Я замешкалась и увидев, что Никита с Сергием ушли далеко вперед, стала догонять их. Они шагали по Большой Монетной улице вдвоем — Михайловский в длинном широком пальто за руку с мальчиком, который был чуть выше его колена. На углу Кировского проспекта мы расстались. Вскоре Никиты не стало. Он так и не узнал, что у него есть сын.
По паспорту я сейчас Тулякова. А «испанкой» Алиной Алонсо стала в молодости, во время первого замужества. Однако те, с кем я тогда дружила — рок-музыканты, поэты, художники, известные и не очень, — знают меня именно под этой экзотической фамилией...
Свою квартиру на Большой Монетной улице помню сколько себя. Дом начала XIX века, в нашей парадной в мансарде два года жил Александр Блок. Мои бабушка с дедушкой — Николай Иванович и Клара Моисеевна Туляковы — переехали сюда после войны. До этого бабушка с мамой были в эвакуации, а дед воевал. Среди его наград — медаль «За оборону Ленинграда».
Комната, где семья жила прежде, была разрушена, и Николай Иванович нашел квартиру в соседнем здании. У меня до сих пор сохранился договор с ЖАКТом, в котором он обязуется на свои средства восстановить ее, пострадавшую при артиллерийском обстреле. Снаряд попал в кухню, а в комнатах все сохранилось: и потолки, и паркет, и двери.
Перед поступлением на военную службу дедушка окончил Институт гражданских инженеров. Поэтому он сам придумал проект перепланировки нового жилья, восстановил полы, укрепил стены. А главное — возвел ванную, которой раньше в квартире не было, и как человек не чуждый сибаритства, решил сделать себе кабинет со входом в нее. Сейчас это не удивляет, но для того времени идея казалась смелой. Увы, воплотить ее до конца не удалось. Дверь-то прорубили, но комнату заняла бабушкина сестра, оставшаяся после войны одна с тремя детьми.
Эта дверь много лет спустя спасла меня от подселения — из квартиры грозились сделать коммуналку, то есть отобрать пресловутый «кабинет», когда из него уехали родственники. Но помещение, смежное с местом общего пользования, сочли непригодным для отдельного проживания. К слову, именно у этой двери в одном из эпизодов фильма «Взломщик» стоит Костя Кинчев. Режиссер Валерий Огородников решил часть картины снимать у меня. Но об этом позднее.
Бабушка до революции окончила гимназию. Став женой военного, она не помышляла о работе — обслуживала семью. Готовила прекрасно. Ели мы в большой столовой за овальным столом, покрытым крахмальной скатертью. На кухню вел длинный коридор, и бабуся говорила, что за день она проходит не один десяток километров.
Держали меня в строгости: спать нужно было ложиться вовремя, все еще телевизор смотрят, а я уже закрыта в комнате. Но имелись и отголоски «барского» воспитания. До школы при ребенке была бонна — немка Матильда Георгиевна, мы разговаривали на ее родном языке. Вдобавок я училась играть на пианино, ходила на балет и фигурное катание.
Моя мама Надежда Николаевна была красивой и одаренной — играла на рояле, писала акварели. Она окончила юридический факультет ЛГУ, потом поступила на журналистику. Собрала большую библиотеку: множество подписных изданий, альбомы по искусству, томики стихов. Мы ходили в Эрмитаж, филармонию, перед Новым годом смотрели балет «Щелкунчик» в Мариинском театре. Летом мама каталась с нашей детской компанией на велосипедах у залива, помогала нам ставить домашние спектакли, на которые собирались зрители с окрестных дач.
И все рухнуло в одночасье, когда мне только-только исполнилось одиннадцать. В начале октября на день рождения я получила чудные подарки: кукол, тигра, двух плюшевых собачек. Мы играли в жмурки, пятнашки и прыгали так, что маятник больших часов в столовой слетел и воткнулся в пол. А через десять дней мамы не стало. Неоперабельная опухоль мозга.
Вскоре после похорон бабушка с дедушкой меня официально удочерили, ведь к тому времени родители развелись и папа уже не жил с нами. Смерть дочери бабушку словно погасила. Она лишь лежала на диване, читала и курила. Дедушка сам вел хозяйство. Он умел абсолютно все — сварить суп, построить дом, перелицевать пальто, стачать ботинки. И конечно, растить огород. Я тоже многое умею, но до него мне далеко.
В детстве мечтала о профессии библиотекаря, но после маминого ухода стало все равно, на кого учиться. А поскольку у нас в семье были путейцы, отправилась в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Студенческая жизнь закружила: сессии как-то сдавались, появились новые друзья и интересы. Мы стали ходить на сейшены — концерты рок-групп в разных вузах — или на танцы.
Западную музыку тогда практически не играли. К примеру, чтобы услышать на английском Bee Gees в исполнении группы «Шестое чувство», мы отправлялись в актовый зал ликеро-водочного завода, где терпели фокстроты и «Танец конькобежцев» в первом отделении ради пары песен во втором.
На одном из сейшенов я познакомилась с будущим мужем Женей Алонсо. Это было на «Аргонавтах». Высокий, красивый и фирменно одетый парень привлекал внимание. Несмотря на «железный занавес», Алонсо с родителями и сестрой путешествовали на машине по Европе, ездили к родственникам в Испанию. Его папа в 1937 году оказался в СССР вместе с тысячами других детей, спасенных от гражданской войны.
Мне было двадцать, когда мы сыграли свадьбу. В студенческие годы жили в нашей квартире все вместе. Хозяйство с Женей практически не вели. Утром завтракали в молочной закусочной по пути к станции метро «Горьковская», обедали в институте. Ужинали дома, но часто — в ресторане. На десять рублей вдвоем можно было посидеть в любом заведении, даже на Невском.
Стипендия была тридцать пять рублей — стоимость пластинки Боба Марли, которую Женя однажды купил. Он собирал диски и музыкально меня образовывал: я полюбила The Rolling Stones и The Doors, попутно охладев к The Beatles. В общем, все казалось прекрасным и радужным. Но прямо перед дипломом произошла трагедия — умерли мои самые близкие люди. У бабушки случился инсульт, и через несколько дней ее не стало. Узнав об этом, я помчалась в госпиталь к деду, которого накануне тоже увезли на скорой. Живым его не застала. Диагноз тот же. Такая у них была крепкая связь.
И тут наша с Женей семья стала разваливаться. Он был прекрасным мужем, поддержал меня в момент потери родных, помог собраться с силами, чтобы я защитила диплом. Алонсо устроился на приличную работу, мы ни в чем не нуждались. Но первая страсть прошла и оказалось — у нас очень мало точек соприкосновения. Одно дело вместе покупать пластинки и бегать по концертам, а другое — оставаться каждый вечер наедине. Да и будущее мы видели по-разному.
После окончания ЛИИЖТ я получила хорошее распределение в проектный институт. Но вскоре поняла, что инженером быть не хочу, я — гуманитарий. Все бросила, устроилась стрелком ВОХР в Эрмитаж и стала снова готовиться к поступлению, теперь уже на искусствоведческий факультет в Академию художеств.
А с Алонсо мы спокойно расстались. Он собрал вещи, взял с собой нашего любимого колли и ушел. Правда, официально мы еще долго были супругами и отношения остались родственными. До сих пор общаемся, и никаких обид между нами нет.
Когда отмечали официальный развод, Женя подарил мне смешную игрушечную обезьянку. Мы назвали ее Гамбусино в честь героя романа Гюстава Эмара. Она стала моей любимицей, и каждого нового гостя я с ней знакомила. Цой, Курехин, Гребенщиков, Кинчев, Башлачев, Шевчук с серьезными лицами пожимали Гамбусино лапу.
Но музыканты и художники появились в моей квартире не сразу. Сначала я была хиппи. Семидесятые — светлые годы расцвета этого движения. Мы собирались большими компаниями, слушали музыку, иногда выпивали. Развлекались, шокируя окружающих. Пугать обывателя — милое дело. Приятель Гена-хиппи однажды надел на себя мой розовый халат и отправился босиком в гастроном за портвейном. Следом двигалась вся наша компания в ярких нарядах. Завидев эту демонстрацию во главе с длинноволосым парнем, очередь в винно-водочный отдел молча расступилась. Мужики поняли: надо пропустить.
При бабушке я не могла уехать автостопом на Байкал или Тихий океан, она сошла бы с ума. А когда осталась одна — пожалуйста. Познакомиться с кем-то стало делом пяти минут, и вот — я влилась в Систему. Всем нам было где остановиться в любом городе страны. Встречая какого-нибудь парня в Ангарске, я видела свой телефон в его записной книжке. Ко мне приходили ночевать незнакомые ребята, ехавшие стопом. С весны мы выходили на трассу. Обычно первая поездка — в Вильнюс, на ярмарку святого Казимира. Потом в Крым, в Киев, по Золотому кольцу, в Сибирь, в Туву... Времена тогда были безопасные, водители подвозили бесплатно.
Десять летних сезонов я провела в путешествиях автостопом, а зимой были другие развлечения. В Доме архитектора режиссер Эрик Горошевский ставил спектакли, в которых играли музыканты «Аквариума» с друзьями. Там я впервые встретилась с Владимиром Болучевским, он всех друзей ко мне привел, и с Курехиным познакомил, и с Андреем Макаревичем. Постепенно мы стали одной большой компанией.
«Машина времени» приезжала из Москвы в Ленинград на неофициальные выступления. С поезда Андрей Макаревич, Женя Маргулис, Сережа Кавагое притаскивали ко мне аппаратуру и инструменты. Вечером, если облавы не было, где-нибудь играли. Милиция часто вмешивалась в программу, и всегда можно было ожидать, что увезут в отделение. Раз всех повязали на концерте в честь дня рождения Ринго Старра, и у ментов на столе под стеклом рядом с фото «В розыске» мы увидели снимок ударника The Beatles.
Уезжая с тусовкой автостопом, квартиру я сдавала, чтоб оплатить потом коммунальные услуги за целый год. И снимали ее те же самые музыканты. Один год — Сева Гаккель, другой — Борис Гребенщиков. Забавно получилось: жена Севы Гаккеля Люда потом ушла к Гребенщикову и оба лета жила у меня — сначала с одним, потом с другим мужем. Я уже подшучивала над Андреем (Дюшей) Романовым, что у него есть шанс продолжить обычай, но флейтист «Аквариума» этой участи избежал.
Дюша жил рядом, мы дружили. Уходя в армию, он оставил мне пластинки Джона Денвера. Кто бы мог подумать, что через несколько лет этот знаменитый американский музыкант приедет в Ленинград и после концерта мы с ним и его группой будем гулять белой ночью по городу!
Неофициальная культура в восьмидесятые расцвела: рок-концерты, квартирные выставки картин. Со многими художниками и литераторами я подружилась благодаря Курехину. Он тогда тесно общался с поэтом Аркадием Драгомощенко и его окружением. Компания мне понравилась: все были остроумными, живыми, с ними было интересно.
А познакомились мы с Курехиным смешно. В тот день я шла в Академию художеств. По дороге встретила Володю Болучевского. Вдруг к нам подбежал симпатичный парень, с челочкой такой... Он тряс лоскутом цветной ткани: «Купите, не пожалеете». Мы рассмеялись.
Это и был Сергей: они тогда с Болучевским дружили, были неразлейвода. Через пару недель во время концерта Би Би Кинга мы уже как старые приятели сидели рядышком на ступеньках, потом все вместе пошли ко мне в гости. «Пианисту нужно беречь руки», — пошутил по дороге Курехин и взял «напрокат» мою муфту.
Болучевский тогда часто у меня ночевал: он жил в Невской Дубровке и мотаться из центра Ленинграда домой было неудобно. Сережа обитал в районе проспекта Ветеранов, на окраине города — тоже не ближний свет. Была даже шутка: «Весна, тепло, у «Сайгона» стоит Курехин с зимней шапкой под мышкой. Его спрашивают:
— Что так?
— Когда я вышел из дома, была еще зима».
Шутка отражала действительность, поэтому и он у меня оставался. Поначалу мы просто дружили. Но в какой-то момент Курехин сообщил: «Ты — единственная женщина, которая может дать мне счастье! У нас будет помолвка, а потом мы поженимся».
Мне было двадцать семь, Сергею — на два года меньше. Если честно, замуж я не рвалась, но использовать это как повод для праздника было вполне приемлемо. Помолвку отметили в «Сайгоне» — главном неформальном кафе того времени. После чего Курехин окончательно перебрался в мой дом.
Сергей считал, что оптимальный вариант для общения — один гость. Обычно это был Болучевский, иногда джазовый музыкант Александр Пумпян. Втроем мы коротали вечера в беседах, часто «за рюмкой чая». Болучевский, вдохновленный книгой Мюрже, мечтал написать про нас «Сцены из жизни богемы». Это ему частично удалось: когда он перешел на детективы, то в повествование вплетал истории из нашей бытности.
Особым ритуалом тогда считался утренний выход к пивному ларьку. Не то чтобы жизненно необходимо было опохмелиться — хотелось увлекательной экспедиции с неожиданностями, достойными начала нового дня. Видеть в обыденности что-то интересное умели. А однажды мне устроили шикарный сюрприз.
Володя Болучевский, Саша Машарский и другие знакомые музыканты подрабатывали тогда в духовом оркестре и ходили на праздники с демонстрацией. И вот Первое мая, слышу — на улице музыка. Выглядываю — оркестр под окном. Играют они «Разлука ты, разлука, чужая сторона...». Прямо с мероприятия пришли, чтоб исполнить эту «серенаду». Потом поднялись ко мне, веселились, в итоге забыли большой барабан и трубу. Инструменты так и остались у меня, за ними никто почему-то не вернулся. На барабане потом лопнула кожа от мороза: однажды я его возила с собой в новогоднюю ночь. А труба в целости и сохранности висит на стене в прихожей.
Курехин любил меня смешить. То канкан в халате станцует, то сядет за пианино и споет манерным голосом: «Вам возвращая ваш портрет...» А мог начать играть «Харе Кришна» и незаметно перевести ее на мотив «Мясоедовской улицы». Думаю, это шла подготовительная работа к «Поп-механике». Однажды, музицируя, вскочил: «А здесь вступает Лондонский филармонический оркестр!» Он уже тогда знал, что станет знаменитым.
Мы дали ему определение «парадоксальный умница» — Сергей умел говорить так, что создавалось впечатление, будто он много знает. На самом деле у Курехина не было фундаментального образования, но он был начитан, доставал редкие книги и умел манипулировать информацией. Мог запутать в определениях и сбить с толку любого собеседника, даже хорошего специалиста по обсуждаемому в компании вопросу.
А Болучевский шутил, что Курехин — «обычная евпаторийская шпана». Он был сыном военного, школьные годы прожил в Крыму. Нравы там излишней интеллигентностью не отличались, Сергей ею тоже не страдал. Как-то на Васильевском острове на компанию, в которой был и Курехин, напали хулиганы — так он без разговоров сразу врезал одному из обидчиков.
Удивительно, как в нем уживались возвышенность, любовь к искусству, уличное хулиганство и совершенно земная хозяйственность. Сергей добровольно убирал мою большую квартиру. Так как жили мы бедно, Курехин часто одевался в «Детском мире»: он был невысоким, а вещи для школьников стоили намного дешевле. Помню, купил себе в подростковом отделе серо-голубой костюм и выглядел элегантно. Летние рубашки строчил сам, а мне однажды сшил сарафан для путешествий.
Поскольку денег у нас не было, часто покупали капусту, стоившую шесть копеек за килограмм. Шинковали ее, тушили или жарили. Ели и угощали многочисленных гостей. Сергей называл это блюдо «пирожки с капустой без теста».
Курехин и его друзья играли джаз, многие — в ансамбле знаменитого Давида Голощекина. Мы постоянно слушали что-то. Я полюбила джазовый авангард. Сергей подарил моему Гамбусино друга — пушистого мамонтенка. И мы назвали его Сан Ра в честь американского джазмена.
У Курехина состоялся первый сольный вечер в Союзе композиторов. Он очень волновался. Сначала играл импровизацию, ошеломляя всех феноменальной мелкой техникой. Потом было обсуждение — особого одобрения у композиторов дебютант не получил, ведь любое свободное творчество со стороны официальных деятелей культуры встречало в лучшем случае непонимание.
Мы несколько раз ходили на спектакль режиссера Николая Беляка «Сцена из «Фауста», который играли в Дубовом зале Дома архитектора. Это было здорово! Все тут же выучили текст наизусть. Иногда в автобусной давке, озадачивая попутчиков, вместо разговора обменивались пушкинскими стихами из той самой постановки.
Но все же мы с Сергеем расстались. Его непростой характер проявился быстро. Нервничая, он мог сорваться, накричать на любого. Однажды влетело и невесте. Курехин взял меня с собой на гастроли в Прибалтику. У него была графическая партитура, но высадившись в Риге, мы забыли ее в вагоне. Сергей бегал и ругался так, что у всех уши вяли. В итоге мы разыскали поезд, который уже уехал в депо, упросили открыть двери вагона, и тубус с партитурой нашелся. Только тогда он немного отошел. И это не единичный случай. Довольно часто приходилось сглаживать «нервную» ситуацию, оставаясь непробиваемо-спокойной. А это непростая задача.
Курехин вообще был несдержан на язык. Мог поехидничать, зло пошутить. Задевал и меня, хотя потом на коленях просил прощения. Мы ссорились. И в итоге — уже не помню, из-за чего именно тогда обиделась, — я ушла, вернее уехала в Москву к Сережиному двоюродному брату Максиму Блоху и его французской жене Жаклин. В столице легко забыть о ком угодно. Целыми днями я читала труднодоступных в то время Набокова, Сашу Соколова, журнал «Аполлон-77». Мы ходили на выставки на Малой Грузинской.
Вернувшись, я уже остыла. Общаться мы с Сергеем не перестали — регулярно встречались на разных мероприятиях. Отношения превратились в постоянный обмен колкостями, что очень веселило окружающих. Это была словесная дуэль, и если удавалось удачно парировать выпад, у меня поднималось настроение. Спустя годы на очередном джазовом концерте я подумала, что раз уж у нас обоих все устроилось, есть дети и семьи, не стоит ли жить более мирно? Когда приглушили свет и началось выступление, подошла к нему и шепнула:
— Может, помиримся?
Курехин ответил в своем духе:
— Нет, так импозантнее.
На концертах «Поп-механики» я обычно находилась за сценой, вместе со всей нашей компанией. И в какой-то момент заметила, что обстановка изменилась. Дошло до того, что Курехин поругался с Болучевским, сделав ему резкий выговор за то, что Вова выпил, — и это после стольких лет совместной жизни и творчества! Выступления потеряли элемент праздничности и уже не представляли собой дружеские карнавалы.
Но вокруг было еще много интересного. Я стала членом Ленинградского рок-клуба, который в восьмидесятые организовал КГБ. Хотя никакой деятельности там не вела, кроме обязательного посещения всех фестивалей и концертов, меня называли «бабушкой русского рока». Музыкантов у меня по-прежнему бывало много: квартира-то в центре, у «Ленфильма». Порой в комнате стояло десять — двенадцать гитар. Ребятам было удобно оставлять здесь инструменты, чтобы не тащить их домой после репетиции. Кто-то занес, кто-то забрал — встретились, поговорили.
Однажды я устроила музыкальный вечер для друзей-американцев. Они научили меня на свой манер сидеть на полу, без стола и стульев: так больше народу помещается и мебель двигать не надо. Гости в большой комнате расположились кругом, слушали Цоя и Майка Науменко. Витя как раз только вышел из дурдома, где косил от армии, и написал «Транквилизатор». Песня всем очень понравилась. Правда про дурдом американцы не поняли.
Часто заходили Костя Кинчев и Слава Задерий — основатель группы «Алиса». Выступал Саша Башлачев, его ко мне привела подруга Женя Каменецкая, на тот момент его официальная жена. Конечно, был и «Аквариум», и Жора Ордановский — лидер популярных тогда «Россиян».
Время мы проводили так: пили и пели. Но вино не было самоцелью, скорее уж средством для поддержания атмосферы раскованности. По очереди гитару брали все гости: Костя Кинчев, БГ, Цой, СашБаш, Юра Шевчук, Жора Ордановский... Иногда гости ссорились. Юра Шевчук задирал Сережу Африку, Слава Бутусов злился на цинично-вызывающее поведение ленинградского философа и художника Владимира Сорокина. Однажды готов был ударить того по лицу. Успокаивал Бутусова Шевчук: «Здесь так принято, это такая манера общения у них». Наверное, это от Сорокина Курехин научился всех поддевать.
Мой тридцать третий день рождения праздновался особенно пышно. С утра появился Сорокин — подарил коллаж, потом заходил художник Олег Котельников — презентовал мой портрет. Этот день совпал с концертом в рок-клубе. Туда почему-то пришли Алла Пугачева и Михаил Боярский. Приняли их, мягко говоря, прохладно: автографа у примадонны никто не просил, пиетета не выказывал. Понятно, что там свои кумиры. Пугачева с недоумением смотрела на огромный букет в моих руках, ей-то цветы не преподнесли.
После концерта все привычно толпились на улице. Подъехала черная машина, вышли охранники певицы. Майк Науменко, проявив галантность, на прощание поцеловал Пугачевой руку. Гости отчалили. А мы всей толпой вместе с Артемием Троицким, человек семьдесят, поехали ко мне. Помню, в тот вечер впервые принимала у себя знаменитого Свинью — Андрея Панова. Он был знаменем движения панков в СССР. И хотя сам говорил, что играет «анархический рок», группу «Автоматические удовлетворители» все сравнивали с Sex Pistols.
— Что у тебя есть спиртосодержащее? — непринужденно начал он светскую беседу.
— Не знаю, посмотри что-нибудь в ванной.
Там на полочке стоял «Кармазин» — лосьон для волос. Андрей изящно взял флакон двумя пальцами за горлышко и выпил. Но лосьона оказалось мало. По-моему, догнался он одеколоном. Однако вел себя культурно, ни с кем не скандалил. У меня вообще все держались прилично, даже когда споры накалялись. Но в тот вечер Саша Аксенов, он же Рикошет, поссорился с Африкой — Сережей Бугаевым. Завязалась драка.
Мой лучший друг художник Сергей Монтелли их отчитал: «У Алины все-таки день рождения. Идите выяснять отношения в другое место». Не моргнув глазом, Рикошет манерно поцеловал мне руку, поклонился и отправился на лестничную площадку. За ним вышел Африка, и они продолжили махать кулаками.
А еще гости неизменно помогали по хозяйству — в одиночку было бы не справиться. Ребята резали салаты, накрывали на стол, мыли посуду. Однажды мы устроили субботник на даче, нужно было расчистить участок. У меня сохранилась фотография, где Шевчук, как Ленин, несет большое бревно.
Порой звездные друзья возмущались, что приходится работать. Помню, Петр Самойлов из «Алисы» резал яблоки для компота. Мы варили его для вечернего поэтического чтения. Петя был недоволен: мол, известным на весь Союз музыкантам приходится готовить для поэтов. Свин не ворчал на эту тему никогда.
Про него рассказывали разные истории. Например, что однажды Панова милиция ловила за то, что он нагадил в биде в номере гостиницы «Россия». Или что после свадьбы помочился на подушку тещи. Но я не видела его разнузданным и агрессивным. На самом деле он был хорошо воспитанным парнем. Стройным, умным, совсем не соответствовавшим прозвищу. Я знаю, что когда Панов начал репетировать с группой у себя дома, то прежде обошел всех соседей и спросил, до которого часа они не спят.
Да, на публике Свин был совсем другим, эпатировал. А ко мне относился нежно, уважительно. И звал иногда Алией, объединяя мое имя с Лией: так звали его маму — балерину Михайловского театра, хореографа и заслуженного тренера по фигурному катанию Лию Панову.
Лия Петровна меня очень полюбила. Позже она удивлялась, что у нас не случилось близких отношений, ведь Свин славился в тусовке своими романами. А мы просто дружили. Более того, когда однажды он пьяный остался у меня ночевать, то смущенно сказал: «Родное сердце, уйди в другую комнату, а то я за себя не ручаюсь».
Как и многие яркие люди, он ушел рано, в тридцать восемь лет. Андрея увезли в больницу с перитонитом, но операция не помогла. Мы до сих пор общаемся с мамой Свина и вместе ездим на кладбище навестить его. Лия Петровна, хотя ей уже за восемьдесят, в прекрасной форме. Вспоминаем трогательные и смешные моменты, связанные с моим другом, которого многие музыканты и меломаны знали только с одной стороны. Недавно я снова заглянула к Свину. На могиле стояли два пива — светлое и темное. Такие у нас панки — чтут память.
К слову, режиссер Валерий Огородников боялся брать Свинью на съемки «Взломщика». Думал, что тот учинит дебош. Пришлось уговаривать: «Под мою ответственность!» Огородников сдался, Андрей вел себя примерно, в итоге остался в фильме и в титрах.
А идею снимать одну из сцен у меня дома подкинул автору Костя Кинчев.
— Где вы чаще всего бываете поблизости от «Ленфильма»? — спросил у него режиссер.
— У Алины, — честно ответил тот.
И Валерий пришел ко мне в гости. Квартира ему понравилась. Но я с опаской отнеслась к предложению киношников. «Здесь всегда натерт паркет, — объясняю. — Вы хорошо за собой уберете?!»
Для меня было важно состояние паркета: он должен быть таким, чтобы мебель отражалась. В бытность бабушки и дедушки к нам регулярно приходил полотер. Потом я занималась этим сама. И многочисленные гости — независимо от известности и статуса — убирали квартиру после каждого музыкального вечера.
Огородников мне клятвенно обещал, что паркет не пострадает. Приехала съемочная группа, работали они у меня почти неделю. Закрыли черной бумагой все окна, отчего мы оказались будто в безвременье. Не понимали, что сейчас — день или вечер. На улице сияло солнце, но в квартиру оно не проникало. Мы жили в своем, нереальном мире. А так как несколько музыкантов оставались еще и ночевать, то казалось, что вся неделя — одна бесконечная ночь.
В какой-то момент загримировали и меня, красиво накрасили, припудрили, завили волосы. Правда, в кадр попала лишь мельком. Помню, сидим за столом, говорим, все это снимает камера. А на столе-то совсем пусто — есть в доме нечего. Я смогла лишь нарезать батон, чтобы как-то улучшить ситуацию. Так и осталась в этой сцене голая скатерть и тарелка с батоном посередине.
Главного панка играл не Свин, а актер Петя Семак. И Андрей не понимал, зачем тот после съемок смывает «боевой раскрас» и переодевается. Ведь это же круто — выйти в таком виде на улицу. Костя Кинчев во время работы был не в своей тарелке. В одной из сцен он как раз стоит в пресловутом дверном проеме из ванной, это ему понравилось, а половина сценария — нет, и после премьеры «Взломщика» он заявил, что не будет больше сниматься в кино.
Жил у меня однажды и Юра Шевчук. Сначала снимал квартиру — я уехала с сыном на дачу. Именно в тот год у него начались первые концерты в СКК. И вот мне с младенцем домой возвращаться надо, а он переехать не может — выступления в разгаре. Так что какое-то время мы делили кров с Юрой и его красивой и обаятельной женой Элей. И Фания Акрамовна, мама Шевчука, приезжала, готовила потрясающие котлеты. Очень хвалила меня за хозяйственность, когда увидела, как деловито я строчу наперники для подушек.
Юра никогда не был говоруном и еще реже рассказывал о себе. Но в какой-то вечер его «прорвало» — часа три он вспоминал о своем детстве в Уфе, про реальности этого далекого от меня мира, драки район на район, шпану с кастетами, правила дворового общения...
После отъезда Юры я получила бонус. Убирая квартиру, обнаружила, что осталась куча пустых бутылок. Я повезла их в детской коляске в пункт приема стеклотары. Пришлось сделать две ходки, сразу все не поместилось. На вырученные деньги купила набор нержавеющих кастрюлек. Но если серьезно, Юра всегда был щедрым человеком. К примеру, когда у меня испортился проигрыватель, он подарил новую импортную «вертушку».
Впрочем, большинство музыкантов не страдали скупостью и рационализмом. Помню, приезжает с гастролей Боря Гребенщиков и спрашивает:
— У тебя есть друзья в Саратове?
Я прикинула, кто бы это мог быть из наших хиппи. Вычислила: наверное Коля Таллинский, которого я лет десять уже не видела.
— Есть, — говорю, — а что?
— Да вот один прорвался за сцену, сослался на тебя, попросил денег в долг. Я дал.
Мне стало неловко.
— Хочешь, отдам за него?
Боря махнул рукой:
— Не надо. Он тебе привет передавал. Вот передаю, поэтому и вспомнил...
Со многими из моих гостей я дружу до сих пор. Например с Севой Гаккелем из «Аквариума». Он стал крестным отцом моего сына Сергия, много раз бывал у нас на даче со своей маленькой дочкой Катей. Отношения до сих пор по-настоящему родственные. А кого-то уже нет в живых. Из «Аквариума» — Дюши и Фана — Андрея Романова и Миши Файнштейна. Я уже рассказала о смерти Свина, но ведь и Александр Башлачев ушел практически на моих глазах.
Саша был бесконечно талантлив и скромен. С солнечной улыбкой и лучистыми синими глазами. Мой муж Владимир Шинкарев сказал, что наше поколение не может считаться потерянным уже потому, что в нем был Башлачев. Я с ним согласна. Саша — явление в русской поэзии. Правда, тогда об этом не задумывалась. Мы просто общались. Поначалу меня удивлял его золотой зуб. Казалось, как-то не по-рокерски. Но быстро перестала замечать эту мелочь. Когда он пел, то невероятный поток образов и смыслов захватывал полностью.
Я слышала разные версии о гибели Саши и его депрессивных периодах, но сама таким не видела. Он всегда был в хорошем настроении. Помню, оставила в двери записку «Я гуляю» и отправилась к друзьям. Возвращаюсь, а на обратной стороне Сашка ответил «Я тоже» и нарисовал смешную рожицу. Значит, заходил.
Если оставался ночевать, спал на диване в большой комнате. Когда я вставала, обнаруживала аккуратно сложенное белье и захлопнутую дверь. Он старался тихо исчезать, чтобы не беспокоить. Когда у меня родился ребенок, все друзья по очереди вечером его купали. И Башлачев пришел вместе со своей новой девушкой Настей, шоколадку принес.
Последний раз я видела Сашу второпях, встретила на улице. Вот тогда он показался мне немного растерянным, но не более. Чтобы СашБаш не хотел жить — не могла и предположить. А через несколько дней до меня дошла страшная весть: он выпал из окна.
Накануне похорон у меня ночевали его невеста Настя и бывшая жена Женя Каменецкая. Было не заснуть, мы разговаривали. Женя рассказывала, как утром милиционер обходил квартиры и спрашивал у всех: «Это не из вашего окна выпал мальчик?» И почему-то вместо того чтобы плакать, мы все время смеялись. Это была истерика. Наутро подруги поехали в морг, а я осталась дома со своим температурившим Сергием.
История появления сына на свет заслуживает отдельного рассказа. Ведь это по большому счету самый счастливый поворот моей жизни. После тридцати трех поняла, что хочу стать мамой. К замужеству по-прежнему относилась скептически и решила, что если кто потом полюбит, то и с ребенком возьмет. Пошла к своему гинекологу, проконсультировалась, та поддержала меня. Положилась на судьбу, и она оказалась ко мне благосклонной...
Перед новым, 1987 годом у Казанского собора построили ледяную крепость. Ночью ее облепила толпа, и я растеряла всех, с кем пришла погулять с Петроградской стороны. В довершение получила удар ледышкой по голове. В метро врач сделал перевязку, после чего пришлось пойти в гости к жившему поблизости Гребенщикову. Только утром меня отвезли домой.
Первого января, забинтованная, лежала на диване под елкой. Так было интереснее принимать гостей. В тот год к моему обычному кругу добавились режиссер Борис Юхананов и актеры его первой в СССР независимой театральной группы «Театр-Театр».
Борису у меня понравилось, и они решили всем коллективом съехать от актера Никиты Михайловского, где хоть и хорошо, но все-таки есть маленький ребенок — Соне, дочке Никиты и его первой жены Насти, было тогда полгода. Юхананов поселился у меня до февраля и привел с собой Михайловского.
В первый вечер тот всех удивил, начав бегать по квартире с криком «Где балкон? Почему его нет?!». Оказалось, Никита про Алину Алонсо много слышал, давно хотел познакомиться и даже написал о ней небольшую повесть, так привлекло его необычное имя. И все в моей квартире было так, как он представил себе, за исключением балкона. С тех пор Никита стал заходить в гости, его дом оказался совсем рядом.
У меня бурлила новая творческая жизнь. На обеденном столе писали пьесы и выпускали журнал. Стол пришлось раздвинуть до максимума — горы текстов не умещались. Все было диковинно: собравшись сварить яйцо, Юхананов с Михайловским устраивали на кухне игру в ХО — ход, сентенция, крестик и нолик на скорлупе.
Я узнала, что Никита очень известен — он уже сыграл Ромку в фильме «Вам и не снилось...». Картину тогда не видела. Говорили, что этот парень — большой талант. Но понравился он совсем по другой причине. Наши судьбы похожи. Так же, как и я, Михайловский рано остался один в большой квартире, где постоянно толпились друзья. Наверное поэтому мы и сблизились. Никита попросил помочь, под диктовку я печатала его воспоминания о маме...
Та зима была на редкость холодной. Юхананов ходил по квартире в бабушкиной шубе. Мы пытались заклеить окна, но пальцы в клейстере примерзали к шпингалетам. А с Никитой было всегда тепло. Однажды, когда гости разошлись и квартира опустела, он остался. Мы сидели рядом и долго разговаривали, вспоминая ушедших близких. В комнате уютно мигала огоньками елка, и мне вдруг стало хорошо и легко, как в детстве.
Мы не могли наговориться, уснула я лишь в девять утра. Проснувшись, обнаружила, что у меня сломался телефон. Никита его починил, а потом сварил кашу и удалился. На следующий день он опять зашел, принес геркулес и побежал в магазин за молоком и яблоками. Вечером сидел в кресле и что-то читал. Так продолжалось все праздники.
В канун Рождества мы с друзьями пошли в храм на службу, а Никита домой. Он обещал скоро быть. Когда вернулись из церкви, я увидела у подъезда незнакомую машину. С Михайловским столкнулась у своих дверей, он убегал, поцеловал в щеку и шепнул: «Я уезжаю». Стало быть, машина ждала его. Юхананов объяснил, что Никита с женой отправились на несколько дней в Таллин.
Мы с друзьями отметили Рождество, все разошлись, я отправилась спать и нашла на подушке записку: «Алонсо. Я здесь. Михайловский». Это оказалось концом нашего короткого романа. Но, видимо, так было суждено: через девять месяцев родился мой сын Сергий.
Никита вернулся в Петербург и продолжал заходить по-дружески, в толпе остальных гостей. Что у него будет ребенок, Михайловский и не подозревал. Мы всей компанией отправлялись на концерты и спектакли. По вечерам сидели у меня. Особенно хорошо запомнилось театральное действо, в котором Никита принял участие. Та постановка Юхананова проходила в заброшенном особняке на Песочной набережной. Зрители двигались вслед за актерами, вместо смены декораций — переход в другое помещение.
Мы жались друг к другу между разрушенными душевыми кабинками, потом поднялись по старой лестнице. И вдруг в окно на фоне неба увидели стоящего на крыше Никиту, который декламировал Бродского. На словах «Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево...» он начал размахивать веткой огромного дерева, растущего у дома. Казалось, что он сейчас улетит вместе с ней. Сердце у меня кольнуло от нехорошего предчувствия...
Ожидая появления ребенка, я покрестилась в храме на Серафимовском кладбище. Там похоронены все мои родные, регулярно их навещаю. Удивительное совпадение — крестил меня отец Николай. А ведь Николаями были мой папа и дед.
Снова начался постоянный поток гостей. Всем было интересно посмотреть на младенца. Но имя его отца я хранила в тайне. Нравилось, что сын принадлежит только мне, что ни с кем не должна его делить и согласовывать воспитание.
Я стала звать сына Сергием, хотя по паспорту он Сергей. Среди моих лучших друзей трое носили это имя и вдобавок Сережей был мой любимый троюродный брат. Удивительно, но появление малыша не усложнило мою жизнь. Он был спокойным, засыпал рано, и весь вечер я по-прежнему проводила с гостями.
Сергию было три года, когда Никита заболел лейкемией. Я узнала об этом из газет. Последний раз он появился у меня вместе с приятельницей Машей Авербах. Рассказывал, как мало у него сил, как он быстро устает и что я не представляю, какой стала его жизнь теперь. Почаевничав, мы вышли из парадной.
Маша завернула в соседний книжный магазин. Я замешкалась и увидев, что Никита с Сергием ушли далеко вперед, стала догонять их. Они шагали по Большой Монетной улице вдвоем — Михайловский в длинном широком пальто за руку с мальчиком, который был чуть выше его колена. На углу Кировского проспекта мы расстались. Вскоре Никиты не стало. Он так и не узнал, что у него есть сын.
Сергий рос лучезарным — с ним было легко путешествовать. Когда уже в перестройку я читала лекции в датских школах и колледжах, проблем с кем оставить сына не возникало. Не зная языка, он ухитрялся общаться с людьми, спокойно играя с кем-нибудь в учительской. А однажды, пока я давала интервью на Би-би-си у Севы Новгородцева, перезнакомился с командой русской службы канала и получил в подарок игрушечную машинку.
Пятилетие сына мы праздновали в Копенгагене, в Христиании. Наконец-то я добралась до «своих» — это же страна хиппи! В маленьком домике пила чай у юноши с длинными волнистыми волосами. На столе лежали русские конфеты, ведь раньше у него была жена из Москвы. Ребенок гулял неизвестно где, но я не волновалась: в этом городе нет машин и все люди добрые. Понимаю, что в реальности с Христианией все не так просто, но очень хотелось верить в сказку.
Мы часто бывали в Дании — на родине знаменитого «Лего». Ездили в Леголенд — город, где из этого конструктора сделаны даже памятники архитектуры. Возможно, путешествие сыграло роль в выборе профессии — Сергий стал архитектором. Так что Академия художеств — альма-матер для нас обоих.
В детстве сын иногда спрашивал, кто его папа. Я отмалчивалась, а когда в шестнадцать лет сказала правду, ему это было уже неинтересно. «Мам, я Туляков», — ответил Сергий на мою историю. Но я позвонила в Москву отцу Никиты Михайловского и сказала, что у него есть внук. Александр Николаевич приехал к нам вместе с внучкой Соней. Увидев моего сына, ошеломленно сказал: «Ну ты даешь...» — настолько он был похож на Никиту. Сергий быстро подружился со своими дедом и сестрой.
А я со временем все-таки нашла свое женское счастье. Больше двадцати лет живу с Владимиром Шинкаревым, художником и писателем, знаменитым «митьком». В момент нашего знакомства «Митьки» не были моими кумирами, я больше дружила с «Новыми художниками». А в 1986 году мы с Олегом Котельниковым забрели на митьковскую квартирную выставку. Олег представил меня так: «Алина — видный искусствовед. Быстро дарите ей картины, она про вас статью напишет». Ребята картин не пожалели, Володя Шинкарев вручил мрачный пейзаж.
Ничего писать на самом деле я не собиралась, а наивный Шинкарев звонил и осведомлялся, как продвигается статья. Потом рассказал, что сразу ему понравилась, процитировал фразу Довлатова: «Я таких, признаться, даже в метро не встречал». Но до 1991 года он был женат, а я ездила с ребенком по заграницам. Так что виделись мы редко.
Продолжала работать внештатным корреспондентом, вела художественную хронику в газете «Смена». В конце 1993 года мне поручили сделать материал про выставку к десятилетию «Митьков» в Русском музее. Вернее, отмечали годовщину появления на свет книги, в которой Шинкарев придумал движение под этим названием. Решив на сей раз подойти к делу серьезно, советовалась с Шинкаревым, как лучше написать статью. Он пригласил меня в мастерскую, очень понравилась царящая там чистота. Художники разные бывают, а Владимир оказался аккуратным эстетом-интеллектуалом. В общем, почти идеалом. Вскоре мы начали встречаться.
Нашим первым «официальным» выходом в свет была новогодняя ночь 1994 года, когда Курехин устраивал праздник в Манеже. В огромном выставочном зале собралось множество людей. Действо было сумбурным. На сцене выступали, гремела музыка, потом начались танцы. На праздник как-то проникли посторонние, которые стали грубо приставать к утонченным художественным барышням. Увы, альянса богемы с новыми русскими не получилось...
Поначалу в нашей совместной жизни были сложности. Привыкнув «припахивать» по хозяйству всех окружающих, я хотела распоряжаться временем и силами Владимира. Это вроде бы удалось: мы с воодушевлением поклеили обои на Большой Монетной. На этом дело застопорилось. Несколько дней вдали от мастерской делали Володю раздражительным и тревожным. Так что предложение заняться домашними делами нередко пресекалось ответом: «Гвозди микроскопом не забивают». Со временем мы нашли консенсус.
Но на самом деле Шинкарев может все: ведь художники умеют натянуть холст, сделать рамку, развесить работы. Так что когда он создает что-нибудь вроде полочки или теннисного стола, то в итоге принимает поздравления и скромно говорит: «Вы имеете дело с Владимиром Шинкаревым!»
Он по второму образованию геолог, много лет провел в экспедициях, копал шурфы. Следовательно, перелопатить мой огородик на даче для него не составляет труда. Но в целом вести дом продолжаю я, как и делала это всю жизнь.
Первые годы мы жили бедно — Владимир оставил квартиру бывшей жене с дочкой и одалживал деньги, чтобы купить себе хоть какое-то жилье. Потом материальное положение выправилось, стало легче. Сергий учился в школе, Шинкарев все дни проводил в мастерской. Пересекаясь на короткое время вечером, они вдвоем любили порассуждать. Сын рос умным, но своенравным и самостоятельным.
Когда Сергий стал старшеклассником, я почувствовала, что период «счастливого материнства» закончился. Появилось свободное время. Чем его заполнить, долго не думала. Наступил момент воплощения мечты детства — я начала заниматься фехтованием. Еще в пятом классе, прочтя «Три мушкетера», захотела взять шпагу в руки. Поэтому и сына когда-то водила в фехтовальную секцию при Дворце пионеров. Но занятия он разлюбил.
На самом деле спорт имеет мало общего с настоящим фехтованием — это электрифицированная игра на счет. А мне хотелось, как в прошлые века, внимательно изучать приемы для настоящей дуэльной шпаги, уметь держать в руках рапиру. И тогда родилась идея Санкт-Петербургского фехтовального клуба, объединяющего всех близких по духу людей.
В игру включились многие старые друзья, появились новые. Мы организовали уникальный праздник — День фехтовальщика. Уже четырнадцать лет в центре Петербурга, в парке, собираются все, кто любит холодное оружие и умеет или хочет научиться им владеть. Музыканты времен рок-клуба помогают со звуковой аппаратурой для действа. На сцене идет спектакль — показательные выступления фехтовальных студий и клубов старинных танцев. Это удивительное зрелище, от него трудно оторвать взгляд. И сверкают на солнце шпаги, как в старые добрые времена.
В новом увлечении я на полную мощь использовала творческий потенциал семьи. Шинкарев начал писать картины на эту тему, чтобы поддержать мою художественную выставку «Фехтование в искусстве». В каждом произведении на вернисаже должно быть холодное оружие. С 2009 года провожу такие биеннале, и все друзья-художники с радостью в них участвуют.
Сергий, знаток компьютера, делает дизайн для клуба и всех наших мероприятий, иногда работает вместе с Владимиром. Еще сын познакомил меня с Валерией Мироновой, которая стала нашим модельером и художником по костюмам. На каждый праздник она шьет мне новое красивое платье. (Те, кто помнит скудость советских времен, оценят это женское счастье.)
Я придумала еще одно летнее мероприятие «Фехтование на пленэре». Приглашаем за город человек двадцать друзей. Сначала опытный инструктор дает урок. Затем проходят вольные поединки. Незабываемо выглядел Шинкарев не с мольбертом, а со шпагой. Он проявил такой азарт и темперамент, что опытная соперница от удивления проиграла.
Мы с мужем любим путешествовать вместе. Когда Владимира наградили премией Бродского, он три месяца провел в Риме, в Американской академии у него была своя мастерская. Я тоже прилетала, но только на месяц — общественная работа надолго не отпускает. Правда, порой мои фехтовальные дела счастливо совпадают с его художественными планами.
Например в позапрошлом году бывшие «Митьки» делали выставку в Берлине. А мне через некоторое время надо было присутствовать в Гамбурге на Генеральной ассамблее Международной федерации исторических европейских боевых искусств — IFHEMA, так что мы отправились в Европу вместе.
У меня, как всегда, мало свободного времени. Недавно появилась еще и школа «Плащ и шпага», в которой ребят обучают тому же, чему много лет назад преподаватели фехтования учили в пушкинском лицее. Шинкарев по-прежнему много работает. Как говорится, ни дня вдали от холста. Сергий находится в недоступных моему пониманию дебрях компьютерного проектирования.
Иногда меня спрашивают, скучаю ли я по временам своей бурной рок-молодости. Да, для меня они были счастливыми. Но не скучаю по ним — и сейчас жизнь тоже яркая и насыщенная. У меня есть новый крепкий якорь: шпага XVII века, которую подарил любимый муж. А воспоминания о прошлом и друзьях все равно никуда не денутся.
Сергей ТуляковОтблеск Никиты
В шестнадцать лет мама сделала мне на день рождения подарок. Подошла перед сном и сообщила: «Твой отец — Никита Михайловский». Новость я воспринял на удивление спокойно. Хотя если честно, такого поворота не ожидал. Но уснул крепко, меня не мучили грустные мысли и переживания.
До этого момента я же обходился без отца. На вопрос, кто он, мама обычно отвечала: «Он далеко, а больше тебе не нужно ничего знать». В один прекрасный день вопросы на эту тему закончились. Наверное, это уже было не так важно — я вырос. По паспорту мое отчество Германович, а не Никитович. Герман — один из маминых друзей, ей все тогда помогали, и он в том числе.
Узнав про Михайловского, невольно стал смотреть на себя в зеркало. И видеть отблеск Никиты, того мальчика из фильма «Вам и не снилось...». Наверное, поначалу была какая-то обида. Не на отца. На жизнь. Ведь пообщаться с ним так и не довелось. Но сейчас этой обиды нет. Получается, я теперь на несколько лет старше Никиты. Он слишком рано ушел, мне его жаль.
Я только один-единственный раз гулял с отцом по Петроградке. Но совсем не помню этого. А мама помнит, она описала сцену нашей встречи в деталях. Как мы вдвоем шли по улице, как трогательно я держал его за руку. Представляю ее эмоции в тот момент!
Поразмышляв о том, что узнал, я вскоре решил, что все равно остаюсь Туляковым — это фамилия моего деда по маминой линии. Михайловским сразу я себя не ощутил. Но со своими новыми родственниками познакомился с радостью: мама вскоре пригласила их в гости.
Помню, как отец Никиты, мой дед Александр Николаевич, и сестра Соня приехали к нам на Большую Монетную. От волнения Соня забыла в прихожей купленный торт. Лишь взглянув на меня, она заплакала. Дед был более сдержан. Но он расширил глаза от удивления — так я походил на своего отца. Мы пили чай, разговаривали, меня пригласили в Москву.
Соня мне понравилась сразу — открытая, эмоциональная, добрая. Мы быстро подружились. С дедом тоже все сложилось хорошо. Он принял меня. Приезжая в столицу, я подолгу жил у него. Первым нашим совместным предприятием стал ремонт квартиры, в которую Александр Николаевич переехал из съемной. Это небольшая «однушка», но мне хотелось сделать из нее дворец.
Мы ездили по магазинам, вместе выбирали стройматериалы, сантехнику. Я настаивал, чтобы дед приобрел себе лучшее. Он смеялся: «У тебя чутье на самые дорогие обои и плитку». В итоге обои все же были куплены, как и модная квадратная ванна с раковиной. Помню, как мы весь день ехали за ней в Люберцы и часами стояли в пробках.
Летом я отдыхал у деда на реке Клязьме, жили мы в деревне под Владимиром. Это было абсолютно счастливое время! Мы много путешествовали на лодке, жарили на берегу шашлыки и разговаривали, разговаривали, разговаривали...
Дед старался объяснить, как стать настоящим мужчиной. Найти свое дело, встать на ноги, жениться. В то время я был еще вспыльчивее и своенравнее, чем сейчас. И он учил: проблемы нужно решать по мере их поступления, не обращать внимания на слова всех окружающих, не обижаться по пустякам.
Он оплатил мне компьютерные курсы, помог поступить в Академию художеств и пытался устроить в Москве на работу. Но у него тогда не очень получилось — в двадцать лет я все-таки еще не был готов делать проект большого деревянного дома. Опыта не хватало.
Для большинства окружающих дед был упрямым и закрытым человеком. Он берег свое личное пространство. Это тоже меня восхищало. Для Александра Николаевича смерть сына была большой трагедией, но он никогда не общался на эту тему с прессой. Да и близким редко рассказывал о своих переживаниях. Мы поддерживали отношения до самого его ухода в 2014 году. Деда похоронили рядом с Никитой — на Комаровском кладбище под Петербургом.
А Соня много рассказывала об отце. Она хорошо его помнит, хотя потеряла в пять лет. Показала рисунки, стихи Никиты, его сценарии. Я впечатлился: человеком мой отец был неординарным и талантливым. Думаю, кое-какие способности унаследовал и я. Всегда любил рисовать. Но наша дружба с сестрой основана не только на этих воспоминаниях. Соня меня понимает, ей я могу рассказать все что угодно. Мы похожи по характеру. Оба порывистые, упертые перфекционисты и максималисты. Оба стоим на своем, даже если «весь мир против».
Мы вместе путешествовали, объездили весь Крым, летали во Вьетнам. И никакого дискомфорта в общении не испытывали. Хотя ругались, конечно. Почему-то ярко запомнилось, как в Крыму Соня потянулась за яблоком, висящим на дереве у забора. В итоге распорола руки о битое стекло, которым «заботливые» хозяева осыпали сверху забор. Всей компанией мы повели сестру в медпункт зашивать раны. Вот я вопил на нее! Ребята Соне говорили не лезть туда, а она уперлась и все равно сделала по-своему. В результате все наши планы полетели в тартарары, сестре было невесело проводить время с забинтованными руками. И купаться она могла, только подняв их над водой.
Я говорю «не испытывали» в прошедшем времени, потому что Соня сейчас живет в Австралии. Мы видимся только по скайпу. Она уехала туда к своему парню, с которым познакомилась во время учебы в Англии. Надеюсь, разлука скоро закончится. Сестра собирается вернуться в Россию вместе с любимым. Конечно, по сестре скучаю. Хотя есть еще один человек, с которым я могу откровенно поговорить. Это Владимир Шинкарев, мой отчим.
Володя очень мудрый и терпеливый. В детстве отвечал на мои «почемучки» и объяснял, как устроен мир вокруг. Это сейчас я знаю, что он известная персона, основатель и идеолог группы «Митьки». А когда мне было семь лет, просто понял, что мама вышла замуж за какого-то художника. Особой церемонии знакомства с ним не было. Мама сказала: «Это Володя, он будет с нами жить». С одной стороны, обрадовался — все-таки мужчина в доме. С другой, немного разволновался: вдруг начнет воспитывать? Но переживал зря. Он оказался добрым и мягким человеком.
А «купил» меня отчим тем, что в своей мастерской показал фильм «Терминатор». Мама противилась: мол, там много насилия и пальбы. Но я от Арнольда Шварценеггера был в восторге. А главное — Володя рассказал все про спецэффекты, как их делают на компьютере. После чего я понял: это свой, с ним можно иметь дело. Еще помню, в мастерской была огромная банка меда, который я ел ложками. Неплохое дополнение к фильму!
Кстати, первая фраза, которую я выучил на английском, была I want orange juice, то есть «Я хочу апельсинового сока». Я его обожал и получая стакан, был невероятно рад.
Тогда мы с мамой проводили много времени в Европе. Сначала путешествовали по Дании. Обрывками помню свой пятый день рождения в Христиании — стране хиппи. Это место очень похоже на нашу Деревню художников в Озерках. Потом жили в Англии и Шотландии. Мама обожает архитектуру, дизайн. Ее любимец — шотландец Макинтош. Он жил в XIX веке, занимался проектированием домов и улиц, дизайном мебели, писал картины.
Как уже говорил, рисовать тоже люблю. Сказались папины гены. В детстве мог заниматься этим часами. Мамины друзья-художники даже использовали фрагменты моих «шедевров» в своих работах. Думаю, на архитектурный факультет нашей Академии художеств поступил еще и потому, что мама много мне рассказывала о старых и современных зданиях.
Был еще один человек, повлиявший на мой вкус. Это знаменитый Георгий Пионтек, разработавший проект парка-музея «Человек и среда», он же автор послевоенного проекта восстановления Нижнего парка в Петергофе. Мама дружила с его дочкой, мы часто у них бывали, на какое-то время Георгий Владимирович заменил мне дедушку, которого тогда не было.
Часто говорят, что у меня было необычное детство. А по-моему, обычное и радостное. Тусовки в нашей квартире тогда уже закончились, но друзья мамы по-прежнему заходили. Самое большое впечатление произвел Свин — Андрей Панов. Его длинное пальто, разговоры об искусстве, громкий смех... После знакомства с Андреем я решил стать панком. Мамин друг Сергей Фирсов записывал мне кассеты с Sex Pistols и другими панк-группами. Правда, ирокез я себе не выбрил и кожаную косуху не надел. Но слушал панковскую музыку целыми днями. Запоем.
Помню, как у нас жили кришнаиты, нравилось заходить на кухню, говорить «Харе Кришна». Кто-то из маминых друзей рассказал про издержки богемной жизни. Однажды меня забыли снять с пианино, и я на нем уснул. Но все эти мелочи никак не влияли на радостное восприятие мира. Лето мы проводили на даче. Лес, озеро, наш маленький уютный дом. Рядом жила мамина подруга, и я играл с ее дочкой. Катались на великах, купались. До сих пор помню, как мы с мамой мыли в озере посуду травой с песочком. «Цивилизация» в то время до дачи еще не добралась, не было водопровода и отопления. Но я все равно был безумно счастлив.
В детстве постоянно что-то читал. Прочел все книги из маминой библиотеки. Потом переключился на фантастику. С учебой же было не так гладко. В начальной школе получал сплошные пятерки, а потом многие предметы стали неинтересны. В приоритете остались география, английский язык и черчение. Но мама особенно не расстраивалась, пока не начался мой переходный возраст.
Вот тут-то я оторвался! Бедная мама по ночам плакала, глядя на мои выкрутасы. Я и раньше-то не был спокойным ребенком. Постоянно спорил и закатывал истерики, чтобы добиться своего. Хотел смотреть мультики и играть в конструктор лего, с неохотой делал уроки. Это теперь я понимаю, что рос избалованным эгоистом. А тогда... Я взрослел, мама пыталась ограничить мою свободу, отвечал тем, что делал все назло.
Если составить список главных подростковых прегрешений, почти напротив каждого пункта поставлю себе галочку. Я грубил, не приходил домой ночевать, неделями не вылезал из известного своими нравами клуба Tunnel, пил, курил. Но все-таки смог остановиться и не вляпаться по уши. Многие тогдашние приятели плохо кончили. А мне, думаю, помогли материнские молитвы. Я был крещен в четыре месяца, все детство ходил в храм и отношусь к вере с почтением.
Не стал актером, хотя сниматься нравилось. Мама в этом начинании поддерживала. Но однажды пройдя пробы в детский фильм, продолжать не захотел. Не воспринимал тогда кино всерьез. Моя актерская карьера закончилась словами: «Да фиг с ними, с этими съемками, поехали в Туапсе!»
Я мечтал заниматься карате и боксом. Мама отвела на карате один раз и тут же решила, что это ужасный вид спорта. Она-то хотела, чтобы сын занимался благородным фехтованием, отвела меня в секцию в Дом пионеров. От фехтования в восторге я не был. Таскать на занятия огромную сумку с костюмом, маской, обувью и рапирой было тяжело. Тогда мы с мамой заключили сделку: занимаюсь фехтованием один сезон, а она потом подхватывает эстафету. В итоге получил корочки об окончании курса и благополучно забыл о рапирах и шпагах. А мама так и осталась верна этому виду спорта, создала собственный клуб.
Мама считает, что я упрямый. Это действительно так. Первый раз фильм «Вам и не снилось...» с отцом в главной роли я посмотрел лишь по ее просьбе. И дело не в Никите — я не любил советский кинематограф, его штампы, кустарную душевность. Но потом вернулся к истории любви Ромы и Кати и оценил ее. С подачи Сони посмотрел другие папины фильмы — «Зонтик для новобрачных», «Акселератка», «Ради нескольких строчек».
После появления в жизни Никиты моя семья здорово расширилась. У меня прекрасные отношения с красавицей Настей, мамой Сони, с бабушкой Сони — Татьяной. Я всех их люблю и в любой момент могу к ним поехать, чувства у нас взаимные. А еще я познакомился с отчимом Никиты — режиссером Виктором Анатольевичем Сергеевым, был у него в гостях в Лисьем Носу. Увы, хорошо узнать Виктора Анатольевича не успел, сейчас его уже нет с нами.
На сорокалетие Никиты мы поехали на кладбище всей родней: мама, я, папа Никиты Александр Николаевич, первая жена Никиты Настя, ее мама Татьяна, сестра Соня. С нами были и вторая жена отца Катя с двумя детьми, а также отчим Никиты Виктор Анатольевич.
Все вместе на нескольких машинах мы прибыли в Комарово. Был ясный апрельский день, светило солнце. И эмоции, долгое время замороженные у меня внутри, вдруг вырвались на свободу. Наверное, в тот момент я и почувствовал себя частью Михайловских. Сейчас даже думаю сменить фамилию. Но Германовичем все-таки останусь. Так будет правильнее.
Статьи по теме:
Свежие комментарии