Борис Галкин: «Лёня Филатов очень ругал себя за то, что наговорил высоцкому»

Актер и режиссер рассказал о своем друге.

«Первой женой Филатова стала Лидия Савченко. Не знаю, до какой степени их с Лёней чувства были пылкими и крепкими — не буду ни гадать, ни кого-либо обвинять. Со стороны казалось, что семья у них хорошая.

А потом случилось то, что случилось: Лёня Филатов и Нина Шацкая, проработавшие бок о бок в театре не один год, влюбились друг в друга. Когда об этом романе стало известно, все были потрясены», — рассказывает друг Леонида Филатова актер и режиссер Борис Галкин.

— Борис Сергеевич, в этом году исполнилось 50 лет со дня выпуска вашего актерского курса из Театрального училища имени Щу­кина. Вы учились с Ниной Руслановой, Александром Кайда­новским, Вла­димиром Качаном и, конечно, Лео­нидом Филатовым. Вы ведь с ним жили в одной комнате в обще­житии?

— Да, Леонида Пярна, Сережу Ва­раксина, Леонида Филатова, Вла­ди­мира Качана и меня поселили в комнате под номером 39 общежития на Трифоновской улице. Там мы прожили до третьего курса, а потом Лёня Филатов, Володя Качан и я уже втроем сняли маленькую двухкомнатную квартирку на Большой Никитской (тогда называлась Герцена).

Еще когда мы поступали, Лёня поразил всех — и комиссию, и абитуриентов — тем, что написал литературное сочинение в стихах. Он ведь очень рано начал сочинять стихи, чуть ли не с десяти лет печатался в местной газете Ашхабада. Бывало зову: «Лёня, пошли гулять!» — «Нет, не пойду, не мучай меня, отстань!» Значит, его посетила муза, и он будет писать, забыв обо всем на свете, невзирая на время суток и выкуривая массу сигарет. Это могли быть и стихи, и пьесы. У него, кстати, был каллиграфический почерк. И подписывался он совершенно идеальными буквами «Леонид Филатов», без каких-либо вензелей, хвостов, завитушек. Вот в этой чистоте, в этой какой-то ясности и заключалась Лёнина внутренняя поэтическая природа. Он всегда тщательно и точно подбирал слова и рифмы для каждой своей строчки. 

К тому, что его окружало в материальном мире, в быту, был равнодушен. Поест то, что окажется под рукой, а если ничего нет, то и не будет есть — лишний раз покурит. Бывало, Филатов просиживал за письменным столом ночи напролет, а утром ему трудно было проснуться — всегда не хватало часика, чтобы выспаться. Одевался и собирался он очень быстро и сонный бежал на занятия в училище. Он и Володя Качан были такими ярко выраженными творцами. Володя писал музыку и все время пел. Хозяйством же занимался в основном я. Готовил какую-то непритязательную еду, потому что лишних денег ни у кого не было. Чаще всего мы ели картошку с луком, по утрам я варил каши, в основном гречку. Но иногда мы «пировали» картошкой с треской, жаренной в омлете.

Чтобы как-то заработать на жизнь, мы с ребятами подрабатывали на Рижском вокзале, разгружали товарные поезда. Благодарили нас за это виноградом, мы его приносили домой целыми сумками. Удачей считалось получить картошку или капусту. Ну и денежку небольшую нам платили. Жили скудно, но очень дружно. Если товарищ попал в беду — все считали своим долгом прийти на помощь.

Однажды наш друг Сережка Ва­раксин где-то хорошо погулял и в нет­резвом состоянии оказался в милиции. Его задержали на сутки, как это раньше было принято, и следующим вечером, довольно поздно, Сережа вернулся — совершенно лысый. В милиции его зачем-то обрили. И как в таком виде ему появиться на занятиях? Начнутся разбирательства, неприятности… А Сережка был очень деликатным, добрым парнем. И вдруг такая ситуация! И тогда, чтобы прикрыть друга, мы с Лёней и Володей утром пошли в парикмахерскую и обрили головы. А уже вчетвером абсолютно лысыми явились на занятия. Конечно, педагоги догадались, что тут что-то нечисто. Но докопаться до правды — узнать, кто из нас набедокурил — так и не смогли, поэтому никого и не наказали.

— В те времена Филатов был влюблен в Наталью Варлей?

— Да, но это была даже не влюбленность, а, я бы сказал, любовь — очень глубокая, пылкая и яркая. Лёня ездил к Наташе на съемки, искал взаимности, добивался. (Наталья Варлей тогда была в отношениях с Николаем Бур­ляевым, уже назначили дату свадьбы. Леонид Филатов пытался отговорить Варлей от этого шага, но бракосочетание состоялось. — Прим. ред.)

Наташа училась на два курса младше, вместе с Натальей Гундаревой, Юрой Богатыревым, Костей Райкиным. Мы все очень тесно общались, даже складывалось впечатление, что мы единый курс. У нас были общие педагоги, нас занимали в одних и тех же отрывках и спектаклях — мы дружили и проводили время одной компанией.

Наш курс был очень ярким и талант­ливым. И когда пришел запрос на студентов, которых можно по комсомольской линии отправить в Венгрию для обмена опытом, выбор пал на Лёню Филатова, Володю Качана и меня. Надо было только пройти собеседование в ЦК ВЛКСМ, куда мы и приехали. Нас принял аж второй секретарь комсомола. Но Лёня был так устроен, что любые начальники вызывали у него ярко выраженную идиосинкразию. Он не выносил лизоблюдства, чинопочитания. Так что мы за него волновались — как бы он чего не ляпнул. И вот сидим мы перед секретарем, делаем вид, что умные и политически грамотные. Слушаем наставления и рекомендации, как себя вести за границей. Лёня, к счастью, молчит. Казалось, билеты у нас уже практически в кармане, и тут второй секретарь говорит: «А теперь давайте поделимся впечатлениями от последней статьи Евгения Тяжельникова (первый секретарь комсомола на тот момент. — Прим. ред.). 

Вы ведь, конечно, читали его статью в «Комсомольской правде»? Мне бы хотелось услышать ваши соображения». Тут-то Лёня и встрял с вопросом: «Простите, а Тяжельников — это кто?» Не знать в те годы главу комсомольской организации — это все равно, что Брежнева не знать. «Что-о-о?!» — не поверил своим ушам комсомольский работник. И поворачивается ко мне: «Может, и вы не знаете?» Я старательно напрягаю лоб, говорю: «Тяжельников?.. Конечно, фамилия знакомая, но я почему-то никак не могу вспомнить…» Тут и Володя Качан подхватил: «Я тоже не знаю!» Так мы перерубили все канаты, связывающие нас с Венгрией. И никуда не поехали. У нас в училище историю КПСС преподавала замечательная женщина — Галина Александровна. И когда мы ей рассказали об этой истории, она хохотала как девчонка: «Правильно-правильно, так им и надо, а то они там совсем зазналис­ь».

— Вы с юности занимались разными видами спорта, в том числе единоборствами. Приходилось ли за товарищей заступаться?

— Как-то сидели мы в кафе напротив Театра Вахтангова: Лёня, Володя, я и Таня Углова — наша очень близкая подруга. Она работала с нами как администратор, помогала организовывать концерты. Тут в кафе появился подвыпивший здоровый мужик, стал ходить между столиками, задирать посетителей — даже посуду кому-то посшибал. Я заметил, как на Лёнином лице заходили желваки, и понял — надо действовать на опережение. Когда хулиган подошел к нашему столику и тяжело опустил на него свою лапищу, я накрыл ее своей рукой, а сверху хлопнул другой, сказав: «Пойдем!» Это его привело в восторг, ему явно не хватало «продолжения», он же этого и добивался — кого-нибудь спровоцировать. Говорит: «Пойдем!» — и подтолкнул меня в спину. Но мне же лучше: идти впереди — выгодная позиция, можно с разворота ударить правой рукой. Ребята тихонько пошли за нами… На улице я резко развернулся и двинул противнику прямо в подбородок — а удар с разворота удваивает силу. Мужик покачнулся и начал «стекать». А Лёнька рвется в бой. Я его остановил: «Все, ему хватит, это нокаут». Еле оттащил Филатова... Прохожие ополчились против нас: «Бандиты, человека убили! Зовите милицию!» Они же не видели того, что происходило в кафе. Танька говорит: «Мальчики, я все беру на себя, я же свидетель, дождусь милицию и все им расскажу, а вы бегите!» 

Таню мы, конечно, не оставили, схватили ее за руки и помчались в ближайший переулок. В другой раз мы гуляли компанией поздно вечером. И где-то в районе Киевского вокзала один верзила, по виду явно спортсмен, оскорбил нашу однокурсницу. Для Лёни с его рыцарским благородством и трепетным отношением к женщине это было как красная тряпка для быка. Побледнев, он прорычал: «Ты что, наглец, себе позволяешь!» Все вспыхнуло мгновенно — они бросились друг на друга. Лёня был абсолютно бесстрашным, открытым, дерзким, правдивым и справедливым, и он совершенно не соизмерял силы, будто не понимал, что шансов против такого здоровяка у него мало. Вижу — дело плохо, пора вмешиваться. На этот раз я нейтрализовал противника с помощью створок железных ворот, возле которых все происходило. Моих сил тоже могло не хватить.

— Филатов ведь не отличался атлетическим сложением…

— Да, физкультура точно не была в списке любимых Лёниных предметов. Кстати, по-моему, у него было плоскостопие, и именно поэтому его освободили от армии. Как говорили у нас в училище: «Филатов берет другим». Лёня чем брал? Он был талантлив, остроумен, с невероятно быстрой мыслью и идеальным русским языком. В том, как он говорил, как строил фразы, превзойти его не мог никто. А женщины любят ушами, как известно, поэтому многие девушки в училище были в Филатова влюблены. Но Лёня никогда этим не пользовался и не разменивался. Однажды он мне написал реферат по литературе — разговор об искусстве в форме диалога. Я говорю: «Лёнька, я не могу это сдать как свой реферат, потому что все сразу поймут, что это написал ты». Так это было талантливо!

Кстати, у Филатова были потрясающие отношения с Ириной Алек­сандровной Лилеевой — нашим педагогом по истории зарубежного театра и зарубежной литературе, они могли часами общаться. Лёня ей задавал интересные вопросы, она, в свою очередь, ему, и они вдохновенно говорили о литературе фактически на равных. Я никогда не забуду, как Ирина Александровна после экзаменов в конце четвертого курса мне сказала: «Боря, как хорошо, что вы втроем: Лёнечка, Володечка, ты... Пролетит время, ты даже не заметишь. Берегите друг друга и дорожите вашей дружбой»…

Другим авторитетом по жизни, я бы даже сказал духовным наставником, в тот период был для Филатова его старший друг еще по Ашхабаду — Ренат Исмаилов. Он тоже писал замечательные стихи, у него был сборник «Четки для дочери» с очень мудрыми четверостишиями. Ренат тоже приехал в Москву и поступил на режиссерский факультет к Анатолию Васильевичу Эфросу. Со временем и мы с ним познакомились. Исмаилов был довольно мощной творческой личностью, он заполнял собой любое пространство, и все, что он говорил, о чем размышлял, всегда было очень интересно. Наше общение он называл ВЭМ — вольно-экспериментальная мастерская. Ренат приходил к нам поздними вечерами, стучал в дверь… «Кто там?» — «ВЭМ». И начинались наши долгие разговоры. С творческо-режиссерской точки зрения Исмаилов опекал всю нашу компанию, врубал нашу фантазию, заставлял анализировать. Например, он спрашивал: «О каком театре ты мечтаешь?» Или: «Перескажи своими словами фильм — в чем там суть?» Лёня какое-то время был в некой психологической и творческой зависимости от Рената. Но наступил момент, примерно на третьем курсе, когда Филатов и сам настолько творчески окреп, что они встали друг с другом на один уровень — плечом к плечу...

Нам с Володей Качаном очень повезло. То Ренат поставит для нас отрывок из Чапека — нашу игру в нем высоко оценил сам Анатолий Эфрос. А то и Лёня что-то нам из своего предложит. Помню, он специально для меня написал отрывок. Кроме моей там была еще малюсенькая женская роль — на нее мы пригласили нашу однокурсницу Иру Короткову. Она играла мою жену. Моего героя звали Гюнтер, а ее героиню, по-моему, Ирма. Это было произведение под Артура Миллера, какая-то детективная история: кого-то убили, я скрываю это убийство, а жена разоблачает меня на суде. Ира должна была произнести всего одну реплику: «Гюнтер, не надо лгать, я все сказала, я сказала правду». Особенных репетиций это не требовало, мы просто дали Ире листочек с текстом перед самым показом. Так как текст был рукописным, она, заглянув в листочек, уточнила: «Борь, не могу понять, что тут Лёнька написал: «Г» или «П»? Я взял и ради хохмы сказал: «Это «П». И вот мы на сцене. Ира, глядя на меня, говорит: «Пойнтер, не надо лгать!» Я боялся, что Лёня нас убьет, но он за кулисами хохотал от души. А вот Ира после показа пошла на меня с кулаками…

— Ассистенты кинорежиссеров приходили смотреть ваши отрывки?

— Да, очень часто. И мы с Лёней, будучи студентами, снялись в фильме «Город первой любви». Только, к сожалению, играли в разных новеллах. Режиссером Лёниной был Манос Захариас, а моей — Борис Яшин. Я не так давно пересмотрел этот фильм и был поражен Лёниной игрой, у него там потрясающий, очень мощно исполненный монолог. Больше мы, к сожалению, в кино не пересеклись. Зато вскоре после окончания театрального стали играть с Филатовым на одной сцене.

Когда мы еще были студентами, мы очень любили Театр на Таганке, мы туда вместе ходили. А на дипломный спектакль к нам пришел Юрий Петрович Любимов и сразу выделил Филатова, пригласил его в театр. Причем предложил главную роль — Чернышевского в спектакле «Что делать?». Казалось бы, крайне занудный материал, но им удалось сделать очень интересную и талантливую работу. Лёня, как снайпер, расстреливал зрительный зал резкими фразами Чернышевского. Это было просто потрясающе — настоящее театральное чудо. Сегодня я тоже играю роль «от автора» в спектакле по повести Виктора Астафьева «Веселый солдат» — жестокая правда о войне — в Московском Губернском театре. Так вот, репетируя, я не раз вспоминал Лёню в роли Чернышевского.

Я сам после института попал в Театр сатиры. Успешно и продуктивно проработал там два сезона, сыграл больше десяти ролей, но все же решил уходить. Не мой это оказался театр по духу. Не нравилось просто забавлять, развлекать публику. Для меня театр — это в первую очередь носитель идеи, как «Таганка», которая боролась с ханжеством и чиновничьим беспределом. «Не лгите друг другу, будьте откровенны, будьте во всем честны» — такой там был посыл. О том, как на «Таганке» проходят репетиции, я подробно знал от Лёни. Я жил тогда в общежитии Театра сатиры, а у Филатова был роман с актрисой из нашей труппы. И мы, как в студенческие времена, очень часто сидели на общей кухне общежития и часами беседовали о театре. «Таганка» — это фактически площадной уличный театр, это откровение, это обнаженный нерв, а иногда и практически обнаженные артисты на сцене. Например, в спектакле «Пугачев» все выходили с голыми торсами. И создавалось ощущение, что герои абсолютно готовы к тому, чтобы принять и пулю, и саблю — умереть во имя цели, которая их ведет. Все это меня влекло, и я пошел на разговор к Любимову: «Я работаю в Театре сатиры, но очень хочу работать у вас». Юрий Петрович ответил: «Ну давай, как освободишься, приходи ко мне на репетиции, будем работать». Я, конечно, сразу рассказал обо всем Лёне. Он, правда, предостерег меня: «Боря, подумай хорошо». Но я настаивал: «Нет, я хочу быть с вами».

Когда я пришел на Таганку, обратился к Любимову: «Юрий Петрович, я хочу играть Хлопушу». А эту роль играл Владимир Высоцкий. Любимов ответил: «Если хочешь — поговори с Володей». И я подошел к Высоцкому, честно признался, что мечтаю попробоваться на Хлопушу. Володя отнесся с пониманием: «Я не против, давай, покажи. Если тебя утвердят — хорошо, ты меня разгрузишь». В тот период у Высоцкого было уже очень много работы: спектакли, кино, концерты. Он репетировал «Гамлета», это был конец 1971 года. На прогоне я сыграл очень хорошо, актеры мне помогли. Ваня Бортник, Боря Хмельницкий, Дима Щербаков и, конечно, Лёня Филатов репетировали со мной, показали все мизансцены. 

Когда показ закончился, Любимов подошел к авансцене и сказал: «Тайфун идет на Москву...» — «Что-что, Юрий Петрович?» — переспросил я. «Галкин на «Таганку» пришел», — ответил он. Вот такой комплимент мне отвесил. И вот в предвкушении успеха я стал готовиться к вечернему спектаклю. Да только это плохой путь, ошибочный — никогда не надо настраиваться на успех раньше времени. В итоге на зрителях я сыграл гораздо хуже, слабее, чем на дневной репетиции. Но, тем не менее, я играл Хлопушу, что для меня всегда было очень важно, сердце просто выпрыгивало под потолок от восторга, когда я выходил на сцену. На «Таганке» у каждого из нас было по 20 спектаклей в месяц, мы практически жили в театре, дневали и ночевали. Сегодня ты выходишь в массовке, а завтра играешь главную роль. Не было никаких «премьеров и премьерш», любимчиков, интриг. И это было бесценно. В театре царила атмосфера студийности, та самая, которой мне так не хватало в «Сатире»…

— Борис Сергеевич, а как складывались отношения Филатова и Вы­соцкого?

— Отношения были дружескими и уважительными. Однажды где-то в глухой провинции, даже названия вспомнить не могу, шел концерт. Вот Володя Высоцкий на сцене, а мы с Лёней смотрим из-за кулис. Володя выкладывается на все 100 процентов, просто рвет свою пуповину. И вот он закончил, аплодисменты, Высоцкий уходит за кулисы. Тут Филатов ему говорит: «Володя, ну зачем ты так выкладываешься? Надо ли? Побереги себя». Володя посмотрел на него пронзительно и сказал: «Лёня, ты мне никогда больше таких слов не говори». И вот что было ценно в наших отношениях: мы не обижались друг на друга. С благодарностью принимали даже горькие уроки, которые получали от друзей. Вот и Лёня не обиделся. Напротив, он потом ругал себя: «Боже мой, какой же я дурак». Он ведь и сам никогда не «экономил на зрителе» — всегда работал в полную силу и в театре, и в кино, и в концертах, когда читал свои произведения. Может быть, поэтому и Лёня, и Володя ушли так рано.

— А какие были отношения Лео­нида Филатова с женами?

— Театр на Таганке подарил Лёне двух жен. Первой стала Лидия Сав­ченко. Она считалась ведущей актрисой, хотя в репертуаре была занята не очень плотно. С Филатовым они вмес­те играли в спектакле «Час пик». Мы с Лидой очень подружились и часто общались. Я бывал у них дома, в однокомнатной квартире, которую молодоженам выделил театр. Потом, когда Лёня расстался с Лидой, он безо всяких сомнений оставил ей эту квартиру. Обычно к ужину всегда был как-то по-особому сервирован стол, и мы часами говорили о театре. Лида очень интересный человек, наполненный — в ней чувствовалась какая-то особая женская природа. Не знаю, до какой степени их с Лёней чувства были пылкими и крепкими — не буду ни гадать, ни кого-либо обвинять. 

Со стороны казалось, что семья у них хорошая. А потом случилось то, что случилось: Лёня Филатов и Нина Шацкая, проработавшие бок о бок в театре не один год, влюбились друг в друга. Когда об этом романе стало известно, все были потрясены. И вот Нина развелась с Валерой Золотухиным, Лёня — с Лидой Савченко, и они расписались. Лида, как умная женщина, знающая себе цену, никогда ни в чем не уронила своего достоинст­ва, и в этой ситуации повела себя очень сдержанно и деликатно. Что у нее было в тот момент на сердце — не знаю. Слава богу, что все сохранили добрые человеческие отношения.

Я к тому времени уже уволился из театра. Но с Лёней связи не терял, ездил к ним с Ниной в гости, в их двухкомнатную квартиру на берегу Москвы-реки. Бывало, с Володей Качаном, а бывало один. Лёня с Ниной жили душа в душу. Нина замечательная! Уютная, добрая, домашняя, светлая. Но одновременно с этим она — королева! Недаром именно она играла Маргариту в знаменитом спектакле по Булгакову. В театре Нина всегда была первой красавицей. Я к ней отношусь с абсолютным восторгом. Убежден, что именно ее любовь продлила Лёне жизнь.

— Изменился ли Филатов после того, как прославился в кино?

— Популярность, конечно, прибавила Лёне уверенности в себе. Кино и успех стали некой компенсацией огромной утраты, которую он, как и все артисты «Таганки», переживал, когда уехал Любимов. Но Лёня, как умный человек, никогда не качался на зыбких волнах славы, понимал, чем это чревато… И к своей славе относился с большой самоиронией. У Бориса Пастернака есть такие строки на эту тему: «Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь…» Так вот Лёня перефразировал: «Пить с замминистра некрасиво…» Как я уже говорил, он не выносил чинопочитания. Хоть и стал со временем в Союзе кинематографистов секретарем и руководителем актерского отдела. Положением этим Лёня пользовался, только чтобы кому-то помочь. 

Тут уж мог и к начальству пойти — просить за нуждающегося коллегу. Хотел он помочь с получением квартиры и мне. Собрали все документы, и Лёня сам понес их в Моссовет. Прошло какое-то время, и Филатов мне сообщает: «По твоему вопросу пришел положительный ответ». Дает мне посмотреть бумагу, я читаю: «...рассмотреть вопрос, направить туда-то...» Говорю: «Лёня, не радуйся, это написано красным карандашом». Он удивился: «А что это значит?» — «Это значит, что вопрос не будет решен. Ты разве не знаешь? Чиновники играют в цветные карандашики. Зеленый — «рассмотреть и решить», простой или синий — «не возражаю», а красный — «не реагировать». Но Филатов этой кухни не понимал, таким наивным, благородным и честным был мой друг.

Вот уже 16 лет, как нет Лёни. Я очень жалею, что не сохранился листок со стихами, которые он когда-то посвятил мне. Но я их, конечно, помню:

«Хоть нам с тобой уже немало летИ нас порою посещают нужды,Но ничего, как выяснилось, нетНужней старинной юношеской дружбы.Твой голос, друг, отважен и не лжив,Всегда открыт и празднику, и бою.И если я еще покамест жив,Я жив еще и дружбою с тобою».

Что ж. Пока мы с Володей Качаном живы, мы продолжаем хранить нашу дружбу. Вот как мне тогда Ирина Александровна сказала: «Пролетит время, ты даже не заметишь. Берегите друг друга и дорожите тем, что вы друг у друга есть»…

Статьи по теме:

• Гадалка предсказала Нине Шацкой брак с Филатовым
• Александр Митта о работе с Филатовым, Высоцким, Шукшиным и Мироновым