Редко кому удается сыграть отрицательного героя так, что ненависть к персонажу публика переносит на...
Редко кому удается сыграть отрицательного героя так, что ненависть к персонажу публика переносит на исполнителя роли. Тут даже яркая, обольстительная красота и сексуальность идут не в плюс, а в минус. Апофеоз зрительского гнева — когда под раздачу попадает фамилия артиста, в нашем случае еще и «говорящая».
И сполнительнице роли доктора Ханиной в «Склифосовском» от поклонников сериала досталось сполна и любви, и ненависти. Такое «смешение чувств» актриса Евгения Лютая считает большой удачей.
— Женя, а как вы попали в актерскую команду «Склифа» — уже сплоченную, сыгравшуюся?
— В таком долгом сериале, как «Склиф», не обойтись без ввода новых героев, выстраивания новых отношений — иначе можно наскучить зрителю. В шестом сезоне сценаристы придумали врача-реаниматолога Ханину — хозяйку собственной судьбы, пробивную провинциалку, которая, вцепившись мертвой хваткой в доктора Куликова, разрушает его семью и намеревается женить на себе.
Приглашая на пробы, меня предупредили: актрис на эту роль пересмотрели много, но никто не подошел. Приехать нужно срочно, потому что время поджимает, и если придусь ко двору, фактически впрыгну в последний вагон. Быстро оделась, сделала макияж, вызвала такси. Через несколько минут от диспетчера пришло СМС: вас ждет машина такой-то марки с таким-то номером, водитель... Аверин! Это был знак — один из тех, что часто встречаются на моем пути. Поняла: как бы ни попробовалась, меня утвердят.
Макс, видимо, уже знал, что нам предстоит работать в одном проекте (замечу: впервые!), поэтому, увидев меня на площадке «Склифа», не удивился. Как всегда при встрече, мы принялись обниматься и целоваться, а потом я рассказала про таксиста Аверина, который вез меня на гарантированно удачные пробы. История с однофамильцем Макса здорово развеселила. С Авериным у нас похожая энергетика, и этот человек неизменно пробуждает во мне самые прекрасные чувства и исключительно положительные эмоции.
Мы знакомы со студенческих времен: я поступила в «Щуку» в тот год, когда Максим выпускался, и буквально жила на их дипломном курсе, чему имелось несколько причин. Первая — я любила экспериментировать и в отрывки, которые ставила и в которых играла, звала студентов с разных курсов. Вторая — у меня был роман с однокурсником Аверина Антоном Макарским. Впрочем, определение «роман» не слишком подходит для наших отношений. Это была настоящая любовь — мы собирались пожениться.
Не помню обстоятельств, при которых впервые встретилась с Антоном, — скорее всего, это были очередные посиделки с песнями под гитару и танцами. Очень скоро мы поняли, что любим друг друга, — выходит, должны создать семью. Я съездила в Пензу, где познакомилась с замечательными родителями Антона, его удивительным дедушкой — старейшим актером местного драмтеатра, а Антон приезжал в Уфу к моим папе и маме просить руки дочери. Я понравилась родне жениха, а Антон просто очаровал моих родителей. Что, в общем, было немудрено — взрослые видели, как мы подходим друг другу, идеально совпадая характерами, привычками. Антон любил меня безумно: мог отказаться от обеда в студенческой столовой, чтобы купить мне шоколадку, а то и вовсе голодать несколько дней, чтобы скопить на подарок. Он буквально носил меня на руках.
И вот когда все реверансы были соблюдены и дело шло к свадьбе, я вдруг поняла, что не готова к браку. Восемнадцатилетняя девчонка, только-только вырвалась из-под опеки родителей — и снова лишаю себя самостоятельности: должна спрашивать у мужа разрешения куда-то пойти, с кем-то встретиться. И вообще, слишком молода для замужества! Как ни удивительно, Антон принял мои аргументы и продолжал опекать еще долго. Приезжал в общежитие убедиться, что я в порядке, мы вместе смотрели комнату, выделенную дирекцией театра «У Никитских ворот» актеру Макарскому. У Марка Розовского выпускник «Щуки» проработал недолго, несколько месяцев, а потом была срочная служба в Академическом ансамбле песни и пляски внутренних войск МВД.
Вскоре после возвращения на гражданку у Антона начались новые отношения, мое сердце тоже оказывалось постоянно кем-то занятым. Я была ужасно влюбчивой, а вокруг столько объектов, достойных восхищения! Как правило, моя любовь была платонической — я очаровывалась талантом, остроумием, незаурядностью. Подруга называла меня «влюбчивой вороной». В конце восьмидесятых вышел мультик с таким названием, где пернатая героиня говорила с восторженным придыханием: «Заяц, ну какой же ты милый! И не косой вовсе, а раскосый!»
— Сразу после окончания «Щуки» вы оказались в труппе «Сатирикона». Не думаю, что это было просто, — в театр Райкина, весьма популярный, в начале нулевых стремились многие актеры.
— Месяца за два до получения диплома я уже твердо знала, чего хочу, — поступить в «Сатирикон». Райкин — гениальный актер, и мне казалось очень важным, чтобы именно он меня оценил и взял в труппу. После первого показа Константин Аркадьевич отобрал нескольких студентов, я попала в их число. Накануне второго показа мне снится сон: Райкин выстраивает нас в сотне метров от «Сатирикона», достает стартовый пистолет и говорит: «Сейчас я стреляю и того, кто добежит первым, беру к себе в театр». После выстрела все срываются с низкого старта, а я вдруг поворачиваюсь к худруку и говорю: «Так я ж летать умею!» И полетела... На другой день получила предложение пополнить труппу, а через полгода ушла из «Сатирикона» по собственной воле.
Сниматься начала еще студенткой, а сразу после диплома получила предложение сыграть главную роль — молодую жену банкира Ермакова Екатерину — в сериале Елены Цыплаковой «Семейные тайны». Соблазн сняться у замечательной актрисы, уже успевшей доказать свой профессионализм в режиссуре, был велик, да и актерская команда подобралась что надо: Юрий Беляев, Андрей Панин, Сергей Чонишвили, Марина Могилевская... Не устояла перед приглашением в сериал не только по творческим, но и по материальным мотивам. Поскольку родом из провинции, в Москве снимала квартиру, оплачивать которую только из театрального жалованья невозможно.
Здесь я сделаю отступление и расскажу забавную историю из квартирантского прошлого. Мы с подругой часто переезжали, поскольку хозяева спустя недолгое время поднимали цены. Из-за того что я не выношу низкие потолки, очередное жилье находили с трудом. Однажды приезжаем «на смотрины» в дом-сталинку, а хозяйка квартиры спрашивает настороженно: «В вашем объявлении обязательным условием значатся высокие потолки. Вы что, цирковые?» Как же мы тогда с подругой хохотали!
Вскоре после моего зачисления в труппу Константин Аркадьевич начал ставить мюзикл «Шантеклер», в котором был задействован весь состав. Поначалу я просто рвалась на части, успевая и на репетиции, и на съемки, но в душе рос протест. Обидно было не столько за себя, сколько за актрис, проработавших в «Сатириконе» не один сезон. Они-то как раз отказывались от съемок в надежде на главные роли, и вдруг в «Шантеклер» Райкин берет на героиню актрису из другого театра. Мне это показалось верхом несправедливости по отношению к женщинам-коллегам и в общих чертах нарисовало собственное будущее...
У меня был полный съемочный день, и на танцевальную репетицию в театр я не успела. На другое утро только переступила порог, слышу: «Лютая, тебя Райкин вызывает!» По дороге к кабинету худрука встречаю Макса Аверина: «Женька, попроси прощения! Засунь свою гордость подальше — и попроси!»
Если честно, я и сама была готова к диалогу, но когда вошла в кабинет и Константин Аркадьевич, диктовавший секретарю поручения, что-то походя крикнул, мое ретивое взыграло. Ровным голосом попросила у помощницы худрука лист бумаги и написала заявление об уходе.
Пожалела ли о своем скоропалительном решении? Нет. Один из моих принципов: никогда ни о чем не жалеть. Даже когда случаются совсем негативные вещи, знаю: Небеса послали мне испытание затем, чтобы что-то поняла в другом человеке или разобралась в себе — и двигалась дальше. Я большой оптимист и всегда уверена, что в будущем меня ждет только хорошее.
Что касается ухода из «Сатирикона», то у меня нет никаких обид и тем более претензий. В репертуарном театре все подчинено жесткому порядку — иначе и быть не может. По сей день считаю Райкина великим артистом и очень профессиональным режиссером. С удовольствием с ним поработала бы.
— Мы как-то очень лихо перепрыгнули в нулевые, а между тем еще не поговорили о семье, в которой вы выросли. Фамилия Лютая досталась вам от предков-казаков?
— Нет, казаков в нашем роду не было, зато имелся дедушка-поляк Стефан Ивович. У нас есть предположение, что изначально его фамилия звучала как Лютовский, потом ее переделали на русский лад. С бабушкой, которую звали Евгения, Стефан познакомился в тюрьме. Она была заключенной, а он — начальником исправительного учреждения. Жене едва исполнилось шестнадцать, когда осталась сиротой и какие-то недобрые люди решили воспользоваться ее наивностью: подсунули бумажку, велели подписать. Что это был за документ, девочка не знала, но именно из-за него попала под суд и получила срок. В тюрьме она организовала что-то вроде самодеятельности, а поскольку сама прекрасно пела, танцевала и была невероятной красоткой, Стефан влюбился без памяти. Они начали встречаться. Вскоре деда вызвали к высокому начальству и предложили выбирать: либо остается на посту, либо продолжает отношения с заключенной. Стефан Лютый выбрал любимую женщину.
Этого деда я, к сожалению, не застала, а вот с бабушкой Евгенией Лютой мы были большими подругами. Уточнение по фамилии тут необходимо, потому что и вторую мою бабушку, маму мамы, звали Евгенией. В большой семье их различали по отчествам: Евгения Николаевна и Евгения Петровна. Мужа второй бабушки, моего деда, звали... Евгением. Когда я появилась на свет, кому-то, видимо, показалось, что Жень в роду недостаточно — пусть будет еще одна.
История любви маминых родителей тоже достойна киносценария. Бабушка была родом из Новороссийска, из семьи потомственных моряков. Ее отец служил в торговом флоте капитаном дальнего плавания, братья, дядья — все ходили на судах. Летом 1941 года четырнадцатилетняя Женя Шеппель гостила у родственников в Херсоне. Вскоре после того как город заняли немцы, ее вместе с другими подростками угнали на работу в Германию. Девочка оказалась в трудовом лагере в нижнесаксонском Брауншвейге, работала на конвейере по производству джемов и конфитюров из свежих фруктов.
Дед воевал, в боях на территории Белоруссии был тяжело контужен, попал в плен, долгое время находился в концлагере для военнопленных, и только когда наши войска на всех фронтах начали гнать немцев, его вместе с другими полуживыми от голода советскими солдатами перевели в Брауншвейг. На момент знакомства бабушке было семнадцать, дедушке — двадцать три. На правах старшего он стал ее опекать, а вскоре оба поняли, что любят друг друга. Брауншвейгских остарбайтеров освободили американцы, убеждавшие побывавших в немецком плену русских не возвращаться в Советский Союз: «Там вас сразу арестуют и отправят в Сибирь». Дед был патриотом и вариант остаться за границей даже не рассматривал.
На Родине, едва пересек границу, его действительно арестовали и этапом отправили в один из самых страшных лагерей ГУЛАГа. Бабушка, убедившись, что ничем не может помочь любимому человеку, уехала домой в Новороссийск.
Через два или три года у деда обнаружили туберкулез в тяжелой форме и отпустили на волю умирать. Когда выходил за ворота лагеря, сопровождавший его охранник сказал: «Молись, благодари Бога — ты первый и, может быть, последний, кто выбрался отсюда. А что касается твоего туберкулеза... До революции наши дворяне ездили лечиться от этой болезни в Швейцарию, тебе туда дороги нет, поэтому отправляйся в Башкирию — тамошний кумыс, говорят, творит чудеса».
Дед последовал совету и поселился в Уфе, где вскоре стал главным инженером рыбного завода. Вызвал из Новороссийска невесту, они поженились. Кумыс действительно помог, подарив деду много лет жизни.
Я специально ездила в Брауншвейг, чтобы увидеть место, где они познакомились и полюбили друг друга. Передо мной ожила картинка — иллюстрация к бабушкиным рассказам: будто не тронутое временем старинное здание завода из красного кирпича, где прежде были конфитюрные и повидловые цеха, а теперь развернуто производство мясных деликатесов.
Между мной и бабушкой по маминой линии всегда присутствовала кармическая связь. Она была уникальной женщиной: очень деятельной, с острым умом и невероятной деловой хваткой. Дед ее дико ревновал, не разрешал работать, но даже сидя дома, она делала деньги из воздуха. Уверена, родись бабушка Евгения в наше время, стала бы крупным бизнесменом. Неумением сидеть сложа руки я — в нее. Во время обеих беременностей снималась и играла на сцене на восьмом месяце. Уходила в отпуск, когда до родов оставалось пять-шесть недель, но и их проводила с пользой: варила авторское мыло, создавала свою линию украшений. И то и другое уходило в салоны на реализацию, и я зарабатывала неплохие деньги. Состояние, когда сидишь и ничего не делаешь, называю «перегноем» и просто гасну, когда нет работы.
А теперь о кармической связи. Я уже жила в Москве, когда однажды ночью проснулась от дикой головной боли. Никогда не знала, что это такое, потому что была и, слава богу, остаюсь абсолютно здоровым человеком, меня даже грипп и ОРВИ обходят стороной. Снова легла, постаралась не шевелиться. На будильнике — час, два, три ночи, а боль все нарастает. Не в силах больше терпеть, отправилась в ванную, включила холодную воду и подставила голову под струю. В четыре утра сижу мокрая на кровати и вдруг неожиданно для себя вслух говорю: «Вот теперь можно умереть». Ложусь и тут же засыпаю. Будит меня телефонный звонок, и мама говорит, что в четыре утра не стало бабушки.
Еще подростком, учась в школе, я полюбила романсы и цыганские песни в исполнении Изабеллы Юрьевой, мечтала познакомиться с этой невероятной женщиной, с которой, как мне казалось, мы близки по духу, характеру, даже привычкам. Мечта не сбылась во многом по моей вине — ведь могла бы за четыре года учебы в «Щуке» выкроить время, найти адрес и навестить Изабеллу Даниловну.
В ночь с девятнадцатого на двадцатое января 2000 года мне снится сон, что бьюсь об пол и превращаюсь в голубя. Взлетаю высоко-высоко и начинаю петь: «Мне сегодня так больно...»
А утром слышу по радио: умерла легендарная «белая цыганка» Изабелла Юрьева.
Мне очень хочется сыграть ее в кино или телесериале. Уверена, что смогу передать не только характер, но и манеру исполнения — недаром в училище педагог по вокалу для участия в разных конкурсах давал мне романсы Изабеллы Даниловны. И сложного грима не потребуется — вижу сама и слышала от многих, что удивительно похожа на певицу, какой она запечатлена на фотографиях тридцатых — сороковых годов прошлого века.
— Давайте вернемся к родословной. Знакомство ваших родителей состоялось при обычных, не драматических обстоятельствах?
— К счастью, да. Оба были студентами: отец учился на юриста, мама — на товароведа. Формально артистических корней у меня нет, но есть бабушка, организовавшая в тюрьме самодеятельность, и папа, которому нужно было стать не милиционером, а актером. Задатки у него для этого были просто фантастические! Начинал рассказывать что-то в лицах — все вокруг бросали дела, слушали открыв рты и умирали со смеху. Выбери Юрий Лютый актерскую стезю, отечественный театр и кинематограф получили бы классного комика. Папы, к несчастью, уже нет в живых. Он ушел очень рано, в шестьдесят четыре года, и будто передал мне по наследству всю силу и мощь своего характера и актерского дара.
Несмотря на то что последние годы отец был на пенсии, попрощаться с ним пришли многие сослуживцы — и те, кто в отставке, и те, кто в строю. Особенно мне запомнились слова человека, которого Юрий Лютый сменил на посту начальника одного из уфимских РОВД. Обычно предшественники не очень жалуют последователей, но здесь был другой случай. Отмеченный многими наградами офицер сказал, что пошел бы с отцом в какое угодно пекло и смело доверил ему свою жизнь. Поведал историю, когда они вдвоем выстояли против вооруженной до зубов банды, терроризировавшей город. С двумя табельными... Ни я, ни мама об этом случае не знали, как, наверное, и о многих других — папа нас берег.
Доставшаяся по наследству страсть к лицедейству проявилась у меня в детсадовском возрасте. В семейном архиве есть фото, где мне четыре года, — стою на табурете с маминой любимой статуэткой в руках. Родители рассказывали, что забравшись на возвышение, дочь потребовала: «Сфотографируйте меня! Я получила приз!» Пророчество еще не сбылось...
В том, что решила стать актрисой, «виноват» еще и уфимский русский драматический театр. В начале девяностых там шла популярная во многих странах пьеса английского драматурга Питера Шеффера «Эквус». В ней два главных героя: семнадцатилетний парень, попавший в психлечебницу после того, как выколол глаза лошадям, и врач, пытающийся разобраться, почему он это сделал и какой дикой идеей одержим.
Сама постановка и актер Юрий Терешкин, игравший юношу, так меня поразили, что посмотрела спектакль тринадцать раз и всегда открывала что-то новое. Однажды поймала себя на мысли: «Если человек на сцене может с такой силой воздействовать на зал, заставлять других переживать, меняться, становиться лучше — то я тоже хочу быть таким волшебником».
Юра Терешкин стал моей первой творческой влюбленностью. Однажды я осмелилась к нему подойти и призналась, что хочу стать актрисой. Он говорил со мной на равных: «Если твердо решила поступать в театральный, то что мешает? Только обязательно поезжай в Москву».
Я в то время уже занималась в театральной студии, которой руководила замечательный педагог Катя Славна — так ее звали и зовут все студийцы — Темнова, и там окончательно поняла: актерская профессия — это действительно мое.
В последние летние каникулы узнала, что Уфимский институт искусств набирает учащихся на нулевой курс актерского факультета. Легко выдержала конкурс, и в выпускном классе школы у меня не было ни одной свободной минуты: после уроков бежала домой, быстро делала задания и мчалась на занятия в институт.
Весной всем окончившим нулевой курс предстояло пройти испытание, по результатам которого часть становилась студентами-первокурсниками, другая получала от ворот поворот. Я считала себя одной из самых ярких, а потому реальной претенденткой на студенческий билет. О Москве даже не помышляла.
Незадолго до отборочных показов в институте город облетела печальная весть о трагической гибели ведущего актера драмтеатра, любимца публики Юрия Терешкина. Что творилось тогда в моей душе, пересказать не берусь. Не было сил даже на то, чтобы расстроиться, когда не взяли на первый курс. Мою подружку Олю Тенякову, сегодня — актрису кино и Театра Елены Камбуровой, зачислили, а меня — нет. Потом я не раз благодарила судьбу за «несправедливость», после которой твердо решила отправиться в Москву. Накануне отъезда пришла на кладбище и стоя у могилы Юры, сказала: «Видишь, я все-таки еду в Москву. Помоги, если будет трудно».
Программу для творческих туров составила и подготовила сама, без посторонней помощи: стихотворение Заболоцкого «Лицо коня», китайскую мудреную басню, несколько народных песен и городских романсов, а в качестве прозы — отрывок из письма, которое получила от парня моя подруга. Мне казалось, послание так красиво, так романтично написано, что достойно прочтения со сцены.
В Москве жила моя любимая тетя, мамина сестра Татьяна Сергеевна. Устроившись у нее, первым делом отправилась в Щукинское и увидела огромную толпу абитуриентов, заполонившую все подступы к училищу. Кто-то сказал, что нужно записаться в одну из десяток, а потом ждать, когда вызовут. Нашу десятку слушал Евгений Дворжецкий — он должен был преподавать на курсе, который набирал Александр Константинович Граве. Когда все показались, экзаменатор велел ждать результатов снаружи.
Растворившись в толпе, села на какой-то приступочек и опустив голову уставилась в землю. Вдруг замечаю, что ко мне приближаются большущие ботинки. Поднимаю глаза — и вижу перед собой Дворжецкого. Актер милостью божьей, небожитель стоит рядом и что-то хочет мне сказать...
«Женя, меня тоже зовут Женя, — начал Дворжецкий. — А мою жену зовут Нина. Записывай мой домашний телефон и с этого момента будешь рассказывать мне о каждом своем шаге. Не застанешь дома, докладывай Нине — она передаст. Если сама никуда не поступишь, я сделаю так, что ты все равно будешь учиться. Ты должна стать актрисой!»
Все происходящее было для меня сродни чуду: пришел большой актер, взял под опеку, пообещал, что все будет хорошо. Но главное — вложил мощный заряд уверенности в силах и способностях. Я из тех, кого надо хвалить, — тогда могу сделать невозможное.
— Наверное, как и большинство абитуриентов, желающих стать артистами, на одном училище не остановились?
— Конечно нет! После «Щуки» отправилась во ВГИК, где курс набирал Анатолий Ромашин, и легко прошла на второй тур. Следующим пунктом было Училище имени Щепкина при Малом театре. Там меня встретили неожиданно пустые коридоры и аудитории. Опоздала — прослушивание закончилось... Вдруг открывается одна из дверей и из нее появляется элегантная женщина средних лет:
— Здравствуйте. Вы что-то хотели?
— Да, я пришла на прослушивание.
— Знаете, мы девочек больше не смотрим, у нас комплект. Только мальчиков...
Вообще, я человек абсолютно незаносчивый, но постоять за себя могу, поэтому, гордо вскинув голову, вопросила:
— Вы считаете, что я приехала из Уфы, чтобы услышать эту фразу и уехать обратно?!
Даму моя дерзость привела в изумление, однако после короткой паузы она сказала:
— Хорошо, пойду позову Коршунова.
Виктор Иванович был старейшим преподавателем «Щепки», мэтром Малого театра и киноактером, которого любили на всем постсоветском пространстве. Попасть к нему на курс считалось великой удачей.
Через минуту Коршунов появился в коридоре: «Ну что ж, пойдемте».
Дальнейшие события напоминали эпизод из фильма «Приходите завтра...». Педагог отправил меня на сцену, сам сел в зрительном зале и велел начинать. Я прочла стихотворение, басню, а чтобы продемонстрировать вокальные данные, на все училище грянула «Мурку». В моем представлении это была красивая раздольная песня с драматическим сюжетом, которая никого не может оставить равнодушным.
После второго куплета Коршунов жестом остановил меня и поинтересовался:
— Скажите, у вас родители — уголовники?
— Почему это? — удивилась я. — Как раз наоборот, папа — начальник уголовного розыска одного из РОВД в Уфе. Он настоящий профессионал, а еще очень честный и порядочный. Его все уважают, даже преступники!
Мою тираду Виктор Иванович выслушал с улыбкой, а потом сказал:
— Все, с этого дня ты больше никуда не ходишь — ни на туры, ни на конкурс. Я тебя взял, ты поступила.
Бегу домой к тете счастливая, там сразу бросаюсь к телефону — поделиться радостью с Дворжецким:
— Меня Коршунов взял сразу, без всяких туров! Сказал, что могу больше никуда не поступать!
Евгений моего восторга не разделяет:
— Ну не знаю, не знаю... Решать, конечно, тебе, но вообще-то «Щука» круче. Походи-ка ты у нас на все туры и на конкурс. Будет нелишним потренироваться.
На втором туре приемную комиссию возглавлял Граве, который сказал: «Женя, у вас все замечательно, кроме репертуара. Не могли бы вы его поменять на нечто более классическое?»
Я сделала это за один день. Китайскую басню поменяла на басню Крылова, отрывок из письма влюбленного парня на финал чеховской «Попрыгуньи», Заболоцкого на Ахматову. И теперь уже с этой программой ходила на туры — и в «Щуке», и во ВГИКе. Анатолий Ромашин относился ко мне по-отечески, кажется, уже считая своей ученицей. Мог одобрительно похлопать по плечу, мол, все хорошо, молодец, или спросить: «Что на тебе сегодня за сарафанчик? Никак малину в нем собирала?»
Одевалась я и впрямь концептуальненько. Все годы учебы проходила в длинных черных юбках и черных водолазках. Такой лаконичный наряд казался мне особенно эффектным и как нельзя лучше подходящим для будущей «звезды экрана».
Евгений Дворжецкий, к сожалению, у нас не преподавал. По какой причине не знаю — кажется, из-за загруженности в кино и на телевидении.
Приехав после первой сессии в Уфу на каникулы, навестила ребят, которых зачислили в студенты Института искусств. И стала уговаривать Олю Тенякову перебраться в Москву: «Я так легко поступила сразу в несколько мест, и ты обязательно поступишь. Чего здесь сидеть?! Давай собирайся!»
В тот же год, летом, Оля стала студенткой Училища имени Щепкина, там познакомилась с Тимофеем Трибунцевым, и вот уже много лет они вместе. Эта семья всегда дорогие гости в моем доме.
— Вы тоже студенткой в первый раз вышли замуж?
— Нет, через год после окончания училища и уже расставшись с «Сатириконом». Вышла за умного, веселого, красивого парня Алексея Быстрицкого, который впоследствии стал кинорежиссером, к сегодняшнему дню отметился несколькими удачными мини-сериалами: «Четвертая смена», «Пуля», «Батальон» — и я уверена, скоро «выстрелит» в большом кино.
А в начале нулевых, когда мы стали мужем и женой, Алеша только искал себя. Тяготел к искусству, занимался в студии при театре «На набережной», который уже много лет бессменно возглавляет Федор Сухов, но выбора еще не сделал. Спустя какое-то время муж объявляет:
— Все, я решил поступать в «Щуку» на театральную режиссуру.
У меня был свой дальний прицел — поэтому возразила:
— Нет, тебе надо идти в кинорежиссуру.
И Алексей поступил на высшие режиссерские курсы в мастерскую Аллы Ильиничны Суриковой. Я помогала ему во всем, даже снимала первые студенческие работы. Да-да, в титрах так и значилось: «Оператор — Евгения Лютая».
Нечасто человек может точно сказать, что стало началом распада семьи. Я могу. Алексей уже учился на высших режиссерских курсах, слушал лекции по мастерству, когда однажды сказал раздумчиво: «Вот ты актриса, я режиссер. И я как режиссер даже не знаю, где могу тебя снимать...» Как же меня эта фраза задела! Всякой женщине нужно восхищение, а у актрис потребность в поклонении и обожании гипертрофированная. Лично я вдохновляюсь от восторгов человека, который рядом, его эмоции дают мне крылья... А тут вдруг объявляют, что я не муза и в творческих планах мужа не значусь. Было о чем задуматься.
В ту пору мы жили с родителями Алексея, которые меня очень любили. Вообще, атмосфера в этой семье была потрясающей: все друг друга уважали и обожали, заботились и берегли. Но даже в таких замечательных условиях наш брак продолжал потихоньку рушиться.
Мне хотелось побыть одной, подумать над тем, что происходит и как быть дальше. Тут как раз подоспел гонорар за одну из картин — не слишком большой, чтобы купить что-то существенное, но и не такой маленький, чтобы просто спустить. И я взяла турпакет на Кубу. Эта страна, ее жители, а главное — потрясающе красивый испанский язык произвели на меня огромное впечатление. Я каждой клеточкой почувствовала, что хочу быть причастной к этой культуре, говорить и читать на испанском, в котором кроме красоты и мелодичности содержится мощнейший энергетический замес.
Вернувшись в Москву, взяла несколько уроков испанского и с этим багажом — одна! — отправилась в Перу совершенствовать язык. Алексея, с которым еще была в браке, просто поставила в известность, что снова улетаю. Теперь в Перу. На два месяца. Он не возражал.
В Москве поставила себе задачу: обязательно встретиться с настоящим, или, как говорят перуанцы, «урожденным шаманом». Долго его искала, постоянно натыкаясь на тех, кто устроив страшный антураж — черепа, огромные бутыли, в которых что-то гниет, источая запах смерти, развешанные повсюду травы и коренья — на самом деле просто лицедействовали. Распознать таких лжешаманов для меня труда не составляло. Как, впрочем, и с первых мгновений понять, что наконец удалось попасть к настоящему.
Шаман жил в маленькой избушке в джунглях Амазонки. Ни черепов, ни бутылей, ни кореньев — только жуткая песня, похожая на завывание ветра и плач неведомого зверя. Прервав ее на полузвуке, шаман велел мне лечь на оттоманку и ввел в транс. В забытьи я провела несколько часов и за это время прошла через разные ритуалы. Первым был обряд очищения, во время которого шаман не только убирает физические болезни, но и лечит душу, освобождая ее от легших камнем обид, потерь и проклятий недоброжелателей. Именно после этого ритуала я поняла исходное, старославянское значение слова безобразие — «бесформенность». Это очень страшно, когда ты ничего и никого не видишь, но чувствуешь огромный и плотный сгусток негативной, злой и безжалостной энергии.
Во время второго обряда мне явилась большая женщина с белыми волосами в ярко-красном пончо и стала диктовать даты и события из моей будущей жизни: «Такого-то числа в таком-то году состоится очень важная встреча — смотри не опоздай на нее...» Я старалась запомнить как можно больше и по-прежнему пребывая в трансе, страшно нервничала, что не получается. Уже потом, когда шаман вернул в реальность и поведал, что в середине сеанса я безостановочно говорила на русском, будто повторяя за кем-то фразы, — поняла, какую большую ошибку совершила. Нужно было положить рядом с собой включенный диктофон.
В третьей части транса ко мне приходили умершие люди — бестелесные, будто сотканные из облаков или ряби на воде. Их было много, и каждый хотел что-то сказать. Я очень испугалась и попросила уйти. В то же мгновение они исчезли.
Когда рассказала о видениях шаману, он пристально посмотрел на меня и покачал головой:
— У тебя есть дар — ты можешь общаться и с душами умерших, и с духами.
— Пожалуйста, избавьте меня от этого! — взмолилась я. — Мне это совсем не нужно! Я боюсь!
Продолжая размеренно качать головой, шаман ничего не ответил.
После возвращения в Москву прошло полгода, и все это время я не могла спать без света — так аукнулись перуанские ритуалы. Однажды, находясь в пограничном состоянии между бодрствованием и сном, вижу огромный коридор, в который меня затягивает и в конце которого сидит шаман. Каким-то немыслимым образом выдергиваю себя из страшной круговерти — и просыпаюсь с колотящимся сердцем. А наутро нахожу в электронной почте письмо от проводника, с которым продиралась сквозь джунгли и который привел меня в волшебную избушку. Мой Сусанин сообщал, что вчера во время одного из обрядов шаман вызывал мой дух и я должна была это почувствовать...
Спустя еще какое-то время мне в руки случайно попадает книга Карлоса Кастанеды. В ней родившийся в Перу американский писатель и философ рассказывает о таком же состоянии на грани яви и сна, во время которого приходят видения, об обрядах и ритуалах, пройденных мной у шамана. Его описания в точности совпадают с моими воспоминаниями.
— Чтобы подвергнуть себя таким испытаниям, как визит к шаману, надо иметь особую решимость характера.
— Я называю это по-другому — юношеской бесшабашностью. Часто думаю, какой же безответственной авантюристкой была до рождения детей! Сейчас ни за что не решилась бы ни на встречу с шаманом, ни на гадание у потомственной ведьмы. Да-да, посещения избушки в амазонских джунглях во время путешествия по Перу мне показалось мало...
Это был последний день моего пребывания в чудесной загадочной стране. С Розой, учительницей испанского, которую наняла в Перу, брели по берегу Тихого океана, и я роптала: «Ну что же это такое?! Опять один обман! Я же вижу, что все эти гадалки на рынках и сидящие по своим лачугам ведьмаки — ненастоящие».
На пути нам попадается ловец моллюсков, к которому, уже ни на что не надеясь, обращаюсь с вопросом:
— Есть в округе хорошая ведьма?
Ловец кивает головой:
— Есть. Идите во-о-он по той улице и спросите, где живет сеньора Морена.
Переступив порог указанного дома, мы поняли, откуда пошло прозвище хозяйки. Моренами местные называют женщин с глубоко-коричневым оттенком кожи, а наша ведьма была африканкой. Выходцы с Черного континента здесь встречаются очень редко — сеньора Морена была одна на всю округу.
Разложив карты Таро, она сказала: «Есть чаша успеха и у тебя, и у твоего мужа, а вот общих детей у вас не вижу...» Гадание длилось больше получаса, а когда мы уже уходили, Морена сказала вслед: «С тобой всегда, всю жизнь будет человек моей расы». Я обернулась к Розе: «Ты слышала, что она сказала? Я правильно перевела, что...» Спутница была озадачена не меньше, чем я, но перевод подтвердила. Помню, моему возмущению не было предела: «Ну вот, и здесь сплошное надувательство!» Зря я тогда усомнилась в провидческом даре сеньоры Морены...
Вскоре после моего возвращения из Перу мы с Алексеем расстались. Разлука показала, что и он, и я легко можем обходиться друг без друга, а значит, нас ничто не связывает.
— Кинокомедия «На море!», где вы играли вместе с Аленой Бабенко, Ингой Оболдиной, Павлом Деревянко, Юрием Колокольниковым, снималась в Венесуэле. Актерская судьба преподнесла вам, уже заразившейся Южной Америкой, подарок...
— А вот и нет! Этот подарок я сделала себе сама. Услышав, что съемки будут проходить на венесуэльском острове Маргарита, решила, что обязательно должна туда поехать — хоть исполнительницей крошечного эпизодика. И вдруг узнаю, что вакантна одна из главных женских ролей. Сценарист и режиссер картины Ярослав Чеважевский перепробовал многих актрис, но никто не подошел. Попросила сценарий и когда читала, просто умирала со смеху. Потом мне объяснили, что все герои списаны Ярославом с реальных людей и только у сдвинутой на поэзии Пушкина Натальи прототипа нет. Характер дан пунктиром: синий чулок, книжный червь.
Приехала на пробы. Чеважевский, увидев меня, замахал руками: «Нет, нет и нет! Мне нужна некрасивая, затюканная, припорошенная книжной пылью моль бледная, а от тебя, Евгения, сексом за версту тянет! Не твоя роль, не подходишь!» Абсолютно не отчаявшись, подхожу к ассистенту по актерам: «Алена, сколько у меня есть времени для превращения из секси в книжного червя? Две недели? Я успею!»
В означенный день пишу Алене СМС: «Передай Ярославу, что брови у меня отросли и стали похожи на брежневские, ногти срезаны. Теперь я страшная — все, как ему надо. Если не утвердите на Наталью, возьмите с собой кем угодно — помощником костюмера, ассистентом оператора, хоть буфетчицей».
На другой день состоялись настоящие пробы: с Деревянко, герою которого постоянно казалось, что Наталья претендует на его сердце, и с юным актером Гариком Далалояном, который играл моего сына. По окончании проб Ярослав радостно потер руки: «Все! Оба дуэта сложились!»
Съемки «На море!» подарили мне знакомство с Ингой Оболдиной, талантливейшей актрисой, в которую я была влюблена еще до встречи. В нашем кино таких профессионалов, как она, раз-два и обчелся. На съемочной площадке я и Инга быстро нашли общий язык и в редкие минуты отдыха обсуждали разные темы. К сожалению, в Москве нам так и не довелось пересечься: у всех своя жизнь, работа, а я была бы так рада снова с ней встретиться!
Спустя год или полтора после съемок у Чеважевского меня каким-то ветром занесло в бесконечную мыльную оперу «Обручальное кольцо». Как и в случае со «Склифом», влилась в уже сработавшуюся команду — появилась на экране в двести какой-то серии. Мне досталась роль жены главного героя — хирурга-реаниматолога Игоря Гриценко, которого сыграл Саша Волков. Муж мою героиню ненавидел лютой ненавистью и, надо сказать, имел на это право. Поначалу было интересно играть «рыжую сволочь», через пятьдесят серий стало скучно, а еще через сто пятьдесят — и вовсе невмоготу. Слава богу, меня отпустили, отдав роль Ирины другой актрисе.
А вот в четырехсерийной картине «Охотники за караванами», где снималась параллельно с «Обручальным кольцом», играла в удовольствие. Там была роль красотки, служащей при штабе одной из наших частей в Афганистане, которая пытается соблазнить полковника-москвича, чтобы забрал ее в столицу. В сценарии ни характер, ни повадки моей героини прописаны не были, и режиссер дал мне карт-бланш. До сих пор люблю и этот фильм, и мою лихую, без комплексов Ольгу.
После этих двух проектов меня стали узнавать на улице, несмотря на заверения одного из знакомых режиссеров: «Посмотрел несколько фильмов с тобой — нигде не повторяешься и абсолютно непохожа на себя в жизни». Я обрадовалась такому резюме — неузнаваемость дает свободу, значит, могу позволить себе появиться на улице в удобной одежде, без макияжа, разрешать другие человеческие слабости. И буквально сразу стала жертвой собственной легковерности. Пришла с утра в магазин купить продукты — невыспавшаяся после долгой съемочной смены, ненакрашенная, замученная, страшная. Подхожу к кассе, а сидящая за ней милая девушка улыбается: «Ой, это же вы?! Актриса?!»
Как же мне было неловко! Поняла, что не имею права выходить на люди в неприбранном виде.
— Предлагаю вернуться к сеньоре Морене. Судя по вашему замечанию, что зря усомнились в ее провидческом даре, предсказание сбылось?
— Да! Во время параллельных съемок в проектах, о которых только что рассказала, я еще умудрялась заниматься в студии обожаемых мной латиноамериканских танцев. И стала замечать в зрительских рядах постоянного наблюдателя — чернокожего симпатичного парня. Его глаза неотступно следили за мной, а когда наши взгляды встречались, лицо поклонника расцветало улыбкой.
Наконец он ко мне подошел, представился: «Я Стив Адамс». Выяснилось, что парень родом из Нигерии, а в Москве у него бизнес. Для иностранца русский Стива был почти безупречен, мы проговорили час или даже больше. При расставании он предложил дружбу и полгода был моим водителем, телохранителем, поддержкой, опорой. Постоянно дарил цветы, устраивал милые сюрпризы. И в какой-то момент я поняла: мне некомфортно, когда его нет рядом...
Букетно-конфетный период был в разгаре, я еще ни разу — даже в мыслях — не примерила Стива на роль мужа и отца моих детей, когда произошла одна история. Он вез меня на съемки и остановившись на светофоре, вдруг поднял руки с открытыми ладонями на уровень груди и стал молиться. Закончив, провел ладонями по лицу. Я спросила:
— О чем ты молился?
После короткой паузы Стив ответил:
— Я попросил, чтобы бог дал нам ребенка.
Меня его слова потрясли до глубины души. Я уже достаточно хорошо знала Стива, чтобы понять: в его поступке нет ни капли актерства. Искренний порыв, движение сердца. Стив Адамс был совершенно чужд какой бы то ни было экзальтации — классический интроверт, немногословный, не привыкший повторять однажды сказанное.
Спустя несколько месяцев мы поженились. В ЗАГСе я всех развеселила, в шутку заявив, что намерена взять двойную фамилию Лютая-Адамс. Гости, среди которых нашлись любители и фильма, и мультиков про семейку Аддамс, потом еще долго соревновались в остроумии, придумывая похожие варианты.
Вскоре после свадьбы поняла, что беременна, и все девять месяцев жила в счастливом ожидании малыша. Санни родился красавцем: с кожей цвета шоколада, кудрявыми волосами, большими черными глазами, опушенными длинными ресницами. Вот так и сбылось пророчество Морены — теперь со мной всю жизнь будет человек ее расы.
Пока носила сына и в первый год, когда была полностью поглощена заботами о нем, в отношениях с мужем меня ничего не смущало. А потом стало задевать, что Стив совершенно не рассказывает о своей работе. Когда спрашивала, отвечал, что у мусульман не принято посвящать женщин в мужские дела. При этом муж не был ортодоксом — современный, образованный мужчина, но единства, принятого в русских семьях, между нами не было.
Когда меня спрашивают, почему распался второй брак, отвечаю с горькой иронией: «Потому что у нас был Достоевский, а у них не было» — и рассказываю смешную историю.
Между мной и мужем случился очередной конфликт: мне показалось обидным, что он что-то сделал или, наоборот, не сделал. Сижу лью слезы. Стив устраивается напротив:
— А чего ты плачешь?
Начинаю рассказывать о душевном раздрае, описываю тонкости своих чувств, углубляюсь в психологию. В течение часа Стив внимательно меня слушал, а потом спрашивает:
— Ну это я все понял. А плачешь-то ты почему?
Он искренне не мог понять причину моих слез: если в семье достаток, разве есть повод для грусти и переживаний?
Когда случается общаться с русскими женами друзей Адамса, вижу, что в их семьях все прекрасно, растут двое, а то и трое ребятишек. Наверное, если бы и я была готова заниматься только домом, мужем и детьми, у нас со Стивом все было бы замечательно. Но с каждым днем мне становилось все очевиднее, что не смогу подчиниться его законам и не смогу перетащить мужа в свой менталитет. Никогда не буду жить по его правилам, а он никогда не примет моих. В конце концов предложила Стиву расстаться. Он опять недоумевал, не видя причин для развода, и в длительную командировку в США уезжал в полной уверенности, что я соскучусь в разлуке — и все будет как в начале нашей совместной жизни. Санни к тому времени исполнилось полтора года, он был таким трогательным, смешным, уже начинал говорить. Его все любили — папа, конечно, тоже.
Вопреки надеждам Стива в разлуке я поняла, что должна с корнем вырвать себя из этих отношений, иначе просто рассыплюсь. Спустя полгода после его отъезда в моей жизни появился Борис, о чем я рассказала Стиву при первом же телефонном звонке. Он не поверил: сразу взял билет на самолет, примчался в Москву и даже убедившись, что я не блефую, пытаясь разжечь в нем ревность, упорно пытался меня вернуть.
Для мусульманина уход жены из семьи, да еще и вместе с ребенком, — серьезный удар по гордости, достоинству, репутации. К счастью, Стив оказался не из тех, кто мстит. Со временем нам даже удалось наладить добрые дружеские отношения. Он редко, но все же прилетает в Москву, чтобы увидеться с сыном.
— Я правильно понимаю, что отец вашего младшего сына, четырехлетнего Филиппа — Борис, о котором вы упомянули? После расставания со Стивом вы еще раз вышли замуж?
— Да. Но на сегодняшний день и эта история, к сожалению, закончилась. Когда мы познакомились, Борис был солистом в ансамбле Александрова, сейчас строит сольную карьеру в Чехии.
Вот этих утраченных отношений мне действительно жаль, потому что это был зрелый брак: я верила, что мы преодолеем все трудности, будем жить долго и дружно, вместе состаримся. Не думаю, что могу сегодня еще что-то сказать о рухнувшем браке, — должно пройти время, чтобы дать ему оценку.
О всех трех мужьях стараюсь хранить в памяти только хорошее и верю, что и с ними, и со мной в будущем случится что-то лучшее. А Стиву и Борису еще бесконечно благодарна за сыновей, моих дорогих и бесконечно любимых мужичков, которых зову «шоколад» и «молоко», «черный сухарик» и «батончик». Санни — мулат, Филя — голубоглазый блондин. Не представляю, как бы справлялась и с работой, и с детьми, если бы не моя мама. Она удивительный человек, готовый в любую минуту прийти на помощь не только родным, но и всем, кто в ней нуждается: соседке, брату подруги, дочери бывшей коллеги. Узнав, что у кого-то проблемы, тут же подрывается и летит на помощь. Я ее называю «мать Тереза и Супермен в одном флаконе». Бывает, отчитываю:
— Мама, нельзя так жить, так тратиться душевно и физически! Всем не поможешь!
Она улыбается застенчиво:
— Я по-другому не могу.
Если бы не самоотверженность мамы, решившейся остаться в Москве с тогда еще трехлетним Санни, в моей фильмографии не было бы и работы, которую считаю настоящим дебютом в кино. В 2014 году готовившийся к съемкам своей первой картины «Трагедия в бухте Роджерс» Филипп Абрютин доверил мне главную женскую роль — жены начальника полярной научной станции на острове Врангеля, самого северного форпоста СССР.
Филипп родом с Чукотки, в нем течет кровь коренного народа далекого полуострова — наверное, еще и поэтому фильм, снятый в жанре исторического детектива, получился не только захватывающим, но и щемящим. Работая над сценарием, Абрютин обращался к архивным документам и рассказам старожилов, записи которых чудом сохранились. В основе сюжета — реальные события, практически у каждого героя имеется прототип, каждая строчка сценария наполнена правдой.
У меня есть своя теория, отражение которой нашла в сценарии Филиппа. Племена чукчей, коряков, эвенков, эскимосов на Крайнем Севере и коренные обитатели перуанской Амазонии, не контактирующие с внешним миром, — все они живут так, как жили их предки тысячи лет назад. Только им удалось сохранить настоящую связь с мирозданием, и конец света наступит, когда исчезнет последнее племя. Себе самой я призналась с абсолютной искренностью, что не просто жажду получить роль в фильме, а хочу хоть краешком поучаствовать в большой миссии спасения потомков древнейших народов.
Действие фильма происходит в середине тридцатых годов прошлого века. Начальник полярной станции, выполняя спущенный сверху план по сбору пушнины и не забывая о себе, обрек на голодную смерть большое чукотское племя. На роль Семенчука уже был утвержден Сергей Цепов, а мне предстояло пробоваться на роль жены его героя.
Приехала, показалась и уже на обратном пути обнаружила, что забыла платок. Вернулась. В двух комнатах, где все происходило, обыскали каждый уголок, но так и не нашли потерю. Махнула рукой: «Ну и ладно, другие есть».
С нетерпением ждала решения руководства съемочной группы по поводу роли, уже почти отчаялась — звонок: «Женя, вы утверждены. Только что. И представляете — сегодня же утром нашелся ваш платок, лежал на видном месте».
Филипп — один из немногих современных режиссеров, который работает по правилам лучшего советского кино: прежде чем снимать, репетирует каждый эпизод, обсуждает с исполнителями мотивы поступков героев, не отмахивается от идей, которые приносят актеры.
Уже прилетев на Чукотку и еще раз перечитав сценарий, я сказала Абрютину: «Нельзя, чтобы моя Надежда была просто меркантильной женщиной, приехавшей вслед за мужем, с которым они одного поля ягоды — подлые, жестокие, корыстные. Что если ввести любовную линию: парой намеков дать зрителю понять, что Семенчук приехала на край земли к мужчине, который ей по-настоящему дорог, — ученому-исследователю Вакуленко? Пусть у нее душа перевернется, когда узнает, что у Якова туберкулез в последней стадии, а увидев его в петле, не просто заплачет, а забьется в истерике, повторяя: «Яша, Яша...»
Филипп принял мою «новацию», и мне кажется, роль Надежды стала объемнее. Один из премьерных показов фильма состоялся в родном городе режиссера Билибино. Зал был полон и смотрел картину на одном дыхании. После титров минуту стояла тишина — люди боялись нарушить атмосферу — и только потом грянули овации. Зрители подходили к режиссеру, артистам и говорили, как соскучились по умному, берущему за душу кино, благодарили за эмоции, которые пережили.
У замечательного режиссера Филиппа Абрютина я с радостью снялась бы в любой роли, в любой картине. Работая с такими, как он, актер растет профессионально и открывает в своей душе потайные дверцы, которые прежде самому были неведомы.
К сожалению, сегодня чаще приходится сталкиваться с дилетантами, чье образование ограничивается левыми курсами. Не так давно у меня была встреча с одним из таких «режиссеров». Подошла к нему с предложением обсудить образ героини, сказала, что хочу поделиться деталями, которые придумала, и услышала в ответ: «Не заморачивайся. Сделай как в американском сериале... Помнишь сцену, где она к нему приходит? Вот так и давай».
Ясно, что этот, с позволения сказать, режиссер чего-то где-то нахватался и теперь не создает свое кино, а пытается копировать далеко не лучший образец американской телеиндустрии. При встрече с такими «профессионалами», честное слово, просто руки опускаются.
Считаю, что на данный момент как актриса еще не реализовалась в полной мере, хотя моя нынешняя энергия способна поднять стадионы. Нет пока знаковой роли, после которой ни у кого не осталось бы сомнений в моих возможностях. Хочу получить в качестве персонажа сложную, противоречивую личность с поступками на грани ясного разума и безумия, что позволит показать все тонкости актерской игры. Наверное, это хорошо, что мало снималась на заре карьеры, — ну что я могла сказать людям в двадцать лет? Сгорала бы сейчас от стыда за роли и фильмы, в которых принимала участие. Но за двадцать последующих лет произошло мощное накопление энергии, мудрости, опыта — нужен только выстрел из стартового пистолета.
Еще я изголодалась по сцене и почла бы за счастье сыграть в хорошем спектакле, заставлявшем бы зрителя переживать и думать, плакать и смеяться. К великому сожалению, и в театре сегодня немало дилетантов, прикрывающих свою профессиональную немощность «крушением устоев» и «новациями»: у них актер выходит на сцену, чтобы прокричать цитату из Библии, хрюкнуть, мяукнуть, повернувшись задом к залу, снять штаны...
— Оставим-ка эту грустную тему и вернемся к той, с которой начали, — к сериалу «Склифосовский». Какие повороты судьбы ждут вашу героиню в восьмом сезоне?
— Не знаю, вправе ли я это рассказывать, но уж так и быть... Во время съемок седьмого сезона мне как-то пришлось взять Санни с собой. Коллеги были в полном восторге: «Какой красавчик! Мулатик цвета шоколада! Давайте как-нибудь введем его в сюжет!» Сын тут же загорелся идеей: «Мама, я хочу сниматься!»
Через пару дней мне в голову приходит ценная мысль: зачем просто так подснимать Санни, когда можно ввести новую полноценную линию с его участием?! Наутро делюсь идеей с режиссером Юлией Красновой: «Юля, мы обе понимаем, что выжать из отношений моей героини и героя Юшкевича больше нечего. Мне как актрисе неинтересно ходить по кругу и обслуживать чужие линии. Очень не хочу покидать «Склиф», где все сложилось, но... Или убирайте меня совсем или дайте новый материал. Можно, например, ввести в команду врача-африканца, с которым у меня закрутится роман. А Санни, которого все так хотят заполучить в сериал, будет его сыном. На роль доктора можно позвать замечательного Григория Сиятвинду или актера-мулата Ивана Ивановича из Театра Романа Виктюка».
Пока неясно, приняло руководство съемочной группы мое предложение или нет. Надеюсь, решение будет положительным и моя героиня еще потреплет нервы зрительницам. Появятся новые разгневанные тирады вроде тех, что приходилось читать прежде: «Эта Ханина такая мерзкая и подлая, что актриса — фамилия у нее, кстати, Лютая! Это вам о чем-то говорит? — сама приплачивает, чтобы сниматься в сериале». Такие отзывы дают повод не только для веселья, но и для профессиональной гордости — значит, образ напористой, циничной Ханиной мне удался.
Свежие комментарии