«Жены режиссеров, их любовницы, подруги — скольким из них обязаны актеры своими взлетами и падениями! Ведь судьбы чаще всего решаются не за столом заседаний, а дома, на кухне», — рассказывает Армен Джигарханян.
«Вы же армянин? — спросил один из мхатовских стариков, увидев меня в коридоре ГИТИСа, куда я приехал поступать в 17 лет.
— Мой вам совет, не теряйте зря время. Возвращайтесь домой, в Ереван, учитесь там, у вас ведь прекрасные театральные педагоги». Вот чем закончилась моя первая поездка в Москву. Я понимаю, что этот мудрый человек, возможно, желал мне добра, но осадок от этих слов остался. Вернувшись домой, я последовал совету и поступил в Ереванский художественно-театральный институт. Меня заметили и со второго курса приняли в труппу республиканского Русского драматического театра. Очень скоро я стал там ведущим актером, играл главные роли и был вполне доволен жизнью. Ну что я лукавлю… Интерес к тому, что происходило в театральной жизни в Москве, был конечно же велик. Ведь там создавались новые молодые театры, ставили смелых современных авторов. Кто-то приезжал на гастроли к нам, когда-то в Москву выбирались и мы. Я просил всех своих друзей, которые бывали в столице, привозить мне программки из тех театров, куда они ходили. Мне нравилось сжимать эти бумажки ладонями, нюхать их, разглядывать, узнавать знакомые фамилии. Как же я мечтал оказаться на их месте! Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но думать о Москве всерьез я себе запрещал, на память приходили слова: «Вы армянин… так возвращайтесь домой». Снова поехать в Москву по своей воле я бы так, наверное, никогда и не решился. Если бы не вмешательство одной знаменитой женщины…К нам в Ереван часто приезжали на заработки московские артисты. Прожить на одну зарплату было сложно даже ведущим актерам, поэтому многие снимались в кино. А те, кто был предан исключительно сцене, подрабатывали в других городах. В нашем театре шел спектакль «104 страницы про любовь» по пьесе Эдварда Радзинского, в котором наездами играла приглашенная звезда из столичного «Ленкома» Ольга Яковлева. Я не был занят в той постановке. Наша гостья увидела меня в спектакле «Ричард III» по Шекспиру, где я играл главную роль, и захотела познакомиться поближе. Может быть, я себе что-то нафантазировал, но мне кажется, я ей понравился не только как актер… Мы поехали вместе на озеро Севан, и там я потчевал ее ишханом, это лучшая рыба, которой угощают на Кавказе только самых дорогих гостей. Переводится ее название как «князь», очень вкусная рыба и большая, вроде форели. Яковлева много рассказывала о «Ленкоме», о том, как кипит в Москве театральная жизнь. «А как тебе тут живется?» — спросила вдруг она. Ольга поймала меня врасплох. Я развел руками, показывая на горы вокруг, и сказал: «Это все мое! Мне всего тридцать лет, а я играю в семи спектаклях, и мое имя стоит на афишах первым!» Помню, Яковлева улыбнулась: «А что дальше?» Сколько раз я задавал себе сам этот вопрос… Будет все то же самое, только спектаклей станет не семь, а десять. Наступит время, когда меня начнут ненавидеть молодые… Не услышав ответа, Ольга перевела разговор на другую тему.
Вскоре она уехала в Москву и, как я понял позже, рассказала обо мне Эфросу. Спустя какое-то время пришла телеграмма. Театр Ленинского комсомола находился на гастролях в Киеве, и мне предлагали приехать туда на встречу с Анатолием Васильевичем Эфросом. Мы встретились там, пообщались, произвели друг на друга должное впечатление, и переговоры закончились приглашением в «Ленком». Вот так, кривым путем, через задницу, из Еревана через Киев, я снова попал в Москву — но теперь уже без обратного билета.
Мой приезд пришелся на смутное время в «Ленкоме». Эфрос, который позвал меня в этот театр, покидал его. У меня не было еще ни одной роли, я только вводился в состав и видел: что-то страшное творится внутри. Очень серьезные перестановки там были, когда Анатолий Васильевич уходил в Театр на Малой Бронной. Много крови пролилось. Эфрос был великий человек, сердобольный и беспощадный одновременно, он готов был забрать с собой всех единомышленников, при этом опустошив «Ленком». Меня в списке соратников не было, да как я мог туда попасть, если находился в Москве всего два-три месяца и еще толком не успел себя показать. Когда Эфрос окончательно ушел на Бронную, руководству «Ленкома» сверху пришла установка — сохранить весь репертуар, театр должен жить. Чтобы заткнуть дыры, смотреть начали всех, кто остался. Актеры из массовки получали чуть ли не главные роли. Молодым актерам дали возможность показать себя, и благодаря этому я вскоре имел четыре спектакля. Впрочем, на этом забота со стороны театра заканчивалась. Еще Эфрос предупреждал меня, что может предоставить только работу, но о жилье я должен позаботиться сам. Хорошо, что у нас в Москве были родственники, первое время я гостил у них, потом все же получил комнату в театральном общежитии.
В конце 60-х в Театре имени Маяковского стали искать срочную замену на главную роль в спектакле «Разгром», который ставил Марк Захаров. Случилась какая-то странная ситуация с актером, на которого делали ставку. Когда устроили генеральный прогон, то всем стало ясно — спектакль шикарный, выстрелит обязательно, актерский состав, как говорится, сыгран, но есть одна проблема. Тот самый актер, на которого рассчитывали, не вписывается в этот спектакль. Не потянул. Как говорят в спорте, оказалась не та весовая категория… Что делать? Деньги потрачены колоссальные, отказываться от спектакля нельзя. То есть образовалась дыра, которую нужно срочно кем-то заткнуть. Искать актера на замену начали по всей Москве. Пробовались, как я знаю, многие, но Андрей Александрович Гончаров, который возглавлял театр, и Марк Захаров никак не могли сделать выбор. И тут в который раз вмешался случай. Вдруг кто-то где-то кому-то назвал мою фамилию. Как часто в моей судьбе будет решающим это слово — «вдруг»… Говорили, что первой про меня вспомнила жена Гончарова, она сама была актрисой и видела меня мельком в каком-то спектакле. Мне потом рассказывали, как она описывала мужу — мол, есть тут приезжий армянин, с короткой шеей, то ли Джигарханян, то ли Дживархарнян, посмотри его.
Жены режиссеров, их любовницы, подруги — скольким из них обязаны мы, актеры, своими взлетами и падениями! Ведь судьбы чаще всего решаются не за столом заседаний, а дома, на кухне. Условно — жена Захарова говорила Марику: «Была тут в кино, видела нового интересного актера». Этого хватало, чтобы Марк утром приходил в театр и засылал своего ассистента: «А пойди-ка и посмотри на этого Ляпкина-Тяпкина». Помощник возвращался и, ничего не говоря, либо поднимал вверх палец, одобряя выбор, либо опускал палец вниз. Примерно так в начале 70-х произошло и со мной. И пальцы людей, которые собрались на мою первую репетицию в «Маяковке», тоже одобрительно показывали вверх.
Помню этот день до мелочей. В зрительном зале, вдоль обеих стен, в проходах выстроились актеры Театра Маяковского. Я заметил среди них легендарного Максима Штрауха, с которым позже мы крепко подружимся. Волновался я очень сильно, это во время спектакля зрителей не замечаешь, но здесь была другая ситуация. Тебя оценивали: сможешь или нет. Давление очень сильное, но по реакции людей в зале понял — справился. Еще подумал: «А ты, Джига, — крепкий парень». В тот момент я еще не знал, что спектакль «Разгром» находился на грани запрета и помогло только вмешательство вдовы писателя Александра Фадеева, актрисы МХАТа Ангелины Степановой. Иначе я мог бы остаться исполнителем главной роли в спектакле, которого нет…
Свежие комментарии