Я встретил Лену поздно, в тридцать два. Ну, то есть вовремя, просто слишком долго ее ждал. Если жениться, то один раз и на всю жизнь. А так не получалось...
— Ради поцелуя той девочки, чье имя сейчас и не вспомню, я был готов на любое безумство. Она согласилась меня поцеловать, только если... спущусь в настоящую могилу! Надо сказать, обитатели кладбища Черновцов обрели комфортный вечный покой в живописных усыпальницах XVII — XVIII веков. Девочка осталась снаружи, а я, превозмогая страх, зашел в склеп, отодвинул ломом надгробную плиту и ни живой ни мертвый нырнул в могилу. На что только не пойдет тринадцатилетний подросток ради любви! Поскольку из загробного мира надо было принести доказательства своего «геройства», вернулся с подарком. Девчонка заглянула в пакет и взвизгнула: оттуда на нее смотрели пустые глазницы черепа.
Свой поцелуй я в итоге получил и был так им окрылен, что забыл обо всем на свете. Только в троллейбусе вдруг вспомнил, что трофей по-прежнему при мне. Не возвращаться же в склеп! Вышли на остановке, судорожно соображая, что делать с «бедным Йориком». Взгляд упал на телефонную будку, там на полочке я его и оставил. Мы с подругой подождали в сторонке, надеясь увидеть, что случится с человеком, который зайдет позвонить. Но как назло, на улице было холодно, темно и безлюдно. Потом утешал себя тем, что дал пришельцу из XVIII века шанс увидеть будущее родного города. Сейчас порой оглядываюсь на собственное прошлое, и волосы встают дыбом: неужели мог такое вытворять?
— Мама воспитывала вас одна. Наверное, ей было непросто с таким хулиганом?
— Если что хулиганское и совершал, то не со зла, скорее по нелепости. А все лучшее, что во мне есть, — от мамы Светланы Павловны. Когда мне было три месяца, отец решил нас покинуть. В рассказах матери об уходе мужа я чувствовал боль и обиду. Хотя с годами смог понять обоих — просто они оказались слишком молодыми, еще и двадцати не исполнилось, когда создали семью. Не получилось. Много позже узнал, что отец всегда находился в Черновцах, он художник, заказы получал от случая к случаю и алименты платил минимальные. Жили мы в пятнадцатиметровой комнате общежития, мама работала инженером на машиностроительном заводе, в Черновцы перебралась по распределению из украинского города Сумы, откуда родом. Переехала и чуть не упала в обморок от окружающей красоты. В Сумах был Советский Союз, а в Черновцах — абсолютная Европа: потрясающая архитектура, улицы каждое утро мыли с шампунем.
Когда мы уже жили с мамой вдвоем, она по выходным подрабатывала, проводя экскурсии по городу и окрестностям. В одной группе оказался болгарин Иван Милев. Произошла вспышка — молодые люди заболели друг другом. Их свадьба стала для меня праздником еще и потому, что накануне мама съездила к родителям жениха в Болгарию и привезла оттуда целый пакет жевательных резинок. Вау! Обычно мы с друзьями выпрашивали их у поляков. А тут — такое богатство, которое я тут же раздал всему двору. Еще мы долго потом мылись разноцветными ароматными шампунями. Вау-вау! До этого я видел только прозрачные.
Иван умел удивлять. Сразу нашумел в местной поликлинике, куда пришел за медкартой, чтобы устроиться на работу. Сестричка велела раздеться перед обследованием, Иван выполнил просьбу буквально и ждал ее за ширмой абсолютно голый. Визг стоял на все Черновцы — это потом разобрались, что явился иностранец, а в его родной Болгарии обследуются в чем мать родила.
Иван был очень веселым, мы с ним постоянно хохотали, и кажется, я даже называл его отцом. Но у них с мамой частенько искрило, она без конца предъявляла претензии — у нее всегда были высокие требования. Ивана, в свою очередь, бесило, что мужчины забрасывают жену комплиментами. Не знаю, кто больше виноват в разрыве, но в результате болгарин сбежал на родину. После него за мамой ухаживали очень приличные мужчины: был и милиционер, и спортсмен. Я гордился каждым поклонником. Когда один исчезал — гордился следующим. Думаю, просто искал себе папу. Только с годами понял, что одной она осталась во многом из-за своего непростого характера.
Зато в меня мама вложила столько любви, что я порой задыхался. Кстати, в школу ее впервые вызвали не из-за моих шалостей, а из-за того, что категорически отказывалась сына стричь и надевать на него форму.
— Что вы себе позволяете? — спрашивал директор.
— Хочу, чтобы ребенок ходил красивым.
И от своего не отступала, я до десятого класса носил рубашку с бабочкой и тряс кудрями. Кстати, и общепринятых мальчишеских игрушек у меня не было — вместо машинок мама покупала кукол. Наверное, с них и зародилось мое восприятие женской красоты. При этом паинькой я не был, часто с пацанами играл в индейцев, тогда все были помешаны на Гойко Митиче. Однажды, прыгая по холмам с луком и стрелами, распорол ногу. Не плакал, пришел домой героем: «Мам, меня ранили!» Она увидела красный от крови носок — и влепила такую затрещину, что ее Чингачгук отлетел в конец комнаты. Недаром мама мастер спорта по гимнастике — рука у нее крепкая. Через секунду остыла, промыла рану, отвезла в больницу, где мне наложили девять швов, пожалела... Ту ее первую бурную реакцию я понял, только когда уже у самого появились дети. А тогда продолжал носиться как угорелый. Однажды на перемене бежал и случайно столкнулся с директором — заехал ему головой в причинное место.
Помню, устроил мини-революцию против злой училки, которая заставила девочку снять свитер, хотя Ира Панченко сообщила, что только выкарабкалась из болезни. Это было омерзительно, и я подговорил весь класс на следующий день прийти не в форме, а в свитерах и кофтах. Раиса Викторовна взбесилась: «Снять!» Все отказались, и она постановила: будем стоять на уроке, пока не повинуемся. И мы все, кроме одной девочки, проторчали у парт до звонка. Раиса вызвала мою маму и в коридоре орала на нее. Но родительница моя, которая, кстати, полностью меня поддержала, не потеряла самообладания, хотя я знал, что постоять за себя еще как может. Помню, наглая тетка в магазине попыталась влезть без очереди и мама после тщетной попытки договориться просто зарядила ей в пятак.
Все мои школьные шалости были цветочками. Лет в пятнадцать я связался с дворовой компанией, и мы совершили преступление посерьезнее: обворовали забегаловку. Продуктовый склад располагался на чердаке, куда вело слуховое окно, через которое мы и пробрались — налопались шоколадок, напились газировки. На первом этаже заведения работал бар, где люди расслаблялись после рабочей смены, и несмотря на царивший там пьяный шум, нас услышали и застукали. Пока ждали милицию, мы сидели на кухне, где жарились яичницы с сосисками. Самый унизительный момент — когда нас вели через весь зал, заломив руки за спину. Погрузили в «обезьянник» и доставили в отделение. Там, оценив размер ущерба, нашу «банду» просто взяли на заметку и на первый раз отпустили. Домой везли на милицейской машине, я попросил остановиться за квартал от своего двора: вдруг мама или соседи увидят? В тот день я понял, что гуляю по опасным тропам и надо бы от подобных развлечений держаться подальше.
Поделился своими мыслями с одноклассником. Тот предложил направить энергию в творческое русло: дескать, во Дворце пионеров есть Театр юного черновчанина, куда, как в воронку, затягивает самую талантливую молодежь. Но главное:
— Там лучшие в городе девчонки!
— А вот это уже интересно! — живо отреагировал я.
— Здесь вас и настигла первая любовь?
— Я влюбчивый — то ли в папу, то ли в маму. Еще в садике постоянно свадьбы играли и я был нарасхват. А вот первая сильная и многолетняя любовь оказалась безответной. По сей день у меня два любимых числа — пятнадцать и тридцать пять — номера дома и квартиры Лены Левицкой. В драмкружке заметил ее сразу: красивая, веселая, озорная. Но ей нравились хулиганы. Со мной она просто дружила, иногда позволяла проводить. А когда однажды все-таки поцеловались на скамейке — я вложил в это всю душу, Ленка тут же сообщила: «Боря Зицер целуется лучше!» Я довел ее до дома, а потом стоял под балконом и рыдал.
Свою боль выплескивал в стихах и надежды не терял. На Новый год на квартире друга Славика Свинарева с ребятами подготовили девчонкам сюрприз — отрепетировали песню битлов Michelle. Я выступал на ударных в роли Ринго Старра. Спели, после чего мы с Леной уединились и увлеклись друг другом. Увы, ее интерес ко мне оказался мимолетным.
Честно говоря, и поступать в театральный весной 1984-го я поехал в Москву, только чтобы ее впечатлить. Мечтал вернуться спустя годы знаменитым артистом на белом коне, чтобы Лена кусала локти, ползала на коленях и рыдала: «Сережа, какой я была дурой!» С таким боевым настроем во всех вузах прошел первый тур, потом в школе всем показывал телеграмму из ГИТИСа: мол, меня, поселянина, приглашают в столицу на экзамены! У девок глаза заблестели, но мне это стало уже неважно — блестеть им надо было вчера, до телеграммы!
В Щукинское меня хотела взять Алла Александровна Казанская, но Юрий Васильевич Катин-Ярцев, который чуть позже стал завкафедрой актерского мастерства, объяснил ситуацию: «Казанцева тебя возьмет, а через год заберут в армию. И вернешься уже к другому мастеру, который не планировал тебя брать. Лучше приезжай поступать после службы». Тем не менее я прошел все этапы конкурса, чтобы знать, к чему готовиться в следующий раз, в списках себя не обнаружил и отправился в армию. А ведь мог и не ходить: у меня врожденный порок сердца и отец друга Алим Сергеевич (он был вторым человеком в облисполкоме) предлагал отмазать. Но даже мысли такой не возникло — все друзья уже в кирзачах грязь топчут, а я тут на маминых пирожках?! Ну уж нет!
На службе в Харькове охранял склады и знамя полка. Но защищать пришлось не только знамя полка, но и самого себя. Однажды сослуживец-узбек уголовного вида попытался заставить вместо себя чистить картошку. Я отказался, он выругался: «Да я твою мать». А я за маму любого порву! Заехал ему по морде, парень кинулся на меня с ножом и порезал телогрейку.
В другой раз в армии ударил взводного, он даже потерял сознание. Не хотел меня к маме на проходную отпускать. Встал вопрос о дисбате. Мать кинулась к командиру улаживать ситуацию... Неожиданно явился пострадавший и говорит: «То, что Сережа не сдержался, моя вина». Представляете, он заступился за меня, сумел вытащить из себя что-то хорошее, хотя несколько минут назад был сволочью абсолютной. Дело замяли.
Помню, приехал в отпуск на десять дней. Гуляю с лучшим другом Женей Золотухиным по городу, вдруг навстречу Лена Левицкая. «Здорово, — говорит, — что ты здесь. Приходи ко мне на свадьбу!» У меня внутри все оборвалось. В день торжества сидели с Женей в кафе напротив ресторана, где моя любимая выходила замуж, пили водку и ждали, когда молодожены выйдут фотографироваться на ступеньках. Наконец выпорхнула счастливая невеста в белом платье с новоиспеченным мужем, мама, брат, подруги... Пока они запечатлевали себя на долгую память, я из своей Лену стирал, выскребая с кровью по чайной ложке чувства к ней.
Встретились мы спустя годы. Как и мечтал — мое лицо уже мелькало в телевизоре. Вручил семнадцать полутораметровых роз, огромные плюшевые игрушки для ее детей. Со всем этим добром гулял с Леной по местам нашей юности. Потом зашли в пафосный ресторан. Увидев абсолютно пустой зал с колоннами и роту вышколенных официантов, Лена растерялась: «Нет-нет, здесь ужинают только небожители». А дальше точь-в-точь повторилась сцена из «Однажды в Америке», где герой Де Ниро снимает для своей Деборы целое заведение и они сидят за столиком вдвоем. Я чувствовал, Лене внимание приятно, но о своем выборе она не жалеет. В этом вся ирония: спаси хоть целый мир, но любовь этим не завоюешь! Правда, во время той встречи я с радостью отметил, что и в моей душе ничего не дрогнуло.
А с Женькой Золотухиным в тот приезд уже свидеться не довелось — его не стало за несколько лет до этого, умер от тяжелой болезни. Остались семья, ребенок. Женя понимал меня как никто, с горшка ведь были вместе — трепались, влюблялись, увлекались спортом, винилом. Он смеялся над моими рассказами словно ребенок, которого щекочут. Жизнь так и не подарила мне друга ближе...
— Легко ли дался переезд из уютных Черновцов в столицу?
— Когда в 1988-м штурмовал московские театральные вузы и меня не взяли ни в один, понял, что после армии сильно изменился — стал более замкнутым, тяжелым, будто внутренний свет потух. А еще осознал: если хочу работать в Москве, надо сюда переехать — поселить себя в предлагаемые обстоятельства. Абсолютно актерский ход, между прочим.
Нужно было трудоустраиваться. Единственная организация, принимавшая без прописки, — Метрострой. Там официально давали общежитие, зарплату. Окончил курсы компрессорщиков, после чего меня выпустили на объект. Обычно включал машину и сидел, читал Достоевского — к поступлению в театральный готовился. Работяги материли: «Эй, профессор, за машиной следи!» Вечно у меня что-то перегорало, ломалось.
В свободное время посещал театры, став частью абитурной тусовки. Узнал, что в Школе-студии МХАТ набирают на платные курсы Табакова. А я бесконечно ходил в «Табакерку», мечтал учиться у Олега Павловича. Но позже выяснилось, что вместо него курсы набирали Авангард Леонтьев и Юрий Еремин. Эти мастера меня при всем уважении не интересовали, и я решил штурмовать «Щуку» и ГИТИС. Во втором меня брала Людмила Ивановна Касаткина, но в Щукинском я сразу влюбился в Альберта Григорьевича Бурова. К тому же в комиссии сидели Кайдановский, Волков, Ширвиндт, Этуш, Катин-Ярцев... Потрясающие, уникальные. Понял, что хочу учиться только здесь. Но у меня был опасный возраст — двадцать два года, а мальчишек в «Щуку», как я слышал, предпочитают брать до двадцати трех. После конкурса честно признался Бурову:
— Берут в ГИТИС. Вообще-то хочу учиться у вас, но не могу рисковать.
Альберт Григорьевич задал несколько вопросов и сказал:
— Сережа, ты мне нужен.
Казалось бы, вырвался из Черновцов в столицу, мама горда невероятно — живи да радуйся! А я на третьем курсе взял и ушел из училища. Виной очередная безответная любовь — к однокурснице Оле.
Гуляли с ней по Арбату, я проследил за ее восторженным взглядом до витрины с модным джинсовым костюмом. Цена запредельная, но желание девушки — закон для влюбленного юноши. Заработать таких денег я не смог бы нигде. Пытался занять у обеспеченных знакомых, но те, узнав причину, отказали: «Сереж, оно того не стоит, ты ослеплен своей дурацкой любовью. Потом еще спасибо скажешь, что денег не дали». В отчаянии принялся вынашивать план ограбления ларька аудиотехники у Белорусского вокзала. Дня три ходил вокруг, наблюдал. Честно говоря, и сбывать-то эту технику мне было некуда, но думал: «Появится товар, а там разберемся!» Неожиданно столкнулся с однокурсницей Аленой Полевой. Она интересуется: «Как мама? Так ее люблю!» (Мама, навещая меня, привозила целые сумки еды и кормила все общежитие.) Алена ушла, а я подумал о маме: меня выгонят из училища, посадят в тюрьму — более удачный способ убить ее трудно себе представить. Решил: «Извини, дорогая Оля, но мама куда дороже твоего костюма!»
Однако совсем чувствами не охладел и на Новый год устроил сюрприз. Оля уехала домой в Краснодар. Я сказал, что проведу праздники с друзьями в Питере, сам же, безнадежный романтик, решил отправиться к девушке. Купил билеты в общий вагон, встретил Новый год, распив шампанское с соседями по полке, и в полпервого ночи прибыл на вокзал Краснодара. Взял такси, и — вот эта улица, вот этот дом... Зашел в телефонную будку, достал двушечку, специально сберег на этот случай. Олин папа поднял трубку, пригласил дочь к аппарату, и я принялся, словно акын, описывать ей все, что вижу вокруг:
— Оля, с Новым годом! Здесь салют потрясающий!
— Ой, и у нас салют!
— Тут кинотеатр «Родина» напротив!
— Да ты что? И у нас!
— Все ели под снегом!
— И здесь тоже! Разве такое возможно?
— Это потому что я стою под твоими окнами!
Пауза секунд на тысячу... Конечно, она выбежала, пригласила в гости, потом уложила спать на диване. И родители проявили радушие — мой обратный билет на поезд Олин папа предложил сдать и сам доплатил за самолет: «Полетите в Москву вместе». Но я чувствовал — «новогоднему сюрпризу» в Краснодаре не очень рады.
Окончательно удостоверился, что мое чувство безответно, когда Оля закрутила роман с другим парнем. Постоянно видеть ее на занятиях было больно, и в одну мучительную ночь я написал своему мастеру Бурову письмо. Благодарил за все хорошее и сообщал, что вынужден уйти. В конверт вложил свою детскую фотографию: мол, таким к вам пришел, но теперь уже не тот! Лишился общежития, какое-то время прятался у однокашника Саши Груздева, который был в курсе моих сердечных дел.
Через него на меня вышел педагог Михаил Борисович Борисов (бессменный ведущий передачи «Русское лото»). Узнав истинную причину ухода из училища, предложил: «Будешь в пять часов приходить на репетиции курсового спектакля. Я договорюсь. Оля там не задействована». Руководство «Щуки» — беспрецедентный случай — пошло навстречу! Педагоги упрашивали вернуться на занятия, я упорно говорил нет. Наконец задумался: «Не урод ли? Кому отказываю? Живым памятникам!» Отправился к Бурову и написал заявление на восстановление. С тех пор ходил на занятия, видел Олю и уже так остро не реагировал.
Возможно, преподаватели по-отечески ко мне отнеслись, потому что заметно выступил на втором курсе. На экзамене ставили «На всякого мудреца довольно простоты», и я за час до показа вдруг решил, что мой герой должен быть лысым. Побежал в парикмахерскую на Арбат и сбрил свои кудри. Когда на сцене снял цилиндр — вся комиссия ахнула (в ней сидели Этуш и Ширвиндт), а партнеры начали колоться. Валентина Петровна Николаенко прислала потом мне в общежитие бутылку коньяка и коробку конфет. Получил я и особое расположение Владимира Абрамовича Этуша.
Дипломных спектаклей у меня было два, и в обоих — главные роли. «Дядю Ваню» ставил Николай Волков. Помню, пришел на репетицию, а мне так плохо, прямо рыдать хочется. Мастер дал гениальный совет: «Играй Войницкого, который готов плакать с первых минут пьесы». Не нужно себя пересиливать: если пришел после хорошего секса, а нужно играть Гамлета — играй Гамлета, у которого был хороший секс. Тогда все спектакли будут разными. В постановке Ширвиндта «Испанцы в Дании» мне досталась роль комедийная. Столь разные персонажи дали возможность продемонстрировать свой актерский диапазон, и в дальнейшем я избежал не сильно приятной процедуры показов в театры. Дело в том, что на дипломные спектакли приходили режиссеры, меня увидел Юрий Владимирович Иоффе и сразу позвал в «Маяковку» на главную роль в «Любовь студента» («Дни нашей жизни»). Спектакль по пьесе Леонида Андреева репетировали лет пять, Гончаров все время менял актеров — до меня пробовались Толя Лобоцкий, Юра Соколов — и только с моим участием Андрей Александрович наконец определился. Будучи студентом четвертого курса, я уже играл на сцене Театра имени Маяковского.
Однажды на «Дядю Ваню» пришел Константин Аркадьевич Райкин и пригласил в «Сатирикон» на главную роль в спектакль «Такие свободные бабочки». Я обожал его театр. Говорю:
— Пьеса изумительная, готов играть на разовых.
— Или ты целиком наш, или никак, — отрезал режиссер.
Обещал подумать. После дипломного спектакля выходим из «Щуки» вместе с Ширвиндтом, он был на машине и предложил подбросить. По пути прошу совета, Александр Анатольевич изрек: «Серега, первый гвоздь надо забивать в месте основательном». Для него это была «Маяковка». Я прогулялся по ее фойе — со стен смотрят Костолевский, Гундарева, Джигарханян, Лазарев, Немоляева, Симонова... Актеры, которых знаю с детства. На следующий день втихаря пришел в «Сатирикон» — там на фото молодые актеры, почти мои однокурсники. Выбор стал очевиден.
— Почему же после шести с половиной лет работы в Театре имени Маяковского ушли в «Современник»?
— Дело в том, что Гончаров прежде чем выпустить спектакль, репетировал его годами: больше семи лет — «Жертва века», двенадцать — «Как вам это полюбится»... А ведь еще, кажется, Фаина Раневская говорила, что ни один спектакль не выиграл от дополнительной репетиции — все дело в хорошем материале. От трех до шести месяцев обычно вполне достаточно. Но только не для Гончарова. И вот мы три года подряд репетируем «Дети Ванюшина». Шекспир-то не заслуживает такой чести, тем более некий автор Найденов. Я с ума сходил!
Изменила мою жизнь Чулпан Хаматова... Знакомы мы еще со студенчества, она училась в ГИТИСе, была замужем за Иваном Волковым и приходила с ним на наши спектакли, которые ставил в «Щуке» Ванин отец Николай Николаевич Волков. Чулпаша, как маленький цыганенок, всегда сидела на полу у стеночки, а не на стуле — потом я узнал, что так принято у европейцев. Словно губка, впитывала все, что видела на сцене. Я был на ее дипломном спектакле, Хаматова играла Анну Франк. Потрясающе! Пересекались мы и на территории Николая Николаевича Волкова, я был вхож в его семью: Новый год, дни рождения, поездки на дачу...
И вот встречаемся с Чулпан на премии «Золотой овен» — меня номинировали за «Тоталитарный роман», ее за «Страну глухих». Вдруг она спрашивает:
— Нет желания сыграть у нас в «Трех товарищах»? А то у Гармаша съемки «Каменской» и он отказался. Сейчас срочно ищем замену.
— Да я с радостью!
Сыграть в другом театре — это же все равно что попасть в другую страну. Прага — замечательно, а Париж еще круче! Так в начале июня 1999 года Чулпан познакомила меня с Галиной Борисовной Волчек, которая ввела меня в спектакль за три недели, и уже в конце июня первый зритель увидел «Три товарища». Недавно отыграли пятисотый спектакль — за восемнадцать лет он стал брендом «Современника», всегда аншлаги. Мне говорили, Гармаш тогда хоть и отказался, втайне надеялся, что у меня ничего не получится, он вернется после съемок и займет свое законное место в спектакле. Теперь локти кусает. Но это был Серегин выбор!
Галина Борисовна с первых дней меня приняла, возлюбила и все время подчеркивала: «Сережа, я тебя не переманиваю, поскольку это неэтично. Но если надумаешь, знай — наши двери для тебя открыты!»
Между тем в «Маяковке» продолжался «день сурка» — двумя составами доводили до ума «Дети Ванюшина»! Играли с Толей Лобоцким, я был готов отдать ему премьеру, только бы поменьше репетировать. Изнывал от нетерпения: ну когда же уже?!
— Сереженька, — твердило руководство, — к Новому году сделаем подарок нашему зрителю!
К разговору подключились заведующие литературной частью:
— Сереженька, неужели не хочешь сделать подарок нашим женщинам на Восьмое марта?
— Как на Восьмое марта? Про Новый год же говорили! — вскричал я.
На что директор театра Михаил Петрович Зайцев, улыбаясь, пообещал:
— До конца сезона этот спектакль определенно выпустим.
А конец сезона — это уже май, когда никто спектакли не выпускает! Значит, минимум репетируем до следующей осени! Я тут же написал заявление об уходе.
Взмыленный прибежал в общагу, которую мне выделил театр. Набрал домашний номер Волчек:
— Я готов!
— Завтра у меня в кабинете.
В одиннадцать утра ради меня собрали все руководство «Современника». Галина Борисовна распоряжалась: «Какой у тебя разряд? Пятый? Будет десятый. Зарплату повысим!»
На разовых еще больше трех лет доигрывал в «Маяковке» «Дни нашей жизни», «В баре токийского отеля», «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», «Собачий вальс». Находились коллеги, желающие меня сместить, но Гончаров заявил: «Найдете другого Юшкевича — вот тогда и поменяем».
Жизнь в «Современнике» оказалась гораздо ярче, интереснее. Постоянные гастроли: Питер, Париж, Нью-Йорк... Конечно, сначала на меня в труппе многие поглядывали искоса: мол, чего пришел, у тебя и там все неплохо складывалось. Первым пожал руку в коридоре Рогволд Васильевич Суховерко: «Очень рад видеть в нашем театре». Потом и остальные приняли.
С Хаматовой, которая меня привела, на сцене так часто играли мужа и жену, что многие спрашивали: «У вас любовь?» Но ни Чулпаша, ни я повода не давали. Хотя на репетициях порой ругались словно давние супруги. Когда ставили «Скрытую перспективу», чуть не подрались: она в меня костыль своей героини швырнула, еле увернулся! На следующий день принесла бутылку коньяка и извинилась. Да я не в обиде. Повело не туда — о’кей, пережду, завтра будет моя очередь! Горячимся-то во имя искусства.
Ради него приходится порой идти на разные компромиссы. Например в спектакле «Враги. История любви» обнажаюсь, чтобы принять ванну. Для меня это непросто — я же не эксгибиционист. Перед генеральным прогоном спросил режиссера Евгения Арье:
— Может, как-то обойдемся?
— Сереж, а ты дома моешься в трусах?
Правда должна быть во всем: соврал в одном — значит, зритель тебе и дальше не поверит. Это же всего секунда, но на пути до ванны без халата она превращается в вечность. Кстати, в Лондоне я потом посмотрел спектакль с Джудом Лоу в главной роли — там его партнерша села в ванну в трусах. Воочию убедился, какой это идиотизм, и путь по сцене к моей ванне стал чуть легче.
Но самое страшное не голую задницу зрителю показать, а забыть текст. Однажды во время спектакля «Играем... Шиллера!» Коля Попков перешел со стихов на прозу, причем было ясно, что он даже по смыслу не помнит, что дальше. Моя реплика — после Нееловой, но она вдруг онемела... Пауза повисла ужасная, я чуть с ума не сошел. Наконец Марина вступила. За кулисами призналась: «Я так растерялась!» И народным ничто человеческое не чуждо.
На сцене чувство партнерства очень важно. Если понимаешь, что вы не заодно, что в разведку с ним не пойдешь, лучше и не начинать репетировать. Мы закрыли прекрасный спектакль «Бог Резни», потому что пропало партнерство с Олей Дроздовой. Пьеса гротесковая, смешная, и я всех призывал играть как можно быстрее — тогда материал бы работал. Но Ольга придумала себе героиню с немыслимыми паузами в репликах. В результате спектакль без антракта шел на полчаса дольше. После очередного раза звоню Галине Борисовне: «Предлагаю закрыть спектакль, мне стыдно выходить перед зрителями на поклон». Она согласилась — ввести другую актрису неэтично, проще отказаться от целого спектакля.
В нашем театре случалось разное, но лишь однажды я видел на глазах Волчек слезы — когда собрала труппу, чтобы сообщить об уходе Яковлевой. Лена тогда, сославшись на здоровье, отказалась лететь на гастроли, хотя была заявлена в спектакле «Играем... Шиллера!» и билеты раскупили за месяц. Спасать положение отправились с творческими вечерами Неелова, Гафт, Гармаш. Я не склонен обвинять Лену — у каждого свой путь, но убежден, что расставаться надо по-человечески. Марина Александрова, Ваня Стебунов — они считали своим долгом доработать сезон. Галина Борисовна много сделала для каждого из нас и заслуживает как минимум уважения. Однажды на юбилее я сказал ей:
— Вы для всех нас как мать родная!
Волчек меня поправила:
— Нет, Сережа, не для всех...
— Семью вы обрели тоже благодаря театру?
— Я встретил Лену поздно, в тридцать два года. Ну, то есть вовремя, просто слишком долго ее ждал. Я в этом тоже романтик: если жениться, то один раз и на всю жизнь. А так не получалось... Может, проходил травму отца: жил с женщинами, были среди них и актрисы, но ни с кем до стадии семьи не доходило.
А с Леной все сошлось в пазле. Она распространяла театральные билеты и была знакома с администратором «Маяковки» Еленой Николаевной Симурзиной. Однажды заглянул к ней в кабинет, Лена в этот момент выходила, а я онемел. Когда дар речи вернулся, спрашиваю администратора: «Это кто? Она одна?» Лена недавно рассталась с парнем, я попросил устроить встречу, и Елена Николаевна организовала соседние места на предпремьерном показе антрепризы «Мастер-класс». Сижу в партере, Татьяна Васильева на сцене изумительно играет Марию Каллас, а кресло рядом со мной пусто. «Тебе ли удивляться, милый?» — вздыхаю.
В антракте беру в буфете кофе и вдруг вижу Лену. Администратор ее подводит, знакомит. «А почему вас не было в первом акте?» — спрашиваю. Оказалось, Лена опоздала на пять минут и чтобы не мешать людям, села с краю. Я был восхищен ее деликатностью... Купил шампанское, шоколадку, второй акт уже смотрели вместе. После спектакля проводил, обменялись телефонами. Стали ходить по театрам — и месяца через полтора Лена переселилась ко мне в общежитие «Маяковки». Все произошло быстро и естественно. Через год расписались и еще через год узнали, что у нас будет ребенок.
Кстати, благодаря рождению дочери я обзавелся первым мобильником. До этого не возникало необходимости. Долго жил без него и совершенно не переживал по этому поводу. Вообще часто не делаю лишних телодвижений, пока не припрет. Все кастинг-директора твердили:
— Сережа, купи!
— Зачем? Он мне не нужен.
И вот Лена легла в роддом. От нее долго не было звонков. Наконец прорвалась: «Тут такая большая очередь к телефону». Я за секунду выскочил из дома и купил два мобильника. Как говорится, созрела ситуация.
Назвать первую дочку Селеной придумала жена, предложила, чтобы в имени девочки сочетались буквы из наших имен. Через два года бог подарил Дарину — ее имя говорит само за себя. Свое отцовство я осознал, когда старшая дочка впервые назвала меня папой. А изрядно повоспитывать их впервые пришлось после одного кошмарного случая. На минуту вышел на кухню, вернулся и вижу — в комнате распахнуто окно и мои девочки стоят на подоконнике, глядя вниз на Садовое кольцо. Дарине было два, Селене — четыре (видимо, старшая смогла открыть створки). Я превратился в сущего леопарда: вмиг оказался рядом, снял одну, другую и от ужаса надавал затрещин. Тут-то и вспомнил, как мама по башке саданула, когда к ней приполз раненый индеец!
Поначалу жили в пятнадцатиметровой комнатушке с четырьмя кошками — и все восемь душ чувствовали себя безмерно счастливыми. Однако с приходом в «Маяковку» нового худрука Арцибашева его юрист, несмотря на то что все мы в общежитии были прописаны, принялся нас выгонять, ведь я уже работал в «Современнике».
Дима Назаров, с которым подружились на сериале «Закон», дал хорошего адвоката, она нас отбила в суде. А потом «Современник» помог приобрести жилье. Так в сорок лет с двумя детьми на руках я впервые обрел свой угол. Потрогал собственные стены и говорю жене: «Не понимаю, почему метр бетона стоит таких денег?» Когда девчонки стали подрастать и требовать личного пространства, из «трешки» сделали четыре комнаты. Особенно это актуально сейчас, когда Селене пятнадцать, а Дарине тринадцать. Называем нашу квартиру «уютные норки».
Моя самая любимая норка — это наша спальня. Могу часами валяться, смотреть кино. И только радуюсь, если жена составляет компанию. Она занимается домашним хозяйством, детьми, а я добытчик — такое у нас разделение.
Я не собственник, чувства ревности не знаю. Когда друзья делают Лене комплименты, счастлив. Она же со мной — оближись и иди дальше! Если я на съемках, Лена спрашивает по телефону: «Ты по мне скучаешь?» А я не люблю об этом говорить. Мое скучание выражается иначе. Например жена с детьми уезжает на все лето в Ейск, откуда родом. Там дом, сад, море — все, что нужно для счастливого детства. Пока их нет, я пользуюсь Лениным шампунем и гелем для душа — родной запах при мне постоянно. Ночью обнимаю ее подушку. Шучу, что скоро перейду на помаду и колготки жены. Чувства тоже, по-моему, не нуждаются в словах, они во взгляде, отношении, поступках...
— Как жена и дети реагируют, когда видят вас в роли негодяев и убийц на экране?
— Жена однажды сказала:
— Сережа, ты так жутко сейчас посмотрел с экрана, я боюсь!
— Да брось, я что, на тебя так смотрю? Играю злодея за деньги...
Дочки же всегда на моей стороне: папа кого-то в кино убивает — значит, тот плохой, хотя человек мог быть очень хорошим. Но на то они и дочки, благодарен им за доверие.
Есть во мне такое противоречие: вроде по жизни добрый, а в ролях легко вытаскиваю из себя мерзавца. В «Прииске» долго не мог определиться с образом бандита по прозвищу Ноздря — по сюжету ему порвали нос и мы не знали, как его приклеить, чтобы было страшно. И тут я придумал: передавил себе нос кожаной повязкой, получилось довольно зловеще. И сразу увидел Ноздрю в зеркале.
Кстати, однажды мой отрицательный герой нацист Курт Шиммель отомстил на площадке за обиженную девушку. Приезжаю на съемки сериала «Человек войны», а второй режиссер Наташа Полякова плачет, жалуется, что ее довел актер Володя Большов. Говорю: «Сейчас поквитаюсь за тебя». Мой Курт должен был как раз отчитывать героя Большова за то, что потерял разведчика. Ходим по двору тюрьмы, вдруг я разворачиваюсь и бью его совсем не по сценарию со всей дури по роже перчаткой. И тут же обращаюсь к режиссеру Леше Мурадову:
— Так ведь мог поступить мой персонаж?
— Да, круто! Неожиданно!
— Закрепим? — спрашиваю невинно. — Еще дублик?
Опять «Мотор!», ходим кругами, снова бью недовольного Володю по физиономии. Но режиссеру нравится, значит, надо терпеть. У Большова была заключительная фраза: «Вы расстроены?» Тут я отвешиваю еще три или четыре оплеухи, к которым он был точно не готов, — и произношу: «Да нет, бодрит!» И за Наташу отомстил, и сцена получилась хорошая. Надеюсь, Володю не ранит мое признание, я очень его ценю и уважаю.
Но это крайние меры: я все-таки скорее дипломат, чем драчун. Помню, с Володей Епифанцевым сидели в клубе недалеко от Красной площади. Вышел покурить, меня окружили человек десять и пригрозили, что будут бить. Говорю: «Не вопрос, а с какой целью?» Оказалось, вчера их друга здесь покалечил парень, похожий на меня. Я рассказал им весь свой вчерашний день и посочувствовал пострадавшему: «Те ребята совершили ошибку, напав на вашего приятеля, теперь хотите по ошибке отомстить мне?» Разговор закончился тем, что мы пожали друг другу руки и мирно разошлись.
Собираясь снимать «Олигарха», Лунгин долго не мог определиться с главным героем, многих рассматривал на роль Платона Маковского и даже мне предложил попробоваться. До этого я снялся у него в социальной рекламе в роли врача-интеллигента, который не знает, как жить дальше, и Павел Семенович меня приметил. Сценарий «Олигарха» был крутой, но когда дочитал до того момента, когда на похороны Платона пришли Жириновский, Янковский, Зюганов, Ярмольник, засомневался. Не мог представить, что вся эта гламурная тусовка собралась на прощание со мной! Честно сказал Лунгину: «Они ради меня не придут на площадку. Вам нужна фигура покрупнее». В результате мне досталась роль друга Платона, а его самого сыграл Владимир Машков.
— Насколько основательно, готовясь к роли, вы влезаете в шкуру своего героя?
— Стараюсь проникнуть поглубже. Готовясь к роли глухого в фильме «Колечко золотое, букет из алых роз», ходил в интернат для глухих, чтобы узнать, как общаются люди, лишенные слуха. На «Кинотавре» подошел Валера Тодоровский и сказал много добрых слов о моей работе. Вскоре узнал, что он запускает «Страну глухих». Нашел через знакомых Валерин телефон, напомнил о себе: «Я много об этом знаю, могу даже консультировать». Тодоровский утвердил без проб на роль глухонемого мафиози Нуна, на Свинью был назначен Максим Суханов.
Когда готовился к съемкам в сериале «Врач», неделю ходил как на работу в инфекционную больницу. Вместе с докторами совершал обход по палатам, учился делать искусственное дыхание, мерил давление, пил чай в ординаторской, слушал циничные анекдоты медиков в курилке. Во время очередного обхода спрашиваю:
— А почему не зашли в палату к Иванову?
— Он вчера умер.
— А где та женщина беременная?
— Ночью не стало.
И так каждый день. За одну неделю! Для врачей смерть — ежедневная рутина, и я должен был увидеть, как они об этом говорят. Отсюда и особый цинизм как форма защиты.
К комедийной роли массажиста в «Сладкой жизни» меня готовил прекрасный врач Андрей Орос, он всех наших артистов ставит на ноги. Под руководством профессионала мне предстояло освоить два вида массажа: от которого женщина способна получить сексуальное удовольствие и другой, жесткий — для сцены, где мщу героине Маши Шумаковой. Сначала в качестве подопытного кролика выступала мой агент — я подавал реплики, Андрей нажимал на болевые точки на ее спине и ногах, она кричала: «Сережа, спаси меня!» Я все движения Ороса записал на камеру и дома репетировал на воображаемом партнере. Потом для закрепления материала все сцены прошли с актрисой Машей Шумаковой — массировали ее с Андреем в четыре руки. И знаете, кажется, кайф она поймала!
Однажды пригласили на роль гея. Сначала был не против — я же щукинец, мне все интересно. Но когда сообщил режиссеру, что основательно готовлюсь к каждой роли, тот пристально на меня поглядел:
— Скажите, а как далеко вы могли бы зайти для данной роли?
— Вот совсем недалеко, — поспешил уверить.
Затем подумал и решил: лучше не ввязываться — и отказался.
Не удалось договориться и с режиссером Антоном Мегердичевым. Он вызвал меня на пробы фильма-катастрофы «Метро». И спрашивает:
— Как вы относитесь к фильмам ужасов?
— Уже хорошо. У нас что ни фильм — то ужас.
Тут он напрягся. А дальше в разговоре выяснилось, что большая часть фильма снимается в воде, — и тут уже напрягся я. Всегда ставлю условие, что жизни и здоровью актера ничего не должно угрожать. Поинтересовался:
— Там не будет холодно?
— Ну, не могу обещать вам теплую водичку, — отреагировал Мегердичев.
— Если увижу опасность для своего здоровья, съемка остановится! — предупредил я.
Больше от него не звонили.
Не вижу смысла рисковать жизнью — актерская профессия заключается не в этом. Для трюков есть специально обученные люди. В том же «Прииске» я должен был управлять мотоциклом с коляской. Меня вывели в поле, и я часа полтора мотался по просторам — осваивал тяжелый мотоцикл, который с трудом поддавался и сильно вилял. Даже мышцу какую-то приобрел в процессе его укрощения. А дальше режиссер Леша Козлов показывает холм. По его задумке, я должен в кадре по узкой дороге с него съехать, а там с одной стороны — обрыв, с другой — стена. Заводить мотор я отказался — мотоцикл вместе со мной тянули на веревках под аккомпанемент матерящегося Козлова.
В сериалах вообще нагрузки бешеные. На проекте «Исчезнувшая» моя партнерша Анна Снаткина сыграла сразу две роли. Она меня поразила степенью погруженности в материал. Настолько была поглощена мыслями о героинях, что на вопрос «Который час?» могла ответить: «Потому что». Конечно и усталость хроническая сказывалась.
Вообще сериалы я не смотрю, предпочитаю хорошее кино. Когда журналисты спрашивают, почему же тогда в них снимаюсь, отвечаю: «Не все на табачной фабрике курят, а на кондитерской едят конфеты».
— Жена с вами ездит в экспедиции?
— Иногда. У нас в семье было много шуток на тему моих поездок в Лондон, когда снимался в сериале «Лондонград». Играл очередного плохого парня, который преследовал героя Никиты Ефремова, моего партнера по сцене. В течение пяти месяцев летал в Англию постоянно. Лена спрашивала:
— Ты куда?
— В Лондон.
Знаете, как в булочную выйти. Очень меня кучерявило по этому поводу...
Мечтал повезти жену и детей в Сирию, где снимался когда-то в фильме «Скалолазка и последний из седьмой колыбели». Считал, если и есть рай на земле, то он в Маалуле. Спустя несколько лет включаю телевизор и с ума схожу — весь этот рай разрушили.
Лена в 2003 году ездила со мной в Париж, где снимали «Красную капеллу». Водил жену по своим заповедным местам: в музее Родена есть уютный внутренний дворик, там особая атмосфера — столики, голуби, которые едят с тобой из одной тарелки. Оказываясь в этом городе, каждый раз гуляю по старинному кладбищу Монмартра. Может, так повлияли на меня юношеские приключения на кладбище в Черновцах, но где бы ни оказался, всегда иду на погост. Мне там уютно. В Лондоне, Париже, Венеции. В Рейкьявике, помню, тронуло до глубины души одно надгробие. На небольшом гладком камешке, лежащем на траве, значились только имя и дата. Вот трезвое отношение к себе на фоне вечности. Не то что у нас — дворцы, которыми братки кичатся друг перед другом и после смерти.
Бродя по кладбищам, часто думал об отце, которого не видел ни разу в жизни. Порой охватывал страх: а вдруг так и не случится встретиться? Однажды приеду в Черновцы и увижу на кладбище его могилу, так и не успев услышать голос, посмотреть в глаза...
— Вы познакомились с ним уже взрослым. Отец следил за вашим творчеством?
— Он, конечно, знал, что я стал актером. И сам меня нашел. Точнее его московский друг, в разговоре с которым папа упоминал, что хочет встретиться, но не знает, захочу ли я. Однажды товарищ отца пришел на мой спектакль и передал букет с запиской и своим телефоном. Я позвонил, получил координаты родителя и в августе после окончания сезона поехал в Черновцы. Выждал несколько дней, звоню: «Иван Михайлович, это Сергей Юшкевич, можем встретиться?» Условились на следующий день. Он гулял вокруг дома, увидел меня, и сразу полились слезы. Молча зашли в его квартиру, сели на кухне, курили и без слов смотрели друг на друга минут сорок. Потом пошел разговор — очень теплый, часов на пять. Касались и его непростых отношений с мамой, но папа ее ни разу не ранил, наоборот — защищал. По-мужски благородно.
Я выслушал отцовскую версию их разрыва и понял: если подростком не смог бы ее принять, то в сорок три уже стал мудрее. Удивительно, мы практически всю жизнь не виделись, но оказалось много общего на генетическом уровне — от внешности до привычек. Я все называл его по имени-отчеству, а когда прощались, спросил: «Отец, можно обниму тебя?» Придя домой, сказал маме: «Очень сожалею, что рядом с тобой нет такого порядочного человека». Друзья говорят: «Мы в том возрасте, когда отцов теряют, а ты своего нашел». Ирония судьбы.
Сейчас меня не пускают в Черновцы — после съемок в Крыму угодил в список «невъездных» актеров. Волнуюсь за родителей, очень по ним соскучился. Не теряю надежды, что когда-нибудь смогу привезти туда дочерей. И показать им родной город...
Благодарим Мебельный салон «Стелс» за помощь в организации съемки.
Статьи по теме:
Свежие комментарии