Когда-то я думала, что актрисой стала случайно, а теперь понимаю — это было предопределено. Судьба не раз пыталась вывести на правильный путь, просто я не замечала ее знаков...
В нашей семье не было людей искусства. Все мои ближайшие родственники — спортсмены. Папа Виктор Аниканов уже двадцать пять лет бессменный врач нашей сборной по фигурному катанию.
Мама Ирина Люлякова тренер в этом же виде спорта. Бабушка и дедушка по папиной линии — легендарные конькобежцы, многократные чемпионы СССР и мира. Мамин отец Василий Люляков — знаменитый борец, чемпион СССР, одно время его именем хотели назвать Дворец спорта «Крылья Советов». Бабушка с маминой стороны в молодости увлекалась гимнастикой, участвовала в сталинских парадах на Красной площади, но после раннего инфаркта оставила спорт и занялась дочками. Мою маму водила на музыку, английский язык и фигурное катание. На катке Ира и познакомилась с такой же маленькой девочкой — Таней Тарасовой. Их дружбе с Татьяной Анатольевной уже шестьдесят пять лет. Были разные периоды: подруги и расставались, и сходились вновь, плакали друг у друга на груди, как в романах. Сейчас общаются каждый день.Тарасова не просто потрясающий тренер, но и необыкновенно добрый и щедрый человек. Обожает делать подарки. Привозит их чемоданами из каждой поездки, всех одевает и обувает. Помню, мы с мамой жили в малюсенькой квартирке в Выхино (родители уже были в разводе), где тем не менее собирались большие компании. Как-то на мамин день рождения пришло сорок человек. И вот появилась Татьяна Анатольевна: «Люлёк, поздравляю! Мой подарок на лестничной площадке». Мама выходит — а там новая кухня!
В другой нашей квартире, уже более просторной, куда мы переехали несколько лет назад, много мебели, подаренной Тарасовой. Она может сказать ни с того ни с сего: хочу купить вам стол! Сделать в комнате шкаф! Как-то приехала среди ночи еще на старую квартиру: «Ир, ты представляешь, никак не могла заснуть, придумывала ученикам новую программу и вдруг вспомнила, что у тебя в гостиной голый пол. Решила подарить палас!» Всю ночь потом его стелили. И в новой квартире лежит подаренный ею ковер.
Татьяна Анатольевна — гений фигурного катания. Поражаюсь, как она все успевает: вести на телевидении ледовые шоу, мотаться по миру, чтобы ставить номера самым разным спортсменам, отсматривать молодых, комментировать чемпионаты. Может сорваться в Нью-Йорк на какой-нибудь балет, если считает, что это поможет в работе! Раньше Тарасова не вылезала с постановок ансамбля Моисеева, пропадала на спектаклях и за кулисами «Современника». И до сих пор в ней не угасает интерес к жизни и всему новому. Мама моя на нее похожа — в семьдесят два года работает тренером, многие движения сама показывает на коньках. И мое отношение к профессии, наверное, заслуга этих двух потрясающих женщин, одержимых своей работой. Благодаря маме и Татьяне Анатольевне я уже с младых ногтей понимала, что хорошей девочке не пристало болтаться без дела.
Когда я росла, мама руководила школой фигурного катания при АЗЛК и часто брала меня с собой на работу, потому что оставить было не с кем. Однажды и я встала на коньки — по-другому, наверное, и быть не могло. В те времена многим детям родители вешали на шею на веревочке ключи от квартиры, чтобы могли прийти домой после школы, пообедать, а потом погулять. Ведь сами они пропадали на работе. И если я ленилась и не хотела идти на тренировку, мама возмущалась: «Ты что, хочешь с ключом на шее по двору мотаться? Должна получить нормальную профессию!» Сама я еще толком не понимала, в чем мое призвание.
Начинала как одиночница, не совсем успешно. Не давались прыжки, без которых в одиночном катании никуда. К счастью, мама открыла у себя группу танцев на льду, где они не требовались. Туда и перешли все «бесперспективные» дети вроде меня. В танцах нашла себя, все сразу наладилось. Моим первым тренером была Лидия Васильевна Караваева, ученица Тарасовой, а первым партнером Андрюша Листратов. Позже я стала заниматься в группе у самой Татьяны Анатольевны, где каталась уже с Самвелом Гезаляном.
В принципе, у нас сложились неплохие отношения, но у него слишком крутой нрав. Самвел мог сгоряча и заехать, если что-то не получалось. Я все эмоции держала в себе, хотя иногда давала отпор. Когда позже Гезалян катался уже с Татьяной Навкой и она жаловалась, что ей с ним сложно, я смеялась в ответ: «Подумаешь, мы вообще дрались!» Многие пары достаточно бурно выясняют отношения на катке, это неизбежно, если проводишь там большую часть жизни.
Как-то случилась дикая ссора на стадионе Юных пионеров. Мы сцепились, наговорили друг другу гадостей, и Самвел меня оскорбил. Я сдержалась — надо было закончить тренировку, но решила не оставлять выходку без ответа. Пока делали круг, так рассчитала траекторию, чтобы потом сразу выскочить за бортик и убежать. Если честно, очень боялась своего партнера. Как только остановились, залепила ему пощечину и спряталась в раздевалке. Потом мы, конечно, помирились. Гезалян хотя и горячий, но отходчивый.
В конце восьмидесятых Татьяна Анатольевна на какое-то время отошла от тренерской работы, решив создать свой театр ледовых миниатюр, и нам пришлось перейти в группу Натальи Дубовой. Я у нее не прижилась. Нами занималась второй тренер — Инесса Викторовна Буцевич, и она совершенно не могла подвести меня к важному старту психологически, потому что воспитывала спортивную злость. Могла сказать:
— Посмотри, какая красотка Анжела Крылова! Какие у нее руки, жесты! А у тебя?
— Ну, раз я такая плохая, пусть у вас Анжела и катается, — вспыхивала я.
Иногда случались просветы, Буцевич «добрела», и я сразу выдавала результат. Видимо, со мной надо было вести себя по-другому — не ругать, а хвалить. Через год мучений не выдержала и решила все бросить. Самвел встал в пару с Таней Навкой. Полгода я жила без фигурного катания, а потом затосковала по льду. В это время из Питера приехал Петя Чернышев. Он и стал моим следующим партнером.
С Петей мы не дрались, но, как мне казалось, не подходили друг другу совершенно. С хорошими физическими данными, красавец, он тем не менее раздражал меня безумно: был ужасно правильным и постоянно учил жизни. Хотя тогда мы оба по существу были детьми: мне — шестнадцать, ему — восемнадцать. Целый год готовились к ответственным соревнованиям, а за три дня до старта Петя меня бросил — объявил, что уезжает в Америку. Вся жизнь полетела в тартарары! Недели две рыдала не переставая, не могла понять, за что он так со мной поступил. Но сегодня Пете даже благодарна — не останься я без партнера, неизвестно, как сложилась бы судьба. Возможно, никогда не попала бы в кино. В это тяжелое время пригласили на студию, и не к кому-нибудь, а к Сергею Соловьеву, который начинал снимать «Дом под звездным небом».
На пробы звали с детства. Благодаря друзьям нашей семьи Георгию Михайловичу и Валентине Петровне Николаенко я попала в актерскую базу «Мосфильма». Георгий Михайлович — известный кинорежиссер, ученик Сергея Аполлинариевича Герасимова. Валентина Петровна — театральный педагог, профессор Щукинского училища. Они считали, что у меня есть способности, однако я в артистки не собиралась и от проб всегда отнекивалась. К Соловьеву тоже не спешила, но мама сказала: «Маша, чем лежать на диване и рыдать, съездила бы на «Мосфильм» ради интереса! «На экскурсию»! Больше ведь там никогда не побываешь». И я поехала — от безысходности.
Сначала прошла фотопробы — на лестничной площадке. На меня нацепили, как показалось, жуткую шляпу (на самом деле она была очень крутая, винтажная, стоила бешеных денег), дали папиросу. Я сунула ее в рот не той стороной, потому что никогда не курила, даже не пробовала. И съежилась, когда все вокруг засмеялись. Подумала: «Зачем я сюда пришла? Не ходила на пробы, и в этот раз не стоило». Мне было шестнадцать, а выглядела десятилетней — закомплексованная, маленькая, худенькая девочка с косой. Лишнее слово боялась сказать. На кинопробах подарили один из получившихся снимков. Я его сразу смяла и зажала в кулаке, чтобы никто не увидел, потому что себе не понравилась. Так и везла домой и всю дорогу думала — выбросить или показать маме? Она, увидев мою фотопробу, сказала: «Ты тут такая красавица!» Только благодаря ей «исторический» снимок и сохранился до сих пор.
Соловьев проводил кастинг месяца два, не меньше. Меня это, впрочем, не особенно интересовало. Съемки в кино не могли повлиять на дальнейшую судьбу. Как мастеру спорта по фигурному катанию мне была одна дорога — в физкультурный институт. Потихоньку даже начала готовиться к экзаменам, купила книги по анатомии. Но поступать не пришлось. Меня утвердили, и все лето я снималась — ничего не понимая, никого не зная. Музыку к фильму писал Борис Гребенщиков. Я совершенно не представляла, кто это, пока не встретила соседа по дому — большого поклонника рок-музыки.
— Привет, Маш. Ты куда?
— Да вот, вызвали на запись с каким-то Гребенщиковым.
— С кем? — подпрыгнул он. — Слушай, возьми у него автограф, очень прошу! Это же сам Борис Гребенщиков из группы «Аквариум»!
— Ну ладно. А что хоть он поет?
— Ты не поймешь.
И правда, такую музыку я тогда не понимала.
Съемки шли долго. Большую часть времени мы проводили в ожидании — солнца, установки света, грима. Некоторые сцены занимали чуть не по две недели. В советское время в нашем кино все было не так, как сейчас. Когда в группе спрашивали «Ты не устала?», я искренне не понимала, от чего тут можно устать. Целый день сидишь, ждешь своего прохода или реплики и только смотришь, как трудятся другие. Меня совершенно завораживала работа замечательного оператора Юрия Клименко. Таких людей я прежде не видела. По характеру Юрий Викторович очень спокойный, невозмутимый — абсолютная противоположность взрывному Сергею Александровичу, который постоянно нервничал, бегал по площадке и кричал:
— Юра, мы сняли это?! Юра, Юра!
— Да сняли, сняли, — через паузу отвечал Клименко.
— Как это было? Хорошо?
— Антониони!
В группе ко мне относились доброжелательно, особенно Михаил Ульянов, игравший отца моей героини. Он видел, как я была зажата, но не проявлял никакого недовольства или раздражения, не делал замечаний.
Я была дико закомплексованной. Когда нашла в сценарии эпизод с раздеванием, чуть не упала в обморок! Но все получилось очень красиво и интеллигентно, наверное потому, что сцену придумал сын Соловьева Митя, игравший возлюбленного моей героини. А сам Сергей Александрович сделал все, чтобы мне на площадке было комфортно. Понимал, что актрисе всего шестнадцать.
Соловьев открыл во мне такие качества, о которых сама не догадывалась. Например, что могу заплакать или закричать при людях, в кадре. В фигурном катании не принято так себя проявлять. Конечно, в танце приходилось выражать определенные чувства, но дозированно, используя особые средства. Все-таки спортсмен — не актер в классическом понимании этого слова.
С Митей мы подружились, хотя в принципе между нами было мало общего, разве что возраст. Соловьев-младший оказался не мажором, а напротив — хорошим парнем, человеком нежной души. Ходили с ним на какие-то мероприятия, концерты. Мне запомнились абдуловские «Задворки», которые Александр Гаврилович устраивал рядом с «Ленкомом». Спустя много лет меня спросили: «Маша, ты ведь играла в фильме «Гений»? Почему его нет в твоей фильмографии?» Оказывается, один из эпизодов снимали во время «Задворков» и я попала в кадр.
Узнав, что снимаюсь в кино, мой папа возмутился и позвонил маме:
— Ну что, отдала дочь в проститутки?
Он был невысокого мнения об актрисах. На что мама ответила:
— А почему нет, Витя, если хорошо платят?
Тогда он попытался провести воспитательную беседу со мной:
— Ты не представляешь, в какой ужасный мир попала!
— Я очень уважаю твое мнение, но позволь самой с этим разобраться, — ответила я.
И до сих пор благодарна ему за то, что услышал и доверился мне.
Еще во время съемок Соловьев предложил поступать к нему во ВГИК, на актерский. Я сказала:
— Нет.
— А куда же ты собираешься? — поинтересовался он.
— В физкультурный институт.
— Хочешь с хоккеистами учиться?!
Рассказала о нашем разговоре маме. Она посоветовала: «Ну и поступай во ВГИК, раз есть такая возможность. Если не понравится, через полгода уйдешь. В физкультурный всегда успеешь».
Почему через полгода? Вступительные экзамены проходят летом, а Сергей Александрович набирал зимой: занятия начались в январе. Курс у нас сложился странный. Соловьев ценил неординарных людей, но я их почему-то побаивалась и мало с кем общалась. Среди моих однокурсников были Лена Корикова, Оксана Арбузова, Ксюша Качалина, Олег Васильков, Наташа Пьянкова... Митя, сын актрисы Екатерины Васильевой и драматурга Михаила Рощина, тоже с нами учился. Я даже была в него немного влюблена. У Митьки был потрясающий юмор. Когда узнала, что он стал священником, не сразу поверила.
Оксана Арбузова уже тогда много снималась. Прославилась она после фильма «Авария» — дочь мента», но не заболела звездной болезнью и запомнилась очень хорошей девчонкой. Ваня Охлобыстин в то время, по-моему, еще не появился на Ксюшином горизонте. Я училась на третьем курсе Щукинского училища, когда узнала, что у Арбузовой и Охлобыстина роман. При этом с Ваней не была знакома. Впервые столкнулись лет через пятнадцать на пробах. Была уверена, что Охлобыстин меня не знает, а он вдруг говорит:
— Между прочим, могла бы подруге своей передать привет. Вы ведь с Ксюшей когда-то очень дружили.
— Вы меня знаете?
— Да кто ж тебя, Аниканова, не знает? Ксюша часто вспоминает...
Я тоже вспоминаю ВГИК, где было много хорошего, но иногда случались и неприятные моменты. Недавно неожиданно всплыл в памяти один такой эпизод. Началось с того, что моя семилетняя дочь Аглая пришла из школы в слезах. Я спросила, что случилось. Оказывается, они поменялись обувью с подругой и та ей что-то там оторвала. «Подумаешь, — сказала я, — пойдем в мастерскую и починим! Тоже мне, повод для слез!» И вспомнила, как сама когда-то поменялась во ВГИКе сережками с однокурсницей. Имени называть не буду: не пойман — не вор. Единственное, что скажу, — это не Арбузова, но девушка, которая тоже казалась мне милой. Она носила очень красивые серьги из простого металла, но оригинальные, стильные. Говорила, что это работа известного дизайнера. Заметив, что они мне нравятся, как-то предложила «махнуться» украшениями. Я носила золотые, с бриллиантами, но почему-то не подумала об их стоимости. Прошло несколько дней. Мама заметила отсутствие сережек и спросила, где они.
— Поменялись с однокурсницей.
— С ума сошла? А вдруг она их не отдаст? Это же бриллианты.
— Почему ты так плохо думаешь о людях?!
— Ну, тогда завтра же попроси вернуть.
Но однокурсница сережки не вернула, заявила, что потеряла. Я поняла, что мама была права.
Незадолго до поступления во ВГИК у меня случился роман с фигуристом Евгением Платовым, катавшимся в паре с Оксаной Грищук. Они до сих пор остаются единственными в мире двукратными чемпионами Олимпийских игр в спортивных танцах на льду. Влюбилась я в Женю еще в шестнадцать — совершенно платонически, как в прекрасного принца. Он и был настоящим принцем — красивым, талантливым! На шесть лет старше. Наверное поэтому не обращал на меня внимания, ухаживал за другой девушкой, своей ровесницей, а я только вздыхала украдкой.
Когда уже закончила сниматься у Соловьева, мы случайно столкнулись в «Лужниках», где проходил турнир Les Nouvelles de Moscou. Перекинулись буквально парой слов, но в тот момент между нами будто пробежала искра, я это почувствовала. А через месяц Женя позвонил и предложил встретиться.
Уже рассказывала, какой была закомплексованной. Когда Платов пригласил в гости, испугалась и сказала маме:
— Я, пожалуй, не пойду.
— Почему?
— Да у него там компания. Ребята взрослые, наверняка напьются, станут приставать. Вдруг изнасилуют?
— Ты сошла с ума! — прикрикнула мама. — Если немедленно не пойдешь на свидание, я откажусь от материнских прав! Быстро собирайся!
Встречались с Платовым мы довольно долго, а осенью 1992-го решили пожениться. К тому времени, не проучившись у Соловьева и года, я решила перейти в Щукинское училище. Не хочу обидеть вгиковских мастеров, но занимались они с нами очень «ненавязчиво»: студенты толком ничего не делали, просто приходили и общались с преподавателями и однокурсниками. Иногда что-то пытались играть. Возможно, такая методика имела право на существование, но мне она не подходила. Я привыкла решать конкретные задачи и получать результат, и в актерском деле стремилась к конкретике: сначала разбираем, читаем, потом ставим и выпускаем отрывок или спектакль.
Максим Разуваев, с которым снимались в фильме «Завтра» (я попала туда сразу после соловьевского «Дома...»), рассказывал, как здорово у них в Щукинском. Когда поделилась своими мыслями с некоторыми вгиковскими ребятами, меня не поддержали. А мой обожаемый друг Леша Агранович удивился:
— Зачем ты уходишь? Куда? Здесь у тебя полная свобода и ты наверняка еще снимешься у Соловьева. А там будешь стучать отбойным молотком двадцать четыре часа в сутки, вкалывать как шахтер в забое.
— А я хочу стучать!
Чтобы перевестись, требовалось получить одобрение руководства Щукинского училища. Нашему мастеру Алле Александровне Казанской, которая впоследствии для меня очень много сделала и которую я очень любила, сразу понравилась, но единолично она такие вопросы не решала, поэтому отправила к завкафедрой актерского мастерства Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву. Как сейчас помню, читала ему басню «Заяц на ловле», а сама думала только о своем женихе. Так замуж хотела! У нас уже была назначена свадьба. Прослушав это довольно незатейливое произведение, Юрий Васильевич сказал: «Хорошо. Но давайте все-таки разберемся с зайцем, чего он хотел-то?» Я так и застыла: «Ну что он пристал? Мне надо к свадьбе готовиться, а не с зайцами разбираться!»
Наконец получила официальную бумагу о том, что Щукинское училище готово зачислить меня переводом на первый курс. Теперь оставалось получить разрешение у Соловьева. Сергей Александрович в то время находился в Питере. Я спросила у нашего второго педагога Валерия Рубинчика, когда он приедет, и тот поинтересовался, в чем, собственно, дело. Рассказала по секрету, а Рубинчик, видимо, обо всем доложил Сергею Александровичу. Вечером он вдруг позвонил мне домой:
— Маш, привет! Это Сережа Соловьев. Как погода в Москве?
— Снежок пошел.
— Да? Давай ты сейчас наденешь шапочку, выйдешь на улицу и немного проветришь мозги. Потом вернешься, и я тебе перезвоню. По-моему, у тебя что-то с головой!
— Хорошо.
Конечно никуда не пошла. Дождалась следующего звонка через пятнадцать минут:
— Ну, проветрилась? И что?
— То же самое.
— Ладно, завтра вернусь, поговорим.
До сих пор стоит перед глазами — вечер, пустой ВГИК, Соловьев бежит по коридору с моими бумажками в руке и кричит: «Ты что, хочешь ходить с вечным клеймом на лбу — «артистка»?!» Но свою подпись поставил. Я понимала его негодование: Сергей Александрович буквально за руку привел меня в профессию, а я поступила неблагодарно. Что же касается «клейма», то он, видимо, считал, что в Щукинском меня загонят в рамки старой и традиционной актерской школы, лишат индивидуальности. А он терпеть не мог ограничений, работал на стыке жанров и приглашал или непрофессионалов, или, наоборот, суперпрофессионалов, отличавшихся невероятной органичностью и творческой смелостью.
Сергей Александрович на меня не обиделся. Через три года позвал в спектакль «Чайка», который ставил с Леонидом Филатовым и Николаем Губенко в «Содружестве актеров Таганки». Предложил роль Нины Заречной. К сожалению, не сложилось...
Главное испытание ждало впереди. В Щукинское взяли «условно», зачислить обещали только по итогам сессии. Я должна была сдать ее на общих основаниях, хотя не училась в первом семестре. Помню, пришла и увидела Машу Голубкину, с которой тоже работала в картине «Завтра». Обрадовалась. Она и стала со всеми знакомить. Сначала нам встретился смуглый Гриша Сиятвинда. У него была шапка курчавых волос, и он напоминал молодого Майкла Джексона. Маша представила:
— Это Гриша, с нашего курса.
— А по-русски говорит?
— Конечно, у него мама из Тюмени.
— Так он русский?
— Ну да, русский негр.
Вторым попался Леша Кравченко. Увидев его, я немного испугалась. Ходила легенда, что мальчик, игравший в фильме «Иди и смотри», сошел с ума на почве тяжелейших испытаний, пережитых на съемках, и попал в дурдом. Люди даже рассказывали, в каком именно учреждении лежал Леша, как его лечили. Но цветущий и накачанный парень, стоявший передо мной, совсем не напоминал сумасшедшего заморыша. И я выпалила:
— Да ты не сумасшедший...
Вообще, у нас был очень сильный курс, на котором кроме Маши Голубкиной, Леши Кравченко и Гриши Сиятвинды учились Оля Тумайкина, Амалия Мордвинова, Оля Понизова, Юля Яблонская, Юля Авшарова, Сережа Колешня, Таня Вилькина...
Предстояло сдать кучу предметов — историю зарубежного театра, зарубежную и русскую литературу, философию, а я в них была ни в зуб ногой. Французский вообще не изучала. К счастью, Голубкина знала его в совершенстве и помогла сдать с голоса. Наговаривала, а я заучивала. Мама за меня читала Макиавелли, я не успевала. Когда экзамены остались позади, педагоги восхитились — какой объем осилила! Видимо, слишком велико было желание попасть в училище. И не хотелось унижаться и просить кого-то о помощи. Михаила Ульянова — художественного руководителя Театра имени Евгения Вахтангова — встретила только через два года, когда попала в спектакль «Принцесса Турандот». В Театре Вахтангова есть традиция занимать в небольших ролях студентов. Мы столкнулись в актерском буфете. Причем это он меня узнал, со спины! Вдруг услышала: «Маша!» Повернулась — Михаил Александрович.
— Ты что тут делаешь?
— Да вот, учусь в Щукинском и играю у вас в театре.
Было приятно, что он так рад меня видеть...
Вскоре после того как я вышла замуж, мама уехала работать во Францию, и мы стали совершенно самостоятельными. Семейной жизнью это можно было назвать с натяжкой, ведь муж целыми днями пропадал на катке, жена — в Щукинском. Училась я с девяти утра до двенадцати ночи.
Учеба в каком-то смысле и погубила нашу с Женей семью. После того как он впервые выиграл Олимпийские игры в 1994-м, ему была одна дорога — в Америку. Предполагалось, что жена поедет вместе с ним, но я не могла все бросить, ведь только-только «почувствовала» профессию. А для Платова в России не было будущего. Почему моя мама уехала? Ее школа фигурного катания при АЗЛК закрылась. И вообще спорт рухнул: государство его больше не поддерживало и родители перестали водить детей в секции. Денег-то почти ни у кого не было. Сначала мы с мужем пытались найти компромисс, чтобы я оставалась в Москве, а он уезжал и приезжал, но быстро поняли — это не выход. У нас были диаметрально противоположные интересы, и развод стал абсолютно естественным и закономерным.
Сейчас Женя работает тренером по танцам на льду. Вроде бы женат, точно не знаю, не скажу. С Оксаной Грищук они перестали кататься еще после Олимпийских игр 1998 года. Она необыкновенно талантливая спортсменка, но довольно сложный человек, выдержать ее нелегко. Платов расстался бы с Оксаной еще раньше, но с другой партнершей не выиграл бы Олимпиаду: с Грищук они были непобедимы.
Женя умел договариваться с любым партнером. И в семейной жизни тоже. Со всеми находил общий язык. Всегда был на позитиве, хотя жизнь складывалась непросто. В начале девяностых ему чуть не отняли ногу, когда от неимоверных нагрузок полетело сухожилие. Тогда было модно лечиться за границей, и Платов отправился в Австрию. Там заявили, что ногу нужно ампутировать, и это будет очень дорого стоить. При том, что он все равно не сможет не только кататься, но и ходить! Тогда Женя вернулся в Россию, и ему нашли замечательного доктора, бесплатно сделавшего операцию, после которой он выиграл две Олимпиады...
Окончив училище, я начала работать в своем любимом «Современнике». Попала туда самым обычным путем: показалась и меня взяли. Первое время испытывала просто детский восторг. Помню, мне показывали портреты актеров в фойе и в голове пронеслось: «Боже, я всегда ими восхищалась, а теперь буду играть на одной сцене! Фантастика!» Марину Мстиславовну Неелову знала с детства, она подруга Татьяны Анатольевны Тарасовой и моей мамы и очень помогала на первых порах. Делилась своими актерскими секретами, ценность которых я, к сожалению, поняла не сразу. А когда стала пробовать это на сцене, оказалось — работает.
Галиной Борисовной я всегда восхищалась и как режиссером, и как художественным руководителем. У нас огромный коллектив, и она блестяще с ним справляется. При этом любые проблемы лучше решать лично с ней. Одно время я боялась отвлекать ее от важных дел, действовала через посредников, и получалась какая-то ерунда. А когда обращалась напрямую, все складывалось прекрасно. Она поддерживала, помогала. Отнеслась с пониманием, когда я влюбилась.
С Ильей Куликом познакомилась в гостях у Татьяны Анатольевны, он был ее учеником и в свои двадцать лет уже чемпионом мира среди юниоров и чемпионом Европы среди взрослых. Мы сразу понравились друг другу, срослось все моментально. Тарасова даже заволновалась в какой-то момент: наш бурный роман не вписывался в план их тренировок. Илья уезжал в США, ему нужно было кататься день и ночь и думать не о любви, а о приближающейся Олимпиаде.
Сначала я просто к нему летала. Однажды приснился вещий сон. Будто иду домой с работы, и меня останавливают около Выхинского рынка:
— Ты в ведомости расписалась за Олимпиаду? За гонорар в долларах?
— Я же не каталась. Просто рядом была.
— Неважно, тебе тоже причитается.
Расписываюсь — сумма сумасшедшая. Тут же подсовывают еще одну ведомость, где неменьший гонорар уже в рублях. И я просыпаюсь. После этого сказала Илье: «Ты выиграешь Олимпийские игры. Не могу объяснить почему, но точно знаю». Он засмеялся. Но сон сбылся, и деньги действительно посыпались огромные. А у нас была договоренность: если Илья не выиграет, мы останемся в Москве, а если выиграет — вместе уедем в Америку.
Пошла к Галине Борисовне, рассказала о своих планах. Она ахнула: «Ты сошла с ума! Что будешь делать в этой Америке? Дома сидеть?» Но отговаривать меня было бесполезно. Любовь вскружила голову, лишила разума. Волчек это поняла и отпустила. Впрочем, от театра я окончательно не оторвалась. Когда Илья уезжал на сборы или в туры, я периодически прилетала в Москву. Бывало, звонил кто-нибудь из наших актрис: «Завтра за меня не сыграешь? Сама не смогу. Съемка». И я играла — с разрешения завтруппой.
В деньгах мы не нуждались, и я тратила их не считая. Помню, купила на весь дом занавески за тридцать тысяч долларов. Он был шикарный, трехэтажный, купленный в кредит. Впрочем, меня этот шик не очень радовал.
В Америке провела полтора года, и все это время чувствовала себя одиноко и неуютно: как и предсказывала Галина Борисовна, не находила себе дела. Илья пытался привлечь к постановке номеров, но никакого восторга я от этого не испытывала. И тренером становиться не хотела — уже полностью переключилась на другую профессию.
Брак мы так и не зарегистрировали и в какой-то момент решили расстаться. Странно, но боли я не испытывала, хотя очень любила Илью. Знала — так лучше для обоих. Каждый должен заниматься своим делом. Неизвестность не пугала, хотя я вернулась в Москву фактически безработной и без копейки. Из гонораров олимпийского чемпиона не взяла ни цента. Илья, правда, вручил банковский чек, но в России грянул дефолт, банк лопнул и деньги пропали. Помню, пришла в Москве на рынок, в кармане — один доллар восемьдесят пять центов. Мелочь не приняли, а доллар я обменяла. Получила рублей двадцать с чем-то и потом долго стояла и думала, какой хлеб могу себе позволить. А над рынком неслась знаменитая песня Глории Гейнор I Will Survive (можно перевести как «Я все преодолею») — и в этом было что-то безумно символичное.
Через неделю опять пошла к Галине Борисовне — с просьбой принять обратно. Покаялась: «Простите, что не послушалась. Видимо, надо было удариться мордой об асфальт, чтобы самой все понять» Она меня приняла. И не сказала: «А ведь я тебя предупреждала!», за что ей особенно благодарна.
Илья ушел из любительского спорта еще в 1999-м, но до сих пор катается как профессионал. По-моему, у него все хорошо, но если честно, не слежу за его жизнью.
В «Современнике» я с удовольствием окунулась в работу. Наверное, одним из самых трудных и запоминающихся за всю театральную карьеру стал спектакль «Полет черной ласточки, или Эпизоды истории под углом 40 градусов». Мы играли вдвоем с Игорем Владимировичем Квашой. Три с половиной часа находились на сцене. Когда распределили роли, я не поверила: ну не могут меня назначить в пару к Кваше, не того я уровня! Наверное, позже придет другая актриса, а я пока просто разминаю материал. Он сложнейший, все строилось на каких-то аллюзиях, метафорах, вторых, третьих планах. Мой экземпляр пьесы был весь в пометках. Но в самом начале репетиций его у меня украли.
В тот вечер в полдевятого возвращалась после репетиции ужасно уставшая, еще по дороге накупила продуктов. Когда открывала дверь в подъезд, сзади кто-то попросил: «Подождите!» Подумала, это наш сосед. Крикнула «Привет!», но человек не ответил, втолкнул меня внутрь, следом вбежал другой и приставил к горлу нож. Они потребовали сумку, я ее безропотно отдала. К счастью, не стали лазить по карманам, где лежали ключи от машины и квартиры, мобильный телефон. Кошелек было не жалко, в нем осталось всего сто рублей. Но в сумке лежали права, паспорт и пьеса с бесценными пометками.
Бандиты очень спешили, боялись, что еще кто-нибудь зайдет. Когда меня прижали, я не закричала, не запаниковала, начала соображать: так, если будут снимать серьги, кольца, все отдам, лишь бы не убили, не изнасиловали, не порвали уши! Сама! Они не стали ничего снимать. Скомандовали: «Иди к лифту. Мы сейчас выйдем и выкинем документы. Потом их возьмешь». И выскочили. Тут спустился лифт, из него появилась наша уборщица Таня и улыбнулась:
— Добрый вечер!
— Таня, Таня, здесь сейчас такое было! Меня ограбили! Чуть не убили!
— Да? Третьего дня тоже ограбили одного жильца.
Документов на улице я не нашла и написала заявление в милицию. Вскоре позвонили: «Приходите в отделение. Гражданка принесла ваш паспорт и права. Нашла в своем дворе». Но пьеса была утеряна, наработки пришлось восстанавливать по крупицам. Однако к премьере знала свою роль как «Отче наш» и сыграла просто наотмашь! Кваша даже удивился:
— Аниканова, что это ты так хорошо играешь?
— Сама не знаю, Игорь Владимирович! Видимо, от страха!
На премьере присутствовал Михаил Сергеевич Горбачев. У нас с Квашой сложились замечательные отношения. Когда Галина Борисовна делала мне замечания на репетициях, он заступался: «Галя, не трогай ее! Она справится. Все будет хорошо!» Хотя вокруг говорили, что у него тяжелый характер.
В последнее время ко мне стал тепло относиться и Валентин Иосифович Гафт, тоже известный своим крутым нравом. Как-то на гастролях в Германии сидели с ним за одним столом за обедом, и он вдруг начал разбирать все мои работы с момента прихода в театр и говорить комплименты! Я была потрясена:
— Валентин Иосифович, неужели вы это помните?
— А что, думаешь, я совсем выжил из ума?
Конечно, у Гафта очень переменчивый характер, зависит от настроения. Но все равно приятно.
После Ильи у меня случались романы, но серьезные отношения как-то не складывались. Однажды проснулась и сказала себе: «Все, на личной жизни пора ставить крест. Нужно сконцентрироваться на профессии». Мне был тридцать один год. Тогда и позвонила Соловьеву — «напросилась» в «Анну Каренину».
Он пытался снять ее еще в девяностые, когда я училась в Щукинском. Пробовал меня и Лену Корикову на роль Кити. С картиной не сложилось, но спустя десять лет Сергей Александрович решил к ней вернуться. Я узнала об этом от коллег. Неделю ходила сама не своя, а потом решилась: была не была. Соловьев подтвердил информацию и спросил:
— Хочешь попробоваться? Но ты же понимаешь, что уже совсем не та. Сколько тебе сейчас лет?
И я, сама не знаю почему, ответила:
— Шестнадцать.
— Ха-ха! Ценю твой юмор! Ладно, приезжай.
На «Мосфильме» меня загримировали, я вошла к Сергею Александровичу в кабинет. Он смотрит: «Ой... Да тебе не шестнадцать... — Сердце ушло в пятки. Думаю — ну и пускай, зато потом не буду жалеть, что упустила шанс! А он продолжает: — Тебе двенадцать». Взял фотокамеру и начал щелкать. Снимки получились невероятной красоты. Позвонил через неделю в восемь утра:
— Привет, это Сережа Соловьев. Спишь, что ли? Поздравляю. Тебя утвердили на роль Кити. (Тут я упала с кровати.) А что ты думаешь о Гармаше? Хочу взять его на роль Левина.
— Я буду рада работать с Сережей в одном проекте.
На первый съемочный день четвертого марта назначили нашу сцену на катке. А двадцать седьмого февраля, вернувшись со спектакля, я поняла, что заболела. Голова горела, лицо обметало, температура сорок. Да еще и сыпь! Оказалось, что в тридцать один год подхватила ветрянку. Болезнь протекала очень тяжело. В «Современнике» из-за меня — в первый и единственный раз — пришлось отменять спектакль.
Больничный лист участковый выписывала на расстоянии, в прихожей. И ушла, прокричав: «Двадцать дней из дома не выходить!» Зато один профессор сказал, что уже через пять суток я не буду представлять опасности для окружающих. И я обрадовалась — у меня как раз съемка через пять дней.
Звонит Соловьев, вызывает на студию на примерку костюма Кити.
— Не могу, приболела, — отвечаю я, — несерьезно, ветрянкой.
Наступает пауза, потом он как закричит:
— Понабрал старух, а они подхватили детские болезни! У одной ветрянка! У Тани коклюш! — Анну Каренину играла Друбич.
Четвертого марта я пришла на съемку. На лице красовались три огромных прыща, покрытых коркой. Соловьев ужаснулся. Но я придумала скрыть лицо за вуалью, и на экране все получилось просто фантастически.
Фильм снимался долго и трудно, но я рада, что в нем участвовала, и до сих пор хвалю себя за то, что проявила инициативу. Сейчас иногда заставляю себя звонить режиссерам после проб. Раньше думала: «Неудобно, они лучше знают, кто больше подходит». А потом выяснялось, что артистка N получила роль, потому что не стеснялась напомнить о себе. Считаю, в этом нет ничего плохого. У нас особая профессия, основанная на субъективном восприятии.
Удивительно — как только решила, что с личной жизнью пора завязывать, познакомилась с актером Андреем Сипиным и через пару месяцев вышла замуж. В каком-то смысле нас «свел» Слава Манучаров, тоже снимавшийся в «Анне Карениной», когда пригласил меня в РАМТ на «Вишневый сад». Там же работала моя подруга. После спектакля зашла к ней поболтать и встретила Андрюшу. Мы понравились друг другу, но ему не сразу удалось вытащить меня на свидание: Андрей моложе, а на вид был просто мальчиком. Звонил каждый день, а я просила: «Перезвоните позже». Однажды он перезванивал целый день, каждый час, и мне стало неудобно: «Ну хорошо. Давайте встретимся». И все мои планы полетели в тартарары, все сомнения развеялись, я поняла, что это мой человек.
Предложение Андрюша делал на даче у моего отца, куда мы приехали в гости. Когда он попросил моей руки, папина жена Лена закричала: «Секунду!» Сбегала за иконой, и они с папой нас благословили. Потом мы позвонили маме. Она ахнула, потому что была не в курсе нашего романа, и закричала: «Без меня не вздумайте ничего решать! Приеду — всех убью!» Приехала и поняла, что у нас серьезные намерения. Свадьбы как таковой не было, только скромное торжество в узком кругу.
Жили мы у нас, и все складывалось прекрасно — никаких притирок друг к другу не понадобилось. А вот с ребенком получилось не сразу. Пришлось подлечиться. О том, что беременна, я узнала четырнадцатого февраля. Андрюша пришел с цветами:
— Поздравляю с Днем влюбленных!
— И я тебя поздравляю — с двумя полосками. У нас будет ребенок!
Беременность стала самым счастливым временем в моей жизни. Я с животом и бегала, и прыгала, и окна мыла, и занавески вешала. Где-то вычитала, что это называется «периодом гнездования»: незадолго до родов многих женщин охватывает жажда благоустройства.
Кесарево сечение запланировали на второе октября, а меня почему-то заклинило на первое. Дата, что ли, понравилась. И я говорила дочке в животе: «Аглая, девочка моя, сиди и жди первого октября!» Мы знали, что будет девочка. Имя ей придумал Андрюша — «по Достоевскому». Он очень любит этого писателя, а Аглая из романа «Идиот» одна из самых адекватных его героинь. Поздно вечером тридцатого сентября начались дикие схватки, я поняла, что это роды. Посмотрела на часы — а там ноль часов одна минута. То есть уже наступило первое октября. Агаша будто давала понять: «Ну, мама, мы же договаривались, пора!»
Приехала в роддом, а у меня вдруг все остановилось. Вокруг рожают, я же сижу без дела. И слышу шепоток: «Смотри, женщина без прошлого! Женщина без прошлого!» Был в моей биографии сериал с таким названием — длинный и достаточно популярный. У одной из рожениц от любопытства даже прекратились схватки. Она попросила разрешения со мной сфотографироваться. Телефоны у нас были с собой. Стала расспрашивать, я что-то отвечала, а сама была вся на нервах. Боялась кесарева и что наркоз не возьмет. Думала: «Раз узнали, надо вести себя достойно, контролировать ситуацию!»
Врач успокоила: «Ничего, сейчас укольчик сделаем, и все будет хорошо!» А у меня язык развязался, стала болтать безостановочно. Тогда еще вкололи успокоительное и «выключили» окончательно. Очнулась, только когда поднесли дочку. Я удивилась, что не испытываю какого-то потрясения или умиления, о котором так любят рассказывать иные мамочки. Наоборот, возникло странное ощущение, что Агаша была у меня всегда!
Ребенок нам достался шикарный. Дочка не доставляла хлопот, по расписанию ела и спала, не требовала, чтобы качали. Сама я не кормила, потому что аллергик, но Агаша прекрасно ела смеси.
Сначала справлялись сами и мама помогала. Она вернулась из Франции в Москву после рождения внучки. Говорила, что устала и видеть не может фигурное катание. Но через два месяца заявила:
— Возьму, пожалуй, уроки. Нужно денежек заработать.
— Понятно, опять за старое.
— Нет, что ты! Буду работать раз в неделю.
Какое там! Все вернулось на круги своя. Прошу:
— Мама, побудь с внучкой! У нас с Андрюшей спектакль! — а она отвечает:
— Сегодня не могу, ученица вот-вот сделает тройной на одну ногу!
Мама часто работает допоздна. Бежит на каток больная, со сломанной рукой. Я ее понимаю, потому что тоже не могу без своей работы.
Когда Аглае исполнилось три месяца, я вернулась в театр. А еще через месяц пошла на пробы, и пришлось взять няню. Меня одновременно утвердили сразу в два сериала — «Лист ожидания» и «Нюхач», и несколько месяцев я курсировала между Москвой и Киевом. Приезжала оттуда утром, днем возилась с Агашей, вечером играла спектакль и мчалась на вокзал. До этого не понимала коллег, жаловавшихся на тяжелый график: «Живу в поезде». Но когда сама однажды открыла глаза и не смогла сообразить, где я и куда еду, очень испугалась.
С «Нюхачом» была интересная история. Я не хотела в нем сниматься, боялась, что не потяну два проекта одновременно, и роль бывшей жены главного героя не привлекала — какая-то неадекватная наркоманка. Но агент убедила поговорить с режиссером Артемом Литвиненко, сказала, что он интересно мыслит, может получиться замечательное кино. Только ради нее поехала на встречу на другой конец Москвы в полной уверенности, что сниматься все равно не буду. Но не смогла сказать об этом напрямую, когда Артем принялся расспрашивать:
— Вы читали сценарий?
— Читала, но так как недавно родила, сейчас у меня другое мироощущение. Боюсь, не смогу сыграть наркоманку. И плачу в кадре с трудом.
— Хорошо, давайте возьмем другую сцену, где Юля смеется.
— Это еще хуже. Смеюсь я очень некрасиво.
Артем продолжал настаивать на пробах. Тогда мне пришлось поделиться с ним секретом, что я не очень хорошая артистка:
— А у вас такой замечательный сценарий. Зачем его портить?
— Мне вас предложили продюсеры, и я должен отчитаться. Вы же все равно приехали...
Долго препирались. Потом все равно пришлось что-то сыграть. И я забыла об этих пробах.
Прошло время, вдруг звонит агент:
— Завтра у тебя съемка в «Нюхаче». Как в каком? Ну помнишь, ты ездила? Тебя утвердили.
— Неужели за такое теперь утверждают?
— А вот с этого места поподробнее...
Узнав о том, как проходила наша встреча, агент сказала, что я сумасшедшая. Потому что приехать на другой конец Москвы и целый час рассказывать режиссеру, какая ты плохая артистка, могла только больная на всю голову. Видимо, поэтому меня и утвердили! Моя героиня Юля — такая же странная и непредсказуемая.
Как ни странно, зрители ее полюбили. Может быть потому, что Юлия все время меняется и за ней интересно наблюдать? Поэтому в Интернете до сих пор идут споры, правильно она поступает или нет. Юля ведет себя неоднозначно. Правда в одном я с ней согласна — нельзя жить с человеком без любви. И когда наша с Андреем любовь закончилась, мы расстались. Это случилось примерно через год после рождения Агаши. Не стали сохранять семью ради дочки и, как мне кажется, поступили правильно. Зачем обманывать друг друга? Ребенок все равно почувствует фальшь. Или еще, чего доброго, возьмет за образец модель таких отношений. Я врать не могу и не хочу, и Андрюша порядочный и честный человек.
Мы оба мечтали стать родителями и были счастливы, когда появилась Агаша. Возможно, слишком сильно «вложились» в дочку, растратили на нее все эмоции и потеряли то, что нас связывало. Стали чувствовать себя не мужчиной и женщиной, а родителями. Расстались мирно и сейчас прекрасно общаемся, созваниваемся иногда по несколько раз на дню. Вместе воспитываем Аглаю, и она не чувствует какого-то дискомфорта, ведь папа с ней проводит много времени. Когда приходит, я стараюсь не мешать, и они часами играют вдвоем, смотрят кино, что-то выдумывают.
Дочка так быстро растет! Недавно сказала ей:
— Агаша, как же ты выросла!
— Видала, как люди-то меняются?!
За словом дочка в карман не лезет. Сама про себя говорит так: «Мама, я человек-то неплохой, просто изысканный!»
О профессии, конечно, думать еще рановато, но пока Агаша хочет стать актрисой. Может быть, что-то и получится, ведь у нее очень богатая фантазия. Недавно учительница на уроке попросила детей рассказать, кем работают их родители, моя дочка встала и сказала: «У меня папа — строитель, а мама — официантка в кафе». Та смеялась до слез, потому что прекрасно знает — мы оба актеры.
Агаша всем с гордостью рассказывает: «Я уже снялась два раза. Впервые в «Ералаше» — у мамы в животе. А второй раз в сериале — артисткой массовых сцен». Видимо, кино ей понравилось, хотя, возможно, еще десять раз все изменится. Но если в дальнейшем Аглая решит стать актрисой, не стану ее отговаривать.
...У меня случаются самые разные ситуации и в жизни, и в профессии, но я стараюсь не зацикливаться на неудачах и неприятностях, относиться к ним с некоторой долей легкости. Жалко, конечно, что в театре давно не играю ничего нового. Но я говорю себе: «Сейчас просто такой период. Роли обязательно появятся. Все будет хорошо». Без такого настроя в нашем деле не выжить. Наблюдала, как буквально загибались некоторые люди от тоски и обиды, когда копили негатив и сами себя накручивали. И если их наконец приглашали на достойную роль, они уже не могли работать. Внутри все перегорало.
Мне грех жаловаться. Родители живы, близкие здоровы. Этим летом снялась сразу в шести проектах и с нетерпением жду выхода новых сериалов. В некоторых предстану в совершенно новом качестве!
Свежие комментарии