Наступил момент, когда я понял, что наш брак уже не спасти. Обманывать самих себя, играть в семью — зачем? Мы были счастливы и любили. Но все имеет свойство заканчиваться. Некоторым везет, нам же сохранить отношения не удалось.
— Однажды мама, актриса Малого театра Мария Стерникова, усадила нас с сестрой и сказала, что они с папой разводятся. Мол, приняли решение и никто не виноват. То же самое можем сказать мы с Ольгой — моей теперь уже бывшей женой. Да, мы подали документы на расторжение брака и недавно нас развели. Наверное, никто не виноват. Или оба. Но скорее всего никто. Так бывает.
Расстались мирно. Не делили имущество, не собираемся поливать друг друга грязью в СМИ. Не понимаю и не принимаю, когда в таких ситуациях начинают ругать своих бывших. Вы же сами выбрали этого человека, жили, любили, делили постель. Ссоры, выяснения отношений уже в прошлом. Как и многие пары, мы ругались так, что летели искры. Я человек эмоциональный, импульсивный и взрывной, иногда прямо комок нервов. Эту энергию обязательно надо выплескивать. В квартире кое-где даже есть следы кулаков: ударить в стену для меня абсолютно нормально.
С Ольгой мы оба лидеры. Оба честолюбивы. У обоих грех гордыни налицо. Таким сильным личностям под одной крышей сложно ужиться. В нашем случае никто не хотел уступать. Кто первым заговорил о разводе — уже не вспомню. Вначале, очевидно, это был довод в спорах: «Не нравится — давай разведемся». Чаще эти слова произносила Оля, наверное понимала, что всего лишь провоцирует. Я отвечал: «Смотри — дождешься». А потом уже и сам сказал: «Не нравится — давай».
Наступил момент, когда я понял, что наш брак уже не спасти. Обманывать самих себя, играть в семью — зачем? Мы были счастливы и любили. Пережили потрясающий период. Но все имеет свойство заканчиваться. Некоторым везет, нам же сохранить отношения не удалось. Но как бы ни было, надо уметь ставить точку, расставаться, когда еще есть сожаления по поводу несложившейся семьи.
Начиналось все замечательно. Познакомились семь лет назад на борту самолета. Я летел из Киева в Донецк с антрепризным спектаклем. Ольга, которая жила в Донецке, возвращалась домой. Яркую брюнетку я заметил еще в здании аэропорта. В самолете, перелезая через пассажиров, сел на единственное свободное кресло, которое волею случая оказалось рядом с ней. Стали болтать. Днем Ольга провела для нас, артистов, экскурсию по городу, ходили большой толпой. Вечером пригласили ее на постановку «Трамвай «Желание», она пришла с мамой. А после спектакля подвела ее знакомиться. Я произнес фразу, оказавшуюся судьбоносной: «С мамой я еще никогда не знакомился в первый вечер».
Девушка мне нравилась. Но на тот момент еще не влюбился. Полтора-два месяца переписывались эсэмэсками, перезванивались. Я уезжал на съемки, подолгу не бывал дома. Оля оставалась в Донецке. В какой-то момент в разговоре поняли, что кто-то из нас должен приехать в гости. Иначе больше не увидимся. Ольга согласилась прилететь в Москву, честно предупредив, что поездка будет исключительно дружеской. Я согласился.
Она приехала раз, другой. Возникли чувства, роман. Короткие встречи сменяли долгие дни, недели переписки. Я работал в Черногории — снимали телевизионную передачу. Видел, что ужасно раздражаю всю группу: не успевали дать команду «Стоп!» и объявить перерыв, как уже хватал телефон. И до самых слов режиссера «Камера, мотор, начали!» продолжал писать Оле.
В один из дней приятель Валера, принимавший участие в проекте со своей супругой Татьяной, решил прыгнуть с тарзанки. И чуть не сорвался. Как Таня за него переживала! Их отношения меня очень тронули, я понял, что хотел бы так же построить семью. И написал Ольге: «Выходи за меня замуж!» Она предположила в ответ, что я сошел с ума. Позвал приехать ко мне в Черногорию, через несколько дней Ольга прилетела. Тем же вечером мы отправились купаться, я загнал ее в море и пообещал:
— Не выпущу на берег, пока не согласишься стать моей женой!
Холодная вода, зашедшее за горизонт солнце сделали свое дело — Ольга рассмеялась:
— Ты умеешь уговаривать! Согласна!
Она вернулась в Донецк, а вскоре явился туда с пустым чемоданом я: «Складывай свои вещи!» Через два дня мы прилетели в Москву и стали жить вместе. Конечно, ей пришлось непросто. Ольга младше меня на четырнадцать лет, никогда не была замужем. А у меня в прошлом есть гражданские браки. Но все мои прежние подруги жили в Москве, и я не очень понимал, не вникал, насколько тяжело Оле. Ведь выдернул ее из привычной жизни. Она по образованию юрист, даже служила какое-то время в следственных органах, потом получила второе образование — художника-декоратора. В Донецке у нее была своя ивент-компания: корпоративы, работа по оформлению помещений к праздникам — словом, состоявшийся человек, привыкший жить самостоятельно и свободно. А в Москве приходилось начинать с нуля. Ни друзей, ни подруг.
Хотя первые месяцы нашей совместной жизни, наверное, стали для Оли самыми счастливыми: у меня случился перерыв в съемках, я неотлучно находился рядом, все внимание было отдано ей. Ссоры начались позже, когда пошли гастроли и разъезды, казавшиеся бесконечными. Я уезжал, Оля оставалась одна. У нее копились претензии. В запале собирала чемодан: «Возвращаюсь домой!» Я вставал у дверей и не выпускал. Вместе с тем из-за моей неопытности или, возможно, эгоизма я ее не слышал. Правда — не слышал. Или не знал, как помочь.
В какой-то момент Ольга произнесла:
— Думаю, ты все же никогда на мне не женишься!
Это тоже была своего рода претензия: жили вместе уже несколько месяцев, а о своем предложении я будто и не вспоминал. В ответ сказал:
— Выбирай день, когда пойдем расписываться.
Она назвала дату четырнадцатое октября — праздник Покрова Божьей Матери. Заглянул в свое рабочее расписание. На этот день было назначено начало гастролей, в восемь сорок предстоял отлет в Нальчик. Но я уже пообещал жениться! Месяц уговаривал сотрудницу ЗАГСа расписать нас в семь утра, до отъезда в аэропорт. ЗАГС открывается в десять, так что можете себе представить, каких трудов мне это стоило. Но сумел.
Накануне важной даты мы не могли уснуть, обоих колбасило — волнительно, страшно. Почти до самого утра гуляли по Москве, то и дело подбадривая друг друга: «Мы же вместе, мы любим...» Без десяти семь уже стояли у дверей ЗАГСа. Услышав торжественное «Дорогие брачующиеся!», не сдержались и заржали. Это было замечательно.
В новом статусе — мужа и жены — помчались в аэропорт: Оля полетела со мной. О переменах в нашей жизни никому не сказали. Узнал только Андрюша Чернышов. Заметив обручальные кольца, посмотрел на меня со значением. Я кивнул. Чернышов по секрету сообщил Андрею Ильину и Елене Сафоновой. И чокаясь с коллегами вечером на ужине, без слов, лишь переглядываясь, все понимали, за что выпиваем. Вот и весь праздник. Даже моя мама и отчим о том, что я женился, узнали позже.
Свадьбу так и не сыграли. Не хватало времени, еще, если честно, не хотелось привлекать к себе лишнее внимание прессы. Женился и женился, к чему разводить церемонии? Теперь понимаю, что и тут был неправ. Для женщины свадьба — одна из трех-четырех важных точек в жизни. Надо, чтобы как у всех. Тогда я об этом не подумал. А потом стало уже поздно.
Основные Олины претензии сводились к тому, что я слишком много работаю. Ей хотелось, чтобы пораньше приезжал домой, реже ездил на гастроли. А я считаю, от предложений не отказываются — как отменишь спектакль? Да и работа у нас сдельная: сколько поработал, столько и заработал. Но Оле хотелось моего внимания. Думаю, возникла сильная обида, вызванная ощущением, что женился, а теперь ее бросаю. Она не всегда могла ездить со мной, так как будучи по натуре деятельным и активным человеком, начала искать возможности самореализации в Москве.
С другой стороны, женщина тоже меняется, выйдя замуж. В какой-то момент я ощутил, что Ольга успокоилась, почувствовала себя комфортно. А мне стало не хватать какого-то драйва, я начал отдаляться. В любом случае разрыв отношений — это всегда история двух людей. И ошибки обоих. Не хочу сейчас перекладывать вину на жену, уже бывшую. Но наверное, где-то и ей недоставало опыта, мудрости, знания, как выстраивать отношения. Семья — это все-таки нечто большее, чем гражданский брак, где оба в паре осознают, что в принципе в любой момент можно разъехаться. Так или иначе, возможно из-за нехватки понимания любимой женщины, я начал чаще «сбегать» из дома на работу.
Недавно поймал себя на мысли, что отчасти повторяю судьбу отца, народного артиста Валерия Носика. Родители служили в Малом театре. Папа, когда не знал, как решить ту или иную проблему, брал еще одну работу, причем нырял в нее с головой. Все вокруг хвалили: какой актер, как хорошо играет, с полной самоотдачей. Но, возможно, отец попросту прятался от трудностей в личной жизни за работой. Наверное, я поступаю так же. Сейчас это признаю и понимаю. Это честно.
Отец, безусловно, был счастлив в профессии. Все-таки на его время пришелся расцвет отечественного кинематографа, снимали и ставили режиссеры-величины. Папа сыграл в более чем ста картинах, и все — заметные роли. Но это имело и оборотную сторону: двадцать восемь дней в месяц его не бывало дома, а оставшиеся два дня отец собирал чемодан или учил новую роль.
Будучи знаменитым артистом, он имел возможность многим помогать: друзьям, коллегам по Малому театру — там его обожали, называли Солнышком. Выбивал квартиры, телефоны — тогда поставить домашний стационарный аппарат являлось целой проблемой. Но для семьи эти его положительные качества оборачивались отрицательными: совсем не оставалось времени на нас.
Валерий Носик не умел быть отцом. Хотя моя старшая сестра Катя (она дочь от первого маминого брака с переводчиком Алексеем Стычкиным — после развода он женился на балерине Ксении Рябинкиной, они — родители актера Евгения Стычкина) вспоминает, как папа с нами маленькими делал зарядку. Мы втроем приседали, выполняя упражнения. Я этого не помню, видимо, был еще слишком мал.
Зато отложилась в памяти другая история. Летом мы снимали дачу в Немчиновке. Как-то утром приехал отец на такси, машина его ждала. Мы с сестрой выскочили встречать. Папа выгрузил сумки — привез продукты, вытащил новенький велосипед «Орленок». Сказал мне: «Попробуй прокатиться». Я сел и понял, что не достаю до педалей. Однако каким-то образом смог тронуться с места, въехал в забор, завалился лицом между штакетин. Но был счастлив и доволен, ведь папа приехал! Пообещал ему: «Обязательно научусь!» Отец потрепал по волосам, сел в машину и уехал на очередные съемки. Появился недели через две.
— Ну что, освоил? Покажи.
Мы вышли на дорогу, я сел, проехал, развернулся.
— Молодец, — похвалил отец, — а в другую сторону можешь развернуться?
— Сейчас попробую. — Попытался, но не вышло: упал, разбил колено. Поднялся с земли: — Все нормально.
Папа говорит:
— Ну, в следующий раз научись в другую сторону.
И снова уехал недели на две. Так строились наши отношения. Он вроде бы пытался быть хорошим родителем, но у него не находилось времени вникнуть в жизнь сына. Мне надо было прожить сорок пять лет, чтобы понять, принять его жизнь. И простить.
Хоть я и говорил раньше, будто никогда на отца не обижался, — это не так. Обижался. Мне его не хватало. Нет, он пытался общаться и даже отвечать на какие-то вопросы. Но ответы казались странными. К примеру, папа был антисоветчиком. Очень многие, так скажем, грехи и неудачи советской власти видел гораздо ярче, чем достижения и достоинства. Это был его конек — пройтись по существующему строю. А я-то рос на советских фильмах. Подходил к нему с очередным наивным вопросом:
— Красные — хорошие, а белые — плохие, да, папа?
— Да твои... красные! — махал отец в ответ рукой, с трудом сдерживаясь, чтобы не приправить свою речь крепким словечком, как умел только он.
В другой раз я спрашивал:
— Кто сильнее — самолет или вертолет? (Почему-то хотелось, чтобы второй оказался сильнее.)
Отец выдавал:
— Да какой вертолет — самолет конечно.
И снова утыкался в сценарий. Его слова не укладывались в моем детском романтическом сознании, а у папы не хватало времени разъяснить все мягко и подробно.
— Говорили, что у Валерия Бенедиктовича были проблемы с алкоголем.
— Болезни не было. Злоупотреблял — да. Но вспомните хотя бы фильмы того времени — алкоголь существовал как часть культуры. Тогда же были в ходу слова и выражения «проставиться», «обмыть», «пьет по таланту» или «не по таланту». Когда не существовало ночных клубов и караоке, «посидеть с бутылочкой» считалось нормальным отдыхом. Добавьте к этому, что актерская профессия очень тяжелая: смены по двенадцать часов, спектакли, перелеты, бессонные ночи. Как еще расслабиться, кроме как выпить? Да и зрители выражали любовь к кумирам соответствующим образом. Помню, когда был маленьким, отцу проходу не давали, со всех сторон слышалось: «Валерий Носик! Давайте к нам, уважьте, выпьем по чуть-чуть».
И папа мог вернуться домой подшофе. Наутро метался, запихивая выстиранные мамой вещи в чемодан. И снова уезжал. Мама — та находила время на нас с сестрой. Притом что тоже много работала — иногда играла по два спектакля в день. До школы я рос на пятидневке. Это был единственный выход. Вначале садик ненавидел, а потом полюбил, просил оставлять меня даже на субботу. Потому что там была настоящая вольница. То же с пионерским лагерем, я быстро осваивался. И сейчас меня можно закинуть куда угодно — сразу со всеми перезнакомлюсь, выстрою отношения, о чем угодно договорюсь.
Мама проводила отпуск всегда с нами. Ездили в дома отдыха от Союза театральных деятелей либо на дачу — гуляли, болтали, фантазировали. Она была подружкой, главной заводилой в нашей банде-троице. В детстве могли распевать на всю Немчиновку песни из мультфильмов — мама возглавляла этот хор воющих детей. Она многое нам дала.
— Родители расстались, когда вам было девять?
— Да. Помню конфликты, напряженную обстановку. Понимаете, в чем дело... Есть школа общеобразовательная, где дают знания по математике, химии, физике, географии. Но к сожалению, нет такой, которая научила бы выстраивать отношения. Нам дают только лозунги. Которые в советское время были одни, сейчас другие, но они не имеют никакой связи с реальностью. Вот и приходится самостоятельно постигать этот путь, тыкаясь слепым котенком. Понимание и осознание своих ошибок приходит лишь с годами, когда изменить что-либо чаще всего уже невозможно.
После того как родители расстались, отец нам звонил. Мы договаривались, что повидаемся в театре. Я приходил. Но папа, как правило, был занят подготовкой к спектаклю, общением с коллегами и друзьями. Возможно, он боялся оставаться со мной наедине подолгу. Не знал, как общаться с сыном. И я каждый раз уходил из театра с недоумением: зачем звал? После очередного визита даже хотел поменять фамилию на мамину. Она, молодец, не позволила: «Вот появятся свои дети, посмотрим, каким сам будешь отцом». «Молись за него», — сказала как-то, будучи верующим человеком.
Поначалу после развода общение родителей не очень складывалось. Папа платил алименты, что-то нам покупал, но встречались с трудом. Тяжело приходилось обоим: работали в одном театре, постоянно виделись. Только со временем, я учился уже классе в восьмом, стали друзьями, отец звонил маме как близкому, родному человеку. Пять лет понадобилось, чтобы наладить отношения. При этом ни мама, ни папа ни разу не сказали друг о друге дурного слова — по крайней мере при мне.
— Как вас воспитывали, каким вы росли?
— Как большинство детей в те годы. У мамы не оставалось времени заниматься с нами уроками, поэтому разными способами она убеждала нас с Катей, что мы взрослые и должны сами за себя отвечать. Не позорить ни себя, ни ее. Каким-то образом мы ухитрялись не подводить. И когда мама приходила в школу — случалось это редко, примерно раз в полгода, — никто на нас не жаловался. Хотя обо мне педагоги могли высказаться — слыл троечником. Точные предметы не давались. Ну и шалопаем рос конечно.
Я учился в удивительной школе. Рядом с домами дипкорпуса и Малого театра стояли пятиэтажки, где жили самые простые, даже бедные люди, которых на сленге называли «нифты». Но в школе все дружили — и дети элиты, и те, кто имел приводы в милицию. Мы росли как нормальные циничные подростки. Илья, потрясающий парень на год старше, классно пел и играл на гитаре. Мы перепевали Высоцкого, Окуджаву, Визбора, Розенбаума. Звучавшая из магнитофона строчка Булата «Я все равно паду на той, на той единственной Гражданской...» несла для меня особый смысл: в ней проявлялась мечта романтичного пацаненка о подвиге, которого он пока не совершил. Я был уверен, что мое время придет.
Мы ругались матом, с третьего класса курили. При этом слушали легенды о героях войны в Афганистане, говорили о них с уважением и пиететом. Но что такое воевать и что такое умирать — не понимали. Когда мальчик становится мужчиной, он должен ответить себе на подобные вопросы, пока в теории. Я искал ответы.
С отцом встречались реже, чем мне хотелось бы. После развода он жил со своей мамой Александрой Ивановной. Баба Шура всегда переживала за папу, но держала чувства при себе. Она была потрясающей женщиной и удивительным человеком. Приглашала нас с Катей на семейные ужины. Мы сидели все вместе за столом, отец рассказывал анекдоты, какие-то забавные театральные истории, сыпал прибаутками. Уже позже от многих слышал, что в театре отец считался заводилой, одним из группы товарищей, что постоянно всех подкалывали и разыгрывали.
В маминой жизни к тому времени появился актер Алексей Кудинович, который служил в одном театре с родителями. Они поженились, уже больше тридцати лет вместе. Поначалу я Лешу стеснялся, а со временем он стал мне вторым отцом.
Летом труппа, а с ней и мама с Лешей, отбывала на гастроли. Перед отъездом мама каждый раз напоминала: «Мы не можем тебя контролировать на расстоянии. Но очень хочется по возвращении застать не в больнице, не в тюрьме — а в порядке, живым-здоровым. И квартира желательно чтобы осталась целой, не сгорела невзначай. Баба Сима будет за тобой присматривать». Баба Сима, Серафима Петровна — это мамина мама. Звонил ей по вечерам: «Я дома, ложусь спать». Клал трубку и убегал гулять с пацанами.
Катя уже училась в институте и жила отдельно, позже улетела на стажировку в Америку и там осталась. Я был дома один, предоставленный самому себе. За исключением того дня, когда баба Сима приезжала с проверкой. Это случалось примерно раз в неделю. Друзья стояли внизу у подъезда и ждали, когда уедет. Проводив ее, я спускался: «Пацаны — есть еда! Бабушка привезла». Мы поднимались, шли на кухню и уничтожали все в один присест.
Часто приятели оставались у меня ночевать — мы готовились к экзаменам. А иногда просто тусовались. Знаете, что такое «пустая хата», куда можно нагрянуть в любое время суток? Володька, одноклассник, варил нам острую рисовую кашу по утрам. У каждого имелись обязанности: кто-то мыл посуду, кто-то готовил. Случалось, собиралось по двадцать-тридцать человек.
Некоторые из друзей — годом, двумя старше — уже учились в институте. Сдали экзамены — берут закуску, выпивку. Куда? К Саньке! «Пустая хата». Наутро народ разъезжался, оставались два-три человека. Порой кто-то сбегал из дома, от родителей: «Поживу у тебя? Спрячусь?» Гитара, ночные прогулки, девушки. Тестостерон. Молодость, кураж.
Благодаря тому, что по полгода жил самостоятельно, я научился готовить, убирать, стирать. В школу не всегда приходил выспавшимся, со сделанными уроками. Но десятилетку окончил, хоть и со средненьким аттестатом.
Как-то у друга Кирилла готовились к экзамену. Тот предложил: «Есть ключи от отцовской «Волги». Прокатимся?» Было нам лет по шестнадцать. Только выехали со двора и остановились возле светофора на набережной — рядом притормозила машина ГАИ. Милиционеры уставились на нас, мы на них. Тронуться быстро не смогли, нас поймали.
— Машина чья?
— Папина!
— Врешь! Угнали, это очевидно!
Доставили в отделение. Страж порядка сжалился, позвонил маме Кирилла. Она примчалась за сыном.
— А я, как же я? — кричу из-за решетки.
— Ладно, этого тоже отпустите.
К счастью, родители Кирилла смогли договориться и хода делу не дали. Мои и вовсе об инциденте не узнали.
Когда с гастролей возвращались мама с Лешей, я становился пай-мальчиком. Приходилось подчиняться домашнему укладу. Я очень люблю свою маму, но когда уже почувствовал вкус свободы, трудно приходить домой вовремя.
Иногда заезжал папа. Мог посидеть, попить чайку, поболтать. Мама сдружила отца и отчима — это ее заслуга, правильное поведение. Но и им надо отдать должное — смогли понять, принять друг друга и стать друзьями.
Не знаю, что происходило у отца в личной жизни, об этом не спрашивал. Наверняка возникали какие-то отношения.
Отец часто ездил на гастроли, в том числе за границу. Привозил какие-то модные вещи.
Однако моих размеров не знал. Их ему писала мама. Потом стала обрисовывать мою стопу на бумаге. Но он все равно покупал обувь на размер-два больше.
— А что было у вас в личной жизни?
— Мы все влюблялись. Ходили на дискотеки, которые заканчивались до полуночи — дольше ничего не работало. Не хватало развлечений и дискотек, и мы устраивали «огоньки» в школе, в классе. Это такие вечеринки, когда танцуешь, прижимаясь к однокласснице, и вы шесть-восемь композиций не можете друг от друга оторваться. Гормоны зашкаливают, вам бы пойти в соседний класс и остаться наедине. Но нельзя, вот и мнешься на месте, пока учительница не зажжет свет: «Все, давайте расползаться по домам!»
Хотелось любить, заниматься сексом. Но не все знали, как ухаживать, стеснялись. Иногда девчонка сама просила: «Проводи меня». А у тебя ступор: что делать дальше? Как прикоснуться, обнять, поцеловать? Иногда происходило ровно наоборот: бабах — и уже целуешься в подъезде. Как вышло, сам не понимаешь.
Была и первая влюбленность, и вторая. А серьезные чувства случились в восьмом. Самые яркие ощущения. Вместе с тем отношения складывались непросто: то сходились, то разбегались. Во время ссор я страшно переживал, запирался в своей комнате, слушал тяжелый рок. И пребывал в диком унынии. Мама заглядывала, я просил: «Уйди, пожалуйста — хочу остаться один». Она тихо исчезала.
После школы я предлагал любимой девушке выйти за меня замуж. Но получил отказ. А потом ушел в армию. Один из всего нашего класса туда попал. С институтом пролетел, не сдал в Плехановский — недобрал одного балла на экономический факультет. Пошел в финансово-экономический техникум, но там на базе десяти классов отсрочку не давали. И когда вручили повестку в военкомат, подумал: «Значит, иду служить».
Конечно, разрывали сомнения. С одной стороны, чувствуешь себя мужиком и тебе хочется в армию, это безумная авантюра — а меня авантюры всегда притягивали. С другой стороны, очень страшно. Это была зона сомнений: и хотелось и кололось. И интересно и боязно. Но я не собирался бегать и прятаться. Леша, служивший в Советской армии, знал, что подчиняться и уступать «дедушкам» нельзя: «Будут обижать, хватай табуретку и лупи». Папа просил действовать помягче. Им было страшно за меня. Волновались, переживали. Ну а мама, конечно, больше всех.
В девяностые годы в армии было непросто. Но мне повезло: служил нормально, в Белгороде. Домой писал кратко: «Жив-здоров, все в порядке, целую, пока» — длинных писем никогда не любил.
Из армии вернулся озлобленным. Пока служишь — учишься защищать себя и свою территорию, находишься в состоянии постоянной боевой готовности. А на гражданке мир для тебя делится на тех, кто служил и кто нет. Когда вдруг слышишь, даже от хороших знакомых: «Ты что — дурак, раз в армии был?» — вспыхивает обида. Почему кто-то пренебрежительно считает, что ты зря прожил два года? Начинаешь злиться даже на близких друзей.
Кроме того, пока проходил службу, рухнул СССР. Изменилось все. Пошли первые шальные деньги. Всем хотелось жить красиво. Зарождалась новая система отношений между мужчиной и женщиной, во главе угла встала материальная выгода. Вообще люди стали другими. Те, кто в армии не был, уже осознали этот новый мир, пристроились — появились какая-то работа, деньги. А ты приходишь — и никто. Нищий. Ничего не понимаешь. Непристроенный. Как не стать агрессивным?
Папа к тому времени жил один — баба Шура умерла. Он не пил, стал верующим, ходил в храм рядом с Ваганьковским кладбищем. В квартире на стенах висели иконы. А на столе по-прежнему привычно лежали стопки книг и тексты ролей. Кино снимали меньше, но театр оставался.
Я заезжал по вечерам. Отец звонил маме:
— Маш, Сашка у меня.
— Накорми.
— Хорошо. Будет выезжать, позвоню.
Мы становились друзьями.
Я снова поступал в Плехановский, но параллельно отец спровоцировал меня пойти на туры и в театральный — на актерское. Предупредил, что будет тяжело: очень большой конкурс и только педагог может увидеть, есть у тебя дарование или нет. Отец никогда не говорил, что я талантлив. Но вместе мы сделали программу для поступления: стихотворение «Подъезжая под Ижоры...», басню «Дворовый, верный пес Барбос...». И рассказы Шукшина.
Отец выбрал материал исходя из своего амплуа и опыта. А в моем исполнении Шукшин, например, звучал скучно. Позже мы переделали программу с Лешей — взяли более легкую, стихи Дениса Давыдова. В Плехановский я снова недобрал балл. А вот в «Щуку» прошел, чему сам удивился.
С папой виделись все чаще. Вечерами сидели на кухне. Он пил кофе с сахаром, добавляя щепотку лимонной кислоты. Я такой не любил, но на вопрос:
— Тебе как мне? — отвечал:
— Да.
Это было здорово — я приобрел отца. Говорили о профессии. Не о технических вещах, а о смысле, о том, что мне мешают зажатость и агрессия. Папа заметил, что у актера всегда раненое сердце, абсолютно открытое: «Ты можешь быть сильным, способным постоять за себя и других, можешь быть даже агрессивным. Но с точки зрения профессии если не откроешь сердце, не впустишь боль — не сможешь играть». Он был прав.
Папы не стало, когда я учился на третьем курсе. Четвертого января 1995 года позвонил его брат, коротко сказал: «Приезжай!» Позже дядя Володя рассказал, что отец не пришел на репетицию в театр, его стали разыскивать. Когда взломали дверь квартиры, обнаружили мертвым в постели. Рядом лежали текст новой пьесы и карандашик: отец делал пометки на полях. Умер он во сне от инфаркта. Сердце оказалось изношено, все пропускал через себя. Было ему всего пятьдесят четыре года. Конечно, это очень рано.
Я не успел спросить его о многом. Не все рассказал о себе, не узнал о нем. Уверен: проживи он дольше, мы стали бы действительно близкими людьми. При нашей-то схожести характеров! Я такой же суетный трудоголик. Страшный матерщинник — тоже в него. Но по словам мамы, отец был помягче. А я — жесткий, компромиссов не признаю. Если ухожу, то закрываю дверь за собой навсегда. Так было и с сериалом «Возвращение Мухтара». Меня даже внесли в черные списки — вообще перестали приглашать на съемки. До сих пор звучат отголоски: доносится от совершенно посторонних людей, будто я очень дорогой и дико капризный артист. Спрашиваю:
— Вы со мной работали?
— Нет.
— Что же тогда говорите?
Понимал, что, возможно, придется расстаться с кино, был к этому готов. Тут позвонил близкий друг Володя Турчинский: «Я участвовал в проекте «Большие гонки», сейчас запускают новый сезон. Пойдешь бегать со мной и быками?»
Так я попал в команду Первого канала. После «Больших гонок» познакомился с Ильей Авербухом, он пригласил в свое ледовое шоу — думаю, как первого кандидата на вылет. Но мы с фигуристкой Леной Бережной прокатались больше половины проекта. Вскоре опять позвонил Володя Турчинский: «В бокс пойдешь?» И я оказался в проекте «Король ринга». Затем были вторые «Большие гонки», через год третьи. Мне передавали, как кто-то шутил:
— Носик — актер Первого канала?
— Нет, он спортсмен Первого канала.
Так благодаря Володе и участию в телешоу снова вернулся в кино. Если бы не Турчинский, неизвестно, остался ли бы актером: в нашем ремесле если не мелькаешь на экранах, становишься неинтересен даже театру.
— Вернемся к вашему разрыву с женой. Может, удалось бы сохранить брак, будь у вас дети?
— Маловероятно. Сколько примеров вокруг: дети есть, а семья все равно распадается. А почему детей нет — в нашем случае, видимо, дело во мне. До брака с Ольгой я уже прошел через серьезные отношения. Восемь лет прожил в гражданском союзе с девушкой старше меня на десять лет. Потом была Яна — мы познакомились на съемках «Мухтара». Заботливая, хозяйственная. Она хотела детей. А я тянул. Не мог дать своим девушкам того, чего они ждали, — семью.
Если бы моя первая любовь вышла за меня, как когда-то мечтал, наши дети уже школу заканчивали бы. Но не случилось. А потом уже не хотел брать на себя ответственность. Нет, я смело кидаюсь в новый роман, готов на все: будучи человеком эмоциональным, быстро подпадаю под женское обаяние. И отношения вначале всегда яркие, мощные. А потом притираешься, возникают сомнения: готов ли сохранить чувства после того, как период пылкой влюбленности пройдет? Важно, чтобы двое смотрели не друг на друга, а в одну сторону. Возможно это или нет — становится понятно только по прошествии времени.
Тяжело найти любовь, еще труднее сохранить. А роль отца еще сложнее, чем мужа. Поэтому каждый раз, когда моя девушка озвучивала планы о ребенке, я внутренне сжимался. Дико боялся, что не сумею стать хорошим отцом. Да и сейчас боюсь. Очень страшно быть папой, забегающим на пять минут, а затем снова и снова уезжающим на такси.
Мой образ жизни, сейчас прекрасно сознаю, совсем не семейный. Для этого надо было пройти путь ошибок. Важно понимание: готов ли ты с этой женщиной иметь детей. Так же, наверное, решает и женщина. Она может безумно хотеть тебя, считать потрясающим любовником — но не готова иметь от тебя детей. Разве не так?
После разрыва у моих девушек жизнь складывалась: все вышли замуж, родили. С Яной иногда перезваниваемся. У меня получается не расходиться в злости и обиде. Я никого не бросал, не удирал. Делал так, чтобы женщины оставляли меня сами. Что будет дальше, не загадываю. Мои избранницы непохожи, все разные, ничего общего между ними не найдете.
— Может, проблема в том, что вы — одиночка по натуре?
— Да, мы — поколение одиночек. Не хотим подчиняться и ущемлять свою свободу, вступаем в брак с мыслями: если что-то пойдет не так — разведемся. Наверное, надо менять систему отношений между мужчиной и женщиной?
Сейчас мы с Олей хорошие друзья. Но уже давно не семья. Это тоже нужно признать. За шесть лет, что были вместе, она нашла себя и счастлива, прошла семимильными шагами путь, который я осваиваю двадцать пять лет после армии. Она расцвела, раскрылась. У нее появился свой мир — планов, созидания. А у меня все впереди, я в это верю.
Остается еще много вопросов к себе: зачем живу, что успел сделать? Речь не о статусе, не о том, стал ли знаменитым или богатым, а о том, что можешь сказать, оставшись наедине с собой. С одной стороны, я безумно удачлив и в профессии состоялся — играю иногда, как говорят окружающие, неплохо. Востребован. С другой стороны, мечтал об ином материале, иных ролях. Есть понятие «роль жизни» — такую еще не предлагали, сыграю или нет, неизвестно. Мне кажется, я способен сделать гораздо больше, чем делаю, — это зависит от сценария, от режиссера. Могу сказать: я счастлив, состоялся, но вместе с тем недоволен, что ничего особенно выдающегося не совершил. Однако какие мои годы...
За последнее время получил огромное удовольствие от работы с Дмитрием Петрунем в сериале «Торгсин», где сыграл Матвея Ярового. В какой-то момент не мог понять, чего от меня хочет режиссер. Конечно, выполнил задачу, которую он передо мной поставил, но задал вопрос:
— Зачем меня утвердили на эту роль? По сценарию ведь требовался слабый человек, а я сильный.
На что Дима ответил:
— Мне и нужно, чтобы сильный был слабым. Это потрясающе, очень круто: показать слабость сильного человека.
Он прав. Играть только сильного, или только растяпу, или только смешного — неинтересно. Актеры часто попадают в такие силки — принимаются штамповать один и тот же образ. Чтобы этого не случилось, надо выходить из зоны комфорта, кидаться в роли, совершенно не свойственные ни твоему характеру, ни амплуа. Самые интересные роли именно такие. Тогда возрождаешься в профессии, снова живешь и дышишь.
Недавно встречались с друзьями юности, которых у меня по-прежнему много. Причем круг общения не меняется десятилетиями. Мы давно не виделись: все в разъездах, суете. Но тут решили поднять наши в кавычках одеревенелые попы, притащить их на встречу. Посидели безалкогольно мужской компанией. Хотя я люблю вино и пока доктора позволяют, пить буду.
Заметил: если когда-то говорили о женщинах и успехах, теперь беседуем о смысле жизни. Обсуждали, чем зрелость отличается от юности: прежде всего разрушаются иллюзии. Надежды уходят в прошлое — начинаешь видеть реальный мир. А он меняется стремительно. Не всегда за ним поспеваем в отличие от молодых — те активнее, быстрее. Но важно научиться принимать себя в этом мире. Если сиганул в холодную воду, не стоит сопротивляться, ощути кайф и плыви.
С другой стороны, хорошо, что еще остались мечты. Их у меня немало. В том числе чтобы родные и близкие были счастливы и здоровы и чтобы мы как можно дольше шли по жизни вместе. Друзья говорят то же самое. Бесконечно благодарен судьбе за то, что они у меня есть. Мы — люди близкие по духу, и это остается неизменным. Тепло общаемся и с Володей — братом отца. Он народный артист, один из ведущих актеров Малого театра. Его дочери — двойняшки Катя и Даша — тоже актрисы, успешные. Недавно мы вчетвером снялись в короткометражном фильме «Москиты». Играли вампиров. Получили огромное удовольствие не только от съемок, но и от того, что короткометражку выставили на аукционе, а вырученные деньги направили больным детям.
О чем мечтаю? Принять участие в постановке спектаклей, может быть, снять свое кино — не в качестве режиссера, а как автор идеи и сопродюсер. Построить дом. Путешествовать. Читать. Выучить два языка. Получить экономическое образование. Чуть меньше суетиться. Подняться на Эльбрус. Хотя бы один разочек пересечь Атлантику под парусом. Проплыть по Амазонке. Понятно, что большая часть вряд ли успеется — но почему бы не помечтать, ведь только тогда живешь.
Часто спрашиваю себя: окажись сейчас отец рядом, о чем бы ему рассказал? Уже не возникает вопрос, простил бы или нет. Кто я такой, чтобы его прощать? Мы поговорили бы о жизни. А это в конечном счете о профессии, о том, что волнует. Крепко бы обнял папу, уколовшись о его жесткую щетину. Если бы встретил отца... Но мы же теперь реалисты — есть вещи, которые не в нашей власти.
Свежие комментарии