«Родители очень надеялись, что Элина, как наш отец, будет врачом. Ну, или, по крайней мере, выберет профессию педагога. Актриса — это не профессия, так считал наш папа. Мало ли, чего там девчонка хочет! А она уперлась: «Нет, я все равно поеду!
Все равно буду актрисой!»Несколько лет назад во время интервью с Элиной Быстрицкой я спросила: «Кто сейчас для вас самый близкий человек?» — и она ответила: «Моя сестра, София. Правда, она уже давно живет не в России. Мы не так часто видимся. Но общаемся по телефону каждый день». София Шегельман не просто сестра, но и близкий друг актрисы по сей день. О детстве, первых шагах в профессии и других событиях из жизни народной артистки СССР Элины Быстрицкой мы вспоминаем в беседе с Софией Авраамовной.
— София Авраамовна, у вас разница с сестрой — девять лет. С какого возраста начинаются ваши осознанные воспоминания о довоенной жизни, о сестре?
— Вообще-то я помню сестру, сколько помню себя, а конкретные моменты — лет с двух. Наши мама с папой — Эсфирь Исааковна и Авраам Петрович — самая большая удача в наших с сестрой судьбах. Они были благородными, позитивными людьми и прекрасными родителями. Дали нам обеим нравственную основу на всю жизнь. И с самого начала научили нас пониманию важности семьи, ее единства. Помню, если они по вечерам куда-нибудь уходили, оставляли нас с сестрой вдвоем. Вот Элина меня укладывает спать, сказки одну за другой рассказывает, а я все не засыпаю, рассматриваю на стенке коврик с картинкой из «Красной Шапочки». Тогда Элина говорит: «Смотри, если я закрою глаза, сразу волк придет!» И однажды она задремала возле меня, а я все еще не спала, испугалась, заплакала…
Конечно, сестра нянчилась со мной без удовольствия. Ведь она уже была большая. У нее свои друзья, свои игры, занятия. Но родители и не превращали ее в няньку. Мама перед войной не работала. Папа был врачом. Незадолго до начала войны он был направлен на новую работу, и мы из Киева уехали на Черниговщину, в город Нежин. У нас с Элиной был двоюродный брат, его мама была родной сестрой нашей мамы. В войну тетя погибла, и брат рос вместе с нами. Они с Элиной практически одного возраста, игры у них были общие, а я путалась под ногами. Потом всех нас жизнь разбросала, но Элина брату, сколько могла, помогала в свое время.
— Когда началась война, вашей сестре было всего тринадцать лет. Но это не помешало ей пойти работать в госпиталь…
— «Хочу помогать фронту!» — с такими словами она пришла в госпиталь через неделю после того, как началась война. Сначала ей сказали: «Будешь разносить раненым почту, писать письма под диктовку, читать им газеты…» Но очень скоро Элина наравне со взрослыми уже выполняла все, что требовалось. Выходила на «приемку», когда прибывали вагоны с ранеными, таскала тяжелые носилки, ухаживала за лежачими. А потом освоила функции лаборантки, работала с микроскопом, делала анализы. Госпиталь постоянно перебрасывали с одного места в другое…
В городе Актюбинске, где мы с сестрой и мамой жили, пока госпиталь был на переформировании, действовал режим военного времени. То есть людей без прописки на работу не принимали, не работающих не прописывали. Держались тем, что маме удавалось выменять какие-то вещи на продукты. В домике, где мы поселились, полы были глинобитные. Вместо мытья их надо было промазывать свежезамешенным составом из жирной глины и коровьих лепешек…
Эта работа ложилась на плечи моей сестры (вот теперь представьте себе, как будущая народная артистка Советского Союза босыми ногами месит в тазу коровий навоз с глиной, а потом голыми руками размазывает эту жижу по полу… А она это делала!). Но прежде надо было пойти в степь, набрать свежих коровьих лепешек, а заодно сухих кизяков на растопку. Моя бесстрашная сестра ходила в степь одна, только хозяйскую собаку брала с собой… В один из таких степных походов Элина упала в довольно глубокую яму. Выбраться из нее долго не могла, а пес по кличке Букет метался наверху, лаял, скулил, хотел помочь, да не знал как. Уже и смеркаться стало, а в степи ночью еще страшнее, чем днем: шакалы… Наконец, сестра сняла свой солдатский ремень, бросила один конец Букету, и пес, упершись всеми четырьмя лапами, вытащил ее наверх.
— Сейчас трудно представить, как четырнадцатилетняя девочка может выдержать все эти испытания…
— Вспоминаю Донецк. В городе еще шли бои, когда госпиталь разместился в здании школы. Там Элина заболела — температура зашкаливала, начался бред, и она все время просила пить. Уложили ее на солому как была — в гимнастерке и юбке, мама сунула мне в руки банку с водой, велела никуда не отходить и давать попить по глоточку… Сижу. Сестра жалобно стонет, потом начинает дремать… Тут слышу стон с другого конца комнаты, а я думала, что там просто солома. Осторожно подхожу — лежит человек в белом белье, смотрит просительно, губы облизывает, бормочет не по-русски.
Даю и ему попить из моей банки. Тут сестра просыпается, стонет. Бегу к ней. Так и бегала туда-сюда до вечера, пока ее в палату не перенесли. Думаете, я не понимала, что это немецкий солдат? Еще как понимала! Думаете, не чувствовала своей вины, что помогаю фашисту? Еще как чувствовала! Но иначе поступить не могла. А в 1944 году, когда госпиталь перебазировали за границу, мы вернулись в Нежин. Там и встретили Победу. В Нежине Элина закончила фельдшерско-акушерский техникум, но уже тогда мечтала пойти учиться в театральный. Отец был против…
— В недавно вышедшей в издательстве «АСТ» книге «Звезды на небе» Элина Авраамовна вспоминает, что в то время по решению отца вы поехали в Германию. Какой вам показалась заграница?
— Действительно, в 1947 году отец увез всю семью по месту своей службы в Дрезден. Из голодающей Украины мы попали в совершенно другой мир, это было как небо и земля. Дрезден, хотя и был сильно разрушен, сохранил свою неповторимую красоту. Кругом цвели лилии — оранжевые, пятнистые, до сих пор помню их запах. Квартиру мы получили на втором этаже уцелевшего дома, там было все — мебель, водопровод, очень красивая «берлинская» печка — нечто вроде камина, но с плитой для готовки. И самое главное — нам давали паек. Впервые за долгие годы мы не голодали. Родители понимали, что Элина много упустила — она ведь бросила школу после шестого класса, когда началась война. Как только появилась возможность, ей наняли учительницу музыки. Вообще, повторюсь, нам с Элиной повезло, у нас были очень мудрые родители. Они не просто любили нас — все родители любят своих детей... Они думали о нашем будущем. Им самим многое довелось пережить, и они понимали, что для нас будет важно в жизни.
— Неужели вам, детям, не хотелось пошалить, погулять?
— Хотелось и пошалить, и погулять. Но у нас в семье дисциплина была обязательным условием. Причем дисциплина жесткая. Да, в детском возрасте это тяжело. Но зато потом, в жизни… Уверена, то, чего смогла добиться Элина, — во многом заслуга родителей. При этом нас, например, никак не наказывали. А был у нашей мамы такой ужасный способ: она сдвигала брови домиком и не разговаривала с нами. И страшнее этого ничего нельзя было придумать, мы говорили: «Мама на меня намолчала!» А папа, наоборот, сразу объяснял, что так делать нельзя и почему так делать нельзя. Вот такая школа была у нас. В любом случае, мы были не избалованы. Даже в голову не приходило что-то просить купить. Жили довольно скудно. И до войны не шикарно, а уж первые годы после войны просто впроголодь…
— После Дрездена ваши родители переехали в Вильнюс, на новое место службы отца. А вы с сестрой остались вдвоем в Нежине — родители не могли взять вас с собой, к тому же Элина училась. Как вы справлялись с самостоятельной жизнью?
— Поначалу непросто. Было голодно, все время хотелось есть. Однажды я не заметила, как съела целый чугунок каши. Сестричка моя за это даже меня выдрала! Теперь всякий раз, как только начинаем вспоминать жизнь, она у меня прощения просит за тот случай. Я на самом деле никогда не обижаюсь на нее, знаю: Элина человек очень порывистый, и сиюминутные реакции у нее бывают суровые. А тогда, с этой кашей, сестра ведь еще была совсем юным существом, и на нее свалилось столько забот — меня «пасти», за домом следить, учиться. Опять же спасибо маме и папе, мы ощущали себя как единое целое. Я и по сегодняшний день ее воспринимаю как часть себя.
— Элина уже закончила фельдшерско-акушерский техникум, училась в педагогическом институте. И вдруг все бросила и поехала поступать в театральный. Наверное, ваши родители были в шоке…
— Ее решение не было внезапным, конечно. Но, знаете, когда есть некое ожидание, есть и надежда: может, рассосется. Родители очень надеялись, что Элина, как наш отец, будет врачом. Ну, или, по крайней мере, выберет профессию педагога. Актриса — это не профессия, так считал наш папа. Мало ли, чего там девчонка хочет! А она уперлась: «Нет, я все равно поеду! Все равно буду актрисой!» Мама как-то очень сурово отнеслась к ее отъезду, по своему обыкновению, «намолчала». С Элиной даже не попрощалась: брови домиком, и тишина. А папа очень уговаривал остаться, но потом все-таки поехал ее провожать на вокзал. Элина уезжала в Киев с одним чемоданчиком. Отец собрал в дорогу какие-то небольшие деньги, воду, хлеб. «Это все, что я могу тебе дать», — сказал он.
— Как складывалась жизнь Элины во время учебы?
— Сначала у нее была возможность пожить у бабушки, папиной мамы. Потом, конечно, она вместе с другой студенткой сняла, как тогда говорили, «угол». Денег не хватало, и Элина постоянно подрабатывала. Снималась в массовке, а когда в Киеве гастролировал цирк Кио, отработала сезон как его ассистентка. Участвовала в номере, где ее поднимали под купол цирка. И хотя высоты Элина очень боялась и вообще не сразу поняла, что ее ждет такое испытание, виду не подала. У нее этот принцип «на преодоление» присутствует всю жизнь, по сегодняшний день. Я звоню по телефону, спрашиваю: «Как дела?» Она отвечает: «Не жалуюсь, все в порядке». И тогда так. Она никогда не покажет, что чего-то боится, никогда не покажет, что к чему-то не готова.
— А родители ей совсем ничем не могли помочь?
— Конечно же, немножко как-то помогали, но этого было недостаточно. В театральном институте нужно было как-то соответственно одеваться. Элина выкручивалась как могла: под одно платье надевала разные блузки с разными воротниками, шарфики, для того чтобы это были как бы другие наряды. Или вот еще. Папе выдавали ткань для пошива военной формы. Помню, для брюк давали синее сукно и красную ленту для канта, а на гимнастерки, соответственно, цвета хаки. И вот наш папа донашивал старую форму, а отрез синего сукна отдал Элине. Из этой ткани она сшила себе костюм. Из красных кантов сделала какую-то отделочку, треугольнички на воротнике, что-то еще на карманах. И это был очень элегантный костюмчик, должна вам сказать. А я ее дразнила: «У тебя форма министерства раковой промышленности».
— А вы помните первый выход Элины на сцену?
— Конечно! Это было еще до того, как она поступила в театральный. Элина училась в пединституте в Нежине и через самодеятельность попала в местный театр. В одном из спектаклей у нее был сольный номер — танец одалиски. Элина выходила на сцену в настоящем восточном костюме, короткий лиф, шаровары… И исполняла восточный танец. Я тогда, кстати, впервые в жизни попала в театр и очень волновалась, как она справится. Получилось очень яркое выступление, аплодисменты, ее вызывали на «бис». Вот только маму, сидевшую в зале, смутил откровенный костюм. «Я не понимаю, как можно выходить на сцену с голым пупком!» — сказала она. Меня голый пупок не заботил. Я просто видела, что моя сестра танцует невероятно красиво, что она очень пластичная. Недаром Элина больше года посещала балетную школу, где ей приходилось заниматься в одной группе с девочками намного младше нее. Конечно же, она не надеялась выбиться в балерины. Просто понимала, что для того, чтобы достичь своей цели, она должна двигаться к ней шаг за шагом. И это был один из шажков, который приближал ее к мечте — быть актрисой.
— Однако во время «борьбы с космополитизмом», которая пришлась на последний год учебы, ее могли исключить из училища…
— Элину хотели исключить из комсомола и из института. «Если будет приказ о моем отчислении, ищите меня в Днепре!» — твердо сказала Элина. Я верю, она могла так поступить. Сестра всегда была фанатично предана сцене. Когда умирал отец, Элина не смогла приехать, потому что у нее шли спектакли. Лично я вижу в этом фанатизм и не считаю, что это правильно. Но, тем не менее, она, как и многие ее коллеги, вот так относится к сцене, к театру, к своему месту в искусстве... Могла, да. Так что — слава Богу, что этого не случилось.
— А когда ваш отец смирился с выбором Элины?
— Он долго не верил, долго не признавал. Отец увидел ее сначала в Вильнюсском театре, а потом, когда они с мамой уже были на Камчатке, посмотрел фильм «Неоконченная повесть» и окончательно убедился, что Элина не зря пошла в эту профессию. Видите ли, он тоже был фанатично предан своему делу — медицине. Еще во время учебы днем ходил на работу, а вечером — в театр. Они с мамой тогда жили вместе с бабушкой. И бабушка очень возмущалась, как так можно, они — молодожены, а он после работы идет не домой, а в театр. И каждый раз мама бабушке объясняла, что это анатомический театр. К чему я это говорю: для него медицина застила весь мир, а для нее — театр, вот и вся разница. Со временем он это понял, и они с Элиной окончательно примирились.
— А ваш папа как врач знал, что из-за подорванного в юности здоровья Элина не сможет иметь детей?
— Когда сестра работала в госпитале, отец уже ушел на передовую. Но как врач понимал, что такая тяжелая работа, какую она выполняла, притом в детском возрасте, повлияет на ее здоровье. Беременность, рождение ребенка могли стать угрозой для жизни. И когда пришло сестре время создавать семью, отец предупредил: «Не рискуй!» Она послушалась… А еще Элина была донором. Отработав тяжелую смену, сдавала кровь для раненых. Так что своей жизнью ей обязаны многие. Один из тех раненых солдат, уже лет через двадцать после войны, появился у нас в доме. Приехал погостить, на несколько дней. Все эти годы он помнил Элину, и они с мамой его сразу узнали…
— Помните ли вы период, когда Элину приняли в Малый театр? Наверное, ей было нелегко, все-таки уже за тридцать, а она только начинает в театре. Да еще в таком известном…
— Не надо забывать, что она все-таки проработала два или три сезона в Вильнюсском театре. И там она сразу начала с главных ролей. Это не то, что приехала провинциальная барышня завоевывать столицу, так не было. А главное — ах как же она была хороша! И кто бы что ни говорил, зрители ее сразу приняли. Я это видела, так как ходила на каждый новый спектакль. Конечно, без интриг не обошлось… Если бы Элина была такой серой мышкой, ни у кого не было бы к ней претензий. Но она была эффектна, талантлива и, конечно, возбуждала ревность и зависть. Я очень хорошо помню, в каких сложных отношениях она была с Руфиной Нифонтовой, красавицей и блестящей театральной актрисой того времени. Между ней и Элиной не было ни дружбы, ни взаимного тяготения, они шли все время «ноздря в ноздрю» в этой бесконечной «скачке».
Однажды Руфина, накануне премьеры с Элиной в главной роли, даже позволила себе поднять тост за ее провал… Но никто не видел, одна я видела, как сестра рыдала, когда Нифонтовой не стало. Элина не могла себе представить, что человек, с которым она пусть и враждовала, но работала бок о бок многие годы, ушел безвозвратно. Сестра тяжело пережила это событие... Театральные «паучьи» дела — они же очень сложные. Артисты, по-моему, сами не понимают, как они друг к другу относятся. Кажется, что враждуют, а на самом деле обожают. И наоборот.
— И все-таки, после «Тихого Дона», после того как она стала примой Малого театра, Элина стала жить лучше?
— Вы же знаете, что такое малогабаритное жилье. Представьте себе прихожую, в которой два человека еще как-нибудь разойдутся, а три уже застрянут. Потолок два с половиной метра, пятиметровая кухня и тому подобное. Появилась у нее эта квартира, когда Элине было уже серьезно за тридцать и она уже была замужем за Николаем Ивановичем Кузьминским. У него было две комнаты в коммунальной квартире, и после свадьбы они жили там какое-то время. Потом Элине дали ту двухкомнатную квартирку. Знаете, за всю жизнь она роскошно никогда не жила. Да и не стремилась, просто не было потребности. Всегда была равнодушна к драгоценностям, бриллиантам. Строга к себе в еде… Вот красивую одежду Элина и по сей день любит. При этом умеет создавать потрясающие наряды порой буквально из ничего.
— Наверное, родители обрадовались, когда Элина вышла замуж. Они ведь так долго этого ждали…
— Вы знаете, я думаю, что они даже не сумели особо обрадоваться, потому что уже перестали ждать. Во всяком случае, я не помню, чтобы по этому поводу происходило некое ликование, как, например, когда у Элины был первый спектакль. Или какое-то волнение, как когда во время учебы в театральном она собиралась замуж за Кирилла Лаврова. Тогда его мама даже пришла знакомиться с нами в Вильнюсе. Она была директором оркестра под руководством Евгения Мравинского. Их коллектив как раз приехал с концертами в Вильнюс. Для меня это было вообще невероятное событие. И маму Кирилла, Ольгу Ивановну, я очень хорошо запомнила, она у нас даже жила. Это старые семейные традиции — знакомиться родителям жениха и невесты. Наша мама вообще восьмерки в воздухе выписывала, чтобы достойно принять гостью. Но из этого потом ничего не вышло, Элина и Кирилл расстались. Хотя остались в добрых отношениях… А когда Элина выходила замуж, она уже была независимым человеком, даже нам могла помочь, если надо. Какие тут могут быть советы? Она сама принимала решение и прожила с мужем 27 лет.
— В артистическом мире ходят легенды об умении Быстрицкой сохранять красоту...
— Главное здесь — ее потрясающая самодисциплина. Каждый день она вставала рано и, прежде чем отправиться в театр на репетицию, делала гимнастику, которую сама для себя разработала. Вообще, у Элины всегда было много своих рецептов красоты. Чего стоит только этот — всю жизнь, будучи мужней женой, подвязывать лицо на ночь бинтами. Я не знаю, откуда она узнала об этом способе, возможно, от старых актрис. А может, кто-то из врачей, хирургов, с которыми она в детстве рядом находилась, мог отметить, что при полной перевязке лица кожа подтягивается. Как бы то ни было, Элине этот способ помогал, и она до недавнего времени его постоянно применяла. Кажется, единственная среди актрис… А еще она всегда осторожна в еде. Даже в праздники. Знаете, я все время сейчас читаю какие-то странные советы, как после праздника вернуться в форму. У Элины простой рецепт: она никогда, ни в какой праздник не выходит из своей формы.
— Знаю, что фильм «Неоконченная повесть» — одна из любимых работ Элины Авраамовны. Они с Бондарчуком так сыграли любовь, что поговаривали об их романе…
— Я навещала сестру на этих съемках в Ленинграде. Отношения между Бондарчуком и Элиной на самом деле не сложились. Какой там роман, простое общение давалось с трудом. До этого фильма они оба снимались в картине «Тарас Шевченко», где Элина была в массовке. И Сергей ее чем-то обидел, сестра никогда не соглашалась сказать чем. Контакта между ними никакого не было действительно. Режиссер Фридрих Эрмлер нашел выход — в особо ответственных сценах их снимали врозь. Вместо Бондарчука стоял сам Эрмлер, тогда Элина могла играть.
— Мне почему-то кажется, что Элина Авраамовна тяжело прощает людей. Или долго не может забыть, если кто-то сделал ей больно...
— Вы знаете, она не сразу прощает. Ей нужно внутренне, для себя, обосновать это прощение, найти причины. И, тем не менее, Элина легко забывает обиду. Допустим, меня можно обмануть, но только один раз, и на этом все кончается. А ее, к сожалению, один и тот же человек может обманывать сколько хочет. Она легковерна и доверчива. Это качество, необходимое в ее профессии. Она, как ребенок, искренне верит всему, что ей предъявляют. Очень легко стать ее другом, похвали — и ты уже хороший человек…
— Много лет прошло, сменилось несколько поколений актеров, режиссеров, а фильм «Тихий Дон» и роль, которую сыграла Быстрицкая, до сих пор помнят. Мог ли кто-то другой так сыграть Аксинью?
— Думаю, нет. Это мнение многих людей. До сих пор много говорят о том, что эту роль очень хотела сыграть Мордюкова. Но это был бы уже другой фильм. Отбор из десятков актрис, который честно прошла Элина, длился два месяца. Она многим пожертвовала ради этой роли. Ушла из Пушкинского театра, отказалась от нескольких ролей в кино. Набрала пятнадцать килограммов! Но главное не это. А то, что сам Шолохов, увидев ее пробы, сказал: «Да вот же она, Аксинья!» И был прав.
Статьи по теме:
Свежие комментарии