Однажды Данелия признался мне: «Не могу и не хочу брать на себя ответственность за кого бы то ни было кроме себя!» Это было по крайней мере честно. Я не обиделась и продолжала относиться к нему с большой нежностью. Мне хватало и того, что есть.
Звонок у меня дома в Амстердаме раздался ранним утром. Подруга спешила предупредить, что я стала «героиней» очередных мемуаров Токаревой. Виктория Самойловна успела разобраться, кажется, со всеми своими знакомыми — близкими и не особо. Дошла очередь и до меня. Да, стоило дожить до восьмидесяти с лишним лет, чтобы свести счеты с семидесятилетней бабкой. И все, видимо, потому, что несколько десятилетий назад у меня случился роман с режиссером Георгием Данелией, которого с ней связывали длительные отношения.
Написала Токарева почему-то не о нас с Гией, этот сюжет, наверное, еще ждет своего воплощения, а влезла в мою историю с Вилем Липатовым. По ее мнению, я всеми силами старалась «приватизировать» писателя и делала это исключительно ради заоблачных гонораров, получаемых за огромные тиражи повестей об инженере Прончатове и милиционере Анискине. Когда же Липатов все деньги вложил в покупку дома для первой жены Александры, дочери и матери в писательском поселке в Красной Пахре, я якобы набросилась на него с кулаками, за что была жестоко и поделом избита.
Согласитесь, читать о себе подобное, мягко выражаясь, неприятно. Наша связь с Вилем длилась почти два года, но расстались мы совсем не так, как привиделось Токаревой. Не могу сказать, что начисто вычеркнула из памяти свои молодые годы, но публично возвращаться к тем давним событиям никогда не стала бы, если б меня не вынудили это сделать.
С Данелией и Токаревой мы познакомились в писательском Доме творчества в Малеевке, в столовой нас посадили вместе. Я жила там с Липатовым, сама никакого отношения ни к литераторам, ни к кинематографистам не имела.
До романа с популярным писателем окончила мехмат МГУ, поступила в аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений, писала диссертацию. А еще успела выйти замуж и родить дочь Таню. С мужем мы расстались из-за ерунды. Делить нам было нечего, он жил со своей мамой, а я со своей, она помогала растить Танюшу, которой в начале описываемых Токаревой событий исполнилось полтора года. Муж исправно приносил деньги на ребенка, но развода не давал, надеясь, что мы помиримся и снова сойдемся. Да я и не настаивала, хотя будущего рядом с этим человеком для себя не видела. Поэтому формально оставаясь замужней, жила как хотела и дома особо не засиживалась.
В институте я подружилась с Наташей Готовцевой. Она была замужем за кинодраматургом Валентином Ежовым, автором сценариев «Баллады о солдате», «Белого солнца пустыни» и «Сибириады». Валентин Иванович любил работать в Доме творчества в Переделкино, и однажды Наташа позвала меня туда в гости. Когда пошли ужинать, на лестнице столкнулись с невысоким, коренастым мужчиной с круглой челкой и буквально прожигающим взглядом. В тот день я была в туфлях на вошедшей в моду платформе — смотрелась высокой и стройной. На манекенщицу, конечно, не тянула, но была весьма недурна и явно произвела на незнакомца впечатление. Заметив это, застеснялась и улыбнувшись, поторопилась уйти. Моя подруга потом сказала: «Это писатель Виль Липатов». Вечером я вернулась в Москву, а утром звонит Наташа: «Он просит твой телефон. Не даю. Может, лучше ты приедешь в Переделкино еще раз и сама решишь?»
Я согласилась. Вместе с Липатовым сидели в номере у Ежовых, разговаривали. Потом пошли гулять. Зима пришла рано, снег скрипел под ногами, светила луна. Ежов по обыкновению травил байки, шутил и Виль. Все вместе проводили меня до станции, и телефон Липатов в итоге получил. Тем же вечером он позвонил, сообщил, что завтра будет в Москве и может подбросить меня на машине к друзьям, чтобы снова погулять. Почему бы и нет? Мне нравилась эта компания. Я стала бывать в Переделкино довольно часто. Там между нами все и закрутилось.
Липатов был свободен. Год назад он развелся со своей второй женой Ириной Мазурук, дочерью легендарного летчика, которая была еще и падчерицей известного писателя Вадима Кожевникова — автора романа «Щит и меч». Женившись на Мазурук, Виль переехал из Сибири в Москву и поселился в ее квартире вместе со своей дочерью от первого брака Таней. Но у той не сложились отношения с Настей — дочкой Ирины от Олега Ефремова. К тому же сама Мазурук вела богемный образ жизни, всегда была окружена многочисленными друзьями. Поэтому Липатов купил квартиру в Москве, куда перевез Татьяну и еще из Сибири бывшую жену и свою мать. После развода с Ириной, сопровождавшегося скандалами, Виль и сам переселился к ним. Работать в окружении трех женщин было сложно, поэтому Липатов и кочевал по Домам творчества. Осенью 1976-го обосновался в Переделкино...
Во время наших прогулок Липатов откровенно рассказывал о своей жизни, семье, родителях. Дед Виля по материнской линии был потомком польских евреев, высланных в Сибирь после восстания в 1864 году. Он владел пароходством, женился на бурятке. От бабки Виль унаследовал восточную внешность. Дед купил в Палестине землю, и когда началась Первая мировая война, отправил туда своих детей, в том числе и мать Виля. Но потом в России началась революция, и она вернулась к отцу. В дороге познакомилась с молодым коммунистом — будущим отцом Липатова. Виль говорил, что в конце двадцатых его отправили в лагерь, мать тоже сослали в сибирское село на реке Чулым. Когда отца реабилитировали, он к семье не вернулся, чего Виль ему так и не простил.
Липатов мать боготворил. Именно она женила его в первый раз, несмотря на то, что Виль встречался с другой. Его супруга Александра была, возможно, неплохой женщиной, но, как шутил Липатов, навсегда осталась женой подполковника, так как «на полковника не тянула». Относился он к ней хорошо хотя бы из-за того, что родила ему Татьяну, которую Виль любил не меньше, чем матушку.
В столовой Дома творчества к нам подсаживались разные знаменитости. Например Арсений Тарковский, который обосновался там с женой. Знаменитый поэт был интеллигентнейшим, чудным человеком и галантным кавалером. На войне он потерял ногу, ходил опираясь на палочку, но всегда подавал дамам пальто. В Переделкино проживала и певица Валентина Толкунова, тихая и скромная, несмотря на свою известность. Говорили, что она влюблена в какого-то дипломата, который в основном обитает за границей. В тот раз он вырвался в отпуск в Москву и иногда наезжал к ней в Подмосковье. Наталия Ежова уточнила, что комнату снимал он как член Союза писателей. Мы сидели за одним столом и слушали его рассказы о Латинской Америке. Валентина смотрела на дипломата с обожанием. Вилю Толкунова тоже нравилась, он признавался, что после развода с Мазурук всерьез положил на нее глаз. Но близкие отношения так и не заладились.
Зимой 1977 года я проводила с Липатовым в Переделкино три дня в неделю. Виль вставал в пять утра, заваривал кофе и садился за пишущую машинку. Работал до восьми. Потом мы шли в столовую, после завтрака гуляли. Вечером принимали участие в посиделках. Я слышала о том, что когда-то у Липатова были проблемы с алкоголем, но не придавала тому особого значения, так как он уже четыре года не притрагивался к спиртному. На моих глазах в писательской среде разворачивались разные драматические истории, связанные с этой темой. Помню поэта Колю Доризо. Трезвым он был похож на большого застенчивого медведя. Бродя по аллеям парка, серьезно рассуждал, что наши прогулки — это «шажки в копилку здоровья». Как-то пропал на пару дней, а потом объявился и страдая от тяжелого похмелья, признался, что «разбил копилку».
На лето мы перебрались в Малеевку. Липатов тогда ничего не писал. Снова рассказывал о своей жизни. Вспоминал, как молодым гулял ночами, а когда возвращался под утро, пил молоко из кринки. И утверждал, что счастье — это как раз и есть утренняя усталость после бессонной ночи, аромат самой ночи и вкус молока. Водку впервые он попробовал в девятнадцать лет. С этого возраста и началась его печальная длинная история с алкоголем.
Как раз летом 1977-го мы оказались за одним столом с Георгием Данелией и его соавтором Викторией Токаревой. Она находилась в Доме творчества по путевке, а Данелия снимал комнату в избе в соседней деревне. Там стоял сундук, куда Гия с Викой сложили часть гонорара за недавно снятый фильм «Мимино». Дверь не закрывалась, про содержимое сундука знали многие, но, к удивлению, ничего не пропало. Должна признаться, что Данелия мне сразу понравился. Его печальные и ласковые глаза притягивали, о чем я говорила Липатову. Тот страшно злился: да такие у любого торговца в кепке на Центральном рынке! Видимо, и я была небезразлична Данелии, не раз ловила на себе его теплый заинтересованный взгляд. Вика ревновала, хотя тогда сама была замужем, у нее росла маленькая дочь.
В наш круг входили Григорий и Любовь Горины. Мне запомнилась одна Гришина байка. В отсутствие жены он собрал дома веселую компанию. Друзья явились с девушками. Одна из них по рассеянности или с умыслом оставила в ванной свою губную помаду. Гриша ее не заметил и не выбросил. Люба вернулась, спросила, откуда помада. Зная, что жена на дух не переносила одного из гостей, он решил не признаваться, что устроил вечеринку, и на голубом глазу выдал:
— Ты что, забыла? Это же твоя!
И та вдруг согласилась:
— Ты прав, совсем из головы вылетело.
Гриша, никак не ожидавший такого поворота и восхитившийся мудростью жены, тут же все рассказал и был прощен.
Из Малеевки снова перебрались в Переделкино. Мы почти не расставались, и понемногу Виль начал поговаривать о том, что нам пора начать жить вместе на законных основаниях. У меня такая постановка вопроса вызывала сомнения: даст ли развод муж, примет ли Липатов моего ребенка, где мы поселимся? Но Липатов, казалось, уже все решил и начал представлять знакомым «своей невестой». Слухи об этом быстро распространились по писательской братии, и однажды в Дом творчества заявилась Ирина Мазурук. Прошла в комнату, представилась, протянув мне руку. Посидела минут пятнадцать и вызвала Виля в коридор посекретничать. Липатов потом сообщил: Ирина полагает, «у нас с ним ничего не получится, так как я слишком слаба, чтобы преодолеть сопротивление его родственников». А вывод она сделала на основании моего вялого рукопожатия.
И действительно, когда Липатов поставил в известность мать, что хочет на мне жениться, та отреагировала резко отрицательно. Он один раз уже регистрировал брак вопреки ее желанию. Его жизнь по Домам творчества мать вполне устраивала. Там он много писал, а значит, зарабатывал деньги. Возможное появление в жизни сына новой жены грозило большой опасностью. Хотя к тому моменту я стала старшим научным сотрудником, получала неплохую по советским меркам зарплату и не претендовала на деньги Липатова. Кроме того, у меня была прекрасная однокомнатная квартира в центре.
К слову сказать, Виль был очень прижимистым. Себе особо ничего не позволял. В Домах творчества носил два тренировочных костюма, которые отдавал в стирку матери. В присутственные места надевал черный кожаный пиджак. Раз в пять лет покупал новый, потому что появляться в прежнем становилось уже просто неприлично. Но женам все-таки что-то доставалось. Например он сам рассказывал, как после крупного скандала с рукоприкладством в качестве извинения подарил Ирине машину.
Хотя решение Виля вступить со мной в брак и было принято в штыки, мы тем не менее начали строить совместные планы. Липатов купил квартиру в писательском кооперативе на улице Усиевича, обставил ее венгерской мебелью, оклеил стены не обоями, а тканью, которую помогала выбирать дочь. Сначала собирался жить там со мной, позже решил прописать Татьяну. Стал подыскивать дачу, где мы могли бы поселиться. А как-то вдруг неожиданно заявил, что готов разделить все свои деньги на три равные части: себе, матери и дочери. При его патологической бережливости такое решение было большой жертвой и, конечно, сильным стрессом, которому я не придала значения. А зря!
Однажды вернулась в Переделкино и застала в номере шумную компанию. Вообще, друзей у него было немного. В их числе — Гера из Министерства внутренних дел, курировавший отношения Липатова с этим ведомством после работы над «Деревенским детективом», и один неприветливый тип, с которым Виль лежал в больнице, где проходил курс детокса. В комнате я обнаружила их и еще пару незнакомых женщин. На письменном столе — бутылки и странный предмет. Виль пояснил: приобрел у «неприветливого» аудиокомбайн за три тысячи рублей (это была половина стоимости «жигулей»), и теперь они обмывают покупку. Оправдываясь, сказал, что только пригубил вина. Мол, решил проверить, сможет ли не напиться после долгого воздержания. Действительно, в тот вечер он ограничился половиной стакана.
На другой день гулянка продолжилась. На ужине Липатов заказал в буфете несколько бутылок вина, щедро угощал наших соседей по столу. Потом вызвал водителя, для начала поехали в Дом актера, потом всю ночь переезжали из ресторана в ресторан. Под утро вернулись. Виль заснул, а утром ему стало плохо. Когда он немного пришел в себя, я уехала на работу в Москву.
В середине дня его звонок: срочно приезжай. Встревоженная, помчалась в Переделкино, а там — дым коромыслом, какие-то дамы... И снова рестораны, цыгане, тяжелое похмелье с обещанием поехать к наркологу. Липатов объявлял всем, что уж завтра точно ложится в клинику, а сегодня, мол, надо напоследок куда-нибудь съездить развлечься. Я не спала ночь. Потом еще одну, и еще. Сил не было. Попросила Геру связаться с матерью Липатова или с Татьяной: пусть уговорят его остановиться.
И вот Виль в очередной раз собирается ехать отмечать свою грядущую госпитализацию. Но шофер Паша куда-то пропал. Липатов терял терпение и рвался вниз к телефону, чтобы вызвать такси. Из нового комбайна гремел Высоцкий. Голова раскалывалась. И вдруг под грохот музыки сквозь дымовую завесу, стоявшую в комнате от бесконечного курения, вижу, как распахивается дверь. В проеме три женские фигуры — дочь Липатова, какая-то женщина и маленькая седая старушка. Сзади маячат Гера с Пашей. Сначала следует немая сцена — как в «Ревизоре». Потом согбенная старушка кидается ко мне, вцепляется в волосы и бьет по лицу с криком «Вон!» Я пытаюсь вырваться, боковым зрением замечая улыбку торжествующей Тани.
Не помню, кто освободил меня из рук озверевшей мамаши. У двери столпились писатели. Кто-то протягивал стакан воды, кто-то бумажные салфетки, кто-то гладил по плечу. Незаметно для самой себя я оказалась в комнате Арсения Тарковского и его жены. Они меня утешали, удивляясь, почему Липатов не вмешался. Налили рюмку водки. Зубы стучали, но я смогла выпить, а после заплакала. Вызвали такси, принесли мою шубу, сумку и отправили домой.
Виль позвонил через три дня, просил прощения, сказал, что лежит под капельницей, умолял навестить. Мать свою он осуждал, но объяснял, что в Сибири считается нормальным, если свекровь таскает за волосы невестку. Она, мол, была убеждена, что я сознательно сына спаиваю, чтобы затащить в ЗАГС. Конечно, его объяснения были чистым фарисейством. Родственники прекрасно знали, что никто не заставит Виля делать то, чего он не хочет. Через неделю Липатова выписали, я его простила. В трезвом состоянии он выглядел абсолютно адекватным, умным, чутким человеком. Не стану лукавить — не была влюблена без памяти, но он мне нравился и замуж я вышла бы.
Вернулись в Переделкино. Липатов притих, мы снова много гуляли, но это не доставляло ему прежней радости. Пробовал работать, но не писалось — навалилась депрессия. Через полтора месяца после нашего возвращения Виль пожаловался, что у него нет сил так жить. Он должен либо лечь в больницу, где ужасно, либо на диван в доме мамаши. Сказал: как решишь, так и поступлю. Мне стало его жалко, и я отпустила к матери. Он звонил оттуда два раза в день.
К концу апреля Липатов пришел в себя, начал понемногу куда-то выезжать. Комнату в Переделкино он освободил, так что теперь встречались у меня. Он снова заводил разговоры о совместной жизни. Нашел дачу в Пахре, стоившую шестьдесят тысяч. Позвонил мне на работу, предупредил, что после заседания в Союзе писателей повезет ее смотреть. Явился вечером, выглядел непьяным, но явно невменяемым. Приехал с кейсом, из которого вдруг выхватил горсть таблеток и тут же проглотил их. Я уговорила никуда не ехать, а когда он заснул, посмотрела, что за лекарства при нем, и обнаружила пачки сильных психотропных средств. Что делать, не знала, но, конечно, понимала, что принимать их в таком количестве ни в коем случае нельзя. Не нашла ничего лучшего, как засунуть кейс под ванну. Виль проснулся в четыре утра и начал искать свои таблетки. Честно призналась, что спрятала. Он стал рваться на улицу, но я спрятала и ключ от квартиры. И тут он швырнул телевизор об пол, разломал этажерку с цветами, порвал несколько книг. Мне удалось выскочить из дома и из телефонной будки позвонить его дочери, та обещала приехать. Ждала на улице, а Липатов в это время долбил табуреткой по запертой двери. При Татьяне мгновенно успокоился.
Через день перезвонил из больницы. Опять проходил лечение против интоксикации, теперь уже психотропными средствами. При выписке врач посоветовал его не раздражать. Пару дней провели в его новой квартире на Усиевича, я бегала на рынок за свежей петрушкой, заваривала ее в чайнике, поила Липатова отваром.
Вернулись в Малеевку. После случившегося я побаивалась Виля. Ночами прятала острый ножик для бумаги, который он возил с собой. Так, на всякий случай. Но постепенно Липатов пришел в себя, повеселел, стал ласковым. В середине лета он должен был присутствовать на собрании в Союзе писателей. Договорились, что освободившись, заберет меня и мы переночуем на Усиевича. Но вечером Виль позвонил и сообщил: сегодня мать просит остаться у нее, а завтра в полдень вернемся в Дом творчества.
Он был очень пунктуальным, поэтому когда не явился в двенадцать, я забеспокоилась. Приехал только в четыре. Села в машину, взглянула на него, и охватило чувство безнадежности. Липатов был в невменяемом состоянии: лицо красное, распухшее, глаза мутные, пустые, язык заплетается. Все, чего достигли за полтора месяца, исчезло за одну ночь. Передо мной был страшный, агрессивный, чужой человек. Он крыл матом, чего в нормальном состоянии никогда не делал.
На этом замечательном языке заявил, что мы сейчас поедем в Пахру смотреть дачу — уже договорился с хозяйкой, она нас ждет. Я разозлилась и ответила, что никуда не поеду и сейчас же выхожу из машины. Тогда Липатов выплюнул мне в лицо: «Проститутка!»
Я сидела на заднем сиденье, он — рядом с шофером. Когда обзывал, повернулся. Заплакав от обиды, влепила ему пощечину. Дальше случилось ужасное. Виль наотмашь бил меня по лицу так, что кровь заливала глаза. Шофер пытался взывать к его разуму, потом развернул машину, высадил меня у дома. Обливаясь кровью, доплелась до своего третьего этажа.
Токарева нафантазировала, что избитая, я явилась к ней, рыдала на плече, а она приводила меня в чувство. На самом деле как только немного пришла в себя, позвонила Наташе Ежовой. К счастью, та оказалась дома. Вместе решили, что от Липатова меня надо спрятать. К маме на дачу в таком виде ехать не могла. Это ее убило бы. Ясно, что и на работе я смогу показаться не раньше чем через пару недель. И Наталия отвезла меня к подруге в Теплый Стан.
Через неделю вернулась домой, дверь в квартиру была изуродована. Соседи рассказали, что приезжал какой-то нетрезвый мужчина, пытался ее взломать, пришлось вызывать милицию. В Малеевке остался чемодан с моими вещами. Наталия категорически отказалась съездить за ним: «Ежов запретил мне туда соваться!» Тогда отправилась сама с другой подругой и ее мужем. Минут через двадцать они вернулись и рассказали, что в комнате помимо Виля находились его дочь и ее мать. Пока Татьяна собирала чемодан, Виль молча сидел за столом, обхватив голову руками.
Немногим позже позвонил Гера: Виль в больнице, настолько его потрясло, что за моими вещами приехали «чужие люди».
А еще через несколько дней Липатов посадил дочь и ее мать в машину и разогнавшись, врезался в стену. Слава богу, никто сильно не пострадал, но Виля после этого отправили в психиатрическое отделение. Так прошла осень. Временами он выходил из больницы. Тогда мой домашний телефон начинал названивать. Подняв трубку, слышала, как кто-то включает записи Высоцкого.
Неожиданно объявился Гера, рассказал, что Липатов купил-таки ту дачу в Пахре, до которой я не доехала, и что он собрался прооперировать сосуды. Врачи запугивали: если не ляжет под нож — потеряет ногу. После операции Виль долго был в тяжелом состоянии, а когда начал вставать, часто вспоминал меня. В квартире опять звонил телефон, из трубки звучала музыка.
Договариваясь с Герой вместе съездить в больницу, я понимала — никакого возврата к прошлому быть не может, и все же хотелось расстаться по-человечески. Но случилось несчастье. Виль резко поднялся, разошлись швы, открылась рана. Его перевели в реанимацию. Он умер первого мая 1979 года в возрасте пятидесяти двух лет...
На прощание в Доме литераторов народу пришло много. Помню, кто-то пытался меня остановить, не пустить к гробу. Но все это происходило как будто в параллельном мире. На Кунцевском кладбище я оказалась прямо за спиной его матери. Маленькая хрупкая старушка с белой кудрявой головой шла выпрямив спину и не проронив ни слезинки.
Как-то Юрий Трифонов в общей компании сказал: «В нашем возрасте главное найти подходящих вдов, которые хотя бы из меркантильных соображений не дадут о нас забыть». Липатову здесь явно не повезло. Хотя справедливости ради нужно сказать, что первая жена и дочь выпустили в 1984 году собрание его сочинений. Вторая же супруга — Ирина Мазурук — довольно скоро последовала за Вилем.
В день смерти Липатова позвонил Данелия, выразил соболезнования. Расспросил, как живу, а прощаясь, предложил:
— Давай встретимся.
— Не могу, у меня нет сил.
Но он проявлял настойчивость, перезванивал. В конце концов согласилась. Встретились. Гия рассказывал о своих замыслах, найдя в моем лице благодарного слушателя. Вдруг Данелия неожиданно сменил тему, сказал: «Наши отношения с Викой зашли в тупик. Не вижу смысла в продолжении. А когда все закончится, начну встречаться с тобой». Я не нашлась, что ответить.
А Вика как будто почувствовала исходящую от меня опасность. Объявилась буквально на следующий день с предложением:
— Слушай, есть для тебя жених! Микаэл Таривердиев развелся и сейчас в свободном полете, — и целый час пересказывала его биографию, закончив словами: — Ну что, я даю ему твой телефон?
— Не стоит, у меня плохой музыкальный вкус.
Вскоре Гия пришел ко мне в гости и остался до утра. Так начались наши отношения. В отличие от Вики не стану посвящать читателей в подробности того, какими выдающимися мужскими способностями обладал Данелия. Это прерогатива Токаревой. Она имела обыкновение после бурно проведенной ночи вываливать на окружающих интимные подробности происходившего в ее постели, порой несла просто неприличные вещи, вгоняя людей в краску. Впрочем, эпатаж в Викином стиле.
Одно время Данелия всерьез подумывал жениться на Токаревой. Их связывало совместное творчество, Вика была его полноценным соавтором, фонтанировала идеями. Он, в свою очередь, всегда ставил ее фамилию в титры, щедро делился славой и гонорарами. Но когда Гия заявил своей маме, что хочет жениться на Токаревой, та отреагировала однозначно: «Ни в коем случае!» Конечно же, Виктория демонстрировала Данелии самые лучшие качества, стараясь при нем вести себя сдержанно. Но злость, свойственная характеру Токаревой, все равно постоянно копилась в ней и прорывалась наружу, ее невозможно было скрыть. Наверное это в итоге и отпугнуло Гию.
Вместе с Данелией мы не жили. Он был в гражданском браке с актрисой Любовью Соколовой и окончательно расстался с ней, только когда решил официально оформить отношения с Галей Юрковой. Первый раз Гия женился, еще учась в архитектурном институте. Его отец был против, считал, что двадцатилетнему юнцу рано заводить семью. Данелия признавался, что отправился в ЗАГС ему назло, хотел показать, что сам принимает решения. Правда и года не прожил с первой женой, разошелся, несмотря на рождение дочери.
В киноэкспедиции судьба свела его с Соколовой, которая была на девять лет старше. Беременность Любы не входила в планы Гии. Но она родила сына и в один прекрасный день приехала с ребенком к маме Данелии. И когда он вернулся со съемок, та поставила его перед фактом: «Люба и Коля останутся у нас! У ребенка должен быть отец». Любе верность Гия никогда не хранил. Думаю, семья в традиционном понимании этого слова не требовалась ему в принципе.
Однажды Гия признался мне: «Не могу и не хочу брать на себя ответственность за кого бы то ни было кроме себя!» Это было по крайней мере честно. Я не обиделась и продолжала относиться к нему с большой нежностью. Мне хватало и того, что есть. Встречались у меня. Иногда куда-то ходили вместе — то в Дом кино на премьеру, то в гости. Помню, как Гию в честь пятидесятилетия наградили орденом и он из Кремля приехал прямо ко мне. Часто ездили к Ежовым. Данелия не был трезвенником, во время застолий выпивал наравне со всеми, но я ни разу не видела его пьяным или агрессивным. Ежов рассказывал, что даже не съемках, когда что-то срывалось, Гия не позволял себе крыть провинившегося матом.
Данелия — прекрасный рассказчик, когда в компании он начинал что-то говорить тихим голосом, все умолкали, настолько необычны, интересны были эти истории. Но еще больше он любил говорить что-то мне одной. Начиная снимать кино, погружался в него с головой, ни о чем другом думать больше уже не мог, и я была полностью посвящена в мысли Гии. Данелия описывал мизансцены, произносил диалоги героев. Мне это было очень интересно, чувствовала, что так он оказывал доверие, пуская в святая святых — свою творческую лабораторию, за что я была ему благодарна. Думаю, он просто не мог не говорить о работе, поскольку жил ею.
Между тем меня ждала беда: на даче в возрасте шестидесяти трех лет в одночасье от инфаркта умерла моя мама. Я занималась похоронами, организовывала поминки, но где-то на периферии сознания крутилась мысль: почему Гия не звонит целую неделю? И когда его голос раздался в трубке, сразу же спросила:
— С тобой все в порядке?
— Нет, у меня умерла мама.
— И у меня тоже. Когда это случилось?
Гия назвал тот самый день, когда не стало моей. Он рассказал, как все произошло. Мама Данелии часто навещала родственников в Тбилиси. Когда в последний раз отправилась в Грузию, там у нее случился инсульт. Два месяца не вставала с постели. Гия нанял сиделку, которая оставалась с больной круглые сутки. Несчастье случилось в апреле, а в июле врачи разрешили ему забрать маму домой. Они сели в самолет, в воздухе ей стало плохо, до Москвы ее не довезли, умерла прямо в кресле.
Мама была любимым человеком Гии. Ее уход он перенес очень тяжело. Рассказывал, что Люба пыталась занять место матери, проявляла повышенное внимание, но его это только раздражало. А сына Колю Гия безумно любил. Но из-за того, что много работал, в какой-то момент упустил: Коля попал в дурную компанию, где употребляли наркотики.
Верность Гия не хранил не только Соколовой, но и мне. Однако я по этому поводу не переживала, сразу после смерти мамы в моей жизни появился другой мужчина. Со Станиславом Михайловичем Меньшиковым мы познакомились давно. Он был заместителем директора Института мировой экономики и международных отношений, когда я пришла туда учиться в аспирантуре. Но Меньшиков бы женат, да и жизнь нас развела: сначала Станислав уехал в Новосибирск, потом его на шесть лет послали работать в ООН. А когда вернулся, я послала ему свою книжку, которую успела опубликовать. Так возобновилось знакомство. Меньшиков стал активно за мной ухаживать. В отличие от Данелии сразу же предложил выйти за него замуж. Кроме того, нас объединяли профессиональные интересы. Впоследствии мы много работали вместе: писали статьи, книгу. Я было всерьез задумалась, но тут у Гии случилось новое несчастье.
Он снова пропал, хотя до этого звонил очень часто. Через неделю меня разыскал его приятель, который сообщил, что Гия в больнице, просил его навестить. Данелия попал туда после сильного стресса — Колю загребли с наркотиками в Питере, знаменитый режиссер включил все свои связи, чтобы сын не оказался в тюрьме. Гия переживал так, что потерял сон. Однажды принял слишком большую дозу снотворного. К счастью, Люба заметила неладное, вызвала скорую и его смогли откачать.
Вошла в палату, взглянула на любимого мужчину, которого чуть не потеряла. Он исхудал, тело едва обрисовывалось под одеялом, глаза ввалились. Таскала ему какие-то продукты, книги, сидела у постели, держала за руку. После того как Гию выписали, он уехал в командировку на выбор натуры для очередного фильма. Я его проводила, когда вернулся — встретила.
Вести двойную жизнь не собиралась и честно призналась Станиславу:
— Мы расстаемся. Между вами двумя я выбираю Гию.
— Но он же на тебе никогда не женится!
— Мне уже все равно, я не могу его бросить.
Но Меньшиков, что называется, взял меня приступом. В тот вечер мы с Гией куда-то собирались. Звонок в дверь, открываю — стоит Станислав с чемоданом: «Больше от тебя никуда не уйду». Телефон разрывался, я понимала, что это Данелия, но Меньшиков не подпускал меня к аппарату. Гия звонил каждые пять минут до трех часов ночи. Все это время будущий муж убеждал сделать выбор в его пользу, говорил, как сильно меня любит, как прекрасно мы будем жить. Мужчиной он был красивым, высоким, с небесно-голубыми глазами. В институте в свое время в него были влюблены почти все женщины. В итоге — уговорил. И действительно подарил мне тридцать лет счастливой семейной жизни до самого своего конца.
Когда Гия узнал, что я вышла замуж за Станислава, сказал: «Моей любовницей ты никогда не будешь!» Тем не менее мы оставались добрыми друзьями. Иногда могли целый час трепаться по телефону, что злило мужа. Данелия делился своими проблемами, рассказывал о новом фильме, потом в его речах стало все чаще фигурировать имя Галя. Они были знакомы давно, но в какой-то момент у них начались отношения. Гия по обыкновению побоялся брать на себя ответственность и сказал ей: «Уходи, ничего у нас не получится!» Но потом признался мне: «Посидел в одиночестве пару дней, и так стало тошно без Гали, так грустно, позвонил и позвал «Срочно возвращайся!» Так Галя уже навсегда вошла в его жизнь. Он рассказывал: «Прихожу к ней домой и вижу — у нее такие добрые отношения в семье, с мамой, с сыном, все друг друга любят. Глядя на них, мне самому становится радостно. У Вики было не так, все злились друг на друга, все лаялись». Накануне свадьбы Данелия позвонил:
— Женюсь назло тебе!
— Зачем же мне назло?! Женись, если не можешь жить без этой женщины.
Вся киношная братия судачила, что, мол, Юркова окрутила Данелию из меркантильных соображений. Но это не так. Свою преданность Галя доказала добрым к нему отношением. Она поддержала его, когда трагически ушел из жизни Коля. Сын женился, у него родились дети. Он был подававшим большие надежды творческим человеком. Казалось, это поможет ему измениться, отказаться от пагубного пристрастия... Что именно случилось в квартире, где находился Коля, так до конца и не выяснено. Обсуждались две версии его смерти: убийство и передозировка наркотиков. А ведь ему тогда исполнилось всего двадцать шесть лет. Гия тяжело переживал трагедию, запил. Галя была рядом и не дала ему уйти следом за сыном.
Трагедия вошла и в мою жизнь. Наша с Меньшиковым дочь прожила всего лишь год. При рождении ей был поставлен диагноз «гидроцефалия головного мозга». В «Кремлевке» лечить ребенка отказались, послали в клинику имени Бурденко. Там девочке провели операцию. Лежала с ней в палате на восемь человек. У всех дети со страшными диагнозами, все страдают от боли, кричат, плачут. Пеленки стирали в туалете, сушили на спинках кроватей. Кто-то из детей умирал у матерей на руках. В такие моменты не хотелось жить. Однажды вышли с подругами по несчастью в холл, где работал крошечный раздолбанный телевизор. Показывали «Мимино», попали как раз на эпизод, где Буба Кикабидзе произносит в телефонную трубку сакраментальную фразу «Ларису Ивановну хочу!» И все как одна, не сговариваясь, заулыбались. Лучик света и добра осветил наше темное страшное царство.
А дочку мне спасти не удалось. Год моталась с ней по больницам. Она умерла — вот же еще одно мистическое совпадение! — первого мая, в один день с Липатовым...
Потерю переживали долго, помогло, что уехали из Москвы в Прагу. Мужа отправили в редакцию международного журнала «Проблемы мира и социализма». Мы погрузились в работу, много писали. И горе постепенно отступило.
В Москве разговаривала с Гией в конце девяностых, когда приезжала в отпуск. Это покажется странным, но тогда мне позвонил сам Гия, как чувствовал, что я рядом. Разговаривали долго, прощаясь, предложила:
— Давай повидаемся.
— Но я же женат!
— Я тоже замужем.
Встреча так и не состоялась. Данелия через пару дней перезвонил. Трубку снял муж. Гия спросил:
— Вы дедушка Ларисы?
У меня жил мой девяностолетний отчим, о чем Данелия знал. Муж ответил:
— Нет, бабушка.
Лет сорок назад говорили, что у Данелии цирроз печени, врачи отмеривали ему жить до шестидесяти. Но его родители прожили долгую жизнь, к счастью, сын пошел в них. Сегодня вспоминаю наши два года с большим теплом. Каждый день молюсь за Гию, пусть живет долго! И еще прошу прощения за то, что решилась рассказать нашу историю. Хочу, чтобы он знал: за всю свою жизнь я не встречала такого чистого и романтичного человека. Спасибо ему...
Свежие комментарии