Уже приготовился к одинокой старости, но встретил Лауру. Это была любовь с первого взгляда: нас...
Уже приготовился к одинокой старости, но встретил Лауру. Это была любовь с первого взгляда: нас обоих как током ударило. Поженились мы еще в прошлом веке и больше двадцати лет вместе.
— Я рано стал зарабатывать. Нужны были карманные деньги, а отец не мог их выдать. Я спросил у папы совета, куда устроиться. «Сынок, да ты ведь ничего не умеешь», — развел руками он, но пристроил меня учиться слесарному делу. В конце обучения мне устроили экзамен: дали стальную проволоку и попросили сделать из нее отвертку. Там даже ковать пришлось, но я справился. Эта отвертка до сих пор хранится у меня.
В итоге я перешел в вечернюю школу и освоил еще несколько профессий. Появилась возможность зарабатывать. К тому же мы с парнями музицировали, играли на танцах и получали за это небольшой гонорар. Благодаря навыкам, полученным в юности, дома я справляюсь со всеми делами сам. Даже канализацию могу отремонтировать.
В «Зимней вишне» мой герой Герберт тоже мастер на все руки. Конечно, в картине многое приукрашено — на голову героине сваливается прямо сказочный принц. Но есть в фильме и сермяжная правда, не зря же «Вишня» стала такой популярной. Ситуация, в которой живет героиня, была очень типичной для СССР. По статистике половина женщин страны была одинокой, а половина из них — матери-одиночки. Женатые любовники, «я все сама» и другие моменты в фильме — это так узнаваемо! Да, подсластили чуть-чуть: мой герой работник внешней торговли и офис у него в Женеве. Кстати, катаясь в Швейцарии на лыжах, я объездил все вокруг Женевского озера, размышляя: да где ж тут офис-то мог быть? Так и не нашел — снесли видимо.
Знаю, что сначала по сценарию Ольга должна была выйти замуж за иностранца, но этот вариант не понравился председателю Государственного комитета по кинематографии. Он посоветовал заменить иностранного дипломата на «кого-нибудь нашего». И в итоге сыграть Герберта Масленников пригласил меня.
Не знаю, были ли другие претенденты на мою роль, но слышал, что вместо Соломина и Сафоновой пробовалась пара Шакуров — Андрейченко. Я же приехал на пробы на «Ленфильм» сразу с Сафоновой, с остальными позднее познакомился, уже на съемках.
— Где в то время нашли белый мерседес, за рулем которого вы сидели в кадре?
— Это целая история. Весь Питер перевернули, нашли «мерс» у одного художника. В восьмидесятые нашим морякам позволяли привозить из-за границы иномарки, так они и появлялись на улицах. Тогда это было шикарное авто, единственное в городе.
— Но до «Зимней вишни» был фильм «Театр», который и сделал вас узнаваемым. Это правда, что туда вас сосватала Вия Артмане?
— С Артмане мы были коллегами по сцене: играли вместе в «Чайке» — я Треплева, она Аркадину. Но не это, думаю, определило выбор режиссера. Я вообще до последнего не был уверен, что попаду в картину. Ведь в те времена актеров утверждал суровый худсовет. Только он мог решить, кто достоин тратить государственные деньги, а кто нет. Тем более что картину делали не для проката в кинотеатрах, а для показа на Центральном телевидении.
Сначала я прошел фотопробы, потом — кинопробы, зная, что на роль Тома претендуют еще два актера. А через десять лет после премьеры ко мне подошел на Рижской студии режиссер, который состоял в том худсовете. Глаза опустил: «Я был против вашей кандидатуры. Но как ошибся!» Тогда старшему товарищу я робко сказал спасибо.
К слову, сначала «Театр» предложили режиссеру Гунару Цилинскому, но он заявил, что снимать Лондон согласен только в Лондоне. Конечно же, такого бюджета не нашлось. В итоге «Театр» снял Янис Стрейч, а Цилинский сыграл Майкла Гослина, мужа главной героини.
Денег было немного, поэтому на съемках часто импровизировали. Помню, долго не могли найти актрису на роль Старой Коровы, служанки Джулии Ламберт, а потом вдруг увидели женщину, работавшую на студии реквизитором и водителем. Она была в теле, такой как надо, и в итоге сняли ее, а озвучила роль Римма Маркова.
Фильм был бенефисом Артмане. Она фантастическая женщина и актриса! Я к ней отношусь благоговейно. Все были влюблены в нее: зрители, актеры, режиссеры. Я замечал, что у женщин-коллег Вия вызывала зависть и восторг.
— После «Театра» вы стали секс-символом советского кино. В вас же были влюблены все женщины Союза! Каково это ощущать?
— Да никак. Секс-символ комсомола? Звучит смешно. В то время никто не пользовался таким термином, этим английским словом. Этикетки стали приклеивать, когда появилась желтая пресса.
Письма — это еще самое безобидное, что есть в моих историях с поклонницами. В каком-то городе после спектакля устроили пресс-конференцию. В стороне от журналистов сидела женщина. И вот она то подмигнет мне, то рукой помашет — в общем, странно себя ведет, будто моя хорошая знакомая. После пресс-конференции подошла: «Неважно, что вы тут рассказываете, я-то про вас знаю настоящее...» Я онемел. И тут выяснилось, что какой-то шутник общается с ней по Сети от моего имени. Поэтому я ничего не символизирую и в соцсетях сам не выставляюсь.
— Ваша вторая большая роль — тоже красавец, Эдвин из «Сильвы». Чем запомнились съемки?
— Если честно, с жанром оперетты у меня нет ничего общего, о чем я сразу сообщил режиссеру «Сильвы» Яну Фриду. Тот ответил: «Это и хорошо». Со мной снимались Виталий Соломин, Игорь Дмитриев, Татьяна Пилецкая, Павел Кадочников и другие артисты, которые тоже в оперетте не работали. Они все поют в «Сильве» чужими голосами, и я — не исключение. Когда меня утвердили, уже существовала запись Алексея Стеблянко, озвучившего моего героя. Петь сам я в любом случае не смог бы. У меня баритон, а у Эдвина партия тенора.
— Как это — ничего общего? Вы же пели в юности в группе, на нескольких инструментах играете...
— Пел, но с опереттой до сих пор не дружу. Когда был в Вене, специально ходил посмотреть, как австрийцы это делают. Да, немного лучше, чем остальной мир. Но видимо, надо там родиться, чтобы тонко прочувствовать всю красоту жанра.
А играл и пел я в ансамбле со своими же ровесниками, это было давно и нельзя назвать профессиональным. В подростковом возрасте мы слушали «Битлз», «Энималз», «Криденс», «Роллинг Стоунз», Эрика Клэптона — много всего, что разительно отличалось от музыки, которую передавали по советскому радио. Чтобы поймать Би-би-си или пиратские радиостанции, сами делали разные приспособления. Ведь музыку «загнивающего капитализма» в нашей стране глушили.
То, что нам удавалось послушать, записывали на большие бобины, разучивали и уже к следующим выходным могли сыграть на танцульках. Такой вот был у нас кружок «Умелые руки». Конечно, играли мы кто во что горазд и наши выступления были сумбурными. Но ведь тогда не было ни Интернета, ни компьютеров, ни хорошей аппаратуры. Да и дискотек не было. У каждой школы был свой ансамбль, и танцевали только под живую музыку.
— Не было соблазна стать музыкантом?
— Я подумывал об этом, но наша группа по большому счету была самодеятельностью — до записи дело так и не дошло. Да и негде было записываться: попасть на студию «Мелодия» — нереально.
Только потом, гораздо позже, когда уже работал актером, к нам в театр пришел молодой композитор. Мы подружились и создали лирическую программу — концерт из девятнадцати песен. Потом ему как молодому автору дали возможность записываться на студии. Начальство подумало: «Ну придет артист, споет две-три песенки — и все». Но мы за тот вечер записали все девятнадцать песен...
Если говорить о музыке в моей жизни — она со мной с раннего детства. В три годика меня отвели в небольшой Дом культуры, где были разные кружки, в том числе и ансамбль струнных инструментов, куда набирали детей. Чтобы не болтались без дела, меня и старшего брата туда записали. Мы делали успехи: тренькали на мандолинах простые народные мелодии и выступали на Новый год перед детьми в садиках и школах. За это нам давали большие кульки конфет и мандаринов. Наверное, эти мандарины и решили мою судьбу. Я смекнул, что если выступить перед публикой, тебе похлопают и дадут вкусненького. Примерно тем же занимаюсь и сейчас, несмотря на преклонный возраст. Люблю ходить на вечеринки, которые устраивают после премьер. Шучу, конечно.
— Родители одобрили поступление в театральный вуз?
— Я из многодетной семьи, мы жили довольно скромно. Папа построил дом, взяв кредит у государства, и работал с утра до ночи, чтобы его выплатить. Так что в театр меня никто не толкал — не до искусства было в ту пору родителям. Они даже не знали, что я поступаю на театральный факультет Государственной консерватории. Я ведь был к тому моменту уже взрослым парнем и окончил школу рабочей молодежи, так что им о намерениях не сообщил. Зато когда стал актером, подарил родителям абонемент и они ходили на все наши спектакли. Мама наряжалась, папа, как в юности, за ней ухаживал.
— После «Зимней вишни» вы окончательно стали народным любимцем. Есть ли «побочный эффект» популярности? Что-то, чего вы не ждали, когда добились успеха?
— Я не знал, что такое публичная жизнь, и никогда не хотел ею жить. Не ждал, что меня будут рассматривать как под микроскопом. Я не собирался быть звездой фотохроник и мелькать на страницах желтой прессы среди сплетен — про меня же сочинили тысячу скандальных историй. Хотел, чтобы зритель видел меня только на экране и в театре, но так не получалось. У меня нет публичной страницы в «Инстаграме», меня вообще нет в соцсетях. Есть небольшой сайт, но там только биография, несколько фото и информация о творчестве. Все, что обо мне можно найти в Интернете, выставляют неизвестные мне люди и со мной ничего не согласовывают.
— Есть роль, где вы разрываете шаблон и играете вовсе не красавчика — это Валентин в фильме «Идущий следом» Родиона Нахапетова. Легко ли было перевоплотиться в сельского учителя?
— Нахапетов сделал неожиданное предложение, которое меня страшно обрадовало. Играть было интересно и легко. Мне знакома та среда, я общался с несчастными детдомовскими детьми, которых бросили. Мое человеческое нутро и актерская сущность в этой картине совпали. Для меня «Идущий следом» — попытка в очередной раз осознать, как несовершенен мир.
Родион поверил, что я это сделаю, справлюсь. И мне этот герой близок. А вот критика на картину была не очень, что меня расстроило. Ради Валентина, к слову, я чуть не загубил волосы. Для роли приходилось их красить в пепельный цвет, тогда это было довольно сложно. А так как параллельно я снимался в другой картине и в другом имидже, цвет волос приходилось менять каждую неделю. Меня возили в женский салон, осветляли и потом красили в пепельный. Однажды они что-то перехимичили и по окончании процесса мои волосы были как у Мальвины — ярко-синие. Все начали с начала... Хорошо, хоть к концу съемок не облысел! Родион придумал мне другой цвет волос, потому что, как сказал сам, «хотел убрать твою журнальность». Для роли учителя моя настоящая прическа была слишком яркой и гламурной.
Если честно, «журнальность» мне в какой-то момент стала мешать. Предлагали много «салонных» историй, и одинаковые роли валились на меня одна за другой. Мне хотелось больше таких жестких сценариев, как у Нахапетова, а не «соплей в сиропе».
После «Театра» меня же стали приглашать на роли брутальных мужчин, порой даже преступников. И в театре я сколько героев-любовников переиграл! От Шекспира до Чехова. Так что я спокоен, несмотря на то что никогда не был Гамлетом и Ромео. Да и бог с ними! Думаю, у Шекспира найдется что-нибудь для меня и сейчас. Отца Отелло, к примеру, сыграю...
— Как вы пережили девяностые, когда кино буквально погибло?
— Золото партии пропало, и государственное кино умерло: бюджета не стало. Конечно, были у меня перерывы — продюсеры с мешками денег с неба сразу не падают. Но уже к середине девяностых все изменилось: фильмы стали снимать на цифру и это удешевило производственный процесс. Съемки возобновились.
А уже в этом, XXI веке, я очень хотел показать дочкам, чем занимаюсь. Будучи на гастролях в Америке, в Нью-Йорке на Брайтоне нашел подвальчик, где продавали пиратские диски. Были среди них и советские фильмы, и фильмы эпохи девяностых. Продавец набрал для меня целую сумку картин с моим участием и сказал: «Для вас скидка — десять процентов».
А чтобы выжить, мы стали организовывать фестивали, быстренько сориентировались и поменяли, к примеру, театральный репертуар. Тогда в страну пришло еще и ворованное кино, которое крутили на видеомагнитофонах. На то, что авторские никому не платят, всем было наплевать. Потом появились при посольствах атташе по культуре и все постепенно встало на свои места. Сейчас не покажешь американское кино, не имея на это разрешения.
Да, девяностые были дикими. Пару раз я снимался в странных картинах. Понимал в какой-то момент, что это кино не выйдет, просто таким образом отмывают деньги. А было вроде по-настоящему: режиссер, оператор... Обидно, конечно, ведь выкладывались на полную катушку.
В девяностые, кстати, снялся в клипе группы «Стрелки». Интересный был опыт, а потом случился анекдотический случай. Когда у группы был концерт в Риге, я пошел к девчонкам повидаться. Смотрю, а сидят совсем другие певицы. Только одну на съемках видел. Я тихо поздоровался и отошел. Видимо, это был второй состав, как у «Ласкового мая».
— А зачем вы в депутаты пошли?
— Меня пригласили в «Общество деловых людей» в начале лихих девяностых, когда в Латвии создавалась многопартийная система. Никто толком не знал, как это должно быть, но я заинтересовался процессом. Пришел, вижу половину своих знакомых: директоров предприятий, председателей колхозов, людей, которых я уважал. Мне кажется, меня за узнаваемое лицо позвали — нужен был какой-то человек из культуры. Наше «Общество» выдвинуло своих кандидатов на выборах в городскую думу. Получили десять мест из ста. Создали партию, выдвинули кандидатов в парламент. Получили восемнадцать мест из ста — неплохой результат. Меня включили в список для голосования, и вдруг я прошел... Я, абсолютно аполитичная личность, получил депутатский мандат! Могу похвастаться, что заложил первые камушки в фундамент «культурного капитала». Но конечно, сидеть и совещаться — это не мое! Я ипподромный конь, мне зритель нужен.
— Героя «Зимней вишни» бросает любимая женщина. Вас часто бросали?
— Две жены, к примеру, меня бросили. С первой я прожил двадцать лет, со второй — семь. Дети ведь всегда держат, даже когда уходит любовь... Уже приготовился к одинокой старости, но встретил Лауру. Это была любовь с первого взгляда: нас обоих как током ударило. Поженились мы еще в прошлом веке и больше двадцати лет вместе. Несмотря на приличный стаж семейной жизни, все еще не остыли друг к другу. Романтический ужин устроить — легко! Еще я могу и похулиганить: ущипнуть жену за аппетитную часть тела.
— Со всеми детьми от предыдущих браков общаетесь?
— Дочки от первого брака Уна и Элена давно выросли, как опора я им не нужен, они самостоятельные. Конечно же, мы общаемся, и со своим сыном Микусом от второго брака тоже часто вижусь. Младшие дочери пока живут со мной. Луизе восемнадцать, Вивьен десять. Ни один из моих отпрысков актерскую стезю не выбрал, слава богу. Луиза учится в художественной школе, думаю, поступит потом в академию. Вивьен любит танцевать и с подружками в Интернете сидеть, учится она во французском лицее.
— Расскажите о вашем идеале женщины. Какой она должна быть?
— Мой идеал женщины — в цепях, прикованная к плите, все время работает в поте лица. И фартучек грязненький... Или в огороде борется с сорняками. Шучу конечно, но часть правды в этом есть. Моя жена вкусно готовит и на кухню меня не пускает, даже когда хочу помочь, тарелки например помыть.
Вообще, это сложный вопрос. Наверное, я как в песне «Я тебя рисую» все еще ищу свой идеал, постоянно добавляя к портрету какие-то штрихи. И наверное, закончу портрет перед самым уходом... Одно скажу: я против террора и диктата в отношениях. Все должно происходить по взаимному согласию. Бороться за власть в семье глупо. Те, кто борется, в итоге разводятся. Нет, у нас в семье я главный конечно. Но в гараже или в спальне. А в остальном у нас с женой демократия.
— Люди, у которых было трудное детство, обычно стараются дать своим детям то, чего не было у них самих. Что получили ваши ребята?
— В СССР все жили за железным занавесом и профессия актера хотя бы во взрослом возрасте давала возможность путешествовать — побывать в разных городах, поменять «картинку»...
Я своим отпрыскам пытаюсь показать мир: сам-то в детстве не получил такой возможности. И слава богу, что они в юном возрасте уже увидели больше меня взрослого. Кстати, раньше можно было «купить» заграничными съемками хороших актеров, даже если сценарий был не очень. Сейчас-то этим никого не удивишь.
— «Нельзя смеяться над тем, кто на тебя не похож», — говорила вам мама. И многие другие принципы заложила, думаю. Какие из них вы передали своим детям?
— Они знают то же самое: не нужно обижать слабых, разорять птичьи гнезда, издеваться над животными...
С животными, кстати, отдельная история. Мы их очень любим и не выгоняем нежданных гостей. Кошка соседа каждый день к нам приходит, все ей рады. Она, правда, выбрала главным меня и только мне дает погладить себя пару раз. Наш дом теперь ее территория, где она хозяйка и гоняет всех кошек, которые здесь появляются. В общем, я говорю «кыс-кыс» с благоговением, и она иногда снисходит.
— Расскажите о вашем загородном доме, о саде-огороде...
— У меня участок в двадцать шесть соток недалеко от города. Когда я купил эту землю, кроме бурьяна и крапивы на ней ничего не было. А теперь у нас чудесная лужайка, кусты, деревья, яблони, груши, крыжовник и даже есть виноград. Дом построил сам, ему восемнадцать лет. Во дворе есть бассейн, в жару окунуться чудесно. Занимаюсь огородом и садом я тоже сам, а дети помогают. Каждый год собираем урожай яблок, огурцов, крыжовника и смородины. Я люблю полакомиться малиной и вареньем из крыжовника.
— Как вы научились кататься на горных лыжах?
— В юности, хотя в советское время нормальные лыжи купить было невозможно. Что-то выпускали на заводе во Львове, но до нас это не доходило. Мальчишками мы конструировали инвентарь сами. Покупали лыжи пошире и делали для них крепления в папиной мастерской.
Под Ригой есть местечко Сигулда, где хорошие склоны, там-то мы и тренировались. Правда тогда никаких подъемников не было и мы лазили наверх сами. После спуска надо было час пешком подниматься. Это уже потом и тренеры появились, и подъемники, и кафе с прокатом. А у меня появилась возможность бывать в Альпах и в других горных местах.
— С кем из русских друзей вы общаетесь?
— С Виторганами, в их клубе я выступаю. С Георгием Мартиросяном, с Никасом Сафроновым созваниваемся, встречаемся иногда. Некоторые, с кем я общался в молодости, уже ушли. Но я до сих пор восхищаюсь старшими товарищами. Имел счастье работать с Павлом Кадочниковым, Георгием Жженовым,Вячеславом Тихоновым. Помню, однажды после выступления в Крыму, уже на вечеринке, Леонид Ярмольник рассказывал Тихонову анекдоты про Штирлица. Так тот не только смеялся — записывал. Оказывается, эти анекдоты он коллекционировал. Это было так трогательно!
— Много ли у вас творческих проектов сейчас?
— У меня есть три антрепризных спектакля. Особенно хорош тот, который я играю с Ириной Алферовой, — «Чего же хотят мужчины?» по пьесе американского драматурга Альберта Герни. Есть и задумки новой постановки, но пока непонятно, когда они воплотятся. Сейчас предложений в кино меньше. В моем возрасте многое из того, что хочется сыграть, уже поздно. Но предложения есть, и в основном это сериалы. Не могу сказать, что от всех я в восторге, но не люблю сидеть без дела, поэтому снимаюсь. В кино меня часто переозвучивали, а в сериалах — нет. А еще я несколько песен записал, можно в Сети их найти.
Конечно, как все актеры, я жду интересного предложения. Эх, погадать бы сейчас, будет ли для меня суперпроект?! Я все еще не успокоился и мечтаю о чем-то нестандартном. Театр ли это будет, ТВ или кино — по большому счету неважно.
— Вам установили звезду на Звездной аллее киноактеров в Анапе. Гордитесь?
— Жаль, что я там в тот день не присутствовал — не смог. Приехал позднее и это место сфотографировал. Приятно, конечно, тем более что в Лос-Анджелесе моя звезда вряд ли появится.
Кстати, в Лос-Анджелесе в китайской лавке можно купить копии всех престижных кинонаград. Я два раза «Оскар» покупал — не себе, правда, а в подарок.
— Когда вы смотрите на экран и видите себя двадцати-, тридцатилетнего, какие чувства возникают?
— Чувствую, как время уходит, но от этого мне не грустно. Возраст — вещь относительная. Я знал Владимира Зельдина, ему уже под сто лет было, когда мы оказались в одном проекте. Мне тоже тогда немало было. Вдруг слышу, как он моему пожилому партнеру в гримерке говорит: «Как там наш мальчик?»— это про меня. Так что для кого-то ты и в шестьдесят, и в семьдесят мальчик.
Статьи по теме:
Свежие комментарии