Мой муж Виктор Павлов говорил: «Помните, что семья и любовь — самое главное в жизни. Ведь так легко унизить человека, оскорбить, убить его словом, если он рядом и любит тебя. Не допускайте этого, живите дружно».
— Актерские судьбы — вообще штука странная. Эта наша зависимость от профессии... Витя болел долгих восемь лет. Все знали, что мы вместе боремся, я за ним ухаживаю. Виктор — это же от виктории, победы! И я до последнего надеялась, что муж обязательно выкарабкается. Нам и правда долго везло. Три инсульта, после которых он еще в Киев на съемки поехал. Я — с ним, а как иначе?
Лечиться муж не любил. Больным себя не считал, чуть полегчает — рвался работать. В больницу Витю можно было уговорить лечь, только если ложилась с ним. Спасибо докторам — находили возможность госпитализировать артиста Павлова с подселением. Мне, конечно, тоже было проще — можно и постирать, и бульон подогреть.
Однажды — мы лежали в госпитале для авиаторов — я так устала, что прилегла на свою койку и не заметила, как заснула. А тут — лечащий врач с обходом. Она мне потом рассказывала, как Витя прижал палец к губам: «Тсс... Танюша спит». Трогательно, да?
Витюши не стало, и я думала: «Как же я теперь? Что мне делать?» Была в страшной растерянности. И тогдашний худрук Театра имени Ермоловой Владимир Андреев дал мне такую роль! Мисс Браун в комедии Куни. Провалилась с головой. Очень благодарна ему за протянутую вовремя руку помощи. И вроде жизнь закрутилась снова.
Когда театр, которому я отдала почти полвека, возглавил Олег Меньшиков, революции, конечно, не случилось. Все было вполне стандартно: пришел новый творец, который закрыл несколько спектаклей. Обычно и логично — у него свои планы, свое видение развития театра. Постановки с моим участием Меньшиков закрыл все. Три года сидела как мышь в сыре, уже не надеясь.
Вдруг однажды мне позвонили и вызвали на репетицию нового спектакля «Счастливчики». Я даже сказала, что не удивлялась так со времени полета Гагарина. Но чудеса случаются. Играем. Полный зал, принимают хорошо, молодежи много. Критика была очень лестной. Мне за эту работу даже театральную премию «Московского комсомольца» дали и в театре отметили за лучшую женскую роль. Еще у меня есть Золотая маска за спектакль Виктора Астафьева «Черемуха».
Раньше проще было, конечно: вручение театральных наград приурочивали к какому-нибудь съезду партии, церемония проходила в ВТО, где мы и так были частыми гостями. Там можно было очень недорого покушать, выпить и собирались все наши. Когда горел старый ВТО, я стояла с собакой Аланом на углу и смотрела — жуткое было зрелище. Почему-то тогда подумалось, что все теперь поменяется...
Ну так вот, играю я журналистку, довольно известную, сделавшую карьеру в желтой газете. Но в душе я все еще та честная светлая девочка, которая хотела помогать, быть социально ответственной. А прожила при этом суетливо, переступала через свои правила. Умная. Может, потому и приспосабливалась. Замуж не вышла, выдающейся красотой не обладала, а карьеры хотелось. Роль для меня очень интересная! Правда, Олег Евгеньевич говорит — мне жесткости не хватает. Думаю, так и есть. Мне ее жизнь представить непросто.
Это пьеса австрийского автора Констанции Денниг, хотя наш Валерий Печейкин переписал ее, конечно, начисто! Сюжет почти философский. Дело происходит в будущем. Люди, которым исполняется восемьдесят лет, проходят тесты, и если подтверждается, что ты подвергся старческим изменениям, — укол и на тот свет.
Вроде должен освободить место. Будто все это для того, чтобы люди лучше жили, пищи всем хватало, то есть положительная теория. Даже смертельный укол делают на банкете, чтобы обреченный ушел из жизни с бокалом шампанского в руке. С нашими героями эту штуку усложнили — всех пригласили на шоу, чтобы вскрыть конверты с результатами теста в прямом эфире, и спектакль построен на ожидании каждым финала.
И вот на этом материале Олег Евгеньевич сделал нам, возрастным актерам, роскошнейший подарок! Играю с Владимиром Андреевым, бывшим руководителем театра, Натальей Архангельской, Ольгой Селезневой и Борисом Быстровым.
— Занятно. Он вам замечания делать не боится?
— Конечно, у кого-то громкие звания, у кого-то большие заслуги, но режиссер для того в театре и существует, чтобы отчитывать время от времени. Мне, например, сказал: «Что вы все трепыхаетесь?» Я трепыхаюсь?! А потом думаю: наверное да, трепыхаюсь.
— Олег Евгеньевич, а можно вот эту фразу сюда добавить?
— Нет, нельзя! —отвечает.
Ты отходишь и замолкаешь на эту тему навсегда. Но он не диктатор. Обычно минуты через три спрашивает: «Ну, какую фразу? Какую?» — значит, прокручивает внутри. Говоришь, и снова: «Нельзя!» Меньшикова обожаю, думаю, его артистический уровень надо не в рамках страны рассматривать — выше брать. Меньшикова очень любит публика, его творчество вызывает повышенный интерес, что отражается на популярности театра в целом.
Впервые Олега Евгеньевича я увидела на нашей сцене много лет назад в спектакле «Говори!» Фокина. И сразу отметила, что Меньшиков — актер большой, несмотря на то что роль ему дали маленькую. Он только пришел в театр и играл секретаря завода, у него и слов-то толком не было. Но делал он свою работу невероятно серьезно!
Наверное, его больше Витя мой знал, они работали вместе в спектакле «Спортивные сцены 1981 года». Там две пары по сюжету: Таня Догилева и Олег Меньшиков, Виктор Павлов и Татьяна Васильевна Доронина. Виктор с Олегом сидели в одной гримерке. Но не могу сказать, что плотно общались, все-таки поколения у нас разные. Боже, как давно это было!..
Сейчас в театре все кипит, конечно, делают ставку на молодых актеров и режиссеров, что-то удается, что-то нет. Открыл малую сцену, еще одну игровую площадку. И из того, что я вижу, абсолютно ясно: Меньшиков практически живет за кулисами! Таких фанатично преданных людей на самом деле немного. И с нас требует.
Перед спектаклем надо приходить за два часа. Уже не прибежишь за пятнадцать минут, не швырнешь пальто в грим-уборной со словами «Напомните, что мы сегодня играем?!» Нет уж, князь! Придете за два часа, текст проговорите, замечания режиссера выслушаете... Но работать очень интересно! Молю Бога, чтобы дал еще поиграть, — все-таки возрастных ролей немного, а нас в театре толпа. На самом деле моя героиня из «Счастливчиков» побудила думать на многие темы, оглядываться назад, вспоминать, размышлять: могла ли я сама прожить как-то иначе?
— А когда все только начиналось, предполагали, что сложится именно так?
— Конечно нет. Я не пророк, а обычная актриса. Все шло спонтанно, никакой особой стратегии у меня ни в работе, ни в личных отношениях не было. Вступительные экзамены в студию при Центральном детском театре начинались после того, как во всех театральных училищах они заканчивались. И я, пролетев в Школе-студии МХАТ, пошла в детский театр. Приняли на курс, который набирали Анатолий Васильевич Эфрос и Мария Осиповна Кнебель. Со мной учились Инна Гулая, Гена Сайфулин, Броня Захарова...
Тогда Центральный детский театр работал очень по-взрослому в плане режиссуры и всего остального, мы считались передовыми. Я была счастлива, что повезло там учиться. Наш выпускной спектакль «Друг мой, Колька!» в постановке Эфроса смотрела вся Москва. Действительно громкая была премьера, о нас говорили, и мы почувствовали первый привкус славы. Кстати, ассистентом режиссера был Лев Дуров, впоследствии знаменитый и всеми любимый артист.
Мария Осиповна относилась ко мне очень тепло и по окончании студии позвала в Театр имени Ермоловой, где я почти полвека уже и служу. Кстати, помню, как меня пугали: «В Ермоловский? Да тебя там сожрут!» Такая была у театра репутация. Поэтому первые месяцы я страшно нервничала, все пыталась понять, когда меня начнут жрать, но на меня никто не покушался — ни прима Кириллова, ни талантливейшие Якут с Андреевым. Два раза сыграла с Ларисой Орданской.
Мне несказанно повезло успеть прикоснуться к этим алмазам московской интеллигенции, запомнить свет и радость, которыми они щедро делились. Высокопарно сказала, но действительно так чувствую. Прасковья Рыбникова, звезда и обладательница наверное самого знаменитого в столице баса, вообще надо мной что-то вроде шефства взяла. Мы с Виктором ее звали свахой, но об этом чуть позже. Сначала она подарила мне подругу на всю жизнь — Машу Бубнову, свою дочь и теперь доцента МГИМО.
С Прасковьей Алексеевной мы играли «Гусиное перо» — пьесу, которую написали Илья Нусинов и Семен Лунгин, отец Паши. С ним, кстати, мы тоже дружили. И вот заканчиваются гастроли театра в Киеве, и я заговорила о том, что неплохо бы отдохнуть где-то на море. «Поезжай в Алушту, туда моя дочка Машка как раз собирается, — предлагает Прасковья Алексеевна. — Я ей напишу, вы подружитесь».
Маша мне впоследствии рассказывала — «Получаю от матери письмо: «К нам девочка в театр пришла, скромная, воспитанная. Я бы хотела, чтобы вы подружились». В Алуште я оказалась раньше Марии и в назначенный день пошла встречать ее к автобусу. «Машка, привет! Здесь так здорово, столько негров!» — зачем-то сказала я. Та остолбенела. Наверное, подумала: «Ни фига себе, мама подружку скромную подкинула...»
Мы этих «негров» потом часто вспоминали. Там был санаторий, который в рамках очередной нашей интернациональной дружбы принимал кубинцев, мексиканцев и афроамериканцев. Такого скопления темнокожих друзей в одном месте я отродясь не видела и по непосредственности своей выдала эту мысль в эфир в несколько двусмысленной форме.
Кроме того, еще до своего приезда Маша получила письмо и от меня. Начиналось оно с приветствия: «Здравствуйте, мама и папа!» Я в спешке перепутала конверты. В общем, Мария еще до своего прибытия в солнечную Алушту решила, что барышня я специфическая. Но мы действительно подружились, да так, что до сих пор нет у меня более близкой подруги.
Я стала бывать у них на Полянке. Рыбниковы — Бубновы классическая московская семья. Отец Прасковьи Алексеевны был художником и главным реставратором Третьяковской галереи, ее мать работала в филармонии. Машин папа Бубнов Степан Кузьмич — ведущий актер Театра имени Пушкина. В их доме всегда собирались художники, музыканты, артисты. Накрывались немыслимые столы! Все едят, смеются, в шарады играют...
Телефона дома у меня не было, поэтому когда засиживалась и как следствие оставалась у Рыбниковых — Бубновых, чтобы предупредить маму, звонила соседям. Самыми трепетными своими историями, так уж вышло, прежде всего делилась там же. Несчастливые влюбленности, кагэбэшник однажды пристал — такого маме я в жизни не рассказала бы, она с ума от ужаса сошла б, но посоветоваться с кем-нибудь было нужно...
Это сейчас история кажется банальной, а тогда напугала до смерти! Вызывают меня на служебный вход театра. Выхожу, стоит молодой парень, корочки показывает и говорит: «У вас были гастроли в Свердловске? Оттуда пришло анонимное письмо, что вы, Татьяна, плохо себя вели». Хотя в чем могла проштрафиться — не понимала совершенно. Единственной догадкой стали купленные на гастролях во Львове в тамошней комиссионке яркие клетчатые польские брюки. Наверное, на Урале они выглядели вызывающе.
От отчаяния я зарыдала. «Вы не плачьте, а приходите во вторник в кафе, мы с вами еще раз побеседуем», — говорит товарищ в штатском. И тут до меня доходит, что он клеится! Боже, что делать? С этим вопросом я, вытирая слезы, побежала к Рыбниковой. «Не смей туда ходить! — вибрировала на весь дом Прасковья Алексеевна. — Не ходи! Да, Степа? Они не имеют права! Ты поняла? Хамство какое! Да, Степа?»
А вскоре великолепная Прасковья Алексеевна и мужа мне подобрала, тоже на всю жизнь. С Виктором мы, конечно, уже были знакомы — этот Артист московских театров, как в шутку называли его друзья, работал как раз в Ермоловском. Несколько раз провожал меня, однажды подарил розу. Но ничего серьезного, он просто был мне симпатичен. А потом театр поехал на гастроли в Кисловодск. И начались они с неприятности. Уже на перроне наш администратор схватился за голову: «Елки точеные... Что, и Павлов приехал?»
Оказалось, он про Витю, исполнителя главной роли, совершенно забыл и не зарезервировал ему жилье. Нам раздают бумажки с адресами — кто куда заселяется. Разъезжаемся, а Витя, человек очень скромный, остается стоять с чемоданом возле пустого поезда.
Нас с Прасковьей Рыбниковой поселили к раритетной старушке — эдакому обломку былого величия в капоте с кружевами на рукавах и огромным чувством собственного достоинства. У Рыбниковой глаз черный, наметанный, она сразу заметила, что я погрустнела, и спрашивает: «А где Павлов?» Отвечаю, что непонятно теперь где, жилья-то ему не предоставили. А сама нервничаю. Юг, скучающие барышни, гастроли, минеральные и другие жидкости. Ищи потом его!
Прасковья Алексеевна тут же своим басом начинает переговоры с хозяйкой. «Мужчина? — и брови «раритета» возмущенно ползут вверх. — Только за ширму!» С невиданной для столь почтенного возраста энергией она притаскивает откуда-то китайскую резную ширму в веерах и канарейках. А Рыбникова командует: «Сейчас же иди за Павловым!» Когда я прибежала обратно на вокзал, Витя все еще стоял со своим чемоданчиком на том же самом месте. Так началась его жизнь за ширмой. Храп артиста Павлова компенсировали мое спокойствие и трехлитровая банка минеральной воды, которую он набирал для нас с Прасковьей Алексеевной с утра пораньше из источника.
Там же в Кисловодске Виктор признался мне в любви. Неподалеку от города жил его друг Чотай. Карачаевцы — народ общительный, вскоре путем знакомства с родней и друзьями Чотая мы знали почти полгорода. И начались бесконечные гости, кафе, рестораны... Однажды поехали с компанией в горы, там — шашлык и просто реки дурманного кавказского вина. Конечно, все напились, Витя танцевал какой-то безумный кавказский танец с кинжалом в зубах.
Под утро на такси вернулись в Кисловодск. В мою не очень ясную голову ударила мысль лезть через окно, чтобы не звонить и не будить хозяйку с Рыбниковой. Витя подсадил — и вот уже сижу на подоконнике в юбке наизнанку, осталось только в комнату спрыгнуть...
— Он хоть слова тебе какие-нибудь говорил?! — повернувшись, громко спрашивает Прасковья Алексеевна.
— Да... Сказал, что любит меня, — пролепетала я.
А внезапно протрезвевший Павлов, наверное, вообще мечтал провалиться сквозь землю.
Вскоре сыграли свадьбу. Рыбникова сказала, что мы с Витюшей должны ей шаль, чтобы как у настоящей свахи. Уже под конец жизни однажды даже выговорила: «Да, Таня, так ты и не выполнила своего обещания! Шаль не подарила!» И Витя то ли из Турции, то ли из Греции привез ей вместо шали красивую черную блузку с модным тогда воротником жабо.
Но угодить Прасковье Алексеевне было сложно. Степан Кузьмич рассказывал, как возмущалась жена нашим подарком: «Не мое! Даже размер не мой!» Оттаяла только после похода в этой кофточке в консерваторию. «Встретила Славу Рихтера, и он мне сделал комплимент, — сверкая своими темными глазами, рассказывала она. — Так и сказал: «Паша, какая у тебя красивая блузка!»
Но это я забежала далеко вперед. Жизнь текла не так быстро. Мы с Витюшей работали, много играли. Когда я узнала, что жду ребенка, репетировали «Плату за вход», пьесу крамольную, подрывающую веру в светлые социалистические идеалы. Причем мы с Витей, игравшие пару биологов, просто околдованы были той работой. И тут я беременна! Значит, надо делать перерыв, отказываться... Впрочем, пьесу все равно запретили. Комиссаржевский, тогдашний главреж, после сообщения о моем интересном положении за голову схватился. «Вы с ума, что ли, все сошли?!» — орал он. Три играющие актрисы — Женя Уралова, Наташа Малявина и я — разом собрались в декрет.
— Не страшно было выпасть из обоймы?
— Не знаю, сложный вопрос, почти философский... И ждала работы годами, и не сыграла много. Но ожидания мои стоили того: иногда получала прекрасные роли, работала с замечательными режиссерами — по большому счету творческая жизнь моя была трудной, но удачной. Роли я никогда не выпрашивала, не выгадывала, не строила стратегий и так и не научилась этого делать.
Вот Прасковья Алексеевна на гастролях очень любила устроить стол. Накрывала по-московски: из селедочки все до последней косточки вытащит, красиво порежет, картошку варила под тряпочкой — лучше разваривалась, кирпичи тащили в номер положить под плитку, чтобы баклажаны вкусно приготовить. Конечно, звали гостя: или ее старого поклонника Балагурова, или еще кого-нибудь. И вот однажды — гастроли, стол, а прошел слух, что Гена Косюков, режиссер, хочет запускаться с комедией. «Давай Косюкова сегодня позовем», — предлагает Прасковья Алексеевна, и я догадываюсь, что есть у нас в Геннадии свой бубновый интерес. Позвали. Едим, выпиваем.
— Геночка, ты ставить сейчас собираешься? — спрашивает Рыбникова.
— Да, Прасковья Алексеевна, — признается Косюков.
— А между прочим, — говорит она, повышая октаву, — я могла бы быть тебе полезной в этой комедии! Я ее читала! И вообще, Гена!..
А он, Гена-то, скромный хороший мужик. Растерялся совершенно: то ли селедку есть, то ли работу предстоящую обсуждать, то ли вообще сбежать от коварных артисток! Смотреть на Косюкова, конечно, было ужасно смешно. Но в итоге Прасковья пробила-таки эту линию — в комедии роль получила. «Не понимают люди, когда актриса тихо ждет, — учила меня Рыбникова. — Значит, надо брать быка за рога!»
Надо признать, у нее это получалось лучше, чем у меня. Вот у Виктора стратегии не было, но это потому, что он был нарасхват всегда. Вообще, Витиными театральными работами я восхищалась ничуть не меньше, чем киношными. Как он играл в постановках Гончарова, купчика в пьесе «Дети Ванюшина», Шута в «Короле Лире», Аркашку в «Лесе», в изумительных «Беседах с Сократом»! За несколько дней до спектакля пьеса обычно раскладывалась в комнате, значит — погружается, пошел вглубь.
Никогда не видела, чтобы он так к съемкам готовился. Может потому, что ему это легче давалось. Я еще дергала, скулила: «Витька, давай говорить, у меня ничего не вырисовывается!» Мне советовал, помогал часто. Садились, разбирали. Быть самому себе режиссером, придумать легенду — это ж уметь надо! А Витя мог. Он скажет одну фразу — и можно идти играть, все предельно понятно. Артист до мозга костей! Играл легко и при любой возможности.
Знаете, когда мы были молоды, денег часто не хватало на необходимое, что уж говорить о развлечениях. При этом развлекаться, конечно, хотелось. Жизнь в Москве, кто бы что ни говорил, кипела всегда, при любом строе. Американскую моду привозили, французское кино, лондонский театр. Наши несанкционированные проникновения на различные интересные мероприятия мы с Витюшей называли словом «протыриваться». Сам-то он мог черта лысого заболтать! Но надо же еще и меня протащить.
Однажды загорелись пойти на картину Клода Лелуша. Билетов, естественно, нет, и вот стоим на улице, план придумываем. «Раздевайся! — командует Витя. Снимаю свое пальтишко, он его сует под мышку. — А теперь — бегом на пожарную лестницу!» Сам он проходит на дежурном: «Здрасти-здрасти, новая прическа? Ну, красавица!» Дело было зимой, стою у пожарного выхода Дома кино, уже зуб на зуб не попадает... Вдруг дверь открывается и в ее проеме возникает Витя в компании с пожарным. «Эта дверь была открыта, — на голубом глазу поясняет он брандмейстеру, — моя девушка вышла покурить, а ее раз — и заперли! — Еще и нарекание тому сделал: — Если закрываете, предупреждайте! Табличку хотя бы вешайте, а то моя, смотри, простынет теперь!»
Через минуту мы со смехом бежали в зал мимо обалдевшего пожарного, чтобы вдвоем на одном приставном стуле смотреть вожделенного Лелуша. Таким же образом проникали на концерты классической музыки, в выставочные залы. И не было в Москве такого места, в которое мы с Павловым не смогли бы протыриться!
Кино Виктора полюбило не сразу, зато бурно и навсегда. Рассказывал, как учился в Щепкинском училище и с «Мосфильма» пришла ассистентка режиссера отбирать кандидатов на крохотную роль. А Вите отец подарил чешский кожаный портфель, считавшийся тогда особенным шиком. И вот назначают ему время явиться на киностудию. Витя ужасно разволновался, ночь не спал — его же выбрали!
Приезжает. По коридору пробегает та самая ассистентка: «Эй, парень! А портфель где?» И Витюша понял, что его выбрали как предмет интерьера вместе с портфелем! А вскоре его заметил Леонид Гайдай, и, как говорится, понеслось — «Майор Вихрь», «На войне как на войне», «Адъютант его превосходительства»... В общем, пока я ждала ребенка и упивалась новым для себя чувством материнства, муж превратился в настоящую знаменитость. Очень гордилась им.
Наша Саша родилась в мае, когда цвела сирень. Витя относился к дочке как к чему-то нереальному, требовал, чтобы на нее никто не дышал. Доставал ей фарфоровых кукол и закатывал невероятные дни рождения — анекдоты, песни, романсы, хохот стоял такой, что улица вздрагивала. Приходили все: и Саша Абдулов, и Боря Хмельницкий, и Паша Лунгин, и Прасковья Рыбникова. Конечно, в конце концов они все забывали, по какому поводу собрались, и только маленькая Сашка выходила на балкон и вопила: «Ура! У меня день рождения!»
В общении Витя был избирательнее меня и довольно закрытым человеком. Дружил со студенчества с Валерой Носиком, Виталием Соломиным, Мишей Кононовым. Однажды встретились на Герцена с Олегом Далем. Тот как раз оказался не у дел и просил Витю помочь с работой в Малом театре. И муж хлопотал за него, правда неудачно.
В то же время любил гостей, с удовольствием метал на столы шашлыки и балыки. Хотя чаще озадачивал меня. В югославской картине «Единственная дорога» Витюша работал вместе с Володей Высоцким. И вот киногруппа в Москве. «Надо встретить», — командует мне муж. Ну, надо так надо. Я отнеслась со всей серьезностью, потому что народу ожидалась толпа, еще и иностранцы. Пельменей налепила столько, что едва уместила на балконе. Витя пришел, увидел балкон в пельменях и удовлетворенно улыбнулся — его родители из Сибири и это блюдо в семье всегда ценилось больше остальных. У настоящего хозяина дом просто обязан быть полной чашей! И я старалась соответствовать.
На рыбалке муж мой мог сгинуть на сутки. И только нам стоило приехать на побережье, как он уже знал всех местных мужиков со спасательных станций. Как-то одна артистка даже заметила: «Тань, ты бы посмотрела, каким-таким медом эти рыбалки намазаны...» Но у меня и мысли не возникало мужа выслеживать. Утром мы еще все спим, а он уже в море. Добытую Витюхой ставридку мне полагалось почистить и сдать на кухню. Рыбу потом разносили по столовой, накладывая в первую очередь, конечно, детям. Вот в этом был весь Витя — он любил всех удивлять и радовать! Эдакий человек-праздник.
Не признавал отдыха порознь, и мы всегда выезжали к морю всей семьей. Как-то жили в Ялте по путевкам в доме отдыха актеров, а Витя был вынужден на несколько дней отлучиться на съемки. И вот является: в узбекской тюбетейке, в халате, подвязанном, как положено, кушаком, за пазухой две дыни, в одной руке коробка с восточными сладостями, в другой — живые перепела, в зубах — букет цветов.
В дочке муж души не чаял. Они и на лыжах, и на коньках катались... Нужно пианино? Будет пианино! В воскресенье я проснуться еще не успею, а они уже звонят в дверь. «Мама, мы не одни!» — пищит Сашка. Это значит, что они уже смотались на Птичий рынок и притащили или котенка, или хомяка, или щегла. Виктор был настоящим мужиком. Про жен таких говорят — за мужем живет.
Собак у нас было несколько, но ирландский сеттер Алан — отдельная история, мы все его безумно любили. Витя поначалу носил гулять крошечный комочек, который грел за пазухой, заворачивал в шарф. Потом бегал по двору с щенком-подростком, затем чинно выходил со взрослой собакой. Алану было около десяти лет, когда нашего пса настиг рак — саркома. Витя таскал его по ветеринарам, нам домой даже академики звонили его консультировать, пробовали новейшие сыворотки какие-то. Но псу становилось хуже и хуже.
Однажды я пришла из театра, а Алана нет. Витя сам, один, молча поехал усыплять нашу собаку. Подгадал, чтобы ни меня, ни Сашки не было дома. Взял ответственность и боль на себя. Потом рассказал, как Алан, которого уводили по коридору, в последний раз на него оглянулся... И этот взгляд взял на себя, он-то, с такой тонкой душевной организацией! Главное — нас оградить.
Муж во многом жил ради нас: пусть график съемок плотный, есть ночные смены, зато заработаю, принесу в дом — так он обычно рассуждал. На каком-то этапе друзья даже прозвали Витю Бухгалтером. Правда, чаще его хозяйственность выливалась в очередной фельетон. Были они на гастролях в Чехословакии. Я приехала встречать на Киевский вокзал. Все артисты разобрали свой багаж и ушли, а мой и Боря Клюев выносят какие-то коробки. Дикое количество коробок.
— Вить, а что происходит? — спрашиваю я.
— Это обувь, — многозначительно сообщает муж.
Их коммерческий план был таков: в маленьком чешском городке они с Борькой ухнули все суточные (копеечные совсем) в секонд-хенде на туфли и ботинки, намереваясь выгодно продать их в Москве. «Подзаработаем!» — обещал Павлов. Увы, в наши комиссионки их товар брать не захотели — совсем негодные туфли были. В результате Витя отдал кому-то за копейки — лишь бы забрали.
На самом деле, оглядываясь назад, понимаю, как много работал мой муж: в театре ведущие роли, потом в самолет прыгнуть и отсняться, затем все в обратном порядке... Как тут не надорваться?
Сейчас у меня совсем другая жизнь. И как бы пафосно ни звучало, с Витей я прожила свои самые драгоценные годы. Корю себя немножко: может быть, в какие-то моменты надо было по-другому себя вести.
Севку Абдулова однажды выгнала, а у человека так жизнь тяжело повернулась, да и кончилась нездорово... Хотя мы с ним не общались толком, знакомы, конечно, были, здоровались. У меня день рождения, а муж все не шел и не шел, задерживался где-то. В общем, когда он появился на пороге с Севой Абдуловым, я уже порядочно завелась. Сейчас думаю: ну пришел с приятелем, ну слегка навеселе — где трагедия? До скандала, к счастью, не дошло, Сева почувствовал серьезную грозу и ретировался. Боюсь ошибиться, но с возрастом, полагаю, основным Витиным другом стала я. Он успокоился, да и я изменилась. Только с годами поняла, что не стоит пилить подвыпившего мужика — получишь!
— Неужели получали?
— Однажды кастрюля на ногу упала. Сейчас и вспоминать смешно. Детский сад! Нет бы до утра подождать и выяснить отношения. Но по молодости молчать чрезвычайно сложно — надо срочно что-то предпринять, глобально решить! Помню, после очередной мозгопромывки Виктор решил со мной разводиться. Жили мы тогда у прудов в Стрельбищенском переулке, мне от театра выделили маленькую квартирку. И вот муж объявил о разводе, собрал чемодан, дошел до самого ближнего пруда, посидел на лавочке на берегу и... пришел обратно.
Я с ним тоже однажды разводилась, позже, когда уже на Тверской жили. Получилось еще смешнее. Приходит муж бог знает во сколько сильно подшофе и, естественно, не позвонил, не предупредил — думай что хочешь! Я не ревнива, действительно волновалась. Было у Вити под градусом одно опасное свойство — уснуть мог где угодно. Например присесть на бордюр у витрины магазина и задремать. Однажды так без шапки остался — уперли! А климат у нас далекий от средиземноморского, ведь обморозиться можно!
Утром еще спит, храпит, а я твердо вознамерилась покончить с браком. Пошла на Тверскую, чтобы развеяться и не видеть рожу с бодуна! «Все, — рассуждаю, — хватит с меня!» Прохожу мимо памятника Долгорукому, спускаюсь в Столешников — там огромная очередь в меховой магазин. А было еще рано. «Чего столпились?» — думаю. «Дубленки чешские», — подсказал мне кто-то.
А Витька так хотел дубленку! В наши первые годы он две зимы в плащике отбегал. Потом ему на заказ шили брезентовые штормовки, красиво получалось, но все не то. Он же артист, люди подходят пообщаться, положение обязывает выглядеть. Звоню из автомата и железным голосом говорю:
— Я в Столешниковом! Тут дубленки!
— Одеваюсь! Бегу!
Прилетел. Лицо красно-синее, глаза еле разлепил. Но, наверное, в таком виде его только в Кремль не пустили бы, во всех остальных местах Павлова были рады видеть в любом обличье. Очень Витю любили. Я с ним внутрь не пошла, ждала на улице. Купил! Серенькую, на кнопочках, расстегивается-застегивается. Еле дышит, но довольный невероятно! Вот так мы разводились целых два раза.
Мужики есть мужики. Им кажется, что их ревнуют, пытаются контролировать, отслеживать все перемещения... Других вариантов будто и нет! Всю жизнь у Павлова были проблемы с сосудами — и как тут не волноваться? Между прочим, у меня самой однажды случилась история, аналогичная Витиной с утраченной шапкой. Шла с банкета, присела на скамейку во дворе Дома композиторов — дурно стало. Как выключилась, не помню. Глаза открываю, а сумочки моей след простыл. Обидно, сумка была хорошая. Виктор меня после этого случая стал встречать.
Кстати, в отличие от меня муж был ревнивым. Только присядешь в театре что-то отметить, не у одних больших артистов же события происходят, дежурный шипит: «Татьяна Николаевна, вас к телефону. Виктор Палыч». Посидеть не даст. После третьего звонка с вопросом «Когда за тобой приходить?» я теряла терпение, предлагала Виктору присоединиться к нам. «А как же этот твой рабочий сцены?» — спрашивал Павлов. Почему рабочий сцены? Так обидно! Мог бы и посерьезнее кого-то приписать. И так жила как святая! А с рабочим сцены мы просто общались время от времени.
Наверное, ревнивостью Витя в мать пошел. Он вообще во многом был похож на маму — внешне, по артистичности. Когда умер его отец Павел Игнатьевич, идет церемония на кладбище, гроб опускают в землю... Вдруг Лидия Никандровна сквозь слезы, но громко так говорит: «Витя, погляди, кто тут по соседству закопан? Ой, одни бабы же!» Несмотря на трагичность момента, многие еле сдерживались, чтобы не расхохотаться.
Ну не приходят мне на ум драмы по жанру! Смех один. Ну выпивали, ну ссорились, ну мечтали и обжигались в поисках своей звезды актерской. Сейчас читаешь про сложные отношения артистов с алкоголем — всегда трагедия. А вы посмотрите, сколько сыграли Володя Высоцкий, Саша Абдулов, Витя мой! Разве постоянно пьющий человек, алкоголик оставит после себя столько ярких кинолент? Кино — все-таки великая вещь. Нет уже человека, а включаешь телевизор — и вот он в образе Левченко. Смотрю. Плачу. Вспоминаю.
Когда Виктор не успевал ознакомиться со всеми предложенными сценариями, оставлял их мне. Так вышло и с ролью Левченко. Сценарий фильма «Место встречи изменить нельзя» читала я и, впечатленная, сказала мужу: «Думаю, этого бандита можно сделать очень интересно».
Голубей Витюша любил всегда. Городских кормил прямо на нашем подоконнике, сыпал крошки через форточку, поэтому подоконник хронически был в царапинах от их коготков. Во время съемок саги про Шарапова муж предложил Станиславу Говорухину, чтобы голуби полетели в сцене гибели Левченко. Они с Володей Высоцким даже съездили в перерыве на «Птичку», но режиссер обошелся без птиц.
Однако Павлов ведь как втемяшит что-нибудь себе в голову! А если уж идея ему кажется выигрышной да повезет обсудить ее с единомышленниками... С Виталием Соломиным они тогда репетировали пьесу «Мой любимый клоун». Я была на премьере, видела, как зрители замечательно реагировали на прекрасных белых птиц, которых выпускали в финале прямо в зал. Даже что-то сказала Виктору по поводу удачной творческой находки. А потом у мужа появились две нейлоновые сумки, и каждые выходные он с утра куда-то пропадал. Смотрю, семейные деньги вроде все на месте... Потом в дом пошли звонки: «Это Володя с «Птички». Можно Виктора Палыча?» Говорю: «Павлов, что за ерунда?» И муж раскололся — в Малом театре на чердаке по соседству с декорационными мастерскими у него теперь... голубятня!
Витя сам соорудил для птиц дом, ездил за кормом, ухаживал за ними. Порядок в его голубятне был просто образцовым. Я поднималась туда всего однажды, но меня поразило то, как муж все организовал и как птицы на него реагировали. Они его встречали! Обнимали своими белоснежными крыльями! Павлов мой в образе Снежного человека Малого театра был совершенно счастлив. Когда же Витя поднял стаю в небо, вообще дух перехватило. В тот день он завел разговор о переселении душ актеров в голубей. «Тань, видишь этого картинистого турманчика? — спрашивал он. — Мне кажется, это Михаил Царев. А первая голубка, которая стрелой взмывает, — Елена Гоголева. Самый озорной, думаю, Игорь Ильинский. Хорошо, что они снова тут, в театре».
Я вспоминаю тот разговор каждый раз, когда вижу на нашем подоконнике следы от птичьих коготков или если сама протягиваю руку с хлебными крошками в форточку. Да, теперь голубей кормлю я. Жалею, что так и не выбралась с мужем на Птичий рынок. Ребята-актеры, которые ездили с ним за компанию, рассказывают, что каждое появление Виктора на «Птичке» превращалось в событие. Он травил бесконечные байки, болтал с попугаями, торговался как на восточном базаре... Продавцы бросали свои прилавки и с удовольствием смотрели спектакль с Павловым.
Я знала, как это бывает! Началась перестройка, и все стали разъезжать по миру. А я за границей, кроме как во время военно-шефских поездок, и не была.
— Вить, все как-то ездят, вот бы и нам, — намекаю. — Ты же все можешь найти! Придумай что-нибудь!
— Не знаю я, как они ездят... — пробубнил, а сам нашел!
Вите предложили выступать в круизах. Все объехали — по Дунаю через все страны, Скандинавию, Францию. Я вообще ездила на халяву, а Виктор работал, да так, что даже по окончании программы за ним все ходили толпами — то анекдоты травят, то просто беседуют.
Мне кажется, в Малом театре Витю очень любили. Ему платили оклад, даже когда из-за болезни он не то что на сцену не выходил, говорить не мог, по страховой медицине отправляли в клинику гражданской авиации, а юбилей какой закатили! Юрий Соломин до последнего момента все контролировал, хотя у самого забот хватало.
Знаете, Вити нет уже одиннадцать лет. И в наше время, которое принято воспринимать без иллюзий, так приятно, что помнят его. Люди помнят. Пошла после Пасхи на кладбище, а у Вити и верба стоит, и конфеты, цветы живые и искусственные. Пару лет назад кто-то бархотки посадил... Значит, заходят к нему его благодарные зрители.
Статьи по теме:
Свежие комментарии