Наш художественный руководитель Юрий Александрович Петров, который в то время был главным режиссером Театра оперетты, говорил: «Мы тебя берем — с четвертого курса будешь работать». И снова моя судьба меняет русло. Экзамен по вокалу принимала завкафедрой сольного пения Гнесинского института Наталья Дмитриевна Шпиллер — бывшая солистка Большого, известная певица. Я спела.

— Люба Казарновская, — просит, — после окончания экзамена подойдете ко мне.

В ожидании разноса подхожу весьма робко, но Наталья Дмитриевна говорит:

— Деточка, а что вы тут делаете? Даю вам личную рекомендацию в консерваторию. Поступайте.

Ирина Архипова обиделась. Было время, когда, демонстрируя свое отношение, она меня «сгоняла» с разных вокальных конкурсов, в которых председательствовала А. Невежин/РИА Новости

— Наталья Дмитриевна, может, мне окончить училище?

— Не надо, не теряйте время.

И я, не окончив Гнесинку, поступаю в Московскую консерваторию, и не к кому-нибудь, а в класс к Ирине Константиновне Архиповой. И в этом тоже усматриваю перст судьбы. Даже учась в Гнесинке, я продолжала частным образом брать уроки вокала, занималась с педагогом Надеждой Малышевой-Виноградовой. Надежда Матвеевна была легендарнейшей личностью — концертмейстером в классе Умберто Мазетти, педагогом-концертмейстером оперной студии Станиславского, аккомпанировала самому Федору Шаляпину. С учениками она занималась по методике маэстро Мазетти — выдающегося представителя старой итальянской школы, одной из лучших в мире.

Так вот, Ирина Константиновна Архипова была первой ученицей Малышевой, а я стала последней. Когда пришла к Надежде Матвеевне в дом, ей было восемьдесят, умерла она в девяносто два года.

Студентами мы часто ходили заниматься к Ирине Константиновне домой. С супругом Владиславом Ивановичем Пьявко они жили в доме артистов Большого театра на улице Неждановой, сейчас это Брюсов переулок. Занимались в спальне, где стоял огромный рояль, придвинутый прямо к окну. Концертмейстеры всегда сидели за инструментом в платках — из окна им дуло в спину. При этом в комнате жара стояла невероятная: исполнители страдали от духоты, а аккомпаниаторы уходили с радикулитом.

Владислав Пьявко — очень темпераментный артист и человек. Если у нас что-то не получалось, он иногда не выдерживал фальши и врывался в комнату со словами:

— Ира, как ты можешь слушать этот ужас?! — и уже обращаясь к нам, студентам: —Ты как поешь?! Ну-ка, открой варежку, дай звук!

— Владик, перестань, уйди. Вот будешь сам преподавать, тогда и поговорим, — гасила педагогический азарт мужа Ирина Константиновна.

Как-то на третьем курсе нас предупредили: «Наверное, ваши именитые педагоги будут уходить, поскольку считают, что слишком много времени отдают студентам. А ведь они еще действующие артисты — заняты в репертуаре театров и много гастролируют». Ушли Ирина Архипова, Владимир Атлантов, Тамара Милашкина, на кафедре остались Елена Образцова и Евгений Нестеренко. Я оказалась без педагога. Елена Васильевна, которая слышала меня, сказала: «Я эту девочку возьму». Прихожу к Образцовой на урок, слушаю, как она занимается, — говорит очень дельные вещи. Затем делится при мне с другой ученицей ближайшими планами: «Пока я в Москве, проведу три урока, потом уеду, у меня двухмесячные гастроли в Европе, будете заниматься с концертмейстером». Я робко, но откровенно сказала Елене Васильевне:

— Для меня огромная честь, что предложили стать вашей студенткой, но... Когда вы сами учились, педагог оставлял вас на два месяца?

Она удивленно вскинула брови:

— Конечно нет.

— Вот и мне еще столькому нужно научиться, необходимо регулярно заниматься и с педагогом, и с концертмейстером.

— Понимаю, — ответила Образцова, — ты права. Люблю честных людей. Работать надо как лошадь, если хочешь добиться результата.

Я знала, какого педагога ищу, и когда попала в класс к Елене Ивановне Шумиловой, поняла: вот оно! Совершенно никакого противоречия со школой Надежды Матвеевны Малышевой и Ирины Константиновны Архиповой, поскольку Шумилова как педагог тоже придерживалась старой итальянской школы. С Еленой Ивановной я серьезно и много работала — к пятому курсу добилась больших успехов. В оперной студии консерватории успела спеть немало партий, например Керубино, Сюзанну, затем графиню в «Свадьбе Фигаро», Иоланту, пушкинскую Татьяну и в качестве дипломного спектакля — «Человеческий голос» Пуленка. Вдруг в консерваторию возвращается Архипова и говорит:

— Из своего прежнего класса хочу взять Казарновскую.

Я тогда сказала:

— Ирина Константиновна, мне неловко. У меня сложились замечательные отношения с Еленой Ивановной. Она со мной работала на честь и на совесть, несмотря на то что я пришла в класс, когда у нее был переизбыток учеников. Она тратила на меня свое личное время, отдавала мне душу, я не могу ее подвести.

С Малышевой-Виноградовой на репетиции. Надежда Матвеевна аккомпанировала самому Федору Шаляпину, я стала ее последней ученицей из архива Л. Казарновской

Ирина Константиновна обиделась. Было время, когда, демонстрируя свое отношение, она меня «сгоняла» с разных вокальных конкурсов, в которых председательствовала. И даже когда в 1981 году я очень удачно выступила на Конкурсе имени Глинки, председателем которого была Архипова, мне дали лишь вторую премию. Как-то она сказала обо мне Надежде Матвеевне:

— Ваша Люба слишком много о себе понимает — выходит и поет как народная артистка.

Шумилова возразила:

— Ирочка, а что значит «как народная артистка»? Она выходит с достоинством, понимает, что артистична. Почему она должна выходить как нищенка на паперть?

— Нет, надо поскромнее быть, — ответила Архипова.

До меня не раз долетали колкие замечания Ирины Константиновны, и продолжалось это довольно долго — до того момента, пока мой муж не организовал в Москве грандиозную по своим масштабам акцию. Правда по весьма печальному поводу — землетрясению в Армении, когда буквально сравняло с землей несколько городов. Это был 1989 год, мы только поженились. В Большом театре Роберт организовал гала-концерты звезд мировой оперы в поддержку жертв землетрясения. Участвовали Альфредо Краус, Карло Бергонци, Роландо Панераи, Герман Прай, Лючия Алиберти, Хосе Каррерас, Монтсеррат Кабалье, Евгений Нестеренко, Ирина Архипова и я. Во время выступления краем глаза замечаю: в кулисе стоят Ирина Константиновна с Карло Бергонци — замечательным тенором, президентом общества Верди и конкурса «Вердиевские голоса». Бергонци одобрительно кивает в мою сторону. Выхожу со сцены, меня подзывает Ирина Константиновна: «Ты просто умница. Маэстро Бергонци в восторге от того, как ты спела Амелию в «Бале-маскараде». Услышать от нее такие слова было просто невероятно, тем более памятуя о том, какие у нас сложности в отношениях.

После мы неоднократно встречались в концертах, и каждый раз она меня хвалила и предлагала: «Люба, в память о нашем общем учителе Надежде Малышевой надо нам сделать дуэты» — но идея повисала в воздухе. В начале нулевых в один из моих приездов из-за рубежа в Москву дома на автоответчике слышу голос Архиповой: «Любочка, это Ирина Константиновна. Здравствуй. Перезвони». Перезваниваю. И она говорит:

— Забудем все.

— Конечно, Ирина Константиновна!

— Ну наконец-то можем спеть дуэты? Приглашаю тебя на свой фестиваль с сольным концертом, в конце которого сама выйду на сцену и мы споем вместе.

Архипова в те годы проводила ежегодный фестиваль в Осташкове. Ей тогда было уже много лет, она тяжело ходила, но пела и звучала блестяще. И мы исполнили два дуэта: «Не искушай меня без нужды» Глинки и «Горные вершины» Римского-Корсакова. «Слушай, какой успех! — заметила после концерта Ирина Константиновна. — Как у нас сливаются голоса! Давай продолжим эти опусы». Роберт договорился с лучшей студией в Москве, и мы записали четыре дуэта. Звукорежиссер во время работы с любопытством заглядывала в студию: «Невероятно, я не понимаю, кто где поет!» В общем, все у нас сложилось как пазл. Роберт предложил сделать еще один дуэт — Лизы и Полины из «Пиковой дамы». Ирина Константиновна загорелась идеей, однако начала серьезно болеть. До последнего она надеялась: «Я все-таки встану, я смогу». Но ей становилось все хуже... Эта работа, увы, не состоялась. Но я счастлива, что мы успели записать четыре дуэта, которыми увековечили память своего великого педагога Надежды Матвеевны Малышевой.

Часто после института, уже в профессиональном поле, судьба сводила нас с Еленой Образцовой, правда однажды и развела... Мы много вместе пели в рамках зарубежных контрактов: в Милане, Париже, Цюрихе... В последнем городе на одном из концертов, когда мы с Робертом сидели в зале, Елена Васильевна со сцены перед исполнением арии из «Адрианы Лекуврер» сказала: «Этот номер я хочу посвятить замечательной певице, которую уважаю и люблю и с которой меня связывает творческая и человеческая дружба, — Любочке Казарновской». Я тоже Елену Васильевну обожала и обожаю, считаю одной из лучших артисток мировой оперы.

Оперный дебют в роли Татьяны Лариной в спектакле Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко «Евгений Онегин». 1981 год из архива Л. Казарновской

Образцова была чрезвычайно приятным, легким, зажигательным и обаятельным человеком в общении. Обожала анекдоты, знала их великое множество, но большинство были хулиганскими, поэтому не могу их повторить. У нас был контракт в Ла Скала на десять спектаклей оперы Прокофьева «Игрок» по Достоевскому (она пела Бабуленьку, а я Полину), и два месяца репетиционного периода мы провели бок о бок. Из-за плотного графика репетиций времени для развлечений совсем не оставалось, но Елена Васильевна практически каждый день приглашала нас с Робертом к себе на ужин. «Одна есть ненавижу, — объясняла она свое гостеприимство, — сегодня готовлю ризотто. Отказы не принимаются! Чтобы были!» На энный раз нам с мужем стало неловко:

— Елена Васильевна, что же вы нас все время балуете, готовите то пасту, то ризотто, то мясо жарите...

— Ну ладно, тогда купите креветок или рыбки какой-нибудь.

Она обожала общаться, по-дружески болтать, хохмить, рассказывать истории. Нам снимали апартаменты, которые находились рядом с Ла Скала. И каждый день «нашей почетной дорожкой», как говорила Елена Васильевна, мы шли вместе в театр. По пути Образцова заводила нас с Робертом в одну кафешку, где нам готовили только входившие в моду смузи (в России о них еще даже не слышали). Причем делали коктейль по рецепту Елены Васильевны — она смело импровизировала: «Так, сегодня смешаем клубнику, чернику, добавим чуть-чуть бананчика — нужно много витаминов, чтобы быть сильными на репетиции». На завтра — другой рецепт. Иногда мы вчетвером — с мужем Образцовой Альгисом Жюрайтисом — ходили в рестораны и кафе, опять же на выбор Елены Васильевны. Она прекрасно ориентировалась в Милане, поскольку много работала в Ла Скала и знала толк в еде: «Сегодня поведу в одно кафе, его мало кто знает, но там замечательная домашняя итальянская еда. Будем пробовать кролика в вине — узнаете, что это такое!» И мы ни разу не были разочарованы ее выбором.

Отыграв спектакли в Ла Скала, вместе переместились в Голландию, где записывали диск по той же опере «Игрок». Дирижером был Валерий Гергиев. Сбор на студии назначили к девяти утра, в одиннадцать — начало записи. Елена Васильевна, как человек очень дисциплинированный, пришла загодя — аж к восьми. К девяти уже распелась. Никого... Полдесятого — появляются другие солисты, я в том числе. Еще через полчаса начали оркестранты подтягиваться, последним  — Гергиев. Образцова была крайне возмущена. Мне даже пришлось ее утешать: «Леночка Васильевна, успокойтесь, пожалуйста, нам же сейчас петь». Но это внутреннее возбуждение пошло делу на пользу — в ней было столько энергии, столько запала актерского! Все успели записать за один день: начали в час дня и закончили в двенадцать ночи — небывалый случай. У бедного исполнителя главной партии уже глаза на лоб лезли от напряжения. Я с восхищением сказала Елене Васильевне:

— Ну, вы сегодня в ударе!

— Еще бы — так меня завели! — и примирительно расхохоталась: — Зато запись хорошая получилась.

Наш «Игрок» считается лучшей записью этой оперы.

Елена Васильевна подарила мне знакомство с выдающейся примой мировой оперы XX века Ренатой Тебальди. Она имела виллу за городом и апартаменты в центре Милана, куда мы и отправились. Семьи у Тебальди никогда не было, она жила одна. К нашему приходу ее помощница приготовила фантастическое ризотто. Это был 1997 год. Семидесятипятилетняя Рената выглядела шикарно, была при полном макияже, с гладко собранными в пучок волосами. На плечи накинуто меховое боа. Она оставалась примадонной до конца жизни, хотя к тому времени уже много лет не выступала. Мне, конечно, очень хотелось взять уроки у великой певицы, но Тебальди редко консультировала певцов. «Меня все раздражает, — говорила она. — Я закончила с оперой и не хочу больше к этому возвращаться. Слушаю только старые записи». Меня спросила: «Вы сопрано? А что исполняете? — И когда я назвала многие партии из ее репертуара, она заметила: — Интересно было бы послушать». На прощание я оставила ей свой диск.

Елена Образцова в партии Кармен в одноименной опере Жоржа Бизе А. Невежин/РИА Новости

 В тот день в ее воспоминаниях меня поразила мистическая история, связанная с оперой «Сила судьбы». В самом названии заключен тайный смысл. Это, кстати, касается и оперы «Макбет». Оба произведения содержат такие сакральные вещи, которые могут принести успех, а могут — и большую неудачу. Тебальди считается одной из лучших в истории исполнительниц партии Леоноры в «Силе судьбы», поэтому дирижер Риккардо Мути пригласил ее на генеральную репетицию новой постановки этой оперы в Ла Скала, чтобы Рената сделала замечания и дала какие-то советы. «Сижу на репетиции в первом ряду партера, — рассказывала Тебальди, — а на сцене постоянно что-то не ладится: то свет гаснет, то оркестр опаздывает. Сижу посмеиваюсь. Мути спрашивает:

— Почему ты смеешься?

— Потому что это «Сила судьбы»! Скоро сам увидишь, что будет! Если дело сразу не заладилось, то уже и не заладится.

— Зачем каркаешь? Я тебя не для того позвал! — возмутился Мути.

Премьера. Исполнительница главной роли, сопрано, не звучит — еле допевает спектакль. Другой артист не замечает на сцене суфлерскую будку и попадает туда ногой... Вывих. Нога отекает. Ему делают укол. А в третьем акте и вовсе заваливаются декорации... Мути говорит после спектакля:

— Это ты накаркала!

— Я тут ни при чем — такова энергетика этого произведения. Когда я пела «Силу судьбы», обязательно на каждом спектакле что-нибудь случалось. Зная это, всегда накануне ходила в собор и молилась, чтобы все прошло хорошо».

Я так подробно рассказываю об этом, потому что дважды сталкивалась с мистическими проявлениями этой оперы. С главной партией «Силы судьбы» Леонорой я дебютировала в Кировском театре Ленинграда в 1985 году. Дирижировал Евгений Владимирович Колобов. Однажды на спектакле прямо на сцене я вошла в такое состояние, будто «выключилась» из реальности. В тот момент, когда по роли пела молитву Божьей Матери, вдруг увидела в царской ложе какой-то тоннель голубовато-серебристого цвета, и меня стало затягивать в этот тоннель. Возвращаюсь в реальность и вижу, что Колобов отложил палочку и смотрит на меня с изумлением. После спектакля спросил:

— Что с тобой было? Ты пела каким-то неземным звуком.

И я призналась:

— Знаешь, Женя, я в тот момент куда-то улетела — в невероятную звездную даль.

Колобов сказал:

— Вот чтобы каждый спектакль туда улетала! Ты оторвалась от земли и звуком, и позой, и глазами. Я просто задохнулся от восторга.

Второй мистический случай, к сожалению, печальный. Я уже была знакома с негативным опытом Ренаты Тебальди, но не смогла отказаться от участия в этой опере, поскольку музыка и главная партия в ней — гениальные. Должна была выступить с «Силой судьбы» в Венской опере, но накануне умерла мама. Я отказалась участвовать в премьере, чем безумно разозлила директора Венской оперы господина Холендера.

Уход мамы стал совершенно неожиданным для всей нашей семьи, она была нестарым человеком. Я пережила сильный эмоциональный шок, ведь мы с мамой были очень близки. После похорон у меня открылась бронхиальная астма: я стала задыхаться, ночами от приступов не могла уснуть, спала сидя в кресле. На какое-то время даже пропал интерес к пению. Когда начинала петь, видела только глаза мамы, которая будто сидела на диванчике рядом. Сказала об этом Роберту:

— Не могу петь — комок подступает к горлу. Не хочу.

И вдруг муж спокойно ответил:

— Ну и не надо. Будем заниматься деятельностью импресарио — вместе работать над проектами. Не стоит себя насиловать.

Меня такая реакция ошарашила, я словно проснулась от его слов. «Как это не надо? — пронеслось в голове. — А как же мой характер? А где моя сила воли? Неужели не преодолею это?» Переломив себя, стала репетировать, и когда дома впервые смогла целиком исполнить партию Елизаветы в «Доне Карлосе», у Роберта и пианистки Любови Орфёновой от волнения за меня и эмоционального напряжения промокли рубашки. Они выдохнули: «Все! Ты вернулась!» С партией Елизаветы я вышла на сцену в Гамбурге спустя полгода тишины.

«Могу вас зарегистрировать через месяц», — сказал сотрудник магистрата. «Нет, — ответил Роберт, — сегодня вторник, завтра мы должны быть в Ла Скала, в четверг вернемся, а в субботу у Любы заканчивается виза… Мы должны зарегистрироваться в пятницу». Так началась наша семейная жизнь… Венеция, площадь Сан-Марко, 1993 год из архива Л. Казарновской

Но вернусь к Елене Образцовой. Как упомянула в начале рассказа о ней, была история, которая развела нас на годы. В 2007-м бизнесмен Владимир Кехман возглавил в Санкт-Петербурге Михайловский театр, пожертвовав огромные деньги на его реставрацию. Он сделал очень хороший ремонт, и встал вопрос об организации оперно-балетного процесса. На должность заведующего балетной труппой был приглашен фантастический танцовщик Фарух Рузиматов. А мне Кехман предложил должность руководителя оперы. Мы встретились, долго беседовали, обсудили абсолютно все детали. Я приняла его предложение, после чего Кехман пропадает — не выходит на связь. Спустя какое-то время узнаю, что в Михайловский театр едет работать Образцова. Оказалось, узнав о том, что Кехман ищет руководителя оперной труппы, Елена Васильевна проявила инициативу и предложила свою кандидатуру, а меценат не смог ей отказать. Мне ситуация была очень неприятна, скажу честно, и я старалась избегать контактов с Еленой Васильевной. При этом мы продолжали работать с одним пианистом — концертмейстером Важей Чачавой. Важа Николаевич все время передавал мне от Образцовой приветы, даже приглашения в гости на чай. Я вежливо отказывалась: «К сожалению, сейчас нет времени» — не представляла, как буду вести разговор в сложившейся ситуации. Но однажды мы встретились с Еленой Васильевной в Доме музыки. В мою грим-уборную постучалась ее помощница Рая: «Люба, Леночка очень просит тебя подойти». И я понимаю: деваться некуда, отказаться — это уже демарш с моей стороны. Прихожу к Образцовой в гримерку. Навстречу встает Елена Васильевна с раскрытыми объятиями:

— Ну не сердись, Любочка, прости, я уже старая, понимаешь, для меня это был очень важный шанс. А ты еще молодая, еще успеешь побыть директором оперы сто раз. Но мой тебе совет: раньше времени не впрягайся в эту лямку, она очень тяжелая.

Я ответила:

— Очень вас люблю, Елена Васильевна...

И наше взаимоуважительное общение продолжилось. Образцову всегда вспоминаю светло и с большой любовью — у нас много общих счастливых моментов в биографии.

Образ Татьяны Лариной для меня  — судьбоносный, можно сказать. Пушкинская героиня стала моим альтер эго, присутствует в жизни на всех ее важных этапах. Впервые исполнила эту партию в оперной студии консерватории. Спела удачно, меня пригласили в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. С пятого курса я стала его солисткой. Потом был Кировский театр в Ленинграде (так тогда называлась Мариинка), куда пригласил Евгений Колобов. Готовилась «Сила судьбы», про которую рассказывала выше, и в театре произошел трагикомический случай — видимо, опять не обошлось без мистики. Буфетчица заболела гепатитом и успела заразить солистов, репетировавших оперу. Кстати, после того случая перед походом в буфет в театре стали желать «приятного гепатита».

Колобову рассказали обо мне: он послушал меня в двух спектаклях в Москве и пригласил репетировать «Силу судьбы» в Северную столицу. Каждые выходные я стала ездить в Ленинград. Дебютировала на сцене Кировского театра в декабре 1985-го. На премьере присутствовал художественный руководитель театра Юрий Хатуевич Темирканов. Он лично пригласил меня на постоянную работу, и я приняла предложение. Очень хотелось работать с Колобовым, Темиркановым и Гергиевым. И я ни разу не пожалела о переезде из Москвы в Ленинград. В Кировском перепела весь ведущий репертуар сопрано: «Сила судьбы», «Травиата», «Трубадур», «Дон Жуан», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Фауст»...

Когда началась перестройка, мировые импресарио поехали в СССР знакомиться с молодым поколением советских певцов с целью приглашать лучших артистов оперы выступать за рубежом. Мой будущий муж Роберт Росцик тогда работал в известном австрийском оперном агентстве — они сотрудничали, например, с Каррерасом, Доминго, Паваротти, Кабалье. После гастролей в Лондоне Кировского театра, которые очень хорошо прошли, я как солистка получила великолепную прессу — кстати, за Татьяну Ларину. После этого в австрийское агентство из Штутгарта пришел запрос — певицу Казарновскую хотели пригласить исполнить партию Мими в «Богеме» Пуччини. Роберт позвонил приятелю из управления культуры исполкома Ленсовета и попросил мои координаты. Я в эти дни была в Москве, готовилась к концерту. Роберт приехал в столицу.

С маэстро Гербертом фон Караяном в Зальцбурге в день знакомства, 8 марта 1989 года из архива Л. Казарновской

Зима, январь. Мы договорились о встрече. Он не знал, как я выгляжу, — фильтровал глазами прохожих, надеясь опознать оперную певицу. Роберт ожидал увидеть девушку с типичной для сопрано фигурой — мягко говоря, внушительных габаритов. Я же определила импресарио издалека, на фоне москвичей он резко выделялся: элегантно, по-европейски одетый — в легком для января пальто и лайковых перчатках, с непокрытой головой и едва заметным загаром на лице. Сразу поняла — не наш человек. Как в «Мастере и Маргарите»: «Немец», — подумал Берлиоз. «Англичанин, — подумал Бездомный, — ишь, и не жарко ему в перчатках». Я с улыбкой направилась в сторону Роберта, а он, заметив меня, отвернулся... Как выяснилось потом, увидев стройную даму, сразу отсек: «Эта точно не ко мне, даже «соблазняться» не буду». Я подошла, представилась. Пригласила Роберта на ужин к сестре — она жила в соседнем с родительским доме. Мы весь вечер проговорили: я рассказала все о себе, он — о себе. Папа Роберта, профессор филологии, специалист по итальянской литературе, ушел из жизни рано. Мама служила в банке. Роберт вырос в Вене и с четырнадцати лет постоянно ходил в оперу — покупал стоячие места за десять шиллингов. Он переслушал весь мировой репертуар в исполнении лучших артистов. В университет Роберт поступил на филологический факультет, учился на славянском отделении — изучал русский язык. Затем десять лет проработал в Союзе представителем крупной шведской фармацевтической фирмы. В СССР у Роберта к этому времени образовались разные знакомства, в том числе и в Госконцерте. И он решил заняться тем, что любил больше всего, — оперой. Написал письмо в австрийское агентство господина Холендера, предложил свои услуги в СССР. Холендер заинтересовался. И закипела работа.

Взаимная симпатия у нас возникла на первой же встрече. Я подарила Роберту свою пластинку с итальянскими ариями Верди и Пуччини, которую записала с оркестром Большого театра. Мы ее до сих пор храним — она материальный символ начала нашей любви. Пластинка Роберту понравилась, и в Вене он дал мне самые лучшие рекомендации. Агентство приступило к организации прослушиваний: в Ла Скала, Венскую оперу, в театры Амстердама, Цюриха... Направили запрос на мое имя в Госконцерт. Тот дал добро и отправил бумагу в Кировский театр. Двадцать шестого февраля 1989 года я прилетела в Вену и на протяжении первой декады марта должна была пройти десятки прослушиваний в разных европейских городах. Это самые сумасшедшие и незабываемые дни нашей жизни, которые помимо эмоционального и физического напряжения были невероятно осложнены бюрократическими «привилегиями» советской гражданки — в каждой стране мне необходимо было получать визу в посольстве.

Прослушивания проходили великолепно, все они заканчивались предложениями подписать контракт. В Венской опере в зале случайно оказался режиссер Михаэль Хампе, который в Зальцбурге в это время работал с Гербертом фон Караяном над «Тоской». После того как я спела, он подошел к нам и сказал Роберту: «Она мне очень нравится. Завтра поговорю с маэстро Караяном, ее надо прослушать». Потом Роберт говорил мне: «Ты бы видела свою скептическую ухмылку в тот момент...»

Но на следующий день нам позвонили из секретариата Караяна — госпожу Казарновскую приглашали восьмого марта на встречу с маэстро. Я сказала нет. Боялась, что увижу Караяна и умру от волнения. Но восьмого марта мы, конечно, были в Зальцбурге. На сцене Большого фестивального зала Караян репетировал «Тоску». Нас предупредили: «Ничего не ожидайте. Прослушивания проходят часто, но не каждой певице даже дают допеть. Бывает, маэстро посреди выступления делает жест рукой и все заканчивается». Когда объявили перерыв, Караян спросил: «Где эта молодая певица?» И я пошла на сцену как на эшафот. Начала петь, в глазах туман. Однако замечаю — Караян делает какой-то жест рукой. Думаю: «Ну все!» Была готова остановиться, но пианист продолжает играть — и я по инерции пою. Потом мы узнали, что жестом маэстро дал сигнал своему фотографу, чтобы он снял меня во время выступления. Закончила арию.

Имея чисто вокальное образование, была бы недостаточно свободной на сцене, а я получила полный комплекс актерского мастерства C. stelner/из архива Л. Казарновской

— Хорошо. Подойдите, — говорит Караян, — вы любите «Реквием» Верди?

— Маэстро, это одно из самых моих любимых произведений, я его не просто люблю, я его обожаю!

И он так спокойно говорит:

— Этим летом будете со мной петь «Реквием» Верди.

У меня из глаз невольно брызнули слезы. Он улыбнулся и обратился к Роберту:

— Только одно требование — чтобы мне не присылали из этого Госконцерта никого взамен! Однажды пригласил Рихтера, мы планировали сделать совместный концерт. Вдруг за три дня до приезда Святослава получаю от Госконцерта бумагу: «Извините, Рихтер занят в концертах по Сибири, пришлем пианиста N».

К сожалению, это была распространенная практика со стороны советских чиновников. «Реквием» я летом все-таки спела, но не с Караяном, а с его оркестром — в память о нем. Увы, маэстро не дожил до этого дня, скончался шестнадцатого июля 1989 года. Репетиции с маэстро я не забуду никогда. Он предложил мне контракт на запись опер «Бал-маскарад» и «Тоска». Печальная история... Но все же я счастлива, что успела поработать с великим дирижером.

Накануне прослушивания у Караяна мы с Робертом купили обручальные кольца... В те сумасшедшие мартовские дни непрерывных кастингов решили быть вместе — Роберт сделал предложение спустя полтора месяца после знакомства. Начались два с половиной месяца оформления отношений. Вот это было похоже на фантастический детектив. Даже мы, главные участники событий, не можем сегодня восстановить в памяти все инстанции, которые необходимо было пройти, и все разрешения, которые требовалось собрать. Сначала хотели расписаться в Ленинграде, но оказалось, что Роберту надо получить специальную визу, чтобы подать заявление в ЗАГС, потом выехать из СССР и получить другую визу непосредственно для заключения брака. Вся процедура занимала год — и мы отказались от этой идеи. Роберт предложил регистрироваться в Вене. Но и это оказалось ненамного проще: требовалась куча бумаг с обеих сторон, которые необходимо  было переводить и заверять в МИДе. Мы все собрали, хотя и с большим трудом. С пакетом бумаг прилетели в Вену, пришли в магистрат. Симпатичный молодой человек просмотрел документы и с улыбкой сказал: «Все хорошо, не хватает лишь одной справки — из советского посольства, что СССР не против вашего брака». Роберт в это время готовил важнейший концерт в Большом театре в поддержку жертв землетрясения и работал с советским посольством в Австрии. Пришел к атташе по культуре:

— У меня приятная новость, я женюсь.

— Поздравляю, — обрадовался тот, — а кто она?

— Молодая певица из Советского Союза.

Лицо чиновника стало менее радостным:

— Кто именно?

— Знаешь, есть такая Любовь Казарновская?

Остатки улыбки смыло с лица господина атташе, но тем не менее он сказал:

— Оставь мне все бумаги, паспорта, я позвоню.

Прошло четыре дня, звонка из посольства нет. Роберт набирает сам и слышит: «Понимаешь, мы не можем выдать такую бумагу. Твоя невеста должна вернуться в СССР и там оформлять...» Роберт бросил трубку. Он пришел в такую ярость, что долго не мог успокоиться! Стало ясно, что эта история надолго. В страшном возбуждении вновь набрал номер посольства и буквально прокричал: «Нет у вас никакой перестройки! Вы неподвижная бюрократическая система. Буду через час, чтобы забрать наши документы!» Мы поехали вместе, но в посольство я не пошла, ожидала в кафе. Морально мы были готовы к любому повороту событий. Роберт вернулся с лицом победителя. Оказалось, атташе по культуре встретил его с необходимой бумагой в руках. Прибежали в магистрат.

— Могу вас зарегистрировать через месяц, — обрадовал тот же улыбчивый сотрудник.

— Нет, это невозможно, — ответил Роберт, — сегодня вторник, завтра мы должны быть в Ла Скала, в четверг рано утром вернемся, а в субботу у Любы заканчивается виза... Нам надо зарегистрироваться в пятницу.

Парень побежал советоваться с руководством. Вернулся и объявил:

— Давайте в пятницу в полдень.

Наш сын родился очень музыкальным. Сегодня Андрей учится в магистратуре сразу в двух консерваториях — Голландии и Германии. Инсбрук, декабрь 2019 года из архива Л. Казарновской

Сегодня понимаем с мужем, что он назначил время своего обеденного перерыва. Мы все успели, даже платье купили. Летали как на крыльях...

Так началась наша семейная жизнь и моя театральная деятельность в главных мировых столицах оперы: Вене, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Амстердаме, Зальцбурге, Цюрихе, Мюнхене, Гамбурге... У меня были контракты со всеми ведущими оперными театрами: Венской оперой, Королевским театром Ковент-Гарден, Метрополитен-оперой, Ла Скала и другими.

В 1993-м мы с Робертом стали родителями, на свет появился наш Андрюша. Я долго выступала — до восьмого месяца беременности. Например на седьмом в Монте-Карло пела Дездемону в «Отелло». Для спектакля мне сшили свободные платья, скрывающие интересное положение. Зрителям могло лишь показаться, что певица немного в теле. Но в четвертом акте, когда Дездемона появлялась в ночной рубашке и пеньюаре, все становилось очевидно. В патетический момент, когда Отелло душит несчастную жену, Андрюша внутри меня забил ножками — от чего платье стало вздыматься! Роберт, наблюдавший спектакль из партера, слышал комментарии зрителей: «А Кассио-то «наследил»!» На восьмом месяце я пела «Реквием» Верди в Мадриде. Там уже и платье не могло скрыть живот. Стоило мне присесть, как Андрюшка начинал протестовать — толкался со страшной силой, требовал, чтобы мама снова пела. Стало ясно: музыкальный детеныш будет! Сегодня Андрей учится в магистратуре сразу в двух консерваториях — Голландии и Германии.

О своем профессиональном опыте, работе за рубежом, встречах с легендарными деятелями музыкального искусства, путешествиях и приключениях я подробно рассказываю в своей книге «Оперные тайны», вторая часть которой сейчас выходит. В нее вошли забавные эпизоды и зарисовки из жизни, основные вехи карьеры и, конечно, рассказы о композиторах, дирижерах, либреттистах, музыкантах, певцах, в том числе о партнерах: Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Пьеро Каппуччилли, Альфредо Краусе, Монтсеррат Кабалье. Книга будет интересна не только профессионалам, но всем без исключения читателям. Это своего рода музыкальное путешествие, которое, к моей великой радости, продолжается!

Я счастлива и горда, что на родине участвую в просветительских музыкальных проектах для ТВ и радио — такого рода деятельность была мне всегда интересна. Выросло уже целое поколение зрителей, которое знает меня по этим проектам. Все началось с канала «Культура», куда Славочка Бэлза стал приглашать в качестве соведущей программы «Шедевры мирового музыкального театра». В 2005-м по приглашению выдающегося музыкального кинорежиссера Евгения Гинзбурга я снялась в главной роли фильма «Анна». Эта музыкальная мелодрама по пьесе Островского «Без вины виноватые» получила множество призов. Потом была «Романтика романса», которую я вела с 2006 по 2009 год. А в 2010-м моя программа для «Культуры» о Венской опере из цикла «Оперные театры мира» получила «ТЭФИ». В 2011 году пригласили на Первый канал. Позвонил Юрий Викторович Аксюта — директор музыкальных программ:

— Любовь Юрьевна, у нас такой проект интересный созрел — «Призрак оперы», без вас никак. Согласны стать членом жюри?

— А что это будет? — спрашиваю. — Опера?

— И опера, и оперетта, и романс, и мюзикл. Но как вы понимаете, формат нашего канала таков, что оперных певцов там не будет. Участвуют в проекте эстрадные звезды, имеющие классическое образование: Киркоров, Билан, Валерия и другие.

С Филиппом, ставшим победителем проекта, я была знакома с 2000 года. Тогда в концертном зале «Россия» представила свое шоу и работая над песней Time to Say Goodbye, которая поется дуэтом, никак не могла определиться с партнером. Надо было выбрать не просто поющего, но фактурного, красивого артиста. Хотелось сделать эффектный номер... И этот дуэт мы исполнили с Киркоровым. Ну а потом были проекты для Первого канала «Один в один» и «Точь-в-точь» — четыре сезона, которые имели огромный резонанс. И даже несмотря на то, что это шоу уже не снимается, «Точь-в-точь» продолжает пользоваться большой популярностью. Было много сложностей, много разногласий, но и море радости у жюри, участников и публики. Тут я обрела множество новых друзей: Геннадия Хазанова, Леню Ярмольника, Сашу Олешко, Аню Ардову, Макса Аверина, Аню Большову, Женю Дятлова, Лену Максимову, Ксану Сергиенко

Счастлива, что участвую в просветительских музыкальных проектах для телевидения и радио — такого рода деятельность была мне всегда интересна Е. Терновецкий/студия д. Винокурова/из архива Л. Казарновской

У меня есть собственная международная академия. Много лет занимаюсь с молодежью — вокалистами из разных стран. Мы путешествуем по миру, проводим мастер-классы, концерты. Еще я художественный руководитель вокальной кафедры в очень интересном московском вузе — Институте современного искусства, художественный руководитель фестиваля «Провинция — душа России» и президент вокального конкурса, которые проходят в Ярославской области в селе Вятском.

У нас с Робертом давно зрела идея сделать «Евгения Онегина» по записям Станиславского — когда-то Константин Сергеевич хотел соединить в одном спектакле драму и оперу, но не успел. И этот проект нам предложили осуществить в Ярославле на старейшей драматической сцене России — в Государственном академическом театре драмы имени Волкова. Сделать инсценировку и поставить спектакль пригласили замечательного драматурга, писателя, переводчика, режиссера Владимира Аленикова (многие помнят его фильм «Приключения Петрова и Васечкина»). Он предложил свой вариант: «Давайте соединим «Евгения Онегина» и «Пиковую даму». И получился спектакль «Пушкиниана. Любовь и карты», где графиня из «Пиковой дамы» — это постаревшая Татьяна Ларина, которая, уходя воспоминаниями в молодость, рассказывает Лизе историю своей жизни и любви. Я играю сразу два возраста собирательной героини. Спектакль прошел уже двадцать раз при полных аншлагах. Вот так Татьяна Ларина, сопровождавшая меня с самого детства, преподнесла очередной сюрприз. Это ли не сила судьбы? И я верю, что еще много «открытий чудных» ожидает меня, ведь творчество — это состояние души...

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх