В годы Гражданской войны Марина не имела никакой возможности связаться с мужем. Все это время она его ждала, любила, писала проникновенные стихи и письма. И все это время изменяла. Платонические увлечения чередовались со страстными романами, и было их не счесть.
Эти воспоминания вызывали одновременно нежность и боль. Марине, тогда все звали ее Мусей, — пятнадцать, младшей сестре и самой близкой подруге Асе — тринадцать. В десять вечера дом погружается во тьму, двери заперты, тетушка уверена, что девочки спят. А они вылезают в окно, сдерживая смех и переговариваясь шепотом, бегут к реке, сталкивают лодку в воду и плывут по ночной Оке к лунной дорожке. Или убегают на мокрый от росы луг, жгут костер, а потом встречают рассвет в копне сена и возвращаются домой уставшие, озябшие, переполненные радостью. Впереди их ждет долгая и непременно счастливая жизнь, иначе и быть не может.
Зеленые берега и тихие воды Оки, закат над лугом и стук дождя по стеклу, удивительное сочетание простора и уюта в тихой Тарусе — все это, как Марина поняла позже, и было ее родиной. И когда земля уходила из-под ног, привычный мир рухнул, а новый не принял, она мечтала снова вернуться сюда — если не при жизни, то хотя бы после смерти. Так и написала однажды: «Я бы хотела лежать на тарусском... кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов... поставили с тарусской каменоломни камень: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».
Не Москву Марина считала домом, а Тарусу. Возможно потому, что знала ее практически с рождения. Или оттого, что именно там умерла ее мама. Когда-то отец с первого взгляда полюбил этот городок и стал первым в череде знаменитых дачников — среди них будут и Борисов-Мусатов, и Заболоцкий, и Паустовский...
Иван Владимирович Цветаев — известный в Европе филолог и историк искусств, профессор Московского университета, создатель легендарного Музея изящных искусств. Музей, сегодня носящий имя Пушкина, Цветаев поначалу задумал в помощь студентам-художникам, не имевшим возможности увидеть в оригинале античные скульптуры. В полной мере сделавший себя сам, сын скромного сельского священника, рано оставшийся без матери, Иван Владимирович упорным трудом и страстью к искусству достиг и карьерных высот, и достатка, и всеобщего уважения. Горя своим делом, он ездил по европейским музеям, искал материалы для будущего собрания слепков и всей душой верил в целительную силу искусства. Как-то совершенно серьезно дал совет Николаю II, обеспокоенному студенческими волнениями: надо, мол, строить как можно больше музеев и галерей — студенты проникнутся красотой и гармонией и перестанут чинить беспорядки.
Похожий на медведя, медлительный и сутулый Цветаев был человеком мягким и добрым, рассеянным в быту, но необычайно деятельным. Мало кто из коллег подозревал, на какую любовь он способен. Дважды ему повезло испытать глубокое взаимное чувство — и дважды пришлось хоронить любимых.
После смерти в 1890 году первой жены Варвары, дочери знаменитого российского историка Дмитрия Иловайского, Иван Владимирович страшно горевал. Но права на долгую скорбь не имел: на руках оставались осиротевшие сын и дочь — семилетняя Валерия и Андрей нескольких дней от роду. Детям нужна была мать, дому — хозяйка. И такая женщина нашлась. Свадьба с блистательной пианисткой Марией Александровной Мейн состоялась двадцать второго мая 1891 года. Невесте двадцать два года, жениху — сорок четыре. Много лет Мария Александровна будет мучиться ревностью к первой жене мужа, пока не поймет, что давно и прочно заняла свое место в его сердце.
Мария Александровна была личностью незаурядной. Слыла интеллектуалкой, необычайно одаренной пианисткой, много читала, владела несколькими языками, занималась живописью. А в шестнадцать лет влюбилась и разбила себе сердце, когда оказалось, что избранник женат (много позже она расскажет об этом дочерям, открыв только первую букву фамилии возлюбленного: «Сережа Э.» — и это Марина зарифмует с собственной сердечной историей). Мария Александровна несколько лет тосковала — и в конце концов решительно согласилась выйти замуж за достойного человека и заменить мать осиротевшим детям. Поначалу ей даже льстило, что она, как говорили, чем-то похожа внешне на покойную Варвару Иловайскую, и искренне казалось, что непременно удастся найти общий язык с Валерией и Андреем.
День свадьбы согласно распорядку выглядел так: в девять утра — венчание, в одиннадцать — завтрак для гостей, а в двенадцать тридцать — отъезд в Тарусу, где молодым предстояло провести медовый месяц. Эти места понравились Ивану Владимировичу еще несколько лет назад. Его двоюродная сестра Елена Александровна жила на Оке постоянно — была замужем за земским врачом Иваном Зиновьевичем Добротворским. Цветаев частенько гостил в их доме, влюбился в покой этого места и в 1891-м решился снять здесь домик для семьи, а спустя год взять в долгосрочное пользование дачу «Песочное». Летом 1893-го туда впервые привезли Марину, которой не было еще и года.
Простой серый дом с террасой, окруженной зарослями сирени. Можно качаться на качелях, рвать малину, крыжовник и смородину, играть в крокет. Муся с Асей жили в мезонине в двух одинаковых комнатках-«светелках». А у дачи Иван Владимирович посадил четыре орешника по числу детей и еще отдельно три ели в честь дочерей. Спустя десятилетия, в 1941 году, когда Марина покончит с собой, одна из елей засохнет — словно разорвется их мистическая связь.
Одевались просто, по-дачному — холщовые платья, деревенские башмаки. Наряжаться дети соглашались только ради похода в гости в две любимые родственные семьи: к кузенам Добротворским и в дом Тьо — так окрестили усадьбу, купленную в конце века Александром Даниловичем Мейном, отцом Марии Александровны, для ее бывшей швейцарской гувернантки и своей второй жены Сусанны Давыдовны. Поразительно, но долгие годы никаких предосудительных отношений между ними не было, обвенчались уже в весьма почтенном возрасте. Однако новоявленная генеральша Мейн любила мужа глубоко и искренне и охотно стала бабушкой его внукам. Называли ее «тетей», но ей самой это слово давалось с трудом, так что сократили до «тьо».
Дом Мейнов был устроен со всем возможным уютом, чуть позже Тьо пристроила еще и флигель, специально для Цветаевых — туда будет наезжать Иван Владимирович, там впоследствии будут останавливаться Марина и Ася, когда от дачи «Песочное» придется отказаться.
Гостеприимство на даче Тьо, открытый, веселый и пышущий любовью уклад в усадьбе Добротворских разительно отличались от атмосферы, царящей в доме Цветаевых. Отец подолгу отсутствовал, а его супруга совсем не обладала ни навыками, необходимыми хорошей хозяйке — прислуга ее не слишком жаловала, ни талантом воспитателя. Она уделяла много внимания интеллектуальному и творческому развитию детей, но не видела нужды прививать им даже элементарных правил поведения. В доме постоянно дрались, стоял крик, все рьяно отстаивали свое главенство. Никаким няням, боннам и гувернанткам не под силу было справиться с этой компанией.
С Валерией — по-домашнему Лёрой — Мария Александровна с самого начала не сошлась характером, они остались чужими людьми на всю жизнь. Андрею повезло больше: он был необычайно музыкален и эта страсть роднила его с мачехой. К сожалению, в семье рассудили, что музыкальных талантов у них достаточно и не мужская это стезя. Позже Мария Александровна горько пожалеет об этом и подарит Андрею свою гитару, осознав: никто больше не мог бы понять ее так полно и перенять от нее так много.
Собственными дочерями она занималась по странной хаотичной системе. Девочки росли дичками, сосредоточенными на себе, не знающими нормального режима дня, не умеющими владеть собой. При этом мать, словно предчувствуя, что ей уготовано совсем недолго быть рядом, лихорадочно передавала им все, что знала. Учила языкам и читала вслух, заставляла играть на фортепиано. Впоследствии Марина и Ася не однажды повторят: их эрудиция, желание узнавать новое, настойчивость в работе — от матери. Равно как сложный, себялюбивый и временами несносный для окружающих характер.
В девять лет Муся задумчиво сказала гувернантке: «Мы живем здесь семь лет подряд, но почему-то мне кажется, что наша жизнь скоро очень изменится и мы долго сюда не приедем». Через месяц стало известно, что у Марии Александровны туберкулез. Теперь Марина с Асей переезжали из страны в страну, из пансиона в пансион — были повсюду, где проходила лечение их мама. Лишь через четыре года, в 1906-м, вернулись на дачу — Мария Александровна приехала умирать. Она уже не ходила, но прибыв в Тарусу, решительно отстранила протянутые руки и не дала внести себя в дом. Выпрямилась, собралась с силами и самостоятельно преодолела путь от крыльца до своей комнаты. В тот вечер она ужинала с семьей, переодевшись к столу, а потом даже сыграла на рояле любимые произведения и спела дуэт с Лёрой — словно простилась с былой дачной жизнью. Потом слегла и больше уже не встала.
Четвертого июля Мусю и Асю позвали прощаться. В ногах у больной содрогался от рыданий Иван Владимирович. Мать подозвала девочек, положила руки им на головы, горько произнесла: «Подумать только, что какие-то дураки увидят вас взрослыми, а я... — потом выдохнула последний завет: — Живите по правде!»
Они пытались. Просто правду понимали своеобразно. А пока время шло: гимназия, книги, увлечения, первые пробы стихов, дружбы... Характер Марины выковывался. Довольно быстро стало понятно, что ей не важен и не интересен никто кроме нее самой, она была чудовищно упряма, ленива и необязательна, необычайно умна и крайне эгоистична. Быть может, только верная Ася и подмигивающая издали огоньком керосиновой лампы Таруса сохраняли в ней отзвук тепла и родства. Во всяком случае, летом Марина охотно приезжала в дом Тьо.
До знаменитой полуседой челки, вечной папиросы и серебряных украшений оставались годы. Пока Цветаева была полноватой мечтательной барышней-подростком в ненавистном пенсне из-за сильной близорукости, носила чепец (после того как неудачно осветлила волосы и в результате наголо остриглась), плавала в лодочке по Оке и быстрым шагом обходила округу, неизменно доходя до прекрасного места, которое в их семье называли Долиной Грез. О чем мечтала? Если о любви, то ждать оставалось недолго: ее собственный «Сергей Э.» уже ждал за поворотом.
Сергей Яковлевич Эфрон — изящный, утонченный... Его лик Марина впоследствии сравнивала с узким лезвием шпаги, ему раз и навсегда присягнула, что бы ни ждало их в будущем. Сергею — семнадцать, Марине — восемнадцать, оба родились в конце сентября (по старому стилю). Эфрон страдает туберкулезом, он в депрессии. Отец — народоволец Яков Константинович Эфрон — умер от болезни. А всего через год после него, в 1910-м, Сергей потерял младшего брата и мать, тоже народоволку Елизавету Петровну Дурново, находившихся в эмиграции в Париже. Четырнадцатилетний Константин, или Котик, как звали его домашние, якобы получив выговор от учителей во французской гимназии, повесился. Мать, найдя тело сына, тоже покончила с собой...
Цветаева считает себя взрослой и всезнающей, за ее плечами — дебютный сборник «Вечерний альбом», благожелательно принятый публикой. Сергей увидел свою будущую жену в Коктебеле пятого мая 1911 года, гостя у Максимилиана Волошина. Он понятия не имел, что она придумала своеобразный тест: выйдет замуж только за того, кто найдет на побережье ее любимый камешек. Невероятным образом Эфрон в первый же день знакомства отрыл среди мелкой гальки именно его — прекрасный розовый сердолик, который с тех пор Цветаева всегда держала при себе. Вместе с Асей, ставшей свидетельницей зарождения отношений, они ходили в местную кофейню, рассказывали друг другу о детстве (на удивление схожем), много гуляли — и не подозревали, что этому идиллическому любовному покою отпущено совсем мало времени.
Спустя полгода, в конце января 1912-го, они обвенчались. На его кольце гравировка «Марина», на ее — «Сергей». В свадебное путешествие поехали в Европу и вернулись как раз к открытию цветаевского Музея изящных искусств, успев близко-близко увидеть на церемонии государя и его детей. Они верили, что будут жить безбедно, зарабатывая любимым делом: Марина станет писать гениальные стихи, Сергей — прозу. В сентябре родилась дочь, назвали романтически-претенциозно — Ариадной, но сразу сократили до теплого Аля. И конечно, оставалась Таруса — самое дорогое Марина разделила с мужем.
В августе 1913 года умер Иван Владимирович — то был, наверное, последний момент единения его детей и ощущения себя семьей. В дальнейшем судьба всех размечет — и реальным расстоянием, и непреодолимыми противоречиями. Андрей, поначалу выбравший стезю юриста, после революции станет художником и искусствоведом, а всего в сорок три года умрет от туберкулеза. Валерия начнет преподавать сценическое движение по методике Айседоры Дункан. Поселится в Тарусе, где проживет до самой смерти в 1966 году. С Мариной они практически разорвут отношения — никто никогда не узнает истинной причины. Известно правда, что Валерии не нравилась автобиографическая проза Цветаевой — слишком много находила там выдумок. Но именно старшая сестра в трудный час протянет руку дочери Марины Ариадне, дав ей возможность построить домик на своем участке.
Ася останется с Мариной дольше всех. На ее долю выпадет немало бед. Похоронит мужа Маврикия Минца и крошечного сына Алешу, будет арестована по обвинению в контрреволюционной деятельности, проведет в лагерях и ссылке в общей сложности пятнадцать лет. Свою молодость отдаст лагерям и ее старший сын Андрей — от Бориса Трухачева. Анастасия Ивановна доживет почти до девяноста девяти, прекрасная писательница, она оставит потрясающие воспоминания и очень многое сделает для увековечения памяти сестры. Но все это будет позже...
В Первую мировую Эфрон поехал братом милосердия на фронт. В революцию примкнул к белому движению, был дважды ранен. В годы Гражданской войны Марина не имела никакой возможности связаться с мужем. Чудом узнав, что Сергей бежал с остатками разгромленной армии в Турцию, она пыталась разыскать его. В конце концов Илья Эренбург дал знать: Эфрон в Чехии. О возвращении на родину не шло и речи, Цветаева приняла решение ехать к мужу. Все это время она его ждала, любила, писала проникновенные стихи и письма. И все это время изменяла. Платонические увлечения чередовались со страстными романами, и было их не счесть.
Кто только не входил в ее список! Даже в брата мужа Петра Эфрона успела влюбиться — и кто знает, к чему бы привел роман, если бы он не умер все от того же рокового туберкулеза. А потом были известные и неизвестные — поэт Тихон Чурилин, красноармеец Борис Бессарабов, художник Николай Вышеславцев, поляк Никодим Плуцер-Сарна, актер Юрий Завадский, критик Александр Бахрах, платонический любовный треугольник с Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке, юный мальчишка-поэт Николай Гронский...
Не только другие замечали, но и Марина честно признавала: она влюбляется не в реального человека, а в собственную фантазию. Всякий раз выдумывала свою любовь, наделяла очередного мужчину всеми немыслимыми достоинствами, в буквальном смысле вдыхала в него душу — и именно эту иллюзию любила. Тем больнее потом было разочаровываться. И все же — она жила. Каждая из этих неосуществленных, нереальных страстей служила поводом к появлению очередных гениальных строк. Одна беда: Сергей обо всем знал. Однажды даже принял решение расстаться. Его не только глубоко уязвляла способность Марины к измене, его оскорбляли объекты этих связей.
Друг Эфрона разведчик Константин Родзевич, совершенно потрясенный обрушившимся на него девятым валом чувства Цветаевой, не понимал, что делать. Он отлично отдавал себе отчет в том, что не отвечает заоблачным стандартам возлюбленной. И все же иногда мечтал об определенности — о том, что Марина уйдет к нему от мужа, они станут жить вместе... Но Цветаева не могла. Она чувствовала острую ответственность за Сергея, твердо знала, что раз и навсегда связана с мужем. И они с Константином приняли решение расстаться. А спустя время, первого февраля 1925 года, в Чехии родился сын Георгий — и еще многие годы ходили слухи, что его отцом был Родзевич. Впрочем, Цветаева на сей счет оставила недвусмысленное пояснение: «Отец — Сергей, я высчитала». Как бы там ни было, Константин Болеславович до глубокой старости (он умер в 1988 году) оставался джентльменом и старался ничем не опорочить память возлюбленной.
За Чехией последовала Франция — неласковая. Жили бедно, парижские эмигрантские круги не слишком благоволили Марине. Хорошо хоть Эфрон был полон воодушевления — он зарабатывал и наконец избавился от унизительного статуса «мужа Цветаевой». Но Марина действительно была не от мира сего: безоговорочно доверяла мужу и романтизировала его поступки. Что она знала о его деятельности? Что является одним из лидеров так называемого евразийского движения, редактирует журнал «Версты», а затем — еженедельник «Евразия», привлекает к публикациям советских писателей и вообще всей душой сочувствует становлению Советского Союза. Он давно раскаялся в участии в Добровольческом движении, в 1932 году подал прошение о получении советского паспорта, а с 1934-го активно сотрудничал с Союзом возвращения на родину, затем переименованном в Союз друзей советской родины. К 1935 году Сергей уже заразил своими просоветскими взглядами всю семью кроме Марины: и дочь, и сын, так же как отец, мечтали вновь оказаться в России.
Да, в эмигрантском обществе Эфрона многие осуждали и отпускали по отношению к Цветаевой язвительные замечания: она, мол, на содержании у большевиков. Но лишь в сентябре 1937 года на нее обрушивается страшная действительность. Четвертого сентября в Швейцарии произошло резонансное убийство советского резидента-невозвращенца Игнатия Рейсса. Едва узнав об этом, Сергей бежал в СССР. Тут-то даже у колеблющихся не осталось сомнений, что Эфрон давно и действенно сотрудничал с НКВД. Утверждали, что он вербовал агентов и добровольцев, устанавливал слежку, непосредственно участвовал в убийстве Рейсса, был причастен к похищению белого генерала Евгения Миллера. Когда Марину вызвали на допрос, она клялась в безупречности мужа, но вскоре с ужасом подумала: а вдруг то, что ему инкриминируют, — правда?
Когда все вскрылось, парижская эмиграция подвергла Цветаеву настоящему бойкоту: с ней не здоровались, при встрече переходили на другую сторону улицы, отказывали в любой помощи. За несколько лет до этого Марина написала: «Тоска по родине! Давно / Разоблаченная морока!», однако теперь у нее оставалась одна дорога — в СССР. Туда, где уже находился Сергей, куда за несколько месяцев до его побега уехала старшая дочь Ариадна.
Пока Аля росла, все сходились в очевидном: этот очаровательный ребенок, унаследовавший незаурядность родителей, — гений. Разнообразно одаренная, она писала поразительные стихи и талантливо рисовала. По умолчанию Ариадна с самого раннего возраста выбрала путь служения матери. Домашние хлопоты и бытовые тяготы легли на ее плечи — и девочка безропотно несла их до того момента, пока не вошла в специфический подростковый возраст протеста.
Получив советское гражданство, Аля в марте 1937 года, полная надежд и мечтаний, уехала в Москву. Ждавшее там счастье оказалось мимолетным. Восхищенная жизнью в Советском Союзе, не видящая страшных примет времени, наделенная редкой жизнерадостностью Ариадна поступила на работу в журнал, рассчитанный на французскую аудиторию. В «Жургазе» — Государственном журнально-газетном объединении — познакомилась с обаятельным интеллектуалом Самуилом Гуревичем, которого все звали Мулей. Он был женат, верности жене не хранил, но именно Аля Эфрон стала его настоящей любовью. Муля собрался уйти к ней, они уже успели подыскать себе комнату. Родным Али, даже придирчивой Марине, он очень понравился. И когда двадцать седьмого августа 1939 года ее арестовали, Муля провожал свою любимую вместе с ее родителями и братом.
Он оставался рядом на расстоянии так долго, как мог, но Ариадна провела в лагерях и ссылках в совокупности шестнадцать лет, и за это время их отношения превратились скорее в родственные. И все же накануне собственного ареста в 1950-м Самуил Давидович отправил ей открытку, где было сказано, что он любит ее и никогда не любил никого больше. Его расстреляли. А Аля, реабилитированная в 1955 году, закончила свои дни в Тарусе, посвятив оставшуюся жизнь увековечению памяти матери, работе с архивами Цветаевой и публикации наследия.
Романтически заигрывая в юности с роком, Марина не подозревала, что его чудовищная печать и правда ляжет на ее семью. Младшего сына — Георгия Сергеевича Эфрона, Мура, — она любила исступленно. Мальчик действительно обещал стать человеком незаурядным: интеллектом с детства превосходил не только сверстников, но и иных взрослых. Увы, доброты и тепла в нем не развили, и на всех производило очень тягостное впечатление открытое неуважение сына к матери. Впрочем, мытарств на долю Мура тоже выпало с лихвой. Заложник инфантильных решений своих родителей, он вынужден был подчиняться — переезжать, менять среду и знакомых, терять едва найденное. Когда началась Великая Отечественная, словно предчувствуя беду, всеми силами сопротивлялся истерическому решению Марины бежать в эвакуацию, а затем вместе с ней голодал в Елабуге. А после гибели матери шестнадцатилетний мальчишка, оставшийся один на свете, окончательно замкнулся в себе. Немало сердобольных знакомых отшатывалось, слыша от него пугающе рассудительное: «Марина Ивановна поступила совершенно логично». Никто не знал, что в это самое время он писал в своем дневнике: «Самое тяжелое — одинокие слезы, а все вокруг удивляются — какой ты черствый и непроницаемый».
Уходя из жизни, Цветаева оставила три письма: Муру, другим эвакуированным писателям и влиятельному поэту Николаю Асееву, с которым, как ей казалось, сдружилась. Асееву она поручила сына, молила не оставлять его и держать при себе. Увы, едва оценив сложный характер неуживчивого растерянного подростка, благополучная чета Асеевых от него отделалась. Георгию предстояло самому решать свою судьбу: из чистопольского интерната перебраться в Москву, эвакуироваться в Ташкент, пробиваться обратно, голодать, воровать и потом с позором возвращать долг, унижаться и просить, пахать в строительной роте, практически полностью сформированной из уголовников, оказаться на фронте. Единственными людьми, которым Мур оставался небезразличен и которые старались помочь ему изо всех сил, были Муля Гуревич и сестры отца. Страшно обтесавшая Георгия жизнь сотворила с ним и кое-что важное: в конце концов в нем стали проявляться и доброта, и умение сочувствовать, и понимание, что люди вокруг — не функции, и главное — осознание трагического масштаба личности мамы. Ему было теперь немного надо: он надеялся стать, может быть, переводчиком или критиком, научился стоически и с юмором принимать и переносить удары судьбы. Но в 1944 году Мур погиб на фронте. Есть версия, что похоронен он был на кладбище деревни Струневщина в Белоруссии, а позже его останки перенесли в братскую могилу города Браслава. От Мура остались только дневники и несколько небольших отрывков юношеской прозы.
Как знать, не были ли трагические судьбы Марины, Али и Мура мистической рифмой, предложенной никогда ничего не забывающей жизнью? Что, если так они заплатили за муки ни в чем не повинного крошечного существа, преданного Цветаевой? У нее ведь был еще один ребенок.
Родившаяся тринадцатого апреля 1917 года, уже после мобилизации отца, Ирина Эфрон не дожила до трех лет. Если Аля была для Марины своеобразным проектом, возможностью создать личность по собственному подобию, если Мур стал для нее главной любовью, слепой и развращающей, то к Ирине — обычному, славному, тихому ребенку — она не испытывала ничего, кроме равнодушия и раздражения. Знакомым подчас случалось оказываться в предельно неловком положении, сталкиваясь с ее отношением к дочери. Так, Цветаева мимоходом объясняла, как именно привязывает малышку веревкой к ножке кресла, уходя на весь день. Ходили слухи и о побоях. Единственным недолгим счастливым временем в жизни маленькой Ирины были несколько месяцев, на которые сестра Сергея Елизавета Яковлевна увезла ее в деревню. Впоследствии она с тоской рассказывала, как практически немая, явно отстающая в развитии малышка стремительно изменилась в условиях любви и заботы, какой чудесный характер у нее формировался, как начал просыпаться музыкальный талант... Лиля — так в семье звали Елизавету Яковлевну — решилась предложить невестке забрать девочку надолго, если не навсегда. В ответ Цветаева приехала и увезла Ирину — ни у кого не было права этому препятствовать.
А затем Марина отдала обеих дочерей в Кунцевский приют, где детей в то голодное время якобы хотя бы кормили. Лишь спустя годы в полной мере открылось, как проворовался директор приюта, как страшно там болели и умирали дети. Марина подолгу не навещала дочерей, а приезжая, общалась только с истосковавшейся Алей, но ни единого раза не подошла к Ирине. Больную лихорадкой старшую дочь Цветаева из приюта забрала, Ирину оставила. В феврале 1920-го — мать даже не могла впоследствии назвать точной даты — Ирина умерла от голода.
Марина так никогда в полной мере и не признала своей вины. Понимая, что однажды неизбежно придется говорить об этой трагедии с мужем, она назначила виновными сестер Сергея, якобы оставивших их на произвол судьбы и не проявивших ни малейшего участия. Эфрон прервал отношения с Лилей и Верой и лишь годы спустя восстановил их, узнав о том, что произошло в действительности.
Как бы там ни было, Цветаевой предстояло сполна расплатиться со всеми долгами. В Россию она ехала остро ощущая, как надвое ломается жизнь. И чувствовала себя на палубе корабля как кумир ее юности Наполеон по пути в ссылку на остров Святой Елены. По прибытии она попала на странную дачу в Болшево, где находилась, по сути, под негласным надзором. В том же доме жила еще одна бежавшая из Парижа семья советских агентов. Впервые Цветаева была вынуждена делить с кем-то кухню и совместный быт. С ее характером и неуживчивостью, к которым добавились издерганность и страх перед будущим, она сходила с ума.
Марину не тянуло в Москву — понимала, что это больше не ее город. Столица новой страны еще отплатит Цветаевой жестокой нелюбовью — для нее, чей отец столько сделал для города, не найдется даже собственного угла. Оставалась только Таруса, как огонек маяка. Пусть там уже не осталось дачи «Песочное», никого из родных, а в доме Тьо разместились ясли. Река текла по-прежнему, зелень, ели, цвета и запахи ничуть не изменились со времени безмятежного детства.
Летом 1939 года Цветаева рванулась в Тарусу на два дня. Остановилась у приятельницы, филолога Зои Михайловны Цветковой, встретилась с немногими знакомыми. Прошлась по окрестностям, сделала несколько набросков пейзажей, во время одной из прогулок присела на поваленное дерево, долго смотрела в небо, а потом тихо сказала, словно самой себе: «Сосны танцуют вальс».
Она не знала, что это — в последний раз. В те солнечные тихие дни Марина находилась в растерянности — и не теряла веры. Она надеялась на встречу с Сергеем — не зная, что он погибнет в тюрьме почти одновременно с ней. Надеялась на встречу с Алей и Асей — не зная, сколько страданий им предстоит. Надеялась, что Мур... Больше она никому не была нужна, с момента возвращения не могла писать стихи, а переводами с подстрочников почти не зарабатывала, безумно боялась наступления фашистов и не верила в победу. Она теперь мешала своему Муру и думала, что клеймо сына «белогвардейской поэтессы» его уничтожит...
Цветаева донесла свой крест до Елабуги. Металась в поисках заработка, умоляла дать ей возможность перебраться в Чистополь, просила работы судомойки, терпела отказы и унижения — и в какой-то момент совсем устала. Это случилось именно тогда, когда жизнь наконец повернулась лицом: впервые за долгое время циничные воротилы Литфонда приняли решение удовлетворить хоть какие-то ее униженные мольбы. Но было слишком поздно. Марина Ивановна вернулась в Елабугу, тридцать первого августа 1941 года дождалась, пока хозяев избы, где снимала комнату, не будет дома, и повесилась на гвозде.
Провидческий дар Цветаевой на секунду осветил и посмертное будущее. Откуда-то она знала, что надгробия в Тарусе не будет. В Елабуге ее похоронили стыдливо и быстро, вместо креста воткнув в землю палку. По весне землю размыло и палку унесло. Только в 1962 году молодой киевский студент Семен Островский приехал в Тарусу и на скудные свои сбережения поставил камень с той самой надписью: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Памятник просуществовал недолго: буквально через несколько дней власти распорядились «зачистить площадку». И лишь в 1988 году поминальный камень положили снова. А еще благодаря Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру в 2006-м в Тарусе появился памятник поэту.
В этом октябре у Цветаевой юбилей — сто двадцать пять лет, и весь год проходит под знаком ее имени. Дачи «Песочное» давно уже нет, и тарусский музей семьи Цветаевых расположен в восстановленном доме Тьо: там проводятся Цветаевские праздники и чтения. Музей стал непременным и главным туристическим объектом города. Здесь нет ее могилы, но есть ее дух и место покоя, единственное, где Марина чувствовала себя дома, — «в маленькой, мирной Тарусе», где «к Богу идут облака».
Свежие комментарии