Вообще-то я не собирался участвовать в продолжении сериала без Брусникина. Казалось, это не имеет...
Вообще-то я не собирался участвовать в продолжении сериала без Брусникина. Казалось, это не имеет смысла. Но «Ищейку» продюсировал сын Дмитрия, да и коллеги стали семьей: я понимал, что для Ани Банщиковой важно продолжать проект.
— Однажды приснился сон. Я стою в центре большой круглой комнаты. Откуда-то сверху льется мягкий теплый свет, вокруг — бесконечное множество открытых дверей. Ясно осознаю: каждая дверь приведет к дорогому мне человеку.
За каждой — чья-то вселенная, мой мир огромен благодаря этим людям, и я не одинок. Внезапно с оглушительным грохотом одна из дверей захлопывается и исчезает... Потом следующая — и еще, и еще! Я физически ощущаю, как пространство вокруг меня сужается. Все меньше и меньше открытых дверей. Все меньше и меньше света.Такой вот сон. Он приснился мне сразу после прощания с Дмитрием Владимировичем Брусникиным. Оглушительная трагедия. Кажется, еще вчера в Геленджике после съемочного дня сериала «Ищейка», где он был режиссером, сидели в кафе на берегу моря, обсуждали завтрашние сцены, шутили, спорили. Он так отчаянно спорил о новом театре! С обожанием рассказывал о своих студентах и их спектаклях, и я им почти завидовал! Как же им повезло, у них есть он, таких больше «не выпускают». И вот нет и его... И ничего изменить невозможно.
За тридцать лет в профессии не могу привыкнуть к таким потерям. Слишком много эти люди для меня значат, слишком многим им обязан. По сути, я сам по себе ничто без педагогов, великих учителей, гениальных коллег, с которыми мне позволено было стоять на одной сцене. Когда в 1990 году ехал поступать в Москву, даже представить себе не мог, какой подарок готовит судьба. Правильно говорил мой мастер Андрей Александрович Гончаров: «Выиграл в лотерею по трамвайному билету!»
— Родители как-то повлияли на выбор профессии?
— Нет. На мои решения вообще сложно было повлиять. Наоборот, мама всегда приучала к самостоятельности, в том числе и в принятии важных решений. Я ведь очень рано остался без отца. Папа Сергей Васильевич Макогон погиб в аварии, когда мне было четыре года. Но уверен, воспитывал бы меня так же. Они с мамой Натальей Ивановной были очень молодыми родителями. Маме двадцать, папе — двадцать три. Такие типичные хиппари начала семидесятых: мама — красотка в мини-юбке, папа — усатый, длинноволосый, в брюках клеш... По-моему, «Битлз» благодаря родителям я полюбил еще до рождения!
Кажется, в 1976 году наша большая семья, включая бабушку, дедушку, маминых сестру и брата, всем «табором» подалась в город Усинск Коми АССР. В те времена там к зарплате добавлялся так называемый северный коэффициент, можно было очень прилично заработать, даже машину купить. Для меня это было первым в жизни путешествием.
Я был еще совсем маленьким, немногое помню, но кое-что врезалось в память. Взрослые уходили на работу, а дети, если не в саду, были предоставлены самим себе. И никто не боялся отпускать нас гулять где заблагорассудится. Без приключений, конечно, не обходилось, я их просто как магнит притягивал.
Мы жили в домиках-балка?х, таких круглых, как большие бочки, вагончиках — целый поселок состоял из огромных цистерн-бочек на полозьях. Каждый балок был подключен к центральному отоплению, отчего между домиками местами появлялись незамерзающие озерца, из которых шел пар. Дети постарше ловко перепрыгивали эти лужи, а я каждый раз с упорством идиота «принимал ванну» прямо в шубе. Меня сушили, ругали, запрещали, но я повторял попытки. В итоге махнули рукой. Мама смеялась, бабушка смотрела с тревогой: не дурак ли вырастет?
Еще помню мороженую оленину — наше детское лакомство. Под балка?ми, в вечной мерзлоте, хранили продукты — как правило оленину. Мы с ребятами тайком залазили в эти «схроны» с перочинным ножиком, строгали мясо. Из одного кармана посыпаешь солью, из другого перцем. Однажды с тем же перочинным ножичком решили идти на медведя! И потерялись в тайге. Нашли нас, когда уже шалаш для ночевки соорудили, скорее всего, в нем бы и замерзли...
Отправить меня на Большую землю, видимо, решили от греха подальше. Забирала в Донецк прабабушка Марья Никитична. Вся родня двинулась провожать нас на вокзал, а папа не успел — задержали на работе, что ли... Он на машине догнал поезд и на одной из следующих станций вбежал в купе. Стоянка — секунд тридцать, проводница кричит: «Провожающие, не положено! Поезд отходит!» А он меня крепко обнимает, шепчет на ухо: «Приедешь домой, я тебе посылку с подарком пришлю. Тебе понравится!» Поезд уже отходит. Прабабушка и проводница с трудом выпихивают смеющегося папу из вагона. Он бежит за поездом, машет рукой, что-то кричит, но я уже не слышу...
Это последнее яркое воспоминание об отце. Посылка с подарком пришла, когда папу уже похоронили... В ней была японская гоночная машинка на батарейках — такая навороченная, как космический инопланетный корабль. Всем на зависть. До сих пор ее храню.
Но от отца у меня осталась не только эта машинка. Лет в двенадцать или тринадцать я обнаружил папины институтские дневники — их бережно хранила бабушка. Папа, несмотря на свой хипповатый вид, был человеком очень разносторонним: увлекался техникой, дизайном, литературой... Конструировал автомобиль, даже подводную лодку мечтал построить, проектировал чудо-дом для нас с мамой. Я был в шоке, потому что тем же самым интересовался сам! Так что с одной стороны, рос без отца, а с другой — он будто всегда был рядом. Помогал.
Ну и конечно, огромная донецкая семья не давала возможности почувствовать себя безотцовщиной. Не представляете, сколько бабушек (двоюродных, троюродных), дедушек, тетей и дядей может быть у одного ребенка! Начну перечислять — сам собьюсь. Я целыми днями после школы разъезжал на любимом велосипеде «Турист» от одних родственников к другим. И отовсюду неслись радостные возгласы «Аленчик приехал!» Мама с папой хотели дать мне такое имя, однако в ЗАГСе строго посоветовали на западный манер ребенка не называть — будут проблемы! Но в семье меня до сих пор называют Аленом.
Главным человеком, взявшим меня под крыло, была прабабушка Маня, самая старшая в нашей большой семье. Ее однокомнатная квартирка в хрущевке стала моим домом и центром всех семейных торжеств. Бабуля была очень набожной и конечно, главным праздником считала Пасху. До сих пор помню запах куличей, которые она пекла по старинным рецептам и угощала всех знакомых и соседей, помню вкус бабушкиных борща, жареной картошечки с котлетками... Она все время пыталась меня накормить.
Марья Никитична прожила невероятно тяжелую жизнь: во время репрессий 1937-го лишилась мужа и братьев, потеряла единственного сына, моего деда, трагически погибшего в 1962-м. Последние годы своей жизни бабушка всецело посвятила мне. Провожала, встречала, возила на море, кормила, ухаживала как за принцем. Когда я стал старше и задерживался где-нибудь с друзьями, могла вечером четыре часа простоять на троллейбусной остановке, чтобы внук один не шел до подъезда в ночи! А ведь я был уже здоровенным лбом. Тогда меня ее навязчивая забота даже злила, а сейчас понимаю: эта безграничная любовь и ласка делали меня сильнее. Зная, что тебя любят, на многое становишься способен. Когда прабабушки Мани не стало, я уже учился на втором курсе, снимался, репетировал и на похороны не смог приехать. До сих пор простить себе этого не могу...
— Так как вы решились поехать в Москву?
— В семнадцать лет в столицу сорвался безрассудно, никого не ставя в известность, в штанах, сшитых мамой на выпускной, с пятью рублями в кармане. Решил поступать в ГИТИС. Кто-то мне сказал, что это лучший театральный вуз на свете, — значит, мне туда!
Что стану артистом, никто не сомневался — кроме меня. Были и другие мечты, другие цели, к семнадцати запутался окончательно. Но казалось, именно в театральном пойму, чем по-настоящему хочу заниматься. Каждый год у нас в школе проводили фестиваль искусств «Золотая роза». Мы все к нему долго готовились, часами репетировали, песни писали, стихи сочиняли. Я играл в разных театральных сценках, кривлялся, всех смешил — мне это очень нравилось. В Донецком политехе тогда была популярная команда КВН, и учителя говорили: «Тебе туда прямой путь!» Но какой такой политех? Меня вообще бросало в старших классах из одной крайности в другую: сомнительные компании, первая выпивка, разборки за углом... Вполне мог покатиться по кривой дорожке. В конце восьмидесятых в Донецке появились первые криминальные группировки — так у нас шла перестройка, в которые легко попадали парни моего возраста и очень трудно оттуда выходили, часто уже вперед ногами. Меня чаша сия тоже не миновала, был шанс крупно влипнуть... Но либо бабушкины молитвы помогли, либо просто вовремя уехал поступать в ГИТИС.
— Как встретила Москва?
— В Москве жили родственники, которые сначала приютили, но быстро «отъютили»: не понравилось, что поздно приходил после беготни по театральным вузам. Ночевал то там, то сям. Умудрился даже пожить несколько дней в гостинице «Мосфильма». Во дворике ГИТИСа меня, сопляка, заметил настоящий режиссер и пригласил на пробы картины «Митина любовь». Все серьезно: три дня кинопроб — в декорациях, костюмах. Я сказал, что приезжий, жить негде — и оказался в чудесном номере, почти как большой артист. В кино меня, правда, не взяли, ведь я ничего не понимал и не умел, но очень нежно со мной расстались: «Ты талантливый мальчик, просто надо поучиться». Пришлось съехать.
Долго ночевал на Павелецком вокзале: он только что открылся после ремонта, чистенько, даже душ имелся, и милиция не сильно гоняла. Когда в ГИТИСе перед главным экзаменом узнали о моем положении, наш будущий куратор курса Заславский, святой человек, поселил в общежитие — на Трифоновку, 45Б, где уже жили на птичьих правах такие же «лишенцы», мои будущие однокурсники и любимые друзья — Дима Прокофьев и Игорь Лебедев.
До сих пор не понимаю, за что меня все-таки взяли. Сейчас вспоминаю себя, семнадцатилетнего болвана: ведь абсолютно не представлял, куда решил поступать! Набирали курсы Леонид Ефимович Хейфец и Андрей Александрович Гончаров — два гения. Мне фамилия Гончарова показалась знакомой и вообще больше понравилась... Вот так и выбрал мастера. Я ведь даже не знал, что он руководитель Театра имени Маяковского, маститый режиссер, практически основатель ГИТИСа! Не видел ни одного его спектакля.
Я вообще в театре был всего дважды, еще в Донецке — оперы и балета (был выгнан за болтовню с девчонками) и драматическом на детской сказке. Там актер посреди спектакля вдруг заорал прямо в зал: «Дети, заткнитесь, дайте артистам спокойно доиграть спектакль!»
Когда впервые увидел Андрея Саныча — в аудиторию вошел красивый статный старик с выкрашенными хной кустистыми бровями, — влюбился с первого взгляда. Гончаров излучал такую мощь, что сразу было понятно: если кто и сможет чему-то меня научить, это он.
Хотя я триумфально попал с прослушиваний прямо на конкурс, минуя все туры, меня могли и не взять. Практически провалил коллоквиум — не знал ни художников, ни писателей, ни деятелей театра. К тому же был самым младшим, а многие уже по второму-третьему разу поступали. Гончарову, как показалось, я приглянулся, но другие преподаватели сомневались. Выручила Наташа Силантьева — ученица Андрея Александровича, помогавшая ему набирать курс. Сейчас она звезда израильского театра «Гешер». Наташа уговорила взять меня вольнослушателем, чтобы не потерялся. Подошла после конкурса, успокоила, объяснила, что через год обязательно зачислят. Но Гончаров сделал это уже осенью, потому что меня чуть не забрали в армию...
Там меня давно дожидались, поскольку довыпендривался в школе. Я никогда не планировал косить, более того, с детства грезил поступить в оренбургское летное училище, ведь там же учился Гагарин! Для меня Юрий Алексеевич был вроде Элвиса Пресли — знал биографию первого космонавта планеты наизусть. В четырнадцать лет пришел с классом на постановку на учет в военкомат и единственный поднял руку на вопрос «Кто хочет связать жизнь с военным делом?» Меня пригласили в кабинет, попросили расписаться — и оказалось, что я автоматом зачислен в училище своей мечты. Без экзаменов и конкурса. Казалось бы, радуйся, а для меня это было как пощечина. Как? Я так готовился к поступлению, а оказался единственным дураком, который хочет стать военным?! В перестройку в вузы, готовящие кадровых офицеров, был страшный недобор, в армию боялись идти. У меня словно глаза открылись — и качнулась береза в другую сторону.
Как-то в школе проходил смотр военной подготовки, приехали «большие погоны», ученики должны были красиво бегать в противогазах. А я устроил сидячую забастовку на центральной лестнице — под белым флагом с пацифистским значком и плакатом «Долой милитаризацию школы!». Собирал подписи за отмену НВП. Кто-то крутил пальцем у виска, кто-то подходил и хлопал по плечу, некоторые учителя, кстати, тоже поддержали, раз не побоялся выразить свое мнение. Военные же, пока все были на уроках, исподтишка мутузили... Даже кагэбисты приходили к директору, а он меня прикрывал — сколько из-за нас пережил, бедняга! Потом вызвали в военкомат и пообещали: «Не думай, что откосишь. Мы тебя с Луны достанем!» Мне было по приколу, наверное, я этого и добивался.
Но когда поступил в ГИТИС, стало не до смеха — прилетали повестки, что в Донецке я объявлен в розыск за уклонение от службы. Андрей Александрович отправил туда бумагу за личной подписью министра обороны (Гончарову не могли отказать), чтобы отстали от его студента, и официально зачислил меня на курс. Однако история на этом не закончилась: в 1995-м по окончании института я пошел в военкомат за военным билетом и узнал, что документы в Донецке. Там же уверяли, что они должны быть в Москве. То ли потеряли, то ли так отомстили. Аукалось мне это еще долго, ведь без военного билета нельзя ни прописаться, ни паспорт оформить, ни ребенка в сад устроить... Ни-че-го!
Кстати, без паспорта я жил довольно долго — потерял его на втором курсе. Предъявлял в качестве документа студенческий, даже в Донецк по нему спокойно ездил. Но в 1992 году случился конфуз: отправился без паспорта навестить маму, а тем временем появилась граница между Россией и Украиной. А я об этом ни сном ни духом! На обратном пути меня сняли с поезда: думал — розыгрыш. Хорошо, что уже в сериале снялся — ребята узнали и довезли до границы.
Только в 2002-м смог получить военный билет и паспорт. Пришел в Москве к районному военкому и с порога заявил: «Не уйду, пока не решите мою проблему. Дайте быть мужчиной!» Начальник посмеялся, но сжалился — и через неделю у меня уже были документы.
— Как складывались отношения с однокурсниками и с мастером в ГИТИСе?
— Даниил Спиваковский, Дима Прокофьев, Сережа Удовик, Никита Тюнин, Аня Ардова и другие однокурсники — моя вторая семья. Мы не расставались ни на день, придерживаясь принципа «дружба — понятие круглосуточное». В общаге на Трифоновке, 45Б безостановочно кипела жизнь: и выпивали, и репетировали, и подрабатывали — все вместе. Каждый всегда был готов прийти на помощь. Никогда не стеснялись говорить правду в лицо, исправлять ошибки.
У меня, например, была беда с произношением: гэкал, даже в слове «ГИТИС». Украинско-донецкий говорок так и пер из меня. Часто неправильно ставил ударение: «Вы зво?ните». Аня Ардова жестко отучила: «Зво?нит от слова «вонь», Макогон. Запомни!» Аня, надо сказать, многому меня научила, даже не подозревая об этом. Такой она человек. Потомственная московская интеллигентка, хотя сама себя таковой не считала. Я бывал у нее в гостях на Ордынке — в легендарной квартире, где собирались поэты Серебряного века и жила Ахматова, имел возможность прикоснуться к истории этого знаменитого дома, пообщаться с Аниным отцом Борисом Ардовым, который угощал нас каким-то безумным пловом и потрясающими историями.
На курсе у Гончарова было принято, что его студенты сразу же вливались в жизнь Театра имени Маяковского. Играли, конечно, в массовке, а если посчастливится — в небольших ролях. В основном в детских сказках на школьных каникулах — по три спектакля в день. В месяц получалось тридцать, колоссальный опыт! Мама мной очень гордилась — однажды приехала в Москву со словами: «Я тут случайно в командировке». На вахте театра ее слегка опустили с небес на землю: «Ваш артист? Готовьтесь, всю жизнь на него работать будете». Слава богу, зловещее предсказание не сбылось.
Моим дипломным спектаклем стал «Как вам это полюбится» Уильяма нашего Шекспира. Процесс репетиций занял два года до нашего поступления — начинал еще предыдущий курс и все пять лет нашего обучения, итого семь. Это была настоящая школа выживания: Гончаров добивался от нас «донного присутствия» в роли — для чего требовалось докопаться до самых глубоких, скрытых уголков своей души и вытащить сокровенные чувства на всеобщее обозрение. Только так, по Гончарову, возможно сыграть роль. «Ничего интереснее ТЕБЯ на сцене нет! Не играй ничего, милый, не надо, живи!!!» — кричал Гончаров. Может, только благодаря его разрывающему сознание в клочья крику удалось разбудить в нас что-то настоящее... До сих пор пытаюсь выстраивать работу над новыми ролями с оглядкой на мастера: а что бы он сказал, если так? «Гончаровцы» — это пожизненное состояние души.
— А что сказал ваш мастер, когда начали сниматься в кино?
— Сниматься я начал на втором курсе, хотя нам запрещали — считалось, это вредно для студента и нарушает учебный процесс. Но я был настолько безбашенным, что согласился на авантюру, когда утвердили в один из первых отечественных телесериалов «Азбука любви». Отпрашивал у Гончарова меня сам режиссер Исаак Фридберг: «Вы для меня лучший режиссер, я так счастлив хотя бы с вашим учеником поработать!» Лесть подействовала.
Но какой переполох это вызвало в театре, ведь оказалось, что даже народным артистам приходилось идти на всевозможные ухищрения, чтобы сбежать на съемки, а тут сопляк какой-то — и ему дают зеленый свет!
Так, кстати, произошло мое знакомство с великой Гундаревой.
— Где он? — появилась Наталья Георгиевна в нашей молодежной гримерке. — Кто тут Макогон? — Я испуганно вскакиваю. — Ничего себе, такой молодой, а уже хам! — продолжает она.
Александр Сергеевич Лазарев вторит:
— Вот этот, да?
У нас ходила шутка «Не с того вы заканчиваете свою работу в театре». Все это с любовью, конечно, — молодых актеров принимали по-отечески.
«Азбуку любви» снимали по американской системе, когда в павильоне установлено несколько камер, сцены по пятнадцать — двадцать минут, каждая — почти мини-спектакль. В первый же день снимали молодежную свадьбу наших с Юлией Ромашиной героев. Я, конечно, позвал в массовку всех однокурсников, был страшно горд собой, но вышел настоящий провал. Ничего не получалось, на меня орал режиссер... Исаак Шаевич Фридберг был вспыльчивым, нетерпимым. Приводил меня в чувство знаменитый оператор Владимир Нахабцев, который много работал с Эльдаром Рязановым и Марком Захаровым. Отвел в гримерку, нашел простые правильные слова, дал советы, которыми я до сих пор иногда пользуюсь. Словом, вернул мне веру в себя. А еще налил пятьдесят граммов...
Нахабцев и Фридберг меня в кино многому научили, спасибо им за терпение. На площадке «Азбуки...» довелось поработать с Александром Филиппенко, Аллой Казанской, Всеволодом Абдуловым... От Абдулова я вообще не мог оторваться. Напрашивался в его старенькую «Ниву» под предлогом добраться до театра, а сам начинал расспрашивать о ролях, о Высоцком... Он был благодарным рассказчиком, а я — слушателем.
Получал я в «Азбуке любви» аж пятьдесят долларов за съемочный день — в 1992 году бешеные деньги! Всю общагу поил и кормил. После выхода сериала пришла первая слава — музыка заставки неслась из каждого утюга. Приглашаешь девушку на свидание, а она: «Опять пойдем автографы раздавать?»
В финале сериала Фридберг решил — должна быть эротическая сцена. Поскольку снимал Нахабцев, все понимали: получится минимум не пошло, максимум — красиво. Но Юля Ромашина отказалась сниматься. Стали искать похожую девушку-дублершу, и я предложил подработать институтской подруге Оле Кузиной. Сцена, снятая Нахабцевым, действительно получилась очень красивой. Юлю на монтаже врезали так, что казалось, будто играет именно она, а мы с Ольгой Кузиной спустя несколько лет поженились...
Четыре года встречались. Оля училась на курс младше у Марка Анатольевича Захарова, тоже жила на Трифоновке, 45Б. Расписались тихо, в Питере, незадолго до рождения сына. Обитали вначале в общежитии, а когда меня официально приняли в театр — на даче Гончарова в Серебряном Бору, где мастер устроил что-то вроде творческой общаги для своих актеров: мы с Ольгой, однокурсница Аня Ворона, Славик Титов, Сашка Робак с сыном Арсением и первой супругой, Кирилл Сафонов с женой и дочуркой, какое-то время даже Сережка Астахов у нас зависал, когда только устраивался в Москве...
Господи, да кто там только не жил! Такая творческая коммуна была. Сообща отмечали свадьбы, дни рождения, выпуски спектаклей, получение званий, всевозможных премий. Случалось, сидим все без копейки, есть в буквальном смысле нечего, и вдруг приезжают гости с шашлыком, водкой, закусками! Частенько радовали друзья Славика Титова — теперь знаменитые дрессировщики Запашные и Багдасаровы. Приезжали с огромным количеством мяса для шашлыка.
Мы спрашивали:
— У тигров отобрали?
— Нет, — отвечали, — это им на один зуб, а вам на неделю.
Но мы сметали все, как голодные тигры, в тот же день.
Пока не родился мой первый сын Паша, все это было, конечно, замечательно, однако ребенку нужно нечто большее, чем бесконечное веселье. Появились новые обязательства перед семьей: ездить на молочную кухню за тридевять земель, покупать памперсы, пеленки-распашонки, игрушки, коляски и так далее. А денег постоянно не было. Как-то выкручивался, не чурался никакой работы. Сколотили с Сашей Робаком и Димой Прокофьевым бригаду, ремонтировали офисы, квартиры. Руки у меня, слава богу, не из попы, а вот с бдительностью случались проколы. Однажды поменял ковровое покрытие в офисе, за день получил сто пятьдесят долларов. С гордостью отправился домой. От усталости заснул в метро. На конечной разбудил милиционер — проверил документы, обыскал. Подъезжаю к дому, мечтаю, что куплю наконец курицу гриль, о которой давно грезил. Сую руку в карман — а денег нет. Поди объясни семье, что сперли...
У жены были поводы мне не доверять. Вел я себя, мягко говоря, не всегда ответственно. После репетиций мог где-нибудь зависнуть, пока Оля дома с ребенком. Я должен был ее поддерживать, помогать, но больше думал про себя в театре или про театр в себе... В результате мы расстались. Вернее вначале я сгоряча сказал, что ухожу, но получилось так, что ушли от меня.
Поскольку рос без отца, казалось недопустимым обрекать собственного сына на такую участь. Считал: папа по выходным — это какая-то чушь, так не должно быть. Долго пытался наладить отношения, но Ольга была непоколебима. Для меня такой поворот событий стал настоящей трагедией. Но время шло, постепенно все как-то наладилось — и у Ольги, и у меня. Слава богу, все живы-здоровы, а главное — счастливы.
Как-то спросил сына:
— Ты меня, наверное, ненавидишь за то, что папа с тобой не живет?
Паша удивился:
— Почему? Ты же рядом!
Я очень благодарен ему, что дал тогда понять: главное — просто быть любящим отцом. Я же не исчез с разводом из Пашкиной жизни. Всегда старался быть на расстоянии вытянутой руки или телефонного звонка. Если бы была возможность позвонить своему отцу и просто поговорить, думаю, мне этого было бы уже достаточно.
В общем, сложный был период, кризисный. Сначала разрушилась семья, потом не стало Гончарова. И я оказался совсем в другом театре...
— Театр имени Маяковского занял большой период вашей жизни. Как приняли народные артисты, были ли закулисные интриги?
— Я проработал в театре почти двадцать лет и с интригами не сталкивался. Фигура Гончарова была настолько грандиозна, что мы чувствовали себя его детьми — все в одной лодке. Со стороны старших артистов мы, молодые, всегда ощущали поддержку — шуткой, подначкой, советом... Они приходили смотреть наши экзаменационные спектакли. Делились мнением, хвалили или честно указывали на ошибки.
В девятнадцать мне посчастливилось оказаться в спектакле «Виктория» с Арменом Борисовичем Джигарханяном. Он играл Нельсона, а я племянника адмирала Джорджа Мэчема-младшего. Одна сцена для меня стала «личной Голгофой». В ней Нельсон спрашивает моего взбунтовавшегося и требующего ответов на все вопросы героя:
— Неужели для тебя это так важно?
— Для меня это важнее всего в жизни! — отвечает Мэчем.
В одном из первых спектаклей произнес я эту фразу и по взгляду Армена Борисовича понял, что сыграл плохо, хотя он, конечно, не сказал мне об этом. Сцена стала вроде экзамена: готовился, репетировал дома. Потом спрашивал Джигарханяна:
— Все хорошо, я вам не помешал своей игрой?
— Милый, мне помешать на сцене невозможно! — заверял он.
Но я от спектакля к спектаклю чувствовал — что-то не так. Недотягиваю.
Однажды случился просто катастрофический день: с кем-то поругался, что-то не получилось, такая, знаете, горечь молодая терзала душу, что уже просто ненавидел и театр, и эту постановку, и этого Джигарханяна! Хотелось все бросить и убежать. Весь спектакль провел на каком-то надрыве, произнес свою заколдованную реплику в разобранных чувствах. Вдруг Армен Борисович выдерживает бесконечную паузу — и меняет всю мизансцену: обнимает меня, прижимает к груди. Зал рыдал, я рыдал... Та его молчаливая оценка для меня стала действительно важнее всего на свете.
Джигарханян и Гундарева всегда помогали коллегам — ходили по инстанциям выбивать квартиры. Думаю, походы к чиновникам не доставляли им удовольствия, но у обоих был принцип: если помочь могут только они, то это святая обязанность.
Самые яркие воспоминания о театре, конечно, гастроли. Одни из последних длились почти два месяца: колесили по Прибалтике, Украине, заезжали в Санкт-Петербург. Свои суточные молодые актеры проматывали в первые же дни и дальше ходили стрелять у великих. Гундарева была как банк: «Ну что, алкоголики? Ссуду выдать?» Наталья Георгиевна всегда одалживала и никогда не заикалась о возврате. Честно, по молодости мы иногда этим пользовались. Потом ходишь прячешься за кулисами. Стыдно, а отдавать нечем. Зато когда появляются деньги, гордо идешь расплачиваться, но не всегда твои деньги принимают. Михаил Иванович Филиппов вообще никогда не брал: «Что это? Убери-убери, забудь!»
Однажды в Питере Гундареву командир крейсера «Аврора» пригласил на торжественный прием прямо на корабле и с ней — наших народных и заслуженных. Она же решила, что возьмет с собой «не этих старых и скучных, они еще нагуляются по приемам», а молодых артистов: «Вам будет полезнее и интереснее! Когда еще такой шанс выпадет?» Всю ночь мы провели с Натальей Георгиевной на легендарном крейсере. Облазили каждый метр, услышали столько нового и интересного, о чем в книжках не прочитаешь, пели песни за столом в офицерском собрании, ели деликатесы, пили шампанское, а наутро отправились в Петропавловскую крепость, где Гундарева совершила почетный залп из пушки. Неизвестно, кто был больше счастлив — мы или Наталья Георгиевна, подарившая нам такое незабываемое приключение.
В последний год жизни Гончарова у всех было ощущение, что именно Гундарева продолжит дело мастера — она была истинной преемницей гончаровской школы и непререкаемым авторитетом в театре. Но случилось несчастье — инсульт, для всех нас ужасная трагедия. Долго надеялись на чудо, казалось, Наталья Георгиевна найдет в себе силы и вернется. Но увы... Мы осиротели.
На место худрука пришел Сергей Николаевич Арцибашев, который одно время преподавал у нас на курсе. Мне явно стали намекать, что мое будущее в театре под большим вопросом. Конечно, было обидно: неужели годы, проведенные в стенах Маяковки, ничего не значили? Но я понимал: никто ни в чем не виноват, просто изменилась жизнь. При этом я в штате — легко не уволишь, сам же не торопился уходить. Со мной боролись легальными и нелегальными способами: снимали все гончаровские спектакли, в которых был занят, в новые постановки приглашать не спешили... Тут еще случился кризис со здоровьем, последствия «бурной молодости» — все могло закончиться скверно, но спасибо, нашлись люди, которые помогли выкарабкаться. Я понял: пришло время что-то кардинально менять в жизни. Как говорится: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция...» Я вышел из этого поезда и пересел на другую ветку.
— То есть в кино? Как раз с начала нулевых вас все чаще стали видеть на экранах.
— В моей жизни, к счастью, появился режиссер Алексей Пиманов. Он дал мне шанс и возможность почувствовать, что я кому-то нужен. «Три дня в Одессе» — мой первый полнометражный фильм. Я ведь раньше чаще появлялся в телевизоре, а тут — большой экран. Это другое кино, связанное с иным отношением к актеру, другая степень погружения, когда вы подробно обсуждаете роль, репетируете, последовательно воплощаете замысел на экране. Благодаря Алексею я понял, что могу двигаться дальше.
Следом у Пиманова вышла еще одна часть исторического сериала «Александровский сад». Мы побывали в таких заповедных уголках Кремля, куда туристов не пускают, например на Спасской башне, увидели кремлевские квартиры советских вождей. Алексею было важно, чтобы мы прониклись атмосферой кремлевской жизни того времени и чтобы во всем соблюдалась историческая правда. В картине «Охота на Берию» сцены последних дней жизни Лаврентия Павловича снимали в бункере, где его держали под стражей и, по одной из версий, расстреляли. Мало кому известно это место на карте Москвы.
Потом с Алексеем снимали фильмы «Цыганки» и «Мужчина в моей голове». Во втором он предложил мне сыграть алкоголика, соседа главной героини. Несвойственная мне роль — в театре прилипло амплуа героя-любовника, а хотелось попробовать себя в разных ипостасях.
Поэтому следующий крупный проект «Светофор» стал большим подарком судьбы. Там комическая роль на сопротивление, ведь персонаж Сева Баранов на меня совсем непохож: жадный, трусливый... Но я влюбился в него без памяти. А какие партнеры — мечта! Джемал Тетруашвили, Дмитрий Миллер, Оскар Кучера, Ира Низина, Оля Медынич... Режиссер Роман Фокин с недосягаемой энергетикой и фонтанирующим чувством юмора. За шесть лет переженились, детей нарожали... Было интересно, некогда было скучать все десять сезонов.
С коллегами потом часто встречались на других проектах, режиссеры с нами мучились, потому что без конца друг над другом прикалывались, как привыкли в «Светофоре». С Димой Миллером и Джемалом недавно вместе снялись в сериале «Жестокий мир мужчин», который должен выйти на Первом канале.
Один из последних ярких проектов — «Ищейка», пятый сезон которой планируют выпустить осенью. С Аней Банщиковой познакомились на кастинге и, как говорится, «зацепились». Режиссер Дмитрий Владимирович Брусникин разглядел, что мы будем интересной парой, и утвердил обоих. Многие зрители, кстати, действительно считают нас парой в жизни. Не хотелось бы никого расстраивать, но... У нас обоих в семьях все хорошо — любимые супруги, по трое детей. А вот как партнерша Аня просто идеальна. Я знаю ее недостатки, она — мои, можем наорать друг на друга, а через пять минут помириться. Я ее защищаю ото всех — или всех от нее. На Аньку управы никто не найдет, ко мне же она прислушивается, за что очень ей благодарен.
Вообще-то я не собирался участвовать в продолжении сериала без Брусникина. Казалось, это не имеет смысла. Но «Ищейку» продюсировал сын Дмитрия, да и коллеги стали семьей: я понимал, что для Ани Банщиковой важно продолжать проект. И мы смогли довериться новому режиссеру Андрею Головкову. Кажется, все получилось. В любом случае Дмитрий Владимирович с нами навсегда.
— А комфортно ли вам работать с молодыми артистами?
— Намекаете, что я уже того... старенький? Да, конечно интересно, особенно с талантливыми. Иногда встречаюсь на площадке с актерами, которых знал еще детьми: в сериале «Перевод с немецкого», недавно вышедшем на экраны, мы с Машей Машковой сыграли мужа и жену. Знакомы с ее шести лет, она дочь моей коллеги, замечательной Елены Шевченко. Привык считать Машу маленькой девочкой и с удивлением увидел на площадке, какая роскошная актриса из нее выросла. Пришлось как-то переступать психологический барьер. Спасибо Маше, она действительно безумно талантливый человек, здорово мне помогла. Надеюсь, получилась хорошая работа.
Кирилл и Макар Запорожские, Соня Ардова, Арсений Робак — это все наши театральные «дети», которые уже сами выступают на сцене и снимаются в кино.
— Как-то готовитесь к ролям? Скажем, к тем, где требуется хорошая физическая форма...
— Никогда специально не худел и не толстел под проект, но однажды между сезонами «Светофора» так раскоровел, что коллеги замечали: «Ты приди в себя, схудни чуток, скоро в объектив не втиснешься!» Я и рад бы, да не мог: не ел ничего, каждый день ходил на фитнес, а вес не уходил. Даже лег в клинику, кое-как сбросил пятнадцать кило. Ненадолго, правда... Кстати, пока сидел в самоизоляции, легко сбросил шестнадцать килограммов. Любой кризис дает волшебный пендель. Теперь у меня свой метод — правильное питание, прогулки.
Трюки в кино сам делать перестал. В одном сериале спрыгнул с полутораметрового забора и порвал связку, как говорится — травма на ровном месте. Случился простой в съемках. После нескольких травм решил: хватит хлеб отбирать у каскадеров.
Иногда использую в рисунке роли то, что удалось подглядеть в жизни. Например у приятеля — водителя грузовика — подслушал присказку «эт самое». Пригодилась, когда играл милиционера-взяточника. В сериале «Ой, ма-моч-ки!» вспоминал опыт общения со знакомыми хирургами. Иногда так увлечешься ролью, что дома начинаешь давать жене советы, чем детей лечить. Саша относится к этому с иронией: «Ты сейчас доктора Бобровского из себя изображаешь?» Артист же сам как ребенок — тот заигрался в пирата и уже верит, что он покоритель морей.
— Со второй женой вас свело кино?
— С Александрой познакомились у Алексея Пиманова на «Охоте на Берию», она была помощником по актерам. Даю вам слово: в тот момент не было желания начинать новые отношения, но увидел Сашу и понял — других вариантов просто нет! Мгновенно осознал, что мне необходимо быть с ней. Так прямо и сказал: «Знаешь, иногда кажется, что я тебя придумал и ты воплотилась. Как мечта». Добивался ее целый год — это был долгий, но прекрасный романтический период. И вот не успели оглянуться, как уже четырнадцать лет вместе. В 2011 году расписались — скорее для родственников и успокоения души.
Нам не нужно прилагать усилий, чтобы строить и сохранять отношения. Я знаю, что Саше во мне не нравится, и стараюсь это в себе поменять, потому что радовать ее доставляет мне огромное удовольствие. Не сказать, что мы во всем похожи, наоборот: ей пересолено — мне пресно, я люблю смотреть новости — она терпеть не может, ей интересны соцсети, а я стараюсь их избегать. Но видимо, люди должны быть разными, иначе живи со своим зеркалом! Мне нравится наблюдать за тем, как с годами меняется жена — только в лучшую сторону. Она очень волевая, цельная, настоящая. При этом бесконечно женственная, спокойная, иногда загадочная... Чем больше узнаю Сашу, тем больше ее люблю.
— Многодетные родители уверяют: тяжело только с первым ребенком, со следующими детьми проще.
— И это правда. Пашку по книжкам учил нырять, в снегу закалял, с младшими опирался уже на собственный опыт.
Наш Степа появился в 2011 году, Маруся — в 2013-м. Всю вторую беременность Саша со Степаном провели в Таиланде, я прилетал к ним между съемками. Но рожать жена все-таки решила в Москве.
Так получилось, что все мои дети «куплены в одном магазине». Когда приехал в роддом за Степой, смотрю: вроде место знакомое. Потом вспомнил, что и Паша тоже здесь появился на свет!
У нас с Марусей и Степой есть добрая традиция: мама и папа обязательно должны прийти к ним попрощаться перед сном. Дети делятся своими тайнами: в кого сегодня влюбилась Маруся, какой козел в школе обидел Степана. И эта традиция неизменна — даже если я в отъезде, стараюсь им позвонить по видеосвязи и пожелать спокойной ночи. Иногда разбираем косяки в поведении: кто на что обиделся или из-за чего накричал. И если я не прав, непременно сам попрошу прощения или объясню, почему поведение детей вызвало у меня такие эмоции. Мы все доверительно обсуждаем, и у нас есть правила, которые дети стараются не нарушать.
Старший сын вырос, но люблю я его, конечно, не меньше, чем младших, хотя он видел меня реже, чем Маруся со Степаном. После девятого класса Паша, не желая просиживать за партой штаны, пошел в колледж. Получил профессию повара, но работать по специальности не стал — неожиданно увлекся электронной музыкой, поступил во ВГИК на звукорежиссера. Правда ушел оттуда через год. Конечно переживаю, как складывается его жизнь, но сын взрослый человек и вполне способен нести ответственность за свои решения и поступки. Никогда на него не давил и уверен, что найдет дело по душе.
С годами я все больше ценю простые человеческие радости, и сейчас ничего главнее семьи для меня не существует. Вот построил загородный дом — не такой, о каком мечтал мой папа, но тоже ничего. Для жены, для детей. Встаю рано, иду Ярило встречать, козье молоко на рынке покупаю, кошу газон. Как говорится, хороший дом, любимая жена — что еще нужно, чтобы встретить старость? Иногда, конечно, устаю от домашних хлопот и с радостью мчусь к коллегам на съемочную площадку. Но через пару дней уже чего-то не хватает — дети мозг не взрывают. Начинаю скучать и после съемок на крыльях лечу к своим любимым.
Но тихая семейная счастливая жизнь — вовсе не конец истории. Впереди огромное количество планов, надежд на интересные роли. Кажется, у меня сейчас самый прекрасный возраст: в свои сорок семь я, мягко говоря, бодро себя чувствую. И еще мне удалось обмануть страшный сон про круглую комнату. Ни одна из тех дверей не захлопнется, пока я помню всех важных для меня людей. А забыть их невозможно.
Благодарим BAIKAL Lounge bar, СРК «Воробьевы горы» и Московскую канатную дорогуза помощь в организации съемки.
Статьи по теме:
Свежие комментарии