За несколько месяцев до моего рождения родители попали в автокатастрофу. Машина улетела в кювет и перевернулась. В открывшиеся двери вылетела сначала мама, потом отец. Как раз в это время Яковлев готовился к съемкам в фильме «Девять дней одного года». Но из-за полученной травмы от роли пришлось отказаться, ее передали Смоктуновскому… А мама отделалась царапинами и в положенный срок родила меня, — рассказывает старший сын актера, Алексей Яковлев.
В нашей маленькой двушке на Кутузовском проспекте негде было спрятаться. Поэтому в Деда Мороза мой папа — Юрий Васильевич Яковлев — переодевался на балконе. Мне было два года, и я сидел на руках у мамы — Екатерины Аркадьевны Райкиной. Папу я узнал сразу, хотя обнаруживать это знание не стал. Как потом мама рассказывала: «Ты все время на его руки смотрел». Варежки папа не надел, а руки у него были очень выразительные и узнаваемые. Когда отец снова переоделся и вернулся к нам, я спросил его: «А это ты ко мне приходил?» И мама сказала папе: «Ну что же ты, елки-палки, за артист, не мог так сделать, чтобы ребенок тебя не узнал?!»
Как-то раз, за несколько месяцев до моего рождения, папа на своем старом «Москвиче», который он прозвал Тузиком, поехал с беременной мамой на гастроли в Ленинград. Папа был очень уставший, поэтому мама поначалу старалась побольше разговаривать с ним, чтобы не дать уснуть. Но ее саму сморило, а следом заснул и папа. Он проснулся от удара — машина улетела в кювет и перевернулась. В открывшиеся двери вылетела сначала мама, потом папа. Он потерял сознание, а когда открыл глаза, понял, что лежит в воде, потому что упал в небольшое болотце, а вокруг плавают необыкновенно яркие цветы.
Потом оказалось, что это его галстуки рассыпались из чемодана. Поодаль от перевернутой дымящейся машины лежала растерянная мама, она даже не сразу поняла, что с ней произошло, так как в момент аварии крепко спала. Когда «скорая» прибыла на место, медики посмотрели на искореженный автомобиль и спросили: «А трупы-то где?» В итоге у папы обнаружилось сотрясение мозга и перелом ключицы, а мама вообще отделалась царапинами и в положенный срок родила меня. По возвращении с гастролей папа должен был начать сниматься на «Мосфильме» в картине «Девять дней одного года» у Михаила Ромма, но из-за полученной травмы пришлось отказаться. Роль передали Иннокентию Смоктуновскому, и она стала одной из лучших в его фильмографии.
Через год после моего рождения родителям дали ту самую двушку на последнем этаже дома 15 по Кутузовскому проспекту. Крыша часто протекала, отчего в нашей квартире страдали потолок и паркет. В крохотной кухне даже не умещался холодильник, поэтому он стоял в прихожей, и наши гости складывали на него верхнюю одежду — было очень удобно. Как-то раз, оставленный в коляске у открытого окна, я выполз из нее на подоконник и свалился вниз, однако до земли не долетел, застрял на металлических конструкциях, опоясывающих наш дом на уровне девятого этажа, — и это было уже второе мое чудесное спасение...
Так как оба мои родителя были очень заняты в Театре Вахтангова, в котором служили, через объявление в газете для меня нашли няню — простую деревенскую женщину Марфу Тимофеевну — Марфушу. Она терпеть не могла гостей и встречала всех словами: «Ну вот, опять приперлись…» Например, когда приходил мой дедушка, она кричала: «Алеша, иди встречай, твой дедушка Вася приперся!» Довольно скоро и я стал приветствовать не только своего дедушку, но и всех гостей нашего дома той же фразой.
Мама была в отчаянии, но отказаться от Марфуши не могла. Во-первых, больше не с кем было меня оставить, а во-вторых, Марфуша меня очень сильно полюбила. Кстати, она еще и перебила в доме почти всю посуду, почему-то никогда не могла донести тарелку до стола. Иногда папа, чтобы немного поспать перед спектаклем, просил ее: «Марфуша, если будут звонить, скажите, что меня нет дома». В таком случае на телефонные звонки она отвечала своим крикливым голосом: «Вам кого? Юрьвасилича? Его нет дома, он спит!»
Еще в моей жизни присутствовали бабушки и дедушки. У маминых родителей — дедушки Аркаши с бабушкой Ромой — я был первым внуком, и они очень меня любили. Правда, виделись мы не часто. Театр миниатюр гастролировал примерно 300 дней в году: либо по городам СССР, либо по соцстранам, а дважды даже ездили в Англию. С англичанами контракт был подписан на пять гастрольных визитов, но после второй поездки министр культуры СССР Екатерина Фурцева сказала: «Аркадий Исаакович, вы уже были в Англии, а теперь пусть Люда Зыкина поедет, она еще не была». Будучи ребенком, я подсознательно понимал, что мой дед — Аркадий Исаакович Райкин — не похож на остальных людей, он какой-то особенный.
Мне он казался очень молчаливым и медленным — дед Аркаша медленно ходил, медленно действовал, не говорил ничего лишнего и только внимательно на меня смотрел. За столом, как правило, он молчал, зато бабушка Рома все время что-то рассказывала, она была замечательной актрисой и обладала несомненным литературным даром. Из всех гастрольных поездок без устали писала письма детям и друзьям и даже выпустила небольшую книгу чудесных рассказов. Но в своем театре продвигать жену дедушке было неудобно, поэтому в какой-то степени она пожертвовала своими амбициями и талантами во имя того, чтобы дедушке жилось и работалось хорошо, удобно и комфортно.
Вся жизнь деда была сосредоточена вокруг театра. Мама рассказывала, как он по телефону кому-то отвечал подробно на вопросы о работе и предстоящих гастролях, а потом на противоположном конце провода, видимо, поинтересовались делами дочери: «Кто? Катенька? Хорошо. В каком классе? (Обращаясь к дочери.) Катенька, в каком ты классе? В пятом? В пятом классе. Как учится? Катя, как ты учишься? Хорошо? На четверки-пятерки? Хорошо учится». Примерно так же он «интересовался» и моей успеваемостью.
Квартира у них тоже была особенная — довольно просторная, с большим обеденным столом, красивой посудой, старинными серебряными приборами, застолья всегда проходили очень чинно. Еще у деда была черная «Волга», правда, ее пришлось продать, когда в январе 1975 года у бабушки случился инсульт и нужно было оплачивать лечение и уход. Я хорошо помню, как на этой машине меня возили на дачу. Под Питером, возле современного Зеленогорска, была небольшая дачка на берегу озера, в глуши карельских лесов. Там дедушка пытался учить меня водить машину, хотя я был еще совсем маленький. Он писал в своей книге: дети — это одно, а внук — это совершенно другое, другие эмоции, другой интерес, совсем другие представления об этом маленьком человеке.
С раннего детства помню и деда Васю с бабушкой Олей — родителей отца. Василий Васильевич Яковлев — человек тоже очень необычный. У него был баритональный бас, после гимназии он приехал из родного Воронежа в Москву и поступил в консерваторию. В это же время Константин Сергеевич Станиславский получил письмо от Леонида Леонидова, знаменитого трагика тех лет, с просьбой прослушать молодое дарование — моего деда. И дед был принят статистом в Московский художественный театр. Неизвестно, какого успеха он мог бы достичь, если бы по настоянию своего отца — очень делового и уважаемого человека, которого четырежды избирали депутатом Воронежской городской думы, — не оставил сцену и не поступил на юридический факультет Московского университета.
Всю жизнь он потом работал адвокатом. Благодаря этому семья как-то пережила войну — в эвакуации в глухой башкирской деревне дед помогал местным жителям в юридических и прочих сложных вопросах, а в благодарность получал еду. И все же настоящее его призвание было, видимо, оперное пение. Дед пел замечательно и делал это всегда и везде — при любой возможности.
А бабушка Оля работала медсестрой. В башкирском селе она устроилась в госпиталь, и мой папа, тогда еще школьник, помогал ей стирать бесконечные километры грязных бинтов. Потом они переехали в Уфу, где будущий артист Юрий Яковлев стал работать рассыльным в банке. Ему там выдали парусиновую обувь, у которой моментально стерлись подметки. Так что в дождливую погоду, вернувшись с улицы, папа оставлял на каменных ступенях банка темные следы босых ног. Спустя лет пятьдесят после этого случилось папе оказаться в Уфе. В том же старинном здании, где он работал, с теми же ступеньками, которые помнили его пятки. Там по-прежнему располагался банк. Артист Яковлев там выступил, и ему преподнесли в подарок дорогие туфли...
После эвакуации, вернувшись в Москву, отец учился в школе рабочей молодежи и одновременно работал курьером в «Бюробин» — Центральное бюро по обслуживанию иностранцев. С дедом бабушка Оля к тому времени давно развелась, должен же был кто-то кормить семью. Работа в бюро оказалась очень удачной, там отец совершенно свободно освоил разговорный английский язык, хотя грамматику никогда не изучал. Потом его перевели помощником механика в гараж американского посольства, где отец получил навыки автомеханика, научился водить и излечился от дистрофии, приобретенной в голодные военные годы, — от посольства он получал продуктовый паек с заграничными продуктами. Конечно, после такой практики отец решил поступать в МГИМО, начал активно готовиться, но внутренний голос вдруг подсказал, что ему нужно идти в актеры.
Во ВГИК папу не приняли, сославшись на его некиногеничность, тогда он поспешил в Щукинское училище, где конкурс в тот год был 600 человек на место. Папа что-то прочел, видимо не очень удачно, и, чтобы улучшить впечатление о себе, сообщил экзаменаторам, что его отца приглашал на работу сам Станиславский. На это какая-то женщина из комиссии, с очень звонким голосом, сказала: «Ну и на основании того, что Станиславский призрел вашего папу, мы должны принять вас в училище?» Папа осознал, что сморозил глупость, было ясно, что это провал. Но эта же дама добавила: «Я буду с ним заниматься, он мне интересен. Неужели вы не видите, какие у него глаза? Я его беру!» Это была Цецилия Львовна Мансурова, ставшая для студента Яковлева второй матерью. Она часто назначала домашние репетиции лишь для того, чтобы накормить голодных студентов обедом. А если приносила еду с собой в институт, говорила: «Совершенно не могу есть в одиночестве», — и протягивала папе бутерброд.
Три лета подряд студент Яковлев, сдав пораньше сессию, ездил в пионерские лагеря работать вожатым, чтобы хоть как-то заработать и не сидеть на шее у мамы. Сохранились открытки и благодарственные письма, которые ему писали в конце лета дети, в одном из них есть такие слова: «Уважаемый Юра! Разрешите от имени всех пионеров поблагодарить Вас за чуткое и ласковое к нам отношение. Нам хочется пожелать Вам на отлично окончить училище и в будущем стать великим артистом!» Сбылось и первое, и второе. Хотя отличником Юра стал не сразу: на первом курсе он получил по актерскому мастерству двойку, на втором тройку, потом четверку, а закончил с красным дипломом и был принят в труппу Вахтанговского театра, где прослужил всю жизнь, а также встретил двух жен: мою маму и потом Ирину Леонидовну Сергееву.
Папа с мамой расстались, когда мне было года три. По сути меня воспитывал актер Театра Вахтангова Владимир Николаевич Коваль, за которого мама вышла замуж. Это он меня повел в школу в первый класс, он был самым близким для меня человеком в те годы. В театр я начал ходить рано — туда меня водил дедушка Аркаша. Моим же первым впечатлением стал спектакль «Золушка», в котором мама играла главную роль. Там была песенка: «Моих сестер король позвал сегодня во дворец, и только Золушку на бал не пригласил гонец». Помню, я очень переживал, что мачеха и сестры обходятся с моей мамой так неласково.
После спектакля меня, как положено, отвели за кулисы в мамину гримерную. Там актрисы, игравшие сестер Золушки, сказали: «Ой, какой хороший мальчик, здравствуй, Алешенька, понравился тебе спектакль?» Меня настолько возмутило их лицемерие и вероломство, что я назвал их злыми и знакомиться наотрез отказался. А папа в те годы мне запомнился в спектакле «Дамы и гусары». У его героя были шпоры на сапогах. Они у меня вызывали детский восторг, и папа объяснял: «Это шпоры, видишь, когда я хожу, они звенят».
Помню, когда мне было лет одиннадцать, я, мама и Володя Коваль отдыхали в Доме творчества ВТО в Мисхоре. Меня уже положили спать, за окном непроглядная южная ночь. Как вдруг в дверь стучат, ищут вахтанговцев, чтобы помочь народной артистке СССР Мансуровой, которая заблудилась и не знает, где она находится и куда должна ехать. Великая актриса в быту была очень рассеянной и часто все путала. Она должна была жить в Доме творчества в Ялте, а приехала в Мисхор. Мама с Володей встали, оделись, пошли ее встречать, привели к нам в номер.
Помню, вошла очень пожилая, экзальтированная дама с копной пепельно-седых волос. У нее был очень громкий голос. Мама и Володя невероятно почтительно с ней общались — Мансурова есть Мансурова. Меня быстренько разбудили, одели и подвели к Цецилии Львовне. Она, приняв меня за Костю Райкина, воскликнула: «А это Котенька?!» — такое у него было домашнее имя. «Нет, это мой сын Алеша», — ответила мама. «Алешенька!» — всплеснула руками Мансурова. Это была моя единственная с ней встреча.
Довелось мне однажды познакомиться и с Раневской. Мы с мамой пришли на спектакль «Дальше — тишина», в котором Фаина Георгиевна играла на склоне лет главную роль вместе с Ростиславом Пляттом. После спектакля мы с мамой, взволнованные и зареванные, отправились за кулисы к Раневской. Но та маму в лицо не знала. И когда мама сказала: «Фаина Георгиевна, мы вас так любим, какое счастье, что вы есть. Я вас обожаю, папа вас обожает, мама обожает — мы все ваши поклонники!» — Раневская не поняла, о ком речь, лишь снисходительно покивала и без особого интереса спросила: «Кто вы?» Мама ответила: «Катя Райкина». — «Ах ты моя девочка!» — бросилась обнимать ее Раневская. А мне она дала автограф: «Алешеньке на счастье. С любовью Раневская».
Весь этот театральный мир был мне очень близок. Я и сам с детства демонстрировал некоторую тягу к перевоплощению — мне удавалось похоже изображать многих людей: родителей, дедушку, бабушку, наших домработниц, знакомых, соседей, гостей, известных личностей. В доме у нас по-прежнему часто собирались гости: артисты Театра Вахтангова и другие актеры, например Светлана Немоляева с Александром Лазаревым. И меня постоянно просили кого-нибудь показать — всех это страшно веселило. Естественно, у меня возникло желание стать артистом, тем более что примеров других занятий в семье не было. Но мама говорила: «Эта профессия слишком тяжелая, зависимая, выдержать ее очень сложно, не известно, получится ли у тебя. Попробуй пойти на журналистику или на исторический факультет, ведь ты всегда этим увлекался». Но дедушка Аркадий втайне от меня говорил маме: «Вы его все-таки не отговаривайте». Наверное, чувствовал во мне актерский потенциал.
Тогда мама с отчимом со мной позанимались, помогли мне подготовить программу для творческого конкурса, и я по стопам родителей пошел поступать в Щукинское училище. Незадолго до начала экзаменов дед с бабушкой уехали отдыхать в Юрмалу. Помню, на прощание дедушка Аркаша крепче обычного меня расцеловал, чего раньше никогда не делал, и сказал: «Мы будем держать за тебя кулаки». Я поступил и испытал настоящую эйфорию от этого.
В институте произошло неожиданное событие, я познакомился со своей сестрой. Дело в том, что к моей маме папа ушел от своей первой супруги. Кира Андреевна Мачульская была студенткой медицинского института, они поженились в 1955 году. Жили в подвале во Втором Зачатьевском переулке. Папа рассказывал: «В низкие окна я видел только ноги, но, что говорят, слышал. Когда в 1958 году вышла картина «Идиот», до моего слуха то и дело долетало: «Здесь «идиот» живет». Или иду я по улице, а мне вслед: «Вон «идиот» пошел». В 1961 году у отца с Кирой Андреевной родилась дочь Алена, но супруги расстались незадолго до этого события, и вышло так, что в том же году родился я.
Естественно, мы с сестрой знали о существовании друг друга. И жили-то мы, по сути, напротив друг друга, по разные стороны Кутузовского проспекта. Ходили в один магазин, по одной улице, хотя и в разные школы. При этом никогда друг друга не видели. Однажды, когда я уже заканчивал первый курс, мы с моим одногруппником стояли у окна и наблюдали за абитуриентами. Вернее, абитуриентками, которые нас, естественно, интересовали гораздо больше. Самые красивые девушки всего Советского Союза приезжали поступать в Щукинское училище, и у нас глаза разбегались от такого великолепия.
Мой друг обратил внимание, что я остановил свой взгляд на одной красивой девушке. «В эту сторону даже не смотри!» — сказал он. «Это еще почему?» — удивился я. «Это и есть твоя сестра!» Но даже после этого познакомились мы с Аленой не сразу, сначала просто при встрече кивали и расходились: «Здравствуйте». — «Здравствуйте». И первый шаг сделала Алена. Сказала: «Леша, мало ли что в жизни наших родителей произошло. Нам надо как-то общаться, у нас еще вся жизнь впереди». Училище у нас очень маленькое и очень дружное, в принципе все студенты — одна компания. Мы стали часто собираться у Аленки дома. Ее отчим, Николай Константинович Иванов, был журналистом-международником, они долго прожили в ГДР. У них была трехкомнатная квартира с хорошей по тем временам обстановкой. Этажом ниже жил фокусник Арутюн Акопян, которому мы досаждали своими шумными посиделками.
Моими однокурсниками и друзьями были Женя Князев, который впоследствии стал ректором нашего училища, Женя Дворжецкий, Андрюша Рапопорт. Он, как и я, происходил из театральной семьи — его отец, Михаил Рапопорт, был режиссером Театра оперетты, а мама, Мария Кнушевицкая, служит актрисой Театра Моссовета. Выяснилось, что бабушка Андрюши, Наталья Дмитриевна Шпиллер, так же, как и мой дед Аркадий Райкин, участвовала в несколько необычном концерте, посвященном 60-летию Сталина. Аркадий Исаакович тогда только что стал лауреатом конкурса артистов эстрады 1939 года. Поэтому его утвердили в список выступающих. Потом Райкину позвонили и сказали: «Концерта не будет». Дед лег спать, а жил он в гостинице «Москва». Вдруг посреди ночи его будят и зовут к телефону. Звонили из Кремля и сообщили: «Машина за вами вышла, концерт будет». Оказалось, что, когда выступления артистов из урезанного списка закончились, Сталин спросил: «Что, это все?» И Храпченко, председатель Комитета по делам искусств, ответил: «Нет-нет, это только первое отделение.
Сейчас антракт, товарищ Сталин». И срочно по ночной Москве стал собирать артистов. Дедушка оделся, спустился вниз, а в машине уже сидела Наталья Дмитриевна Шпиллер — знаменитая в ту пору солистка Большого театра. И она об этом спустя десятилетия мне рассказала, когда я пришел в гости к Андрею: «В машину подсел тонкий, кучерявый, немного заспанный черноглазый юноша, и мы поехали на концерт».
Иногда к нам на студенческие показы приходил папа. До этого я его долго не видел — у нас был большой перерыв в общении. Помню, как он пришел смотреть нашу первую самостоятельную работу. Мы играли отрывок из мольеровского «Лекаря поневоле»: я, Женя Дворжецкий и Оля Симонова. Мы стоим, полуживые, за кулисами, все трясемся, ведь это первый наш выход на сцену, как вдруг забегает третьекурсник Саша Сергеев, мама которого, Ирина Леонидовна, была замужем за Юрием Васильевичем, и говорит: «Леш, отец здесь! Ни пуха ни пера!» После этих слов мое состояние стало близким к коме, думал — мне конец, ничего не помню, что я делал и как это было. В тот день папа ничего мне не сказал и ушел молча. Потом он пришел на мой дипломный спектакль в постановке Владимира Иванова, и после этого мы стали общаться более или менее постоянно. На этот раз он сказал: «Хорошо», — отвел нас с партнершей в пустой кабинет и сказал несколько важных слов относительно нашей работы.
На следующий дипломный спектакль папа уже пришел с семьей — супругой Ириной Леонидовной и моим младшим братом Антоном, познакомил нас, и мы пошли к ним в гости. Никакого напряжения не было, а Ирина Леонидовна способствовала потом тому, чтобы мы, все трое детей, встречались, общались, приходили в дом. Однажды мы втроем — я, Алена и Антон — поздравляли отца с 60-летием. У него был бенефис, он играл Болингброка в «Стакане воды», потом устроили капустник. Папа признавался, что наше сценическое поздравление стало для него большой неожиданностью и лучшим подарком.
После института я поступил в Театр имени Ермоловой, варианты пойти по стопам родителей в Театр Вахтангова или к дедушке в Театр миниатюр даже не рассматривал. Папа начал приходить ко мне на спектакли, это его очень интересовало. Позже я перешел работать в ВОТМ — Всероссийское объединение «Творческие мастерские». Там с режиссером Александром Пономаревым мы выпустили несколько интереснейших для меня проектов. Саша с увлечением занимался русским авангардом, ставил Хармса, Хлебникова, Владимира Казакова, в пьесе которого «Дон Жуан» я сыграл вместе с мамой. Для меня это был бесценный опыт, мама замечательно умеет работать на сцене, на радио, на телевидении — она блестящий профессионал, который всегда у меня вызывал только восхищение.
Сейчас мне все чаще говорят, что мы с папой очень похожи внешне… Но помимо этого сходства и общей профессии были у нас в жизни и другие любопытные совпадения. Однажды я ему пожаловался, что получил воспаление легких после экскурсии на Эйфелеву башню, когда мы с женой ездили в Париж, это был мой подарок ей на день рождения, который у нее совпадает с Рождеством. Но выяснилось, что когда-то и отца сильно продуло на этой башне. Был такой фильм «Сюжет для небольшого рассказа» режиссера Сергея Юткевича. Папа хотел сыграть Чехова, но ему предложили небольшую роль писателя Потапенко.
Снимали его в Париже, и партнершей папы стала Марина Влади. Шел 1968 год, Париж, декабрь, Эйфелева башня, погода ужасная, ледяной пронизывающий ветер. Отец рассказывал, что возненавидел эту башню за время съемок и что они с Влади оба простудились. Отогревались бутылкой виски, которую вместе распили в почтовом самолете. Просто после съемок они оба отправились в аэропорт — им надо было в Москву. Но из-за непогоды обычные самолеты не летали. Их узнали и пустили в почтовый самолет, а у Марины была припасена бутылочка.
В день рождения Щукинского училища отмечали и тридцатилетие нашего выпуска, это было в 2012 году. Мы с однокурсниками вышли на сцену. Когда же объявили курс, со дня выпуска которого прошло 60 лет, на сцену поднялся Юрий Васильевич. В переполненном зале его слушали в такой тишине, что, казалось, перестали дышать. А папа сказал о том, что счастлив, потому что училище стало родным домом не только для него самого, но и для его детей, а теперь еще и для внуков — Маши и Андрея.
Отец сумел стать хорошим дедом. Все внуки приезжали к нему и домой, и на дачу: и моя Лиза, и сыновья Антона — Петя с Андреем, и Маша — дочь Алены и Соня — старшая дочь моей жены — он ко всем относился с большим вниманием и трепетом. У нас же с Аленой и с Антоном была мечта найти пьесу и сделать спектакль, где мы могли бы сыграть все вместе с отцом, чтобы он был в центре сюжета, а мы, дети, вокруг него. Не успели. Однако я думаю, что мы, дети Яковлева, еще все вместе сыграем. В память о нашем отце...
Статьи по теме:
Свежие комментарии