Замоскворецкий суд Москвы вынес приговор Ксении Рубцовой: три с половиной года колонии общего...
Замоскворецкий суд Москвы вынес приговор Ксении Рубцовой: три с половиной года колонии общего режима. Также бывший арт-директор актрисы Элины Быстрицкой обязана вернуть наследникам кинозвезды похищенное — почти тридцать пять миллионов рублей.
В первые родная сестра актрисы София Авраамовна Шегельман (в девичестве Быстрицкая) дает интервью на эту болезненную для нее тему. Счастлива ли она, что справедливость наконец восстановлена?
— Я включила телевизор и... оторопела. В известной передаче на федеральном канале шла речь о моей сестре — и обо мне. Прошло совсем мало времени с тех пор, как Элина ушла из жизни, я с ужасом пыталась осознать, что никогда больше не увижу ее, что надо как-то существовать дальше. А тут новый удар — по телевизору на всю страну объявлено, будто сестру убила... я. Убила изощреннейшим способом — уморив голодом.
Бывший арт-директор Элины Ксения Рубцова, которую я выгнала из квартиры моей сестры (и было за что), говорила в эфире, якобы я довела сестру до истощения: «Люди, которые были мотивированы получить ее деньги, ускорили ее смерть». Представляете мое состояние в этот момент?!
Сиделки, также выставленные мною вон, объявили в СМИ, будто я и нашу с Элиной маму в свое время сдала в психиатрическую лечебницу, и она там умерла. Позже в телешоу «лечебница» трансформировалась в дом престарелых. На самом деле мама ушла из жизни в результате острого инфаркта миокарда, третьего по счету, и до последнего своего вздоха, даже после того, как скорая помощь доставила ее в клинику, была на моих руках. Но авторов этих лживых композиций правда не волновала.
Собственно, мне объявили войну, но в тот момент я не оценила масштаба развернутых против меня боевых действий. Сразу после смерти Элины появилось интервью с Зинаидой Кириенко, снимавшейся вместе с сестрой в картине «Тихий Дон». Кириенко сообщала, что хотела поздравить коллегу с днем рождения, но сестра София (то есть я) никого к Быстрицкой не подпускает, отрезав актрису от всего мира. О том, что она звонила, находясь перед работающей телекамерой, Зинаида Кириенко забыла сообщить мне в ходе разговора и впоследствии не упоминала в интервью. После смерти Элины, через два или три месяца, Кириенко через прессу требовала провести чуть ли не эксгумацию тела. Почему Зинаида Михайловна позволила втянуть себя в эту историю, спросите у нее самой, а я понятия не имею. Возможно, не ведала, что творит. Примерно тогда же появилось письмо от «группы товарищей» в Следственный комитет. Они также требовали провести расследование и разобраться в причинах произошедшего. А чтобы их действия получили резонанс, об этом оповещались телезрители федеральных каналов. Надо сказать, что российские телеканалы популярны во всем мире: единственный континент, откуда я не получила писем — сочувствия ли, осуждения ли, — это... Антарктида.
Весь этот опыт общения со следователями, судебных разбирательств, информационной войны и просто оскорбительного отношения я получала впервые в жизни, мне на тот момент было восемьдесят два года. Прежде не приходилось — «не привлекалась, не участвовала». Я по образованию и роду занятий филолог, журналист, редактор, работала в книжном издательстве, в периодике, писала книги и статьи, у меня семья — четыре поколения. А теперь пришлось вступить в бой. Была такая яркая и мужественная политическая фигура в Израиле — Голда Меир, так вот она говорила: «Лучший стимул успеха — отсутствие альтернативы». Это применимо ко мне в данной ситуации. Выбора мне не оставили.
С Элиной мы близки всю жизнь. Она старше на девять лет, и с самого детства, сколько я себя помню, когда знакомила меня с кем-либо, всегда представляла: «Моя младшенькая». К сожалению, в последние тридцать лет судьба разбросала нас по разным странам. Сестра в Москве, мы все после распада СССР вдруг оказались жителями другого государства — Литвы, затем перебрались в Израиль. Так вышло. Хотя будь моя воля, я поселила бы всю нашу родню под одной крышей. Об этом мечтала и Элина. В 2010 году, когда появилась возможность и наскребли денег, мы с ней даже купили большой дом в Вильнюсе. Посадили сад. Радовались: будем собираться как можно чаще, приедет Миша Сокольский с женой, детьми и внуками. Это двоюродный брат, наши мамы — родные сестры, у него с Элиной разница в возрасте два месяца. В мае 1941-го Миша приехал к нам на каникулы, а жили мы тогда в Нежине, папа работал заведующим санэпидстанцией. В июне началась война, Мишина мама — наша тетя Ревекка — и бабушка Мария пытались прорваться к нам из Киева. Дальше их следы теряются, обе пропали без вести. Мама всю жизнь искала через военные архивы хоть какие-то сведения о них — как погибли, где похоронены, но, увы, не нашла. Это трагедия и боль. Миша, которому тогда было тринадцать лет, остался с нами. Были еще двоюродные родственники с отцовской стороны, тоже замечательные люди, мы с Элиной всегда были бы рады принимать их в гостях, и в новом большом доме в Вильнюсе тоже. К сожалению, этим нашим планам — собираться всей семьей и родней — как оказалось, не суждено сбыться. Всех жизнь разбросала по городам и странам, говорили: хоть и скучаем по вам, но добираться до Вильнюса далековато, а годы уже не те. Миша, к примеру, жил в подмосковном Орехово-Зуеве. Он был писателем, пять лет назад ушел из жизни. У детей и внуков — своя жизнь и свои проблемы, тоже не до поездок. И так вышло, что собирались мы с Элиной вдвоем, приезжали каждое лето в Вильнюс — на месяц, на неделю, на три дня — как получится.
В 2011-м сестра позвонила: «Я приеду не одна, с женщиной, она помогает мне устраивать творческие вечера». Так я впервые увидела Ксению Рубцову. Достаточно молодая, лет примерно тридцати пяти. Очень ухоженная: маникюр, макияж, дорогой костюм... Позже видела на ней, к примеру, манто из щипаной норки в пол, можете себе представить, сколько оно стоит. Машина у нее — дорогой внедорожник, тоже недешевая, которую, на моей памяти, не один раз меняла. И при первой встрече, и потом вела себя раскованно и свободно, громко хохотала, в ее речи проскальзывали крепкие выражения, она совершенно не смущалась, что мы с сестрой обе по возрасту годимся ей в матери, а крыть матом при старших считается не слишком приличным. Но, подумала я тогда, одни предпочитают публицистику, другим люб народный язык — каждому свое, я не сочла это таким уж пороком. Ксения хвалила мою стряпню, беседовала с соседями, рассказывая им о жизни в Москве. Элина относилась к ней дружелюбно, заботилась, чтобы было удобно и вкусно. Показывала город, познакомила с представителями российского посольства, с которыми была в добрых отношениях. К Быстрицкой ведь очень хорошо относились и относятся в Вильнюсе. Хоть она и не уроженка Литвы, но творческий путь сестры начался именно там, на сцене Вильнюсского русского драматического театра она сыграла свои первые роли.
Побыв в Вильнюсе несколько дней, Элина и Ксения уехали на музыкальный фестиваль «Новая волна» в Ригу, Игорь Крутой пригласил сестру принять в нем участие. Она у нас с детства очень хорошо поет. Пела...
— Рубцова — уроженка Удмуртии. Перебравшись в Москву, поначалу работала с Людмилой Зыкиной, а после ее смерти переключилась на Быстрицкую. Это информация из открытых источников.
— Все правильно. В «творческой биографии» (намеренно беру это словосочетание в кавычки, позже расскажу почему) Рубцовой были еще «Бурановские бабушки» — нашумевший фольклорный коллектив, который в 2012 году взял второе место на музыкальном конкурсе «Евровидение». Ксения устраивала им концерты. Какое отношение эти милые старушки имеют к нашей истории, я еще поясню.
А как, собственно, Ксения оказалась рядом с Элиной? Дело в том, что моя сестра была очень дружна с Людмилой Георгиевной Зыкиной. А с Рубцовой познакомилась, когда Зыкиной не стало — на поминках. Как Рубцова попала к Людмиле Георгиевне, мне неизвестно. Подозреваю, что при определенных качествах характера, таких как напористость, любезность, услужливость, умение втереться в доверие, это не такая уж невыполнимая задача. Совсем недавно в очередной телепрограмме из уст родственницы Людмилы Георгиевны услышала, что и другая приближенная Зыкиной тоже родом из Ижевска, как и Рубцова. Совпадение?
Звезды-небожители на самом деле тоже люди со своими слабостями, и проблемы им приходится решать те же самые, что и всем остальным. Зыкина в пожилом возрасте осталась в одиночестве — так же, как моя сестра. Одиночество и беспомощность заставляют идти на компромиссы.
Да, у Элины всегда были мы. Моего сына Петра она называла «наш сын». Бывало, созваниваемся, она непременно поинтересуется: «Ну как там наш сын, как его успехи? Как наши внучки?» Но мы далеко. А Ксения вертелась рядом, преданно заглядывала в глаза: «Элина Авраамовна, вам что-нибудь нужно? Только скажите, я все для вас сделаю». Когда случилось непоправимое, я размышляла: сестра моя ведь никогда не была нежной пташечкой. Характер сильный настолько, что я про себя, да и вслух часто называла ее бронетранспортером. Сама она говорила так: «Я всегда умела держать себя в руках. Никто не должен видеть меня слабой. Уверенность в себе — шаг к успеху». Она всегда знала, чего хочет. И к этой цели шла. Не по головам, не по трупам, она добивалась своего планомерной, четкой, упорной работой. Например, когда училась в театральном, читала «Тихий Дон» и мечтала сыграть Аксинью — говорила: «Это моя героиня!» Просила педагогов позволить подготовить студенческий отрывок. Не дали: «Нет, не твоя. Твое — это графини, герцогини, голубая кровь, а простая деревенская женщина тебе не по силам». Через несколько лет Быстрицкая доказала обратное, сыграв Аксинью в бессмертном фильме Сергея Герасимова! И как сыграла! На творческих встречах (а сестра часто выступала перед зрителями) каза?чки кланялись ей в пояс: «Ты — одна из нас!» Такое признание дорогого стоит.
Словом, характер был тот еще. И неудивительно. Ее юность, так же как мое детство, пришлась на войну. Причем мы ведь были фактически на передовой. Да-да, мы, дети, тоже. В начале войны мне исполнилось четыре, а сестре тринадцать. Наш папа — военный врач, прямо с двадцать второго июня 1941 года он занимался созданием полевого госпиталя и его эвакуацией из Нежина в Астрахань, и уже оттуда ушел на передовую. А мы остались с госпиталем.
Были специальные эшелоны, достоверно точно такие показаны в фильмах «На всю оставшуюся жизнь» и «Офицеры». Тянется длинный состав. В первых вагонах лежат раненые, а в последних живут служащие госпиталя с семьями. Вагон дощатый, внутри сколоченные нары. Никаких бытовых удобств: ни туалета, ни тем более душа. Какие удобства, если война? Приближаются вражеские самолеты, кто-то кричит: «Воздух!» Поезд останавливался. И даже мы, малыши, знали, что надо тут же бежать как можно дальше от вагонов, иначе снаряд может попасть в состав и ты погибнешь. В этом возрасте в куклы бы играть, а не изучать премудрости выживания. Но выбирать нам было не из чего.
Так и колесили мы с мамой, сестрой и братом Мишей на этом поезде, иногда временно перебазировались подальше от переднего края, потом снова возвращались. Например в Одессу приехали, когда в городе еще шли уличные бои, а до того довольно долго стояли в Уральске, там про военные действия только по радио можно было услышать.
Мама готовила еду для раненых. И Элина в свои тринадцать не сидела без дела — стала санитаркой, лаборанткой, таскала носилки с тяжелоранеными. А еще втайне от родителей сдавала кровь. В семье об этом узнали лет через десять, уже после войны. Мы жили в Вильнюсе, туда направили папу, он служил в военном госпитале. Однажды, когда папы уже не стало, к нам пришел человек по имени Константин Машинин — уже немолодой, нездоровый. Спросил, как увидеть Элину. Мама ответила, что сестра живет в Москве, предложила чаю. И он рассказал, что на фронте был тяжело ранен, требовалось срочное переливание крови. После операции узнал, что кровь ему дала тринадцатилетняя девочка. Он выяснил ее имя и вот теперь разыскал, чтобы поблагодарить за спасенную жизнь. Этой девочкой была моя сестра.
К сожалению, непосильные для подросткового возраста физические нагрузки и длительное эмоциональное напряжение сказались на здоровье: Элина навсегда потеряла возможность стать мамой. Узнав об этом от врачей, приняла как данность — значит, так суждено. Она часто цитировала Андрея Дементьева, одного из любимых своих поэтов: «Никогда ни о чем не жалейте вдогонку».
— Действительно, Быстрицкая производила впечатление человека сурового и бескомпромиссного. В театральной и кинотусовке ее побаивались за прямоту и резкость. Я как журналист, очень любя замечательную актрису и даже назвав дочь в ее честь, так и не рискнула попросить звезду об интервью. О чем сейчас очень жалею.
— Ну вот видите, а Ксения не постеснялась ничего. Как моя сестра-бронетранспортер позволила себя одурачить?! Нахожу только два объяснения. Либо с возрастом даже глыбам, какой была Элина, свойственно терять бдительность, либо сети паутины, в которую она попала, оказались сплетены слишком уж изощренно.
Впрочем, спустя год или чуть больше после нашего знакомства в Вильнюсе Ксения позвонила мне в рыданиях. Плача, сообщила, что Элина Авраамовна ее выгнала:
— Сказала: не хочу видеть и слышать о тебе, больше не появляйся в моем доме!
— Но за что? — удивилась я.
— Понятия не имею! — еще горше заплакала она.
Я пообещала разобраться, набрала номер сестры, поинтересовалась, какая кошка между ними пробежала.
— Я несколько раз поймала Ксению на вранье! — отрезала Элина. — Звоню ей на мобильный, спрашиваю: «Ты где?», она отвечает: «В пробке». А я слышу, как звенит посуда и звучат голоса — застолье, никакая не пробка! Так было не раз. Мелкое бытовое вранье.
Понимаете, наши с сестрой родители были очень принципиальными людьми. И один из главных их принципов был такой: «Что бы ни случилось, всегда говорить только правду!» Мы впитали это, что называется, с молоком. Эту формулу передали и сыну. И он обеих своих дочерей — моих внучек — так воспитывал: «Только не врать! Без вранья!» На генетическом уровне не приемлем ложь. Поэтому я очень хорошо понимала сестру в этой ситуации. Тем не менее, стала уговаривать:
— Ты все-таки подумай. Мы, твоя семья, далеко. А Ксения рядом — случись что, поможет. Все мы не ангелы, надо уметь прощать, с какими-то недостатками мириться. Что поделаешь, есть люди, которым в четверг хочется сказать, будто уже суббота, так они устроены. Видимо, Ксения тоже такая. Чай пьет — а говорит, будто в пробке стоит. Разумеется, не со зла, а ради красного словца.
Мне бы в тот момент вспомнить известное изречение о том, что маленькая ложь рождает большое недоверие. Не вспомнила. Мой грех и моя вина, никогда не прощу себе, что уговорила сестру пойти на примирение с Рубцовой. Не сделай я этого, последующей трагедии могло не произойти. Но как известно, история не знает сослагательного наклонения. С моей легкой руки и при моем попустительстве они снова стали общаться.
Прошло довольно много времени, лет пять, однажды сестра звонит и сообщает мне, что решила уйти из театра. В Малом она служила более полувека, на этой великой сцене сыграны лучшие ее роли. Она считала себя в первую очередь актрисой театральной, нежели киноартисткой. Всегда говорила, что театр для нее даже не второй дом, а первый. И вдруг оттуда уходит!
По словам сестры, уговорила ее Ксения. Упрашивала долго, обещала устраивать ей большие сольные концерты. Общая знакомая слышала и позже передала мне, как Рубцова твердила Элине, будто ее, народную артистку, театр недостаточно ценит, здесь мало спектаклей с ее участием и нет главных ролей. Спектаклей в последнее время у сестры осталось действительно немного. Но давайте уж и тут будем честными: какие могут быть главные роли в восемьдесят с лишним лет? Где эта драматургия? А если что-то найдется — сколько текстов придется учить, какая нагрузка на память! В театре ее любили и берегли. Но капля, как известно, камень точит — сестра приняла роковое, как потом оказалось, решение.
В Малом театре уход Быстрицкой в «отпуск» восприняли с пониманием — не оскорбились и не отреклись. До последнего дня ее жизни даже начисляли и приносили ей домой зарплату. Время от времени приезжали врачи из театра (при нем есть свои специалисты, медчасть хорошего профессионального уровня) — удостовериться, что она в порядке. Узнав о ее проблемах со зрением, прислали офтальмолога, тот осмотрел сестру и выписал лекарства, но целиком восстановиться, увы, в нашем неюном возрасте уже невозможно.
К сожалению, концерт Элина получила всего один, хотя и в Кремле, на свой восьмидесятипятилетний юбилей. Очень достойный и качественный, она осталась довольна. Но дальше не случалось ни хороших, ни плохих — никаких. Иногда пригласят — песню исполнит, где-то две. С горечью говорила мне по телефону: «Сижу дома, жду приглашений. А их нет».
То же самое она не раз сказала своей близкой подруге Жене Кузьминовой, та работает психологом в школе художественной гимнастики Ирины Винер, а с Элиной они знакомы и дружат смолоду. Дружили. Женя передала мне слова сестры, полные отчаяния и боли: «Приглашений нет, и зрители уже не помнят, кто я такая». Она очень от этого страдала. Играя на сцене (пусть не главные роли, но они ведь были!), Элина чувствовала себя нужной профессии и зрителям. Это давало ей силы жить. Оказавшись и без театра, и без обещанных концертов, сестра стала резко сдавать. Я об этом понятия не имела, хотя мы созванивались каждый день. На мой привычный вопрос «Как у тебя дела?» она каждый раз отвечала: «Я ни на что не жалуюсь». Просто не умела этого — ни жаловаться, ни о чем-либо просить.
Пока находилась в силах, сама всегда и всем помогала. На похоронах сестры, я это запомнила очень хорошо, ко мне подошла незнакомая женщина, она плакала и повторяла: «Я до конца своих дней буду Бога молить об Элине Авраамовне!» Рассказала, что работала в театре гардеробщицей, с детьми жила в коммуналке, в жутких условиях. Узнав о ее беде, моя бронебойная сестричка отправилась в кабинеты высоких чиновников — и пробила для этой женщины отдельную квартиру. И таких историй, когда сестра помогала — кого-то устраивала в больницу, чьих-то детей в детский сад, содействовала в получении жилплощади, — было много. Многие говорили об этом на ее похоронах со слезами благодарности.
И все это при том, что сама сестра довольно долго вместе с мужем Николаем Кузьминским ютилась в «двушке», где в коридоре вдвоем было не развернуться. Квартирка миленькая, но очень маленькая. Элина шутила, что когда открывают дверь в ванной, вышибает дверь кухни. А ведь уже вышли на экраны и «Тихий Дон», и «Неоконченная повесть», и «Добровольцы», Быстрицкая была всесоюзно знаменита, а за себя просить не умела. Так бы и дальше жила, но в один прекрасный день к ней на интервью приехала корреспондент известного французского журнала. После чего в западной прессе вышла статья о том, что советская актриса, одна из самых знаменитых, обитает в квартирке, напоминающей по размерам дворницкую на окраине Марселя. Только после этого международного скандала, разразившегося, разумеется, не по ее вине (ведь Элина привычно ни на что не жаловалась), сестре с мужем дали квартиру побольше. Тоже «двушку», но почти в центре, на «Баррикадной». А трехкомнатную в доме в Леонтьевском, где жила до последнего дня, она получила еще позже.
Я уже рассказала, как поспособствовала примирению Элины с Ксенией, не понимая, к каким страшным последствиям это приведет. Начало истории кражи денег с банковского счета сестры было положено, в общем, тоже отчасти по моей вине. С сыном случилась беда. Он врач-стоматолог, очень хороший специалист. Однажды, это было в 2017 году, я случайно узнала от его жены, что несколько месяцев назад Петр уволился из клиники. Подвело здоровье, начались проблемы с рукой — для врача это трагедия. Меня он в эту историю не посвящал, очевидно, не желая волновать. И хотя в Израиле мы с семьей сына живем в одном подъезде, я не подозревала о его ситуации, так как каждое утро он привычно уезжал, а вечером возвращался. Оказывается, устроился на другую работу, не по специальности, лишь бы не сидеть без дела. Жить стало практически не на что. Требовалась операция, но нужной суммы у нас не было. Я обратилась за помощью к сестре. «Разумеется, я дам деньги, — ответила она по телефону, — но сама дойти до банка не в состоянии, это далековато, поэтому напишу доверенность на Ксению. Она снимет необходимую сумму и переведет тебе».
Ксения отправилась в банк. Элине позвонили оттуда, она подтвердила, что деньги нужны племяннику. Чтобы вы понимали: банк проверяет подлинность доверенности единожды — при первом обращении. На этом проверки закончились. Впоследствии Рубцова снимала оставшиеся деньги по частям, близким к той сумме, которую переслала на операцию моего сына. В общей сложности исчезли более тридцати пяти миллионов рублей.
Элина Быстрицкая была знаменитой артисткой. Она много работала и неплохо зарабатывала. Всегда очень скромно жила. Одежду часто шила себе сама, это у нее от мамы — из куска ткани обе умели смастерить буквально шедевр. Никогда не держала ни кухарок, ни домработниц — сама и убирала, и стирала. В Канне была довольно забавная история. Рассказывая ее, сестра каждый раз хохотала. Советскую делегацию поселили в гостинице, в шикарных номерах. Отдохнув с дороги, сестра принялась стирать в раковине, извините за подробность, свое нижнее белье, потому что вещи должны быть чистыми. За этим занятием ее застала горничная, с удивлением посмотрела и ушла. Элина с ужасом подумала: наверное, побежала за начальством, во французских гостиницах запрещено стирать белье в раковине, и сейчас ей влетит. Но горничная вернулась с девочкой-подростком, по-видимому, дочерью, стала той что-то говорить. По интонации сестра поняла: мама объясняет ребенку — вот видишь, даже мировая кинозвезда стирает белье сама! Такой момент воспитания.
В еде сестра была еще более неприхотлива: на обед сварит, бывало, кусочек курицы и сделает себе салатик. Бриллиантов не покупала, будучи равнодушна к драгоценностям. Ей некуда было тратить. Известно ли было Ксении, что у актрисы есть большие деньги? Она могла не знать точной суммы, но понимала, что деньги имеются.
Дальше события начинают развиваться с трагической скоростью. Звоню сестре, трубку берет незнакомая женщина. Сообщает, что она сиделка, ее наняла Ксения помогать Элине Авраамовне. Говорит, что есть еще сменщица, они работают по очереди, круглосуточно. Я подумала: «Замечательно, сестра хотя бы не одна, а под присмотром». Все еще оставалась в счастливом неведении.
«Элина Авраамовна поела и теперь спит», — сообщила сиделка. Снова как бы ничего подозрительного. Вот только эти слова — «она поела и спит» — я теперь слышала от обеих помощниц каждый раз, когда звонила. Удивлялась про себя: что же сестра почти круглосуточно спит? Или я просто в неподходящее время названиваю?
А однажды от одной московской знакомой получаю письмо по электронной почте. Не буду называть ее имени, я ей это обещала. Послание содержало всего несколько строк — «Хочу предупредить: вашу сестру нагло обворовывают». Представляете, я ведь не поверила! Подумала: поклеп, наверное, какие-то свои творческие интриги, не хочу даже вникать. Чтобы Элина позволила себя обокрасть? С ее-то характером?! Да никогда!
Снова звоню сестре. Слышу от сиделки, что «поела и спит». На этот раз я уже вслух негодую:
— Почему она все время спит?!
Сиделка, возможно, испугавшись моей вспышки, оправдывается:
— Сегодня вечером должна прийти врач из поликлиники, вот пусть и объяснит, что да почему.
Следующим же утром звоню врачу, спрашиваю, как чувствует себя Элина. Доктор ответила весьма недружелюбным тоном: «Элина Авраамовна перенесла очень тяжелый бронхит, я думала, мы ее не вытащим. Кроме того, она вся в синяках, она же падает».
Как в синяках?! Куда же смотрят сиделки, Ксения?! Кого спросишь?
Врач была расстроена и рассержена. Она считала, что народная артистка никому не нужна, раз родственники к ней не приезжают. А я, погруженная в свои домашние дела и в свою работу, полагалась на Ксению. В этом тоже состояла моя ошибка, увы.
И я примчалась в Москву. Дверь открыла одна из сиделок. Я бросилась к сестре. То, что увидела, выглядело настолько страшно, что не подбираются слова, а в горле стоит ком. Несвежая постель и майка на сестре, немытые волосы. Это у моей аккуратистки Элины! Я ее обняла, крепко прижала к себе. Затем стала осматривать руки и ноги, живот — действительно обнаружила синяки. И на лице тоже!
— Это потому, что она пытается встать и падает, — объяснила сиделка.
— А вы куда смотрите? Это же ваша работа — следить, чтобы Элина Авраамовна была в порядке.
В ответ молчание.
— А почему не помоете ее?
— Она не позволяет нам себя мыть!
Сестра молчала. Смотрела сквозь меня, не узнавая.
Подходит время обеда. Сиделка подает Элине кружку чая и бутерброд: кусок хлеба с колбасой. Поставила на табуретку рядом с кроватью. Сама уходит.
Спрашиваю вдогонку:
— Простите, а вы куда?
— А она, — кивает на сестру, — не любит, чтобы мы тут находились, когда она ест.
Со слезами наблюдаю, как сев на кровати, сестра ощупью ловит этот бутерброд по табуретке. А чашку с горячим чаем держит в подрагивающей руке, одно неловкое движение — и опрокинет на себя. С огромным ужасом обо всем этом сейчас вспоминаю.
Интересуюсь у сиделки:
— И что, у вас всегда так, в комплексный обед для Элины Авраамовны входит только чай с бутербродом?
В ответ звучит безапелляционное:
— А она так любит!
Вторая сиделка относилась к Элине точно так же.
— Кто эти бессердечные женщины?
— Какие-то старые знакомые Ксении, одна из них вроде бы ее родня. Очень грубая. Как мне позже сказали, до того, как попала в дом народной артистки, работала в колонии для несовершеннолетних правонарушителей или в каком-то подобном месте. С опытом — в моем присутствии поменяла сестре постельное белье, получилось вполне прытко. Вторая характером помягче, но какая-то нерасторопная. И обе они большую часть времени проводили не возле постели Элины, а в отведенной им комнате, занимаясь своими делами.
Сколько раз бывало — Элина зовет слабым голосом: «Подойдите, пожалуйста», — я в свои восемьдесят с лишним прибегаю на зов, а сиделка неторопливо и не сразу идет к ней, да еще и мне выговаривает: «Ну что вы соскочили, я бы сама все прекрасно сделала».
Или вот история с супом. Обнаруживаю на плите кастрюлю с супом из... концентрата. «Это Элине Авраамовне на три дня», — не моргнув глазом, сообщает мне сиделка и ставит эту мутную жижу в холодильник. Я решила попробовать, что за стряпня, съела несколько ложек. Через час скрутило живот, от боли чуть на стену не полезла. Не для желудка пожилого человека такое испытание!
Сварила привычную нашу гречку, самую простую, принесла сестре. Она, присев на кровати, принялась жадно есть. Потом я услышала от нее: «Знатная каша». Так всегда говорила наша мама, наварив каши: «Ох, и знатная!» Элина улыбнулась. Впервые за эти три дня я увидела ее почти прежней. Попыталась сама ее переворачивать, перестелить постель — не смогла, сил не хватило, сестра женщина габаритная, я поменьше. Но мы хотя бы общаться стали.
Я читала ей любимого Пушкина:
— «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...»
Она подхватывала:
— «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты...»
Вспомнила и меня, и стихи. Это было счастьем!
Я стала предлагать ей:
— Полетели в Израиль. Подлечим, и будешь жить с нами, — надеялась, что создам ей нормальные условия, и она еще встанет.
Сестра поначалу соглашалась:
— Хорошо, немного приду в себя, и полетим.
Потом вдруг передумала:
— Я очень хочу быть с вами. Но мне нужно то, к чему я привыкла — моя кровать, моя чашка, стены моей квартиры. И моя страна. В другой стране я не смогу жить, я и других языков-то не знаю.
Она тоже верила, что еще поднимется.
— Почему Элина Авраамовна с ее железным характером не выгнала сиделок вон?
— Во-первых, сестра не могла организовать себе другую помощь — уже не осталось ни моральных сил, ни физических. Все-таки человеку девяносто лет. Позвонить в театр или знакомым, попросить поддержки ей было неудобно, как я уже сказала, она просто не умела этого делать — такое свойство характера.
Во-вторых, полагаю, существовала еще одна причина, о которой не могу не сказать. Когда я только приехала и не успела еще осознать весь ужас ситуации, поинтересовалась у сиделок, какие таблетки принимает Элина Авраамовна. Обе ответили: «Вы не лезьте, мы сами знаем, когда, какие препараты и сколько ей нужно давать».
Я отступилась. Но когда уже выставила сиделок, стала разбирать лекарства, которые давали сестре, позвонила театральному врачу проконсультироваться. Говорю ей:
— Есть еще такой пузырек... — и прочла написанное на баночке.
Доктор объяснила:
— Это не лекарство, а БАД. Сами по себе они вреда не наносят. Однако в сочетании с другими препаратами, которые принимает Элина Авраамовна, могут быть опасны, вызывать сонливость и привыкание.
Я набрала номер врача поликлиники. Та ответила на мой вопрос, что такой препарат Быстрицкой не назначала: «Это кто-то без меня». Так, может быть, поэтому сестра моя почти все время спала?!
Обнаружив отвратительное отношение сиделок, решила, раз я уже здесь, заодно проверить информацию о том, что сестру обворовывают. Получив от Элины доверенность на доступ к счету, отправилась в банк и обнаружила исчезновение крупной суммы. Когда я об этом узнала, подкосились ноги. Дело не в деньгах, а в отношении. Человек, которому мы с сестрой безоговорочно доверяли, позволил себе такое! Это оскорбительно. К сожалению, мне пришлось рассказать Элине — а как смолчать? Показала выписку. Сестра была в ужасе, она никак этого не ожидала.
Я позвонила Рубцовой: «Нужно поговорить». Она приехала. Я продемонстрировала ей выписку из банка:
— Ксения, ты снимала деньги. Будь любезна их вернуть.
Я еще надеялась, что та опомнится, извинится и вернет похищенное. А она стала говорить:
— Я столько хорошего сделала для вашей семьи!
Попыталась вмешаться сиделка:
— Девочки, не ссорьтесь.
Я открыто сказала, что хочу увезти сестру к себе. Рубцова ушла.
А на следующий день вдруг неожиданно к сестре пошли косяком визитеры. Один уйдет — второй появляется, а следом уже и третий спешит. Это были какие-то старые знакомые Элины, многих из них она, по ее словам, давно не видела и не слышала. Теперь вдруг резко соскучились и решили проведать. Позже выяснилось, что это Ксения объявила им всем, будто бы я намереваюсь насильно увезти Элину Авраамовну в Израиль. Поэтому и зачастили люди в дом, чтобы я не смогла этого осуществить.
После очередного визита сестра попросила меня никого больше к ней не пускать: «Неприятно, что люди видят меня лежачей, да и долгие беседы утомляют». Я пообещала.
Но один человек все же прорвался — его впустила сиделка. Мужчина, называвший себя бизнесменом, несколько лет назад взял у Элины крупную сумму в долг и не вернул. Знаю об этом от самой сестры. Теперь же он явился со своим партнером по бизнесу и сыном-старшеклассником, они пришли и никак не уходили. Зайдя в комнату Элины, обнаружила, что он коленками чуть ли не залез к сестре на постель.
Я довольно жестко сказала:
— Может быть, вам уже пора?
Они засобирались. Возле двери он произнес:
— Я еще вернусь.
Я ответила, что ему не стоит себя утруждать. Он возразил:
— Не ты мне будешь указывать, что мне делать!
Эти несколько дней визитов сестру сильно измочалили. Я позвонила Ксении:
— Уже догадалась, что всех этих людей подсылаешь ты. Прошу прекратить. Увозить сестру насильно я не планирую.
Рубцова ответила:
— Хорошо.
Вечером пришли врач и медсестра из театра. Они подтвердили: Ксения звонила в театр, предупреждала, что я собираюсь увезти сестру силой и нужно оказать сопротивление. Медики уже собрались нас посетить, как та же Ксения дала отбой: «Опасность миновала». Но они все же свой визит не отменили. Мы поговорили по душам. Спасибо медикам, правильно все поняли. Я рассказала, что у сестры пропали деньги. Видимо, они передали этот разговор Юрию Мефодьевичу Соломину — художественному руководителю Малого театра: следующим утром он позвонил и попросил меня приехать.
— Еду в Малый, — сказала я Элине. — Что мне им передать от тебя?
Она со слезой — буквально со слезой, а ведь никогда не была плаксивой! — произнесла:
— Скажи, что я очень скучаю по театру.
А в Малом мне сказали, что знакомы с Ксенией — она не раз приходила туда к Элине Авраамовне. Коллеги говорили сестре, что лучше держаться подальше от этой особы, слишком уж она небезопасная. Но Элина не прислушивалась. В театре я узнала, что каждый месяц сестре домой приносили зарплату, складывали в конверт в ящике комода. «Быстрицкая была и остается нашей артисткой, театр ее не оставит без поддержки», — сказал Соломин.
Так вот эти деньги также исчезли, осталась буквально мизерная сумма. Кто их увел — неизвестно, своей подписи похититель не оставил. А не пойманный — не вор.
Собрав обеих сиделок, я сказала им:
— Вы ухаживаете за сестрой очень плохо, к тому же исчезли деньги. Если взяли вы — значит, воровки. Если не вы — значит, пускали в дом посторонних, то есть попустительствовали воровству. Хочу вас предупредить: Ксения пойдет под суд, я этого добьюсь. С вами связываться не стану, прошу просто уйти.
Одна начала упрашивать:
— Пожалуйста, давайте расстанемся миром.
Вторая ехидно поинтересовалась:
— Будете проверять наши сумки?
Наверное, надо было проверить.
Я еще раз попыталась выйти на мирный диалог, отправила сообщение: Ксения, предлагаю выход из нехорошего положения — верни украденное, и забудем друг о друге... но если не послушаешь моего совета, пеняй на себя. Позже на телевизионных программах демонстрировалось это сообщение, которое было воспринято как угроза.
Нам с сестрой ничего не оставалось, кроме как написать заявление в МВД о мошенничестве. На судах Рубцова и ее адвокаты пытались уверить, будто в заявлении сестры стоит поддельная подпись. Это не так. Подписывала его Элина сама, находясь в здравом уме и твердой памяти. Для нее это тоже дело принципа: преступник должен быть наказан.
После первого же допроса Ксения позвонила почти сразу, спросила:
— Если верну деньги, у вас не останется ко мне претензий? Хотите, отдам дом, который построила?
Я ответила:
— У меня лично ты ничего не брала. Верни туда, откуда взяла, то, что взяла, и тому, у кого. Элине!
Вскоре после этого разговора на счет сестры поступило полмиллиона рублей от Ксении. Она позвонила и сказала мне:
— Шла мимо банка, зашла, все, что было в сумочке, внесла. Если все отдам, у вас претензий не будет?
Но затем бывший арт-директор перестала выходить на связь.
— У вас есть ответ, почему Ксения зацепилась за Быстрицкую?
— Отвечу словами, которые слышала от самой сестры буквально в последние дни жизни. Только тогда ее (да и меня, признаться, тоже) осенило, что Рубцова никакой не добрый ангел. «Ксения построила себе постамент на имени Людмилы Георгиевны Зыкиной, — с горечью произнесла сестра, имея в виду, что та зацепилась за певицу и делала себе карьеру. — А теперь на моих плечах попыталась вскарабкаться еще повыше».
Сама Ксения, кстати, еще в Вильнюсе, когда мы только познакомились, да и впоследствии не раз говорила мне примерно то же самое: «Мне быть рядом с Элиной Авраамовной статусно, престижно и выгодно, я этого очень хочу». Тогда я не придала значения ее словам, но сейчас, осознав и переосмыслив, понимаю, сколь цинично они звучат.
Известная история: после смерти Людмилы Георгиевны Зыкиной исчезла коллекция бриллиантов. Искали, да не нашли, но за руку никого не поймали.
Позже Рубцова назвалась продюсером «Бурановских бабушек». Деревенские старушки пришли в шоу-бизнес с благой целью — заработать денег на строительство храма в своей деревне. Мне неизвестно доподлинно, какие суммы от концертов доставались им, а какие продюсер забирала себе. По моей информации, бабушкам доставалось немного. Даже название «Бурановские бабушки» Ксения оформила на себя, хотя придумала его не она, а раскручивали сами бабули ценой своего здоровья. Попробуйте-ка полетать по всему миру на гастроли в их возрасте, а они летали! Потом Ксения нашла других исполнительниц, помоложе, те стали выступать под брендом «Бурановские бабушки». Уже была не самобытная этнография, как у оригинальных исполнительниц, а ансамбль художественной самодеятельности районного уровня. Извините, если жестко и резко говорю, но я не стану выбирать выражения, так как рассуждаю о событиях выстраданных, в том числе лично мною. Настоящие «бабушки», блиставшие на «Евровидении», к сожалению, никак не смогли себя защитить, хотя бы отсудить название своего коллектива. Они просто решили не связываться. Я вам больше скажу. Не буду называть имени, не хочу дальнейших судебных разбирательств, но я знаю, на кого следующего была нацелена Ксения после моей сестры. Это человек не менее статусный и знаменитый.
Наш случай, к сожалению, не уникальный, а, оказывается, весьма распространенный. Мне пишут в социальных сетях незнакомые люди: «У нас очень похожая ситуация — посторонний человек втерся в доверие к бабушке и обворовал ее». Просят совета, а также координаты моего адвоката Анастасии Расторгуевой. Я, с разрешения Анастасии, ее телефон дала. И на это интервью согласилась по единственной причине: рассказать обо всем, тем самым предупредив доверчивых пожилых людей. Предупрежден — значит вооружен.
Нам с сестрой почти повезло. Пришла новая сиделка, буду за нее до конца жизни молиться. Она два раза в день мыла Элину, готовила и подавала все свежее и вкусное. Они вместе песни пели! Четвертого апреля, в день, когда сестре исполнился девяносто один год, мы устроили небольшой праздник возле ее постели. Сиделка напекла пирогов, пришли врачи из театра, бывшие ученицы Элины, тоже с пирогами. Было по-доброму и душевно. Сестра улыбалась.
Но, увы, пятнадцатого апреля ей стало нехорошо, на скорой помощи увезли в больницу. А двадцать шестого Элины не стало... Если я скажу вам, что в девяносто один год «безвременно ушла», наверное, это прозвучит странно. Но, понимаете, она крепкая была. Она бы жить могла. И работать могла бы в своем любимом театре. Но ее уничтожила морально и добила физически вся эта история.
Я позвонила в театр, сообщила, что Элина ушла от нас. Мне сказали: «Примите наши соболезнования. Организацию похорон и все, с этим связанное, берем на себя».
И они все сделали на высочайшем уровне: и панихиду, и захоронение — это все организовал и оплатил театр. У меня таких сил и таких сумм нет, а в наследство я тогда еще не вступила, распоряжаться деньгами и имуществом сестры не имела права. Нет слов, чтобы выразить, насколько я благодарна Малому театру и лично Юрию Мефодьевичу.
А СМИ закрутили свое шоу. Подруги Ксении и выгнанные мною сиделки рассказывали, якобы я продала квартиру сестры, не дожидаясь ее смерти. Но мне и в голову бы такое не пришло — было не до продажи, я до последнего искренне верила, что мне удастся сестру поднять и она еще поживет. Квартиру я, кстати, по сей день не продала и не уверена, что буду это делать.
В самом начале следствия на очной ставке адвокат Ксении (у нее их было три) Мирон Дауди был резок. Впоследствии слова «убийца» и «убийство» произносились применительно ко мне в многочисленных телеэфирах. Убила маму, сдав в психушку, убила сестру... «заморив голодом». «Одна из самых страшных трагедий века! — провозглашал на ТВ один из друзей Ксении и вкрадчиво спрашивал: — Интересно знать, кто за ней стоит?» То есть за мной. Что тут ответишь? За мной стоит моя семья, память о сестре, вера в справедливость, а больше никто и ничто.
Ко мне неоднократно обращались следователи по факту смерти Элины. Я не сразу поняла, почему такие абсурдные поклепы вызывают столь серьезное расследование. Оказалось, есть письмо, подписанное единственным, но очень ретивым журналистом, оно представляет собой официальное обращение в Следственный комитет России и потому требует официального ответа, а он возможен только после тщательной проверки. Вот ее и провели. Убедились, что я не лгунья, не скандалистка, не убийца. Как раз на проверки я не в обиде — это их работа.
На телевидение меня пригласили на программу о творчестве сестры, и я сдуру согласилась. «Это будет программа памяти Элины Авраамовны», — пообещала редактор. Мой муж, сын, невестка и внучки уговаривали не участвовать: «Перевернут и оболгут!» Как в воду глядели. Я пришла на эфир, со мной были ученицы сестры, с которыми Элина много лет назад занималась актерским мастерством. Им обеим дали микрофоны, которые не работали, и все их слова в мою поддержку утонули в потоках криков и лжи: со стороны Ксении пришла целая орава подруг и еще несколько «общественных деятелей», все они «побивали меня камнями». Интересно, делали это из любви к Рубцовой или все-таки за вознаграждение?
Когда же я (мой микрофон, по счастью, работал) поинтересовалась у сиделки, которая тоже присутствовала, откуда среди лекарств сестры взялись БАДы, вызывающие сонливость, она заверещала, что понятия не имеет, к ее лекарствам даже не притрагивалась и вообще их не видела. Но не видеть она не могла — препараты были на виду, а следить за приемом лекарств было обязанностью сиделок.
Известный телеведущий, в своих программах ратующий за закон, обещал сделать взвешенную и честную программу. Юрий Соломин, узнав об этом, сказал: «Очень хорошо. Пусть журналисты приезжают в театр, мы побеседуем». Журналисты приехали, но в готовый сюжет телевизионщики не вставили ни одного слова — ни сказанного Соломиным, ни другими сотрудниками. Оставили лишь две фразы из выступления медсестры о состоянии здоровья Элины, и то вне контекста. А дальше монтаж — король сюжета, а в сюжете под драматичные звуки известной музыки Баха снова звучали слова, которые я расцениваю как намек на то, что я виновна. Как профессиональные журналисты могут делать такие выводы, если даже следствие на тот момент еще не было завершено?
Информацию обо мне и моих «деяниях» следователи проверяли больше года. После чего через моего адвоката Анастасию Расторгуеву передали, что все обвинения с меня сняты — сестру я не убивала, маму тоже. А вот материалы дела о мошенничестве Ксении наконец были переданы в суд. И тот вынес ей приговор. Вернуть похищенное, к сожалению, Рубцовой придется не самой Элине Авраамовне, а наследникам. Наследница я, завещание сестра написала на мое имя еще в 2006 году. Хотя и этой темы мы никогда при ее жизни не касались. Нас воспитывали порядочными людьми, мы с детства усвоили, что не в деньгах и не в квадратных метрах счастье. Родители наши вовсе никаких бумаг не писали, завещали нам на словах всегда оставаться честными людьми и любое начатое дело доводить до конца.
О приговоре Рубцовой я узнала по телевизору, так как сейчас нахожусь в Израиле рядом с моей семьей, а границы все еще закрыты из-за пандемии. От картинки на экране оторопь берет: на молодую женщину надевают наручники и заводят в клетку, взяв под стражу. Радоваться такому нельзя, равнодушно относиться тоже. Можно только ужасаться, но моей вины в этом нет.
Вечером после суда проходили съемки очередного телешоу. Меня попросили выйти в скайп и ответить на несколько вопросов, поставив со своей стороны точку в этой истории. Мне и раньше было нечего бояться, а теперь моя правда подтверждена еще и судом.
На этих телесъемках меня удивила актриса Валентина Титова, я ее не сразу узнала. Глупости говорила — якобы ей кто-то сказал, будто Элина в театре в последние годы... работала под фонограмму. Даже если предположить, что моя сестра могла быть такой вруньей (что, безусловно, исключено), попытайтесь представить, как можно физически сыграть под фонограмму роль в драматическом спектакле? Не успеешь выражение лица поменять, извините за вульгарность.
Потом еще на этих же съемках прозвучала фраза: «Сестра Быстрицкой должна (!) просить суд освободить Рубцову». Это через пару часов после того, как Ксения заявила, что своей вины не признает! И через час после того, как ее адвокат публично вещал, что с приговором несогласен и будет подавать апелляцию. Я отказалась это делать. Во-первых, если бы такое абсурдное желание пришло мне в голову, не думаю, что суд должен смягчаться или ужесточаться по просьбе сердобольной старухи, да я и не сердобольная. У меня нет потребности что-либо смягчать в данном случае. Когда давала показания в суде, прокурор спросил, какого жду наказания для Ксении. Я ответила, что могу назвать преступление — а выбор возмездия оставляю суду.
Да, жутко было смотреть, как на Ксению надевали наручники — но я поймала себя на мысли, что у меня нет желания подойти и снять их с нее. Как к ней отношусь? Только сейчас поняла: очень рада, что другие беззащитные в ее руки не попадут, другим старикам будет наука — не верить обещаниям, не попадаться в паутину, не связываться хотя бы с этой хищницей. Хотя наверняка найдутся другие, ей подобные. Эта схема, к сожалению, функционирует, вероятно, мошенники не думают, что могут нарваться на такую железобетонную фигуру, какой для Ксении оказалась я.
— Брат певицы Ольги Воронец, к которой в финале жизни тоже втерся в доверие чужой человек, так и не смог вернуть квартиру и вещи сестры себе как законному наследнику. Но он мягкий. У вас же действительно стальной характер — видимо, это семейное.
— Я никогда не считала себя борцом, уже цитировала вам Голду Меир: «Лучший стимул успеха — это отсутствие альтернативы». Когда припекло, воевать научилась. Делала что могла и точно знала: пока жива, не отступлюсь.
— Как вам хватило сил все это выдержать?
— А я не знаю, выдержала ли. Не стану здесь перечислять все потери, какие понесла за это время, на фоне главной — я сестру потеряла. Да и жить нормально в перерывах между судебными заседаниями невозможно. Меня, конечно, можно рассмешить — щекоткой, например. Однако радоваться я за это время разучилась и не уверена, что сумею заново освоить это умение.
— Не думаете привлечь к ответственности перед законом сиделок и остальных людей, распространявших о вас заведомую ложь?
— Жалко на это тратить оставшееся время, есть более важные вещи. За полтора года я и двух строчек не написала, а ведь раньше у меня книжки выходили, читатели их хвалят. И дома накопились дела. Растут правнуки, я думаю, могу еще быть им полезна. Очень люблю своих внучек, сына и его жену. И, извините за подробность, очень люблю своего мужа. Скоро шестьдесят четыре года, как мы женаты, а через несколько недель ему исполнится девяносто лет. Вместо того чтобы быть с ними, я снова полезу в судебные разбирательства? Это исключено.
На сегодня в Москве у меня осталось только два незавершенных дела. Во-первых, памятник сестре на Новодевичьем кладбище. Монумент готов, осталось его установить. Скульптор Микаэль Согоян сказал, что это нужно сделать не позднее начала осени, пока стоит хорошая погода. Надеюсь, к тому времени границы уже откроют и я смогу прилететь. Во-вторых, в театре запланировали вечер памяти народной артистки СССР Элины Авраамовны Быстрицкой. Начали его готовить, но тут грянул коронавирус. Надеюсь, мы проведем его в начале сезона. Планировала дописать повесть о сестре, но пока не успела, буду этим заниматься. Зато вышла книга Элины под новым названием — «Долгое эхо любви». Обязательно почитайте. И фильмы, где она играет, пересмотрите. Мне очень хотелось бы, чтобы в памяти зрителей сохранился образ той Быстрицкой — из кинокартин и спектаклей. Большой актрисы, какой она в действительности была, и женщины фантастической красоты. Бывает, она мне снится, спрашивает во сне: «Как ты себя чувствуешь, младшенькая моя?» Ну как чувствую? Учусь жить с этой данностью: без сестры. С трудом, но учусь.
Статьи по теме:
Свежие комментарии