На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 400 подписчиков

Свежие комментарии

  • валерий лисицын
    Тебе автор похоже больше нечем заняться как перед нами эту Брухунову трясти. Престарелый дед с деньгами и приживалка ...Родившая Брухунов...
  • F I
    Чего спасать ? Тётке почти полста годков. Что естественно , то не безобразноСовсем расплылась...
  • Анна Романова
    Глаза мутные и бессмысленные, быка не нашла«Из-за этого мног...

Режиссер Леонид Хейфец откровенно о Дорониной, Миронове и Борисове

Олег Ефремов. 1983 г. Александр Чумичев /ТАСС

« Именно в этот момент проходили те знаменитые собрания, худсоветы. Министр культуры приезжал каждый день. Меня просто ошеломила та брань, которая звучала в адрес Ефремова от его противников... Внутри театра разгоралась настоящая гражданская война», — рассказывает режиссер Леонид Хейфец.

— Леонид Ефимович, судьба сводила вас со многими легендарными актерами и режиссерами. Кого бы вы назвали самым ярким?

— Ярких было очень много, выделять кого-то несправедливо... Один из них, несомненно, Ефремов. Он был человеком легендарным и при этом поразительно простым, искренним. В нем совсем не чувствовалось никакого самомнения, самодовольства — только вечное мученичество в глазах. Эта его постоянная сигарета… От него невозможно было оторвать глаз. Ефремов временами казался мне ужасно несправедливым, даже безжалостным… Но за ним невозможно было не пойти! Помню наше знакомство в 1965 году. Я — молодой режиссер, работаю в Театре Советской армии и живу там же, в театральной гримуборной. 

Дома у меня нет, я сплю на раскладушке, а все мои вещи умещаются в чемодане. Зато у меня есть работа, я поставил уже несколько спектаклей. О том, чтобы что-то менять, — даже и не помышляю. И вот в один прекрасный вечер идет моя постановка, и мне говорят: «В зале Олег Ефремов». Чувства мои в этот момент описать невозможно. Я буквально по потолку стал ходить от волнения. А потом… сбежал и спрятался! В Театре Советской армии можно не только спрятаться, но и исчезнуть навсегда. Недаром существует легенда о взводе солдат-призраков с лейтенантом во главе, которые потерялись в театре во время его строительства… Не помню как, но меня в моем укрытии отыскали и сказали: «Олег Николаевич хочет с вами поговорить». Конечно, я пошел…

Леонид Хейфец. 2016 г. EAST NEWS

Тут надо объяснить, что такое был для меня, да и для всех тогда, Ефремов и его «Современник». Человек-вождь и театр-идол! Я еще студентом посмотрел сразу несколько их спектаклей — «Голого короля», «Два цвета», потом «Назначение» Володина. Помню, как после «Назначения» я вышел из зала и не мог идти к себе в общежитие, а стоял и думал: «Нет, надо совершить что-то такое… Например, пойти сейчас на служебный вход и встать на колени перед всеми артистами!»

«В это время звезда Миронова сияла в полную мощь. Он появлялся в одном фильме, в другом, всюду пел, танцевал… Женщины по нему сходили с ума» С Александрой Яковлевой в фильме «Человек с бульвара Капуцинов». 1987 г. LEGION-MEDIA

— Встали?

— Не встал. Но чувства испытал именно такие. Никогда потом ничего похожего со мной не случалось. Все артисты «Современника» для меня были звездами! Что такое Евстигнеев? Гений. Ну, может быть, Кваша не воспринимался как гений, но в «Голом короле» и он точно играл гениально. Дорошина, Толмачева — их игра переворачивала! И Галя Волчек тоже была прекрасной актрисой… Никакой особенной режиссуры в «Современнике» не было, но этот театр разрывал сознание правдивой интонацией. Ни на одной московской сцене так не говорили. Даже замечательные актеры, а в Москве их всегда было очень много, уже переставали слышать время, улицу, те изменения, которые созревали в жизни, — и звучали фальшиво, излишне пафосно. Шли легендарные 60-е годы, вся страна стосковалась по правде. И «Современник» вписывался в это время, и «Таганка» тоже. У «Современника» было совсем небольшое помещение, а желающих попасть в него в разы больше, чем мест в зале. 

Каждый раз я проникал туда каким-то чудом. Однажды влез через окно в полуподвале и потом блуждал по каким-то лабиринтам, прежде чем попал в зрительный зал. И вот создатель этого легендарного театра, мой кумир — Ефремов — сидит со мной на диване, хлопает меня рукой по ноге, смотрит прямо в зрачки и повторяет: «Леня Хейфец… Леня Хейфец». Как будто запоминает… «Значит, будешь у нас ставить… На днях получишь пьесу в «Современнике». Я просто не поверил своим ушам… Но через пару дней мне позвонили от Ефремова и назвали пьесу, которую мне предлагалось поставить, — «Случай в Виши» Артура Миллера. Все, предел мечтаний. От такого соблазна невозможно было отказаться. Я пошел к главному режиссеру Театра армии просить, чтобы меня отпустили. Но тот сказал: «Леня, но ведь у нас планы…Ты же сам говорил, что с института мечтаешь поставить «Смерть Иоанна Грозного», вот и ставь». И у меня в душе зародились сомнения. Переговоры с «Современником» вяло и долго тянулись, но я уже сам понимал, что мой переход туда не складывается. В итоге Ефремов отдал пьесу Марлену Хуциеву. А я начал ставить «Смерть Иоанна Грозного».

— Этот спектакль вошел в книгу «Сто лучших спектаклей ХХ века». Именно там вы открыли молодого Сергея Шакурова, дав ему роль Шута…

— Сережа проходил армейскую службу в Театре армии, так же как и Сережа Никоненко. Конечно, это были не простые призывники. Они не служили в танковых войсках где-нибудь под Читой, но, тем не менее, все равно скучали без папы, без мамы, без девушки. Моя грим-уборная была в десяти метрах от их казармы, и некоторые солдатики часто приходили со мной поговорить. Сережа Шакуров очень меня заинтересовал. Мастер спорта по акробатике. К тому же остро воспринимал жизнь. Как раз то, что нужно для роли шута. С другим взглядом это не сыграешь, потому что через шута проходят все боли страны. Сережа был настолько переполнен новыми идеями и ощущениями, что мы решили дописать его роль: в пьесе-то Шут появляется только в одном эпизоде, а в нашей постановке он на сцене с первой до последней секунды. До сих пор люди говорят: мы помним, как Шакуров после смерти Ивана Грозного, своего хозяина, в красных лохмотьях шел на руках через всю сцену. Звучал хорал, написанный Володей Дашкевичем. Это производило огромное впечатление.

«Все артисты «Современника» для меня были звездами. Например, Дорошина — ее игра просто переворачивала!» Нина Дорошина и Александр Михайлов в фильме «Любовь и голуби». 1984 г.

— При этом у спектакля непростая судьба…

— Да, его не разрешали выпускать. У военных Грозный ассоциировался со Сталиным. Но военные — люди по-своему простодушные. Они не разгадали нашу с Андреем Поповым, главным режиссером Театра армии, хитрость: мол, разрешите нам сыграть «Грозного...» для пап и мам наших «срочников». Зал 1100 человек. Играли мы восемь раз. А «родители» все не иссякали. Мало того, желающие посмотреть спектакль ломали окна, разбивали стекла. И тогда начальство плюнуло и разрешило нам все-таки устроить официальную премьеру. Правда, не в Москве, а в Челябинске, суровом городе угольщиков и металлургов. Постановку приняли очень хорошо. На худсовете Андрей Попов сказал: «Жалко, что папа не видел этого спектакля». Я учился у его отца, выдающегося режиссера и педагога Алексея Попова. Именно он и легендарная Мария Кнебель ввели меня в профессию и определили судьбу…

После «Грозного...» я поставил в театре целый ряд спектаклей, в том числе «Тайное общество». Он был про декабристов, но название нервировало партийное и армейское руководство. Рецензии были разгромными. В результате из театра меня выперли, а декорации сожгли буквально на ступеньках рядом со служебным входом. Кто-то мне сказал: «Это тебе «Грозного...» не простили…» Молодые артисты Сережа Шакуров и Наталья Вилькина тут же подали заявления об уходе. Для театра это редкий и практически невозможный случай. Прекрасный пример настоящей преданной дружбы. Когда у меня появилась возможность, я поставил телеспектакль «История одной любви», где они сыграли главные роли. Но это произошло далеко не сразу, поначалу я не мог получить никакой работы. Зависли в воздухе приглашения в несколько театров, в том числе и в Театр Маяковского, который возглавлял Андрей Гончаров. Но даже Андрею Александровичу в тот момент пришлось отказаться от этой затеи. Фактически у меня был запрет на профессию в Москве.

— При этом вскоре вы стали режиссером Малого театра, который считался «придворным». Как же вас туда взяли?

— Вот именно потому и взяли, что Малый был напрямую связан с Политбюро и мог себе это позволить, никого не опасаясь. Директор Малого театра — крупный театральный сановник — видел моего «Грозного...» и был впечатлен. И вот он нашел меня. Приехал на шикарной «Волге», выглядел как барин. Сказал: «Вы должны работать в Малом театре…» Я не поверил, говорю: «Вы напрасно потратите время, меня не утвердят». Но в Малом вопрос обо мне решили довольно быстро. Когда я пришел в этот легендарный театр, там было очень много народных артистов: Быстрицкая, Царев, Любезнов, Гоголева, Нифонтова… Параллельно со мной в Малый пришел Смоктуновский, который к тому времени покинул БДТ, уйдя от Товстоногова.

«За Олегом Ивановичем закрепилась репутация человека тяжелейшего. Он был очень требователен как к себе, так и к другим» Олег Борисов в фильме «За двумя зайцами». 1961 г.

— Как только вы получили работу в Малом, вас стали постоянно приглашать еще и ставить телеспектакли: «Обрыв», «Вишневый сад»… И везде у вас играли звезды первой величины. В «Рудине» великолепно сыграл Андрей Миронов...

— Да. В это время звезда Миронова сияла в полную мощь. Он появлялся в одном фильме, в другом, всюду пел, танцевал… Женщины по нему сходили с ума. Рудин же — одиночка, трагическая фигура. Когда я предложил эту роль Андрюше, он пришел в не­описуемый восторг. Ведь он страдал из-за того, что все видели в нем только поверхностного комедийного героя. А в «Рудине» Миронов совсем другой. Особенно когда после краха его герой приезжает в Россию заросший, изможденный, с отчетливой болью в глазах. Вот он, постаревший, одинокий русский Гамлет, сидит в дешевом трактире, ест суп и рассказывает про свои поражения, свое одиночество. Эта работа была очень дорога Андрею. Его мама, знаменитая Мария Миронова на похоронах сына мне сказала об этом. Но когда телеспектакль вышел, критики его проигнорировали. Они по-прежнему хотели видеть Миронова, поющего песенки и играющего все эти «Бриллиантовые руки». Всем нужен был улыбающийся, великолепно танцующий, элегантный Андрей… А он был очень разный, очень глубокий… Как-то раз я встретил его и Ларису Голубкину, которую знал по Театру армии, на Киевском рынке. У Андрюши было лицо настолько изможденное, что я потихоньку шепнул Голубкиной: «Лара, что с ним?» — «Он болеет».

Уже потом, когда Андрея не стало, я познакомился с врачом, на руках у которого он умер. Этот врач до сих пор работает в Риге. И когда я приезжаю в Латвию, всегда с ним встречаюсь. Как-то он рассказывал мне подробности о болезни Андрея. Там исход был предрешен, и в судьбе Миронова изменить что-либо было невозможно.

— Как вы считаете, почему так магически притягателен был Ми­ронов?

— Вы знаете, есть такой тест среди профессионалов. На сцену выходит артист, садится на стул — мужчина. Выходит другой, делает то же самое — не мужчина. Это таинственная внутренняя энергия. Я когда-то долго на эту тему говорил с одним из самых блистательных мужчин нашей страны, Арменом Джигарханяном: «Армен, скажите мне, ну почему вы вышли на сцену, еще ничего не сделали, но сразу стало понятно, что вы любите героиню? Как?» Он говорит: «Это от Бога». — «Но я учу студентов, мне надо им объяснить…» — «Этому нельзя научить. Это как деньги — или они есть, или их нет».

«Татьяна Васильевна Доронина была воплощением всего женского. Молодая, красивая, талантливая» Со Львом Дуровым в фильме «На ясный огонь». 1975 г. МОСФИЛЬМ-ИНФО

— В ком еще вы замечали эту таинственную актерскую энергию?

— Прежде всего в Олеге Борисове. В нем была сконцентрированная боль, сконцентрированное чувство справедливости. В это время работало много прекрасных актеров, но все же первым был Борисов… И жизнь подарила мне встречу и даже дружбу с ним. В середине восьмидесятых я оказался в Московском художественном театре. Там уже работал Борисов, который после конфликта с Товстоноговым покинул БДТ и перебрался в Москву…

— Это было, когда судьба все-таки привела вас к Ефремову. Хотя уже и не в «Современник»…

— Как раз незадолго до приглашения перейти во МХАТ мне позвонил Табаков. После ухода Ефремова он стал директором «Современника». И вот он назначил мне свидание на аэровокзале, между какими-то своими перелетами, что для Табакова вообще характерно. Разговор был короткий: «Значит, так. Олег хотел, чтобы ты работал в «Современнике». Давай думать о твоем приходе к нам. Сергачев сдает спектакль, приходи на обсуждение, на тебя посмотрят. И желательно, чтобы ты выступил». Я прихожу в «Современник». Сергачев изумительный артист, но спектакль… В нем столько профессиональных ошибок! И вот мне предоставляется слово. Не заботясь о дипломатии, говорю, что думаю. А артисты смотрят на меня как на какого-то дикаря. Больше мне не позвонили. Пройдет много лет, и я все-таки поставлю в «Современнике» спектакль «Восточная трибуна» Александра Галина, в котором сыграет и Олег Табаков, и прелестные женщины, звезды театра: Лия Ахеджакова, Алла Покровская, Нина Дорошина, Лена Козелькова и Лена Миллиоти… Чуть позже вдруг раздался звонок Олега Николаевича Ефремова. Он приглашал меня во МХАТ. И снова повторилась прежняя история: худрук Малого театра Царев меня не отпустил, сказав: «Только после моей смерти». Помню, один молодой режиссер пошутил по этому поводу: «Значит, Царева нужно убить». Из Малого во МХАТ я ушел в 86-м году. А еще через год Царева не стало…

— Поразительное совпадение. Но вот вы, наконец, после стольких попыток стали работать с Ефремовым…

— Да. Хотя все чуть было опять не сорвалось. Когда стало известно, что я перехожу во МХАТ, наверху против меня заработали какие-то механизмы. Мне Ефремов напрямую ничего не говорил, но я понял: ему на самом верху не разрешили меня взять. Ситуация зависла в состоянии неопределенности. В какой-то момент я не выдержал и пришел к Ефремову, чтобы выяснить все до конца. Он был немножко нетрезв и все время курил. Когда он затягивался сигаретой, создавалось такое впечатление, что никотин доходит до самых глубин его внутренностей. На лице Ефремова читалась загнанность. Он был как зверь. Говорю ему: «Олег, что? Не выходит?» Он затянулся: «Выходит, но не неукоснительно… А я должен добиться, чтобы это было неукоснительно». Спрашивать дальше не имело смысла. Я увидел это лицо, эти желваки и просто ушел, понимая, что идет какая-то страшная борьба. Я уже ни на что не надеялся, когда Олег мне позвонил: «Приноси документы». Но у меня не было ощущения победы. Скорее, измученность. 

«Андрей был очень разный, очень глубокий… Но все по?прежнему хотели видеть Миронова, поющего песенки. Всем нужен был улыбающийся, танцующий Андрей» С Юрием Никулиным в фильме «Бриллиантовая рука». 1968 г. МОСФИЛЬМ-ИНФО

Я прошел 15 лет Малого театра, что было непросто, и начинал работать в Художественном театре, где тоже шла борьба! Период был драматический — МХАТ «пилился». Именно в этот момент проходили те знаменитые собрания, худсоветы. Министр культуры приезжал каждый день. Столкновения сторон были яростными. Меня просто ошеломила та брань, которая звучала в адрес Ефремова от его противников. По ночам собиралась сначала одна группа, потом другая... Внутри театра разгоралась настоящая гражданская война. Но начал ее, конечно, Ефремов, задумав разделить театр. Он считал, что оптимально коллектив Московского художественного театра должен состоять из 75 человек. Именно такую численность труппы в одном из писем определил Немирович-Данченко. К 1987 году же труппа была в два раза больше и находилась не в лучшем состоянии. Ефремов видел спасение в разделе. Но, конечно, немалое количество людей очень тяжело, трагически пережило этот разрыв Художественного театра. А многие его и не пережили. Старики стали умирать один за другим…

— Во МХАТе вы ведь ненадолго задержались?

— Я успел поставить там «Колею». Потом собирался взяться за «Павла I» Мережковского. Когда читал пьесу, на третьей странице Павел в моем воображении уже говорил голосом Олега Борисова… Я сразу понял, что это его роль. Жил Борисов недалеко от меня. Мы оба были членами правления в Художественном театре и после заседаний часто гуляли по Москве и говорили, говорили, говорили о Павле. Борисов знал о нем значительно больше, чем я… К несчастью, Ефремов постановку не одобрил, просто сказал: «Нет». Это было так непонятно… Я не знал, что и думать. Мог ждать чего-то подобного от кого угодно, но не от Ефремова. Когда мне в Малом сказали: «Вампилов — нет!» — мол, «Прошлым летом в Чулимске» — клевета и неправда и люди в СССР так не живут, я понял эту позицию. 

Но ефремовский МХАТ казался территорией, свободной для творчества. И вот однаж­ды, весь в переживаниях, прохожу я мимо дежурного на служебном входе, тут звонок. Дежурный взял трубку, послушал и передал мне: «Это как раз вас к телефону». Беру трубку и слышу: «Ленечка, это Зельдин. Мы вас ждем». Меня уже давно приглашали вернуться в Театр армии и стать его главным режиссером… Я положил трубку и понял: а ведь и правда, пора возвращаться в родной театр… Ефремов не стал меня отговаривать. Помню, когда я сообщил ему о своих планах, он, как всегда, курил и был в своем ставшем уже обычным непростом состоянии. Сказал мне: «Старик, кто-то должен… Кто-то должен…» Имея в виду, что я взваливаю на себя самый тяжелый театр страны — Театр армии… Так я покинул МХАТ — как оказалось, навсегда.

«Сергей Шакуров очень меня заинтересовал. Он был переполнен новыми идеями и ощущениями. К тому же остро воспринимал жизнь» С Людмилой Гурченко LEGION-MEDIA

— Следом за вами из МХАТа ушел Олег Борисов. Все были этим шокированы, близилось его 60-летие, которое собирались широко отмечать, ему были положены награды и привилегии. И он лишился всего этого, резко порвав со МХАТом…

— Я ставил в Театре армии «Павла I», а он хотел его играть… Недаром за Олегом Ивановичем закрепилась репутация человека тяжелейшего. Он конфликтовал со всеми, в том числе и с Товстоноговым. А как не конфликтовать, если Борисов всегда ценой огромных усилий прорывался к сути роли. Он был очень требователен как к себе, так и к другим. Я понял, как тяжело с ним бывает, когда после «Павла I» мы начали репетировать «Маскарад» в том же Театре армии. Вообще-то, начав работать над «Маскарадом» Лермонтова, я знал про дурную молву, которая ходит вокруг этой пьесы. И старые артисты умоляли меня не касаться «Маскарада». Некоторые из них говорили мне: «Вспомните, с Мейерхольдом что было? Революция началась чуть ли ни в день премьеры». Я говорю: «Ну господи, совпаденье же». — «Нет! На «Ленфильме» премьера «Маскарада», который снял Герасимов, была 21 июня 1941 года… В этот же день в Москве, в Театре Вахтангова, тоже была премьера «Маскарада»… На следующий день началась Великая Отечественная война…» 

Затем вспоминался Малый театр, где Роик, игравшая Нину, упала, сломала то ли руку, то ли ногу, причем перелом был очень тяжелый, они надолго останавливались. Словом, много было нехороших историй. Вот и у меня вышло не лучше. Олег Борисов стал тяжело болеть. А поскольку его физическое состояние резко ухудшилось, он, собирая последние силы на репетицию, был особенно безжалостен и требователен ко всем вокруг. Кончилось тем, что репетировать он просто не смог, вскоре после премьеры Борисов умер. На роль Арбенина было много кандидатов. Юрский начал репетировать, но через неделю стал плохо себя чувствовать. Я беседовал с Лановым, даже с Тихоновым. Репетировать пробовал Аристарх Ливанов, кто-то еще. Молодая прелестная Оленька Кабо, игравшая Нину, таких перемен партнеров не выдержала и ушла… Актеров я в итоге нашел, но вскоре и сам был вынужден уйти из Театра армии.

— То есть теперь и вы считаете, что тяжелые истории, связанные с постановкой «Маскарада», не просто совпадения?

— Все-таки есть вещи, которые лучше не трогать, напрасно я не послушал стариков. Была еще одна история, научившая меня верить им. Это случилось гораздо раньше, сразу после «Грозного...». Мало кто знает, что меня тогда приглашали в Художественный театр поставить спектакль «О женщине» — еще до того, как туда пришел Ефремов. Это была пьеса Радзинского. В главной роли — Татьяна Васильевна Доронина. Молодая, красивая. Я так готовился к этой работе, мне чрезвычайно импонировал Эдик Радзинский, его размышления о жизни мне были очень близки. В Театре армии к тому, что я буду ставить спектакль на стороне, отнеслись с пониманием: все-таки МХАТ! И вот я начал репетировать. Тут вызывает меня Михаил Кедров — один из легендарных мхатовских «стариков», которые вчетвером руководили тогда театром, не имевшим художественного руководителя. Кедров считался чем-то вроде наместника Станиславского в Художественном, как папа римский — наместник Бога на земле. 

«Я говорил Армену Джигарханяну: «Ну почему вы еще ничего не сделали, но сразу стало понятно, что вы любите героиню?» Он отвечал: «Этому нельзя научить. Это как деньги — или они есть, или их нет» С Татьяной Дорониной в фильме «Ольга Сергеевна». 1975 г.

Легендарный, старейший, у него голова уже тряслась от старости. И вот он сидит в кресле и спрашивает меня: «Ну как идут репетиции?» Я говорю: «Неплохо». А он: «Да, может быть, и неплохо, но ведь Доронина не подходит для такой роли». Но он же ни на одной репетиции не был, не видел, как Доронина это играет! И я, конечно, решил, что у Кедрова просто маразм. Как Доронина может не подходить? Пьеса о женщине, а Татьяна Васильевна — воплощение всего женского. Автор — Эдвард Радзинский, ее муж на каком-то этапе жизни. О ком, как не о самой Дорониной, это все написано? В общем, я Кедрова не послушал. А что в итоге получилось? Когда спектакль вышел, был успех. Но появился шепоток: это не доронинская роль. Кстати, постановка в итоге была не моя, а интеллигентнейшего, умнейшего, талантливого Львова-Анохина. Я просто не успел закончить эту работу, потому что МХАТ засобирался на гастроли в Японию, потом еще куда-то, а когда они вернулись в Москву, я уже не смог у них работать. Но суть не в том, кто поставил спектакль. А в том, что Кедрову даже видеть его не надо было, чтобы определить: Доронина не подходит. В итоге я стал совершенно иначе относиться к мнению стариков. Молодые люди часто смотрят высокомерно на тех, у кого трясется от старости голова, дрожат руки. И совершенно напрасно! Я, правда, и сам уже совсем не молодой человек…

— В последние годы вы работаете в Театре Маяковского и преподаете в ГИТИСе…

— Преподаю я давно, еще со времен Малого театра. Вначале в Щеп­кинском, потом в ГИТИСе. Когда я пришел в ГИТИС, кафедрой режиссуры руководил Туманов, а потом Гончаров — худрук и главный режиссер Театра Маяковского. Помню, как в скверике ГИТИСа был часто слышен из окна его очень громкий голос. Гончаров всегда репетировал на повышенных тонах. Однажды мы с ним одновременно ставили спектакли в Болгарии, в Софии. Он — «Бег» Булгакова в главном театре страны — Театре Вазова, это то же самое, что у нас МХАТ, а я — «Дни Турбиных» в местном Театре армии. И однажды я наблюдал такую картину: возле Театра Вазова — болгарское министерство обороны. Вдруг окрестности оглашаются дикими криками, и тут же в каждом окошке министерства появляется по офицеру — полковники, генералы. Они открывали окна и в недоумении выглядывали на улицу: не началась ли война или государственный переворот. А это Гончаров кричал на актеров: ­«Не-е-ет, не-е-ет, не то!»

«В Ефремове совсем не чувствовалось никакого самомнения, самодовольства — только вечное мученичество в глазах. Временами он казался мне ужасно несправедливым, даже безжалостным… Но за ним невозможно было не пойти!» 1970-е гг. Валерий Плотников

Но какова бы ни была манера Гон­чарова добиваться желаемого результата, когда после моего окончательного расставания с Театром армии он предложил мне поставить что-нибудь на мой выбор в «Маяковке», это стало очень дорогой и приятной неожиданностью. Я выбрал «Кукольный дом» Ибсена. Прошло какое-то время, Андрей Александрович стал болеть, и тут поступило уже предложение более серьезное: «Приходите на постоянной основе в театр, начинайте работу, а я пока буду лечиться… Месяца два у меня уйдет на больницу, на санаторий, потом я вернусь. И давайте думать о том, чтобы как-то сотрудничать. Допустим, вы будете главным режиссером, а я художественным руководителем». Предложение было особенно ценным еще и потому, что Гончаров, будучи волком-одиночкой, мало кого способен был терпеть рядом с собой. Так, поменяв несколько театров, я наконец осел в «Маяковке», где и остаюсь до сих пор. Правда, я просто режиссер в театре, уверен, брать руководство на себя должны более молодые люди.

— И в ГИТИСе продолжаете воспитывать студентов-актеров. У вас много талантливых учеников. Среди самых молодых и модных Александр Петров, Виктория Толстоганова, Артур Смольянинов, Александр Паль, Павел Деревянко, Александр Молочников...

— А еще Руслан Братов, который получил Гран-при уже как режиссер на «Кинотавре». Он пока не такой модный, но очень талантливый. Среди моих студентов много пока неизвестных, но одаренных людей, которым я желаю счастья. Я давно занимаюсь этим делом и вижу, что талантливых людей действительно много. Какие бы события ни происходили в стране и в мире, на скверике ГИТИСа ничего не отражается — там по-прежнему полно мальчиков и девочек, желающих поступить. Не всегда с первого взгляда виден талант, но и так бывает. Саше Петрову я сразу после первой встречи, которая длилась минут 5—10, сказал: «Я вас беру на курс. Считайте, вы уже сегодня поступили». Это нарушение всяких правил, но он блестяще справился с очень неприятным заданием, которое я ему дал, — представить, что он на кладбище, где похоронен очень близкий человек, которого он любит. Он это сделал так, что у меня к нему не осталось никаких вопросов. Я увидел в Саше способность к состраданию. 

Считаю, что для актера это самое главное — способность пожалеть, увидеть чужую боль, любить, в конечном счете. Иногда на встречах со зрителями мне задают вопрос: а может ли по-настоящему талантливый артист быть недалеким человеком? И я, прожив огромную жизнь и проработав с очень большими актерами, отвечаю: подавляющее их большинство — умницы. Дурак не может быть хорошим артистом. Зато актерское нутро часто заставляет притворяться дураком… Я не раз слышал что-то вроде: «Ты смотрел интервью с Евстигнеевым? Да он двух слов связать не может! Он только пьет и барабанит вилками по кастрюлям... А Смоктуновский вообще какую-то чушь несет…» Но я работал с этими людьми, имел с ними откровенные разговоры и знаю: это мудрецы, величайшие мудрецы своего времени. И я благодарен судьбе за то, что она мне позволила встретиться с ними.

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх