После развода мы еще год жили под одной крышей, и мне казалось, может, кризис повернет нас куда-то...
После развода мы еще год жили под одной крышей, и мне казалось, может, кризис повернет нас куда-то... Подавлял из-за этих надежд довольно сильные чувства к одной девушке. А когда смог отпустить жену и созрел, чтобы открыться тому человеку, ситуация изменилась уже у нее. Не совпали во времени, что называется...
— Константин Богомолов еще на пробах «Содержанок» предупредил: «Играть ничего не надо, в кадре нужно существовать в сдержанной манере». Мне это близко, но я не предполагал, что придется быть сдержанным до такой степени: махнуть рукой при разговоре недопустимо, теребить кольцо на пальце нельзя, браслет от часов — тоже, эмоции должны быть спрятаны, все внутри. И остается только втайне от режиссера иногда шевелить пальцами ног в ботинках, чтобы давать энергии хоть какой-то выход. Не менее требовательным Костя был и к слову: каждый съемочный день для меня начинался с того, что он почти полностью переписывал мои реплики. А я из тех актеров, которым с материалом необходимо переночевать, но тут звучит команда «Камера, мотор!» — и надо произносить совсем другой текст! Так что на съемках я постоянно находился в стрессе, однажды застопорился на слове — заменял его синонимом, который казался органичнее. Мне, но не режиссеру. И ничего не мог с собой поделать из дубля в дубль. Тогда вдруг Богомолов остановил съемку и обратился ко мне: «Ну что, распускаем группу?» Тут у меня перехватило дыхание. Признаться, актеру слышать такое крайне неприятно. Я мобилизовался, но... так и не произнес слово, которое Костя от меня ждал. Мы перескочили этот момент и конечно же довели съемку сцены до победного конца.
— У вас был долгий и извилистый путь к актерской профессии. Мечтали о ней с детства?
— Конечно! Все дети рождаются с «антенкой», улавливающей предназначение: «Хочу быть артистом! Врачом! Писателем!» Но некоторые потом обрезают ее и забывают о мечте, а кого-то сбивают с пути... У всех моих друзей, кто достиг творческих высот в своей области — художника Бориса Жутовского, клоуна Славы Полунина, режиссера Андрея Звягинцева, — «ноги растут» из детства.
В семье меня с ранних пор называли «Вовка-артист». Помню, на школьном мероприятии я, разукрашенный под солиста группы KISS, исполнял музыкальный номер под фонограмму, выйдя на сцену с гитарой, которую сам смастерил, соединив гриф инструмента со старым сиденьем от унитаза. В финале доходил до состояния экстаза, высовывая голову в отверстие стульчака. Номер имел успех!
Мне вообще всегда хотелось быть на виду: летом в пионерских лагерях был то горнистом, то барабанщиком, толком не имея предрасположенности ни к тому, ни к другому. Зато это давало возможность не стоять в общем строю и красоваться перед всеми на утренней и вечерней линейках. В старших классах назначали комсоргом школы, хотя у меня были тройки по всем точным предметам, что являлось недопустимым по комсомольским канонам. Но я всегда был настолько энергичен, заразителен, инициативен, что ни у кого не возникало сомнений, когда мою кандидатуру выдвигали на какую-то руководящую позицию. Был физоргом класса, командиром взвода на занятиях по военной подготовке и даже капитаном школьной баскетбольной команды — это при совсем невысоком росте. Старшие братья, довольно спортивные ребята, подшучивали над моей фигурой, ласково называя дистрофиком. Я был худющим, с большой головой. В армии, кстати, даже не нашлось сразу шапки по размеру — у меня голова окружностью шестьдесят один сантиметр. Все еще надеюсь, что такой объем напрямую связан с моим необузданным интеллектом, но скорее всего с тем, что в первые четыре года своей жизни перенес четыре воспаления легких и мое тело не развивалось должным образом, росла только голова.
В 1973-м папу неожиданно командировали на два года в Сомали — страну, которая казалась тогда, как, впрочем, и сейчас, другой планетой. Никогда не вдавался в подробности, как это вышло: папа был бригадиром электромонтажников на предприятии по изготовлению лифтов, а тут вдруг предложили работу коменданта в офисе. Для этого ему даже пришлось вступить в партию, иначе поездку не разрешили бы. Мама работала воспитательницей в детском саду. Побывать в африканской стране по тем временам — все равно что слетать на Луну. Родители понимали, что такой шанс выпадает раз в жизни, собрались, взяли с собой меня и среднего брата Сережу, которому тогда было около восьми. Старшего, одиннадцатилетнего Алешу, пришлось оставить в Москве с бабушкой и дедушкой из-за того, что в Африке не предполагалось обучение в средних классах. Представляю, каково ему было, когда остался один...
Мы оказались в раю: Индийский океан, экватор, манго, папайя, кола, жвачка! Папа с Сережей плавали в масках с подводными ружьями — воспоминания на всю жизнь! Мама покупала яркие кримпленовые ткани и по лекалам из модных журналов шила себе платья. Я шастал в ковбойской шляпе с палкой в руках по территории нашего поселения и отгонял макаку Яшку, который все время норовил забраться мне на голову.
Ярких впечатлений было много, но через десять месяцев, видимо из-за повышенной влажности, у меня опять начались проблемы с легкими. Я еле дышал, утром и вечером мне кололи очень болезненные антибиотики, по ночам бредил в мучительном ожидании этих процедур, а когда приходила медсестра, на коленях умолял ее не делать уколов — и каждый раз меня укладывали силой. Болезнь прогрессировала, оставлять ребенка в таком климате было рискованно, и меня решили отправить в Москву к бабушке. Полгода проживания с младшим внуком явились для нее испытанием! Я был импульсивным. Когда сильно ее доводил, бабушка называла меня сипатым хреном из-за свистящих звуков при дыхании. Но долго не злилась, была добрым, набожным человеком.
Из Сомали я привез несколько блоков жевательной резинки, избалованный заграничной жизнью, ходил по квартире и жевал, выплевывая каждую, едва закончится сладость. А брат, которого лишили экзотической поездки, шел за мной по пятам и подбирал весь этот сладкий мусор, прилепляя одну жвачку к другой. Получался большой цветной шар, которым Алеша во дворе щедро делился с друзьями.
У меня всегда было шило в заднице, старшие братья более уравновешенные. Но иногда я и их втягивал в свое озорство. Приходят однажды родители с работы, а на морозном окне отпечатана пятая точка: это я предложил братьям сделать трафарет! Снял штаны, они подняли меня на руках, прислонили к стеклу и долго держали — до тех пор, пока очертания моей попы явственно не проступили. Все это время я орал истошным радостным криком, но терпел.
Однажды папа твердо пообещал дать ремня, если принесу еще хоть одну двойку. И как назло на следующий же день я получил их сразу несколько! Понимая, что наказания не избежать, решил смягчить удар и напялил на себя все колготки, шаровары и рейтузы, которые у меня имелись. Подходил к среднему брату и просил ударить меня ремнем, проверяя прочность защиты. Вернувшись с работы, папа увидел мое тощее смиренное тело с широченными бедрами и сразу понял, в чем дело. Наказание отменилось из-за моей креативности.
В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет во мне пробудилась страсть к театру — с подачи учительницы по литературе Софьи Юрьевны Дубновой. Она приобщила к Центральному детскому театру. Я ходил не только на спектакли, но и на обсуждения их в Клубе искусств и Театроведческой секции, которые существовали благодаря педагогической части при театре. Это было особое время. В новогодние каникулы нам раздавали контрамарки на спектакли столичных театров, которые в то время были на пике популярности: Таганка, «Ленком», «Современник». Мы смотрели, а затем писали рецензии и обсуждали. Меня тянуло за кулисы, я хотел быть актером. Дома часто крутил виниловую пластинку с рок-оперой Рыбникова «Юнона и Авось» и проигрывал перед зеркалом всю историю, открывая рот под фонограмму. Попасть в восьмидесятых годах на одноименный спектакль в «Ленком» простому смертному было просто невозможно. Но однажды я, минуя заграждения, умудрился залезть по водосточной трубе на второй этаж театра в приоткрытое окно — и очутился в чьем-то кабинете. Заглядывает охранник:
— Ты что тут?
— Да вот сижу жду, — попытался выкрутиться, но дело было шито белыми нитками.
Он выволок меня на лестницу и подвел к Марку Захарову, который стоял там, видимо, в ожидании гостей. Худрук велел выпроводить зайца из театра. Но до самого выхода охранник не стал меня сопровождать. Улучив момент, я нырнул к гардеробу, затерялся в толпе, разделся и просочился в зал. И наконец посмотрел легендарный спектакль! Был под таким впечатлением, что через месяц, набравшись наглости, снова проник на «Юнону...» в обход капельдинеров.
Карабкаться по водосточной трубе мне доводилось не раз. После службы в армии ночью залез к своей девушке домой на третий этаж. Просочился через форточку — так хотелось ее увидеть и поцеловать. Не смутило даже, что рядом с окном спали ее родители, через которых я просто перешагнул.
— Целеустремленный вы! Наверное, это и при поступлении в ГИТИС сработало?
— Перед этим я отслужил два года в армии. Год до и некоторое время после работал мебельщиком-реквизитором в том же Центральном детском театре. И еще год сидел дома, рисовал — этим я увлекался с детства — и подумывал, что не буду уже рыпаться с поступлением в театральный. Но проходя однажды мимо ГИТИСа, увидел небольшую очередь из абитуриентов, решил все-таки зайти на прослушивание и почитать свою программу, которую подготовил еще в прошлом году. Сразу пропустили на второй тур, на котором уже присутствовал сам мастер Владимир Наумович Левертов. Выдающийся педагог!
После того как я прочел стихотворение «Снег идет» Пастернака, почувствовал, что произвел на него хорошее впечатление, и сам влюбился в учителя с первого взгляда. Позже узнал, что я был последним в списке на поступление. Когда обсуждалось, брать меня или нет, Владимир Наумович привел крайний аргумент: «Ну должен же быть свой Гамлет на курсе!» На первом занятии он нам сказал: «Вы все одаренные, поэтому вы здесь. Запомните, в театре до вас было абсолютно все, что можно себе только представить. Единственное, чего не было в театре, — это вас». Для меня это стало почти религиозной составляющей в профессии. Учеба у Левертова, каждодневное творческое взаимодействие с ним были просто счастьем! После окончания института мы на целый месяц поехали с Владимиром Наумовичем в Южную Корею, он там преподавал актерское мастерство, а я сценическое движение. Когда Левертов набрал следующий курс, предложил нам с однокурсницей Наташей Назаровой ассистировать ему в работе над отрывками. Но вскоре мастер заболел. Я постоянно приезжал к нему в больницу и оказался последним, кто за несколько часов до смерти держал его за руку...
— После ГИТИСа вы же какое-то время работали в театре?
— Приглашали порядка шести театров, но я выбрал «Сатирикон», потому что ко мне лично подходил после спектакля в ГИТИСе сам Райкин и обещал: «У тебя будут только главные роли». И тут же предложил Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Все, казалось бы, прекрасно, но очутившись на сцене «Сатирикона», почувствовал на себе всю силу авторитета Константина Аркадьевича. Будучи очень талантливым актером, он словно клонировал во мне самого себя, непроизвольно навязывая свою органику, а Левертов учил идти от собственной природы. Через месяц после начала работы я ушел.
В апреле в Театре Наций должна была состояться премьера спектакля по роману Мишеля Уэльбека «Покорность», где я репетировал главную роль. Но из-за пандемии все приостановилось. Я чувствую себя сейчас скороваркой, которую вот-вот разорвет от распирающего изнутри пара, если его не выпустить! Больше двух месяцев работал над персонажем, не спал ночами, присваивая большой объем непростого литературного текста интереснейшего автора современности. Роль эту предложил мне один из самых талантливых театральных режиссеров Талгат Баталов, сотворчество с которым естественным образом переросло в дружбу. Талгат — эрудит с тонким художественным вкусом, дерзкий экспериментатор, умный, глубокий, с оригинальным и самостоятельным мышлением. Работа с ним принесла много радости и почти терапевтическое высвобождение после сложного периода в жизни.
— К моменту окончания института вы уже женились, родился ребенок. Были готовы к созданию семьи?
— Я пребывал в одиноком творческом существовании и не думал, что нырну в семью. Хотя никогда не менял девушек как перчатки, не жил в этой парадигме — был направлен в сторону любви. Первый сексуальный опыт случился довольно поздно по нынешним меркам — в двадцать один год, с девушкой, с которой встречался несколько лет. Ровно до того момента, пока у меня не перехватило дыхание при встрече с будущей женой.
Она училась в том же институте, но на два курса старше. Я спросил у кого-то про нее и услышал в ответ: «Не беспокойся, она замужем». Хотя с моим будущим другом Андреем Звягинцевым на тот момент они уже развелись. Мы стали часто видеться с ней на занятиях по сценической речи, на кафедру которой она планировала поступить после окончания института. Тогда и пошла химическая реакция. На моем третьем курсе втайне от всех расписались, полгода никому об этом не сообщали. Уже на четвертом у нас появился первый ребятенок — Женя.
Собирались рожать дома — в середине девяностых клиники не вызывали доверия, а домашние роды только начинали практиковать. Жили мы в коммуналке — длиннющий коридор на четыре семьи. Схватки начались, когда я торопился на прогон дипломного спектакля «Три сестры», играл роль Вершинина. Пропускать без уважительных причин нельзя. Переспросил жену, не ложные ли это схватки? Оказалось нет. Выдержав паузу, вызвал скорую. Мы заранее договорились с единственным на тот момент роддомом, где разрешалось рожать вместе с мужем. Нам надо было только туда. Но мы жили в центре, а нужный роддом находился в Выхино. Ехать по пробкам в таком состоянии через всю Москву — очевидный риск. Врач категорически отказывалась брать ответственность на себя. Я «включил артиста», напугал ее тем, что жена психическая и без меня рожать не сможет, умолял отвезти нас в ту единственную больницу. Нам было важно быть вместе. Пока доехали, жена чуть не родила, головка ребенка уже показалась. Я только успел переодеться, вбежал в операционную, а Женя уже на этом свете!..
Двух следующих детей мы рожали дома в ванной, благо переехали в отдельную квартиру, которая была под самой крышей. Потом я сам смастерил лестницу и соединил ее с чердаком, сделал второй этаж. Денег на рабочих не было, свистел друзьям, они приезжали — и мы весело перетаскивали доски на верхотуру, а после весело выпивали.
Появление на свет старшей дочери тоже не обошлось без приключений: роды оказались преждевременными, акушерка застряла в пробках, мне довелось самому разорвать плодный пузырь и принять на руки доченьку — сизо-фиолетовый комочек с закрытыми глазками. Это такое пограничное состояние между жизнью и смертью... Просто невероятно, когда твой ребенок у тебя на руках впервые открывает глаза и ты осознаешь, что он жив... Счастье в чистом эквиваленте! Пятилетний Женя тут же прибежал в ванную и увидел сестренку. Варвара родилась так же, но уже в присутствии специалиста. Каждый раз перед родами я покупал хорошее красное вино. Во-первых, оно восстанавливает кровь, а во-вторых, день рождения все-таки... В буквальном смысле слова!
— Ваш младший сын родился особенным. Врачи предлагали отказаться, как это у нас заведено?
— В силу возраста мы были в группе риска, но даже скрининг не делали, решили: будем рожать в любом случае. Я снимал роды на видео, потом малыша забрали в реанимацию, врачи должны были установить диагноз. Какое-то время мы с женой находились в подвешенном состоянии, и это тяготило. Однажды я поймал себя на мысли, что обращаюсь к высшим силам: «Пусть он будет нормальным!» И тут же осекся — стало очень стыдно: а вдруг он иной? Когда подтвердилось, что у сына синдром Дауна, даже испытал облегчение и радость.
С Платоном у нас, как мне кажется, особая связь. Мы соприкасаемся на каком-то своем уровне. Он — источник моего вдохновения, бесчисленных фото- и видеонаблюдений, размышлений о парадоксальности жизни. Мы провели очень много времени бок о бок, спали на одной кровати, долго жили в одном режиме. И мне особенно горько, когда обнаруживаю в желтой прессе, что после развода с женой, якобы испугавшись каких-то трудностей, я ушел из семьи, оставив ребенка-инвалида... Все это подлая ложь, не учитывающая моей действительной боли в связи с разрывом прежних семейных отношений. Заботу о нашем малыше мы с бывшей супругой разделяем в равной степени.
— Тем, что называется «отцовское воспитание», вы занимались?
— Старшему сыну пришлось несколько раз дать ремешка. Женька был неугомонным, и в определенном возрасте я осознал, что надо как-то сдержать этот разрушительный поток, чтобы мальчик не превратился в хулигана. Но мне самому наказывать ребенка оказалось настолько тяжело, что потом закрывался в ванной, сидел на полу и рыдал, а жена успокаивала.
В остальное время просто живешь с ними, любишь, гуляешь, общаешься. Укачивая своих детей на руках, я прошел километры. Где я с ними только не был! Водил на каток: пока всех троих зашнуруешь, вспотеешь так, что самому кататься уже не хочется.
Меня никогда не интересовало, какие у них оценки. Однажды пришел на родительское собрание по настоятельной просьбе старшей дочери — подводились какие-то итоги, ее хвалили. Так вот, в классе сидели семнадцать мам и один я...
Дети вырастают, и вдруг наступает момент, когда они с тобой гулять уже не хотят. Зато теперь мы много о чем можем поговорить. Сейчас Жене двадцать пять лет, после армии отучился на столяра, делает дорогую эксклюзивную мебель, Прасковье скоро двадцать — учится в лингвистическом институте, Варваре вот-вот исполнится семнадцать — она пока еще в школе. Я им говорю: «Вы имеете право не знать, кем хотите стать, — пробуйте себя в разном. Главное, чтобы вам было интересно».
— Да, вы же, уйдя из актерской профессии, стали известным фотографом. Тяжело сворачивать с выбранного пути?
— Уходил я с этого пути, толком на него не ступив. В середине девяностых кино не снимали совсем, многие коллеги ушли из профессии — надо было выживать. Меня увлекала фотография. Сначала снимал семью, потом начал выходить на улицу, бродил в поисках «решающего момента». У меня нет бизнес-жилки, вообще деньги никогда не ставил на первое место.
Разделять творчество и заработок посоветовал друг моего мастера художник Борис Жутовский. Уже двадцать девять лет мы дружим, я зову его папкой, а он меня сынком. Показал ему сначала свои рисунки, затем Борис дал мне в руки фотоаппарат и предложил попробовать поработать в одном еженедельнике. Со временем я стал снимать известных людей для журналов — гламур с человеческим лицом. Сотрудничал со всеми известными изданиями, рекламными агентствами, издавал фотоальбомы. Граница между творчеством и заработком стерлась сама собой.
Со Славой Полуниным сходились долго и осторожно. Чтобы заинтересовать такого человека, надо предложить ему что-то стоящее. Первый раз, в 2004 году, он отказался — видимо до этого имел с кем-то негативный опыт. А в 2008-м Слава обратился к Ольге Свибловой — попросил порекомендовать ему самых лучших фотографов для съемки самых лучших клоунов, которые съехались к нему в Москву на «Конгресс дураков». Отличный кастинг: Слава ведь тоже самый лучший! Оля предложила нескольких, среди них оказался и я. Помимо обязательной съемки попросил у Славы разрешения поснимать «Снежное шоу» с обратной стороны, чего другим не позволялось. Полунин согласился. После конгресса, когда он сортировал снимки для печати, случилось так, что фотографий за моей подписью отобрал больше всего. То есть мои кадры соответствовали его восприятию. Я осмелел и предложил Славе сделать фотосессию в костюме желтого клоуна в окрестностях его дома. Через некоторое время мы выпустили альбом «Полнополуние» и сделали выставку в Манеже. Сначала Слава брал с меня расписки, чтобы я не распространял наши фотографии без его разрешения, потом понял: мне можно доверять. Позже подписывал на прощание открыточки: «Всегда ждем». Потом даже звонил: «Ну что? Когда приедешь уже? Скучаем!» В течение трех лет я приезжал к нему в гости на его «Желтую Мельницу» под Парижем, и мы готовили альбом Slava Durak. Так и стали друзьями, ни разу друг друга не подвели.
— С Андреем Звягинцевым когда-нибудь шутили, что у вас была общая жена?
— Иногда шутим, что мы с ним родственники. Поначалу мне хотелось изжить комплекс второго мужа, но когда сдружились с Андреем, эта тема полностью исчезла. Фактически я — второй человек после его мамы, кто знаком с ним так же давно. Сближение произошло после института: Андрей тоже переживал стагнацию, работать в театр не пошел, снимал рекламу, при этом мечтая о большом кино. Мы вместе на одном канале делали проморолики, радовались каждой монтажной склейке и орали: «Гениально!» Вообще часто поддерживали друг друга, восхищаясь: «Старик, ты гений!» При том, что до признания обоим было еще далеко. Сейчас-то мы известные перцы, а тогда на проезд в метро порой не хватало... Но все равно были счастливы. Сделали смешной пилот музыкальной передачи в августе 1998-го, когда грянул дефолт и нас уволили. На последнюю зарплату я купил два шикарных велосипеда, а потом всю осень ходил в лес с огромной корзиной — собирать грибы. Мы их замораживали. Андрей приходил почти каждый день, жарили картошку с грибами и так месяца два продержались. С тех давних пор мы с ним определили, что дружба — понятие круглосуточное. И уже почти двадцать пять лет так...
В 2003 году Андрей начал снимать «Возвращение», позвал меня на площадку фотографировать. Некоторые снимки вошли в ткань фильма. Когда делаешь что-то творческое вместе с друзьями — счастье! Миша Кричман, Костя Лавроненко, Ваня Добронравов, Андрей... Вместе ездили на Венецианский фестиваль и праздновали там победу. Звягинцеву, как и мне, часто задают вопрос, почему он меня не снимает. Я отшучиваюсь: «Андрей любит крупные планы, а вблизи я не так хорош».
— Как состоялось ваше возвращение в актерскую профессию?
— Опять же, возвращение это или начало пути — нужно еще подумать. Прошло более пятнадцати лет после окончания института, прежде чем бывшая однокурсница Наташа Назарова с Александром Касаткиным начали снимать картину «Дочь» и пригласили меня на роль священника. Параллельно другие друзья позвали в «Зимний путь» на роль врача-гея. С такими вот диаметрально противоположными характерами я и вошел в кино, провозгласив, в первую очередь для себя, идею принятия человека во всем его многообразии. Дуализм всегда мне был близок...
— Вы как актер часто попадаете в видение именно фестивальных режиссеров...
— Да, Антон Бильжо, Михаил Сегал, Наталья Мещанинова, Ангелина Никонова, Наталья Меркулова и Алексей Чупов — все они теперь мои друзья! А как иначе? Существуют народные артисты, они снимаются в блокбастерах, а я — инородный, мне ближе артхаус. Недавно сыграл у Александра Миндадзе в картине «Паркет». В «Фее» Анны Меликян стал партнером по бизнесу героя Константина Хабенского. Мы, кстати, живем неподалеку друг от друга — иногда встречаемся в супермаркете.
Когда после премьеры фильма «Слоны могут играть в футбол» позвонил Александр Викторович Збруев, который специально попросил номер моего телефона у режиссера, я был невероятно взволнован. Он сказал такие слова, что я почувствовал: имею право быть в этой профессии.
После первого сезона «Содержанок» снялся в многосерийном фильме «Шерлок в России» режиссера Нурбека Эгена. Великого сыщика играет Максим Матвеев, а я его друга — своего рода сублимацию Ватсона, русского пьянчужку доктора Карцева. Мы с Максом прониклись друг к другу большой симпатией. Где только не побывали вместе за время съемок: крыши, реки, чердаки, подвалы, тюрьма «Кресты»... В последний съемочный день Максима я хоть и закончил накануне работу, остался в Питере. Снимали ночью, я переоделся в своего персонажа и вышел на площадку. Все всполошились, особенно продюсер, но я успокоил, что играю сегодня бесплатно — просто пришел поддержать друга. С трех часов ночи до утра на полном серьезе отработал «хлопушкой» в последней сцене всего съемочного периода, где Максим играет с Костей Богомоловым. Это был мой своеобразный жест благодарности и признания в любви партнеру за совместное творчество... Когда уезжал в Москву и уже сел в поезд, вдруг открылась дверь купе и на пороге возник Макс! Растрогал меня своим появлением. Подарил на память кулон в виде опасной бритвы, на лезвии которой выгравировано: «Все только начинается...» А ведь так оно и есть. Очень надеюсь, что вместе с Максимом натворим еще много чего хорошего на съемочной площадке и вне ее.
— Бывает, когда карьера идет вверх, начинается кризис в семье... Вы с этим столкнулись?
— Не думаю, что развод с женой три года назад напрямую связан именно с этой причиной. Все гораздо сложнее. Мое существо долго не смирялось с тем, что мы закончили нашу историю: я женился с четкой мыслью, что это на всю жизнь. Пребывание больше двадцати лет в браке свидетельствует о том, что я не гулена. После развода мы еще год жили под одной крышей, и мне казалось, может, кризис повернет нас куда-то... Подавлял из-за этих надежд довольно сильные чувства к одной девушке. А когда смог отпустить жену и созрел, чтобы открыться тому человеку, ситуация изменилась уже у нее. Не совпали во времени, что называется... Очень переживаю по этому поводу: у меня слишком развита эмоциональная память, поэтому любое расставание для меня — крах мира.
В детстве я был сильно привязан к маме. Когда она куда-нибудь уезжала, болезненно реагировал на разлуку. Ее не стало двадцать второго ноября прошлого года... Пока сам не столкнешься с этим, не можешь до конца понять людей, переживших потерю родителей. Кажется, тебе пятьдесят, ты уже взрослый, но в этот момент чувствуешь себя четырехлетним ребенком, который не в силах смириться с тем, что больше никогда не увидит близкого дорогого человека. С этого момента жизнь делится на «до» и «после». Но она вся состоит из кризисов, проходя сквозь которые, мы постигаем новое и, надеюсь, совершенствуемся, обретая внутренний покой. Важно при этом быть благодарным прошлому, радостно пребывать здесь и сейчас — в настоящем, быть честным с самим собой и добрым ко всем людям, которые встречаются на твоем пути.
Статьи по теме:
Свежие комментарии