Роберт пришел к атташе по культуре: «У меня приятная новость, я женюсь». — «Поздравляю, —...
Мама и бабушка были невероятными театралками. Свой интерес они пытались привить и мне — покупали детские абонементы в филармонию, где я слушала лекции о классической музыке, — и мне это нравилось. С детства обожала играть на фортепиано и пела с удовольствием. Однажды, мне было около пяти с половиной лет, мама сказала: «Пойдем в Большой театр на утренний спектакль «Евгений Онегин». Я с радостью откликнулась, дома была изумительная книга «Евгений Онегин» с иллюстрациями: тонюсенькая красавица Татьяна с косой, элегантный, в образе английского лорда Онегин с роскошными глазами и взбитым чубом и, конечно, красавец Ленский с «кудрями черными до плеч».
Приходим в театр, моя душа переполнена эмоциями от сказочного убранства зала и ожидания встречи с любимыми героями. Открывается занавес, и я вижу невероятного объема Татьяну, такого же необъятного Онегина с огромным животом, который не позволяет ему в танце подойти к партнерше ближе чем на расстояние вытянутой руки. Вижу Ленского с откормленным пузиком и Ольгу, совсем неспособную к «грусти томной» — ужимки ее пошлы, а прыжки заканчиваются дрожью сцены Большого театра. Мои ожидания и чувства были оскорблены, посреди действа я разревелась, и маме пришлось вывести меня из зала. «Ну зачем ты меня сюда привела? — вопрошала я. — В моей книжке они все такие красивые... Мама, я больше никогда в оперу не пойду — это ужасно!» Вот таким было первое знакомство с оперой. Но пути Господни неисповедимы.
Мы жили в так называемом доме нефтяников на набережной Тараса Шевченко. Папа Юрий Игнатьевич в звании генерала — боевой офицер, мама Лидия Александровна филолог, воспитывала двух дочерей — меня и старшую сестру Наташу. В доме у мамы была подруга, жена какого-то значительного начальника в нефтяной промышленности. Эта подруга, как говорят, в молодости имела шикарный голос, но вышла замуж, родила двоих детей, и мечты о карьере ушли в никуда... Зато с мужем она неоднократно бывала за границей — в Париже, Лондоне, Милане, привозила оттуда виниловые пластинки. Коллекция у нее, в том числе записей оперы, была завидной. Пластинки свои она по дружбе давала слушать моей маме. Однажды эта дама обратила внимание, как я мурлычу что-то услышанное на пластинке, мне было лет десять-двенадцать. Она сказала маме: «Кажется, у Любы очень приятный голос» — и подарила мне виниловый диск с записью выступления Марии Каллас в Гранд-опера. На пластинке были все самые знаменитые оперные арии, и я ее заслушала до дыр. Передать мой восторг невозможно — для меня Каллас навсегда стала небожительницей. Завораживал не только ее голос, но и внешность. На обложке была фотография тоненькой, а-ля Одри Хепберн, красивой женщины в каком-то невероятном платье и меховой накидке. «Вот это да, — думала я, — как поет! А еще и красавица! Я тоже так хочу!» Эта мысль скромно поселилась в моей голове: не зудила — напоминала о себе нечасто. В средних и старших классах я увлекалась модными на тот момент группами: The Beatles, Deep Purple, Led Zeppelin, Creedence Clearwater Revival, Queen. Конечно, как тогда было принято, в школе имелась своя группа, в которой я была солисткой и пела весь этот репертуар, включая песни Джона Леннона и Пола Маккартни. Не могу сказать, что по образу или сути я была рокершей, но шла в ногу со временем — носила мини-юбки и слушала рок.
У нас были талантливые ребята, самостоятельно освоившие гитары, а потом перешедшие на электрогитары. Все это очень лихо исполнялось — и мы всегда имели успех на школьных вечерах. Ребята из других школ приходили слушать нашу группу, свой восторг выражая криками и визгами. Мы были узнаваемыми фигурами! Большой компанией молодежи из разных школ вечерами собирались у памятника Тарасу Шевченко, парни брали гитары, и мы зажигали — пели, танцевали. Это продолжалось, даже когда мы уже окончили школу... Вели себя цивилизованно и безалкогольно, поэтому все обходилось без драк и приводов в милицию. Правда пожилые люди из окрестных домов иногда просили: «Хватит уже орать блатные песни (так они называли западный рок), спойте что-нибудь русское». Но мы были непреклонны — зарубежная эстрада являлась для нас абсолютным идолом. И когда много лет спустя я попала в жюри «Точь-в-точь», коллеги с изумлением спрашивали: «Откуда ты, оперная певица, знаешь и Led Zeppelin, и Creedence Clearwater Revival, и Queen?» А мы с девочками в школе собирали бобины с песнями этих групп, переписывали на кассеты и обменивались друг с другом.
Я готовилась на факультет журналистики МГУ, на школьных, городских и всесоюзных олимпиадах мои сочинения или эссе всегда получали премии. Мама — филолог, русист — постоянно тренировала мою речь. В детстве я, конечно, сопротивлялась — хотелось играть с подружками во дворе, но мама не отпускала, пока не выучу четверостишие Пушкина, Есенина, Грибоедова или кого-нибудь еще. Как же благодарна маме за то, что была в этом вопросе достаточно строга со мной, потому что когда я стала много работать на телевидении, на радио, поняла: без тренажа, без того развития речи, которого она от меня добивалась, такого результата сегодня не было бы. В старших классах мне часто говорили: «Люба прирожденный журналист» — вот мы с мамой и пошли подавать документы в МГУ. На Моховую, где в старом здании МГУ находится журфак, шли по Поварской улице. И вдруг мама около Гнесинки говорит:
— Дочка, смотри, идет второй тур на вокальное отделение. Давай попробуем?
— Мама, ты что?! — удивилась я. — Второй тур уже, а у нас и нот с собой нет!..
Я ведь, можно сказать, даже музыкальную школу не окончила. Поскольку отец был военным и его часто переводили на другое место службы, мне в год приходилось менять по три-четыре школы. Поначалу в каждом месте, куда бы ни переезжали, меня записывали в музыкальную школу, но потом мама сказала: «Знаешь, чтобы у тебя каждый раз не было стресса от новой школы, будем приглашать педагогов по музыке и вокалу домой». Моим голосом занимались в рамках программы: я пела детские песни Моцарта и Чайковского, старинные русские романсы. Дома устраивали семейные вечера для соседей и друзей, мама садилась за рояль — она хорошо играла, пела красивым низким голосом, у нее было контральто, — а потом аккомпанировала мне. В общем, музыкально я была очень грамотной девочкой.
Но все-таки определяющую роль сыграла материнская интуиция — мама меня буквально втолкнула в зал Гнесинки, где проходил второй тур. Сидит серьезная комиссия, экзаменаторы спрашивают:
— Девочка, что у тебя?
Говорю:
— Не знаю, мама сказала, чтобы меня прослушали. Если скажете нет, я не буду настаивать...
Они:
— Подойди поближе. А что ты можешь спеть? Ноты есть?
— Нот нет.
— А что знаешь? Народную песню какую-нибудь?
— Да. «То не ветер ветку клонит».
Опытный концертмейстер тут же подобрал тональность на рояле, и я в своей коротенькой модной юбочке исполнила эту грустную песню.
— Хорошо, — говорят, — приходи на третий тур.
То есть меня, не проходившую ни отборочный, ни первый туры, без всяких условий пропустили на третий!
Прихожу в приемную комиссию, секретарь спрашивает:
— Сколько тебе лет?
Отвечаю:
— Шестнадцать.
Дело в том, что в школу я пошла в шесть лет — это было в Германии, где отец тогда служил. И тут мне сообщают:
— На вокальное берут с восемнадцати, но мы тебя запишем на отделение актеров музыкального театра, где будет тот же вокал, но еще и серьезное обучение актерскому мастерству, танцу и сценической речи.
Как же Господь меня вел тогда — сегодня еще раз в этом убеждаюсь. Имея чисто вокальное образование, я была бы недостаточно свободной на сцене — от этого страдают многие вокалисты, а я получила полный комплекс актерского мастерства.
На втором курсе мы уже ставили драматические отрывки. Я, например, играла Жанну д’Арк, участвовала в водевилях, на третьем — готовила огромную сцену из оперетты «Роз-Мари». Наш художественный руководитель Юрий Александрович Петров, который в то время был главным режиссером Театра оперетты, говорил: «Мы тебя берем — с четвертого курса будешь работать». И снова моя судьба меняет русло. Экзамен по вокалу принимала завкафедрой сольного пения Гнесинского института Наталья Дмитриевна Шпиллер — бывшая солистка Большого, известная певица. Я спела.
— Люба Казарновская, — просит, — после окончания экзамена подойдете ко мне.
В ожидании разноса подхожу весьма робко, но Наталья Дмитриевна говорит:
— Деточка, а что вы тут делаете? Даю вам личную рекомендацию в консерваторию. Поступайте.
— Наталья Дмитриевна, может, мне окончить училище?
— Не надо, не теряйте время.
И я, не окончив Гнесинку, поступаю в Московскую консерваторию, и не к кому-нибудь, а в класс к Ирине Константиновне Архиповой. И в этом тоже усматриваю перст судьбы. Даже учась в Гнесинке, я продолжала частным образом брать уроки вокала, занималась с педагогом Надеждой Малышевой-Виноградовой. Надежда Матвеевна была легендарнейшей личностью — концертмейстером в классе Умберто Мазетти, педагогом-концертмейстером оперной студии Станиславского, аккомпанировала самому Федору Шаляпину. С учениками она занималась по методике маэстро Мазетти — выдающегося представителя старой итальянской школы, одной из лучших в мире.
Так вот, Ирина Константиновна Архипова была первой ученицей Малышевой, а я стала последней. Когда пришла к Надежде Матвеевне в дом, ей было восемьдесят, умерла она в девяносто два года.
Студентами мы часто ходили заниматься к Ирине Константиновне домой. С супругом Владиславом Ивановичем Пьявко они жили в доме артистов Большого театра на улице Неждановой, сейчас это Брюсов переулок. Занимались в спальне, где стоял огромный рояль, придвинутый прямо к окну. Концертмейстеры всегда сидели за инструментом в платках — из окна им дуло в спину. При этом в комнате жара стояла невероятная: исполнители страдали от духоты, а аккомпаниаторы уходили с радикулитом.
Владислав Пьявко — очень темпераментный артист и человек. Если у нас что-то не получалось, он иногда не выдерживал фальши и врывался в комнату со словами:
— Ира, как ты можешь слушать этот ужас?! — и уже обращаясь к нам, студентам: —Ты как поешь?! Ну-ка, открой варежку, дай звук!
— Владик, перестань, уйди. Вот будешь сам преподавать, тогда и поговорим, — гасила педагогический азарт мужа Ирина Константиновна.
Как-то на третьем курсе нас предупредили: «Наверное, ваши именитые педагоги будут уходить, поскольку считают, что слишком много времени отдают студентам. А ведь они еще действующие артисты — заняты в репертуаре театров и много гастролируют». Ушли Ирина Архипова, Владимир Атлантов, Тамара Милашкина, на кафедре остались Елена Образцова и Евгений Нестеренко. Я оказалась без педагога. Елена Васильевна, которая слышала меня, сказала: «Я эту девочку возьму». Прихожу к Образцовой на урок, слушаю, как она занимается, — говорит очень дельные вещи. Затем делится при мне с другой ученицей ближайшими планами: «Пока я в Москве, проведу три урока, потом уеду, у меня двухмесячные гастроли в Европе, будете заниматься с концертмейстером». Я робко, но откровенно сказала Елене Васильевне:
— Для меня огромная честь, что предложили стать вашей студенткой, но... Когда вы сами учились, педагог оставлял вас на два месяца?
Она удивленно вскинула брови:
— Конечно нет.
— Вот и мне еще столькому нужно научиться, необходимо регулярно заниматься и с педагогом, и с концертмейстером.
— Понимаю, — ответила Образцова, — ты права. Люблю честных людей. Работать надо как лошадь, если хочешь добиться результата.
Я знала, какого педагога ищу, и когда попала в класс к Елене Ивановне Шумиловой, поняла: вот оно! Совершенно никакого противоречия со школой Надежды Матвеевны Малышевой и Ирины Константиновны Архиповой, поскольку Шумилова как педагог тоже придерживалась старой итальянской школы. С Еленой Ивановной я серьезно и много работала — к пятому курсу добилась больших успехов. В оперной студии консерватории успела спеть немало партий, например Керубино, Сюзанну, затем графиню в «Свадьбе Фигаро», Иоланту, пушкинскую Татьяну и в качестве дипломного спектакля — «Человеческий голос» Пуленка. Вдруг в консерваторию возвращается Архипова и говорит:
— Из своего прежнего класса хочу взять Казарновскую.
Я тогда сказала:
— Ирина Константиновна, мне неловко. У меня сложились замечательные отношения с Еленой Ивановной. Она со мной работала на честь и на совесть, несмотря на то что я пришла в класс, когда у нее был переизбыток учеников. Она тратила на меня свое личное время, отдавала мне душу, я не могу ее подвести.
Ирина Константиновна обиделась. Было время, когда, демонстрируя свое отношение, она меня «сгоняла» с разных вокальных конкурсов, в которых председательствовала. И даже когда в 1981 году я очень удачно выступила на Конкурсе имени Глинки, председателем которого была Архипова, мне дали лишь вторую премию. Как-то она сказала обо мне Надежде Матвеевне:
— Ваша Люба слишком много о себе понимает — выходит и поет как народная артистка.
Шумилова возразила:
— Ирочка, а что значит «как народная артистка»? Она выходит с достоинством, понимает, что артистична. Почему она должна выходить как нищенка на паперть?
— Нет, надо поскромнее быть, — ответила Архипова.
До меня не раз долетали колкие замечания Ирины Константиновны, и продолжалось это довольно долго — до того момента, пока мой муж не организовал в Москве грандиозную по своим масштабам акцию. Правда по весьма печальному поводу — землетрясению в Армении, когда буквально сравняло с землей несколько городов. Это был 1989 год, мы только поженились. В Большом театре Роберт организовал гала-концерты звезд мировой оперы в поддержку жертв землетрясения. Участвовали Альфредо Краус, Карло Бергонци, Роландо Панераи, Герман Прай, Лючия Алиберти, Хосе Каррерас, Монтсеррат Кабалье, Евгений Нестеренко, Ирина Архипова и я. Во время выступления краем глаза замечаю: в кулисе стоят Ирина Константиновна с Карло Бергонци — замечательным тенором, президентом общества Верди и конкурса «Вердиевские голоса». Бергонци одобрительно кивает в мою сторону. Выхожу со сцены, меня подзывает Ирина Константиновна: «Ты просто умница. Маэстро Бергонци в восторге от того, как ты спела Амелию в «Бале-маскараде». Услышать от нее такие слова было просто невероятно, тем более памятуя о том, какие у нас сложности в отношениях.
После мы неоднократно встречались в концертах, и каждый раз она меня хвалила и предлагала: «Люба, в память о нашем общем учителе Надежде Малышевой надо нам сделать дуэты» — но идея повисала в воздухе. В начале нулевых в один из моих приездов из-за рубежа в Москву дома на автоответчике слышу голос Архиповой: «Любочка, это Ирина Константиновна. Здравствуй. Перезвони». Перезваниваю. И она говорит:
— Забудем все.
— Конечно, Ирина Константиновна!
— Ну наконец-то можем спеть дуэты? Приглашаю тебя на свой фестиваль с сольным концертом, в конце которого сама выйду на сцену и мы споем вместе.
Архипова в те годы проводила ежегодный фестиваль в Осташкове. Ей тогда было уже много лет, она тяжело ходила, но пела и звучала блестяще. И мы исполнили два дуэта: «Не искушай меня без нужды» Глинки и «Горные вершины» Римского-Корсакова. «Слушай, какой успех! — заметила после концерта Ирина Константиновна. — Как у нас сливаются голоса! Давай продолжим эти опусы». Роберт договорился с лучшей студией в Москве, и мы записали четыре дуэта. Звукорежиссер во время работы с любопытством заглядывала в студию: «Невероятно, я не понимаю, кто где поет!» В общем, все у нас сложилось как пазл. Роберт предложил сделать еще один дуэт — Лизы и Полины из «Пиковой дамы». Ирина Константиновна загорелась идеей, однако начала серьезно болеть. До последнего она надеялась: «Я все-таки встану, я смогу». Но ей становилось все хуже... Эта работа, увы, не состоялась. Но я счастлива, что мы успели записать четыре дуэта, которыми увековечили память своего великого педагога Надежды Матвеевны Малышевой.
Часто после института, уже в профессиональном поле, судьба сводила нас с Еленой Образцовой, правда однажды и развела... Мы много вместе пели в рамках зарубежных контрактов: в Милане, Париже, Цюрихе... В последнем городе на одном из концертов, когда мы с Робертом сидели в зале, Елена Васильевна со сцены перед исполнением арии из «Адрианы Лекуврер» сказала: «Этот номер я хочу посвятить замечательной певице, которую уважаю и люблю и с которой меня связывает творческая и человеческая дружба, — Любочке Казарновской». Я тоже Елену Васильевну обожала и обожаю, считаю одной из лучших артисток мировой оперы.
Образцова была чрезвычайно приятным, легким, зажигательным и обаятельным человеком в общении. Обожала анекдоты, знала их великое множество, но большинство были хулиганскими, поэтому не могу их повторить. У нас был контракт в Ла Скала на десять спектаклей оперы Прокофьева «Игрок» по Достоевскому (она пела Бабуленьку, а я Полину), и два месяца репетиционного периода мы провели бок о бок. Из-за плотного графика репетиций времени для развлечений совсем не оставалось, но Елена Васильевна практически каждый день приглашала нас с Робертом к себе на ужин. «Одна есть ненавижу, — объясняла она свое гостеприимство, — сегодня готовлю ризотто. Отказы не принимаются! Чтобы были!» На энный раз нам с мужем стало неловко:
— Елена Васильевна, что же вы нас все время балуете, готовите то пасту, то ризотто, то мясо жарите...
— Ну ладно, тогда купите креветок или рыбки какой-нибудь.
Она обожала общаться, по-дружески болтать, хохмить, рассказывать истории. Нам снимали апартаменты, которые находились рядом с Ла Скала. И каждый день «нашей почетной дорожкой», как говорила Елена Васильевна, мы шли вместе в театр. По пути Образцова заводила нас с Робертом в одну кафешку, где нам готовили только входившие в моду смузи (в России о них еще даже не слышали). Причем делали коктейль по рецепту Елены Васильевны — она смело импровизировала: «Так, сегодня смешаем клубнику, чернику, добавим чуть-чуть бананчика — нужно много витаминов, чтобы быть сильными на репетиции». На завтра — другой рецепт. Иногда мы вчетвером — с мужем Образцовой Альгисом Жюрайтисом — ходили в рестораны и кафе, опять же на выбор Елены Васильевны. Она прекрасно ориентировалась в Милане, поскольку много работала в Ла Скала и знала толк в еде: «Сегодня поведу в одно кафе, его мало кто знает, но там замечательная домашняя итальянская еда. Будем пробовать кролика в вине — узнаете, что это такое!» И мы ни разу не были разочарованы ее выбором.
Отыграв спектакли в Ла Скала, вместе переместились в Голландию, где записывали диск по той же опере «Игрок». Дирижером был Валерий Гергиев. Сбор на студии назначили к девяти утра, в одиннадцать — начало записи. Елена Васильевна, как человек очень дисциплинированный, пришла загодя — аж к восьми. К девяти уже распелась. Никого... Полдесятого — появляются другие солисты, я в том числе. Еще через полчаса начали оркестранты подтягиваться, последним — Гергиев. Образцова была крайне возмущена. Мне даже пришлось ее утешать: «Леночка Васильевна, успокойтесь, пожалуйста, нам же сейчас петь». Но это внутреннее возбуждение пошло делу на пользу — в ней было столько энергии, столько запала актерского! Все успели записать за один день: начали в час дня и закончили в двенадцать ночи — небывалый случай. У бедного исполнителя главной партии уже глаза на лоб лезли от напряжения. Я с восхищением сказала Елене Васильевне:
— Ну, вы сегодня в ударе!
— Еще бы — так меня завели! — и примирительно расхохоталась: — Зато запись хорошая получилась.
Наш «Игрок» считается лучшей записью этой оперы.
Елена Васильевна подарила мне знакомство с выдающейся примой мировой оперы XX века Ренатой Тебальди. Она имела виллу за городом и апартаменты в центре Милана, куда мы и отправились. Семьи у Тебальди никогда не было, она жила одна. К нашему приходу ее помощница приготовила фантастическое ризотто. Это был 1997 год. Семидесятипятилетняя Рената выглядела шикарно, была при полном макияже, с гладко собранными в пучок волосами. На плечи накинуто меховое боа. Она оставалась примадонной до конца жизни, хотя к тому времени уже много лет не выступала. Мне, конечно, очень хотелось взять уроки у великой певицы, но Тебальди редко консультировала певцов. «Меня все раздражает, — говорила она. — Я закончила с оперой и не хочу больше к этому возвращаться. Слушаю только старые записи». Меня спросила: «Вы сопрано? А что исполняете? — И когда я назвала многие партии из ее репертуара, она заметила: — Интересно было бы послушать». На прощание я оставила ей свой диск.
В тот день в ее воспоминаниях меня поразила мистическая история, связанная с оперой «Сила судьбы». В самом названии заключен тайный смысл. Это, кстати, касается и оперы «Макбет». Оба произведения содержат такие сакральные вещи, которые могут принести успех, а могут — и большую неудачу. Тебальди считается одной из лучших в истории исполнительниц партии Леоноры в «Силе судьбы», поэтому дирижер Риккардо Мути пригласил ее на генеральную репетицию новой постановки этой оперы в Ла Скала, чтобы Рената сделала замечания и дала какие-то советы. «Сижу на репетиции в первом ряду партера, — рассказывала Тебальди, — а на сцене постоянно что-то не ладится: то свет гаснет, то оркестр опаздывает. Сижу посмеиваюсь. Мути спрашивает:
— Почему ты смеешься?
— Потому что это «Сила судьбы»! Скоро сам увидишь, что будет! Если дело сразу не заладилось, то уже и не заладится.
— Зачем каркаешь? Я тебя не для того позвал! — возмутился Мути.
Премьера. Исполнительница главной роли, сопрано, не звучит — еле допевает спектакль. Другой артист не замечает на сцене суфлерскую будку и попадает туда ногой... Вывих. Нога отекает. Ему делают укол. А в третьем акте и вовсе заваливаются декорации... Мути говорит после спектакля:
— Это ты накаркала!
— Я тут ни при чем — такова энергетика этого произведения. Когда я пела «Силу судьбы», обязательно на каждом спектакле что-нибудь случалось. Зная это, всегда накануне ходила в собор и молилась, чтобы все прошло хорошо».
Я так подробно рассказываю об этом, потому что дважды сталкивалась с мистическими проявлениями этой оперы. С главной партией «Силы судьбы» Леонорой я дебютировала в Кировском театре Ленинграда в 1985 году. Дирижировал Евгений Владимирович Колобов. Однажды на спектакле прямо на сцене я вошла в такое состояние, будто «выключилась» из реальности. В тот момент, когда по роли пела молитву Божьей Матери, вдруг увидела в царской ложе какой-то тоннель голубовато-серебристого цвета, и меня стало затягивать в этот тоннель. Возвращаюсь в реальность и вижу, что Колобов отложил палочку и смотрит на меня с изумлением. После спектакля спросил:
— Что с тобой было? Ты пела каким-то неземным звуком.
И я призналась:
— Знаешь, Женя, я в тот момент куда-то улетела — в невероятную звездную даль.
Колобов сказал:
— Вот чтобы каждый спектакль туда улетала! Ты оторвалась от земли и звуком, и позой, и глазами. Я просто задохнулся от восторга.
Второй мистический случай, к сожалению, печальный. Я уже была знакома с негативным опытом Ренаты Тебальди, но не смогла отказаться от участия в этой опере, поскольку музыка и главная партия в ней — гениальные. Должна была выступить с «Силой судьбы» в Венской опере, но накануне умерла мама. Я отказалась участвовать в премьере, чем безумно разозлила директора Венской оперы господина Холендера.
Уход мамы стал совершенно неожиданным для всей нашей семьи, она была нестарым человеком. Я пережила сильный эмоциональный шок, ведь мы с мамой были очень близки. После похорон у меня открылась бронхиальная астма: я стала задыхаться, ночами от приступов не могла уснуть, спала сидя в кресле. На какое-то время даже пропал интерес к пению. Когда начинала петь, видела только глаза мамы, которая будто сидела на диванчике рядом. Сказала об этом Роберту:
— Не могу петь — комок подступает к горлу. Не хочу.
И вдруг муж спокойно ответил:
— Ну и не надо. Будем заниматься деятельностью импресарио — вместе работать над проектами. Не стоит себя насиловать.
Меня такая реакция ошарашила, я словно проснулась от его слов. «Как это не надо? — пронеслось в голове. — А как же мой характер? А где моя сила воли? Неужели не преодолею это?» Переломив себя, стала репетировать, и когда дома впервые смогла целиком исполнить партию Елизаветы в «Доне Карлосе», у Роберта и пианистки Любови Орфёновой от волнения за меня и эмоционального напряжения промокли рубашки. Они выдохнули: «Все! Ты вернулась!» С партией Елизаветы я вышла на сцену в Гамбурге спустя полгода тишины.
Но вернусь к Елене Образцовой. Как упомянула в начале рассказа о ней, была история, которая развела нас на годы. В 2007-м бизнесмен Владимир Кехман возглавил в Санкт-Петербурге Михайловский театр, пожертвовав огромные деньги на его реставрацию. Он сделал очень хороший ремонт, и встал вопрос об организации оперно-балетного процесса. На должность заведующего балетной труппой был приглашен фантастический танцовщик Фарух Рузиматов. А мне Кехман предложил должность руководителя оперы. Мы встретились, долго беседовали, обсудили абсолютно все детали. Я приняла его предложение, после чего Кехман пропадает — не выходит на связь. Спустя какое-то время узнаю, что в Михайловский театр едет работать Образцова. Оказалось, узнав о том, что Кехман ищет руководителя оперной труппы, Елена Васильевна проявила инициативу и предложила свою кандидатуру, а меценат не смог ей отказать. Мне ситуация была очень неприятна, скажу честно, и я старалась избегать контактов с Еленой Васильевной. При этом мы продолжали работать с одним пианистом — концертмейстером Важей Чачавой. Важа Николаевич все время передавал мне от Образцовой приветы, даже приглашения в гости на чай. Я вежливо отказывалась: «К сожалению, сейчас нет времени» — не представляла, как буду вести разговор в сложившейся ситуации. Но однажды мы встретились с Еленой Васильевной в Доме музыки. В мою грим-уборную постучалась ее помощница Рая: «Люба, Леночка очень просит тебя подойти». И я понимаю: деваться некуда, отказаться — это уже демарш с моей стороны. Прихожу к Образцовой в гримерку. Навстречу встает Елена Васильевна с раскрытыми объятиями:
— Ну не сердись, Любочка, прости, я уже старая, понимаешь, для меня это был очень важный шанс. А ты еще молодая, еще успеешь побыть директором оперы сто раз. Но мой тебе совет: раньше времени не впрягайся в эту лямку, она очень тяжелая.
Я ответила:
— Очень вас люблю, Елена Васильевна...
И наше взаимоуважительное общение продолжилось. Образцову всегда вспоминаю светло и с большой любовью — у нас много общих счастливых моментов в биографии.
Образ Татьяны Лариной для меня — судьбоносный, можно сказать. Пушкинская героиня стала моим альтер эго, присутствует в жизни на всех ее важных этапах. Впервые исполнила эту партию в оперной студии консерватории. Спела удачно, меня пригласили в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. С пятого курса я стала его солисткой. Потом был Кировский театр в Ленинграде (так тогда называлась Мариинка), куда пригласил Евгений Колобов. Готовилась «Сила судьбы», про которую рассказывала выше, и в театре произошел трагикомический случай — видимо, опять не обошлось без мистики. Буфетчица заболела гепатитом и успела заразить солистов, репетировавших оперу. Кстати, после того случая перед походом в буфет в театре стали желать «приятного гепатита».
Колобову рассказали обо мне: он послушал меня в двух спектаклях в Москве и пригласил репетировать «Силу судьбы» в Северную столицу. Каждые выходные я стала ездить в Ленинград. Дебютировала на сцене Кировского театра в декабре 1985-го. На премьере присутствовал художественный руководитель театра Юрий Хатуевич Темирканов. Он лично пригласил меня на постоянную работу, и я приняла предложение. Очень хотелось работать с Колобовым, Темиркановым и Гергиевым. И я ни разу не пожалела о переезде из Москвы в Ленинград. В Кировском перепела весь ведущий репертуар сопрано: «Сила судьбы», «Травиата», «Трубадур», «Дон Жуан», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Фауст»...
Когда началась перестройка, мировые импресарио поехали в СССР знакомиться с молодым поколением советских певцов с целью приглашать лучших артистов оперы выступать за рубежом. Мой будущий муж Роберт Росцик тогда работал в известном австрийском оперном агентстве — они сотрудничали, например, с Каррерасом, Доминго, Паваротти, Кабалье. После гастролей в Лондоне Кировского театра, которые очень хорошо прошли, я как солистка получила великолепную прессу — кстати, за Татьяну Ларину. После этого в австрийское агентство из Штутгарта пришел запрос — певицу Казарновскую хотели пригласить исполнить партию Мими в «Богеме» Пуччини. Роберт позвонил приятелю из управления культуры исполкома Ленсовета и попросил мои координаты. Я в эти дни была в Москве, готовилась к концерту. Роберт приехал в столицу.
Зима, январь. Мы договорились о встрече. Он не знал, как я выгляжу, — фильтровал глазами прохожих, надеясь опознать оперную певицу. Роберт ожидал увидеть девушку с типичной для сопрано фигурой — мягко говоря, внушительных габаритов. Я же определила импресарио издалека, на фоне москвичей он резко выделялся: элегантно, по-европейски одетый — в легком для января пальто и лайковых перчатках, с непокрытой головой и едва заметным загаром на лице. Сразу поняла — не наш человек. Как в «Мастере и Маргарите»: «Немец», — подумал Берлиоз. «Англичанин, — подумал Бездомный, — ишь, и не жарко ему в перчатках». Я с улыбкой направилась в сторону Роберта, а он, заметив меня, отвернулся... Как выяснилось потом, увидев стройную даму, сразу отсек: «Эта точно не ко мне, даже «соблазняться» не буду». Я подошла, представилась. Пригласила Роберта на ужин к сестре — она жила в соседнем с родительским доме. Мы весь вечер проговорили: я рассказала все о себе, он — о себе. Папа Роберта, профессор филологии, специалист по итальянской литературе, ушел из жизни рано. Мама служила в банке. Роберт вырос в Вене и с четырнадцати лет постоянно ходил в оперу — покупал стоячие места за десять шиллингов. Он переслушал весь мировой репертуар в исполнении лучших артистов. В университет Роберт поступил на филологический факультет, учился на славянском отделении — изучал русский язык. Затем десять лет проработал в Союзе представителем крупной шведской фармацевтической фирмы. В СССР у Роберта к этому времени образовались разные знакомства, в том числе и в Госконцерте. И он решил заняться тем, что любил больше всего, — оперой. Написал письмо в австрийское агентство господина Холендера, предложил свои услуги в СССР. Холендер заинтересовался. И закипела работа.
Взаимная симпатия у нас возникла на первой же встрече. Я подарила Роберту свою пластинку с итальянскими ариями Верди и Пуччини, которую записала с оркестром Большого театра. Мы ее до сих пор храним — она материальный символ начала нашей любви. Пластинка Роберту понравилась, и в Вене он дал мне самые лучшие рекомендации. Агентство приступило к организации прослушиваний: в Ла Скала, Венскую оперу, в театры Амстердама, Цюриха... Направили запрос на мое имя в Госконцерт. Тот дал добро и отправил бумагу в Кировский театр. Двадцать шестого февраля 1989 года я прилетела в Вену и на протяжении первой декады марта должна была пройти десятки прослушиваний в разных европейских городах. Это самые сумасшедшие и незабываемые дни нашей жизни, которые помимо эмоционального и физического напряжения были невероятно осложнены бюрократическими «привилегиями» советской гражданки — в каждой стране мне необходимо было получать визу в посольстве.
Прослушивания проходили великолепно, все они заканчивались предложениями подписать контракт. В Венской опере в зале случайно оказался режиссер Михаэль Хампе, который в Зальцбурге в это время работал с Гербертом фон Караяном над «Тоской». После того как я спела, он подошел к нам и сказал Роберту: «Она мне очень нравится. Завтра поговорю с маэстро Караяном, ее надо прослушать». Потом Роберт говорил мне: «Ты бы видела свою скептическую ухмылку в тот момент...»
Но на следующий день нам позвонили из секретариата Караяна — госпожу Казарновскую приглашали восьмого марта на встречу с маэстро. Я сказала нет. Боялась, что увижу Караяна и умру от волнения. Но восьмого марта мы, конечно, были в Зальцбурге. На сцене Большого фестивального зала Караян репетировал «Тоску». Нас предупредили: «Ничего не ожидайте. Прослушивания проходят часто, но не каждой певице даже дают допеть. Бывает, маэстро посреди выступления делает жест рукой и все заканчивается». Когда объявили перерыв, Караян спросил: «Где эта молодая певица?» И я пошла на сцену как на эшафот. Начала петь, в глазах туман. Однако замечаю — Караян делает какой-то жест рукой. Думаю: «Ну все!» Была готова остановиться, но пианист продолжает играть — и я по инерции пою. Потом мы узнали, что жестом маэстро дал сигнал своему фотографу, чтобы он снял меня во время выступления. Закончила арию.
— Хорошо. Подойдите, — говорит Караян, — вы любите «Реквием» Верди?
— Маэстро, это одно из самых моих любимых произведений, я его не просто люблю, я его обожаю!
И он так спокойно говорит:
— Этим летом будете со мной петь «Реквием» Верди.
У меня из глаз невольно брызнули слезы. Он улыбнулся и обратился к Роберту:
— Только одно требование — чтобы мне не присылали из этого Госконцерта никого взамен! Однажды пригласил Рихтера, мы планировали сделать совместный концерт. Вдруг за три дня до приезда Святослава получаю от Госконцерта бумагу: «Извините, Рихтер занят в концертах по Сибири, пришлем пианиста N».
К сожалению, это была распространенная практика со стороны советских чиновников. «Реквием» я летом все-таки спела, но не с Караяном, а с его оркестром — в память о нем. Увы, маэстро не дожил до этого дня, скончался шестнадцатого июля 1989 года. Репетиции с маэстро я не забуду никогда. Он предложил мне контракт на запись опер «Бал-маскарад» и «Тоска». Печальная история... Но все же я счастлива, что успела поработать с великим дирижером.
Накануне прослушивания у Караяна мы с Робертом купили обручальные кольца... В те сумасшедшие мартовские дни непрерывных кастингов решили быть вместе — Роберт сделал предложение спустя полтора месяца после знакомства. Начались два с половиной месяца оформления отношений. Вот это было похоже на фантастический детектив. Даже мы, главные участники событий, не можем сегодня восстановить в памяти все инстанции, которые необходимо было пройти, и все разрешения, которые требовалось собрать. Сначала хотели расписаться в Ленинграде, но оказалось, что Роберту надо получить специальную визу, чтобы подать заявление в ЗАГС, потом выехать из СССР и получить другую визу непосредственно для заключения брака. Вся процедура занимала год — и мы отказались от этой идеи. Роберт предложил регистрироваться в Вене. Но и это оказалось ненамного проще: требовалась куча бумаг с обеих сторон, которые необходимо было переводить и заверять в МИДе. Мы все собрали, хотя и с большим трудом. С пакетом бумаг прилетели в Вену, пришли в магистрат. Симпатичный молодой человек просмотрел документы и с улыбкой сказал: «Все хорошо, не хватает лишь одной справки — из советского посольства, что СССР не против вашего брака». Роберт в это время готовил важнейший концерт в Большом театре в поддержку жертв землетрясения и работал с советским посольством в Австрии. Пришел к атташе по культуре:
— У меня приятная новость, я женюсь.
— Поздравляю, — обрадовался тот, — а кто она?
— Молодая певица из Советского Союза.
Лицо чиновника стало менее радостным:
— Кто именно?
— Знаешь, есть такая Любовь Казарновская?
Остатки улыбки смыло с лица господина атташе, но тем не менее он сказал:
— Оставь мне все бумаги, паспорта, я позвоню.
Прошло четыре дня, звонка из посольства нет. Роберт набирает сам и слышит: «Понимаешь, мы не можем выдать такую бумагу. Твоя невеста должна вернуться в СССР и там оформлять...» Роберт бросил трубку. Он пришел в такую ярость, что долго не мог успокоиться! Стало ясно, что эта история надолго. В страшном возбуждении вновь набрал номер посольства и буквально прокричал: «Нет у вас никакой перестройки! Вы неподвижная бюрократическая система. Буду через час, чтобы забрать наши документы!» Мы поехали вместе, но в посольство я не пошла, ожидала в кафе. Морально мы были готовы к любому повороту событий. Роберт вернулся с лицом победителя. Оказалось, атташе по культуре встретил его с необходимой бумагой в руках. Прибежали в магистрат.
— Могу вас зарегистрировать через месяц, — обрадовал тот же улыбчивый сотрудник.
— Нет, это невозможно, — ответил Роберт, — сегодня вторник, завтра мы должны быть в Ла Скала, в четверг рано утром вернемся, а в субботу у Любы заканчивается виза... Нам надо зарегистрироваться в пятницу.
Парень побежал советоваться с руководством. Вернулся и объявил:
— Давайте в пятницу в полдень.
Сегодня понимаем с мужем, что он назначил время своего обеденного перерыва. Мы все успели, даже платье купили. Летали как на крыльях...
Так началась наша семейная жизнь и моя театральная деятельность в главных мировых столицах оперы: Вене, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Амстердаме, Зальцбурге, Цюрихе, Мюнхене, Гамбурге... У меня были контракты со всеми ведущими оперными театрами: Венской оперой, Королевским театром Ковент-Гарден, Метрополитен-оперой, Ла Скала и другими.
В 1993-м мы с Робертом стали родителями, на свет появился наш Андрюша. Я долго выступала — до восьмого месяца беременности. Например на седьмом в Монте-Карло пела Дездемону в «Отелло». Для спектакля мне сшили свободные платья, скрывающие интересное положение. Зрителям могло лишь показаться, что певица немного в теле. Но в четвертом акте, когда Дездемона появлялась в ночной рубашке и пеньюаре, все становилось очевидно. В патетический момент, когда Отелло душит несчастную жену, Андрюша внутри меня забил ножками — от чего платье стало вздыматься! Роберт, наблюдавший спектакль из партера, слышал комментарии зрителей: «А Кассио-то «наследил»!» На восьмом месяце я пела «Реквием» Верди в Мадриде. Там уже и платье не могло скрыть живот. Стоило мне присесть, как Андрюшка начинал протестовать — толкался со страшной силой, требовал, чтобы мама снова пела. Стало ясно: музыкальный детеныш будет! Сегодня Андрей учится в магистратуре сразу в двух консерваториях — Голландии и Германии.
О своем профессиональном опыте, работе за рубежом, встречах с легендарными деятелями музыкального искусства, путешествиях и приключениях я подробно рассказываю в своей книге «Оперные тайны», вторая часть которой сейчас выходит. В нее вошли забавные эпизоды и зарисовки из жизни, основные вехи карьеры и, конечно, рассказы о композиторах, дирижерах, либреттистах, музыкантах, певцах, в том числе о партнерах: Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Пьеро Каппуччилли, Альфредо Краусе, Монтсеррат Кабалье. Книга будет интересна не только профессионалам, но всем без исключения читателям. Это своего рода музыкальное путешествие, которое, к моей великой радости, продолжается!
Я счастлива и горда, что на родине участвую в просветительских музыкальных проектах для ТВ и радио — такого рода деятельность была мне всегда интересна. Выросло уже целое поколение зрителей, которое знает меня по этим проектам. Все началось с канала «Культура», куда Славочка Бэлза стал приглашать в качестве соведущей программы «Шедевры мирового музыкального театра». В 2005-м по приглашению выдающегося музыкального кинорежиссера Евгения Гинзбурга я снялась в главной роли фильма «Анна». Эта музыкальная мелодрама по пьесе Островского «Без вины виноватые» получила множество призов. Потом была «Романтика романса», которую я вела с 2006 по 2009 год. А в 2010-м моя программа для «Культуры» о Венской опере из цикла «Оперные театры мира» получила «ТЭФИ». В 2011 году пригласили на Первый канал. Позвонил Юрий Викторович Аксюта — директор музыкальных программ:
— Любовь Юрьевна, у нас такой проект интересный созрел — «Призрак оперы», без вас никак. Согласны стать членом жюри?
— А что это будет? — спрашиваю. — Опера?
— И опера, и оперетта, и романс, и мюзикл. Но как вы понимаете, формат нашего канала таков, что оперных певцов там не будет. Участвуют в проекте эстрадные звезды, имеющие классическое образование: Киркоров, Билан, Валерия и другие.
С Филиппом, ставшим победителем проекта, я была знакома с 2000 года. Тогда в концертном зале «Россия» представила свое шоу и работая над песней Time to Say Goodbye, которая поется дуэтом, никак не могла определиться с партнером. Надо было выбрать не просто поющего, но фактурного, красивого артиста. Хотелось сделать эффектный номер... И этот дуэт мы исполнили с Киркоровым. Ну а потом были проекты для Первого канала «Один в один» и «Точь-в-точь» — четыре сезона, которые имели огромный резонанс. И даже несмотря на то, что это шоу уже не снимается, «Точь-в-точь» продолжает пользоваться большой популярностью. Было много сложностей, много разногласий, но и море радости у жюри, участников и публики. Тут я обрела множество новых друзей: Геннадия Хазанова, Леню Ярмольника, Сашу Олешко, Аню Ардову, Макса Аверина, Аню Большову, Женю Дятлова, Лену Максимову, Ксану Сергиенко.
У меня есть собственная международная академия. Много лет занимаюсь с молодежью — вокалистами из разных стран. Мы путешествуем по миру, проводим мастер-классы, концерты. Еще я художественный руководитель вокальной кафедры в очень интересном московском вузе — Институте современного искусства, художественный руководитель фестиваля «Провинция — душа России» и президент вокального конкурса, которые проходят в Ярославской области в селе Вятском.
У нас с Робертом давно зрела идея сделать «Евгения Онегина» по записям Станиславского — когда-то Константин Сергеевич хотел соединить в одном спектакле драму и оперу, но не успел. И этот проект нам предложили осуществить в Ярославле на старейшей драматической сцене России — в Государственном академическом театре драмы имени Волкова. Сделать инсценировку и поставить спектакль пригласили замечательного драматурга, писателя, переводчика, режиссера Владимира Аленикова (многие помнят его фильм «Приключения Петрова и Васечкина»). Он предложил свой вариант: «Давайте соединим «Евгения Онегина» и «Пиковую даму». И получился спектакль «Пушкиниана. Любовь и карты», где графиня из «Пиковой дамы» — это постаревшая Татьяна Ларина, которая, уходя воспоминаниями в молодость, рассказывает Лизе историю своей жизни и любви. Я играю сразу два возраста собирательной героини. Спектакль прошел уже двадцать раз при полных аншлагах. Вот так Татьяна Ларина, сопровождавшая меня с самого детства, преподнесла очередной сюрприз. Это ли не сила судьбы? И я верю, что еще много «открытий чудных» ожидает меня, ведь творчество — это состояние души...
Статьи по теме:
Свежие комментарии