Судя по фильму «Движение вверх», мы узнали о победе в матче с командой США из прямой трансляции. Но это не так. По телевизору его не показывали. Только в шесть утра мне позвонил Вовин друг, преподаватель Кораблестроительного института. «Жека, — кричит, — наши выиграли! Я «Голос Америки» поймал!»
— Здравствуйте, — раздался в трубке хрипловатый мужской голос, — поздравляю вас с днем рождения!
Я растерялась. На дворе январь, а родилась я в декабре.
— Я вас не узнаю — кто это?
— Это Володя Машков...
Боже, ведь сегодня четырнадцатое января — день рождения моего мужа! Владимир Кондрашин был тренером по баскетболу, и в картине «Движение вверх» его сыграл именно Машков.
О том, что про Володю и его ученика Сашу Белова снимают кино, я узнала от Вани Едешко. Он тоже играл в сборной СССР, когда наши победили американских баскетболистов на мюнхенской Олимпиаде 1972 года. Сценарий мне не понравился, там было много неточностей. Мы с вдовой Белова Александрой связались с продюсерами фильма, объяснили, в чем именно ляпы. Их исправили, но, к сожалению, далеко не все.
После премьеры меня часто спрашивают, похож ли Владимир Гаранжин, которого играет Машков, на реального Владимира Кондрашина. Этот актер — единственный, к кому у меня нет претензий. И все же мой муж был совсем другим, не таким, как его экранное воплощение. Хочу рассказать всем о настоящем Кондрашине — человеке, с которым я прожила сорок шесть лет.
С Вовой нас познакомил баскетбол. Я училась тогда на последнем курсе Планово-экономического института. Как многие ребята, активно занималась спортом. Наш институтский тренер Сергей Меньшиков играл в баскетбол за «Динамо», пригласил меня в числе других в женскую команду. Дворцов спорта в Ленинграде еще не построили, тренировались на баскетбольной площадке Зимнего стадиона.
Каждые выходные там проходили соревнования — этапы первенства города. Один матч женский, один мужской, и так с утра до вечера. Конечно, ребята и девчонки знакомились, завязывались романы. Но мы с Вовой долгое время не обращали друг на друга внимания, хотя парнем он был заметным, играл хорошо. Подруги за него болели, многие вздыхали: «Кондрашин такой симпатичный!» Он уже отслужил в армии и был в команде «Спартака».
В один прекрасный день Вова подошел ко мне в гардеробе:
— Разрешите подать пальто?
Я улыбнулась:
— Разрешаю.
Вдруг случилась какая-то магия. Мы встретились глазами, и — бах! В одну секунду я поняла, что влюбилась по уши. Как пишут в книгах, «между ними проскочила искра». Стояли, смотрели друг на друга и молчали.
Через неделю Вова предложил: «Давай сходим в кино!» После сеанса отправились гулять. Это сейчас молодежь встречается в кафе, ресторанах, катается на машинах. А тогда все были бедными. Ходили в кино, друг к другу в гости, ездили в ЦПКиО. И конечно, общались на стадионе. Обсуждали игры, спорили, радовались победам. Так и завязались отношения.
Моя подружка Тося, узнав о наших с Кондрашиным встречах, расстроилась. Он ей тоже очень нравился. Даже когда мы поженились, Тося постоянно делала Вовке комплименты: «Вот, Женька, какого ты себе парня отхватила. Красивый, будто американский киноактер. А играет как!» До свадьбы мы встречались два года. То, что у обоих не было денег, не мешало радоваться жизни. У Вовы оказались отличные друзья. У одного из них, Юры Свидерского, мы часто собирались.
Папа Юры Валентин Иванович служил артистом Театра музыкальной комедии. Когда родители уезжали, все праздники справляли у них, в огромной квартире на Кировском проспекте. В гостиной стоял рояль, мы танцевали и пели, рассказывали анекдоты. Это была разношерстная компания. У них дома собирались коллеги Валентина Ивановича — популярные тогда артисты. И всегда было шумно и весело.
Никаких комплексов по поводу «и надеть-то нечего» не возникало. Помню, Вовка пришел в странных брюках — очень коротких. Спрашиваю:
— Что за штаны-то у тебя?
А он:
— За отцом донашиваю. (Тот был гораздо ниже ростом.)
Короткие штаны не могли стать поводом для расстройства: Вова пережил блокаду. Нашу семью вывезли из города последним эшелоном, а он остался с мамой и двумя сестрами в квартире на Пушкинской улице. Отец был на фронте, от него даже писем не приходило. Вова мне рассказывал, как они выжили в самую страшную, первую блокадную зиму. В их доме была баня, там мылись солдаты перед отправкой на передовую. Благодаря этому в квартире чуть теплились батареи. Мама с утра уходила на работу, а дети весь день на них просиживали — как воробьи. Но к весне качались от голода, старшая сестра слегла. И тут повезло — по Дороге жизни Кондрашиных вывезли из Ленинграда, и они отправились в деревню к бабушке, в Рязанскую область.
Там жили только женщины, дети и один демобилизованный солдат без руки. Володе было четырнадцать, его сразу определили на конюшню. Он возил хлеб на станцию, работал целыми днями и так эту лошадь полюбил, что когда пришло время уезжать, расставался с ней со слезами на глазах.
В Ленинград вернулись уже в 1945 году. Нужно было получать аттестат, а в эвакуации Вовка не учился. Садиться за парту с детьми было стыдно, и он поступил в вечернюю школу, устроился на работу. Тогда еще не отменили карточки, продукты отпускали строго по нормам, но деликатесы продавали свободно: икру, ветчину, крабов. И вот с первой зарплаты Кондрашин купил большую французскую булку, разрезал, намазал ее маслом, на одну половину положил икру, а на вторую — ветчину. Шел, такой гордый, по улице и ел этот бутерброд. Объелся до тошноты, с тех пор на икру смотрел с отвращением.
В Ленинграде Вова занялся спортом, потом ушел в армию, после нее поступил в техникум физкультуры. Демобилизовавшись, начал играть за «Спартак» и работать детским тренером по баскетболу. Тогда-то мы и встретились.
Поженились осенью 1954-го. Просто пошли в ЗАГС Куйбышевского района и расписались, у меня даже свадебного платья не было. Никак это событие не отмечали. Мы регистрировались уже фактически супругами, незадолго до этого сняли комнату. Потом, когда родился Юра, переехали в коммунальную квартиру к Володиным родителям.
Юра появился на свет недоношенным и слабеньким. У него была родовая травма. Я рожала с высоченной температурой, положение усугублял тромбофлебит. Выписали нас только через месяц. Вовка отпросился со сборов, пришел встречать с цветами к роддому. Была слякотная осень, но Кондрашин сиял. Он стоял у порога с другом, баскетболистом Витей Харитоновым. В тот день никто не мог предположить, что у Юрки ДЦП. Поняли мы это через год.
«Женя, сядь, пожалуйста, — сказала мне мама и опустила глаза. Сердце сжалось в комок. — Я нашла очень хорошего хирурга, Цукермана. Мы были у него на приеме. Профессор считает, что Юра серьезно болен. Скорее всего, наш мальчик не будет ходить».
Мама тогда на пару недель забрала Юрку к себе, чтобы меня разгрузить. Я устала от бесконечных походов по врачам, которые не понимали, что с ребенком. Вроде бы пора сидеть, а он не может. Списывали это на недоношенность и замедленное развитие. Обещали — Юра выровняется. Действительность оказалась горше. Нам посоветовали возить малыша в Евпаторию, в специализированный санаторий. Три года подряд туда ездили, но ни лечение, ни грязи не помогали. Доктора долго не могли определиться с диагнозом: полиомиелит у него или все же ДЦП. Время шло. Уже потом мы узнали, что у Юры был шанс встать на ноги, но нам не повезло, упустили момент.
В санатории я познакомилась с мамами таких же детей. Почти все они были одиночками: мужья, не выдержав испытания, уходили из семьи.
— А у вас есть супруг? — часто спрашивали женщины.
— Есть, — с гордостью отвечала я.
Представить, что Вова нас бросит, было невозможно. Кондрашин пришел в ярость, когда после окончательного приговора кто-то из медиков посоветовал сдать сына в специализированный детский дом. Он обожал Юрку и принимал таким, какой есть. Каждую свободную минуту проводил с ним. На спине таскал в кинотеатр смотреть «Новости дня» или детские фильмы. И на игры носил. Спортзал был недалеко от нашего дома, Вовка посадит Юру на маты, тот баскетбол смотрит. Правда, сын все же больше полюбил футбол. У него был свой, настольный, в который он с азартом играл.
Бабушки и дедушки тоже души в Юрке не чаяли, очень нам помогали. Года через три Володе дали от «Спартака» комнату в семейном общежитии на Загородном проспекте. Боже, какие мы были счастливые! Первое собственное жилье! У родителей порой приходилось тесниться вшестером в одной комнате. Переехали быстро, все пожитки уместились в два узла. В нашей новой комнате стояли железная кровать и столик. Кровать мы выкинули, купили большой матрас. Вова раздобыл в соседнем гастрономе четыре деревянных ящика, водрузил на них матрас — получилась удобная тахта. Потом появились маленький диванчик и шкаф.
В том же гастрономе работали поклонники «Спартака». Они предупреждали, когда собираются выкидывать дефицит. Продавец увидит меня, говорит: «Приходите, сегодня гусей привезут». Гусь стоил восемьдесят копеек за килограмм, очереди за ним выстраивались громадные.
Материальная сторона жизни постепенно улучшалась. В 1961 году «Спартак» играл уже в высшей лиге. Город выделил спортсменам несколько квартир, и мы переехали в двухкомнатную хрущевку на Новоизмайловском проспекте. Это тоже центр. В нашем парадном жили несколько спортивных семей: мама хоккеиста Леши Касатонова, чемпионка Европы по академической гребле Нина Полякова... Все очень дружили.
Новую квартиру мы смогли прилично обставить. Приобрели письменный стол, маленький кухонный гарнитур.
Юра пошел в школу — учителя приходили домой. Любимая наша Галина Казимировна однажды привела к сыну весь класс — знакомиться. Бегу домой, смотрю: у подъезда стоит стайка ребят, и на лестнице стоят, и на площадке.
— Вы чего тут толпитесь?
— А нам всем сразу не войти.
Учительница ждала меня у двери в квартиру. Я всех впустила. Ребятня окружила сына, называли свои имена, мальчишки жали руку, девчонки смущенно держались на расстоянии. Одноклассники вскоре стали сами заходить к Юре. Как-то раз в мое отсутствие собралось человек двадцать.
— Как же вы сюда попали?! — спрашиваю.
— Юрка крикнул, чтобы мы толкнули посильнее дверь, она и откроется!
Потом я стала оставлять для них ключи у соседки. Они и в пинг-понг дома играли, и в баскетбол, и мяч по полу гоняли. Все вазы переколотили! Но я не переживала: у сына появились настоящие друзья. Поэтому когда через десять лет мы перебрались в квартиру побольше, на Наличную, Юрка две недели плакал. Но ребята его не бросили — звонили, приезжали, иногда даже ночевали у нас.
Сын очень общительный, с детства не стеснялся своего недуга. Хотя не все люди проявляли тактичность. Коляску в то время достать было непросто, поэтому Вова по-прежнему часто носил Юру на закорках. А прохожие удивлялись и спрашивали: «Что ж вы такого большого мальчишку таскаете?» Сын не сдавался. Мы купили ему трехколесный велосипед, сделали специальное сиденье, поддерживающее спину, с ремнем безопасности. И он ездил на велике не только во дворе, но и по улице.
Конечно, мне пришлось уйти с работы, чтобы заниматься ребенком. Трудилась я инженером-плановиком на закрытом военном предприятии. Врач порекомендовал нам уже другой санаторий, в Комарово. Юра прожил там шесть месяцев. Мы с Вовкой как два дурака ежедневно ездили его навещать, хотя по вечерам у мужа были тренировки. Нянечки нас уже знали: оденут Юрку, погуляем. Добрый персонал делал исключение — обычно взрослых в клинику пускали только на родительские дни.
Когда сын вернулся, признался: «Мам, меня один раз в ванной закрыли!» Режим в санатории был строгий, после отбоя — все по кроватям. А Юрка неугомонный, начинал мальчишек смешить. Шум-гам, хохот в палате. Вот его как главного нарушителя дисциплины и закрыли в душевой, да еще без света. Он вопил, стучал в дверь, требовал выпустить. Провел там несколько часов.
Володя расстроился:
— Сынок, что же ты нам сразу не рассказал? Я бы тебя забрал!
— Ой, а я думал, вы меня ругать станете.
А когда Юрка лежал в знаменитой клинике Института имени Турнера, где лечились дети со всего Союза, мне пришлось устроиться нянечкой, чтобы иметь возможность видеть сына каждый день. Я и еще одна мамочка из Ташкента обслуживали все отделение.
Несмотря на болезнь Юры, мы не отгородились от мира. Встречались с друзьями, ходили на концерты, спектакли. В физкультурном техникуме Вова учился вместе с актером БДТ Георгием Штилем, тот всегда оставлял билеты. Надо было видеть, как Жора подмигивал нам со сцены и строил смешные гримасы! А спартаковские ребята дружили с актерами Театра Ленсовета: Мишей Боярским, Сережей Мигицко. Да и сам режиссер Игорь Петрович Владимиров любил баскетбол. Они ходили болеть за нас во Дворец спорта «Юбилейный», мы — на все их премьеры.
Спартаковцы шутили: «У вас Игорь Петрович, а у нас — Владимир Петрович». Они так и звали Кондрашина с Владимировым — «наш Петрович» и «ваш Петрович». И мой муж, и режиссер Театра Ленсовета родились в январе. Каждый год спортсмены и актеры ходили друг к другу поздравлять «боссов». При вручении подарков традиционной стала фраза: «От нашего Петровича — вашему». Так и закрепилось за моим мужем второе имя.
Тогда, в середине шестидесятых, Вова решил завершить карьеру игрока, и ему предложили тренировать взрослую команду «Спартака». Он взялся, но быстро ушел: не смог командовать бывшими товарищами по площадке. Решил: «Пока не подрастут мои ребята из детского набора, тренировать не стану». Через несколько лет «подошли» Саша Большаков, еще несколько воспитанников 1946 года рождения, и Кондрашин начал с ними работать.
Спорт — всегда напряженные нервы, переживания. На этой почве возникали семейные конфликты. Иной раз муж придет раздосадованным: ребята не так сыграли. Как глянет на нас с Юркой, аж мурашки по коже. Я сыну потихоньку говорю: «Не трогай папу, у него проблемы на работе». В сердцах Кондрашин мог что-то брякнуть, я на него тут же надувалась. Но уже через час приходил мириться. Обнимет: «Что ж ты на меня, дурака, обижаешься. Знаешь же мой характер...» Поцелует — и все, я таю, обиды забыты. Долго не разговаривать мы не могли.
Возникала и еще одна тема для споров: Володя запросто мог ползарплаты раздать взаймы друзьям. Даст — да и забудет. Вскипела однажды, а муж мне говорит: «Жень, ну ты же сама такая». Это правда. Сразу вспомнила, что в студенческие годы не отказывала в деньгах подругам. А как иначе, если кто-то сдавал экзамен на тройку и лишался стипендии? Тут ситуация отчаянная: с голоду и ноги протянуть недолго.
Иногда я подсмеивалась над Володей: муж был ужасно суеверным. Однажды поехали на игру вместе и наши проиграли. «Все, больше на матч не ходи», — скомандовал Кондрашин. Без меня ребята выиграли, так я весь сезон и пропустила. Мы с Юркой дома сидели, а друзья со стадиона вели для нас репортажи по телефону.
В 1975 году, утром того дня, когда должно было состояться первенство Союза, Вовка вернулся из гаража расстроенным.
— Пап, что случилось? — спрашивает Юра.
— Машина не завелась! Теперь точно проиграем. Да еще тетка с пустым ведром навстречу шла...
— Да ладно, не расстраивайся! Если сейчас заведется, выиграете.
Муж пошел в гараж снова, машина завелась, он уехал. В тот день в ДС «Юбилейный» кипели страсти. В первом тайме наши проиграли семнадцать очков. И только во втором выиграли. После этого Кондрашин абсолютно уверовал в приметы.
Порой я ворчала: мол, баскетбол и друзья у Володи на первом месте, а семья — на втором. Но в глубине души понимала, что муж делает большое дело. Он тогда часто ходил по школам вместе с тренером Стасом Гельчинским, отбирал детей: «Спартак» нуждался в будущих игроках. И не трать Петрович на это время, не появился бы в команде удивительный Саша Белов.
Саша жил на 5-й Советской улице. Там же стояла школа, куда заглянул муж. Идет Вова по коридору, урок уже начался. Вдруг из туалета выглядывает смешная мордашка. Кондрашин поманил мальчишку пальцем: иди-ка сюда. Смотрит, парень высокий.
— Тебе сколько лет?
— Десять.
— А чего не на уроке? Куришь, небось, в туалете по-тихому.
— Я вообще не курю!
— Баскетболом хочешь заниматься?
— Не-а. Там все толкаются.
— У нас не толкаются. Приходи на тренировку.
Саша пришел. На третьей тренировке начал баловаться — самым младшим был. Сел на маты и давай рожи корчить. Кондрашин сделал ему замечание раз, другой... А потом вспылил:
— Если не перестанешь, я тебя выгоню.
— Ну и выгоняйте, — ответил тот, — не больно-то мне ваш баскетбол нужен.
На следующую тренировку Белов не пришел. Володя расстроился: он уже понял, что мальчишка перспективный — ноги длинные, руки ниже колен висят, прыгучий. Выждав неделю, отправился к Саше домой. Белов-старший не очень-то обрадовался появлению тренера. Пробурчал: «Ходят тут всякие, вот Мария Дмитриевна вернется, тогда и поговорим». Мария Дмитриевна, мама Саши, повела себя более гостеприимно. Она согласилась, чтобы сын поехал с баскетболистами в летний спортивный лагерь.
И вот, смотрит Вова, из автобуса выгружается домашний ребенок. Привез свои машинки, пароходики, чтобы в озеро запускать. Саша сложно адаптировался, долго ворочался после отбоя. Муж рассказывал: «Я подойду к нему, ухо одеялом прикрою, только тогда засыпает». Так и подходил всю смену.
Это уже потом Белов подружился с ребятами, понял красоту баскетбола и втянулся. Он начал делать успехи, но случилась беда: у Саши тяжело заболел и умер отец. Парню было тогда всего шестнадцать лет. От стресса он стал плохо играть, замкнулся. Петрович как мог поддерживал своего любимца. Целую неделю Белов жил у нас, подружился с Юркой, с мальчишками из его класса. А вскоре мы породнились.
У меня случился гангренозный аппендицит. Резко затошнило, поднялась температура. В этот момент как раз позвонила Сашкина мама. Узнав, что мне плохо, сказала: «Срочно собирайтесь и приезжайте к нам в больницу!» Мария Дмитриевна работала бухгалтером в Ленинградском государственном институте для усовершенствования врачей. В клинике при ГИДУВе были лучшие специалисты.
Белов тут же посадил меня в машину и помчался. Сделали анализы, вердикт однозначный: срочно оперировать. Дали наркоз. И вдруг выяснилось, что в больнице нет крови для переливания. В любую минуту мог начаться сепсис, тогда бы я умерла. Примчалась Сашкина мама, у которой была первая группа, при переливании она подходит всем. Мария Дмитриевна стала моим донором. А после выписки отвела в храм — креститься. В общем, мы стали еще ближе.
Володя любил Сашку как сына. Казалось, не любить его невозможно: Белов был открытым, веселым, но без звездной болезни. Скромный очень. Помню, уже когда стал знаменитым баскетболистом, после той самой Олимпиады в Мюнхене 1972 года, отправились за грибами: Мария Дмитриевна, Саша и я. Ехали по Выборгскому шоссе и на 68-м километре на остановке увидели двоих мальчишек с ранцами. Явно ждут автобус, чтобы доехать до дома. Саша решил их подвезти. По пути угостил жевательной резинкой. Ребята пришли в восторг — тогда жвачку было не достать.
Мария Дмитриевна очень гордилась сыном и спросила: «Мальчики, а вы знаете, кто вас везет? — Те пожали плечами. — Чемпион Олимпийских игр по баскетболу Александр Белов!» Школьники открыли рты. После того как они вышли, Саша разнервничался: «Мам, ты меня позоришь! Мне было так стыдно, зачем ты это сказала?!»
Мария Дмитриевна вжалась в сиденье, покраснела, молчит, на глазах слезы. Пришлось мне гасить конфликт: «Она просто хотела, чтобы у мальчишек этот день в памяти остался. Ты же видел, как они обрадовались! Не сердись».
Мой Петрович тоже был таким. Старался на все свои дни рождения куда-то улизнуть, не хотел слушать застольных восхвалений. А до Нового года вез ребят на сборы подальше от Ленинграда, чтоб избежать всяких соблазнов. Парни Петровича боготворили. В кино Вова показан как очень жесткий тренер, но его строгость преувеличили. Да, он работал на результат, особенно доставалось Сашке — с любимого ученика всегда особый спрос. Но это только в игре. За пределами площадки они никогда не ссорились.
Мальчишки «Спартака» стали родными и нам с сыном. Помню, Вова рассказывает что-то дома, ругается, а я за всех заступаюсь: «Ну ошибся парень, а ты не кричи. Наоборот, хвали за хорошее. Так он для команды горы свернет!»
Уже потом, когда Петровича не стало и мы с ребятами собрались на кладбище, спросила у капитана команды Лени Иванова:
— Ну что, обижались вы на Володю? Признайтесь честно.
— Да для нас страшно было, когда он во время игры не ругался, а молчал. Значит, труба. А орет — все нормально. Есть шанс исправиться.
Кстати, Вова никогда не ругался матом — ни дома, ни на площадке. Самым обидным словом для учеников было у него «баран».
В 1970 году Кондрашин начал тренировать сборную СССР и готовить ее к Олимпиаде в Мюнхене. Победы не ждали — советские чиновники нацелились на «почетное» второе место. Еще бы! Лучшей баскетбольной командой считалась сборная США, и она стабильно побеждала начиная с 1936 года. СССР даже не вел прямую трансляцию матча. Никто не думал, что наши возьмут золото.
Перед Олимпиадой, как водится, команду свозили к Кремлевской стене — Могиле неизвестного солдата. Потом они полетели в Волгоград — поклониться Родине-матери. Выступали на заводах, обещали играть изо всех сил, их напутствовала мама Зои Космодемьянской. Ребят строго проинструктировали: на улицу по одному не выходить, с иностранцами не общаться. Тогда за это наказывали.
В фильме приврали, что Модестас Паулаускас собирался эмигрировать. На самом деле было по-другому. Перед Олимпиадой ребята ездили по Америке, тренировались, а у Моди (так звали Паулаускаса в команде) жили там родственники. Он подошел к Кондрашину с вопросом:
— Можно я их навещу?
— Конечно, я тебе доверяю. Но учти, вернуться надо вовремя. Если ты нас подставишь, даже не знаю, что будет со сборной.
Тогда при каждой команде состоял специальный человек, который следил за моральным обликом спортсменов. Узнав, что Петрович разрешил Моде в США одному отправиться в гости, особист взбеленился:
— Да я на тебя рапорт напишу, партбилет на стол положишь!
А Володя ответил:
— Пошел ты! У меня партбилета никогда не было.
Паулаускас вернулся в срок, но на мужа все равно поступил донос. Дело замяли.
В Мюнхене же подобных происшествий не было. Да и не выпускали баскетболистов никуда. Вова приехал, рассказывает: «Стыдуха такая! Мало того что с игрой намучились, так нам еще не разрешили проститься с погибшими во время теракта израильтянами». На той Олимпиаде террористы из Палестины убили четырех тренеров, пятерых спортсменов и двоих судей, входивших в состав израильской делегации. Это было за четыре дня до окончания Игр. На траурной церемонии присутствовали представители всех стран-участников, кроме Советского Союза, с которым у Израиля не было тогда дипломатических отношений.
Из-за теракта соревнования хотели отменить, но в итоге решили все-таки провести Олимпиаду до конца. Финальный матч с США у нашей сборной был на третий день после трагедии, начинался он в полночь. Судьям было сложно, потому что баскетбольные соревнования такого уровня в Мюнхене проводили в первый раз, а американские правила игры отличаются от европейских. Поэтому и случилась заминка с тремя последними секундами матча.
Судя по фильму «Движение вверх», мы узнали о победе в матче с командой США из прямой трансляции. Но это не так. По телевизору его не показывали, наши не закупили трансляцию, рассчитывая на второе место. Так что сразу мы ничего не узнали. Только в шесть утра мне позвонил Вовин друг, преподаватель Кораблестроительного института. «Жека, — кричит, — наши выиграли! Я «Голос Америки» поймал!»
Сидим смотрим второй тайм. Всю игру наши ведут, и вот последние минуты. Счет 49:50 в пользу американцев. Комментатор говорит, что победила команда США, и запись заканчивается. Юра чуть не плачет. Я успокаиваю: «Папин друг сказал — выиграли наши!»
В конце передачи диктор объявил: «Сборная Соединенных Штатов выиграла встречу». На экране американцы обнимаются и ликуют. Но матч продлили на три секунды, и за них Белов сумел забить решающий мяч. Счет стал 51:50. Американцы подали протест. Эти три секунды растянулись на всю ночь — спорили, кому присудить золото.
И героев в Ленинграде пышно никто не встречал, вернулись из Москвы обычным рейсом. За победу мужу дали три с половиной тысячи рублей. А олимпийская медаль тренерам тогда не полагалась — только игрокам.
...Саша заболел в 1978 году. На сборах в Прибалтике плохо себя почувствовал, отправили в Ленинград. Его сильно рвало, думали, парень отравился. Через две недели он пожелтел. Обследовали на гепатит, ничего не нашли. И печень долго лечили, считали, проблемы с ней. Мы доставали редкие заграничные лекарства, но все было бесполезно.
Потом Белова перевели в кардиологию. Там тоже мурыжили, обследовали, не могли поставить диагноз. Мария Дмитриевна в это время отдыхала в деревне у своих родителей, мы долго ей не звонили, думали обойдется. Но когда Сашке стало совсем худо, пришлось сообщить. Она примчалась и сразу перевезла сына к себе в ГИДУВ. Там работал профессор Воронов, известный на всю страну хирург. Тот сразу сказал Петровичу, что дело плохо — сильно увеличено сердце. Белов начал отекать, он ужасно выглядел. Попросил мужа: «Скажите ребятам, пусть больше не приходят. Не хочу, чтобы видели меня таким». В последние недели его навещали только самые близкие: мама, мы с Вовой и два друга — Ваня Розанов и Слава Бородин. Они так старались порадовать больного, что однажды специально насобирали его любимых грибов. Пожарили, принесли в палату. Сашка был счастлив.
После каждого похода в больницу Петрович становился все мрачнее. А однажды вернулся весь черный.
— Саше остались считаные дни, мне сегодня сказал об этом Воронов.
— И ничего нельзя сделать?
— Не поможет даже операция. Саркома сердца неизлечима.
Врачи до сих пор бессильны перед этой болезнью. Если б диагноз поставили раньше, возможно, Белов прожил бы чуть дольше, а не два месяца. Но и это под вопросом. На тот момент в мире было зафиксировано всего двадцать подобных случаев, двоим пациентам сделали операцию. Один умер прямо на столе, другой прожил еще два месяца.
Когда Сашка умер, все волновались, что со своим кумиром придет прощаться весь город, а он будет лежать отечный, на себя совершенно непохожий. Мистика, но Белов был совсем как живой, красивый, с умиротворенным лицом. Саша тогда отпустил бородку, он выглядел словно Иисус. В тот день я впервые видела, как муж плачет.
Белова похоронили на Северном кладбище, недалеко от отца. За гробом тянулась огромная вереница народа. На Петровича страшно было смотреть, Марию Дмитриевну вели под руки, она ничего вокруг не видела. Саша — единственный ребенок, дочку она потеряла в блокаду. Я на всю жизнь запомнила, как с поля рядом с кладбищем неожиданно взлетела стая чаек. Кружат над нами, кричат...
На поминках я ушла в себя, захлестнули воспоминания. Как Сашка читал стихи, хохмил, улыбался. Как мы ездили за грибами. Какая у него была веселая свадьба. За год до смерти Белов женился на баскетболистке Саше Овчинниковой, которую знал с юности. У меня до сих пор хранятся сто рублей — его выкуп за невесту. Жаль, что они не успели родить детей и у Белова нет продолжения.
Часто думала, почему Саша так рано ушел. Скорее всего, болезнь спровоцировал скандал на таможне из-за икон в 1977-м. Петрович не знал, что у ребят в багаже. Когда в аэропорту сумки задержали, таможенники не смогли определить, что иконы именно Белова, но наказали почему-то только его. Сняли все награды, исключили из комсомола, запретили играть за границей.
Иконы-то на самом деле копеечные были, долларов на триста. Остальным спортсменам спускали куда худшие выходки. Кто-то из ЦСКА попался на границе с оружием, но скандал замяли. Думаю, из Сашки просто сделали козла отпущения. Решили устроить показательное судилище — чтобы другим неповадно было.
Около двух лет Белов не появлялся на площадке, хотя формально в Союзе играть ему разрешали. Но Спорткомитет мотал Саше нервы: вызовут на игру, а в последний момент отменят участие. Он страшно переживал, Петрович ничего не мог сделать против чиновников. В это время у Белова и начались первые боли в груди, но никто не обратил на них внимания.
...Недели через две после похорон пришло письмо из Первого медицинского института. Нас с мужем приглашали на пресс-конференцию на тему «Отчего умер Александр Белов». Врачи рассказывали, какое редкое у Саши было заболевание, и показывали его огромное сердце. Хорошо, что мы не взяли с собой Марию Дмитриевну. Не думаю, что мать давала согласие на то, чтобы сердце вынули из груди покойного сына. Она ничего об этом не узнала, мы запретили друзьям и знакомым ей говорить. Еще много лет Сашино сердце демонстрировали студентам как пример редчайшего случая в медицинской практике. Показывают и сейчас.
После ухода Белова Вова очень тосковал. Саши не стало осенью 1978 года, а в январе 1979-го мужу исполнилось пятьдесят. Он не хотел отмечать юбилей, и мы на два дня уехали в Таллин. Но ребята решили встряхнуть тренера и потом все-таки устроили Володе торжество. Помню, как его поздравляли Миша Боярский и Сережа Мигицко. Один встал другому на плечи, сверху они надели пальто баскетболиста Александра Сизоненко, в котором было два сорок роста. И в таком облачении пели песню под гитару. Муж на этот вечер вроде бы забыл обо всем плохом, но без Саши его жизнь потеряла краски.
Петрович продолжал тренировать и добивался успеха, но что-то в нем надломилось. В 1988 году муж вернулся домой со словами: «Я умер!» Эту фразу я слышала, когда в его спортивной жизни случались крутые перемены. В первый раз Вова закончил играть, ушел на тренерскую работу. Во второй — в том самом 1988-м — он решил оставить команду. Но через пару лет Кондрашина уговорили вернуться, и Петрович проработал в «Спартаке» еще четыре сезона. (Это тогда ребята выиграли одиннадцать матчей подряд.) В 1995-м муж «умер» в третий раз: решил уйти из большого спорта окончательно.
Володя ужасно скучал по игре. Помню, уйдет гулять с нашей таксой Филей, нет его и нет... А рядом с собачьей площадкой были стадион и две школы. Однажды смотрю, он стоит под окнами школьного спортзала и слушает стук мяча.
Петрович как-то сник и заболел. Первое время за рулем на дачу ездил, но только ночью, когда машин не было. Вечером уже не мог, встречные фары слепили глаза. Я ему посоветовала: «Попробуй на электричке, я же добираюсь!» Володя купил себе рюкзак, у него был блокадный льготный билет, так что в очереди в кассы стоять не приходилось. От станции до дома идти три километра, он прогулялся так пару раз и просиял: «Кругом природа, так здорово! И что я, дурак, мучился с этой машиной? В электричке почитал, подремал, с людьми пообщался». Правда, его иногда узнавали. Спрашивали:
— Вы не Кондрашин?
— Нет-нет. А что, похож?
Чтобы поддержать Петровича, его пригласили консультантом в детскую спортивную школу имени Саши Белова, которая разместилась в одном из залов «Спартака». Муж пропадал там постоянно. Даже когда лежал в больнице, упросил тренера Галю Василевскую, чтоб отвезла его к детям. Галя пришла Вову проведать, и он прямо в спортивном костюме и тапочках сбежал, поехал игру посмотреть. Будто прощался со спортом. Даже соседа по палате с собой взял — показывал, где работает, про баскетбол рассказывал.
Лето 1999 года мы провели на даче, а осенью ему стало плохо. На ноябрьские праздники Володю положили в онкоцентр в Песочном. Но врачи только облегчали боль, оказалось, у него уже метастазы. В клинике Петрович пролежал двадцать три дня. К основному недугу добавились еще и боли в желудке. Началось кровотечение, пришлось срочно оперировать.
После операции врач сообщил: если Кондрашин продержится восемь дней, будут шансы побороться. Володя прожил девять, умер незадолго до Нового года, двадцать третьего декабря. Всю неделю после операции я сидела с ним в реанимации. А накануне, двадцать второго, медики уговорили съездить домой поспать. Как же я казню себя за то, что уехала! Утром позвонила медсестра и сказала, что Володи больше нет.
Перед похоронами губернатор Владимир Яковлев предложил выбрать кладбище. Можно было получить место даже у Александро-Невской лавры. Но я знаю: муж хотел, чтобы его похоронили рядом с Сашей Беловым. После отпевания во Владимирском соборе гроб Володи увезли на Северное кладбище и опустили в землю напротив могилы его любимого ученика. Так они и лежат, разделяемые маленькой дорожкой. Когда мы туда приезжаем, навещаем сразу обоих. Теперь там есть могилы еще многих наших друзей-баскетболистов. Время идет...
Очень жаль, что в память о муже у меня почти не осталось его наград. Еще при жизни Петровича нас обчистили. Он тогда уехал в санаторий, и об этом написали в новостях в одной спортивной газете. А мы с Юрой были на даче. Видимо, воры поняли, что квартира пустует, и унесли все. Но они не нашли самого дорогого — олимпийской медали Саши Белова, той самой, мюнхенской. Как я уже говорила, в 1972 году тренеру золото не полагалось, поэтому перед самой смертью Саша завещал свою медаль Володе. Она лежала отдельно — в коробочке в ящике стола — и уцелела.
Сейчас с медалью Саши и другими оставшимися от баскетбольной жизни реликвиями мы ездим к школьникам — рассказываем об истории спорта, проводим игры. В 2002 году с Александрой Овчинниковой и двоюродным братом Саши Игорем Оноковым создали Фонд развития баскетбола имени Кондрашина и Белова. В Петербурге каждый год проходит турнир их памяти. Ребята радуются нашим встречам, с удивлением рассматривают медаль, фотографируются с ней.
Мы живем вдвоем с Юрой, которому сейчас уже шестьдесят три года. Сын не потерялся в жизни. Он самостоятельно выучил три языка, в молодости писал спортивные обзоры в газеты. Сейчас, конечно, здоровье не то. Но Юра много читает, пишет стихи, по-прежнему общительный, поддерживает связь со своими и Володиными друзьями.
У меня почти нет совместных с мужем фотографий, Вова вечно был в разъездах. Я не могла его сопровождать, заботилась о Юре. Даже свадьбу мы не снимали, как и многие события жизни, — не придавали этому значения. Но с Петровичем я была бесконечно счастлива.
Сейчас, после выхода фильма, поступили предложения написать книгу о муже. Но я не буду этого делать. Рассказала вам, и достаточно. Незадолго до смерти Петрович мне писать запретил. «Женя, только не надо никаких книг и фильмов», — попросил он. И эту просьбу я честно выполняю.
Статьи по теме:
Свежие комментарии