Я получил главную в жизни роль в очереди за колбасой. Приезжаю однажды из Рязани в Москву. Как всегда, бегом в гастроном. И вдруг чувствую на себе пристальный взгляд. Подходит женщина: «Хотите сниматься в кино? На Киностудии Горького начинается работа над сказкой «Финист — Ясный Сокол». Вы нам подходите». Я опешил и ущипнул себя за руку: неужели не сон?
Я родился в Сибири, в городе Тюмени, в совершенно нетворческой семье. Моя мама Елизавета Игнатьевна большую часть жизни проработала агрономом, занималась озеленением. Папа Константин Александрович был стражем порядка. Окончил Омскую школу милиции после войны. Но я появился на свет до его выпускного, ведь он изредка все же вырывался домой с учебы.
Вскоре после моего рождения отца отпустили в увольнение — повидаться с семьей. Примчался в Тюмень, схватил конверт со мной и на радостях откинул закрывавшее лицо одеяльце. Хотел посмотреть, на кого сын похож. На дворе стояла глубокая осень, подул ветер, я глотнул холодного воздуха и тут же схватил воспаление легких. До пяти лет болел им шесть или семь раз.
Детей в семье было четверо, и все — мальчишки. Владимир, Юрий, Игорь и я — старший. В школу пошел в шесть лет, учился неплохо. Как все дети, иногда хулиганил и дрался. Уже тогда впервые проявились мои актерские способности: я очень любил петь частушки. Когда по праздникам собиралась наша многочисленная родня, меня всегда ставили на табуретку и просили: «Славик, дай жару!» И я давал. Сначала частушки были безобидными, но я быстро освоил куплеты «с перчиком». Слушая мой детский голосок, выводящий нецензурщину, взрослые одновременно хохотали и краснели.
Тюменский драматический театр находился рядом с нашим домом. Папина мама, бабушка Нина, решила культурно воспитывать внука и отвела меня на спектакль в Театр кукол, который находился в том же здании. Сейчас уже не вспомню название первого спектакля, который посмотрел. Но навсегда сохранил чудесное ощущение, возникшее в душе. Сначала бегал в театр по выходным, потом чуть ли не каждый день. Весь детский и взрослый репертуар знал наизусть. Поняв мою страсть, отец стал использовать ее в воспитательных целях. Самым строгим наказанием было: «В театр не пойдешь!» Так что учиться я продолжал без двоек и троек.
Отсвечивал в театре постоянно и вскоре стал своим. И вот в 1957 году получил первую роль в спектакле по знаменитой тогда пьесе «Кремлевские куранты» — лежал на печи с другими ребятами в сцене, где Ленин заходит в крестьянскую избу. Дверь отворяется, я смотрю на Владимира Ильича и спрашиваю:
— Кто это?
— Молчи, дурак, это ж Ленин! — в ответ охали взрослые.
Так что начинал я не с массовки, а сразу получил роль со словами.
Сказать, что играть было счастьем, как-то неправильно. «Счастье» — слишком короткое и необъемное слово. Это было Нечто. Практически все школьные годы я провел за кулисами и на сцене и даже не сомневался, что стану актером. Раз уж прижился здесь, значит, так тому и быть. И вот — поступил в студию при театре. Городу я уже был известен, как говорится, в лицо. Подростком начал трудиться и на местном телевидении. Играл там в телеспектаклях, участвовал в КВН и вел детские дневные передачи. Вернее, с серьезным видом говорил в микрофон: «Здравствуйте, ребята» и «Дорогие друзья! На этом передача закончена». Больше от меня как от ведущего ничего не требовалось. А еще играл главные роли в народном театре при Дворце культуры «Железнодорожник». Так что среди двадцати абитуриентов уже тогда выделялся, экзамены сдал легко.
Учились мы четыре года. Большую роль в моем творческом взрослении сыграл мастер Юрий Николаевский. Его уже нет в живых, я и сам давно разменял седьмой десяток... На первом курсе дали главную роль в детском спектакле. А после выпускного всех шестнадцать студентов забрал к себе интересный молодой режиссер Эдуард Симонян. Мы поступили в областной челябинский Театр имени X-летия Октября.
Там у меня вскоре возник роман с актрисой Людмилой Денисенковой. Люся была замужем, но отношения в семье разладились, брак их давно уже стал абсолютной формальностью. Она ушла ко мне, в 1970 году у нас родилась Юля. Наш союз был настоящим и крепким, я стараюсь помнить только хорошее. Тем более что Люси уже нет в живых. А с Юлькой мы очень близки и часто общаемся. Она живет в Екатеринбурге, замужем, подарила мне внуков — Матвея и Лизу.
Так вот, с Люсей мы решили вместе уехать с Урала и попытать счастья в Тамбове, куда нас пригласил главный режиссер театра. Переехали, отработали несколько лет, потом нас «посватали» в Рязань.
В то же время я получил главную в своей жизни роль — в очереди за колбасой. В провинции был тогда дефицит хороших продуктов, а в столице прилавки от них ломились. Так что по выходным часто садился в электричку и ехал добывать провиант для семьи. Приезжаю однажды из Рязани в Москву. Как всегда, бегом в гастроном. И вдруг чувствую на себе пристальный взгляд. Подходит женщина:
— Хотите сниматься в кино? На Киностудии Горького начинается работа над сказкой «Финист — Ясный Сокол». Вы нам подходите. — Я опешил и ущипнул себя за руку: неужели не сон? А она продолжила: — Вы москвич?
— Нет. Из Рязани.
— Ну, это уже легче: не так далеко. А на каком предприятии работаете?
— Так я актер!
От такой удачи моя новая знакомая аж просияла. И скомандовала:
— Все, поехали! У меня машина за углом стоит.
Я мгновенно забыл про колбасу и очередь. На киностудии меня встретил Борис Грачевский, который сейчас выпускает знаменитый киножурнал «Ералаш». И вот меня загримировали, шлем надели и сделали фотопробы. Режиссерской группе я не глянулся. Кто-то рассмеялся: «Вы зачем к нам татарина привели?» А я тогда такой круглолицый был, скуластый. Но ассистент по актерам настояла на своем. Когда провожала меня со студии, велела ждать звонка.
Переночевал у друзей и вернулся домой с колбасой, конфетами и тортом. Жена говорит: «Слава, звонили с Киностудии Горького, спрашивали, свободен ли ты будешь через два-три дня». Еще раз в Москву вызвали, посерьезнее попробовать. Спросили, умею ли я скакать на лошади и петь. Лошади — моя любовь с детства, в седле сижу хорошо и мог ездить даже без седла. Пел тогда тоже недурно.
Когда я второй раз приехал в Москву, меня и актера Бориса Щербакова повезли на ВДНХ, в корпус, где содержали коней для выставки. Там же был небольшой ипподром. Нас с Борей решили проверить на способности к верховой езде.
Надели на меня что-то типа кольчуги из металлических лепестков, шлем, сапоги и посадили на коня. А он оказался норовистым. Сначала пошел шагом, потом рысцой, я решил пришпорить его, а конь испугался звука бляшек на кольчуге и помчал сначала галопом, а потом — во весь опор через рвы, барьеры и все остановиться не может.
Группа всполошилась, думают — сейчас разобьюсь. Сопровождающий коня джигит бежит за мной и кричит во весь голос: «Скажи тпр-у-у-у!» Да какое там! Не помогает. Я в отчаянии начал перебирать узду и выговаривать коню: «Что ж ты меня позоришь? Остановись, пожалуйста!» И он понял — встал как вкопанный. Я эффектно соскочил с седла и, видимо, произвел впечатление.
Вернулся на электричке домой. Жена говорит: «Ну ты зазвездил, опять в Москву вызывают». Через неделю меня снова «мучили» — но уже с текстом. На студии я увидел свою Аленушку — Свету Орлову. Почти влюбился в нее: обаятельная, красивая, трепетная, нам было легко работать вместе. Она великолепно танцевала, так как с детства занималась хореографией. Но я до последнего дня сомневался, утвердят ли меня на главную роль. Ведь на Финиста пробовались довольно известные актеры... И вот в Рязань пришла телеграмма: «Поздравляем с утверждением, первый съемочный день тогда-то». Мне было двадцать шесть лет.
Съемки начались в Подмосковье в мае. Жаль, с самим Роу поработать не удалось. Он написал лишь сценарий сказки и умер незадолго до запуска фильма. Режиссером «Финиста» стал Геннадий Васильев. Хорошо помню первый день на площадке. Сначала была сцена с песней — старался, пел под фонограмму, потом снимали конец сказки. В тот же день я сломал позвоночник...
Это должны были быть финальные кадры: мой Финист всех победил, вскочил на коня, впереди посадил Аленушку, и они въехали в белокаменный город. Меня переодели в алый плащ. И я в этом плаще стою на том же месте, где недавно «пахал поле». На берегу Москвы-реки, на краю косогора, а его еще полили, чтобы трава блестела.
Сажусь на коня, ветер подул, плащ завернулся и хлестанул лошадь по глазам. Она вздыбилась, копыта заскользили, и мы начали сползать вниз. Чудом выдернул ноги из стремян перед тем как покатиться с конем под откос. Это спасло — он легко мог меня раздавить, если бы я остался в седле. Когда мы уже были внизу, на косогоре собралась вся съемочная группа. Немая сцена. Наверное, они тогда подумали: «Хорошо, что в первый день сорвался, можно легко заменить актера». Это я шучу, а тогда мне было не до смеха — искры из глаз посыпались. Но превозмогая боль, встал и отряхнулся.
— Живы?
— Живы!
Конь, кстати, не пострадал. Правда в тот день больше ничего не снимали. Перенервничали.
А вскоре у меня заболела спина. Тогда я не обратил на это внимания. Болит и болит... Мало ли. Не до того — продолжали работать. Я мотался туда-сюда между Рязанью и Москвой, так как был плотно занят в репертуаре театра. Лишь когда после съемок вернулся домой и боль стала невыносимой, пошел к врачу. Сделали снимок. Оказалось, у меня перелом, но оперировать уже поздно — там хоть и неправильно, но все срослось. С тех пор спина постоянно дает о себе знать, одно время я даже не мог передвигаться без костылей.
Я считаю это платой за свое актерское счастье. Ведь на съемках попал в сказку в прямом и переносном смысле слова. Рядом были мастера, которых раньше видел только на экране: Михаил Пуговкин, Людмила Хитяева, Георгий Вицин, Михаил Кононов. Особенно трепетал перед Гликерией Богдановой-Чесноковой, игравшей в «Финисте» старушку-веселушку. Не только я, уважение к этой актрисе было колоссальным. Когда Гликерия Васильевна приезжала на площадку, обычный гам смолкал. Перед нею все вытягивались по струнке, как солдаты перед генералом, и почему-то говорили полушепотом.
Подружиться удалось не со всеми коллегами. Георгия Вицина, к примеру, привозили на площадку, а после съемок сразу увозили обратно в Москву. С нами он не жил, совместных сцен у меня с ним не было, поэтому близкого общения не получилось. Михаил Кононов, игравший писаря Яшку, вел себя слегка заносчиво — он уже снялся в фильмах «Начальник Чукотки», «Здравствуй и прощай», «Большая перемена», прославивших его на всю страну.
А вот Михаил Иванович Пуговкин оказался душа-человек. Приехал на съемки с женой, жил в деревенском доме недалеко от площадки. Но постоянно общался со всеми, заходил в гости в актерское «общежитие». Как-то я купил три литра молока, чтобы сделать простоквашу. Поставил на солнце, а оно не скисает! Михаил Иванович посмотрел на это и развел руками: «Не занимайся глупостями. Кто ж так настоящее, деревенское, из-под коровки молоко сквашивает? Возьми горбушку хлеба, кинь туда, и у тебя к утру будет простокваша, а приедешь со съемок — творожок». Этим рецептом я потом пользовался много раз.
Пуговкин меня многому научил: как читать монологи, какое лицо при этом делать. Говорил: «Ну что ж оно у тебя как у памятника? Ты будь суровым, строгим, но играй легче, без пафоса». В то время ему было уже за пятьдесят, обострился радикулит, а по сценарию воевода должен был сидеть в реке, да еще в бане париться в чем мать родила. На самом деле пар в бане был ненастоящим — пускали театральный дым. Лежать на лавке обнаженным — довольно зябко. Да и вода в реке была уже холодной, дело шло к осени. С его радикулитом Пуговкин просто свалился бы.
Но съемочная группа не растерялась и придумала, как спасти воеводу. Для всеобщего любимца соорудили плот. На нем и снимали сцену в реке, где Михаил Иванович лихо играл в шахматы. А в декорациях бани его все время поливали горячей водой, между дублями заворачивая в одеяло.
Пуговкин был настолько открытым и обаятельным, что вокруг него постоянно толпился народ. Простой в общении, он беседовал со всеми независимо от того, главный это герой или актер массовки.
Таким же был и Георгий Милляр — заслуженная Баба-яга СССР. В картине он играл злодея, это было его амплуа, но относиться к нему как к отрицательному персонажу зрители не могли, потому что негодяй Милляра был очень обаятельным. Георгий Францевич — это бездна юмора, открытая улыбка и неповторимый голос, которым он говорил не только в кино, но и в жизни.
На площадке режиссер даже не ставил ему задачу, только говорил: «Левее, правее, повернись...» Образ «плохиша» был наработан годами, Милляр делал то, что умел. И делал это блестяще. В отличие от других сказок в «Финисте» его почти не гримировали. Только приклеивали усы и бородку. К слову, перед каждыми съемками Францевич брил голову наголо, чтобы гримерам было удобнее работать.
Милляр любил выпить и делал это виртуозно. Так как мне приклеивали большую бороду, чтобы снять ее, после съемок выдавали флакон «Тройного» одеколона. А ему полагалось совсем немного — отклеивать-то было, по сути, нечего. И вот сидим мы как-то вместе, разгримировываемся.
— Финист, — просит Францевич, — пока Мария Васильевна вышла, давай бутылочками поменяемся.
Мария Васильевна — его жена, которая строго блюла здоровье актера. Конечно, я не мог ему отказать, отдал свой флакон. Тот берет его, закручивает воронкой и не пьет, а вливает в себя одеколон. Я воскликнул в ужасе:
— Францевич, вы что, это же вредно!
А он крякнул и продолжает:
— Финист, вот приедем в Ялту, будем пить «Таврический»!
Ялтинскую киностудию он обожал, был там как дома. Удивительно, но на работе его пристрастие никак не сказывалось. Разве что кураж и блеск в глазах появлялись.
История женитьбы Милляра — отдельная тема. Это произошло, когда единственный близкий Георгию Францевичу человек — мама — уже скончалась. Елизавета Алексеевна рано родила, выйдя замуж за французского инженера Франца де Милье. Отец Милляра умер еще до революции. В 1917 году у семьи все отобрали, в том числе огромную московскую квартиру, переселили маму с сыном-подростком в одну комнату.
Милляр был очень привязан к матери, жалел ее, а еще — страшно боялся. Ребята из съемочной группы рассказали мне одну историю, произошедшую при ее жизни. На территории Ялтинской киностудии росло огромное дерево — айлант, который в народе называют «вонючкой»: его листья, если дотронуться, очень неприятно пахнут. А Милляр выпил после съемок, попросил мужиков подсадить его на этот самый айлант и устроившись поудобнее среди веток, начал громко распевать куплеты собственного сочинения, крайне неприличные. Вокруг собрался народ — голос Бабы-яги ни с каким другим не перепутаешь.
Первым к айланту подбежал заместитель директора картины:
— Очень прошу вас спуститься...
— Да пошел ты, — донеслось с ветки.
Пение продолжилось. Через несколько минут появился директор фильма Роман Конбрандт:
— Георгий Францевич, ну что ты творишь? Давай вниз!
Но и Конбрандт был послан по тому же адресу.
Наконец к дереву величественной походкой приблизился сам Александр Роу — он ходил уже с трудом. Командует:
— Гоша, слезай немедленно.
— Не хочу!
— Если сейчас же не слезешь, негодяй, я позвоню твоей маме!
После секундной паузы Милляр завопил:
— Саша, ты что?! Не надо звонить, несите стремянку!
Когда мать заболела и попала в больницу, оставшись совсем один, Францевич с горя слег. Перестал есть, не выходил из комнаты. Целыми днями лежал, проваливаясь от слабости в сон. Пробуждался только для того, чтобы спустить соседским ребятам из окна на веревочке авоську с деньгами на бутылку водки. Увидев такую печальную картину, соседка Мария Васильевна пожалела Францевича, стала за ним ухаживать.
Узнавший об этом Роу обрадовался, уговаривал его: «Гоша, тебе надо жениться». И когда Милляру стало получше, он сделал соседке предложение. Не знаю, правда ли, но на ее смущенную фразу:
— Мы люди в возрасте, мне и мужчина-то уже не нужен, — Милляр якобы ответил:
— А я и не мужчина, я — Баба-яга.
Они расписались в первый день съемок сказки «Варвара-краса, длинная коса», жениху исполнилось шестьдесят пять лет. Как признавался мне потом он сам, со временем пришли чувства и семья получилась настоящей. Роу оказался дальновидным человеком: женитьба намного продлила жизнь Францевичу, он еще не раз снимался и дожил до восьмидесяти девяти лет.
Милляр еще талантливо сочинял. Все свои афоризмы он записывал в тетрадку. Это был такой словарик, где на каждую букву приходилось несколько остроумных мыслей. Например на «А» — «Алкоголь — средство примирения человека с действительностью», «Б» — «Бюрократический фронт — давно осознанная непроходимость», «В» — «Вежливость — героическое напряжение моральных и физических сил», «Г» — «Галантность — пробуждается после третьей рюмки, исчезает после восьмой», «З» — «Законный брак — это когда права превращаются в обязанности», «К» — «Каждый Кощей думает, что он бессмертен», «Н» — «Наглость — отсутствие дальновидности»...
Я был счастлив, что общался с Францевичем, на съемках мы подружились. Он был непритязательным: мог болтать с осветителями, гримерами, официантами в местных ресторанчиках. Ел то же, что и все. Никаких особых условий для себя не требовал. И обязательно ухитрялся добыть свои сто граммов, как бы жена его ни пасла. Вернувшись в Рязань после съемок, я больше всех скучал по Милляру. Впрочем, мы вскоре увиделись: премьера фильма состоялась тридцатого декабря 1975 года в Москве, в кинотеатре «Звездный».
Нас с Аленушкой одели в костюмы из фильма. Выходим на сцену — полный зал народу. И взрослые, и дети. Люди стояли в проходах, в театре я такое видел, в кино — никогда. Фильм приняли шикарно. Позже, когда «Финист» вышел в прокат, у меня появились собственные поклонники. Как-то захожу на студию, Грачевский говорит: «Слав, когда из костюмерного цеха заберешь мешки писем, которые тебе пришли?» Действительно, письма складывали в мешки из-под костюмов. Таких мне вручили два. Писали Финисту не только советские зрители, но и поклонники со всех континентов. Помню, был один конверт даже из Африки — сказку-то продали в почти сорок стран. Она была очень популярной.
Еще до всего этого мы столкнулись с необходимостью переехать в Свердловск, поближе к родителям. Они постарели, нужно было помогать. Поступили в труппу Свердловского академического театра драмы. «Финист» тогда еще не вышел на большой экран.
Люся успешно влилась в коллектив, а я оказался в вакууме. Место героя-любовника было прочно занято двумя актерами. Мне доставались какие-то роли, но по большому счету это было не то.
Как-то на премьеру спектакля по пьесе Генриха Боровика «Интервью в Буэнос-Айресе» приехала из столицы молодая критикесса. И очень ей не понравился именно мой персонаж — Педро. «У вас герой с хохляцким акцентом говорит, и играет актер плоско», — ехидничала она, а я сидел в сторонке и слушал. После разгрома главный режиссер Александр Соколов вызвал меня на ковер. Говорит: «Ну вот, критики не одобряют... Видимо, ты не прижился у нас в театре». Я — заявление на стол. А через неделю после увольнения приходит письмо, что «Финист» получил приз на международном фестивале в Испании. Вот вам и профнепригодность. Соколов передо мной извинился и стал звать назад. Но я не вернулся, так и закончилась моя театральная жизнь.
Людмила продолжала играть в театре, за меня переживала. «Да не расстраивайся ты, — утешал я жену, — есть другие театры, киностудия в конце концов». Без работы я оставался недолго. В 1977 году меня утвердили на роль Летяги в картину Булата Мансурова «Сюда не залетали чайки» по повести Виктора Астафьева «Перевал». Фильм рассказывает о сплавщиках леса. Мы отправились в экспедицию в Красноярский край на реку Ману. Роль Романа, бродяги и выпивохи, играл Павел Кадочников, его сын Петр — парня по прозвищу Исусик, даже маленькая внучка Кадочникова Наташа участвовала в массовке. Роль молодого сплавщика играл талантливый актер Андрей Торхов. Все мы очень подружились.
Экспедиция длилась с мая по октябрь. На съемках пришлось нелегко. Настоящие сплавщики показывали нам, как нужно работать. Мы погружались в холодную реку с быстрым течением, порой это было опасно. Но, слава богу, все обошлось парой простуд. Из экспедиции я возвращался окрыленным: снова кино — я почувствовал себя нужным, талантливым. А дома меня ждал неприятный сюрприз. Пока снимался, жена нашла мне замену. Я не стал склеивать разбитую вазу и недолго думая ушел. Вскоре она вышла замуж за разлучника. Конечно, очень переживал, но виду не показывал. Устроился на Свердловскую киностудию, с головой ушел в работу. Через месяц меня отправили в Москву учиться на Высшие курсы организаторов кинопроизводства. Полгода грыз гранит науки, вернулся уже начальником.
На этой киностудии я работал дважды. Первый раз пять лет, но ушел, поссорившись с генеральным директором. Сказал, что не буду покрывать за счет бюджета своей картины его финансовые махинации, и написал заявление. Помыкавшись какое-то время без работы, стал заместителем начальника свердловского похоронного бюро. В моем подчинении находилось семнадцать кладбищ. Друзья и коллеги не ожидали такого поворота событий, спрашивали: зачем тебе эта работа? А мне было важно помогать людям в трудной ситуации. Хотелось, чтобы они достойно провожали близких в последний путь. Занимался ритуальным делом десять лет.
Правда по честности своей хором и золота не нажил. Зато создал целый отдел обслуживания, снимавший со скорбящих все заботы. Раньше в Свердловске такого не существовало. Был большой похоронный магазин, а остальными приготовлениями родственники занимались сами. Это в столице люди могли заплатить деньги и не беспокоиться ни о чем — все брала на себя специальная служба. А у нас близкие усопших буквально мыкались, особенно учитывая стресс от потери.
В тот период я познакомился с единственной женщиной, которую по-настоящему полюбил. Я не говорю, что не испытывал чувств к остальным подругам и женам, но встретившись с Леной Виноградовой, потерял голову. Никакого букетно-конфетного периода у нас не было. Просто однажды, видя мою неприкаянность, приятель предложил:
— А давай я тебя с хорошей девкой познакомлю! Красавица, у нее маленький ребенок, но это ничего не меняет. Она удивительная.
— Знакомь, — ответил я.
Мы тут же вызвали такси и поехали к Лене в гости. Она изумилась вторжению, но накрыла стол. Засиделись, говорили до утра, в итоге я у нее остался жить. Мы были вместе недолго, но общаемся до сих пор. Никаких близких отношений между нами давно нет. Скорее — они родственные. Ее дочка Аленушка выросла и стала такой же красавицей, как мама. Если честно, очень жалею, что не сумел построить с Леной семью. С ней, моей «виноградинкой», точно был бы счастлив.
Женился я на другой женщине — Наталье Купцовой. Со второй женой познакомился в компании, мне было уже за тридцать. С Наташей мы сначала просто дружили. Она работала инженером, но оказалась заядлой театралкой, любила кино и музыку. Вместе ходили на концерты, спектакли, обсуждали увиденное, на этой почве очень сблизились. И как-то незаметно начался роман, вскоре я предложил ей руку и сердце. В 1980 году у нас родилась дочка Нина. Наташа тоже недавно умерла, отношения с Ниной у меня более прохладные, чем с Юлей. Хотя со второй женой мы расстались тихо-мирно, всегда поддерживали связь, я помогал им материально. Но как-то Нина бросила мне фразу: «После смерти мамы ты к нам зачастил». Я обиделся и перестал появляться. Но очень люблю свою внучку Полечку.
Конечно, работая в «похоронке», по киностудии я скучал. И когда там сменился директор, снова ушел в творческую среду. Правда съемками уже не занимался, к тому времени больная спина сильно давала о себе знать. Я ходил с тросточкой, а во время обострения — на костылях. Какие там экспедиции! Стал начальником цеха обслуживания актеров: пробивал гостиницы, организовывал покупку билетов на поезда и самолеты, да много еще чего делал.
Во времена Брежнева с гостиницами в столице и билетами было туго. На новой должности приходилось использовать обаяние и всю свою смекалку. Помню, тогда была очень популярна пьеса «Сталевары» нашего уральского писателя Геннадия Бокарева. Ее ставили по всей стране, в том числе и Олег Ефремов во МХАТе. И если не получалось пробить гостиницу для наших актеров, я приходил в Моссовет и говорил: «Наш земляк — автор «Сталеваров». Леонид Ильич отметил это произведение с трибуны съезда КПСС. А в Москву приехали двадцать восемь человек, сейчас эта группа репетирует продолжение пьесы. Что же вы, такие бюрократы, не можете гостиницу нам дать?!» Это всегда срабатывало. Артистов селили в пафосную гостиницу «Россия».
Второй раз проработал на Свердловской киностудии тоже около пяти лет, а потом судьба сделала резкое пике. Сначала я похоронил папу, после его смерти мама серьезно заболела. Пришлось уволиться и ехать в Тюмень за ней ухаживать. К тому времени я ушел от Наташи, оставив жене с Ниной квартиру, где жили все вместе. Официально мы не развелись. Я продал свою комнату в Свердловске и прописался у мамы. Денег на лечение не жалел, но мама все равно вскоре умерла. Когда ее не стало, я узнал, что брат Юра еще при жизни приватизировал всю собственность родителей на себя. Моей доли как бы не существовало. Я остался фактически на улице. Обидно было не из-за имущества, а из-за предательства близкого человека. Он выставил меня из дома с милицией, хотя сам с родителями никогда не жил.
— Что ж ты, Юрка, кровь родная, мы же дети одних родителей, а ты как дерьмо поступил?
— Я верну, я часть верну! — клялся он. Так до сих пор и возвращает.
Попытался судиться, но дело не выиграл — в Тюмени я был никем, а брат имел положение, погоны и связи: работал в управлении пожарной охраны. Думаю, Юра нажал на нужные кнопки, поэтому у меня ничего не получилось. Я даже адвоката не нанимал — надеялся на справедливость. С тех пор с братом не общаюсь. Исключил его из своей памяти. Хотя он пару раз делал попытки примириться, ведь нас осталось двое, Володи и Игоря тоже уже нет. Я его простил, но встречаться нам незачем. Родственных чувств к брату не осталось — все выгорело.
Когда я узнал, что брат так подло со мной поступил, случился первый инфаркт. Месяца через два-три после окончания судебного процесса — второй. Но выкарабкался, вернулся в Свердловск. Несмотря на предупреждения врачей, что теперь мне нельзя брать в рот ни капли спиртного, с горя запил. Потом понял, что дальше так нельзя, иначе окажусь под забором, и завязал. Начал искать новую работу.
Помню, сижу, листаю объявления в газете. Вдруг вижу: вакантно место начальника отдела в свердловской трансэкспедиции. «Что ж, экспедиции я люблю, всю жизнь в разъездах» — и пошел в отдел кадров устраиваться. Меня приняли. Предприятие имело около шести тысяч машин, возивших материалы для строящихся дорог. Моей задачей было, по большому счету, администрирование. Вот тогда я и решил поставить крест на актерской карьере. Жить как все — спокойно, без нервов. Театр и съемки будто остались в параллельной реальности.
В Свердловске и области наше предприятие обслуживало строительство многих дорог, чем горжусь. Но меня свалил третий инфаркт. После него уже не мог работать в трансэкспедиции, просто не было здоровья. Ждал очереди на получение квартиры: их редко, но еще давали. Но очередь почти не двигалась, другую работу со своими болячками найти не получалось, отчаялся, снова начал пить. Вернуться к жизни помог случай. Когда перенес последний инфаркт, меня по знакомству положили в госпиталь для ветеранов войн. В основном там лечились инвалиды Великой Отечественной, ребята, прошедшие Афганистан и другие горячие точки.
Заведовал госпиталем интереснейший человек, нейрохирург Семен Исаакович Спектор. Он делал операции даже небожителям Кремля. При госпитале у него был Центр социальной реабилитации и клуб на четыреста мест. Потом вместе с новыми корпусами появился еще один зал — на тысячу мест. Там показывали фильмы, иногда давали концерты. Но ему хотелось наладить более насыщенную культурную жизнь. Он-то и предложил мне свое покровительство. А еще — шесть штатных единиц в подчинение. Говорит: «Слава, приходи к нам, будешь организовывать досуг для пациентов».
Я обрадовался и развернул на новой работе бурную деятельность. Мероприятия стали проходить практически ежедневно. Оказалось, среди больных и персонала много талантливых людей. Я стал с ними репетировать, а еще приглашал выступать профессиональных артистов со всей области и даже звезд российского кино. И сам, конечно, старался: рассказывал про съемки, знаменитых коллег, да и просто о жизни.
Из госпиталя и ушел на пенсию, а незадолго до этого умерла Наташа Купцова. И я женился в третий раз. Моей избранницей стала простая женщина, работница хлебозавода башкирка Факия Фазыловна. Если честно, любви не было. Скорее побег от одиночества, брак по соглашению. С Факией я прожил около трех лет.
Поначалу жена кормила чуть ли не с ложечки. Она уговорила меня бросить город — мечтала о своем хозяйстве. Мы уехали в дом под Екатеринбургом, завели коз, гусей, высаживали огород. Я трудился в поте лица. Факия вроде бы продолжала обо мне заботиться, но из-за нее я снова начал выпивать. Накроет стол, поставит бутылочку и подливает. Сейчас я понял, зачем она это делала. Думаю, надеялась получить квартиру, которую мы вместе купили в 2008 году. Провоцировала на скандалы и однажды чуть не убила: как бы «нечаянно» заехала в меня оглоблей. Слава богу, удар пришелся по касательной. Мне не раздробило голову, а лишь поломало три ребра. За что жена и была осуждена условно. Ее отец попросил меня не настаивать на более жестком приговоре.
Ушел от Факии, вернулся в город. Жена осталась в доме в деревне. А я занял свою половину квартиры. На второй половине расположилась ее дочь, которая тоже устроила мне «веселую» жизнь. Опять суды-пересуды. Факию обязали выплатить мне компенсацию, чтобы у меня была возможность купить себе жилье. Восемь лет я не мог получить эти деньги, и только в конце ноября прошлого года бывшая их отдала.
После третьего развода у меня началась депрессия. Может быть, на этой почве я заработал онкологическое заболевание. Сначала даже не понял, что происходит. У меня осип голос, а потом совсем пропал. Есть почти не мог, глотать было трудно. Выяснилось, что это опухоль гортани. Боролся с ней народными средствами, а врачи считали единственным выходом операцию по удалению тканей и связок, после которой я стал бы инвалидом. Друзья уговаривали, мол, надо делать. Но я наотрез отказался: «Сколько дано, столько и проживу. Если Бог заберет, значит, так надо». Но на небесах решили, что умирать мне рано.
В новом, только что выстроенном областном онкоцентре набирали экспериментальную группу для проверки работы оборудования, закупленного по всему миру. Терять было нечего, я согласился. Пройдя два курса лучевой терапии, пошел на поправку. Вскоре голос вернулся, но сердце пошаливало.
Судьба снова дала мне шанс — позвонила Маша Миронова от фонда помощи «Артист». Спрашивает: «Что мы можем для вас сделать?» Я попросил отправить на реабилитацию. И совершенно бесплатно провел месяц под Керчью, на грязевом озере Чокракское. Организм окреп, надежда на нормальную жизнь снова вернулась.
Сейчас я живу в Красноуральске с чудесной женщиной Ольгой. История нашей встречи похожа на сюжет из кино. Она влюбилась в Финиста, еще когда сказка Роу вышла на экран, и долго мечтала со мной познакомиться. Узнав, что я в Екатеринбурге, нашла меня через друга — Сережу Субботина.
Сережа живет в Красноуральске, в Екатеринбург ездит по делам. На ноябрьские праздники 2010 года он пригласил меня в гости. Как потом оказалось, зазвал к себе не просто так.
«С тобой хочет познакомиться одна молодая женщина, — сказал друг. — Она инвалид, твоя поклонница с детства. Давай к ней зайдем, сделаем Оле подарок».
Я согласился. Хозяйка встретила в инвалидной коляске. Оля не ходит с трех лет, живет на свою пенсию. Несмотря на это, угощение оказалось шикарным. Я диву давался, как она смогла столько наготовить. Гвоздем кулинарной программы стали румяные чебуреки — только что с плиты. Спиртного на столе не стояло, весь вечер мы пили чай.
Через пару дней мы с Сергеем гуляли по центру маленького городка, замерзли, он позвонил Оле. «Заходите, погреетесь», — обрадовалась новая знакомая. Мы купили тортик и снова засиделись до вечера.
Седьмого ноября по телевизору показывали моего «Финиста». Оля позвонила и пригласила посмотреть фильм вместе. Сергей пойти не смог, были какие-то дела. А я пришел. Когда фильм закончился, снова чаевничали, моя будущая жена рассказывала о себе.
В детстве ей пришлось несладко, занимался воспитанием девочки в основном дед, который ее безмерно любил. Жили они небогато в пригороде Красноуральска. Чтобы заработать дополнительную копеечку, дед помогал соседям по хозяйству: огороды копал, дрова колол, дома ремонтировал. И всегда брал внучку с собой. Летом возил ее на маленькой тележке, зимой укутывал и сажал на санки. Единственной отрадой девочки были сказки и мультфильмы по телевизору.
...Мы говорили и говорили, не замечая времени. Очнулись в три ночи. Конечно, Оля меня никуда не пустила, уложила спать на диване. На следующий день я пришел снова. В общем, к тому времени, когда собрался уезжать, между нами протянулась невидимая нить, порвать которую было сложно.
Провожать меня Оля приехала в коляске. Я посмотрел на нее и понял, что вот так, молча, исчезнуть из ее жизни не могу. Вскоре я перевез из Екатеринбурга свои вещи.
Оля зовет меня «папой», она моложе на двадцать лет. Любит покомандовать: «Папа, купаться! Папа, обедать!» Я ухаживаю за ней, веду хозяйство, вывожу гулять в лес. Вместе нам тепло и уютно. Думаю, это моя «лебединая песня». Я взял на себя ответственность и никогда не смогу ее бросить. В жизни я накуролесил, сделал много ошибок. Но ни разу никого не предавал. Поэтому, наверное, Бог меня и хранит.
Из Красноуральска я выезжал в Донецк и Луганск на творческие встречи. Видел, что там происходит, видел ребят без рук и без ног, потерявших зрение. За месяц, проведенный в зоне боевых действий, по два-три раза в день выступал в госпиталях, ожоговых центрах, в школах и институтах, на блокпостах. Когда показывали отрывки из «Финиста», взрослые люди забывали о кошмаре войны и возвращались в детство. Они улыбались, и их глаза становились наивными и светлыми. В Свердловской области много раз выступал в тюрьмах строгого режима. Там очень благодарная публика.
Еще я веду общественную деятельность, помогаю красноуральским старикам выбить прибавку к пенсии, свозил группу пожилых людей на обследование в Екатеринбург. А одному парню, Игорю Мазаеву, смог дать второй шанс на нормальную жизнь. Он ветеран боевых действий в Чечне, из-за контузии вообще не разговаривает. Когда умерла его гражданская жена, остался на улице, все документы по ранению и инвалидности были утеряны, пенсию Игорю не платили. Почти год я переписывался с разными инстанциями, но отовсюду приходили отписки: не было, не лежал, не числится. Когда же поехал в Ростов с концертом (а Игорь лежал в госпитале именно там), попросил главврача заняться вопросом. Все выяснилось в течение дня. Вскоре были собраны нужные выписки из архива и справки. Сейчас Игорь живет в Доме ветеранов локальных войн. У него все в порядке.
Недавно с дочкой Юлей, которая окончила ГИТИС, мы придумали большой культурный проект. Он одобрен областным руководством. Пока не буду раскрывать подробностей.
Мне уже шестьдесят девять. Часто размышляю о прожитой жизни. И вот к какому выводу пришел: пожалуй, сейчас у меня самое счастливое время. Душевные метания закончились, я путешествую по стране, общаюсь с творческими людьми на фестивалях, куда меня часто приглашают. Не так давно был в Пушкине на детско-юношеском фестивале искусств «Династия», организованном внучкой Павла Кадочникова Наташей. Там я встретился с Андреем Торховым, с которым не виделись сорок лет. Мы за неделю не могли наговориться, обсуждали творческие идеи. И возможно, из этого тоже что-то получится. Энергии у меня сейчас — хоть отбавляй!
На сцену и в кино в качестве артиста я вряд ли когда-нибудь вернусь. Мне снова стало это интересно, но все же больше склоняюсь к режиссуре и педагогической деятельности. Впрочем, никогда не говори никогда. Если бы меня в свои руки взял хороший режиссер, я сумел бы восстановить актерские навыки. А времени для этого навалом. Раньше девяноста пяти лет я не собираюсь покидать этот мир.
Статьи по теме:
Свежие комментарии