Когда худруком Вахтанговского стал Михаил Ульянов, я перестала играть, совсем. При нем театр упал, несмотря на то что некоторые спектакли были удачными. Я ни в одном роли не получила. Тяжелая для меня история.
Наша профессия — очень трудная. В актерской среде немало зависти, в ней выживает и строит успешную карьеру часто не самый талантливый, а самый пробивной, тот, кто умеет расталкивать других локтями. Здесь нужен сильный характер, потому что важно постоянно быть в обойме, чтобы тебя не забыли. И для этой цели все средства хороши — так многие думают и поступают. Но не я. И вовсе не потому, что такая хорошая, а вокруг все плохие, просто я совершенно независтлива. Хотя тоже не раз мечтала сыграть роль, которую отдали коллеге, и уверена была, что у меня получилось бы гораздо лучше, ярче. Но никогда, хотя играю в Театре Вахтангова уже более полувека, никого ни о чем не просила.
Подолгу сидела без ролей и без денег. Особенно в период руководства театром Михаила Ульянова — почти двадцать лет! Но обид не высказывала, только с близкими подругами могла поделиться. А ведь актер не может без работы. Если он не выходит на сцену — это уничтожает в нем творца. Профессия наша, к сожалению, очень зависимая. Ничего этого я, мечтая о ней в юности, конечно не знала. Но все равно не жалею, что выбрала этот путь, и жизни своей без Театра Вахтангова, кино и любимых коллег не представляю. Вот решила рассказать о некоторых из них и о том, как все начиналось в моей судьбе много лет назад...
Более экзотической профессии, чем театральная актриса, для дочери офицера-пограничника, служившего на Курильских островах, и придумать было нельзя. Тем не менее я отправилась с мамой в Москву. То, что в столице существует несколько театральных училищ, стало для меня открытием. Мамина подруга, у которой остановились, спросила:
— Куда пойдешь?
— Не знаю.
— Тут неподалеку есть училище имени Щукина.
Я записалась на консультацию, и судьба улыбнулась: попала к замечательному артисту — мастеру эпизода и чудному человеку Анатолию Ивановичу Борисову. Он поверил в меня, переговорил с ректором Борисом Евгеньевичем Захавой: «Девушка не без способностей, к тому же приехала издалека, с Курил, обратите на нее внимание».
К третьему туру стал ясен расклад сил. Например, довольно скоро решился вопрос с Людочкой Чурсиной, с которой мы познакомились на прослушиваниях. А по моему поводу у экзаменаторов возникли вопросы, поэтому я страшно нервничала. Начала читать отрывок из «Поднятой целины», и меня, что называется, понесло. Расправив плечи, решительно двинулась к столу, за которым сидел Захава. И как жахну кулаком по зеленому сукну:
— «Отдайте мое заявление в колхоз!»
Борис Евгеньевич, бедный, начал тереть лысину, покраснел:
— Все-все, достаточно!
До стихотворения даже не дошло. Ну, думаю, провалилась!
На третьем туре всегда присутствовали актеры Театра Вахтангова. Заметив Яковлева, который вышел из зала, где принимали экзамены, спросила:
— Юрий Васильевич, такая-то прошла? — про себя уже решила, что провалилась, а с этой девочкой подружилась и переживала за нее.
— Нет, взяли какую-то украинку в синем платье — Шашко.
Я обомлела, поверить не могла, что стала студенткой. Убедилась, только когда вывесили списки зачисленных. Понеслась домой, чтобы обрадовать маму, прямо через Смоленскую площадь, ничего не соображая от радости. Бегу и вдруг слышу жуткий скрежет тормозов. Грузовик летел прямо на меня, водитель успел затормозить в последний момент. Но я и тогда не осознала, что чуть не погибла, находилась в эйфории!
На первом курсе общежития нам с Людочкой Чурсиной, с которой подружились на экзаменах и до сих пор поддерживаем добрые отношения, не дали. Посчитали: раз отцы офицеры, значит, обеспеченные, смогут позволить себе съемное жилье. Комнату мы нашли, но чтобы за нее платить, пришлось работать. Устроились техничками в родном училище. Вставали в шесть утра, приезжали, мыли полы на втором этаже, в коридоре, в аудиториях. Затем шли в душ, приводили себя в порядок и всегда появлялись на занятиях первыми. Если кто-то бросал бумажку или сплевывал на пол, возмущению нашему не было предела, но приходилось сдерживаться. Никто ведь не знал, что работаем уборщицами.
У нас с Людой появилась традиция: с каждой стипендии мы ходили в шашлычную «Риони». Там было все недорого и очень вкусно. Однажды вышли оттуда, стоим ждем троллейбус. Мимо идут два амбала и ни с того ни с сего бьют меня по плечу, а Люду по лицу. Стоявшие на остановке прячут лица, отворачиваются, даже не думают заступаться. А эти «герои» спокойненько через десяток метров разворачиваются и снова направляются прямо к нам, явно намереваясь повторить свой «подвиг». Краем глаза замечаю, что из соседнего кафе вываливается компания щукинцев с лакского курса. Как закричу: «Наших бьют!» Кавказец Ислам, не раздумывая, бросился на защиту. Бывший боксер, он метелил хулиганов так, что пришлось их от него защищать!
В съемном жилье провели год, потом общежитие нам все-таки дали. С соседками по комнате мы дружили, помогали друг другу, случалось, с трудом наскребали денег на еду, но не грустили. Были молодыми, еще не побитыми жизнью. Кстати, и я, и Людочка Чурсина весили тогда под девяносто килограммов! Пышнотелость не мешала обеим танцевать и двигаться легко. Нас даже на занятиях по хореографии и сцендвижению в пример ставили.
Режиссером дипломного спектакля «Вишневый сад» был Евгений Рубенович Симонов. Его отец, главреж Театра Вахтангова Рубен Николаевич, будучи в натянутых отношениях с нашим ректором, в «Щуку» не приходил. Когда Захава возглавил училище, принципиально не переступал его порога. Но ради сына сделал исключение. Правда, выбрался только на утренний спектакль в воскресенье, точно зная, что не столкнется с ректором. Постановка ему понравилась, всю нашу группу — двадцать пять человек, занятых в «Вишневом саде», он пригласил на ужин в ресторан «Прага».
Почему-то впервые переступив порог училища, сразу поняла: это мой дом, никуда отсюда не уйду. История повторилась. Я вошла в служебный подъезд Театра Вахтангова, села на большую красивую деревянную лавку и подумала: отсюда ни ногой, это тоже мой дом! Так и случилось, хотя принимали в труппу сложно.
Людочка Чурсина после поступления быстро сбросила вес и на последних курсах уже играла на сцене Театра Вахтангова одну из рабынь в «Принцессе Турандот». А мои килограммы оставались при мне, поэтому перед выпуском из «Щуки» встал вопрос: что Шашкова будет делать в Вахтанговском?
Легендарный новосибирский «Красный факел» прислал на меня заявку. Знающие люди советовали: «Вы через пять лет получите там народную! И квартиру сразу дадут». Я почти решила ехать. Симонов, услышав об этом, остановил:
— Ни в коем случае!
— Евгений Рубенович, вы пригласили в Малый театр (он им тогда руководил) четырех человек с нашего курса, а меня не берете!
— Не торопись! У тебя решается вопрос с Вахтанговским.
И я ждала. Масла в огонь подливал тогдашний директор театра Иванов, который невзлюбил меня с первого взгляда. Я отвечала взаимностью, правда, пакостей ему не делала. А он накручивал Рубена Николаевича: «Ну сами посудите, что ей у нас играть?!»
Но Симонов принял решение: «Мимо этой индивидуальности мы пройти не можем». Его поддержал и многолетний директор-распорядитель театра Исай Исаакович Спектор. Он по-настоящему любил театр и был безумно предан жене, приме Вахтанговской сцены Юлии Борисовой. Актриса ярчайшей индивидуальности, с неповторимыми интонациями в голосе, Юлия Константиновна в любых ситуациях оставалась доброжелательной, за кулисами могла поболтать, посмеяться, но всегда держала дистанцию. Никто про нее ничего не знал. Борисова ни с кем не делилась подробностями личной жизни и никогда ни во что не вмешивалась, избегала любых конфликтов.
Они с мужем вырастили замечательного сына. Мальчишкой Саша часто ездил с нами на гастроли, влюблялся в артисток. По родительским стопам не пошел, окончил МГИМО, стал дипломатом. Иногда сталкиваемся в театре, он доставляет маму на спектакли. Юлии Константиновне уже за девяносто, но она в прекрасной форме. После смерти Исая Исааковича многие мужчины мечтали занять его место, но Борисова осталась верна памяти мужа. Посвятила себя двум внучкам и пятерым правнукам.
Симонов не любил полных актрис и не брал меня в рабыни в «Турандот». Спектакль повезли на гастроли в Свердловск, Людочка Чурсина поехала, а я — нет, хотя уже решился вопрос с моим зачислением в труппу. Но удача улыбнулась и мне, правда через два года.
«Живой труп» в Театре Вахтангова всегда собирал битком набитые залы. Роль Феди Протасова блистательно исполнял гениальный Николай Гриценко, его большую любовь цыганку Машу — Людмила Максакова. Сезон подходил к концу, а она вдруг заболела. Потребовалась срочная замена. И Рубен Николаевич дал шанс мне.
Ввод срочный — день и ночь репетировали с Анатолием Кацынским, причем не только в театре, но и у Симонова дома. Толя был занят в роли Александрова, который передает Феде пистолет, но буквально грезил Протасовым. Гриценко на репетиции не являлся, поскольку был обижен на Симонова из-за своей гражданской жены Ирины Буниной, которая играла цыганку в очередь с Максаковой. Те, кто видел Ирину на сцене, утверждали, что она была самой потрясающей Машей. Но Бунину уволили из театра, она уехала в Киев, поступила в русский драматический театр (актрису прославили роли в фильмах «Вечный зов», «Грачи», «Верьте мне, люди» и «Старые письма». — Прим. ред.). Николай Олимпиевич очень переживал и демонстративно игнорировал репетиции. Так что работать с ним пришлось, что называется, вслепую. Я сыграла один спектакль, по общему мнению справилась. За кулисами Рубен Николаевич подписал мне программку: «Желаю таких же успехов в дальнейшей творческой жизни в театре». И прибавил: «А устно вам скажу — надо похудеть!»
Во время отпуска жестко взялась за себя и за лето сбросила девятнадцать килограммов. Встретив меня в коридорах театра, Рубен Николаевич поразился, похвалил за старания, а Исай Исаакович произнес: «Если бы такой пришла в театр два года назад, не взял бы он тебя!» В новом облике я могла претендовать на роли героинь, которых уже играли другие, а Симонов боялся любой конкуренции между актерами и связанного с этим напряжения. Он был очень душевным, добрым, наивным человеком. Иногда обстоятельства заставляли хитрить, но это у него плохо получалось.
По всем театральным законам в начале следующего сезона я имела право на второй состав в спектакле «Живой труп». Но Максакова все выходит в нем и выходит. Подхожу к Симонову:
— Рубен Николаевич, а что, я больше не буду играть Машу?
— Плечами научилась правильно трясти? — У меня это получалось совсем не по-цыгански.
— Нет.
— Вот сама и ответила на свой вопрос.
Истинная причина крылась в другом. Стоит ли ее озвучивать? Правда, внуку Симонова Рубенчику я о ней позже честно рассказала. Он согласился: «На деда похоже».
Что же касается Гриценко, то он был обижен еще и за то, что директор никак не отметил его шестидесятилетие. Но молодых коллег любил, раздавал букеты, подаренные ему зрителями, часто зазывал в гости. Открывал дома холодильник и метал на стол деликатесы — балык, икру... Поил нас, кормил, совал деньги на такси... Он вовсе не был жадноватым, как многие говорили.
Когда с Гриценко случилась беда — Николай Олимпиевич попал в психиатрическую лечебницу — наш директор Олег Константинович Иванов пальцем о палец не ударил, чтобы устроить народного артиста Советского Союза в отдельную палату, оплатить сиделку. В психиатрической клинике он лежал вместе с другими пациентами. Те цеплялись к нему, дрались, отбирали все, что мы приносили: еду, свитера, шерстяные носки... Ходил Николай Олимпиевич в казенной синей бумазейной пижаме. Стыд и позор! Из больницы Гриценко так и не вышел, в конце концов его там довели до смерти...
Рубена Николаевича тогда уже не было на свете. Он такого не допустил бы, всегда помнил, что актеры — люди тонкой душевной организации, и относился к нам бережно. Я однажды невнимательно изучила свое расписание и пропустила утреннюю репетицию «Золушки». Явилась в театр к часу на собрание. В фойе сидел Симонов с нашими старейшими актрисами Ниной Павловной Русиновой и Диной Андреевной Андреевой. Заметил меня и спрашивает:
— Элеонора! А почему вы не пришли на репетицию?
— Что с вами, Рубен Николаевич? Ее не было на репертуарной доске!
У него аж очки упали! Тут вмешалась Русинова:
— Как вы смеете разговаривать подобным образом с главным режиссером, народным артистом, лауреатом трех Сталинских премий?!
Я готова была сквозь землю провалиться! Смиренно выслушала отповедь, вошла в зал и встала в сторонке у самой двери. Появляется Рубен Николаевич, проходя мимо, трогает меня за локоток: «Ничего-ничего, Элеонорочка, с каждым может случиться!» Великодушно простил, чтобы не переживала, не носила в себе.
Однажды Владимир Георгиевич Шлезингер опоздал на спектакль «Филумена Мартурано». Семь вечера, все актеры на месте, а его нет. Я шла в буфет и вдруг вижу: по коридору бежит бледный как смерть Шлезингер. Проносясь мимо главрежа, бросил: «Здрасте, Рубен Николаевич!» И помчался дальше. За ним кинулись было костюмеры, гримеры, готовые быстро его одеть, загримировать. Рубен Николаевич их тормознул: «Послушайте внимательно — ни одного замечания Владимиру Георгиевичу, он и так уже себя наказал. Сами видели».
Проявил благородство Симонов и по отношению к Шалевичу. Слава был тогда очень увлечен Валей Титовой. На гастролях в Риге в свой свободный день полетел к ней в Ленинград с букетом цветов. А вернуться к началу спектакля не удалось — нелетная погода. На следующий день состоялся товарищеский суд. Коллеги дали волю эмоциям:
— Безобразие! Подвел театр! Наказать со всей строгостью!
Кто-то даже уволить предлагал. Рубен Николаевич выслушал и спрашивает:
— Все высказались?
— Да!
Слава сидит ни жив ни мертв. И тут Симонов заявляет:
— Беру Вячеслава Шалевича на поруки!
В другой раз разбирали актера, который пришел на спектакль выпивши. Рубен Николаевич заступился и за него: «В «Филумене Мартурано» на сцене три сына. Не буду называть фамилии, но пахнет ото всех». Он не будет называть фамилии! Ха-ха! Все и так их знали: Ульянов, Кацынский, Яковлев!
Мы с мужем Эрнстом Зориным тогда жили в общежитии, которое располагалось во дворе театра. Аварийное помещение, девять комнат, один туалет и одна раковина в кухне на всех. В Вахтанговском шли репетиции «Антония и Клеопатры». И наш сосед Миша Воронцов придумал, как не торчать в зале в ожидании своего выхода, — провел к нам радиотрансляцию, по которой помреж объявляла, кто в данный момент нужен. Однажды стоит он перед раковиной, бреется и вдруг слышит: «Михаил Иванович Воронцов, приготовьтесь к выходу». Одну щеку выбрил, а другую не успел, рванул в театр и выбежал на сцену. По мизансцене он был повернут к залу, где сидел Рубен Николаевич, недобритой щекой в остатках мыльной пены. Кто-то из помощников тут же начал нашептывать главрежу:
— А Воронцов опоздал.
На что Симонов ответил:
— Оставьте его в покое! Не видите, как он побелел?
Мы долго веселились по этому поводу.
Смеялись в театре вообще много. Помню, на спектакль «Приключения Гекльберри Финна» привезли солдат. По окончании вышел майор — поблагодарить: «Товарищи артисты, спасибо большое, так хорошо играли! Но знаете, все-таки негоже в театре говорить со сцены «Тетушка, ссали? Тетушка, ссали?» Марка Твена он не читал и не подозревал, что Салли — имя героини. Как же мы хохотали!
В труппе постоянно кто-то кого-то разыгрывал. Особенно любил это дело Шалевич. Иногда, правда, не слишком удачно. Я ввелась в спектакль «Ковалева из провинции» на роль судьи. Свой текст, конечно, знала, а вот решение суда выучить не успела. Но не волновалась, поскольку его надо было зачитывать по бумажке.
Мы выходили на сцену в темноте. И вот на втором спектакле я взяла в руки решение суда, включился свет, а у меня — чистый лист! Сразу просекла, кто автор шутки. Шепнула Алле Казанцевой, мол, текста нет! Она ответила: «Мы тебя прикроем». И в этот момент текст как по мановению волшебной палочки всплыл перед глазами! С каждым моим словом Славины брови ползли в изумлении все выше и выше: как же ей удается? Когда закончила, у Шалевича было перевернутое лицо с выпученными глазами. Проходя мимо, интересуюсь:
— Ну как?
— Что?
— Как прочитала решение суда?
— Ну, прочитала и прочитала.
— Но там не было текста. Твоя работа?
— Нет, что ты!
Так и не признался, хотя мы были соседями по общежитию и хорошо друг к другу относились. Шалевич тогда уже «переболел» Титовой и ухаживал за Леждей. Их роман начался на картине «Хоккеисты». Эльза, девушка очень скромная, в основном сидела в их комнатке, что-то вязала или вышивала. К нам выходила крайне редко. Женой Шалевича она так и не стала. Просто в один прекрасный день, пока мы репетировали в театре, Леждей собрала вещи и съехала. Она была прекрасной драматической актрисой, жаль, что ее запомнили в основном по роли эксперта-криминалиста Зиночки Кибрит из милицейского сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи».
А женился Шалевич на Галочке, которая торговала цветами в магазине на Арбате, там ее Слава и заприметил. Они прожили вместе больше тридцати лет. Мы подружились, Галя часто зазывала меня на ужин, и Слава, приходя после спектакля, с напускной строгостью спрашивал:
— Много выпили?
— Нет!
— Ну, тогда и я с вами приму немножко.
К несчастью, Галочка увлекалась алкоголем серьезно. Слава боролся, лечил ее, но безуспешно. Ушла она рано, смерть жены Шалевич переживал очень тяжело, выглядел абсолютно потерянным. Да и сын их Иван рос проблемным юношей, Слава с ним здорово намучился. Судьба улыбнулась Шалевичу, когда встретил Татьяну, она — замечательный врач, прекрасная жена, которая была ему предана до конца. В шестьдесят семь Слава снова стал отцом, Татьяна родила ему Анечку.
Сильный был мужчина, поэтому очень переживал, когда начал тяжело болеть. Как-то встретила его в театре, он пожаловался:
— Элка, ноги не ходят.
Я испугалась:
— Как?
— Да вот, был в Израиле, врачи сказали, ресурсы организма исчерпаны. Сосуды износились от того, что много курю. Мне грозит инвалидное кресло.
Но даже пересев в коляску, Слава не сдавался, продолжал играть на сцене в спектакле «Пристань».
Очень нравился мне Николай Сергеевич Плотников, он всегда старался помочь, вникал в мои проблемы. В «Конармии» у меня не получалась сцена сумасшествия героини. Рубен Николаевич признался: «Элеонора, не знаю, как это сыграть. Я с такими не встречался. Сходите в больницу, понаблюдайте». Плотников тихонько вывел меня из зала: «Не надо никуда ходить... Ну-ка, вытаращи глаза. — Я вытаращила. — А теперь улыбнись. Вот и все». Когда потом шла на зал с безумной улыбкой, всегда срывала аплодисменты, так пробирало зрителей.
Хулиганом Плотников был страшным, за кулисами в темноте мог прихватить за грудь: «Ой, случайно наткнулся, искал дорогу на сцену!» А я-то видела, как он прицеливается ручонками. Николай Сергеевич обожал свою жену Калю, танцевавшую в кордебалете. Трогательная была пара. Жили они в роскошной квартире на улице Горького, где чуть ли не каждый вечер собирали гостей. У Николая Сергеевича не переводилась на столе водочка, которую он ласково называл «пашанишная».
Однажды сидела у него, пока Эрик доигрывал «Ричарда III». Я-то пригубливала свою рюмку, а Николай Сергеевич опрокидывал стопку за стопкой под хорошую закуску, приготовленную заботливой Калей. Когда спектакль заканчивался, Плотников позвонил на служебный подъезд театра: «Пусть Эрик Зорин со мной свяжется». Муж звонит, Николай Сергеевич ему: «Хватай такси, приезжай, я расплачусь». С Эриком он тоже выпил. Водка закончилась, хозяин достал рябиновую наливку. В общем, погуляли на славу. Утром проснулись дома с тяжелыми головами. Говорю Эрику:
— Как там Николай Сергеевич? Намешали вчера.
— Позвони.
Набираю:
— Доброе утро! Как себя чувствуете?
— Это как вы себя чувствуете? Я-то замечательно: зарядку сделал, душ принял, кофе выпил.
Я так и села.
Плотников тоже любил розыгрыши. В «Мудреце», который блистательно поставила Александра Ремизова, он играл Крутицкого и решил подшутить надо мной. По ходу пьесы Николай Сергеевич рассказывал Мамаевой (ее играла я), что Глумов женится на Машеньке, и оканчивал монолог словами: «Она не девушка, она ангел». И вот дошли до этого момента, Плотников произносит:
— Она не девушка...
И делает паузу. Я ждала-ждала продолжения и, чтобы не молчать, удивленно спросила:
— Да?!
Яковлев, который был в курсе розыгрыша, стоя за кулисами, так и покатился со смеха.
Постановка была потрясающей. Я, играя купчиху Мамаеву, поначалу комплексовала. До меня в этой роли выходила Максакова, она полгода готовилась, а я ввелась за одну репетицию. Хотелось сделать героиню полнокровной, страстной, поэтому плюсовала. Так прошло несколько спектаклей. После очередного зовет меня Плотников к себе в гримерку и говорит:
— Ты сегодня очень хорошо играла. Что делала до прихода в театр?
— Стирала.
— Вот и стирай дальше перед каждым спектаклем.
Я была подуставшей, расслабленной, раскрепощенной, что сразу прочувствовал и оценил Николай Сергеевич.
Мужчиной необыкновенного обаяния был Юрий Васильевич Яковлев. На сцене в него невозможно было не влюбиться. И я влюблялась, хотя он меня и поругивал — не так пошла, не то сказала, загубила сцену. Я просила:
— Раз ты недоволен мной, подскажи, что делать.
— Этого я не умею, тут нужен особый дар педагога.
Яковлев давал множество концертов, публика его обожала. Однажды он пригласил меня в поездку по Ленинградской области. Выступали вместе с Рудольфом Фурмановым, играли отрывки из своих спектаклей. Зима, подморозило. Ехали по обледенелой дороге, и наш водитель, он же аккомпаниатор, не справился с управлением. Я дремала на заднем сиденье, Рудик — у меня на плече. Открыла глаза от того, что как-то не так шумела машина, и увидела перед собой деревья. Подумала: какой идиот высадил их на шоссе? А мы в этот момент улетели с дороги в лес и через секунду, грохнувшись в яму, перевернулись. У нас с Яковлевым «на память» остались шрамы на лбу: у него по центру, у меня сбоку.
Юрий Васильевич был прекрасным рассказчиком. Помню, вспоминал съемки в фильме «Идиот», где играл Мышкина. Пырьев ни разу не повысил на него голос, хотя был человеком грубым. Однажды сказал: «Юра, все хорошо, и внешний рисунок правильный, но все-таки чего-то не хватает. А чего, не знаю, не могу подсказать». Вскоре Яковлев шел по Арбату и видит: молодой папа что-то строго выговаривает сыну лет шести. Тот упрямится, мотает головой. Отец рассвирепел и отвесил ему оплеуху. Сын посмотрел на него глазами, полными слез и укора. Яковлев приехал на студию: «Иван Александрович, давайте переснимем сцену, где Ганечка Иволгин дает пощечину Мышкину». Упросил режиссера и вскинул на Никиту Подгорного глаза так, как тот мальчишка на отца. Пырьев поразился: «Откуда?! Как ты это сделал? Надо переснять и другие эпизоды!»
Я не раз принимала участие во встречах Юрия Васильевича со зрителями. Слышала ропот, раздававшийся при его появлении: «Ипполит! Ипполит!» Яковлев ворчал: «Раньше был идиотом, а теперь стал Ипполитом».
Во всех перипетиях рядом с Юрием Васильевичем была его жена Ирина, заведующая музеем Театра Вахтангова. Она его очень любила. Когда сегодня спрашиваю:
— Ирочка, как ты? — отвечает:
— Без Юры плохо.
Мы все храним о нем самую добрую память.
После того как Театр Вахтангова возглавил Евгений Рубенович, я стала много играть. Никакой особой мужской симпатии ко мне он не испытывал, но неоднократно повторял: «Ты мой талисман». Помнил, каким успехом пользовался «Вишневый сад», где играла Раневскую.
Как-то заболела Пашкова, и Симонов дал мне возрастную роль в «Памяти сердца». Ларису Алексеевну под эту героиню молодили, а меня, тридцатилетнюю, старили. Текст требовалось выучить срочно. В одиннадцать утра я стояла на сцене, показали куда ходить, развели мизансцены. Вечером играть. В четыре часа, сидя с суфлером, я запаниковала, позвонила Спектору:
— Не могу, не удерживаю в голове текст! Мне плохо! Всю трясет!
— Так, знай: пан или пропал! Или справишься, или всю оставшуюся жизнь будешь сидеть без ролей.
Не помню, как играла, говорят, не сбилась ни разу, не перепутала ни одной мизансцены. А актеры, много лет занятые в спектакле, в тот вечер ошибались — так за меня волновались!
Другой пример срочного ввода — в спектакль «Равняется четырем Франциям». Нам ехать на гастроли в Саратов, а Алла Парфаньяк слегла. Героя Михаила Ульянова, секретаря крайкома партии, в этой пьесе звали Николаем Леонтьевичем. Я же обращалась к нему от волнения: «Михаил Александрович». Вася Лановой, игравший партийного работника, поправлял:
— Николай Леонтьевич!
А я снова:
— Михаил Александрович!
Ульянов слушал-слушал и вдруг говорит прямо со сцены:
— Да пускай зовет как хочет. Не трогай ее. У нее сын на траулере погибает. Она бьется, чтобы его спасли.
По сюжету в море терпел бедствие сухогруз «Челюскинец» и партактив до утра обсуждал создавшуюся проблему.
Лановой дружил с моим Эриком. Он необыкновенно отзывчивый человек, помог многим коллегам: ставил телефоны, хлопотал о квартирах, освобождал от армии. Но мы с мужем старались дружеским расположением Васи не пользоваться. Я обратилась лишь раз, когда сносили нашу хрущевку на «Коломенской». Варианты переезда, которые предлагали, меня не устраивали. Вася предложил: «Потребуется задействовать тяжелую артиллерию — скажи». Лановой позвонил в центральный жилищный департамент, и нам дали прекрасную «двушку» у метро «Профсоюзная»! Благодарна ему по гроб жизни.
Еще я очень дружила с актером нашего театра Григорием Абрикосовым. Он влюблялся поочередно то в меня, то в Марианну Вертинскую. Но ничего серьезного между нами не было, Грише просто нравился сам процесс ухаживания. На гастролях поклонники, особенно после того как Абрикосов колоритно сыграл пана Грициана Таврического в «Свадьбе в Малиновке», задаривали его ящиками винограда, арбузов, коньяка. Гриша накрывал стол и приглашал всех к себе в номер. Он был из тех актеров, кому перед выходом на сцену требовался допинг. Выпивал немного и блистательно играл спектакль!
К сожалению, Гришина семейная жизнь складывалась крайне тяжело. Жена, прекрасная актриса, красавица Марина Кузнецова, сыгравшая главную роль в «Заставе в горах», тяжело болела. Недуг был неизлечимым, душевным, но Абрикосов ее не оставил, ухаживал. Вставал в шесть утра, вел дочку в сад, потом в школу, ехал на рынок, готовил обед. А надо еще и на репетицию успеть, и дать концерт — заработать денег для семьи. Даже актеры его уровня получали немного.
В спектакле «Господа Глембаи» я выходила в массовке, Абрикосов же играл главную роль. Никогда не забуду их семиминутный дуэт с Яковлевым: кто кого! После очередного представления Юрий Васильевич сказал: «Сегодня ты меня переиграл». На сцене Гриша смотрелся очень колоритно, полнота его совсем не портила, не мешала легко двигаться. А какой темперамент, какой голос! В жизни Абрикосов был балагуром и большим шутником, постоянно сыпал анекдотами.
В шестидесятые круглые черные очки носили только слепые. Однажды прихожу в театр, он сидит в таких. Перепугалась:
— Гриша, ты не заболел?!
— А что?
— Зачем черные очки надел?
— А чтоб не пахло!
Абрикосов выпивал, но никто никогда не видел его на сцене пьяным. Ушел он рано, в шестьдесят лет. Цирроз печени... Навещала его в больнице уже со вторым мужем, сценаристом и режиссером Валентином Селивановым.
Однажды пришли, смотрю, у Абрикосова лысина желтая. Лечащий врач жаловался: «Ему носит спиртное сосед по палате, никак не удается отследить». Гриша уже не мог остановиться, даже зная, что умирает. Марина мужа не навещала, она вообще в какой-то момент перестала выходить из дома. В больнице бывали только товарищи по театру. А жена пережила Гришу всего на три года.
Трагическая история произошла и с Валентиной Малявиной. Не могу сказать, что были близкими подругами, Валя теснее общалась с Машей Вертинской, но ко мне приходила, если случались беды, — я постарше. Выпивать она начала, когда потеряла ребенка. Роды прошли хорошо, Валя приложила дочку к груди. Но прожила та всего несколько дней — говорили о халатности врачей, по другой версии, девочка умерла от заражения крови. Валя с режиссером Павлом Арсеновым очень хотели малыша, и вот так страшно все закончилось.
Потом в ее жизни появился Кайдановский, они сильно увлекались мистикой, Достоевским. Но у Саши возникли отношения с Женей Симоновой, впоследствии он на ней женился. Для Вали это стало ударом.
Когда на ее горизонте возник Стас Жданько, я порадовалась за Малявину. Для него совершенно не имело значения, что любимая женщина значительно старше. Завертелся роман. Жданько как раз ввелся в «Конармию». По актерской мощи он чем-то напоминал мне Шукшина. А Малявина здорово играла в «Выборе». Исай Исаакович говорил: «В этой постановке Валя лучше всех». А ведь ее партнерами были, на минуточку, Яковлев, Максакова.
И вдруг кошмарная новость: Валя убила Стаса, воткнула в него нож... Такое ощущение, что шла к этой трагедии всей своей жизнью. Она отсидела в тюрьме, лишилась квартиры, поверив мошенникам, больше пятнадцати лет назад потеряла зрение. К счастью, сейчас Валечка живет в хорошем пансионате, который оплачивает меценат. К ней недавно пробилась однокурсница по Школе-студии, где Малявина начинала учиться, Ирина Мирошниченко. Всячески ее поддерживает, заботится. И слава богу!
Но вернусь к нашей труппе. Когда худруком Вахтанговского стал Михаил Ульянов, я перестала играть, совсем. Только режиссер Горбань позвал в спектакль «За двумя зайцами...» на роль «гриба». При Ульянове театр упал, несмотря на то что он приглашал хороших режиссеров и некоторые спектакли были удачными. Я ни в одном роли не получила. Это тяжелая для меня история. Почему Ульянов так со мной поступал? Могу только догадываться.
Не понимаю, как выжила без сцены. Выручало кино: жена Штирлица в «Семнадцати мгновениях весны», жена Тульева в «Судьбе резидента», жена Фрола Курганова в эпопее «Тени исчезают в полдень». Когда сериал показали по телевидению, ко мне в театре подошел осветитель:
— Не знал, что вы такая стерва! Как могли бросить Захара Большакова, прекрасного человека, прямо во время свадьбы?!
— Господи, и ты туда же! Работаешь в театре всю жизнь и должен понимать, что стерва я по роли!
Тепло вспоминаю съемки фильма Михаила Богина «О любви». Замечательная компания собралась. Вика Федорова играла художника-реставратора, я — ее подругу. В ролях любимых мужчин — Валентин Гафт и Олег Янковский. После съемок собирались компанией, разговаривали, были друг другу интересны.
Когда моя дочь училась в Филадельфии, я ездила ее навещать. Отыскала телефон Вики, к этому моменту давно живущей в Америке, дозвонилась, намекнула, что подъехала бы повидаться. Она не захотела. В последние годы вела затворнический образ жизни.
А с Михаилом Синаевичем Богиным мы разговаривали, когда он приезжал в Москву. Хотели встретиться, но не получилось. Он тоже живет за рубежом. Мне кажется, зря уехал, его режиссерская карьера на Западе по большому счету не сложилась, это здесь мы способны оценить необыкновенный талант Богина. Но тогда Миша очень обиделся, что созданные им картины ездили на международные фестивали без него.
В «Семнадцати мгновениях весны» я сыграла эпизодическую роль, но у какого режиссера! Лиознова работала жестко, не щадила ни себя, ни группу, поэтому добивалась потрясающего результата. В нашей сцене с Тихоновым мне подали чашечку кофе. И вдруг Татьяна Михайловна кричит: «Стоп! Почему рядом с кофейной чашкой чайная ложка? Кто положил?! — Мальчик-реквизитор признался, что он. — Чтобы такое подали в немецком ресторане?!» Лиознова велела его немедленно выгнать, еле отстояли.
Профессия всегда стояла у Татьяны Михайловны на первом месте. Хотя многие за ней ухаживали. А она, как я слышала, всю жизнь безумно любила своего учителя Сергея Герасимова, помогала ставить спектакли с его студентами, работала ассистентом по актерам. Впрочем, в Сергея Аполлинариевича, мужчину такого ума, таланта и обаяния, невозможно было не влюбиться. Какую же мудрость приходилось проявлять Тамаре Макаровой!
Несколько сценариев написал для меня муж. Недоброжелатели шипели: она вышла за режиссера Селиванова, чтобы сниматься в кино. Но его творческая судьба складывалась сложно. Валентин не работал двадцать лет, семью обеспечивала я. Мы прожили двадцать два года вопреки ожиданиям «друзей» счастливо и замечательно. И сегодня, когда мужа не стало, храню нашу любовь и пронесу ее до конца жизни.
Дочь хотела пойти по родительским стопам, но Евгений Рубенович прослушал Антонину и сказал: «Не надо ей идти в актрисы». Тем не менее яблоко от яблоньки упало недалеко: Тоша работает в кино исполнительным продюсером, ее ценят. Мне это очень приятно.
Зять у меня замечательный, внуки — тоже. Старший Давид, как и мама, — в кинопроизводстве. Младший Георгий пока учится в школе, помимо английского осваивает немецкий. Не так давно стал победителем в олимпиаде по биологии. Очень всех их люблю, хорошие они у меня!
Сегодня в «Арт-кафе» нашего театра играю соло-концерт. Публике нравится. А в Театре имени Рубена Симонова его правнучка Екатерина поставила «Вечер шутов», собрав на сцене многих давно не задействованных вахтанговцев. Наверное, у нас получается прилично, потому что в зале звучат аплодисменты. Катя — настоящий товарищ по актерскому цеху, поняла, что может нам помочь, и сделала это. Спасибо ей!
В Театре Вахтангова, где прослужила всю жизнь, теперь бываю нечасто, играю мало, это больно. И все равно нет роднее, прекраснее дома, что бы ни происходило. Если театру плохо, и у меня болит душа, если хорошо — радуюсь его победам.
Свежие комментарии