В девяностые говорили, что никому не будет дела до хороводов, а люди все равно приходили на концерты «Березки». Обещали забвение. Из дому нас выгнали... Почти двадцать лет мы бомжевали, но выстояли!
Миракль — так она меня называла. Надежда Надеждина прекрасно владела английским и французским языками. Вот и придумала производное от моего имени, в переводе означающее «чудо». Надежда Сергеевна всегда очень в меня верила. И любовь я видела в ее глазах постоянно, что помогало танцевать так, как ожидала публика, приходившая на концерты «Березки». Не хочу походить на пожилую артистку из анекдота, которая запела:
— Помню, я еще молодушкой была...
А из зала раздалось:
— Ну и память!
Но это все ведь правда было!
Нас любила публика, потрясающе принимали по всему миру, называли символом России, воплощением русской Мадонны. И кажется, кровь моя давно стала березовым соком. Так происходит со всеми, кто к нам попадает, — с каждым годом врастают все больше. То, что однажды начинается с понимания, со временем становится самой жизнью. «Березка» не просто коллектив, здание — это такое большое российское чудо. Как бы пафосно ни звучало. Вспоминаю...
Балетмейстер Надежда Надеждина в мае 1948 года привезла в столицу для участия в сборном концерте в театре «Эрмитаж» шестнадцать девушек из Калинина, теперь Твери. Там выступали не только эстрадные корифеи во главе с Утесовым, но и оперные певцы, артисты балета, цирка. И вот на этой сцене вдруг возник сонм прелестных девушек в красных сарафанах с березовыми веточками в руках, которые двигались (или плыли?) в удивительном хороводе.
На следующий день в Москве только и разговоров было, что про «Березку»! Результатом такой популярности стало приглашение Надеждиной к высокому руководству и предложение создать и возглавить государственный ансамбль народного танца. Из ее волшебных рук стали выходить шедевры — «Цепочка», «Прялица», «Сударушка», «Русский Северный хоровод» и так далее. Начались победы на конкурсах, успех по всему миру. А основой коллектива, который назвали в честь первого хоровода, стали девушки из Калинина.
Мне в это время было почти десять. Я не знала, что в родной Москве неподалеку растет и крепнет «Березка», носитель собственного танцевального почерка, уникальной философии. Потому что к тому времени болела другими танцами, и надо признать, не только ими.
В четыре года мама, Анна Николаевна Кольцова, отвела меня в Центральный дом культуры железнодорожников. Приняли в ансамбль сразу на три отделения — хоровое пение, сольный вокал и хореографию. С детской непосредственностью я попыталась объять необъятное. На радио в архиве сохранилась запись моего исполнения песенки про чибиса. Еще играла в спектаклях, танцевала в концертах, словом, старалась поспеть везде.
Обычно шучу, что все отклонения и легкая тяжесть характера у меня от детских травм. Время было глубоко советским, и сюжеты соответствующими: мы пионеры юные, головы, пардон, чугунные. Пела главную партию в опере «Джаннат». Мою героиню, младшую сестру одного из пионеров, похищает волшебный злодей. Мальчики из наших хоровых находят ее в пещере и вызволяют. Надо сказать, у нас были крупные такие, румяные ребята. И вот эти здоровяки в очередной раз тащат меня за руки за ноги, и в какой-то момент руки мои выскальзывают... Ударилась головой о сцену Театра железнодорожного транспорта. Звон был до Кремля!
Во второй раз моя голова пострадала уже на сцене Большого, во время балета «Медный всадник». Малышню из училища привлекали к участию во втором акте и эпилоге, мы изображали детей, гуляющих по Сенатской площади в сопровождении нянь. Между выходами заняться ребенку совершенно нечем. И вот готовят сцену наводнения, а интересно же — как все устроят?! Стою разинув рот в кулисах. Смена декораций и крики: «Голову! Голову!!!» Что такое, почему «голову»? Я завертелась, и тут на меня падает колонна Сенатской площади. К счастью, на мне была шапочка, эдакий киверочек пушкинских времен с твердой верхушкой. Но прилетело все равно ощутимо — очнулась в красной правительственной комнате. С тех пор так, ударенная о сцену, и живу.
В училище Большого театра оказалась волей случая, впрочем вполне закономерного. Однажды в ЦДКЖ пришла комиссия, и двоим из нашей группы порекомендовали показаться в Хореографическое училище при ГАБТ СССР. А время сложное, послевоенное, мама растила меня одна. Она немного посомневалась, но мы все-таки пошли. Так в девять лет я попала в прославленное балетное училище. У меня коса тогда была ниже пояса, педагоги до сих пор вспоминают. Ее, правда, здорово укоротили впоследствии из-за балета «Красный мак»: на голову нужно было надевать красно-черную шапку-цветок, а на косу она не налезала. Потом я еще несколько раз стриглась, чтобы подходили сценические парики. Но это частности.
С учебой повезло невероятно. Преподавательский состав — сонм уникальных балетных мэтров. Классным руководителем у нас был знаменитый Юрий Бахрушин, сын Алексея Бахрушина, основателя всемирно известного Театрального музея. Юрий Алексеевич преподавал нам историю балета и театра. Меня выделял особо. Жалел, видно, как безотцовщину. На самом деле годы, проведенные в училище, вспоминаю с огромной теплотой. Мне удивительно, когда кто-то начинает говорить о балетных школах как об армии с ужасами муштры.
Мы были страшными хулиганками и фантазерками. Нас занимали в балетах и операх — «Снегурочке», «Риголетто»... Помню, как с девочками незаметно прикрепили к доскам сцены шлейф Весны канцелярскими кнопками. Ей шагнуть нужно, а шлейф не пускает! Смешно. Забирались в храм Василия Блаженного и представляли себя боярынями. Начали изучать греческие мифы — превратились в Эвридик и Афродит: заматывались в простыни и величественно расхаживали по комнате.
Кормили нас бесплатно и очень хорошо, часто сладкое я приносила домой маме. Еще выделяли бесплатную форму для танцев, что тоже очень спасало семейный бюджет. А на скромные средства, которые мне выделяла школа, помимо билетов на общественный транспорт покупала ноты. Поэтому не только шалила на операх, но и спеть могла почти любую арию.
У нас с мамой была девятиметровая комнатка в коммуналке, за стенкой жил композитор Волик Бунин, к нему приходили Андрей Эшпай, Георгий Свиридов. А я пела в ванной. Чудесные соседи с пониманием относились к моему вокалу, хотя арию Джильды я старалась исполнять в полную силу, перекрикивая льющуюся воду! Оперу полюбила настолько, что даже мечтала стать дирижером. Еще играла на фортепиано, рано начала сама подбирать мелодии — обычно песни из кинофильмов. Посмотрю «Возраст любви» и — за инструмент на суд добрых, всепрощающих соседей.
В училище приучали к мысли, что будущий артист должен быть образован в самых разных сферах. Нам преподавали историю театра, музыки, изобразительного искусства. Конечно, мы мало что понимали. И когда преподаватель, грассируя, произносила: «Аполлон Бельведерский» — я довязывала очередное пончо. Кстати, со времен училища прилично вяжу.
Учеба подходила к концу, а Большой театр мне не светил совсем, там уже все было расписано. Я слишком вытянулась, что не подходило для балета. Рядом только мама — никакой протекции или наследственности. Из пятидесяти принятых на курс ребят в итоге оставляли семь девочек и пять мальчиков.
К счастью, в то время нам преподавали народные дисциплины — мы танцевали восточные и среднеазиатские танцы, в которых огромное значение играли плавные руки-«змеи». И я, природная блондинка, почти всегда в этих танцах солировала. Это было очень важно: мягкие руки потом могут станцевать все что угодно — чардаш, испанский, русский. Только кисти способны сказать «Я вас люблю!»
И вот сижу однажды в училище на подоконнике в горьких размышлениях о будущем. А ребята-албанцы, приехавшие на стажировку, говорят: «Мира, вот сидишь тут без репертуара, а мы видели «Березку» — девчонки фантастически исполняют русские танцы! Почему не хочешь попробовать?» И мы с мамой отправились в ДК «Серп и молот», где тогда располагался ансамбль.
Было это в середине учебного года, в декабре. Гром в зале стоял невероятный, казалось, внутри не меньше миллиона девушек! Страшно. А как не бояться? Барышни из самодеятельности казались очень бойкими. Я с домашним нежным воспитанием была совсем из другой оперы. В первом ряду сидели те самые девушки из Твери, прекрасные артистки первого состава «Березки». Надеждина стояла на сцене.
Про нее могу петь две тысячи лет. Это книга, великий непознанный объект! Космическая фигура! Надеждина могла быть очень простой, а могла — интеллигентнейшей. Высокая, крупная, ладная, прекрасная какой-то царственной красотой.
— Что умеете, деточка? — спросила.
— Прыжки могу показать, вращения, дроби, — стала перечислять я.
Мне предложили просто пройтись переменным шагом. И я прошла, бросив томный взор на Надеждину. Надежде Сергеевне понравилось. Я и сама теперь очень ценю это в работе — жест, полуоборот со смыслом. Приятные глазу профессионала частности. А мы-то с мамой думали, что показывать себя надо на все двести процентов. Предложили спеть.
— «Калину», — прошу аккомпаниатора. Он начинает играть. — А можете транспонировать? Мне низко...
Зал почти ахнул:
— Какая нахалка!
Еще и мама рядом подсказывает:
— Пять минут пой!
Только вышли в прокат «Разные судьбы». Я села за рояль и, привычно подыгрывая себе, запела: «Как боится седина моя твоего локона...» Детская непосредственность. Надеждина рассмеялась.
Позвала нас с мамой в свой кабинет и сказала, что меня принимают. А мне же еще полгода доучиваться! «Мы все устроим, — пообещала Надежда Сергеевна. — Пусть с утра бежит на класс, а потом ко мне. Экзамены сдаст экстерном. А через месяц поедет с нами в Париж. Не волнуйтесь, мама. В «Березке» ей будет хорошо, как за мужем генералом».
Вероятно, внешне я, светленькая и глазастенькая, действительно подходила. Плюс не испугалась продемонстрировать наличие некоторых способностей, а также навыков, привитых в прекрасной балетной школе.
Так я попала в легендарный коллектив. В то время мы, конечно, встречались с мальчиками, собирались на вечера с ребятами из Суриковского или консерватории. И я стеснялась говорить, что танцую в «Березке». После пачек было неловко, хотя мы в своих белоснежных юбочках торчали в основном на полу. Танцевали ведьм, крыс, жуков и паучих, но все равно казалось — там балет, утонченный и аристократичный!
Привычка к определенной музыке, симфоническому оркестру, пачкам, к самому процессу. И как же это так, что не попаду в девяносто девятый ряд махать опахалом в Большом театре?! Целый комплекс родился! Подруги пошли в пресловутый ряд, а я — в «Березку», которую, по сути, не знала, не видела и не понимала всей ее глубины! Я уже танцевала сольные номера, а некоторые девочки-коллеги продолжали стоять с опахалами в районе задника. Увы, карьера и слава прима-балерин уготована лишь единицам.
А у меня все вышло так, как говорила Надежда Сергеевна. Через месяц мы оказались в Париже. Я танцевала сложные номера, «Тройку» например. Из-за нее мой первый зарубежный блин вышел комом. «Тройку» пришлось исполнять на сцене драматического Театра Сары Бернар, не очень приспособленной для танца: железяки какие-то вокруг, древнегреческие скульптуры. А это, на минуточку, по сей день самый технически трудный номер. После первых двух пробежек дышать обычно нечем. И вот бежим по кругу, я в центре, у правых кулис падает моя «пристяжная» девочка с одной стороны, у левых — вторая. В общем, разбежалась тройка. Но собрались, конечно, дотанцевали.
После концерта Надежда Сергеевна взяла меня с собой на прием, на котором присутствовали знаменитые французские балерины Лиан Дейде и Иветт Шовире. Сидим за столом. Несут цыплят, запеченных целиком.
— Надежда Сергеевна, — шепчу. — Как это есть?
— Подожди, поглядим... — тихо отвечает Надеждина.
Смотрим. Балерины за секунды разобрали руками цыплят по косточкам — и как не бывало птичек! Я выдохнула с облегчением. Следом еще один ребус: перед каждой поставили по дыне-колхознице на тарелке, к ней подали перец, соль, ложку, вилку и нож.
— Надежда Сергеевна... — снова беспомощно оглянулась я.
— Посмотрим.
Балерины ловко срезали у дыньки «башку», посолили, поперчили и давай орудовать ложками! «Простота — красота», — сказала Надеждина по итогам парижского обеда. Люди не простецкие, конечно, но простые — живые женщины, к которым можно прикоснуться.
Так постепенно, от танца к танцу, от гастролей и подготовки номеров приходило понимание «Березки». Это не как постичь школьный предмет, увидеть новое — это просто чувствуется! Конечно, девять лет училища при Большом театре бесследно пройти не могли, я и дальше порывалась учиться. Остановила выбор на ГИТИСе, Надеждина была против: «Все время учатся только бездари!» Впоследствии, когда предлагали писать кандидатскую, эта идея ей тоже не пришлась по душе: «Березка» и я — твоя кандидатская!»
Наши артисты, не устаю им это напоминать, не танцовщики, а в первую очередь — именно артисты. Надеждина сотворила уникальный коллектив. И балет был до нее, и фольклор, и опера. Не существовало маленьких бунинских, чеховских новелл в танцевальном жанре. Надежда Сергеевна на основе российской истории и классической школы создала новое авторское явление, маленький спектакль.
Надеждина — балерина Большого театра, ученица Вагановой. Танцевала характерные партии, но однажды, думаю, ей стало тесновато в привычных рамках. Есть талантливые люди, которым необходимо развиваться в разных плоскостях. В годы войны начала ставить для фронта, стала еще и балетмейстером, а потом родилась «Березка». Пришло понимание того, что народный танец и музыку надо беречь так же, как язык. В эстраде, в фольклоре, в классике... Есть же Четвертая симфония Чайковского, там в финале звучит «Во поле береза стояла»! Все это наша история, которая в лихие годы просто пластами уходила...
Мне часто задают вопрос: в какой стране коллектив лучше всего принимали? Везде абсолютно одинаково! И африканцам мы нравились, и корейцам, а как в наш ансамбль были влюблены китайцы! Заболели «Березкой» и создавали собственные коллективы по образу и подобию. Мао Цзэдун не просто был на нашем концерте, а сидел рядом с Надеждиной. Но наиболее взыскательная публика — конечно дома, в России.
На самом деле слава — это петля на шее, ты все время должен соответствовать, быть достойным. Особенно считаться таковым у народа, чьи традиции несешь. Одна из заповедей, доставшихся нам в наследство от Надеждиной, — нельзя останавливаться, надо все время что-то искать. Только так «Березка» не превратится в музей, останется живым организмом.
Надежда Сергеевна никак не могла поставить финал номера «Прялица». И так пробовала, и эдак — не выходит. Месяц репетировали. Приходит расстроенная домой. А у нее помощницей работала очень простая замечательная тетя Паша, пухленькая, божественно готовившая женщина. И вот Паша спрашивает:
— Надежда Сергеевна, ты чего вроде грустная сегодня?
— Талант потеряла, — вздыхает Надеждина.
— Что есть талант? — задает Паша вопрос, достойный Сенеки, и радостно продолжает: — Не брала, Надежда Сергеевна, право, не брала!
Мы Надеждину обожали, несмотря на ее острый язык и оценки, в которых она никогда не стеснялась, впрочем весьма справедливо. Помню, ей не нравилось, как на репетиции поют ту же «Прялицу»: «Ну что вы поете так уныло, как попик махал кадилом?» А сколько таких афоризмов было!
Однажды в вальс «Березка» захотели ввести солисткой актрису, очень красивую, стройную. Но эффектной внешности у нас мало, танец — это зримая песня, слова, выраженные движениями, телом. Музыку надо видеть на сцене, на всех мастер-классах сейчас говорю, что танец начинается с уха. У пришедшей девушки совсем плохо обстояло дело с координацией движений, но хороша была невозможно. Надеждина посмотрела и не взяла, отправила ее восвояси, а потом громогласно на весь зал сказала нам: «Запомните, дорогие мои, тощая корова — еще не газель!»
Конечно, при таком характере и умении настоять на своем у Надежды Сергеевны хватало недоброжелателей. Как ее ругали, сколько грязных нападок она выдержала, нехороших слов услышала, когда просто решила ввести в ансамбль мужчин! Сегодня ведь уже совершенно невозможно представить «Березку» без сильной половины человечества. Мужчины исполняют прекрасные сольные номера, такие как «Ямщики» или «Балагуры». Первый номер с их участием — «Тройка», который сначала исполняли три артистки. Когда в этот танец вошли юноши, он зазвучал по-новому.
Но в конце пятидесятых инициатива Надеждиной, мягко говоря, понимания не встретила. Нас чуть не съели, на самом деле! Почему-то считалось, что мужчины хороводов не водили, а сеяли и пахали. Но это неправда! Знаменитое действо «А мы просо сеяли, сеяли...» начинали именно мужчины! Конечно, «Лебедушка», «Сударушка» хороши и без сильного пола, но сколько можно кружиться в одной лирике, ожидать любовь?
Нельзя делать танцы вечного предчувствия, появилась потребность в быстрой музыке, хотелось смены ритма, тембра! Должно же терпеливое светлое чувство вознаграждаться, на ожидание любви зритель ждет ответа! А кому отвечать, если кавалеров нет? В общем, назрел момент и рассказ о русской женщине требовалось расширить. Иначе где наши Добрыня Никитич, Алеша Попович, Илья Муромец или Левша? Змей Горыныч наконец где? Примерно так я и говорила на приснопамятной коллегии в Министерстве культуры СССР. Надежда Сергеевна сама не поехала, отправила нас с директором: мол, выступающих будет несколько по разным вопросам, разрешат, выскажешься и ты, Мира.
Министр культуры Екатерина Фурцева, проходя мимо, бросила: «Вам дадут слово». То есть мою пламенную речь вроде санкционировала. Народу! Из многочисленных республик прибыли главы культурных ведомств, некоторые в тюбетейках, даже в папахе кто-то был. И всех за что-то распекали. Балетмейстер, легенда отечественного танца, вышел на трибуну объяснять, почему один из его танцовщиков не вернулся с зарубежных гастролей.
— Платят мало, вот и бегут, — объяснил он.
— Вон с трибуны!!! — завопили сразу несколько человек.
То есть атмосфера та еще, и я... с мужским вопросом. Но дали слово и стала говорить. Рассказывала, что значит мужчина в нашей жизни, объясняла про образ защитника, почти танцевала на трибуне! Ночью позвонила Надеждина и с легким смешком спрашивает: «Миракль, а во что ты была одета, что они тебя слушали?»
В конце концов набрали Добрынюшек, мальчишек из разных училищ. Стали репетировать. Надеждина ставит блистательный номер «Узоры», где мечта о любви наконец воплощается. Даже поцелуй есть, условный конечно — через платок. Впоследствии в Америке на гастролях именно на этом романтичном моменте раздался жуткий шум, крики. Какие-то проплаченные, как я думаю, люди пытались сорвать концерт. То ли случайно совпало, то ли кто-то решил, что свободы в представляемой нами стране прибавилось и можно усугубить. Мы продолжили выступать.
Да, «Березку» нередко воспринимали как часть государства. Иногда враждебного. По США мы гастролировали в разгар холодной войны, что вовсе не помешало президенту Кеннеди с супругой посмотреть концерт. У нас был автобус, который во избежание возможных провокаций подвозил прямо к подъезду. Выступали, садились в него и переезжали в следующий город.
Помню, в Италии уже в горбачевскую пору корреспонденты наперебой спрашивали: «Как ваше учкаре?» Всю голову сломали — о чем они, пока переводчик не подсказал: «Ускорение!» За переменами в нашей стране следили. Кстати, на том же концерте едва не произошло ЧП, честно говоря, понятия не имею, против кого направленное.
Я сидела с представителями различных российских ведомств, прибывших с визитом. И прямо у нашего ряда стояли газовые баллоны, на которые я и внимания не обратила — мало ли зачем нужны? В разгар одного из номеров в зал начали заходить полицейские и выводить людей. Противно запахло газом. Каким-то образом, вероятно, сработал некий часовой механизм и газ начал выходить из баллонов. После того как причину устранили и все как следует проветрили, мы продолжили концерт. Была ли это диверсия против российских властей и нашего «учкаре», или попытка испортить праздник власти собственной — не знаю.
В гастрольных поездках «Березки», случалось, смешивалось все. В Аргентину летели на своем родном Ил-18, и то ли «ответственные лица» знали о предстоящем перевороте... В общем, посадили нас в Чили. А когда впереди несколько перелетов, выходное платьице повесишь на плечики в проходе, а летишь в чем-нибудь попроще.
И вот как сели в Сантьяго — практически в халатиках, без продуктов, сигарет и зубной пасты, так и пошли за крепкими ребятами, велевшими покинуть воздушное судно. «На пятнадцать минут», — заверили нас. Посадили всех в автобус и как есть повезли в город, в отель. Вечером пообещали, что дальше полетим утром. Весь багаж, понятно, остался в самолете. А за окном гостиницы тем временем начиналась война: стрельба, взрывы, техника ревет.
Наш отель находился рядом с президентским дворцом. Сальвадора Альенде свергали практически по соседству, его соратников оттуда волокли на стадион для расстрела. В отель постоянно прибывали разные люди, кто-то утверждал, что видел, как на наш борт посадили кубинскую делегацию и он улетел.
Мы, конечно, хорошо относились к странам соцлагеря, но это был наш самолет! Хотя, возможно, кубинцам угрожал поход на стадион... В общем, в Сантьяго застряли на одиннадцать суток. Никто не знал, как далеко может зайти переворот, и мужчины наши горевали, что даже завалящей берданочки у коллектива нет на тот случай, если вдруг придется отбиваться. Портье рыдали, не понимая, что будет дальше, — никого не выпускали из отеля. Сначала кормили нормально, но постепенно рацион стал сокращаться. Впрочем, солонину давали, сигареты стреляли друг у друга. Вывезли нас в комендантский час стараниями и хлопотами МИДа.
И полетела «Березка» на запланированные гастроли в Аргентину, а там — землетрясение и выборы Перона! За окнами отеля беспрестанно гудели машины, люди скандировали: «Перон! Перон!!!» Утром открываю глаза от того, что перекатываюсь по кровати, а параллельно моему верчению шкаф двигается. Слышу томный голос нашей сотрудницы за дверью: «Что-то будет... Собаки все уже сбежали». А у меня номер на восьмом этаже!..
Такой уж буйный коллектив «Березка» — вечно в эпицентрах. Но Господь берег. Причем что бы ни происходило, Надеждина сохраняла выдержку. Мне рассказывали, когда началось землетрясение, одна наша девочка нырнула в бассейн, а «вынырнула» на кафель. Естественно, схватила халатик и бежать. «Марго, ну что вы так несетесь? Вы же советский человек!» — сделала ей замечание Надежда Сергеевна. Ни разу не помню ее саму в состоянии паники. Надеждина была для всех нас примером для подражания, особенно в ситуациях экстремальных: держалась с достоинством, даже если весь мир вокруг летел в тартарары.
У нас заканчивались гастроли в Сингапуре. Из района, в котором почти круглый год бушуют тайфуны, вылетали на огромном боинге. С нами в рамках большого мирового турне перемещались кофры с костюмами — металлические коробки размером с хороший холодильник. Вдруг раздался страшный гул, загудело как три фабрики с утра разом. Стюардессы побросали тележки и сели в кресла, пристегнувшись.
Мы все тоже немедленно защелкали пряжками ремней, но все равно подбрасывало вверх на метр точно! По проходу катались тележки с едой и напитками. И никак пилотам не удавалось уйти от ветра, тайфун все время догонял. Вроде чуть тише становится, а через минуту снова гул с утроенной силой. Как потом объяснили, нам крупно повезло: тяжелый боинг ветер не смог закрутить, самолет полегче не выдержал бы напора разыгравшейся стихии.
Страшно было непередаваемо. С нами летели англичане и французы, они кричали, закрывали головы руками, падали на соседей. Малаец-импресарио, прикрыв глаза, отчаянно молился. И только «Березка» вела себя прилично и спокойно, по привычке ожидая небесной помощи.
Когда приземлялись, увидела, что все поле аэродрома буквально облеплено людьми. «Как встречают «Березку» Филиппины! — подумала. — Ну ясно же, здесь работали наши знаменитые артисты, русских знают! Наверное, предупредили, что мы прилетим». Оказалось, все эти люди — зеваки, собравшиеся поглазеть, как разобьется наш боинг. Говорили, вряд ли ему удастся сесть — слишком кидает.
Мы сели, и тут же — стена дождя. Началось наводнение, а у нас «горят» гастроли в Маниле. Работаем. Приехал президент Филиппин с красавицей-супругой. После концерта пришли модельеры, и мы заказали себе платья из бамбука. Платили, кстати, нам всегда скромно. Но не зря говорят: чем меньше у женщины зарплата, тем больше ее багаж. Когда деньги есть — шубу купила и успокоилась. А когда понемножку, накапливалось конечно.
В общем, дальше у нас Индия — летим по личному приглашению Индиры Ганди. Кофры с нашими костюмами вывезли к самолету для погрузки, и вдруг начался очередной ливень, просто шквал воды с неба. Вылет задержали. «Третье отделение» тайфуна пересидели в аэропорту, с ужасом думая, во что успели превратиться сценические костюмы, — кофры так и остались под открытым небом.
Подлетаем к Индии. Красота неописуемая. Рерих неслучайно там обосновался. Закат, а внизу на зеленом фоне — полотна, полотна... Постиранные и разложенные для просушки сари — словно большая прачечная. Когда открыли свои кофры, поняли: не зря волновались. Костюмы к номеру «Радуга» стали гораздо радужнее, позаимствовав часть красок у нарядов к «Сувениру». Мы как заправские индианки развесили свои сарафаны, и большая прачечная стала значительно ярче.
С теплотой вспоминаются поездки в Бельгию по приглашению короля Бодуэна: он очень ценил Надеждину и нас всегда принимали по высшему разряду. Приятные воспоминания и об Ираке. Страна неописуемо красивая. Везли на военном самолете с лавками поперек салона. Публика на концерте — вся в белом. На вращениях чуть начинает приподниматься у артистки юбка — зал, как завороженный, не отрываясь смотрит на эти двадцать сантиметров женского тела. Встречал нас, а потом присутствовал на выступлении Саддам Хусейн. Ничем особенным он не запомнился — просто галантный мужчина.
Была ли у меня отдельная от «Березки» личная жизнь? Ну конечно! Я рано вышла замуж в первый раз, родился чудесный сын. Впрочем, насколько это все происходило «отдельно» от ансамбля, поспорила бы.
Борис Санкин танцевал у Игоря Моисеева. Встретились обычно — в доме отдыха, куда собрали танцоров. Ухаживал красиво. Иногда и сейчас приезжает на юбилейные концерты «Березки», на одном из которых поблагодарил моего второго мужа: «Леня, спасибо тебе, что вырастил сына и внука».
Это правда. Когда собиралась замуж за Борю, Надежда Сергеевна была в ужасе — говорила, что ничего хорошего из этого брака не выйдет. «Трефовый» интерес тоже, думаю, присутствовал — мы же из разных коллективов! А как строить семью, когда сначала одна полгода на гастролях, потом другой? Значит, неизбежно встанет вопрос о том, чтобы танцевать в одном ансамбле.
Что сказать про Борю? Талантливый, непростой, музыкальный. Потрясающий танцовщик и хореограф. Из его новаторского танцевального первосортного коллектива «Ритмы планеты» вышли все современные сорта второго. У Бори есть совершенно феноменальные концертные номера, поскольку взгляд был вечно в некую перспективу направлен. За горизонт, что ли? По национальности он цыган, и после замужества в рядах моих родственников появился театр «Ромэн» чуть ли не в полном составе. На самом деле это отдельный мир, и с цыганами масса смешных историй связана.
Для казачьих плясок нам пошили красные сапоги и барашковые шапки. Костюмеры ужасно над всем этим богатством тряслись. Однажды распахиваются двери служебного входа и на пороге возникает цыганский табор. Ни больше ни меньше! Женщины в цветных юбках, яркие все, шумные! «Мы к Мире, — говорят, — это наша родственница!» Бедные костюмеры чуть не спятили от ужаса! Кинулись прятать шапки и нарядные красные сапоги. Цыгане остались посмотреть концерт. После подошел их руководитель: «Вот это движение у тебя возьмем!» Танцевальное па стало единственным, что позаимствовали тогда у «Березки» напугавшие костюмерный цех цыгане.
Как-то ехали то ли в Польшу, то ли в Чехословакию через Польшу на поезде. Видим в окно — табор! Лошади, повозки, а на одной написано — «Табор Санкина». Наши кричат: «Мира, посмотри, родственники твои!»
Воспоминания о браке с Борисом остались самые добрые: музыка, гитара, бесподобные цыганские романсы и молитвы, которые меня потом часто просили исполнить на различных вечерах. Надеждина, к слову, любила их послушать, а настоящие таборные цыгане оценивали высоко: «Смотрите, ромалэ, как эта беленькая поет!» Хотя само замужество вышло стремительным — внезапно случилось и быстро закончилось.
Женщины Борю всегда любили, и это чувство было взаимным. Но ничего «жареного» в нашей истории нет. Есть особое ощущение того времени и благодарность за то, что у нас родился и вырос замечательный сын. Филиппу исполнился месяц, а я уже вернулась в «Березку». Вот перед сыном вину чувствовала довольно долго.
После развода личную жизнь устроить не торопилась, жила одна. Конечно, были разные возможные партии — все-таки солистка знаменитого коллектива. Некоторые выказывали свои симпатии через Надежду Сергеевну. Генрих Холодян — архитектор, сейчас работает в Париже — ездил за нами по гастролям, чтобы после вальса «Березка» вручить мне огромный букет белых цветов. Мы не были знакомы, любил на расстоянии, пока наконец не решился попросить Надеждину представить нас друг другу. Но чувство все-таки должно быть взаимным.
Леня, Леонид Смирнов, знал меня давно и однажды пришел в ансамбль в качестве музыканта. Наш союз у Надежды Сергеевны вызвал недоумение: мне же прочили минимум генерала! Но спустя небольшое время она сказала: «Мира, какая ты умная. Как правильно ты выбрала Леню — он удивительный». Сейчас муж — главный дирижер «Березки». Так что нет у меня никакой отдельной от «Березки» личной жизни или судьбы!
Конечно, после рождения Филиппа я, как любая женщина, принадлежать себе перестала окончательно, большая часть меня жила мыслями о ребенке, его будущем. На то, что сын уникально музыкален, обратили внимание в детском саду. Стали показывать Филиппа педагогам, профессорам. И каким! К Анаиде Степановне Сумбатян (среди учеников которой, к примеру, был знаменитый Владимир Ашкенази) еще попасть надо! А устроить ребенка в ЦМШ тогда было ненамного легче, чем теперь. Мир классической музыки консервативен и закрыт.
На прослушивание к Сумбатян сына по договоренности привели ее ассистентки. Филипп был в красной рубашке, с копной белокурых волос — чисто ангел. Петь должен был «Мой Лизочек так уж мал...», но вместо заготовленного исполнил «Моряк вразвалочку сошел на берег...». Причем нарочно грассировал! Выдавал, в общем! Перепел, наверное, весь репертуар, который слышал от мужиков на даче. «Кто это? Мне не справиться с таким темпераментом!» — изумилась Анаида Степановна и отказала.
Через месяц мы снова явились к ней, сын уже был во фраке с бабочкой и послушно запел: «Мой Лизочек...» «Будто бы знакомый мальчик...» — заподозрила Анаида Степановна, но взялась учить. Филипп поступил в ЦМШ, дома у нас появился гувернер, который развивал сына в смежных с музыкой областях. И надо сказать, весьма успешно.
Не помню, с чьего юбилея все началось, но есть у «Березки» одна хорошая традиция — коллег, друзей, деятелей культуры мы поздравляем авторским способом. За основу берем наш знаменитый номер «Прялица», и девушки чистыми, немного наивными голосами поют переложенные в адрес юбиляра короткие стихи. Так поздравляли Моисеева, Светланова, Ростроповича и многих других.
Долгое время вирши писал Виктор Темнов, затем его весьма достойно заменил Филипп. Получалось остроумно и очень тепло. Например: «Хоть «Березка» гастролирует давно, / Сотни залов и театров разных, но / В первый раз в своей истории / Мы поем в консерватории!» Игорю Моисееву так нравились стихи моего сына, что передавал пожелание: «Меня пусть Филипп поздравляет». А юбилеев, к слову, у Моисеева и коллектива всегда было много — даты личные, студии, ансамбля и так далее.
Сын учился в ЦМШ по двум специальностям — фортепиано и композиция, куда его взяли с четвертого класса, окончил консерваторию. Сегодня это состоявшийся, не побоюсь этого слова, талантливый композитор и музыкант, заслуженный артист Северной Осетии — Алании, член Союза композиторов России. Гордость моя. Пишет музыку к спектаклям, мюзиклам. Песню «Я горжусь тобой, страна», которую исполняет Хор имени Пятницкого, создал Филипп. Но что особенно отрадно для меня, его композиции есть в «Березке» — «Радуга», «Колокольцы», «Реченька». Сегодня, к сожалению, мало авторов, пишущих для хороводов, что грустно. Ведь музыка — основная составляющая танцевального произведения.
Невестка моя — доцент филфака МГУ, умница, красавица и кандидат наук. Внук Николай окончил консерваторию, он прекрасный джазовый музыкант, член Союза московских композиторов. Это мои самые близкие друзья. Встречи с ними очень помогают нам с Леней понимать современную жизнь в самых лучших ее проявлениях. Кстати, и внук, и сын прошли срочную военную службу в Александровском ансамбле. Сын после консерватории, внук — до. Оба очень хотели в армию и не собирались прятаться по углам. Патриоты. Мы — семья бесконечно любящих Россию людей. Так живем и по-другому не умеем.
И «Березка» — это наша страна, жизнь, и не было еще таких, кто смог бы ее заломать. Хотя желающие наверняка находились. Как говорила Надежда Сергеевна: «Миракль, ты не бездарь, и у тебя будет много врагов».
Заключительные пять лет своей танцевальной карьеры я была помощником Надеждиной, уже что-то ставила сама. А в ее последние годы моей главной целью — я уже была художественным руководителем и балетмейстером нашего ансамбля — стало вывезти Надежду Сергеевну на работу: казалось, без «Березки» ей плохо. И вот придумывала, что у меня не получается, срочно нужна ее помощь. Надеялась, в родных стенах она оживет. Какое-то время это действовало. Надеждина ездила с нами на гастроли по Бельгии, но на одном из концертов не смогла выйти на сцену... Силы заканчивались, а вскоре ушла и она сама. Коллектив до сих пор отмечает ее день рождения — третьего июня собираемся у могилы Надежды Сергеевны на Новодевичьем кладбище, где выросла большая кудрявая красавица береза...
В моей жизни было две большие трагедии — уход мамы и Надеждиной. Но потери разные. Из-за постоянных гастролей мы с мамой мало общались, я не уделяла ей столько внимания, сколько могла бы сегодня. Она ходила на наши концерты, но не видела поставленных мной последних танцев. Мало пела ей под аккомпанемент рояля, а она любила. Так жалею!.. Тоска на уровне молекул, физики.
С Надеждой Сергеевной все иначе — я до сих пор с ней рядом. Каждый день на работе задаюсь вопросом: «А как бы сделала Надеждина?» Бывает, мысленно даже поспорю! Знаете, после ее смерти многие вещи из наследия Надеждиной надо было восстанавливать. Однажды про знаменитый хоровод «Цепочка» она сказала:
— Убрать!
— Как убрать? — изумилась я.
— Архаика! Не хочу!
Позже еще раз предлагала восстановить «Цепочку», но Надежда Сергеевна была непреклонна: «Не бери никогда! Архаика!»
Первый номер, который восстановила после того, как Надеждиной не стало, — «Цепочка». Переделала не очень удачный выход, Леня вечером нарисовал костюмы, и хоровод заиграл совсем другими красками. Ей понравилось бы! Показываем на комиссии, тогда много было разных управлений и ведомств, занимавшихся утверждением программ. Подозвал министр Демичев: «Мира, у меня столько анонимок на вас... Пишут — нарушаете наследие Надеждиной, называют как пример хоровод «Цепочка». Нарушайте! У вас хорошо получается!»
Конечно, прикасаться к ее наследию можно только в белых перчатках. Как и вообще с осторожностью следует относиться к непростой великой истории под названием «Березка», доставшейся всем нам в наследство.
А как нас ломали! В девяностые говорили, что никому не будет дела до хороводов, а люди все равно приходили на концерты «Березки». Обещали забвение, а зарубежных гастролей меньше не стало. Из дому нас выгнали... Почти двадцать лет мы бомжевали, но выстояли! Наверное, это действительно неправильно — танцевальному коллективу существовать в монастыре. Но Надеждина четверть века работала именно там, в Высоко-Петровской обители на Петровке. И зарубежные импресарио ахали: «Как это символично — «Березка» в русском храме!»
Переговоры обычно вели в величественной трапезной, до нас там, к слову, стояли гимнастические козлы «Трудовых резервов». У нашего ансамбля есть награда — большая скульптура Кирилла и Мефодия, которую мне вручал сам патриарх Алексий II со словами: «Нельзя рушить одно, создавая другое». И главное — нас так все любили! А здание передали Церкви. Мы с директором Сергеем Азовским писали тонны писем в различные ведомства, нам вежливо отвечали, что, конечно, бездомный статус обожаемой «Березки» — возмутительно. И ничего. Так и тянулось бы, если б не случай.
На концерте в Китае нас увидел Владимир Владимирович Путин. Заинтересовался, кто так «круто представляет Россию». После гастролей президент узнал о наших проблемах, и здание в центре Москвы у ансамбля появилось по его личному распоряжению довольно быстро. Первое время чувствовала себя гравером Саввой Игнатьевичем из «Покровских ворот» — не покидало ощущение, что «хожу и жмурюсь». Конечно, дирекции пришлось приложить массу усилий по благоустройству, но снова все получилось.
Невероятная благодарность всем поколениям артистов «Березки», танцовщикам, музыкантам, костюмерам, которые достойно переживали катаклизмы! Жили аскетично, потом уходили на скромные пенсии... Да, многое складывалось непросто, но я точно знаю — в их жизни была и есть любовь! «Березка» умеет любить, украсить судьбу чарующим волшебством танца, музыкой, своими сережками и вниманием публики.
Надеждина говорила, что настоящий успех — это тишина, когда зал замирает во время выступления и слышно, как муха пролетит. Думаю, через какое-то время откроют закон, может даже на уровне Ньютона, про общие флюиды артистов и зрителей, про перетекающую энергию! Сидя в зале, я это вижу!
Мне и всем нам, людям с березовым соком в венах, очень приятно, что в юбилейный год к коллективу столько интереса. Снимают документальный фильм, канал «Россия» выпускает сериал. Конечно это художественный вымысел, таков закон жанра. Но вольная интерпретация нашей истории все-таки может существовать только на фоне настоящих гениальных произведений Надежды Надеждиной. «Березка» — это имя собственное. И дай бог, чтобы одноименный сериал удался, а число поклонников ансамбля увеличилось. Наверняка среди новых поколений найдутся те, кто полюбит «Березку» так же пламенно и верно, как любим ее мы.
Ваша Мира Кольцова.
Статьи по теме:
Свежие комментарии