Петипа устал от фокусов Матильды. Любовница нескольких великих князей, прима старалась дать понять, кто в театре истинная хозяйка, с упоением предаваясь закулисным интригам. Мариус Иванович написал в дневнике: «13 апреля 1903 года. Вечером 100-й спектакль «Спящей красавицы». Я не поехал в балет из-за этой злюки и свиньи — г-жи Кшесинской».
Двадцать девятого мая 1847 года кронштадтский пароход доставил в петербургскую таможню у Гагаринской пристани пассажиров. Среди прибывших из заграницы был и двадцатидевятилетний француз. После процедуры досмотра он нанял извозчика и отправился на Михайловскую улицу, в гостиницу господина Клее — на пароходе ему сказали, что это лучший отель в городе.
Виктор Мариус Альфонс Петипа родился в самом центре портового Марселя на маленькой улочке Дюмарсе в артистической семье. Его отец Жан-Антуан был балетмейстером, мать Викторина Морель-Грассо — драматической актрисой.
Петипа-старший, обучавший мальчика игре на скрипке и танцу, переломил, как вспоминал сам хореограф, о его руки не один смычок: «Необходимость такого педагогического приема вытекала... из того, что не чувствовал я в детстве ни малейшего влечения к этой отрасли искусства». Однако всего девять лет понадобилось Мариусу, чтобы пройти путь от станка в учебном классе до места премьера в Нантском театре. Впрочем, еще раньше он вышел на сцену брюссельского Королевского театра в постановке Жана-Антуана «Танцемания». Юному артисту было лет двенадцать. Затем последовали гастроли по французским провинциям, Америке и Испании.
И вот в 1847-м Мариус неожиданно для себя получил письмо из российской столицы от старого балетмейстера Титюса: «Г-н Петипа, Его превосходительство г-н Гедеонов, директор Императорских театров, предлагает вам ангажемент в качестве первого танцовщика с жалованьем десять тысяч франков и полбенефиса в год». Француз ответил согласием — петербургский балет был на хорошем счету.
На следующее утро по прибытии на невские берега он облачился во фрачную пару, повязал белый галстук и поехал представляться. Александр Михайлович Гедеонов встретил гостя любезно, но на его вопрос «Когда прикажете дебютировать?» пояснил, что сезон начинается только в конце сентября, поэтому «у господина Петипа открываются вакации. Не беспокойтесь, в это свободное от работы время жалованье вам будет идти, а пока извольте получить аванс в двести рублей, — добавил директор. — И репетиционные залы балетного училища всегда к вашим услугам».
Неожиданные каникулы Петипа посвятил знакомству с Петербургом. «В течение четырех месяцев осматривал город, бывал в Эрмитаже, на Островах», — вспоминал он. Северная Пальмира поразила француза: с трудом верилось, что вся эта красота возведена на болотах. Осенью Мариус впервые посетил Большой (Каменный) театр на Театральной площади — грандиозное здание с массивным портиком и треугольным фронтоном со скульптурной композицией «Аполлон Кифаред в окружении муз». Внушительного размера зрительная зала в форме эллипса для более выгодного обозрения сцены имела целых пять ярусов и вмещала три тысячи зрителей.
На этой огромной сцене Петипа предстояло танцевать в течение двух десятилетий, а затем ставить спектакли, сменив в должности главного императорского балетмейстера другого французского хореографа — Артура Сен-Леона. Но пока он каждое утро усердно работал у станка — за три недели до открытия сезона начал репетировать партию Люсьена в балете «Пахита».
Дебют артиста на сцене Каменного театра увенчался триумфом. Мариус понравился зрителям и как танцовщик, и как пантомимный актер с нарочито эффектной, во вкусе того времени, манерой. Как остроумно заметил его соотечественник писатель Теофиль Готье: «В Санкт-Петербурге не очень-то просто заставить публику себе аплодировать. Русские — большие знатоки балета, и блеск их лорнетов опасен».
Присутствовавший в тот вечер в театре Николай I был восхищен и удостоил молодого Петипа аудиенции.
— Как вам нравится русский балет? — поинтересовался император.
— Великолепием эти зрелища превосходят парижские, ваше величество, — почтительно ответил тот. — Увы, сейчас в Европе вместо высокого искусства — клоунские упражнения. А в балете должны главенствовать пластика и красота, а не бессмысленные прыжки, кружения и поднимание ног выше головы.
Самодержцу польстил ответ иностранца. На другой день он прислал танцовщику именной бриллиантовый перстень.
Петербургская труппа приняла Мариуса доброжелательно. «Молодой, красивый, веселый, одаренный, до конца дней своих закоренелый bon viveur, — он сразу завоевал популярность среди артистов, — вспоминал танцовщик Николай Легат. — Душа компании, он всегда умел поддержать настроение, рассказывая различные истории, анекдоты и даже жонглируя, что особенно любил демонстрировать за столом».
Незаметно наступила первая русская зима в жизни Петипа. Холод сковал льдом реки и каналы, Неву можно было пересечь на санях. К Рождеству, с точки зрения уроженца солнечного Марселя, грянули немыслимые морозы — градусов семнадцать. В один из дней Мариусу пришла в голову мысль охладить шампанское. Он поставил бутылку между оконными рамами, и — о чудо! — буквально за несколько минут «Вдова Клико» заиндевела!
Выйдя после спектакля из театра, он усаживался в сани. Припорошенный снегом кучер радостно гикал, лошадь рвалась с места и поднимая копытами серебряную пыль, резво бежала по мостовой. Укрыв ноги медвежьей полостью и спрятав лицо в воротник шубы, Петипа мечтал только об одном — поскорее оказаться в тепле. «Боже! Как же холодно! Что я буду делать в этой снежной стране? — думал зябкий француз. — Шесть-семь месяцев сплошных холодов как переживу? А русские, словно издеваясь, жалуются на мягкость зимы, с наслаждением катаются с ледяных гор и устраивают конные бега на Неве».
Поражало Мариуса и то, что именно на зиму приходился петербургский светский сезон, центром которого был театр, где он служил и где на редкость удачно складывалась его карьера.
Петипа танцевал Фабио в балете «Сатанилла, или Любовь и ад», графа в «Своенравной жене» Адана, Фауста в одноименной постановке. Всерьез решив связать судьбу с русским балетом, в 1854 году хореограф женился на танцовщице Марии Суровщиковой — «грандиознейшей особе, которую сравнить можно с самой Венерой».
Суровщикова действительно была чудо как хороша. Петербургские балетоманы бросали к ее ногам шинели и шубы, когда она в непогоду выходила из здания театра. Талантливая балерина стала первой исполнительницей главных партий в постановках своего мужа «Брак во времена регентства», «Ливанская красавица», «Голубая георгина», которые прославили обоих.
Пик их популярности пришелся на 1861—1862 годы — время триумфальных гастролей во Франции и Германии. На сцене Парижской оперы Мария танцевала Лизетту в одноактном комическом балете Пуни «Рынок безвинных», тоже поставленном Петипа, и имела шумный успех. Критика восхищалась: «Она действительно русская. Не стремится ни к прекрасным классическим эффектам французского стиля, ни к теплой и сильной фантазии Италии, ни к испанской ярости. Она — восхитительный каприз, когда-либо существовавший между беспечным безумием и изящной меланхолией, странная смесь, символизирующая славянский дух».
Композитор Джоаккино Россини устроил в честь Суровщиковой обед, созвав на него весь парижский свет. Она танцевала в Версале для Наполеона III, получив в благодарность четыре массивных напольных серебряных канделябра...
Но тем не менее брак Марии и Мариуса, в котором родились дочь Мария и сын Иван, не был счастливым. «Я много способствовал успеху первой жены моей, сделал все, что мог, чтобы помочь ей занять выдающееся положение на балетной сцене, но в домашней жизни недолго мы могли ужиться, — признавался Петипа. — Несходство характеров, а может, и ложное самолюбие обоих скоро сделало совместную жизнь невозможной». В 1869-м супруги разъехались, но разводиться не стали — это было делом хлопотным. Суровщикова покинула императорскую труппу в тот самый год, когда Петипа получил там должность главного балетмейстера.
Серьезный успех принесла Мариусу Ивановичу уже первая большая постановка «Дочь фараона»: либретто он написал в соавторстве со знаменитым французским драматургом Жюлем-Анри Сен-Жоржем. В газетах тогда обсуждали строительство Суэцкого канала, и тема Египта звучала крайне актуально. Премьера состоялась в 1862 году на сцене недавно построенного Мариинского театра, названного в честь супруги Александра II. Отныне труппа Императорских театров танцевала в его стенах.
В 1869 году балетмейстер выпустил в Москве «Дон Кихота», потом подготовил редакцию этого балета для Петербурга. В день премьеры на сцену поднялись великие князья. В том числе и для того, чтобы полюбоваться Росинантом — участвовавшей в представлении хромой лошадкой с торчащими ребрами. Великий князь Константин Николаевич не мог сдержать улыбки:
— Где вы ее раздобыли, Петипа?
— Купил на Семеновском плацу, ваше высочество!
— И сколько отдали?
— Девять рублей.
— Да это просто даром! Теперь у вас одной артисткой больше!
...Неудачная первая женитьба не располагала к мечтам о новой семье, хотя Петипа был влюбчив, как все французы. Известно, что у него имелись внебрачные дети: сын Мариус от актрисы Терезы Бурден, родившийся еще до брака с Суровщиковой, и дочь от одной из работниц театра.
Однако в 1873 году произошла встреча, которая перевернула жизнь хореографа. Пятидесятипятилетний Мариус Иванович познакомился с дочерью знаменитого трагика Малого театра Леонида Леонидова, веселой и непосредственной девятнадцатилетней Любочкой Савицкой. И вскоре, по его собственному признанию, «впервые узнал, что значит семейное счастье, приятный домашний очаг».
Люба выступала в балетах и водевилях, но после встречи с Петипа оставила карьеру, полностью посвятив себя мужу и детям. Их родилось шестеро: дочери Надежда, Любовь, Евгения, Вера и сыновья Виктор и Марий. Поначалу жили гражданским браком, но в 1882-м, после кончины первой супруги Петипа, обвенчались. «Женившись на Любови Леонидовне, я познал цену доброй, любящей жены, и если до сих пор, несмотря на преклонный возраст, бодр и здоров, то смело могу сказать, что всецело обязан этим заботам жены, дарующей мне и поныне полнейшее семейное счастье», — признавался хореограф.
По свидетельству современников, большое семейство Петипа было дружным и шумным. Младшая дочь Вера вспоминала: «Отец — очень подвижный, углубленный в свою работу, пунктуальный, весь в своем искусстве. Мама — живая, вся в настроениях, вне времени, очень рассеянная и с большим юмором». К слову, почти все дети связали судьбу с искусством: сыновья стали драматическими актерами, дочери танцевали на сцене. Самой талантливой оказалась старшая дочь Петипа Мария: отец сделал из нее звезду.
В мае 1888 года директор Императорских театров Иван Александрович Всеволожский пригласил хореографа для «серьезного разговора». Пригладив разделенные на прямой пробор волосы и вставив в глаз монокль, неожиданно предложил:
— А не замахнуться ли нам на новый балет, Мариус Иванович? Сочиним с вами либретто, а музыку предложим написать господину Чайковскому.
— Но после неудачи с «Лебединым озером» Петр Ильич зарекся писать музыку для балетов, — напомнил Петипа.
— Попробуем уговорить. Довольно уже Пуни и Минкуса — этих ремесленников от музыки. Хочу, чтобы над нашим балетом работал большой русский композитор.
Тонкий ценитель искусства, Всеволожский давно мечтал о грандиозном спектакле-феерии, который показал бы всему миру неограниченные возможности петербургского балета. Директор возлагал большие надежды на талант своего визави, проявившийся во всю мощь десять лет назад, в 1877-м, когда Петипа поставил «Баядерку» — с экзотическими танцами, изысканной сценографией и завораживающим «Царством теней».
Всеволожский уже нашел литературную основу для своей задумки — сказку Шарля Перро «Спящая красавица». Бывший дипломат руководствовался политическими мотивами: в русском обществе горячо поддерживали курс Александра III на сближение с Францией.
Чайковский был вплотную занят сочинением Пятой симфонии, но ознакомившись с либретто, тут же сделал первые наброски. «Я буду сочинять музыку к вашей хореографии, а не вы будете приспосабливать хореографию к моей музыке», — написал он семидесятилетнему Петипа и попросил подробный план спектакля. На большом письменном столе Мариуса Ивановича, заваленном бумагами, до глубокой ночи горели две свечи под абажуром: балетмейстеру пришлось сочинять сценарий, в котором помимо содержания и особых пожеланий были обозначены продолжительность танцев в тактах и их метрические размеры.
Петипа обладал уникальной способностью видеть свои балеты, еще не услышав ни одной музыкальной фразы. Изготовив из картона фигурки персонажей, он расставлял их на столе и передвигая, добивался нужного рисунка. Наиболее удачные варианты заносил в записную книжку в виде квадратов, кругов, звезд или треугольников, а потом проверял на сцене.
В кабинет заглянула Любовь Леонидовна:
— Мариус, я чаю принесла, отвлекись на минутку.
— Да, спасибо, — рассеянно пробормотал он, увлеченно передвигая фигурки. Стакан так и остался нетронутым...
План хореографа оказался весьма полезным для Чайковского — помимо прочего, он включал ряд важных замечаний в отношении образности, музыкальной стороны танцев и отдельных пантомимных номеров. «Петр Ильич не только не сетовал на эти указания, — свидетельствовал брат композитора Модест, — но подчинялся им охотно и ничего не сочинял быстрее и вдохновеннее».
Чайковский называл Мариуса Ивановича «милым старичком», восхищался неистощимым разнообразием его выдумки, французским изяществом, блеском юмора и в каждый свой приезд в Петербург обязательно бывал у него в доме. «Петр Ильич приезжал к нам обычно по вечерам, — вспоминала Вера Петипа, — и проигрывал свое произведение. Свидания с отцом происходили в гостиной за круглым столом, а затем у рояля. Семья усаживалась рядом в столовой...»
— Петр Ильич, вы сделали музыку одним из главных действующих лиц балета, — отмечал довольный Петипа.
— Не вижу причин, почему она не может стоять на уровне оперной или симфонической. Ведь балет — та же симфония, — отвечал композитор мягким баритоном.
От природы болезненно застенчивый, Чайковский не выносил светских условностей и терпеть не мог парадных обедов и пышных приемов, которые устраивали в его честь. Зато в компании близких ему людей чувствовал себя превосходно: без конца шутил, играл с детьми. У Петипа он с удовольствием оставался на ужин. Зная, что композитор не жалует французские изыски и предпочитает русскую кухню, на стол ставили кислую капусту, варили щи, запекали рыбу.
Премьера «Спящей красавицы» состоялась третьего января 1890 года. Успех у взыскательной публики был безоговорочным. В одном из писем Модест Чайковский сообщал брату, что теперь в Петербурге, встречаясь, люди говорят не «Здравствуйте!», а «Вы были на «Спящей красавице»?» Триумфом Петипа стала и томная «Раймонда», и следующие два балета на музыку Александра Глазунова — «Испытание Дамиса» и «Времена года».
В театр Мариус Иванович любил приходить по утрам, задолго до начала репетиции. Сосредоточенный и погруженный в себя, он не замечал, что за ним наблюдает заведующий монтировочной частью Анатолий Молчанов, впоследствии вспоминавший: «На сцене Мариинского театра еще пусто и темно. <...> Когда глаз постепенно осваивается с темнотой, начинаешь различать небольшую щупленькую фигуру старичка, мерно прохаживающегося легким грациозным шагом вдоль авансцены. <...> По временам он останавливается, поднимает правую руку и как бы дирижирует ею; затем начинает проделывать какие-то движения ногами, приседает, выпрямляется, откидывается всем корпусом назад, снова выпрямляется, склоняется вперед и мелкими шажками отступает то вправо, то влево...»
Когда на сцену давали свет и балетные собирались на репетицию, Петипа вновь появлялся — в щегольском костюме и ослепительной крахмальной рубашке. Его короткая ухоженная бородка с проседью расчесана волосок к волоску, усы завиты кверху, и весь он словно только что вымыт дорогим французским мылом. Водрузив на кончик носа золотое пенсне, хореограф провозглашал: «Ну-с, господа, пожалуй, начнем».
Репетируя, он был неизменно ровен. Но когда его не понимали с полуслова, пылко, по-галльски сердился. Пикантность состояла в том, что прожив в Петербурге полвека, Мариус Иванович так и не научился сносно говорить по-русски. Он знал только несколько слов и выражений, употреблял их нескладно, отчего получались сплошные каламбуры. Впрочем, в кругах, где вращался балетмейстер, знание французского было обязательным. Весь балетный экзерсис, весь класс, все движения и па имели только французские названия. К тому же Петипа даже в преклонном возрасте предпочитал не объяснять, а показывать танцовщикам, что и как им делать.
Во время спектакля он всегда сидел в первой кулисе, откуда просматривалась вся сцена. Когда танцевали хорошо, одобрительно качал головой, приговаривая: «Ма belle, ма belle» (моя красавица. — Прим. ред.). А если что-то не нравилось, поворачивался к исполнителям спиной или демонстративно смотрел в потолок.
Мариус Иванович и предположить не мог, что на закате жизни не уживется с новым директором Императорских театров. Хореограф и раньше не гнул спину перед начальством, но всегда находил компромиссы и любил повторять с легкой усмешкой: «C’est la vie» (такова жизнь. — Прим. ред.).
Но когда командовать Императорскими театрами назначили Владимира Теляковского, ситуация осложнилась. Этот конногвардейский полковник преданно служил искусству, но, к несчастью, мало в нем понимал. Особенно невзлюбил он Петипа, композитора и капельмейстера «Мариинки» Эдуарда Направника и двух Марий — Савину и Ермолову. Отличавшийся простецкими манерами полковник безапелляционно заявил: «Жду не дождусь, когда эти авторитеты уйдут или умрут». Великого хореографа Теляковский считал «старой шляпой», «вздорным стариком», а главное — «препятствием на пути прогресса петербургского балета».
Назначенная встреча с директором не сулила ничего хорошего. У памятника Екатерине II Мариус Иванович приказал извозчику повернуть направо к Театральной и остановиться у подъезда похожего на дворец дома № 2. Вся улица состояла, в сущности, из двух огромных зданий: в одном располагалось Министерство народного просвещения, в другом — дирекция Императорских театров и Императорская школа балета, в которой Петипа преподавал. Он давно заметил: если идти по Театральной улице к «Александринке», колонны зданий начинают танцевать. И как архитектор Росси этого добился? Загадка...
Не по годам легко взлетел Мариус Иванович по лестнице на второй этаж, миновал канцелярию и приемный зал с портретами русских императриц по стенам. Он не любил казенных кабинетов, особенно после того, как в одном из них на месте милейшего Всеволожского оказался лейб-гвардеец Теляковский.
Директор, облаченный в парадный мундир — «вечером встреча с министром двора бароном Фредериксом», — вопреки ожиданиям был настроен благодушно. Обсудив текущие театральные дела, он даже пожаловался Мариусу Ивановичу на Матильду Кшесинскую: «Напрасно госпожа Кшесинская, играя нищенку, не сняла своих серег и жемчужного колье. Просящая милостыню — и в бриллиантах! Несуразно».
С Матильдой Феликсовной старались не связываться, у всех еще свежа была в памяти история с фижмами и экс-директором Императорских театров князем Сергеем Волконским. Внук прославленного декабриста, прапраправнук Михаила Ломоносова, он был, по выражению Александра Бенуа, «художником до мозга костей, горячо преданным искусству». За два года пребывания его на высоком посту жизнь петербургской сцены обогатилась многими полезными реформами. Но стоило однажды Волконскому оштрафовать Кшесинскую за самовольное изменение сценического костюма в балете «Камарго» — прима отказалась надевать фижмы, приподнимавшие широкую юбку по бокам, — как разразился скандал. Танцовщица «не смогла стерпеть такого оскорбления» и обратилась к императору.
Через два дня министр двора барон Фредерикс потребовал к себе князя Волконского: «Государь желает, чтобы штраф с Кшесинской сняли». Директор подчинился, но подал прошение об отставке. Его преемник Теляковский возненавидел скандальную приму уже через неделю после назначения на должность.
Петипа тоже устал от фокусов Матильды. Любовница нескольких великих князей, прима старалась дать понять, кто в театре истинная хозяйка, с упоением предаваясь закулисным интригам. Благодаря связям при дворе она легко получала главные партии, сама назначала даты спектаклей — танцевала только в разгар сезона. Мариус Иванович написал в дневнике: «13 апреля 1903 года. Вечером 100-й спектакль «Спящей красавицы». Я не поехал в балет из-за этой злюки и свиньи — г-жи Кшесинской».
Но хореограф ценил в Матильде Феликсовне виртуозную артистку. Именно ей удалось вытеснить с петербургской сцены итальянских и французских гастролерш. Она первая среди русских балерин научилась делать знаменитые тридцать два фуэте — многократное вращение на одной ноге в бешеном темпе. Танцовщицей Кшесинская была яркой, и за талант Мариус Иванович многое ей прощал.
Вот и сейчас в разговоре с директором он не стал поддерживать эту тему. Повисла пауза. Теляковский достал часы и выразительно посмотрел на них, давая понять, что аудиенция окончена. И вдруг, не сдержавшись, бросил:
— А не кажется ли вам, господин Петипа, что вы устарели и пришла пора подавать в отставку?
Балетмейстер вздрогнул, но взяв себя в руки, спокойно ответил:
— Преклонный возраст не помешал мне сочинить для Эрмитажного театра одноактный балет «Роман бутона розы». После генерального прогона артисты устроили овацию, все только и говорили: «Господин Петипа, да это маленький шедевр!» — Теляковский открыл было рот, собираясь что-то возразить, но Мариус Иванович его опередил: — Довольно уже того, что в восемьдесят пять лет я сохранил разум, зрение, ноги. Прощайте и попробуйте дожить до моего.
Выпрямив спину, он с достоинством покинул кабинет.
Когда санки подлетели к подъезду доходного дома Вебера на Загородном проспекте, куда его большое семейство переехало в 1895 году, в вечернем небе уже горели фонари. По углам просторной гостиной трещали березовыми поленьями белые печи. Расстроенный Мариус Иванович припал ладонями к горячему кафелю. Вспомнилось, как матушка напутствовала его перед отъездом: «Хорошенько закутайся, чтобы у тебя нос не отмерз, ведь в России так холодно, что на улицах жгут костры». Петипа так и не сумел привыкнуть к русским морозам.
— Афанасий, принеси коньяку, — попросил он старого слугу. — Я совсем продрог.
— Опять поссорился с Теляковским? — услышал Петипа голос жены.
— На редкость неприятный господин. Совсем с ним нет сладу. Постоянно лезет во все, дает советы и нелепые распоряжения. А в балете понимает ровно столько же, сколько я — в кавалерии.
— Мариус, может, тебе действительно пора отдохнуть? Ну сколько можно порхать по сцене?
— Но я еще чувствую в себе силы! И не собираюсь подводить итоги.
В театр Мариус Иванович каждое утро отправлялся с удовольствием. Последнее время особое наслаждение доставляла работа с молоденькой танцовщицей Аннушкой Павловой, редкое дарование которой Петипа разглядел еще при ее поступлении в балетную школу. Худенькая болезненная девочка приемную комиссию не впечатлила, однако старый балетмейстер заметил: «Пушинка на ветру! Она будет летать на сцене». И ее приняли.
Зоркий глаз Мариуса Ивановича не ошибся. Уже на второй год обучения Анна выступала в «Мариинке», а по окончании ее зачислили в балетную труппу, причем, к неудовольствию многих, сразу определили в корифейки. Конечно, робкая дебютантка еще не владела виртуозной техникой Матильды Кшесинской, не обладала «стальным носком» Агриппины Вагановой, но в парящих прыжках и выразительных импровизациях ей не было равных. Как точно выразился один критик, Павлова была одарена «редкой тайной нарушать законы земного тяготения и с необычайной легкостью порхать в воздухе».
Ребячливая Аннушка нравилась Мариусу Ивановичу. «Щебечет как птичка», — умилялся он. К тому же девушка просто грезила балетом. Хореограф поручил ей Никию в «Баядерке» — жемчужине своего репертуара. После спектакля, по словам рецензента, «г-жу Павлову закидали цветами». Ради нее Петипа даже нарушал порядок раздачи партий. Однажды за завтраком, когда отец приступил к омлету с сыром, Люба-младшая поинтересовалась:
— Папа, а кто будет танцевать Флору? (Речь шла о главной роли в балете Дриго «Пробуждение Флоры».)
— Конечно ты, моя радость, — ответил он. Но на самом деле схитрил: отдал дочери роль весной — в конце сезона, когда публика в театре в основном случайная. А осенью Флорой стала Павлова. Люба с матерью тихо плакали за дверью кабинета главы семейства, но открыто возмутиться не решились. Пришлось Мариусу Ивановичу прогуляться на Невский проспект за двухфунтовой бонбоньеркой шоколада от Крафта — надо было как-то налаживать отношения.
В 1903 году Петипа решил возобновить для Анны «Жизель». В день премьеры и титулованный цветник лож, и чиновная знать партера, и демократичная галерка сгорали от нетерпения. Павлова и балетмейстер стояли в кулисах. Он давал последние наставления, но она уже ничего не слышала — так билось сердце.
— Мариус Иванович, я вас люблю, — выдохнула Анна.
— С Богом, ma bellе.
Балерина перекрестилась и выпорхнула на сцену, старый хореограф не сводил с нее глаз. Поворот лебединой шеи, опущенная головка, натуральное «заикание» в движении — понадобилось всего несколько штрихов, чтобы Жизель зажила на сцене реальной жизнью.
Петипа навсегда остался для Анны великим мастером и художником-чародеем. Став знаменитостью, она не забывала старика и при первой же возможности его навещала. «У меня бывает Павлова и проходит со мной сцены из балета», — сообщил Мариус Иванович журналисту первого мая 1907 года, в день шестидесятилетия своей сценической деятельности в России.
Формальной отставки он так и не получил. Семнадцатого февраля 1903-го из конторы Императорских театров пришло письмо, в котором сообщалось: Николай II «изъявил желание», чтобы Петипа оставался первым балетмейстером до конца жизни с жалованьем в девять тысяч рублей. Однако дирекция во главе с Теляковским по-прежнему ставила палки в колеса. В начале следующего года Мариус Иванович записал в дневнике: «В театре репетируют «Спящую красавицу». Я на репетицию не иду. Меня не уведомляют». В конце января еще одна запись: «На эрмитажной афише «Романа бутона розы» не сказано, что танцы поставлены мной. Есть только фамилия автора декораций, костюмов и т. д. Директор — свинья». И наконец печальный итог: «Моя прекрасная артистическая карьера закончена. А у меня хватает еще сил работать. Между тем, 11 марта мне исполнится 86 лет».
Выжив «вздорного старика» из театра, Теляковский вздохнул с облегчением, но обрадовался он рано: фактическое отстранение Петипа вызвало недовольство и толки. Артисты «Мариинки» предавали директора анафеме и бунтовали. Возмущались и газеты. «Имя г. Петипа исчезло с афиши, что многих ввело в заблуждение: не другой ли это балет? Он и был наполовину другим, потому что включили новые танцы, — негодовал «Петербургский дневник театрала» от двадцать седьмого февраля 1905 года по поводу «Дон Кихота». — Нам непонятно, мы буквально удивлены, что от постановки собственного балета отдален г. Петипа». А «Новое время» опубликовало «Письмо в редакцию», в котором хореограф со свойственной ему прямотой объяснил причины отставки: «Действительно, я отстранен от руководства петербургским балетом, но не потому, что стар и утратил понимание и вкус, а потому, что за свою долгую службу привык работать самостоятельно, подчиняясь лишь требованиям искусства, а не капризам г.г. чиновников, вмешивающихся во все и распоряжающихся не только распределением ролей, но и постановкой балетов».
Волна возмущения еще долго не утихала. В 1907-м в Мариинском театре отмечалось двадцатипятилетие творческой деятельности Александра Глазунова. В своей речи композитор сердечно поблагодарил Мариуса Ивановича — постановщика всех своих балетов. Публика и артисты устроили восьмидесятидевятилетнему хореографу, присутствовавшему в партере, демонстративную овацию.
Метивший на место Петипа Николай Легат, к которому Теляковский был очень расположен, в ноябре 1905 года все-таки получил эту должность, но числился лишь вторым балетмейстером. Место главного так и оставалось вакантным еще пять лет — вплоть до кончины Петипа.
...Мариус Иванович всю жизнь страдал хроническим бронхитом. «Кашляю как собака», — постоянно жаловался в дневнике. Слабым здоровьем отличалась и Вера: совсем молодой заболела туберкулезом и не смогла продолжить карьеру балерины.
По настоянию врачей четыре-пять теплых месяцев семья ежегодно проводила в Крыму. Сначала жили в Ялте, затем открыли для себя соседний Гурзуф с его старинным парком, в котором бывал Пушкин, фешенебельными гостиницами, прекрасным рестораном и больницей. Весной 1910 года там отдыхали девяностодвухлетний Петипа с женой и младшей дочерью. На последней фотографии он вполне бодр и по-прежнему элегантен. Но в июне Мариус Иванович неожиданно слег — хронический бронхит перешел в жесточайшее воспаление легких. Предчувствуя близкую кончину отца, в Крым устремились многочисленные дети...
Великого хореографа не стало утром первого июля. Тело везли через всю Россию: траурный поезд прибыл на Николаевский вокзал Санкт-Петербурга только восьмого числа.
Еще в 1903 году Петипа распорядился по поводу своих похорон: «Все обязательно должно быть очень скромно. Две лошади для дрог. Никаких приглашений. Только объявление в газетах». Некрологов вышло множество. В одном, опубликованном в «Обозрении театров», говорилось: «Петипа не умер, он был и останется навсегда альфой и омегой русской балетной сцены. Сказать, что Мариус Иванович создал русский балет и русскую образцовую балетную школу, — далеко не будет преувеличением».
Патриарха танца похоронили на Волковом лютеранском кладбище, но в 1948 году прах перенесли в некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры.
«Вспоминая свою карьеру в России, могу сказать, что то была наисчастливейшая пора моей жизни, — признавался Петипа в мемуарах. — Да хранит Бог мою вторую родину, которую я люблю всем сердцем».
Статьи по теме:
Свежие комментарии