Не успела «Кавказская пленница» выйти на экраны, как буквально на второй день многие фразы из...
Не успела «Кавказская пленница» выйти на экраны, как буквально на второй день многие фразы из полюбившейся комедии стали крылатыми, а песни запела вся страна. Рассказывали даже, что на вступительном экзамене в музыкальных школах на вопрос учителя «Детка, что ты нам споешь?
» все дети, словно сговорившись, отвечали: «Песенку про медведей».— Александр Сергеевич, вы не представляете, но даже здесь, в Париже, на станции метро «Сен-Жермен-де-Пре» уличный музыкант играет на аккордеоне ваше танго «Помоги мне»!
— Да? Очень приятно это слышать. Кстати, в Париже мою песню «Так же, как все, как все, как все...», которую исполняла Пугачева, забавно поет один французский певец: «Такси, такси. Такси, такси...» Однажды мой коллега Евгений Крылатов сказал: «Саша, мои песни поют по радио, но чтобы вот так, как твои, на улицах пели?! Поздравляю! В народ ушли твои песни».
— Почему же тогда вы уехали из России? Писали хиты для эстрадных исполнителей и кино. Наверное, и зарабатывали неплохо?
— Не жалуюсь, в кино действительно хорошо платили. К примеру, я зарабатывал в месяц пять-шесть тысяч рублей, в то время как жена получала в музыкальной школе всего сто двадцать. Выходит, каждый месяц мог купить новые «Жигули»! Большие гонорары я вкладывал в антиквариат, в картины старых мастеров, у меня было даже полотно Айвазовского. Но главное мое богатство — это домашняя профессиональная студия. В то время я, наверное, единственный из советских композиторов мог позволить себе такую роскошь.
В этой студии записал большинство своих песен к фильмам, например к «31 июня». Скажу честно: уезжать навсегда я не собирался. Просто так сложились обстоятельства...Все началось с поездки в Америку, куда меня в 1978 году пригласили вместе с кинематографистами. И там на приеме, который устраивала наша делегация, мой приятель Джон представил меня влиятельному американскому продюсеру (кстати, по фамилии Кэш, что означает «наличные»), и тот изъявил желание прослушать мои записи.
Вначале я ему поставил «Небо мое» в исполнении Валерия Ободзинского, но американцу эта песня не очень понравилась. Зато прослушав «Бубен шамана» Аллы Пугачевой, он моментально оживился и даже стал в такт песне похлопывать ладонью по коленке. Кэш был в восторге и с жаром принялся заверять, что у меня в кармане выгодный контракт на целых пять лет. Для голливудской студии я должен был выпускать в год по два диска и два фильма. Причем мы договорились, что работать я буду в Москве, где у меня студия и талантливые музыканты. Нового партнера все вполне устраивало. Но это, увы, не устроило... ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам. — Прим. ред.). Меня огорошили сообщением, что по советским законам я не имею права подписывать подобные контракты, за меня это должно делать Министерство иностранных дел или другие компетентные органы.
Я пошел к мидовскому советнику по культуре, который доверительно прошептал мне на ухо: «Александр Сергеевич, вам не дадут работать, даже если вы и получите согласие. Допустим, — объяснял он, — напишете вы музыку к фильму, а кассета ваша не дойдет до адресата или дойдет через месяц, а то и два. Да мало ли что еще может случиться?! Не дадут вам работать, вот увидите!» Мне было ужасно обидно: в Америке такого предложения ждут годами, а я, получив его играючи, не смогу воспользоваться.
— В такой момент, наверное, и приходит мысль об эмиграции...
— В то время люди массово покидали Союз — ехали в Израиль, а оттуда дальше — на Запад или в Америку. Мне и в голову не приходило сделать фиктивную справку о том, что я еврей. Да и не хотелось уезжать навсегда, просто было интересно поработать в Америке.
Но тут, как часто это бывает, помог случай. Подруга моей жены Светы, которая жила с нами по соседству, была замужем за французом. Ален преподавал русский язык в Париже, а до этого несколько лет — французский в Одесском университете. Мы познакомились, подружились семьями. К сожалению, Светлана, с которой мы прожили счастливо почти тридцать лет, скоропостижно умерла...
Мы вместе учились в консерватории в Алма-Ате: я — на третьем курсе, она — на первом. Как-то после лекции меня увидела ее подруга и сказала: «Знаешь, Светка мечтает с тобой познакомиться. Приходи завтра на пляж». Мы, студенты, частенько бегали загорать на горную речку Алматинку. Место для знакомства было выбрано очень удачно — я, увидев ее в купальнике, сразу оценил внешние данные Светланы. К счастью, она оказалась не только симпатичной, но и умной, доброй, отзывчивой девушкой. Света, конечно, прекрасно знала о моих бесконечных романах с консерваторскими барышнями, даже как-то заметила: «А ты любвеобильный!» К тому времени я развелся.
Со Светланой мы встречались около года, и я все больше и больше убеждался, что она — полная противоположность моей первой жене. Дело уже шло к свадьбе, но я поставил условие: женюсь только после того, как восстановлюсь в консерватории, откуда меня выгнали из-за Ревмиры. Так как отчим Светланы был проректором консерватории, могли подумать, что я женюсь по расчету.
— А что за история с изгнанием Зацепина из консерватории?
— Дело в том, что на Ревмире я успел жениться еще до поступления в консерваторию. С будущей женой познакомился в одной из гастрольных поездок. Она читала отрывки из «Молодой гвардии» и вела концерты. Имя у нее было довольно редкое — Ревмира, оно означало «революция мира». Девушка была очень красивой, и я не устоял. Правда нашу близость омрачил один факт — оказалось, Ревмира беременна от другого и уже на шестом месяце. А я, дурак, ничего не заметил! Она родила девочку, которую я удочерил, но вскоре ребенок умер.
Став моей женой, Ревмира все так же с упоением читала монологи из «Молодой гвардии», а все остальное время бездельничала. Когда я приходил домой, меня ждал один и тот же обед — хлеб, сыр и лимонад. Мы снимали большую комнату в подвальном помещении, и когда у нас родился сын Женя, Ревмира постоянно оставляла малыша на хозяев квартиры, а сама бегала по магазинам. Она мечтала о красивой жизни, модной одежде и непременно о чернобурке... Вскоре мне надоели постоянные отлучки жены и неустроенный быт. Мы расстались.
Но на этом мои злоключения с первой женой не закончились. Ревмира решила отомстить буквально сразу же. Она разослала письма в «Огонек» и «Комсомольскую правду», обвиняя меня в том, что я злостный неплательщик алиментов, а мой дед — политический преступник. Меня вызвал ректор консерватории: «Мы получили письмо от вашей жены. Вы — преступник и не имеете права учиться в советском вузе!» Так меня исключили из консерватории с третьего курса. Восстановился я только через год: мама прислала справку, что родители моего деда действительно политические преступники, но боролись они против царизма, за что и были сосланы в Сибирь. Когда я предъявил документ в прокуратуре, преследования прекратились.
Только тогда мы со Светланой поженились. Снимали небольшую комнатку недалеко от консерватории, вместе бегали на лекции. Вскоре у нас родилась дочь Лена. Чтобы как-то прокормить семью, я подрабатывал аккомпаниатором в Доме учителя. Светлана иногда приходила туда по вечерам и приносила голодному мужу мисочку жареной картошечки, заботливо завернутую в полотенце. Подрабатывать мне было привычно: отца к тому времени арестовали, мама не работала. Первокурсником на «Казахфильме» я подбирал музыку к документальным фильмам: о тяжелой индустрии — что-нибудь из Бетховена, о чем-то «полегче» — вальс...
Со Светой мы прожили двадцать восемь счастливых лет. Вы спросите: как можно без потрясений прожить так долго вместе? Отвечу: можно! Светлана была идеальной женой. И меня никогда не тянуло к другим женщинам, хотя вокруг постоянно было множество певиц, актрис. Возможно, к тому времени уже нагулялся, а может, очень много работы было. Во всяком случае, жили мы душа в душу. Света была моей первой слушательницей, поклонницей и одновременно строгим критиком.
А Ревмира тем временем то с одним, то с другим театром ездила по стране и читала свои любимые монологи. Бедный наш мальчик вместо того чтобы ходить в школу, скитался с ней по гостиницам и съемным квартирам. Наконец я Женю забрал, и он около года жил с нами. Директор школы без конца вызывал меня на разговор: «Уважаемый Александр Сергеевич! Вся школа стоит из-за вашего сына на ушах! Мы держим его только из-за вас!» Весь год, что Женя жил с нами, Света терпеливо занималась с ним уроками, мы с детьми ездили на море, а Ревмира звонила то из Новосибирска, то из Томска и требовала: «Ты все равно присылай алименты. Я их буду откладывать!» Через много лет у нашего сына обнаружилась редкая болезнь — рассеянный склероз, который не лечится. Он сгорел буквально за полгода. Вначале с трудом ходил, потом перемещался по квартире на табуретке, очень скоро слег и уже не мог пошевелить даже рукой, только вместо приветствия улыбался глазами. Ему было всего двадцать лет...
— Как вы решились после смерти любимой жены Светланы так быстро жениться, да еще и на иностранке? Это был брак по расчету?
— Ну почему... Я подумал: если не получится, разойдемся. А если вдруг сложится, почему бы нет? Я очень тяжело переживал уход жены, прекрасно понимая, что Свету мне никто не заменит. Ален же, который был в курсе моих проблем, знал и о выгодном контракте, и об Америке. Однажды он предложил: «Во Франции живет моя сестра Женевьева. Она не замужем, ты овдовел. Может, вас познакомить?» Я подумал: я одинок, у Женевьевы тоже судьба непростая. И согласился. При первой встрече она мне сразу же понравилась, да и Ален потом передал ее слова: «У тебя очень симпатичный друг».
Ален рассказал, что его сестра раньше была монахиней. Когда-то в молодости она собиралась замуж, но отец не позволил, и Женевьева в знак протеста ушла в монастырь, дала обет безбрачия и прожила там пятнадцать лет. Когда мы поженились, ей было чуть за сорок, мне — за пятьдесят. Скромно расписались в Москве.
— Женитьба на француженке давала свободу — гражданство и европейский паспорт?
— Ни о каком паспорте я, советский человек, даже не думал. Когда пошел в ОВИР оформлять документы, сразу предупредил: уезжать из страны не собираюсь. Визу попросил на три месяца. За это время я предполагал связаться с господином Кэшем. Но в визе мне отказали. Подать новое заявление по закону можно было только через год. Такого удара я не ожидал! Знакомый паспортист «обнадежил»: «Отказывать в визе могут до бесконечности, надо добиваться разрешения на отъезд во Францию на постоянное место жительства. Тут же дадут добро. Гражданство вы не теряете и всегда можете вернуться».
Я так и сделал. Но, к сожалению, контракт с Голливудом все равно потерял.
— Ваша жена не пыталась жить с вами в России?
— Ее первое впечатление от страны было ужасным. Во-первых, когда Женевьева прилетела в Москву, в аэропорту у нее перетрясли все чемоданы. Во-вторых, ей запретили останавливаться у меня, а поселили с туристами в отель.
Не успели мы выйти из аэропорта, как нарвались на очередной неприятный сюрприз: ей, несмотря на мои протесты, не разрешили сесть ко мне в автомобиль и отправили вместе с группой экскурсионным автобусом. Я ехал следом, проклиная все на свете. На этом наши злоключения не закончились. Едва с чемоданами вошли в гостиницу, к Женевьеве тут же ринулись люди в штатском: «Ваши документы, гражданка!» Жена была так напугана «гостеприимством», что у нее даже руки затряслись.
Я же наивно верил: вот узнают, что я известный композитор, и все волшебным образом изменится. И впервые решив воспользоваться «положением», пошел к директору гостиницы. Был предельно вежлив:
— Здравствуйте, я композитор Зацепин. Написал песни к комедиям Гайдая, да и Пугачева мои песни поет. — Он в ответ заулыбался. Я продолжаю: — Тут моя жена из Франции приехала. Можно мне остаться с ней в номере?
Улыбка с его лица мигом исчезла.
— Нет! — отрезал директор. — Не положено!
От Союза композиторов мы поехали в Иваново, в Дом творчества. Жили в отдельном коттедже: три комнаты, рояль. Уборщица топила печку дровами, убирала, кормили нас в столовой. Там и прошел наш медовый месяц, который длился целых двадцать дней. Я писал музыку, жена рисовала мой портрет. Женевьева оказалась натурой творческой — пела в хоре, рисовала, любила и понимала музыку. Нам было интересно друг с другом. Потом она уехала домой во Францию, а я занялся оформлением документов на выезд к жене.
Ехать в Париж решил оригинально — на машине. Тогда у меня были «Жигули». Я подумал: «Что я буду делать там без машины?» В дорогу взял только самое необходимое и ценное — ноты, синтезатор и магнитофон. До слез жалко было расставаться с любимым роялем, его вывезти не разрешили. Он верно ждал моего возвращения на квартире у дочери.
Женевьева сняла нам жилье на последнем этаже старинного дома. Там у меня была своя комната, где разместилась вся привезенная аппаратура. Деньги, слава богу, были: живя в Париже, я написал музыку к фильму «Самоубийца», который снимали в Германии. За это хорошо заплатили.
Через пару недель позвонил человек из министерства безопасности, представился на хорошем русском языке и вежливо пригласил на беседу. Я как законопослушный гражданин заявился к нему, прихватив «доказательства»: пластинки, ноты — дескать, я не шпион, а композитор. Через две недели он снова позвонил и предупредил, что скоро меня навестит. Я человек гостеприимный, купил в ближайшей кондитерской пирожные, конфеты, чай. Французский «комитетчик» был неприметным, в сером костюме и при галстуке. Долго озирался по сторонам, видимо в поисках чего-то подозрительного, и вдруг задал неожиданный вопрос:
— Вы знаете певца Нагатикова?
Я говорю:
— Певца Нагатикова нет. Может, вы хотели сказать Богатикова?
Оказалось, это вопрос-ловушка. Если бы я только выдавал себя за композитора, со страху мог ответить, что слышал о таком певце, и тут же, говоря на шпионском сленге, прокололся бы. Очевидно, проверку я прошел успешно, потому что больше его не видел.
— На каком языке вы общались с женой?
— Вначале, пока не освоил французский, было трудновато, говорили на английском. Причем Женевьева знала его еще хуже, чем я. Но языковой барьер — это цветочки! Оказалось, жена очень вспыльчивая. С утра первые пятнадцать минут ласковая как мед, а потом вдруг становится мегера мегерой и постоянно ворчит. Затем ее настроение резко меняется — и она опять нормальная... Например садимся завтракать (это были самые первые дни моего пребывания в Париже, я еще не успел освоиться как следует). По радио звучит приятная музыка, за окном — чудесная погода, солнце светит. После завтрака предлагаю:
— Пойдем погуляем?
В ответ Женевьева вдруг резко выключает радио и строго чеканит:
— По утрам я привыкла слушать радио, а не разговаривать!
На следующий день решаю исправиться и молча слушаю радио, но Женевьева опять недовольна: «Почему ты со мной не разговариваешь?» Слава богу, мы не дожили до того момента, когда супруги в гневе начинают бить посуду или друг друга. Однако расстались совсем по другому поводу.
— Неужели вы ей изменили?
— Я — нет. Моя монашка меня предала... Когда я был по делам в Москве, к ней из Тулузы приехал гость. Совсем как в анекдоте: муж за порог, а любовник на порог! Может быть, это был тот самый жених, за которого ей в свое время отец не позволил выйти замуж. Он зачастил к Женевьеве, обещая, что ради нее бросит жену и двоих детей. Когда я вернулся, жена ничего не скрывала, сразу во всем призналась и решительно потребовала развода. Представляете, я еще пытался ее вразумить, давал советы, просил не верить любовнику! Но Женевьева ничего не слушала, желая немедленно с ним соединиться. Мне, не скрою, стало очень больно. Конечно, поженились мы без особых чувств, но взаимная симпатия была, что скрывать!
С квартиры пришлось съехать. Как-то прихожу за вещами и вижу: Женевьева явно расстроена. Сидит плачет. Выяснилось, что «жених», испугавшись ее решительного настроя, пошел на попятный. Пожалев жену, я предложил начать все сначала, но она упрямо твердила, что хочет срочно развестись. Для этого нужно было или ехать в Москву, или нанимать парижского адвоката. Мне показалось более разумным не тратить большие деньги на развод, а оформить все в Москве, — вскоре все равно предстояла командировка. Но Женевьева и слышать об этом не хотела! Все расходы, связанные с разводом, взяла на себя, у меня в тот момент денег не было. Позже выяснилось, что любовник ее все-таки обманул, но вернуться ко мне она не захотела.
...Несколько лет назад я узнал, что Женевьева живет где-то в деревне на юге Франции, одинокая и несчастная. Решил вернуть ей долг — послал тысячу пятьсот евро, больше того, что она потратила на наш злополучный развод. Но Женевьева гордо отказалась от денег, передав через своего брата, что ей от меня ничего не нужно.
Я хотел с ней встретиться, но Ален отговорил: «Не надо, она тебя еще любит. Ей будет тяжело видеться с тобой».
— Как же вы устроились в Париже, оставшись один?
— Отец Алена и Женевьевы помог мне найти жилье, и я, почти как Карлсон, жил под самой крышей в десятиметровой комнатке с умывальником. Но для меня и это было дорогим удовольствием, так как работы по-прежнему не было. Вскоре, на свое счастье, я встретил в Париже Андрея Кончаловского, который мне очень помог, предложив написать музыку к рекламному ролику: он снимал сюжет о кофе. За двадцатидевятисекундный ролик я получил три тысячи долларов. К сожалению, больше таких заказов не подворачивалось, и я все чаще задумывался о возвращении на родину.
Два с половиной года в Париже делал аранжировки, и платили мне неплохо. Ездил в Америку, где катался как сыр в масле: наши эмигранты наперебой приглашали к себе в гости. Частенько сиживал за гостеприимным столом своей давней приятельницы Милы Фиготиной. К ней захаживал ухажер-пуэрториканец и очень ревновал ко мне хозяйку. Когда Мила объяснила, что я друг ее отца, латинский любовник успокоился, даже предложил мне работу таксиста.
Тем временем желание вернуться в Россию окрепло. В Париже я отправился в советское посольство и попросился обратно. Служащий посмотрел на меня как на сумасшедшего: «Пишите заявление и подходите через два месяца». Через месяц мне предложили хорошую работу, но я отказался, потому что уже сидел на чемоданах. Когда пришел в назначенный срок, на месте чиновника увидел уже другого человека, который удивленно развел руками: «Какие два месяца?! Разрешения люди годами ждут!» Он оказался прав — возвращения мне пришлось ждать полтора года. Так и жил в подвешенном состоянии. Забавно, но как меня не выпускали во Францию, так не впускали и на родину!
Я, чтобы хоть как-то прокормиться, перебивался случайными заработками. Однажды даже решил устроиться музыкантом в ночной ресторан неподалеку от Елисейских Полей. Купил подержанный аккордеон и пришел наниматься. О том, что пожилой русский аккордеонист — советский композитор, никто, естественно, не подозревал. Больше всего меня поразили шикарно одетые женщины, в одиночестве сидевшие за столиками. Оказалось, это заведение — любимое место русских туристов и... очень дорогих проституток. Посетители знакомились с барышнями и отправлялись с ними в отель неподалеку, заплатив за удовольствие, между прочим, большие деньги — тысячу долларов! Я играл для ресторанной публики французские песни и мелодии из русского репертуара: «Дорогой длинною», «Катюшу», «Амурские волны». Приходил на работу к одиннадцати вечера, а уходил в пять-шесть утра. Возвращался домой и валился спать как подкошенный. Просыпался в двенадцать и больше не мог заснуть.
Однажды в наш ресторан зашел композитор Никита Богословский. К сожалению, я его не заметил. А он меня в центре зала с аккордеоном увидел сразу же. Видимо, эта картина его так потрясла, что он быстренько выбежал из заведения и, как только вернулся на родину, выступил на общем собрании, с возмущением потребовав исключить Зацепина из Союза композиторов: «Товарищи, он играет в парижском ресторане, где бывают проститутки!» Удивительно, что Богословскому никто не догадался задать вопрос, что он сам делал в столь сомнительном заведении. Парадокс, но меня заочно выгнали из российского отделения Союза, оставив при этом в Союзе композиторов СССР!
За работу в ресторане платили довольно прилично. Еще «набегало» с продажи спиртного. Часто растроганные клиенты присылали бутылку водки или виски. Официанты для вида наливали мне в рюмку воду, а настоящую водку продавали в баре. Утром после выступления вырученные деньги отдавали мне. Но в ресторане я продержался всего месяц — хроническое недосыпание сказалось на здоровье, я даже угодил в больницу, заработав малокровие.
После больницы остро нуждался в деньгах. Мне повезло: вскоре я получил авторские за прокат немецкого фильма, кроме того, мне позволили вернуться в Россию. Домой я решил ехать через Германию на «мерседесе», который купил перед отъездом. Старые «Жигули» — на них не польстились даже арабы в гараже — пришлось тайком ночью подбросить на автомобильное кладбище. В общем, уехал в Париж на «Ладе», а вернулся в Москву на «мерседесе». Все-таки прогресс!
— А как вы решили квартирный вопрос, столь острый для москвичей?
— Меня временно прописали к дочери, а через год я получил постоянную прописку и наконец вернулся к любимой работе, к любимому Гайдаю. Написал музыку к его новой комедии «Операция «Кооперация».
Постепенно жизнь налаживалась. Наметились перемены и в личной жизни — я встретил свою последнюю жену, тоже Светлану. Познакомил нас мой внук Саша. В нашей семье все по традиции учились в музыкальной школе, а Саша ленился, постоянно отлынивал от уроков. Тогда моя дочь Лена пригласила пианистку Светлану Григорьевну Морозовскую. Целых семь лет после неудачной женитьбы на Женевьеве я ходил в холостяках, поэтому мы долго присматривались друг к другу и наконец решили пожениться.
— После фантастического успеха комедий Гайдая ваши песни становились хитами и были слышны из каждой подворотни, из каждого окна. Вам это льстило?
— Конечно приятно, когда песня живет тридцать — сорок лет... Я писал балеты и симфоническую музыку, но знаменитым стал именно благодаря кино. Первым моим фильмом стал «Наш милый доктор». В то время я еще жил в Алма-Ате и поехал записывать музыку в Москву к знаменитому дирижеру Виктору Николаевичу Кнушевицкому. Он руководил большим эстрадным оркестром Всесоюзного радио. В музыке это был титан.
Кнушевицкий первым поверил в мой талант. «Ну что ты прозябаешь в Алма-Ате? — сказал он однажды. — Переезжай в Москву. Я тебе помогу». Его слова стали толчком для переезда в столицу.
— Когда состоялась судьбоносная встреча с Гайдаем?
— Ему обо мне рассказал замдиректора «Мосфильма». К тому времени Гайдай поссорился с Никитой Богословским, который написал музыку к его комедиям «Пес Барбос и необычный кросс» и «Самогонщики». Сначала Гайдай принял мою кандидатуру в штыки: «Да, мне нравятся его песни, но сможет ли он написать музыку к эксцентрической комедии?» Однако ничего, сработались...
Помню, когда я сочинил мелодию к «Кавказской пленнице», Леониду Иовичу она сначала не понравилась. Показал ему пять вариантов, но он по-прежнему оставался недоволен. Я обиделся, в сердцах бросил: «Не нравится — приглашай Арно Бабаджаняна!» и ушел. Гайдай послал вдогонку письмо: «Думаю, твою мелодию народ петь не будет! Решил пригласить Бабаджаняна». Я вспылил и отправился к Ивану Пырьеву, руководителю творческого объединения «Луч» на «Мосфильме», с заявлением об уходе из картины. Он внимательно на меня посмотрел и заявление порвал. Затем без долгих разговоров отправил нас с поэтом Дербеневым в Алушту: мол, на месте сами разберетесь.
Помню, заходим мы с Леней Дербеневым в гостиницу и встречаем знаменитую троицу Никулина, Моргунова и Вицина. Ребята, увидев нас, начали хором исполнять мелодию песенки: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!..» Оказывается, они сказали режиссеру:
— Замечательную мелодию Саша написал, мы ее сразу запомнили, все время хочется напевать.
Но Гайдай по-прежнему был непреклонен:
— Главное, чтобы народу понравилось, а вы не народ, вы — артисты!
На следующий день случайно сталкиваемся в дверях с Леонидом Иовичем. Он удивленно спрашивает: «А вы зачем сюда приехали?» Я честно рассказал, что был у Пырьева, который порвал мое заявление. Гайдай засмеялся: «А что мне Пырьев?! Не он же снимает картину. Нечего вам тут делать!» Все решили сценаристы Яков Костюковский и Морис Слободской, которым мелодия очень понравилась, они уговорили режиссера, чтобы Дербенев написал к ней стихи. Тот сочинил к моей мелодии прекрасные слова, и получилась «Песенка о медведях». Гайдай опять возмущался: «У нас в фильме жара, Кавказ, при чем здесь Северный полюс и медведи?..» Прошло время. Как-то встречаемся с Леонидом Иовичем и он замечает: «Да, слышал я на улице твою песню...» С тех пор он мне полностью доверял.
Гайдай хоть и занимался «легким жанром», характер имел очень тяжелый. Ему ничего нельзя было показывать вечером, а я долгое время не знал об этой особенности. Пришел, помню, показать ему темы из «Ивана Васильевича...» в «неурочное время», а он остался очень недоволен: «Все не так! Переделывай!» Я решил перенести обсуждение на утро — результат был прямо противоположным. Пришел в десять утра, он миролюбиво: «Саша, ты меня извини. Я вчера был не в форме. Давай еще раз послушаем». Потом я старался показывать работу только утром...
— С поэтом Дербеневым вы не только сотрудничали, но и дружили...
— Мы встретились в шестидесятых и почти сразу же стали вместе работать. Первая наша песня «Костер на снегу» вмиг стала известной. А потом пошли фильмы Гайдая. Но однажды между нами произошла глупая размолвка. Как-то Дербеневу один общий знакомый пообещал достать старинные иконы. Леня обратился ко мне за советом. Я предупредил, что этого человека знаю плохо и связываться с ним не стал бы. Однако Дербенев меня не послушал, заплатил приличную сумму, а иконы оказались поддельными. После этого Леня перестал со мной общаться. Вернувшись из Франции, я позвонил ему. «Долго, — спрашиваю, — из-за ерунды будем таить обиды?» Мы помирились.
— Исполнительницей многих ваших шлягеров была Алла Пугачева. Как вы познакомились?
— Однажды прекрасный аранжировщик Виталий Клейнот, с которым я работал, посоветовал мне сходить на финал конкурса самодеятельности и послушать молодую певицу Аллу Пугачеву. На этом смотре она пела «Посидим, поокаем» и другие песни. Худенькая, скромно одетая... Девушка мне очень понравилась, голос красивый, эмоциональный, и я предложил ей записать песню «И кто виноват». Работать с Аллой было сплошным удовольствием, она быстро запоминает мелодию. Помню, записывали «Волшебника-недоучку» и Пугачева ошиблась — вступила немного раньше и хихикнула. Я оставил этот милый ляп, будто так и было задумано.
Все песни, в том числе «Куда уходит детство» и «До свидания, лето», мы с Аллой записывали в моей студии. Однажды она звонит после победы в конкурсе «Золотой Орфей» очень расстроенная:
— Со мной хотят интервью делать. Настаивают на домашней съемке. Представляете, это в моей-то квартирке?
Я предлагаю:
— Давай у меня журналистов примем.
И мы разыграли целый спектакль. Алла приехала заранее с пятилетней Кристиной, по дороге объяснив дочке, что будет интересная игра. Быстро надела шелковый халат Светланы, а жена, нацепив фартук, взяла на себя роль домашней прислуги. Журналисты поснимали Пугачеву с дочкой, потом заглянули в мою комнату:
— А там у вас что?
— Там у меня домашняя студия... — небрежно бросила Алла.
К сожалению, во время работы над фильмом «Женщина, которая поет» у нас с Пугачевой произошла размолвка. Меня пригласили писать музыку к картине, в которой Алла играла главную роль. Неожиданно она попросила меня записать ее собственные песни. «Но знаешь, под фамилией Пугачева их никто не возьмет, я же не член Союза композиторов, поэтому придумала псевдоним — Борис Горбонос». Потом она сделала все иначе: сочинила душещипательную историю о том, что автор песен — восемнадцатилетний юноша, прикованный к постели (даже наклеила усы и сделала лжефотографию Горбоноса), и через мою голову договорилась с режиссером, чтобы он вставил эти песни в фильм. Узнав об этом, я заявил, что категорически против. Ведь меня пригласили в картину в качестве композитора, а тут даже разрешения не спросили! По студии быстро поползли слухи, что черствый Зацепин не хочет помочь талантливому инвалиду. Я, конечно, ни словом никому не обмолвился, что песни написала Алла. А позже узнал, что всю эту авантюру придумал ее тогдашний муж Стефанович.
Обижался на Пугачеву я довольно долго. И вот однажды она сама ко мне подходит и предлагает:
— Александр Сергеевич, давайте простим друг друга!
— Ладно, — говорю, — я не злопамятный.
Алла спела на моем юбилейном концерте в «России», я ей за это очень благодарен.
— Вы ведь участвовали и в таком грандиозном советско-итальянском проекте, как фильм «Красная палатка». Там обошлось без обид?
— Когда мне предложили написать музыку к этой картине, я и понятия не имел, что фильм Калатозова будет советско-итальянским.
Продюсером картины с итальянской стороны был Франко Кристальди, муж Клаудии Кардинале. Прочитав сценарий, он воскликнул: «Что написал Нагибин? Где драматургия, где сюжет? Что здесь играть? Убили медведя, съели медведя, потом пошли по льду!» И Франко пригласил Эннио де Кончини. За миллион долларов тот написал новый сценарий, который всем понравился.
В съемках участвовали Шон Коннери, Клаудия Кардинале, Питер Финч, Эдуард Марцевич, Никита Михалков. Итальянцы заявили, что музыку будет писать их композитор, но Михаил Калатозов настоял на том, чтобы композитором был я.
— Вам довелось пообщаться с Клаудией Кардинале?
— Однажды я решил сделать ей приятное — подарить русский сувенир и... опозорился. Купил самую дорогую палехскую шкатулку, красиво упаковал и преподнес Клаудии со словами «Примите скромный дар из России». Синьора Кардинале улыбнулась, развернула шкатулку, заглянула внутрь и слегка удивилась — там было пусто. До меня дошло — негоже дарить звездам шкатулки без драгоценностей!
Картину закончили, итальянцы увезли готовый материал, а через некоторое время потребовали музыку, которую по договору мы обязаны предоставить к определенному сроку. У нас же, как всегда, ничего не готово — что-то не записано, монтаж не закончен. Так и тянули, пока Кристальди не сказал: «Все, больше ждать не можем, берем своего композитора!» Это Был Эннио Морриконе. Так что существуют две версии фильма — итальянская и советская. К сожалению, моя музыка звучит только в нашем варианте.
— Александр Сергеевич, вы вернулись на родину, но ваша семья все равно живет за границей. Почему?
— Несколько лет назад моего зятя Бориса в качестве юриста пригласили работать в Женеву. Дочь Лена работает там же переводчиком. Внук Александр даже отслужил в швейцарской армии.
А я, лет шестнадцать назад получив деньги за музыку, которую мне заказали в Англии, купил в ста километрах от Парижа двухэтажный дом с камином. В Ла Шароньер разводили лошадей-тяжеловозов, неподалеку протекает Луара, по берегам которой высятся древние замки. В Ла Шароньер всего пять домов, и мы живем как старосветские помещики. Светлана Григорьевна прекрасный кулинар, заботливая жена, отличная хозяйка. Если уезжает на два дня, готовит мне много еды. У нас большой участок — тридцать соток — с фруктовым садом: яблони, груши, черешни, сливы, абрикосы. Так что мы с женой живем то во Франции, то в Москве. В Париже я отдыхаю, в Москве работаю...
В нашем французском поселке соседи — все очень милые люди. Мы общаемся с ними, два-три раза в месяц приглашая на кофе. Но не более... На втором этаже у меня холл, спальня и студия, там я работаю и при этом никому не мешаю. Жена раз в год дает бесплатные концерты классической музыки в церкви. Иногда Светлана выступает со своим учеником-французом, раньше с ней выступал и мой внук Саша. Жена сама составляет программу, этот концерт — событие в жизни нашего округа.
— У вас нет ностальгии по прошлому?
— Нет. В прошлом нельзя жить, иначе можно растерять настоящее и будущее. Надо понимать, что как поется в моей песне, этот «миг между прошлым и будущим» прошел не зря, но его не вернуть...
Материал был опубликован в журнале «Караван историй» в октябре 2006 года.
Свежие комментарии