На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Вспоминая Сергея Федоровича Бондарчука

«Он создал планету Бондарчук», — сказал о Сергее Федоровиче Никита Михалков. И в этом нет...

Сергей Бондарчук И. Гневашев/Legion-Media

«Он создал планету Бондарчук», — сказал о Сергее Федоровиче Никита Михалков. И в этом нет преувеличения. Зрители по сей день не могут сдержать слез, когда в «Судьбе человека» Андрей Соколов признается сироте Ванюшке, что он его отец, печалятся, видя, как губит себя чеховский доктор Астров, восторгаются масштабом батальных сцен в «Войне и мире». Двадцать пятого сентября большому актеру и режиссеру исполняется сто лет.

Людмила Савельева

В сентябре 1961 года после окончания Ленинградского хореографического училища имени Вагановой меня приняли в балетную труппу академического театра имени Кирова, в класс солистов. Вообще-то на историческую сцену Мариинки я вышла в одиннадцать лет: нужны были маленькие девочки — танец с кувшинами, па-де-труа в «Щелкунчике». Можно сказать, я на этой прославленной сцене выросла.

А зимой 1962-го к нам на занятия по классике пришла женщина.

— Татьяна Сергеевна Лихачева, — представилась она. — Из съемочной группы фильма «Война и мир». Ищу исполнительницу на роль Наташи, — улучила минутку, подошла ко мне: — Не хотите попробоваться на Наташу Ростову?

— Я — на Наташу? — переспросила с гордым видом. — С какой стати?! Одри Хепберн — потрясающая Наташа, никто лучше не сыграет!

А Татьяна Сергеевна ласково, словно неразумное дитя, уговаривает:

— Поедем. Познакомитесь с Бондарчуком, посмотрите «Мосфильм».

Ну, любопытство взяло верх. Собирали и наряжали меня в Москву всем театром. И вот первый ужас на «Мосфильме»: по лестнице спускался огромный, как мне тогда показалось, Бондарчук, а внизу стояла я — серая мышка, худенькая, светло-русая, совершенно непохожая на Наташу.

Дал он мне почитать сцену разговора маленькой Наташи с Борисом: «Поцелуйте куклу. А меня хотите поцеловать?» Читаю и чувствую, что не нравлюсь. Застеснялась, язык застрял во рту. «Давайте-ка до завтра, — вдруг предложил Бондарчук, — возьмите текст, поработайте самостоятельно».

Ассистент Сергея Бондарчука нашла меня в балетной труппе Театра оперы и балета имени Кирова

Открыла в гостинице текст и растерялась: что же мне со всем этим делать? А потом такое зло разобрало! Неужели я совсем бездарная? Выучила текст. Пришла на следующий день, и... вот чудо! Когда на меня надели платье, темный парик, когда зажглись юпитеры и вся площадка осветилась, я совершенно забыла, где камера, где кто стоит, выскочила на какой-то помост и сыграла. «А в вас есть что-то от Наташи Ростовой», — сказал Бондарчук.

И начались очень серьезные кинопробы. Перед последней съемкой Сергей Федорович сказал:

— Если сегодня хорошо сыграешь, данным мне правом режиссера утверждаю тебя.

— Но ведь меня должно утвердить целое Министерство культуры!

— Я буду настаивать.

На той последней пробе было беспокойно и еще стыдно. Это сцена, когда князь Андрей делает Наташе предложение: «Я прошу вас через год сделать мое счастие» — а мне надо заплакать. Перед пробой страшно волновалась: как же я буду плакать? На съемку пришел Смоктуновский. С ним у Сергея Федоровича были очень добрые отношения, он часто захаживал в павильон. И вот начинаю монолог: «Целый год! Нет, это ужасно, ужасно! Я умру, дожидаясь года». Чувствую, внутри все перегорело, ни единой слезинки из себя не выдавлю. Смотрю на Иннокентия Михайловича и вдруг замечаю: из его глаз катятся крупные слезы. Когда это увидела, тут же зарыдала сама. А ведь он даже не вошел в кадр, встал возле камеры и подыграл мне. Вот какое тогда было актерское братство!

Закончились кинопробы. Я вернулась в Ленинград, вскоре пришла телеграмма: «Поздравляем нашу Наташу». (Позже узнала, что на эту роль пробовались более трехсот молодых актрис.)

Сейчас, когда с той поры миновало несколько десятилетий, когда моя дочь Наташа давно перешагнула возраст толстовской героини, иногда задумываюсь: «А почему он выбрал именно меня?» Может, увидел во мне ту самую искренность, бесхитростность, доверчивость к миру, какие присущи Наташе? Но по правде — так и не знаю ответа. У него была идея, что Наташу должна играть совсем неизвестная артистка, чтобы зритель узнал и полюбил ее как Наташу. Естественно, в отношении меня он сомневался и волновался: ведь в то время роман читали и перечитывали все, у каждого сложилось свое представление о героине.

У режиссера была идея: Наташу должна играть совсем неизвестная артистка. Естественно, в отношении меня он сомневался и волновался. Первый бал Наташи Ростовой. С Андреем Болконским — Вячеславом Тихоновым. Кадр из фильма «Война и мир» UnionWestArchive/Vostock Photo

Сегодня место Бондарчука пустует. Ушел Сергей Федорович, и вместе с ним от многих тысяч моих соотечественников уходит Толстой. А как этот гений созвучен сегодняшней жизни: «Ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое — ведь как просто». Только сейчас никто не экранизирует Толстого по-настоящему. В крайнем случае, могут снять что-то поверхностно-костюмное по мотивам. Бондарчук снимал кино предельно четко и ясно, он жил в нашей великой литературе, любил, страдал и умирал в ней. Умирал в самом прямом смысле. Я была рядом, когда он на съемках потерял сознание, наступила клиническая смерть (правда, об этом никто не говорил). Тогда по молодости я не оценила всей трагичности произошедшего, но верила, что мы во что бы то ни стало завершим «Войну и мир».

Поначалу было трудно, особенно играть тринадцатилетнюю Наташу: бегать, без умолку смеяться. А потом постепенно произошло какое-то перерождение. Я по пятам ходила за Сергеем Федоровичем и рассказывала, что накопилось в душе. Не терпелось скорее сыграть сцену смерти князя Андрея. Трепетала как молодая лошадка. Приду на площадку и — к нему: «Ну, давайте же скорее, я хочу сыграть что-то сильное, настоящее». Но Сергей Федорович все мои сложные драматические сцены отложил на более поздний срок — картина-то снималась пять лет. Он постепенно растил из меня драматическую актрису, а балет все отодвигался...

Наталья Михайловна Дудинская — великая танцовщица, некогда прима Кировского — хотела, чтобы я начала репетировать Марию в «Бахчисарайском фонтане». Я говорила: «Сейчас не могу, играю в кино Наташу Ростову».

Муж и постоянный партнер Дудинской Константин Михайлович Сергеев в то время был главным балетмейстером театра. Оба они любили кино, поэтому шли навстречу, опекали как могли. Но все равно первые два года съемок я разрывалась между театром и фильмом и начала падать в обмороки. Тогда Сергей Федорович отвел меня к директору «Мосфильма» Сурину, оба умоляли: «Люся, надо доиграть Наташу, придется ради этого повременить с балетом». А что такое прерваться в балете? Это же потерять форму. Но я безумно хотела играть Наташу, жила ею. Так из-за «Войны и мира» пришлось оставить любимый балет.

Гримеры готовят нас с Вячеславом Тихоновым к съемке трудной сцены объяснения Наташи и Болконского... А. Коньков/ТАСС

На площадке Сергей Федорович создавал чудесную творческую атмосферу. Для меня же с самых кинопроб он оставался лучшим партнером. Актеры торопились в свои театры, а ему надо снять мой крупный план или сцену разговора с Николенькой. Бондарчук играл за Николеньку. Как же мне было хорошо, когда он стоял у камеры, смотрела на него и играла для него одного. На его лице отражалось все, что играю: я распахивала глаза — и он распахивал глаза, я хмурилась — и он хмурился. Он становился зеркалом, притягательным, окрыляющим. На площадке все слушались его беспрекословно, да и сам Бондарчук готов был сделать все что угодно! Помню, на съемках первого бала оператор Анатолий Петрицкий едет на роликах с камерой, а Сергей Федорович как реквизитор бегает перед ним с шарфами, веерами и машет перед объективом.

Когда меня спрашивают, была ли я в него влюблена, отвечаю: нет. Для меня он стоял на пьедестале. И рядом всегда находилась Ирина Константиновна Скобцева. Она же красавица, прелесть. Они были изумительной парой. Я по природе совсем не романистка. Просто если вижу, что режиссер внимателен ко мне как к личности, верит в меня как в актрису, раскрываюсь. Именно такое его отношение ощущала и отвечала безграничным доверием.

Признаюсь, больше всего нравилось сниматься в паре с ним. Финальная сцена, когда Пьер объясняется Наташе в любви, плачет, делает предложение — как же мы с ней настрадались! Сыграли один раз. Через несколько дней выясняется — брак пленки. Он ужасно расстроился, а я нет: «Ладно, — думаю, — сыграю снова». Второй раз сыграли — опять брак пленки. Бондарчук ревел как раненый зверь.

— Сергей Федорович, не волнуйтесь так, я сыграю.

— Ты сыграешь, но я-то, я-то!

— Вы — и не сыграете?! Сделаем еще разок потрясающе.

Сыграли... Приехала после съемки домой и услышала по радио, что погиб Женя Урбанский. Ох, кругом несчастье... Но, слава богу, обошлось без брака. Однако на просмотре Сергей Федорович все же мне сказал: «Ты играешь здесь лучше, чем я».

...в ней Наташину мать, графиню Ростову, сыграла прекрасная мхатовская актриса Кира Головко. Кадр из фильма «Война и мир» Мосфильм

Действительно, ведь это такая чувственная сцена, наверное, она так прожгла ему душу, что при его колоссальной режиссерской нагрузке трижды так выкладываться актерски — огромное напряжение. Но он же великий артист и сыграл великолепно. Просто, может, шутил так со мной.

Правда, случалось, было совсем не до шуток.

На съемке сцены с Ахросимовой я на него жутко обиделась. Это когда после несостоявшегося побега с Курагиным Наташа рыдает, а тетка ее распекает. Ахросимову играла Елена Тяпкина. Начинается репетиция, я ложусь на диван, Бондарчук:

— Устроилась? Лежи.

Тяпкина начинает свой монолог:

— «Ты себя осрамила, как девка самая последняя!»

Сергей Федорович в восторге:

— Гениально! Гениально!

Один дубль, другой, он по-прежнему: «Гениально!», на меня — ноль внимания. В общем, довел до такого состояния, такая буря в душе поднялась, вся дрожу от злости! «Боже мой! — думаю. — Это же надо не иметь сердца, чтобы меня не замечать! Безумно сложная сцена, а он молчит! Елена Алексеевна — дивная артистка, но она столько наигралась в жизни, ее вся страна еще с «Веселых ребят» любит («Леночка, яйца подействовали!»); она все умеет, а я-то не умею ничего! Как же мне быть? Как играть?!» Вдруг слышу:

— У тебя получится. Смотри в камеру и давай текст.

И так у меня накипело, что я залилась слезами и прямо ему закричала:

— «Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!»

— Люся! — тоже кричит Бондарчук. — Еще раз!

Я опять на таком же нерве. Камера продолжает работать, и я повторяю вновь и вновь. Со мной случилась настоящая истерика. После съемки Бондарчук меня обнял:

— Ты сможешь послезавтра полететь в Италию?

— Зачем?

— Понимаешь, итальянские кинематографисты хотят посмотреть материал «Войны и мира». Я занят — съемки, а ты достойно представила бы наш фильм.

Я прямо опешила.

— Ты молодец. Сейчас хорошо сыграла.

Когда спрашивают, была ли я в Сергея Федоровича влюблена, отвечаю: нет. Для меня он стоял на пьедестале. Кадр из фильма «Война и мир» Мосфильм

— Как вам не стыдно! Чуть до разрыва сердца не довели. Такая ответственная сцена, а я для вас как пустое место.

— Успокойся. И собирайся-ка в Италию.

В Италии все прошло блестяще. Я тогда познакомилась с Феллини и Мазиной. Они отнеслись ко мне очень тепло. Федерико хвалил, Джульетта подарила чудесные духи.

После окончания картины, после счастливейших лет мы не отдалились. Бывало, бегу по «Мосфильму» в костюме Нины Заречной или Серафимы из «Бега», встречу его, обнимемся как самые близкие, родные люди. Похвалит меня: «Смотрел материал «Чайки», в последней сцене голос снизила — умница».

Мне мечталось, чтобы Сергей Федорович снял что-нибудь чеховское, чтоб душа светлела. А он взялся за «Тихий Дон».

— Я слово дал Шолохову, — объяснил как-то.

— Сергей Федорович, снимите Чехова, ведь какой прекрасный у вас фильм «Степь».

Конечно, он стратег и богатырь, но я почему-то убеждена, что Бондарчук был чеховским героем. Большой, красивый, с седой гривой волос. Иногда улыбнется дымовской улыбкой — не бывало добрее, теплее. В нем удивительно сочетались нежность, ранимость с бойцовскими качествами. Независимый, сильный человек. «Война и мир» — его душа и сердце, он боролся за фильм, создал и отдал людям.

Помню очереди на нашу картину в кинотеатрах Лос-Анджелеса — «Оскар»-то полетели получать только я и переводчик, Сергей Федорович в это время снимал в Италии. В американских газетах меня называли «дарлинг» — дорогая или душенька. Утром в Беверли-Хиллз в парикмахерской делаю прическу, мастера заявляют: «Если вам не дадут «Оскар», значит, наша академия подкуплена». За картину болели даже полисмены: «Не может такого быть, чтоб не дали!»

Дали-таки! После церемонии вручения был Бриллиантовый бал. Я сидела рядом с Кингом Видором — режиссером американской «Войны и мира», он говорил, что восхищен нашей картиной, актерами, мной, но в первую очередь Бондарчуком. Я улыбалась:

Анастасия Вертинская, Сергей Бондарчук, Вячеслав Тихонов, Людмила Савельева, Борис Захава и Ирина Скобцева на премьере «Войны и мира» в Кремлевском дворце съездов В. Егоров и А. Коньков/ТАСС

— В вашем фильме прелестная Наташа Ростова, лично я обожаю Одри Хепберн и вообще ваш фильм, снять такую картину очень трудно!

— Лев Толстой — глубоко русский писатель, — вздыхал Кинг Видор.

— В его романе много того, что заложено в душе русского человека, — вторила ему я...

Почему-то папу вспомнила. Я ведь блокадница. Вернее, родилась во время блокады, роды на кухне принимала бабушка. Нас у родителей было три дочери, я — средняя. Войны не помню, но мама рассказывала, как мы переезжали с верхнего на нижний этаж нашего дома, потому что не знали, каким папа вернется с войны — с ногами или без, однажды чуть не утонули в бомбоубежище — вообще выжили чудом.

И вот в том блистающем расфуфыренном зале я вдруг вспомнила послевоенное детство, как по Ленинграду инвалиды ездили на досках с колесиками, как папа пришел с войны невредимым, как впервые услышала по радио «Лебединое озеро». Как вышла на сцену в «Жизели» и меня завалили цветами, а потом мы ехали домой в трамвае одни — только папа, мама, сестры и я, вдоль всего вагона были разложены букеты. Папа, прошедший финскую войну и Великую Отечественную, плакал. Он так же гордился мной после премьеры «Войны и мира».

Когда картину показывают по телевидению, начну смотреть, но потом переключаюсь. Больно, иные сегодня в ходу ценности...

Андрей Кончаловский

Помню одно лето в начале шестидесятых. Я бродил по старинной Москве, встретил Бондарчука и затащил к себе слушать музыку. Поставил пластинку Первого фортепьянного концерта Овчинникова. Сергей его творчества не знал, так что впервые сочинение будущего композитора «Войны и мира» Бондарчук услышал у меня Persona Stars

В 1961 году я, студент режиссерского факультета ВГИКа, снимался у Григория Рошаля в картине «Суд сумасшедших». Мы с другом Васей Ливановым называли ее «Суп сумасшедших». Я в этом «супе» «варил» небольшую роль американского журналиста, Ливанов — главную роль, героиню играла Ирочка Скобцева. Мы с Васей были в нее влюблены. Съемки проходили в Риге, к Ирочке приехал муж Сережа Бондарчук вместе с кинодраматургом Васей Соловьевым. Офицеры Краснознаменного Балтийского флота устроили на военном корабле прием в честь кинематографистов, и там Бондарчук объявил: «Мы начинаем сценарий по «Войне и миру», Фурцева подписала приказ». Тут все разом заговорили, что свершилось огромное событие, Сергею Федоровичу предстоит великое дело, начали за это выпивать, Бондарчука поздравлять... И все обращались к нему по имени-отчеству, а я называл его Сережей, мне было очень приятно так его называть. Сейчас, когда малознакомые люди говорят мне «Андрон», я иногда раздражаюсь, а его тогда мое амикошонство совсем не возмущало.

Сергей Бондарчук познакомился с будущей женой на съемках фильма «Отелло». На Ирочку Скобцеву он смотрел как Отелло на Дездемону, то есть как на небесного ангела. Да она и была небесная Legion-Media

Он очень трогательно относился к жене. Вообще к женщинам Сережа относился на редкость целомудренно. Никогда не ругался матом, не любил сальных анекдотов, в разговорах о женщинах не позволял себе никакой скабрезности. На Ирочку смотрел как Отелло на Дездемону, то есть как на небесного ангела... Да она и была небесная...

Помню одно лето в начале шестидесятых, мы с Андреем Тарковским начали писать сценарий «Андрея Рублева». Как-то бродил в раздумьях по старинной Москве, встретил Бондарчука и затащил к себе слушать музыку. Сначала поставил для Сережи пластинку с записью Первого фортепьянного концерта Славы Овчинникова. Он творчества Славы не знал, а мы с Тарковским были прекрасно знакомы с этим молодым дарованием, ведь именно он написал музыку к «Иванову детству». Так что впервые сочинение будущего композитора «Войны и мира» Бондарчук услышал у меня. Еще в тот вечер слушали Эдит Пиаф. И еще была редчайшая пластинка: большая ектенья «Молимся за державу Российскую» в исполнении Шаляпина. У нас в стране найти ее было невозможно, ведь Шаляпин пел молитву за Россию, тогда это звучало революционно, с ума можно было сойти!

Примерно в то же время я снимался в кинопробах для «Войны и мира» и был убежден, что исполнителя роли Пьера Безухова лучше, чем я, Бондарчуку не найти. Сейчас-то ясно: никогда не сыграть мне Пьера так, как Сережа. Но тогда безапелляционно заявлял, что подхожу на роль идеально, что мой Пьер будет лучше, чем его. Я был толстым двадцатишестилетним парнем и считал, что очень похож на Пьера, на его словесный толстовский портрет. А Бондарчуку было уже чуть больше сорока — какой же из него Пьер? Герои романа — люди молодые. Он внимал моим доводам, смотрел в глаза и бурчал: «Ага. Угу. Да. Хорошо. А может, нет...» Вот и пойми его. Вообще трудно было понять, серьезно говорит или шутит, согласен с тобой или нет. Правда я тогда особо не стремился вникать, как он относится к моим суждениям — смотрел на него снизу вверх, с обожанием.

В «Дяде Ване» Бондарчук сыграл доктора Астрова, Ирина Купченко — Соню SEF/Legion-Media

Однажды приехал к нему на дачу, сидим за чаем, вдруг раздается топот, громкое сопение, распахивается дверь и вбегает маленький Бондарчук. Увидел меня, незнакомца, и застыл на пороге. «Вот, это мой сын Федя, — голос у Сережи потеплел: — Федь, иди к нам!» Юноша трех лет посмотрел на меня такими же, как у отца, пронзительно-жгучими, черными, круглыми цыганскими глазами, попятился и убежал.

Бондарчук принадлежал к той горстке мастеров национальной культуры, которые были одновременно и советскими по духу, и действительно великими мастерами, и поистине народными кумирами. Среди таких незаурядных личностей назвал бы Шолохова, Уланову, Лемешева, из кино — Любовь Орлову, Николая Черкасова, Бориса Бабочкина. Сережа попал в этот ряд еще при Сталине. Поэтому многие кинематографисты смотрели на него как на заступника. Когда запретили наши с Тарковским картины — его «Андрея Рублева» и мою «Асю Клячину», побежали к нему жаловаться в надежде, что сможет как-то помочь. Надежда была глупой.

— Ну, ты скажи там...

А у него шла перезапись второй серии «Войны и мира», он готовил картину к международному кинофестивалю. Выслушал нас:

— Да-а, плохо дело... А где я скажу и кому?

— Ну, там, наверху, защити хоть как-то.

Поглядели мы на него и подумали: сейчас Сереже не до нас, он занят своей картиной, не защитит. А картина была ни при чем, он знал, что защитить нас не сможет...

После «Дворянского гнезда» у меня возникла идея снять фильм, в котором можно было бы занять наших самых больших звезд. Правда, Бондарчук среди этих звезд мне не светил, я и предположить не мог, что он согласится у меня сыграть. Он в то время уехал в Италию снимать «Ватерлоо». Идеи в связи с Астровым были разные, но о Бондарчуке не думал: уж слишком великий, тем более сейчас за границей. Кроме того, он известный режиссер и общественный деятель. Но потом все-таки позвонил ему в Рим и услышал заинтересованный, мягкий распев:

Я был толстым парнем и считал, что похож на Пьера, на его толстовский портрет. А Бондарчуку было уже чуть больше сорока — какой из него Пьер? Vostock Photo

— Ла-адно, я тут пока перечитаю пьесу. А кто дядя Ваня?

— Смоктуновский.

Он, как всегда, больше себе под нос, чем мне:

— Ага, угу, понятно...

Приезжает из Италии — весь итальянский. Специально для съемок сшил костюм из тонкого полотна, курит маленькие сигарки, вонюченькие, из кармашка жилетки достает дорогие часы на золотой цепочке, благоухает импортными ароматами. Смотрю на него — роскошный, респектабельный синьор — и думаю: как же ему внушить, что Астров пьяница? А он подготовился основательно: прочитал мемуары мхатовцев первого поколения, там истории о Станиславском, о том, что в роли Астрова он был настоящим аристократом, и Сережа хотел играть Астрова таким же.

— Сережа, он же пьет! — настаивал я. — У него перхоть на пиджаке и пуговицы оторваны. Он — доктор из глубинки: зашел в крестьянскую избу — на лавках больные, на полу телята. Астров — уездный врач.

— Нет, не так. Да, уездный врач, но он человек благородный.

Рубились мы всю картину. Он смотрел рабочий материал своих сцен. Из просмотрового зала выходил злым:

— Как ты меня снял?! Это не мое лицо, это — ж...па!

— Какой есть, так и снял.

Переснимаем крупные планы, кружим вокруг него с подсветками. Он сам все проверяет, чтобы было красиво. И все-таки его изысканный пиджак я заставил перешить, чтоб сидел мешковато. И пуговку одну итальянскую перламутровую оторвал.

«Наше положение, твое и мое, безнадежно», — говорит Астров дяде Ване. Сережа играет гениально, только текст роли и великий монолог о лесах («Русские леса трещат под топором») должны идти из уст человека, который больше ни во что не верит, кроме своего предназначения защищать природу. Но вера в это предназначение — единственное, что у него осталось; денег нет, он одинок, есть только леса, которые сажает. Он много пьет, потому что понимает: жизнь кончена. И замечательно, что красавица Елена Андреевна влюбляется именно в такого надломленного человека. Тогда возникает интереснейшая коллизия.

В итоге Безухова сыграл он сам. Кадр из фильма «Война и мир» UnionWestArchive/Vostock Photo

В итоге победил Бондарчук. Астров получился благородным и прекрасным, каким хотел Сережа, а не я. Но я никогда на него за это не сердился, не вставал в позу непонятого и потому обиженного. Режиссер должен быть шире, понимать, что его деликатность — верная подмога актеру. Разве я мог обижаться на Бондарчука? Да, он упрямый, со своим видением образа, но не злодей. Как человек в определенной мере догматический, Сережа верил в то, во что верил, поэтому искренне считал, что ошибаюсь я, а он прав. Заместитель председателя Госкино СССР Баскаков после сдачи фильма бегал по кабинету и радостно голосил: «Это настоящий Чехов! Какая хорошая картина получилась!» Хорошая-то хорошая, но она могла быть сделана по-другому, в ней нет того неповторимого чеховского юмора, который так хорошо получился у Никиты в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Эту картину Михалкова я считаю шедевром чеховского прочтения в кино.

После завершения фильма «Дядя Ваня» никакого разлада между Сережей и мной не произошло, да и не могло произойти. Более того, если б я даже знал заранее, что каждый съемочный день с ним будет баталия, все равно позвал бы на Астрова, ведь второго такого у нас нет. По личностной своей организации он больше меня. Бондарчук внутренне огромен. Внутри каждого человека есть пространство: у кого-то внутри лифт или кладовка... У Сережи внутри был собор.

Другой вопрос — его кинорежиссура. Все-таки в режиссуру он пришел из актерского сословия. По природе своей — он артист. И вместе с тем маршал. Он, пожалуй, как никто в мировом кино умел командовать колоссальными массами людей. Умел живописно организовать их в кадре. Режиссеру-баталисту надо обладать маршальским характером. Тем не менее не думаю, что Бондарчук-режиссер крупнее Бондарчука-артиста. По-моему, как артист он — гигант.

Над ним довлела его слава, лимитировал социальный статус, отягощали регалии: народный артист, Ленинская премия, ордена. Он являл образец советского человека во всех смыслах: из простого народа, прошел войну, удостоен самых высоких наград государства, депутат Верховного Совета, делегат всех съездов. Его общественное положение накладывало определенные обязательства. Ведь если вдуматься, жизнь тогда была страшная! И в этой жизни надо было постоянно выживать, а главное для художника — беречь свою индивидуальность. Очень мало людей, у которых в то время хватило духа не сломаться, не искорежить себя. Сережа — великая индивидуальность, потому и выстоял.

Очень мало людей, у которых в то время хватило духа не сломаться, не искорежить себя. Сережа — великая индивидуальность, потому и выстоял UnionWestArchive/Vostock Photo

Летом 1971 года наша картина участвовала в конкурсе Международного кинофестиваля в Сан-Себастьяне. Меня на фестиваль не пустили, у меня тогда жена была француженка, я ездил за границу по другим поводам, а как режиссер, представляющий киноискусство своей страны, стал невыездным. Гуляю по ночной Москве, останавливаюсь у газетного стенда и читаю маленькую заметку корреспондента из Испании: советский фильм «Дядя Ваня» получил высшую награду фестиваля — «Серебряную раковину». И дальше я уже не шел — летел. Правда на лету переживал: за что же меня-то лишили праздника?

Я уже жил в США, встретились мы на Каннском кинофестивале. Он привез «Бориса Годунова», я — «Поезд-беглец». Посмотрел мой фильм, слышу родное бурчание:

— У-у-у! Ты снял картину — будь здоров! Ух, хитрый какой, я знаю, про что ты снял кино.

— Про что, Сережа?

— В фильме-то у тебя из тюрьмы бегут. Это же ты про себя, про то, как убежал из Советского Союза на свободу.

— Какой же ты все-таки умный.

— Ну, ты силен!

А я, вовсе не тот здоровяк двадцати шести лет от роду, который плакал над томом Толстого и мечтал сыграть Пьера Безухова, а теперь уже человек вполне зрелый, много чего испытавший, немало достигший, опять посмотрел на него снизу вверх. Как всегда — с обожанием.

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх