«Рассекретила нас Татьяна Лаврова. На репетициях она в какой-то момент заметила, как Евстигнеев на меня смотрит. С ее-то интуицией, Лаврова моментально все просекла и прямо спросила: «Жень, тебе что, эта девочка нравится?» А он очень просто сказал: «Тань, я ее люблю», — вспоминает вдова Евгения Евстигнеева Ирина Цывина.
Евгений Александрович мог среди ночи разбудить меня звонком: «Лапочка, умираю хочу тебя видеть, приезжай через час к овощному на Герцена». Домой он меня привести не мог: не прошло и года, как Евстигнеев овдовел, жил вместе с дочерью Машей, которая, кстати, была моей студенческой подружкой, училась на пару курсов младше, и мы с ней часто щебетали в курилке. В общем, какое-то время мы соблюдали конспирацию, и, несмотря на эту нашу неприкаянность, все было очень романтично. Маше папа говорил, что идет гулять с собакой. И мы с ним до утра бродили по улицам и целовались. Некоторое время о наших отношениях никто не знал, кроме нескольких его друзей: художника Юры Шарапова, Владимира Сошальского и Семена Зельцера — у них-то мы и встречались.
Рассекретили нас в театре. И не кто-нибудь, а с детства мною обожаемая Татьяна Лаврова. Мы тогда как раз приступили к репетициям спектакля «Круглый стол под абажуром», где она играла главную роль, а мы с Евгением Александровичем — второстепенные: он дедушку, я внучку. К моему огорчению, Татьяна Евгеньевна встретила меня в штыки, во время читки пьесы ее во мне все бесило, особенно моя фамилия, которую она никак не могла запомнить и постоянно раздражалась: «Боже мой, какая-то Цывина, зачем мне это надо и кто она вообще такая?
» А как-то она мне бросила: «Знаешь что, я твою фамилию запомню, когда ты будешь обо мне мемуары писать!» Она была очень требовательной, эксцентричной и, по сути, очень нервной актрисой, что хорошо для нашей профессии. А я была совсем девочка — молоденькая и покладистая, и все ее колкости безропотно сносила.
Свежие комментарии