Иногда надо выплывать из своего аквариума в открытое море. Возвращаешься обновленной и еще более...
Иногда надо выплывать из своего аквариума в открытое море. Возвращаешься обновленной и еще более влюбленной в родной дом.
— В театре вы, Саша, — безусловная звезда, увенчанная практически всеми российскими премиями, а с кино, на мой взгляд, роман у вас долго не складывался.
Прорыв случился после выхода сериала «Пингвины моей мамы», за работу в котором получили «Золотого орла»?— Не могу уж совсем жаловаться: снималась я достаточно много, у разных режиссеров, а режиссер — главная фигура и в кино, и в театре. Наташа Мещанинова — не просто профессионал, снимающий некий продукт, каждый раз — это ее авторское высказывание, очень личное, талантливое, ни на какое другое не похожее. Отсюда, наверное, такая высокая оценка зрителей и профессионалов. Я очень благодарна за то, что Наташа меня увидела и доверила эту работу.
— Ваши дети видели «Пингвинов»?
— Старшая дочка посмотрела. У нее очень свой, специфический взгляд на искусство, ей, например, нравятся вещи, которые мне кажутся странноватыми. Но она человек юный, только начинает разбираться в искусстве. И мои дети — не «настоящие» зрители. Они видят на экране маму. Это совсем другое.
У самой такая же ситуация. Я, например, могу смотреть фильмы папы только по прошествии времени, иногда довольно большого, потому что очень волнуюсь за него. Когда выходит премьера, перестаю соображать что-либо, потому что воспринимаю это как нечто свое, родное, папино. Слава богу, есть возможность пересмотреть кино в любой момент.
Тогда уже я могу воспринимать его спокойно и адекватно, просто как зритель, и звоню папе, и поздравляю с премьерой спустя несколько лет. Он прекрасно понимает, что это за механизм, когда так волнуешься за близкого человека, поскольку так же боится смотреть мои фильмы или спектакли.«Ненастье» посмотрела сразу после выхода, в коматозном состоянии. А потом спустя два года, на съемках, где большая часть времени проходила в ожидании. Надо было бесконечно сидеть и сидеть в гримвагене. Однажды, уже не помню почему, включила это кино и не смогла оторваться. Придя домой после смены, продолжила смотреть, и ночью, до конца. Утром позвонила папе, сказала, что мне очень понравился фильм. И конечно, бывшему мужу Александру Голубеву под большим впечатлением от его работы.
— Отец ваш человек публичный, а вот о маме Галине Надирли известно крайне мало. Между тем она ведь тоже актриса, и вы на нее очень похожи — по крайней мере внешне.
— Я похожа и на папу, и на маму. Характер, наверное, у меня больше папин. Мама мягче.
— Она наполовину азербайджанка. А вы чувствуете в себе восточную кровь?
— Наверное да. Мой дедушка азербайджанский очень много занимался мною. Я слышала его язык, он меня немножко учил. Сам всю жизнь прожил в Москве, но говорил по-русски с сильным акцентом. Это забавно звучало. Дедушка читал мне азербайджанскую поэзию, пел народные песни. Мы с ним играли в нарды исключительно на азербайджанском языке, я могла не произнести ни единого русского слова. И еще восточная музыка мне нравится...
— А еда?
— Конечно! К нам часто приезжали многочисленные азербайджанские родственники и готовили блюда национальной кухни. Дома до сих пор сохранилась специальная палка — охло, с помощью которой раскатывают тесто. Моя русская бабушка всю жизнь старалась стряпать еду, которую любил дедушка. Долму хорошо делала, пити, но раскатывать тесто настолько тонко так и не научилась. Зато когда приезжала сестра деда, тетя Халида, все начинали готовить кутабы. Она накатывала тесто, дед делал мясо с зеленью и гранатом, бабушка помогала...
— Ваши родители учились на одном курсе Щукинского училища. Оба актеры. Папа работал в театре, позже стал режиссером. А как сложилась актерская судьба мамы?
— На самом деле они оба работали по профессии. Но надо понимать, какое непростое тогда было время. Насколько знаю, папа буквально запрыгнул в последний вагон, попав в Театр миниатюр Аркадия Исааковича Райкина. Но пришлось уехать из Москвы. Театр базировался в Ленинграде. И папа при всей престижности такой работы — у самого Райкина — как артист оказался в не самом выгодном положении, играя третьего гриба в пятом ряду, как у нас шутят.
Мама работала с режиссером Александром Поламишевым, организовавшим свой «Театр-88» — без помещения, независимый. Он просуществовал лет десять. У них была интересная история. Поламишев подружился с немецким режиссером Хайнцем Шляге, тоже создавшим независимую труппу, они вместе репетировали и выпускали спектакли. Мама ездила на гастроли в Германию. То есть была интересная театральная жизнь.
Позже из «Театра-88» вырос ансамбль «Обереги». У Поламишева был спектакль «Отец Арсений» с Владимиром Заманским, в котором актрисы пели православные молитвы. Они занимались с Дмитрием Покровским аутентичным русским народным пением и так погрузились в этот мир, что уже не смогли с ним расстаться. Возник ансамбль, существующий до сих пор.
Во время президентских выборов 1996 года, когда многие артисты поддержали Ельцина, «Обереги» тоже отправились в тур. Ехали на заработки, никто не предполагал, что завяжутся какие-то невероятные дружбы, что это будет период невероятного счастья и взлета.
— Мама взяла вас с собой?
— В тур — нет. Но я была такая дочь полка, все песни знала наизусть, второй и первый голос. И как только доросла до русского сарафана, в котором работали «Обереги», стала иногда с ними петь. До сих пор, когда вместе собираемся за столом, пою.
— Вы ведь снимались вдвоем — в детективном сериале «Нераскрытый талант»?
— Да, режиссер долго не мог найти актрису на роль моей экранной матери, похожую на меня, пока мы не вспомнили, что моя мама — актриса. Мне очень понравилось работать с мамой, и ее, кажется, это как-то встряхнуло, что ли, взбодрило. Когда снималась во втором и третьем сезонах, меня сопровождала целая «бригада». Тогда только родила сына Володю и поехала уже с ребенком, няней и мамой. Таким табором. Съемки проходили в Белоруссии.
— А кто вами в основном занимался в детстве?
— Многие. Сейчас уже понимаю, что во мне много чего понапихано от разных людей. Это не монопольное влияние кого-то одного-единственного. И то, что вокруг была богатейшая палитра ярких личностей, очень обогатило. Мама и мамино окружение — один мир. Тот же ансамбль «Обереги» — еще один. Папины друзья, его окружение, театр «Сатирикон» — еще одна вселенная. Тоже родные люди. И конечно, бабушки и дедушки, которые очень много мной занимались, мои дяди, брат папин и брат мамин, которые очень меня любят. А позже к ним прибавились замечательные педагоги в Школе-студии МХАТ. Я супербогатая!
Однажды ездила с папой в круиз. «Сатирикон» плавал на корабле по Средиземному морю. Это была сказка! Я увидела Турцию, Италию, Испанию... Новый год мы встречали в Пальме-де-Майорке. Мне было одиннадцать. Пятилетнюю Дашу родители не взяли, посчитали слишком маленькой. И по-моему, она до сих пор немного обижается.
— Вы общались в детстве? Не было какого-то антагонизма, ревности?
— Общались. Но я понимаю, даже глядя на своих детей, что старшая сестра — это не очень здорово для младших. Какой-то вечный пример, которому хочешь не хочешь нужно соответствовать.
— А любят-то всегда младшеньких! Жалеют...
— Все-таки мы не жили вместе. Даша — ребенок папы от второго брака. Хотя я много времени проводила с ним, его женой Ликой и своей сестрой. Меня никто не исключал из их жизни, я была полноправным членом семьи. Между нами не было какой-то состязательности и конкуренции. А так, мы дрались как все. И ездили в большие поездки вчетвером.
— Слышала, вы были трудным подростком. Или это сильно преувеличено? Да и кто им не был?
— Не скажите, некоторых это минует. Вот Аня у меня в свои шестнадцать, во всяком случае пока, не доставляет каких-то проблем.
— А первая любовь, от которой сносит крышу, у нее уже была?
— Нет.
— Тогда все еще впереди.
— Ну и что? Любовь и любовь. Я бы, наверное, даже хотела, чтобы у нее снесло крышу. Все время жить с крышей скучно. Объект любви, правда, может быть не очень. Но ничего, все родители это как-то преодолевают, и я преодолею. Спорить, что-то доказывать бессмысленно. Значит — улыбаемся и машем! Другого варианта нет. Мой переходный возраст родители пережили, и ничего.
— Так что вы творили в юности? Убегали из дома? Пили и курили?
— Много чего, но главное не это. А то, что я ужасно скучала в школе. Понимала абсолютную бессмысленность своего существования. Друзья были, но я чувствовала, что живу как-то не так, существую будто в какой-то матрице. Зато как только поступила в театральный, все встало на место. Мне было смешно, интересно, трудно — но КАК-ТО.
— До этого не занимались творчеством?
— Ну почему? Рисовала, занималась классическим танцем какое-то время, пела в «Оберегах». В школе была замечательная учительница Светлана Алексеевна, которая с нами постоянно ставила спектакли. Я участвовала.
Позже поняла, что выбор должна всегда делать сама. Готова брать на себя ответственность, но в жизни все должно быть по-моему. А детство — такой период, в который ты не решаешь ничего. Разве что самую малость — поесть капусты или морковки. Такой примерно выбор.
— Доходило до серьезных конфликтов?
— Да нет, просто было понятно, что человек катится по наклонной. Родителей это беспокоило. Что делать-то? Из одной школы меня выгнали. Попала в такую, где учились все выгнанные и где мы вообще ничего не делали, только пили пиво и курили. И все.
— Вопрос выбора профессии не возникал?
— Он возник в шестнадцать лет, резко. Я была в одиннадцатом классе, а в дневнике — два, два, три, два.
Есть две версии моего «перерождения». Первая: это папа понял, что ребенка надо отправить к его маме, моей бабушке, на перевоспитание. И вторая версия — моя.
У меня вообще очень хорошая интуиция, она срабатывает быстрее, чем разум. Так вот, в какой-то момент я почувствовала, что происходит нечто такое, чего не должно происходить, и захотела вырваться. Выйти за рамки, причем неважно куда, но сделать шаг в сторону, изменить ситуацию. И попросила маму с папой, чтобы разрешили уехать к бабушке и там окончить одиннадцатый класс. В моей версии папа был очень удивлен. Папа рассказывает, что это он решил. Я допускаю такое. Память наша избирательна, зачастую мы редактируем события спустя годы, додумываем, придумываем. И я не хочу утверждать что-либо. Могло быть и так и эдак.
Помню разговор с папой: «Ты понимаешь, что это серьезно? Ты не можешь на один день приехать к бабушке, а потом уехать. Будешь сидеть там год!»
— А там — это где?
— В Бирюлево.
— Ну, не так уж далеко.
— Но все равно — надо уехать из дома, поменять школу и жить по другим правилам.
А бабушка не такая мягкая, как моя мама, и даже не такая, как папа, — жестче.
— Она была готова принять внучку?
— Бабушка понимала ситуацию. Вопроса не стояло: внучку надо спасать. К тому же это был тяжелый период, умер ее муж, мой дед. А у них была настоящая любовь. И для нее мой переезд стал в каком-то смысле спасением.
Полгода мы очень ссорились, а потом невероятно подружились. У меня тогда случилась первая любовь, сумасшедшая как водится, непонятно с кем, но сердце на разрыв, конец света. И бабушка проявила такое понимание. Сочувствие. Так поддержала! Не формально, по-настоящему. Мы стали друзьями навсегда. До сих пор она ближайший мой человек. Как будто пятидесяти лет разницы между нами не существует.
Бабушка преподавала русский язык и литературу в школе, где я училась. А у меня были одни тройки, по русскому в том числе, и она очень переживала. Однажды писали дома изложение. Бабушка прочитала: «Все неправильно. Давай сейчас сама напишу, а ты перепишешь. Чтобы уж точно пятерка была». Все сделали, проверили — идеально. Но я получила пять за грамотность и три за содержание! Тут у бабушки возник вопрос: как такое возможно? И она поняла, что с моими оценками не все чисто. Учительница явно необъективна. Потом мы добивали ее уже вдвоем, чтобы ставила хорошие оценки.
— А кому принадлежала идея поступать в театральный?
— Маме конечно. Папа призывал подумать хорошенько и даже отговаривал. Считал такое решение ошибкой. Пока мы думали, бабушка позвонила папиному близкому другу Павлу Любимцеву, заведующему кафедрой мастерства актера в Щукинском: «Паша, к тебе приедет Саша, послушай ее, пожалуйста». Я приехала, прочитала свою программу. Павел Евгеньевич накидал замечаний, предложил какие-то произведения, и я уже пошла поступать.
Поступала как все — в разные вузы. Везде слетела, кроме Щукинского и Школы-студии. Надо было выбирать, чтобы подать документы на конкурс, и я немного неожиданно для всех — у нас все родственники и друзья щукинцы, я одна «отщепенка» — выбрала Школу-студию МХАТ. Поняла, что хочу туда.
— Фамилия Урсуляк помогала? Или мешала?
— Вообще — хорошая фамилия. Но по-настоящему известной она стала уже позже, после «Ликвидации». Когда уже ею можно было бы пользоваться. Понятно, что папу знали в профессиональных кругах, но не до такой степени, чтобы передо мной все двери открывались.
Вообще, если посчитать, в какое количество мест я не попала и куда меня взяли, то в процентном соотношении это семьдесят к тридцати. Даже когда очень хотелось куда-то и я старалась как могла, чтобы попасть, никого не волновала моя фамилия.
— Часто слышу от ваших коллег, что в актерской профессии активничать бессмысленно. Если продюсер и режиссер тебя «не видят», ничего не получится, сколько ни старайся.
— Не уверена. Под лежачий камень вода не течет. Все-таки актерская жизнь — бег на длинную дистанцию или шахматная партия. Бывают разные периоды. Сегодня тебя «не видят», а завтра ты нарасхват. Лично я не могу бездействовать, так уж устроена.
— Вам повезло: окончание вуза совпало со сменой руководства в Театре Пушкина и новый худрук — ваш мастер Роман Козак — взял к себе нескольких учеников. Вас в том числе.
— Взял шесть человек. Вообще, это нормально — когда приходит новый худрук, он приводит своих учеников. Козак меня очень любил.
— Как вас приняли старожилы? Обычно начинается брожение и недовольство.
— Даже тогда мне показалось удивительным, с какой радостью нас встретили, с какими «пирогами». Почему-то все так радовались, что мы пришли и будем играть главные роли! Но это особенный театр. И сейчас, когда приходят молодые, я понимаю, что мы можем их только приветствовать, потому что НАС так приветствовали! Это традиция здесь.
— Сейчас принято говорить, что театр — просто место работы. Театр-дом — пережиток прошлого. А ваш худрук Евгений Писарев мне рассказывал: «У нас — настоящий дом, мы собираемся и общаемся не только по работе, можем куда-то поехать вместе».
— Да, хотите — верьте, хотите — нет, это сквозит во всем. Понятно, что кто-то работает всю жизнь, а кто-то не задерживается и уходит, но преданная команда остается.
— И вы, между прочим, в театре уже двадцать лет...
— В 2003-м я была официально зачислена в труппу, а играть начала в 2002-м. Фактически я тут двадцать лет.
— Чем еще отличается Театр Пушкина?
— Во-первых, здесь хорошие актеры, а во-вторых, прекрасная атмосфера. Будете смеяться, но черт побери, это важно! У нас никогда не было золотых гор, суперсубсидий, невероятных спонсоров, нас не поддерживают на федеральном уровне. Мы достаточно скромно живем, но в нашей простоте и скромности держим свою марку, имеем свое лицо, к нам приходят прекрасные режиссеры, выпускающие замечательные спектакли. И мы развиваемся.
— Вы пример того, как актриса может много работать в родном доме и при этом не менее плодотворно сниматься и играть на других площадках.
— Здесь надо сказать большое спасибо нашему худруку. Евгений Александрович Писарев — пример современного художественного руководителя. С одной стороны, его отличают домовитость и бережное отношение к традициям дома, а с другой — полное отсутствие авторитарных замашек: не пущу, только здесь будешь играть!
Мне кажется, он очень точно понимает, что артисты не из дома уходят и что-то уносят, а наоборот возвращаются в родные стены и приносят что-то новое и интересное. Когда кто-то снимается в кино или играет на другой площадке, он получает новые навыки и новый опыт. Все в дом, все в семью! Если следовать этому принципу, все происходит спокойно. Единственным камнем преткновения может стать репертуар. Он должен стоять на первом месте, чтобы не театр просил у всех какие-то числа и не знал, как обойтись без накладок, а у театра брали какие-то дни.
Меня вот сейчас один известный режиссер позвал репетировать в Театре Наций мюзикл «Кабаре». И что мне оставалось? Только соглашаться. Он спросил:
— Ну что, Саша, отпустит ли тебя твой художественный руководитель?
— Я с ним поговорю. Буду просить.
— Знаю, как зовут того и «другого» — Евгений Писарев! Бросил давеча на бегу: «Да, начинаю репетировать, но по условиям контракта никаких подробностей поведать не могу!» Вам повезло, не во всех театрах так благостно относятся к походам артистов «на сторону»!
— Где бы ни работала, всегда помню, за какую «команду» играю. Для меня Театр Пушкина в приоритете. Но иногда надо выплывать из своего аквариума в открытое море. Возвращаешься обновленной и еще более влюбленной в родной дом.
— А как относятся к приглашенным звездам в других театрах?
— Не знаю. Я не так много играю где-то еще. Вот недавно выпустила спектакль «Прыг-скок, обвалился потолок» в Театре Наций. Но он задуман как театр без труппы, со свободной площадкой. Там нет крепостного права, все приглашенные. Еще играю в театре «Практика», но там тоже нет постоянной труппы.
— В какую сторону, как вам кажется, движется современный театр? Свободного пространства, в котором собираются люди под конкретные проекты? Или репертуарного театра, которому многие предрекают погибель?
— Думаю, что та модель, которую предложил Евгений Витальевич Миронов, — очень неплохая схема, она успешно работает. Но и театр-дом имеет право на существование. Что-то есть в нем особенное, особенные ресурсы какие-то. Даже если убрать всю романтику, все эмоции, останется ощущение команды, которое мы особенно прочувствовали в ковидные времена. Вводы были каждый день. Спустился артист в буфет — хватают за рукав: «Стой, нужна срочная замена!» Такая мобилизация и взаимовыручка возможны только в театре-доме. А какие у нас капустники! Околотеатральная жизнь! А буфет наш вы видели? Он весь завешан детскими фотографиями артистов и работников театра.
Наша жизнь наполнена ощущением преемственности поколений и своего места в этой цепочке. Традиция — очень ценная вещь. И русский театр в своем традиционном виде, думаю, еще поживет. Слишком давняя история, так просто ее не искоренить.
— Приход таких людей, как Юрий Бутусов, не взрывает тихое и спокойное семейное существование, не ломает семейные традиции?
— Взрывает. Но опять же — все дело в том, как относиться к этим взрывам. Наш худрук, слава богу, понимает, что любое движение — это развитие. А стагнация опасна.
— Как работается с Бутусовым?
— Прекрасно, упоительно.
— Говорят, у него парадоксальный этюдный метод, он ставит один спектакль, а получается совсем другой.
— Юрий Николаевич просто очень честно относится к выбору материала. И поэтому когда он знакомится с артистами, когда читает новости, наблюдает смену сезонов на улице, когда у него в душе происходит что-то свое, понимает, что хочет поставить совершенно другой спектакль. И не стесняется об этом сообщить и поменять название на то, которое нужно в данный момент.
Иногда смена пьесы происходит на этапе читки, иногда — на этапе встреч. Перед тем как сделать «Барабаны в ночи», мы почти поставили пьесу Ивана Вырыпаева «Иллюзии». Потом начали работать над «Оптимистической трагедией». На треть размяли материал и поняли, что нужно что-то другое.
Это произошло после одной репетиции. До этого пробовали и так и сяк, и было видно по реакции Юрия Николаевича, что не складывается у него. Уж очень грустный сидел. В такой ситуации хочется совершить некий поступок, говорящий о том, что ты веришь режиссеру, можешь его поразить и готов на подвиги. И чтобы его взбодрить, мы придумали необычный этюд.
Это была сцена атаки: матросы бегут, а комиссар их останавливает, кричит «Нет!» Все происходило без слов. Мы включили вальс, разделись, стали поливать друг друга соком, похожим на кровь, и забрасывать землей. Перед этим запаслись томатным соком и несколькими мешками садового грунта. Развесили полиэтилен по Большому репетиционному залу, чтобы не испортить стены и пол. И показали сие Бутусову. Действо длилось минут пятнадцать. Мы все были голыми и грязными.
Наконец Юрий Николаевич нас остановил, сказав: «Помойтесь, пожалуйста». Мы такого не ожидали. Думали, что он будет поражен, благодарен за творческий порыв.
Чтобы помыться в гримерках, пришлось пройти через весь театр. Те, кто лицезрел нас в столь диком виде, были поражены. Знали, что с Бутусовым репетировали, но не до такой же степени! Потом Юрий Николаевич читал нам пьесы и остановился на «Барабанах в ночи». В сентябре после перерыва на лето мы вышли на работу и за два месяца сделали спектакль.
— Этот путь надо было пройти?
— Да. Но не все имеют возможность так живо подойти к выбору материала.
— Мне рассказывали в другом театре, что зрители с Бутусова уходят, к концу обычно остается ползала, правда эти ползала устраивают овацию.
— «Добрый человек из Сезуана» уже десять лет идет у нас с битковым аншлагом. А как спектакли Бутусова любит молодежь! Ведь это самое главное. Вот вчера моя дочь с подружкой ходили на постановку Юрия Николаевича в РАМТе, на «Сына». Обрыдались обе, были ошеломлены. Я удивлялась: «Что они там поняли в шестнадцать лет?» Но они понимают его!
Чем вообще хорош театр? Он разный. А у нас в Москве — невероятно разнообразный. Как будто пятьдесят разных планет, и на всех можно побывать. Это же прекрасно!
— А с Богомоловым вы работали?
— Работала. Это совсем другое, но тоже прекрасное. Мне очень понравилось, как Костя работает. Это другая вселенная, другой театр. Марина Брусникина — еще одна. Писарев — еще. И для меня невероятная радость, что можно каждый раз превращаться в абсолютно другое существо. Потому что ты в другом мире, где другая гравитация и другое чувство правды. Разность того, что делаешь на репетициях и на сцене, — большое счастье. Когда репетируешь с талантливым режиссером, то видишь, какие все разные. Я не перестаю этому удивляться.
— Тем не менее многие актеры уходят из театра, предпочитая ему кино.
— В кино люди собираются на достаточно короткое время и разбегаются по окончании проекта. Театр предполагает долгосрочные отношения. Кому-то они подходят, кому-то нет. Иногда отношения исчерпываются.
— В Москве было уже несколько громких скандалов, когда в прославленный театр назначали худруком известного и талантливого режиссера, творчеством которого прежде все восторгались, а труппа его не принимала, пыталась выжить.
— Это взаимоотношения людей. Что вы мне можете дать, что я вам. Если все пропорционально, никто не уходит. А если пропорции нарушаются, происходит конфликт. И в этом мире все относительно. Разве можно найти идеального худрука? Для кого-то он ужасный, для кого-то прекрасный.
— В кино вы достаточно долго играли небольшие роли, но не отказывались от съемок, как некоторые звезды театра.
— Ну, во-первых, я могу работать в кино. Но в силу своей данности получала определенные предложения. Грубо говоря, когда мы ищем на роль молоденькую девушку, она должна быть романтической красавицей. Не скажу, что я последний крокодил, но поскольку у меня нет амплуа романтической красавицы, и внутри его нет, то я на такие роли не подхожу. Так часто оказывалось. С возрастом ситуация стала меняться, почувствовала, что карты стали приходить.
У всех артистов разный возраст «созревания». Особенно у мужчин. Макс Лагашкин — потрясающий пример. Он буквально долбился во все двери, очень упорный человек, прекрасный артист и отличный парень. Но не было на него ролей. А сейчас пошли косяком. Где Лагашкин? А везде. Попроси у него один день — у него нет ни дня.
— Значит, все дело в упорстве и терпении?
— Когда молод, конечно, хочется всего и сразу. Но если долго мучиться, что-нибудь получится. Плюнуть и бросить можно всегда. Но тогда — все. Упустить очень легко, что бы то ни было.
— То есть главное не выпадать из процесса?
— Это да. Иначе откуда оно к тебе приплывет? Если ты здесь, удача заглянет. А если куда-то ушла за горизонт, улеглась под пальмой, где тебя искать? И захочется ли? Тебя уже нет. Уже и не вспомнят. Мне сейчас стали приходить роли, где есть элемент трагикомедии. Я вообще характерная, комедийная и острая. А в молодости во мне пытались разглядеть героиню. Ну красивая. Но есть и красивее. И лиричности маловато. Мне всегда это не давалось.
— Комедий у нас мало.
— Но они есть. Я всегда удивляюсь, когда вижу в кино абсолютный серьез — ну как же это совсем без юмора? В жизни все перемешано. И я с возрастом становлюсь все смешнее и смешнее.
— При этом играете серьезных и сильных женщин — следователей, оперов, адвокатов...
— Но всегда стараюсь оживить своих персонажей, сделать самоироничными и парадоксальными.
— Папа нигде вас не снимал, кроме «Ненастья»? Может, пробовал куда-то еще?
— Нет. Это же очень сложно — работать со своими.
— Однажды рассказывали в какой-то передаче, как на съемках «Ненастья» он просил гримеров: «Не красьте ее! Не красьте! Пусть будет страшная!»
— Я, кстати, не боюсь выглядеть страшной, ненакрашенной. Не в этом дело. Но если я папин фильм не могу смотреть по-человечески, а он спектакль со мной не может посмотреть спокойно, какие совместные съемки?
— Так сильно нервничает?
— Папа приходит в театр очень напряженным, не знает, как сесть, как посмотреть на сцену, ужасно волнуется. И я, зная, что он в зале, тоже испытываю стресс. У режиссера и актрисы совершенно другие взаимоотношения, они должны легко общаться и работать на площадке. А тут и у него ступор, и у меня!
— Сколько у вас сейчас проектов в работе?
— Сериал «Стрим», в котором я снимаюсь. И на подходе «Кабаре» в Театре Наций. Репетирую Салли Боулз и еще учу музыкальный материал. Мы же ставим мюзикл. Там же петь надо.
— У вас ведь есть определенная вокальная подготовка.
— Не такая, как следует. Были проблемы еще в «Чикаго»... Понимаете, для драматической актрисы я хорошо пою, а для артистки мюзикла — не очень.
— А чего не хватает? Дыхания?
— Да всего. Умения, голоса нет такого. Поэтому приходится заниматься. А это требует времени и серьезных усилий. Для Евгения Александровича Писарева было важно, чтобы в «Кабаре» играли драматические актеры, пусть даже не идеально владеющие голосом. Не знаю, что получится, очень волнуюсь. Но буду пытаться!
— Многих зрителей поразил спектакль «Прыг-скок, обвалился потолок», где вы играете одиннадцатилетнюю девочку. Как вы вживались в этот образ?
— На самом деле здорово, что возникает такой вопрос. Значит, достигнут нужный эффект. Как вживалась? Вообще никак. У меня нет никаких приспособлений, выхожу как есть, разговариваю взрослым женским голосом. Мы так решили с режиссером Мариной Брусникиной. Поняли, что нужно идти от противного. Обычно все работает наоборот. В роли девочки надо играть взрослого человека. Тогда становишься ребенком. Его даже не надо из себя вынимать, он есть в каждом из нас. Честно говоря, это моветон в актерском деле — изображать девочку. Но такая опасность была.
В театре всегда есть доля условности. В кино мне, слава богу, одиннадцатилетних не предлагают. Это другой жанр. А в театре можно все! Этим он и прекрасен.
— Вас манят комедия и характерность? В кино именно этого не хватает?
— Будучи человеком с юмором, я не могу долго...
— ...изображать следователя?
— Нет, могу, но это должен быть инспектор Коломбо какой-то, в нем должен быть юмор.
— Как же вы играли адвоката в сериале «Хорошая жена»? Там же все всерьез?
— Всерьез. Ну, как-то играла.
— Интересный проект. Странно, почему его так холодно приняли.
— Думаю, просто слишком сказочная история. Наша судебная система не похожа на американскую. Мне очень дорога эта роль. Я работала в прекрасной команде и с удовольствием вспоминаю то время.
— Вопрос банальный, но все же. Как совмещаете работу многодетной мамой и артисткой?
— Вообще, конечно, с трудом. Мне кажется, я могла бы быть результативнее в роли мамы и намного результативнее в роли актрисы.
— Это ощущение появилось после рождения третьего ребенка?
— Так было всегда. Хотя количество, конечно, имеет значение. Каждому ребенку нужно уделить время и внимание и все проблемы решить.
— Четвертого родите, и все наладится!
— Нет. Отказываюсь.
— Времени не хватает?
— На себя — просто катастрофически! Элементарно ничего не могу себе позволить.
— Что именно? Подстричься, покраситься?
— Это кое-как успеваю между делом. Нет, я говорю о том, что невозможно почитать книгу, спокойно подумать о чем-то.
— А нельзя сказать: отстаньте хоть на полчаса?
— Какое «отстаньте»? Завела детей — воспитывай. Надо было раньше думать. Но для какого-то внутреннего творческого процесса, как ни пафосно прозвучит, времени не хватает. Для осмысления того, что происходит.
— Не зря в старое время артисткам не полагалось иметь семью, детей. Они должны были служить исключительно Мельпомене!
— Да. Но это часть жизни женщины, и она обогащает меня как актрису. Такое количество ситуаций, эмоций, сопереживания проблемам других людей — это бесценный опыт.
Сейчас стала везде играть сумасшедших многодетных. В сериале «Стрим» я опять мама. Недавно снялась в пилоте другого сериала, в котором у моей героини тоже трое детей. Я везде мама с признаками безумия.
— Раз получили «Золотого орла» за такую роль, значит, теперь все время будете ее играть.
— Нет, это с премией не связано. Возможно, я просто сама такая.
— Это диагноз? Шучу.
— У нас очень эмоциональная семья. Многодетная и не может быть другой. Народу много, и каждый хочет чего-то своего. Жизнь слишком разнообразна.
— С кем больше проблем — со старшими или с младшим?
— Дело не в проблемах. Кутерьмы много со средней дочерью Настей. Ей тринадцать. С шестнадцатилетней Аней у нас абсолютная дружба и гармония. Младший Володя просто маленький. Веселый, непоседливый. У него пропеллер в одном месте. Зато такая радость с ним общаться!
— Чем они занимаются?
— Старшая дочь осилила музыкальную школу в прошлом году. Сидела за роялем часами, что стоило моей маме некоторого количества седых волос. При этом у Ани синий пояс по кудо. Это тайский бокс. Я безмерно ею восхищаюсь и радуюсь. И спокойна за Аню. С ней лучше не встречаться в темной подворотне.
Средняя дочка по росту выше всех у нас в семье. В тринадцать лет уже метр семьдесят. Скорее всего, это не предел, Настя еще подрастет. Она занимается хип-хопом, увлекается фотографией, модой, красотой. Аня другая, гораздо серьезнее. Внешне Настя на меня похожа, а Аня — на своего папу.
Маленький похож на обоих родителей и при этом неожиданно очень похож на моего папу, своего дедушку. Как-то смотрела папины детские фотографии и поразилась — вылитый Володя. Он очень обстоятельный, умненький, любит книги. У него хорошие мозги.
— Дед, наверное, души не чает в единственном внуке?
— Папа мой, конечно, очень трепетный дед, но на расстоянии. Не очень приспособленный к детским играм. А вот с Аней они все прошлое лето провели вместе. Дочь у него работала на съемках фильма «Праведник» в режиссерской группе ассистентом. Ездила с дедом в экспедицию. Давно мечтала поработать на съемках, и папа мой этого хотел. Он видит, что Аня интересуется кино. И если есть возможность посмотреть, как это происходит, почему бы и нет?
— А папа Ани берет ее с собой на съемки?
— Девочки приходят к нему на площадку. Но у Саши сейчас очень много работы. Он в основном на съемках и в постоянных перелетах. Это не самая удачная ситуация. А так, конечно, Аня с Настей приходят к папе и он проводит с ними много времени. Саша — очень нежный папа.
— Это правда, что со своим вторым мужем Андреем Розендентом вы познакомились в Театре Пушкина?
— Да, вот в этом самом! А вы говорите, что репертуарный театр умер! Мы тогда начали репетировать «Доброго человека из Сезуана». Андрюша случайно зашел. Он прилетел из Германии, где тогда учился в Кельнской консерватории. Собирался переезжать в Москву и решил посмотреть, что здесь происходит. Андрюшин приятель, который был нашим музыкальным руководителем, позвал его в гости: «Приходи, тут прикольно! Такой спектакль ставим! И скрипку бери». Он и пришел. Мы познакомились, Андрей уехал в Германию, а когда вернулся, нам понадобилась скрипка для оркестра, и все... Он у нас в спектакле играет до сих пор.
— Андрей ведь был музыкальным вундеркиндом в юности и сыграл в фильме Владимира Машкова «Папа»?
— Да. Съемки случились еще до его отъезда в Германию. Поскольку Андрей был подопечным Фонда Спивакова, то когда Машков обратился к Владимиру Теодоровичу в поисках юного скрипача, тот посоветовал посмотреть одного мальчика. Андрей прошел пробы, что-то сыграл и очень понравился.
Помню, как смотрела в кинотеатре этот фильм когда-то. Кстати, я туда пробовалась на ту роль, что сыграла Ольга Красько, и не прошла. Увидев Андрюшу на экране, подумала: «Какой замечательный мальчик! Просто чудо!»
— Прошли годы...
— Да-да. И мы встретились. Для Андрея Владимир Львович Машков — особенный человек. В детстве встреча и работа с ним стали потрясением. В Германии Андрюша смотрел все фильмы с Машковым. «Ликвидация» была любимым, он всех друзей приглашал в гости на просмотр. Вообще, мы нашли много совпадений, пересечений, общих знакомых.
— Сколько лет вы уже вместе?
— Почти десять. Как быстро летит время...
— В фотосессии для нашего журнала вы снялись в нарядах в стиле семидесятых годов. Вам нравится эта эпоха?
— Очень. И такая мода мне идет. Она яркая, эксцентричная. В моем духе. Никогда не играла в фильмах или спектаклях об этом времени, а оно мне интересно. Особенно важно то, что это молодость моих родителей. Для осмысления важно.
— Часто ли вы собираетесь большой темпераментной семьей? Ездите ли вместе отдыхать?
— В последнее время с отдыхом у нас не очень получается, все работают как сумасшедшие. Муж помимо музыки занят и другими делами. Но он прежде всего великолепный музыкант. Впрочем, верю, что сложности эти временные. На пенсии отдохнем уж точно.
Как-то выдалась пауза в работе, и домашние от меня просто опупели. Я была невыносима. Поэтому никто из близких не уговаривает посидеть дома. Чур-чур-чур! Все очень любят, когда я с семьей, когда готовлю, когда мы куда-то едем вместе, но это должно быть дозированно.
— Вы такая вредная? Въедливая?
— Нет, просто жутко страдаю без работы. И когда я в таком состоянии, жить со мной трудно.
— Чего вам не хватает — кроме времени?
— Хочу каких-то хороших ролей в кино. Очень хочу, чтобы Юрий Николаевич Бутусов еще что-нибудь у нас поставил. Что именно, выяснится в процессе. Главное, чтобы желание появилось.
— Как у Бутусова вообще хватает сил и времени? Он же еще главный режиссер Театра Вахтангова. И ставит не только у вас.
— Ну вы же часто общаетесь с людьми интересными, творческими и занятыми, знаете — все как бобики на таратайке. Баланса между работой и отдыхом достичь очень трудно. Либо густо, либо пусто. И мне жизнь пока такой возможности не предлагает. Но думаю, она будет.
— Мало кто знает про ваш «нераскрытый талант» — пародировать!
— Я обезьяна, да. Это используется на капустниках в театре. Почему-то не зовут в такие передачи, как «Один в один», «Точь-в-точь».
— А вы пошлите заявку через наш журнал!
— Позовите меня в «Точь-в-точь»! Единственное, что там уже все персонажи закончились, всех спародировали и пошли по второму и третьему кругу.
— Вы ведь еще и преподаете?
— Да, на режиссерском факультете ГИТИСа в мастерской Юрия Николаевича Бутусова.
— Видимо, не зря слывете его любимой артисткой...
— Агриппина Владимировна Стеклова тоже может претендовать на это звание. Нет, но вообще это очень личностная и человеческая история. Для Юрия Николаевича важно, где и с кем что-то делать. А для меня большая честь с ним работать. Я педагог на его курсе, уже втором. Мне очень интересно. Я же пришла не учить, а учиться. Молодое поколение прекрасно. Или мы набрали таких замечательных студентов...
18.02.2022
Благодарим отель Pentahotel Moscow, Arbat за помощь в организации съемки.
Статьи по теме:
Свежие комментарии