На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Дмитрий Иосифов. Скажите, как его зовут?

Дмитрий Иосифов Юрий Феклистов

Меня взяли на роль Арлекина, пошили клетчатый костюм с бубенчиками. А потом вдруг стали приглашать на новые пробы, и я не понимал почему. Только спустя годы узнал, что картина была на грани закрытия — худсовет никак не утверждал никого на роли Мальвины и Буратино.

— Дмитрий, актерская слава обрушилась на вас еще в детстве, когда сыграли Буратино. Потом стали режиссером, достаточно вспомнить громкий телепроект «Екатерина. Взлет». Или фильм «Уходящая натура» — настоящее кино о конце семидесятых. Даже язык не поворачивается назвать сериалом...

— Приятно слышать. «Уходящую натуру» многие отметили, даже мои коллеги, что большая редкость. Говорили, все именно так и было. Мой фильм как путешествие в прошлое. В «Уходящей натуре» я вспоминал, что происходило в моей жизни в те годы, что видел во время работы в тех же «Приключениях Буратино», восстанавливал то, что любил. И хотел выразить благодарность родителям и учителям. За то удивительное прошлое, которое навсегда осталось в сердце, за все то, чем я дышу сегодня. Снимал про больное, про любимое, по сути — про свои детство и юность.

— Про людей этого времени — артистов, режиссеров... Каким, кстати, был Леонид Нечаев, снявший «Приключения Буратино»?

— Впервые я увидел его на кинопробах. Мне представили Нечаева так: «Леонид Алексеевич — наш режиссер, можно дядя Леня». И вот представьте: статный красавец, такой Юл Бриннер из «Великолепной семерки», дядя Леня перед съемками побрился наголо, на нем были потертые джинсы с желтыми кожаными латками на коленях и соломенная шляпа как у ковбоя. Нереально заводной, энергичный, с зычным, густым баритоном. Стоило Нечаеву заговорить, женщины таяли, а мужчины подчинялись. Жалко, что никто не использовал его для озвучания фильмов или анимации — такие голоса редкость. Тем более что дядя Леня начинал как актер.

«Приключения Буратино» — довольно сложный по съемочному процессу фильм. Это я теперь понимаю. И представляю себя на его месте: молодой никому не известный режиссер получает съемочную группу, многие члены которой были уволены с других картин и никто из опытных постановщиков не хотел их больше брать. Так часто делали на студиях. Вот человека откуда-то выгнали за пьянство, хулиганство или дебош, но существовал профсоюз и его все равно приходилось трудоустраивать. А кому, как не начинающему, всучить все это великолепие в команду? Пробовали на зуб таким способом: сдюжит или нет.

Волновался я на первой картине — «Приключения Буратино». А к фильму «Про Красную Шапочку» уже поднабрался опыта. Там снимался с Яной Поплавской и Инной Степановой (внизу справа) из архива Д. Иосифова

Тем не менее фильм стал сенсацией. Это, по сути, был первый «детский недетский» мюзикл. Уже учась во ВГИКе, я спрашивал Нечаева, в чем секрет успеха? Мы сидели на кухне в его маленькой однокомнатной квартире на Олимпийском проспекте. Она была похожа на сказочную. Витиеватые полки, на которых стояли причудливые пивные кружки, — он сам выпиливал полки лобзиком по староголландскому образцу, на стенах колокольчики всех мастей, не меньше сотни, и дверные ключи. Много-много ключей — ржавые, старинные амбарные, а в центре «золотой ключик», который он выкупил после съемок фильма. На подоконнике каменное пушечное ядро величиной с большое яблоко. И книги — на полках, на антресолях, но в основном штабелями на полу — места не хватало... Он посмотрел в окно, по жести карниза барабанил осенний дождь, и сказал: «Дим, я не знаю. Звезды так сошлись. Я пытался повторить. Был-то уже поопытнее. В профессии понимал побольше. Со мной хотели работать любые артисты. Если бы я знал!»

Я много раз пытался понять природу этого успеха. И вот что пришло в голову. Дядя Леня никогда не сюсюкал с детьми. Не смотрел свысока. Такой подход, наверное, и позволял нам быть раскрепощенными. Ведь дети стремятся поскорее вырасти, стать взрослыми. Знаете почему? Потому что у взрослого есть право выбора, а у ребенка его нет. Я не встречал ни одного взрослого, который хотел бы вернуться в детство.

Все так же глядя в окно, Нечаев рассказал мне про урок русского языка в первый день сентября 1946 года:

— Используй где-нибудь, если решишь снимать о моем поколении, о войне... Учительница нам сказала: «Ребята, расскажите, как прошло первое послевоенное лето. Кто первый? Кто самый смелый?» И поднялся лес рук. Окна класса огромные такие. Старинные рамы. В них солнце бьет. И эти просвечивающие худенькие ручки. А на них номера химическим карандашом.

— Какие номера? Вы же в тылу были, не в концлагере?

— Номер очереди за хлебом по карточкам. Мама работала, а я получал хлеб, это была моя работа...

У него такое детство было. Отец пропал без вести. Какое-то время семья имела статус лишенцев. Ролан Антонович Быков вспоминал, что Нечаев всегда голодным ходил, постоянно есть хотел. Они с ним познакомились в театральной студии, куда Леонид Алексеевич пришел в старших классах, а Быков был режиссером, преподавал мастерство актера.

Владимира Абрамовича я боялся. Строгий он был. А в загримированном виде — совсем страшный кадр из фильма «Приключения Буратино»/Беларусьфильм

— Каким было ваше детство, когда прозвучала фраза «Мальчик, хочешь сниматься в кино?»

— Никто мне такого вопроса не задавал. Это случай. Занимался фигурным катанием, тренировался в родном Минске в парке Горького. Я в группе был единственным мальчиком. Ребята-хоккеисты всегда надо мной издевались из-за «девочковых» коньков с зубчиками спереди. Из-за того, что вокруг меня одни барышни.

Шел урок хореографии, мы стояли у станка. В зале появился незнакомый человек. Все на него косились. Он тихо сидел в углу на скамеечке «Эфси» — это такие длинные спортивные скамейки. У него была странная бородка, переходящая в усы, я потом узнал, что это эспаньолка, очень модная в те годы среди киношников. Внимательно смотрел, прищурившись. Я-то думал, что он отбирает потенциально способных, перспективных, может даже в сборную... Старался, осанки прибавил, носок тянул. После тренировки на выходе из раздевалки этот человек подошел, спросил:

— Ты тут с кем?

— С бабушкой.

— Познакомишь нас? Мне с вами нужно поговорить.

Я загорелся. Точно — в сборную! Только одного меня! Девчонки завистливо смотрели, шушукались. Он представился ассистентом режиссера, предложил прийти на фотопробы на киностудию «Беларусьфильм», объяснил: идет поиск детей для съемок фильма-сказки. Я сник — сборная не светит. Бабушка дома пересказала все родителям, они заинтересовались. Решили, что попытка не пытка. Через несколько дней бабушка отвезла меня на фотопробы.

Прикололи бумажный номерок к моему школьному пиджаку. Пощелкали, сняли мерки. Через неделю пригласили на кинопробы. А вот перед камерой, перед большим количеством глаз в павильоне я почувствовал себя неуютно. Испугался. Стал ныть, что у меня болит живот. Папа полжизни страдал от язвы желудка, поэтому женщины в нашей семье при слове «живот» приходили в состояние трепета и полной боевой готовности. Я этим воспользовался. В общем, тогда мы с бабушкой уехали. Но через пару дней были еще пробы, потом еще...

Постепенно я привык. Мне нравились студийные запахи. В гримерке пахло лаками, на столиках стояли странные деревянные болванки с париками и усами. В цехе декораций — там делали деревянные башмачки, именно в нем потом я примерял каждую новую пару, когда предыдущая разваливалась, — помню стойкий аромат свежей стружки. Отдельный запах был у павильонов: пахло пылью и красками. Заходишь из обычного коридора через тяжеленные двери, а там в свете дежурных ламп — поляна Мальвины, чулан с пауками, каморка папы Карло, за дверью которой — двухметровый деревянный механизм часов, и все это крутилось, двигалось, работало... Вот тогда я и влюбился в процесс создания кино! Это было так непохоже на всю мою предыдущую жизнь. Другой мир!

Ролан Быков с Леонидом Нечаевым были знакомы с детской театральной студии из архива Д. Иосифова

Меня взяли на роль Арлекина, пошили клетчатый костюм с бубенчиками. Они не звенели, чтобы не мешать записи звука. А потом вдруг стали приглашать на новые пробы, и я не понимал почему. Только спустя годы узнал, что картина была на грани закрытия — худсовет никак не утверждал никого на роли Мальвины и Буратино. Все сроки уже прошли, а героев не было. На студии побывало более четырех тысяч детей со всех концов страны. Второй режиссер Владимир Поночевный предложил постановщику Леониду Нечаеву попробовать меня.

— Да нет, он Арлекин, я не вижу его в этой роли!

— Но ведь еще не утверждены коты, Карабасы... Пусть подбрасывает им текст — присмотришься, решишь!

Снимали полноценные кинопробы — на пленку, с гримом. Меня одевали в примерный, еще не выверенный костюм, стали прикидывать варианты носа. Какая должна быть длина, чтобы не мешать мимике лица? Насколько легкий? Каким образом свести на нет крылья носа, чтобы на крупном плане не было видно, как он крепится? В результате все материалы закупали в Италии — у нас таких сделать не могли. На съемках израсходовали больше тридцати вариантов. Зритель этого не замечает, но у Буратино в начале фильма нос длиннее, а в конце короче почти на полтора сантиметра.

Но это я вперед забежал. Школу пропускал и был этому очень рад. Мне давали справки, освобождающие от уроков. Тогда к кино относились с пиететом, справки в школе воспринимались как приказ. Пробы шли и шли. И вот каникулы. Лето. Я набрался смелости узнать у режиссера, утверждают ли меня на какую-нибудь роль? Родители собирались в отпуск. Подошел в перерыве и в лоб спросил:

— Дядя Леня, я снимаюсь или нет? Надо определяться — папа обещал повезти в Севастополь!

Нечаев громко засмеялся:

— Вот и поедешь в Севастополь! И в Ялту, и в Алушту! По всему Крыму будешь кататься!

Все, кто был рядом, хохотали. Оказывается, я давно утвержден, с родителями подписан договор, но режиссер попросил их ничего мне не говорить. Уже недели две шли съемки, а я все думал, что хожу на пробы.

Приехали в Крым. Нас поселили в гостинице «Гнездышко». Она на окраине Ялты, в горах, недалеко от Поляны сказок. Туда было долго добираться, но зато мы крутились по серпантинам. Вокруг лес, перед главным входом сосновый остров со скалой, на нем мы играли в индейцев, представляя, что это Гранд-Каньон. В номерах огромные, больше самих комнат деревянные балконы. Алыча везде. В выходные ездили «метеором» на безлюдный пляж Ботанического сада. Вода чистая, каждый камень на дне просматривался. Мы там ныряли. Набирали крупную гальку и бросали друг в друга под водой, представляя себя подводными лодками. Кого коснулся камень — тот торпедирован и выбывает. Прыгали с пирса, соревновались, кто дольше всех просидит на большом валуне, сложив ноги по-турецки. Глубина была метра три-четыре.

Ромке Столкарцу было очень непросто играть роль Пьеро кадр из фильма «Приключения Буратино»

А пока плыли на катере, Ромка Столкарц — он сыграл Пьеро — пел модные бродячие куплеты: «Перспективы на жизнь очень мрачные, я решу наболевший вопрос, я погибну под поездом дачным, улыбаясь промежду колес». Он осваивал «игровую» мандолину, аккомпанировал себе, а мы подпевали. Кстати, Роман Столкарц сейчас работает доктором в Израиле, мы до сих пор дружим. Таня Проценко, Мальвина, отучилась на киноведческом факультете, живет в Москве. Мы с ней поддерживаем связь все эти годы, общаемся.

Ромка был застенчивым, хорошо воспитанным мальчиком. Ему поначалу пришлось очень тяжко. Костюм Пьеро с рукавами до земли создавал много проблем, о которых взрослые даже не догадывались. Одели — иди снимайся. А когда хочешь, извините, по-маленькому? Что делать? Попросить взрослую тетю-костюмера помочь? Сначала никто не понимал, почему Ромка ходит сам не свой. В жару отказывается пить. А он терпел и стеснялся сказать.

Только недели через три по просьбе родителей ему сделали разрезы на рукавах. Но муки его продолжались. С утра зубы ему красили белым лаком. Ведь Пьеро — белая кукла в белом костюме и колпаке, с белым лицом и белыми зубами. Даже яблока нельзя было съесть до обеда. Так что грусть его на экране во многом не сыгранная, а по Станиславскому — «прожитая».

Мой грим поначалу занимал почти два часа: приклеивание носа часа полтора, а еще парик, наклеивание замшевых бровей вместо сбритых моих, тон, пудра. Потом Николай Немов — удивительного терпения художник-гример — поднаторел и весь процесс сократился до сорока пяти минут. И это в жарком крымском климате! Никаких кондиционеров тогда не было. А что делать, когда кончик твоего настоящего носа зачесался? Это было невыносимо! Еще и роль немаленькая — девяносто восемь съемочных дней. Почти ежедневно на площадке.

В общем, непростой это хлеб для ребенка. Но мне нравилось, что мы работаем не меньше взрослых. Осветители научили нас играть в карты, они-то резались на деньги, а мы на щелбаны. То есть попали не только в сказку.

Игравшая черепаху Тортилу Рина Зеленая, почти невесомая, тоненькая, панически боялась взойти на свой лист кувшинки на пруду кадры из фильма «Приключения Буратино»

— А как складывались отношения со взрослыми артистами? В «Приключениях Буратино» совершенно звездный состав!

— Сколько раз я просил Ролана Антоновича не закручивать меня так сильно, когда висел на веревке головой вниз, — подо мной был острый каменюка, который не удалось выковырять из горы, но он все равно раскручивал так, что подкатывала тошнота. Мелькали перед глазами горы-море-горы-море. Я на него тогда очень обиделся. Не знал, что оператор просил делать именно так, чтобы в кадре все выглядело убедительно.

Быков в жизни был удивительным. Всегда фонтанировал идеями! Энергии — через край! Помните сцену, когда кот и лиса встречают Буратино и рассказывают ему, как добраться до Поля Чудес? Кот скатывается вниз по лестнице, очки взлетают на лоб, он говорит: «Подайте бедному слепому!» Снимали у Байдарских ворот. В тот день было очень жарко, пот разъедал глаза, грим поправляли каждые две минуты. А у кота и лисы меховые костюмы!

Быкову не нравилось то, что он делает. Скатиться по лестнице смешно не получается... Он заходит в наш автобус — водитель отошел пообедать, просит ассистента по реквизиту открутить переднее сиденье. Идет с ним к оператору: «Я буду скатываться вот на этом, бери меня по пояс, когда доеду до последних ступенек — незаметно вытолкну сиденье из-под себя, и в этот момент бери общий план, чтобы видно было, что это не монтаж. Все будет в одном кадре».

Сделали пять или шесть дублей. Уморительно смешно. Со всеми вместе хохотал и подошедший водитель, пока не осознал, что это переднее сиденье из его автобуса и оно превратилось в хлам. А он материально ответственное лицо и за имущество, вверенное ему, отвечает. Водитель полез на Быкова с кулаками: «Я не посмотрю, что ты народный артист!» Конечно, сиденье внесли в расходную статью, списали. Но я запомнил, что у разных членов съемочной группы разный подход к творческому процессу.

Группа, как уже сказал, была «веселой» — несколько отсидевших, в основном за драки и хулиганство. Я становился свидетелем сцен, совсем не предусмотренных сценарием. Один из водителей был скандалистом. Все время его что-то не устраивало. В тот раз он ругался с директором картины недалеко от камеры, снимать из-за этого не могли. Режиссер не вмешивался. Оператор-постановщик Юрий Александрович Елхов, дядя Юра, отошел. Смотрел вдаль, ждал, пока все закончится. С края высокой горы открывался вид на море. А он красавцем был: точеная фигура, джинсы, короткая, как топ, майка. Она прикрывала только грудь, а кубики пресса были явлены южному солнцу и женской половине группы.

Николай Гринько был самым тихим и незаметным человеком на съемочной площадке. С ним было спокойно кадры из фильма «Приключения Буратино»

И вдруг крик: «Да в гробу я видал ваше кино!» Разъяренный водитель неожиданно подскакивает к камере и бьет ногой по штативу. Она, как в рапиде, летит вниз. Реакция дяди Юры была мгновенной. Он прыгнул словно вратарь, схватил камеру и в обнимку с ней покатился по склону. Аппаратура уцелела, а тело оператора нет. Гримеры долго мазали йодом, бинтовали. На водителя завели уголовное дело — уже третье за картину. Выгнали. А дядя Юра с тех пор носил рубашки с длинным рукавом и жилет.

Самым банальным из происшествий было пьянство. Помню, «режимная» съемка, почти ночь. На площадке режиссер с оператором и актеры. Отрепетировали, пора снимать. Оператор хочет поправить свет, но осветителей около приборов нет. А это тяжелые ДИГи, работающие на угольных стержнях. К ним по КЗОТу полагалось два человека для обслуживания и четыре для погрузки-разгрузки.

Леонид Алексеевич попросил меня найти осветителей и позвать. Захожу в автобус — такие были автобусы ЛАЗ — темно, вроде никого. Слышу храп. Начинаю приглядываться: на сиденьях в темноте спят двое. Направляюсь к ним и спотыкаюсь обо что-то мягкое — это все остальные вповалку в проходе спят. Режиссер с оператором двигали эти шестидесятикилограммовые приборы сами — не срывать же смену.

Хотя было много и хорошего, светлого. Меня окружали талантливые люди. Когда я снимал «Уходящую натуру», старался вспомнить эту атмосферу, детали, мелочи. Наш оператор-постановщик Алексей Борисович Родионов предложил подкупающую идею: сюжет фильма про кинематографистов семидесятых, они снимают кино, и чтобы сделать изображение их картины достоверным, нужно использовать осветительные приборы тех лет, те самые ДИГи! Но где найти спеца, который сможет с ними работать? Таких уже не осталось.

Чудом нашли единственного мастера, зовут Саша. Он семнадцатилетним пацаном пришел устраиваться на студию, его направили в осветительную бригаду, которая попала на съемки «Приключений Буратино». Случайность? Совпадение? И через столько лет мы встретились!..

Но вопрос поставлен о звездных актерах. Не было тогда никаких звезд. Это сегодняшнее. Импортное. «Звезды» эти горят тусклее...

Я после школы был очень маленького роста, чуть больше полутора метров. Потом вырос сразу на двадцать два сантиметра Юрий Феклистов

Рина Зеленая, почти невесомая, тоненькая, ироничная, панически боялась взойти на свой лист кувшинки на пруду. Командовала: «Вы все туда встаньте. Если не провалитесь, тогда и меня выдержит! — На лист зашел художник со своими постановщиками, попрыгали. Под ними был основательный плот с двенадцатью автомобильными камерами. Я видел, как его строили. Рина Васильевна убедилась, что никто не утонул, сказала: — Ну хорошо, еще поживу», — и пошла сниматься.

Кстати, я на своей кувшинке перевернулся. Подо мной закрепили только одну автомобильную камеру с листом фанеры, и нужно было все время балансировать. А съемки проходили в конце октября. Держался, но в какой-то момент окончательно замерз, потерял равновесие и бултыхнулся в пятиградусную воду.

Еще помню, как Рина Васильевна наотрез отказалась исполнять один из куплетов романса, чем оскорбила написавшего эти стихи Юрия Энтина. Но когда он спустя тридцать лет спел их сам на телевидении в полной версии, я понял, что она была права! Это четверостишие о старости. Конечно ей не хотелось быть старухой.

Спустя годы Леонид Алексеевич рассказал мне, как непросто писались песни. Поначалу Окуджава сочинил серьезные философские тексты. «Булат, это же сказка! Надо, чтобы дети хоть слово поняли, а лучше два!» — сказал Нечаев. Булат Шалвович обиделся, уехал в Дом творчества, на контакт не выходил, на телефонные звонки не отвечал, но через неделю показал стихи, которые сегодня знает зритель.

А другой автор, Юрий Энтин, вспоминал, как в первый раз встретился в ресторане Дома кино с Рыбниковым. Они не были знакомы. Нечаев коротко описал его как талантливого композитора, легкого в общении. Юрий Сергеевич готовился, сделал много набросков, вариантов. Разложил бумажки на столе. Ждет. Наконец подходит молодой человек в костюме и говорит:

— Вы Юрий Энтин, поэт?

— Да. А вы, наверное, Алексей Рыбников, композитор?

— Да! Знаете, я все придумал! В песне на начальные титры слова вообще не нужны!

Рыбников подошел к фортепиано и сыграл теперь уже всем известное «та... тататтататата... та».

Кто-то пустил слух, что я погиб в Афганистане. Новость дошла до Леонида Нечаева... из архива Д. Иосифова

Энтин сидел мрачный. Мало того что композитор опоздал, так еще заявил поэту, что стихи не нужны... И он сказал:

— Знаете, пока вы играли, я придумал стихи на вашу так называемую музыку! «Бу — татата-та-татата — Ра — татата-та-татата — Ти — татата-та-татата — Но!»

— А на съемках вы, ребенок все-таки, никого из страшных персонажей не побаивались?

Владимира Абрамовича Этуша. Строгий он был. А в гриме — совсем страшный. Густые брови, тяжелая борода. Эта борода как огромная змея извивалась по земле. Жаловался на меня Нечаеву: «Димка твой — злой мальчишка! Вот нарочно метит мне в лоб! И попадает!» Это когда я шишки с дерева бросал.

Баадура Цуладзе тоже побаивался. Спустя годы мы многократно встречались, и я не понимал причин своего детского страха. Душа-человек, настоящий грузин. Но в харчевне, когда он приставлял к моей спине вертел, у меня темнело в глазах. Я тихо говорил:

— Баадур Сократович, не делайте так! Больно очень!

— Прасти, дарагой!

Но на следующем дубле все повторялось, я группировался и терпел. Вертел, между прочим, был железный, с палец толщиной и острый на конце!

А Дуремар, Владимир Палыч Басов? Какое чудо! Он мог сыграть абсолютно все! Я всегда видел его веселым. Человек-улыбка. Помните эпизод, когда Карабас и Дуремар бросаются в погоню за сбежавшими куклами? Басов несся с тачкой. «Мотор! Камера! Начали!» — побежали.

Скорость была приличной. Видимо, колесо наскочило на кочку, тачка вильнула и потащила за собой. Басов не смог остановиться, на полном ходу врезался в могучий дуб. Со стороны было видно, что удар приличный, но он не показал виду, доиграл до конца, сказал «Привал» — и рухнул. Не было этой реплики. Это импровизация. Не должен он был падать. Тоже импровизация. И именно этот дубль вошел в картину. Ведь ни один сценарист такого не придумает! А настоящий артист играет до команды «Стоп!», что бы с ним ни произошло.

С теплотой всегда вспоминаю Юрия Катина-Ярцева, Николая Гринько. Юрий Васильевич дал мне много дельных советов после окончания института. Мы беседовали во время его спектакля. Он работал в Театре на Малой Бронной, встретил тогда, проводил в гримерку. Я не знал, как быть: меня распределили в Минск, а я хотел работать в Ленинграде или Москве. И меня брали в несколько театров. А Юрий Васильевич посоветовал: поезжай в Минск. Я говорил, что нуждаюсь в питательной среде, хочу конкуренции, хочу расти. Он извинялся, уходил на сцену, возвращался, и мы продолжали. Катин-Ярцев сказал, что если я хочу работать в Москве, значит, буду. «Будешь там, где захочешь, а сейчас поезжай в Минск», — заключил он. Я вышел и подумал, что профессор совсем далек от реальности, у него все есть, он не видит моих метаний. А сегодня понимаю, что он имел в виду: твоя цель, твоя воля, энергия приведут туда, куда ты стремишься. И не имеет значения время, которое ты на это потратишь.

Я был влюблен в Каменкову. Она была старше и умнее. Позволяла ухаживания, букеты, вздохи со стихами. А потом — все, пора домой, муж ждет из архива Д. Иосифова
Познакомились мы с Анной на радио, она играла Джульетту POLFILM/EAST NEWS

А Николай Григорьевич Гринько был всегда самым тихим, незаметным актером на съемочной площадке. С ним было спокойно, как с родным человеком! Знаете, я давно вывел для себя правило: чем хуже артист, тем больше внимания он к себе требует. Талант — это прежде всего тишина. Тишина и сосредоточенность. Сейчас много артистов, как бы поярче выразиться — громких. Все им не то: сценарий плохой, текст выговорить нельзя, гостиница не та, поезд, костюм, грим... У каждого к договору прописан райдер, в нем все условия проживания, перемещения, еды, работы на площадке, переработок, штрафные санкции. А начинают играть — пшик. В общем, райдеры появились, а актеры исчезают.

— Дмитрий, а откуда взялась история, что вы погибли в Афганистане?

— Это многолетний блуждающий слух. Кто его пустил — не знаю. Но однажды новость дошла до Нечаева. Он мне рассказывал, что в этот момент все внутри оборвалось. Леонид Алексеевич купил бутылку водки, выпил, плакал. Потом, когда узнал, что все это липа, опять купил бутылку водки, выпил, но уже на радостях. В более поздней версии этой байки я погибал в Чечне, сейчас, наверное, сказали бы — в Сирии. Может быть, это наше национальное: все лучшее должно погибнуть и желательно в расцвете лет. Мы ведь только в горе объединяемся.

Раз уж зашла речь о нашем менталитете... К «Уходящей натуре» мы искали, простите за тавтологию, натуру в Белоруссии. Там ведь до сих пор много советского. У нас по сюжету — 1978 год. Нужно было найти типичный советский райцентр, в котором есть типичные для того времени райисполком и кафе. Заехали в маленький городок недалеко от Минска. Посмотрели исполком, посмотрели кафе. Решили в нем пообедать и обсудить, что подходит. Помните в брежневские времена столовские алюминиевые ложки? С дырками на ручке, чтобы их граждане домой не перли? Так вот там все было именно так! Борщ в нержавеющих мисках с ушками!

Спрашиваю Родионова, что из увиденного ему понравилось. У него богатый опыт: когда я был студентом, он уже работал оператором и снимал «Иди и смотри». Алексей Борисович зачерпывает борщ, поднимает глаза, я жду, и он наконец говорит: «Знаете, Дима, по-моему, мы попали в социологический заповедник».

«Значит так, господа студенты! — гремит мастер. — Делаем паузу, остываем, курим, а через пятнадцать минут продолжим прогон» И. Гневашев/Legion-Media

Меня не радует, что фильм «Уходящая натура» с каждым годом становится актуальнее. Мы действительно возвращаемся и скоро окажемся в социологическом заповеднике. Ходим по кругу, не делаем выводов и из века в век наступаем на одни и те же исторические грабли. Про это я снимал.

Читал упреки зрителей, что история в нашем фильме придумана, что в жизни такого быть не могло, что краски сгущены. Но во-первых, сценарий писал замечательный автор Николай Ильич Лырчиков, я лишь реализовывал. Во-вторых, Николай Ильич больше двадцати лет проработал на Киностудии имени Горького и рассказал, как сам был свидетелем этой истории! Съемочная группа поехала в киноэкспедицию снимать фильм про сельскую жизнь, поселилась в деревне. У звукооператора и замужней женщины из этой деревни случился роман. На селе ничего не скроешь, все стало известно. Только реальность оказалась страшнее: муж, узнав об измене, отвел жену в лес, застрелил из ружья, а сам повесился рядом. Двое маленьких детей остались без родителей. В «Уходящей натуре» и муж, и жена живы.

— Сейчас вы режиссер, почему же после школы поступили на актерский?

— Хотел на режиссуру пойти, но сказали — рано, нет жизненного опыта, понимания психологии. Я ведь поступал в шестнадцать. Так как в театральные училища экзамены на месяц раньше, в июле, а во все остальные «серьезные» вузы в августе, план был такой: если провалюсь — пойду в политех. Я хорошо знал химию. Папа сказал, что появился факультет порошковой металлургии, он считал, что это перспективная специальность, за ней будущее. Сам он оканчивал политехнический, кузнечно-штамповочное производство. А в Москву меня повезла мама. Я был абсолютно несамостоятельным. Она сняла квартиру, всюду ходила со мной, переживала. Мама работала в санитарно-гигиеническом институте, театр и кино были для нее уравнениями со всеми неизвестными.

В ГИТИСе меня срезали сразу, на первом же отборочном туре. В коридоре познакомился с красивой девушкой, которая тоже пробовалась везде, а впоследствии стала моей однокурсницей во ВГИКе — это Таня Лютаева, сейчас известная актриса.

Евгений Герасимов игралв той постановке Ромео Валерий Плотников
Караченцов — Тибальт в радиоспектакле «Ромео и Джульетта» — учил меня отношению к профессии Global Look Press; Persona Stars

В Школе-студии МХАТ мне даже рта не дали открыть: «Молодой человек, вы были в нашем театре? Вы знаете, какая у нас большая сцена? Вас там не будет видно!» Я после школы был очень маленького роста, чуть больше полутора метров. Вырос вдруг на третьем курсе института сразу на двадцать два сантиметра.

Одним словом, у меня было подавленное состояние. Показываться дальше желания не возникало, решил уезжать. Но мама успокоила: «Без боя не сдадимся. Едем в «Щуку». Неожиданно для себя в Щукинском я преодолеваю все отборочные туры и выхожу на конкурс. На радостях едем во ВГИК. Там на драйве удачи происходит то же самое. Встает вопрос выбора: куда подавать документы? В два места нельзя. Начинаются официальные вступительные экзамены. И тут основную роль сыграло имя мастера. Во ВГИКе набирал курс Алексей Баталов. Совсем недавно прошла «Москва слезам не верит». Мама не могла осознать, что возможно учиться у самого Баталова! Конкурс на актерское отделение во ВГИКе в тот год зашкаливал — тысяча двести человек на место.

— Подождите, но вы же говорили приемной комиссии, что играли Буратино, есть актерский опыт?

— Нет. Я изменился, меня не узнавали. К тому же кто-то из абитуриентов сказал, что детей, снимавшихся в кино, приемные комиссии не любят, говорить об этом не стоит. Педагоги считают, что они, поснимавшись, думают, что все знают, все умеют, что сами уже давно артисты, а на деле их надо переучивать. Так что проще взять «чистый лист».

Мне повезло. Баталов знал, что я снимался. Он должен был выбрать: меня или Володю Станкевича, который сыграл главную роль в известном фильме «По секрету всему свету». Мы были примерно одного типажа, оба невысокие, щуплые. Руководитель курса всегда набирает студентов с прицелом на дипломный спектакль, все должны быть разными. Баталов выбрал меня. Спустя годы мы вспоминали с Володей наши страсти... Хохотали.

И вот я студент баталовской мастерской. Чудесное время. С одной стороны, тревожное: не знаешь, что ждет, отчислят за профнепригодность — не отчислят, выйдет из тебя хороший артист или не выйдет, сложится потом — не сложится. Профессия ведь очень зависимая, почти женская: надо нравиться. Но с другой стороны — время самое беззаботное. Хотелось успеть все: учиться, писать стихи, влюбиться.

И вдруг мне заказали рекламный ролик. Про трактор. Потом пошли другие предложения из архива Д. Иосифова

— В кого влюблялись?

— Расскажу... Она наверняка посмеется. Если, конечно, ей на глаза попадется этот текст. Я был влюблен в Анну Каменкову. Провожал, страдал. Подействовал ее волшебный голос. Познакомились мы на радио, она играла Джульетту. Была старше и значительно умнее. Позволяла ухаживания, букеты, провожания, вздохи со стихами. А потом — все, мне пора домой, муж ждет. И очаровательная улыбка.

— Это был радиоспектакль?

— Да. Алексей Владимирович, понимая, что студенту в Москве на стипендию в сорок рэ прожить непросто, старался дать возможность заработать, а заодно поучиться. Я должен был играть все микроэпизоды: гонцов, слуг, кричать в толпе, драться на шпагах — это все было мое. Волновался — ведь опыта работы на радио никакого. И неизвестно, кто из актеров будет приглашен. Все-таки Шекспир! Все-таки Баталов! Вхожу в тон-ателье и превращаюсь в соляной столб: слева от меня Юрский — брат Лоренцо, справа Джигарханян — Капулетти, впереди Караченцов — Тибальт и в полутьме чуть подальше у одного микрофона два молодых, но уже известных артиста, Евгений Герасимов — Ромео и Анна Каменкова — Джульетта. И вот когда она заговорила, у меня все и поплыло. Ее голос можно было слушать бесконечно...

От волнения случился провал. Какая-то реплика не получалась. Восемнадцать дублей, и все никак. Обстановка нервная, все стоят у микрофонов, сцена общая, не один я пишусь. А у меня не выходит. Караченцов багровеет: «Ты что думаешь, мальчик, тебя тут народными артистами обложили, чтобы ты сопли жевал? Тратиться надо! Тратиться!» Мертвая тишина. Баталов спокойным голосом командует начало записи, и я на нервах выдаю, видимо, удачный дубль. Сам не понимаю, хорошо или плохо. Николай Петрович подходит, пожимает мне руку: «Можешь же, если хочешь! Молодец!»

Это был серьезный урок: я задумался, какой должна быть степень готовности и выкладки, чтобы работа была интересна кому-то еще кроме тебя. И за это моя благодарность Баталову. Знаете, все, что я делаю, невольно сверяю с ним. Как бы он оценил? Что бы сделал на моем месте? Преподавал он честно, отдавал всего себя.

Документальный фильм «Путешествие в мир абсолютной магии» я снимал в Мексике из архива Д. Иосифова

На втором курсе, помню, репетировали отрывок из «Чайки». Я играл Треплева. Алексей Владимирович привез из дома на своей «Волге» кресло-качалку, ломберный стол, плед, лампу. Расставили все как надо на сцене, начали репетировать и увлеклись. На время не обращали внимания, в мастерской-то окна закрыты черной тканью, свет не проникает, горят только софиты и рампа. Прервались, выходим в коридор, а за окнами ночь. Алексей Владимирович смотрит на часы — половина четвертого.

— Все, ребята, подброшу вас до общежития... А дома что скажу? Если правду — Гитанна не поверит... Какая умная женщина поверит, что муж до утра со студентами репетировал?

Гитанна Аркадьевна — это жена нашего профессора. Мы хором:

— Но, Алексей Владимирович, мы же можем подтвердить!

— Это будет совсем смешно! — он устало улыбнулся.

Мастера своего мы обожали. Ходили за ним гуськом, как утята за матерью. Его мнение было очень ценно. Каждому важно было услышать, что он по поводу тебя скажет. Репетируем дипломный спектакль, Баталов объявляет перерыв на обед. Наша институтская столовка уже закрыта, надо идти искать что-нибудь на улице. Все вываливаемся за ним. Наперебой спрашиваем, он отвечает. Незаметно для себя оказываемся в ресторане гостиницы «Байкал». Туда мы не ходили — это было студентам не по карману. Баталова узнают, открывают банкетный зал. Рассаживаемся, официанты раздают меню. Алексей Владимирович громко говорит:

— Заказывайте, кто что будет.

Официанты ждут. Мы изучаем меню, не блюда, конечно, а цифры. Неловкая пауза. Никто ничего не заказывает. Баталов вдруг обращается персонально:

— Володя, ты что будешь?

— Компот из сухофруктов за двенадцать копеек. Я есть не хочу.

Володя старший из нас, подрабатывает грузчиком. Нам-то многим родители помогают, а там одна мама в маленьком городке, да еще с его сестрой-инвалидом. Тут вступает Лена:

— А мне свекольный салат!

Официанты улыбаются. Баталов тоже улыбается:

— Так! Заказываем каждому свекольный салат, котлету по-киевски и компот из сухофруктов.

Ели без аппетита — непонятно же, что дальше делать? Кто-то считал мелочь в кармане... Когда официант принес счет, Баталов достал портмоне и невозмутимо расплатился за всех:

Историческими картинами заниматься полезно. В них несложно поднять острые вопросы нашего сегодня. Зритель неглуп — он все считывает Юрий Феклистов

— Не голодные, и слава богу, засиделись, пойдемте работать!

А мы же прикинули — счет был больше нашей стипендии.

Однажды я с мастером поссорился. Шел прогон дипломного спектакля по пьесе Шварца «Тень». Я играю Тень, вдруг Баталов останавливает:

— Стоп. Плохо, Дима. Давай еще раз со входа в эту сцену. — Начинаю снова, обрывает на второй реплике: — Чудовищно! Бездарно! — и так раз двадцать.

Когда в очередной раз я слышу в свой адрес «Это никуда не годится!» — меня переклинивает:

— Я не понимаю, чего вы хотите! Покажите сами! — Профессор идет на сцену, играет, показывает этот кусок, а я в запале говорю: — Ну и что? Так же чудовищно и так же бездарно! И никуда не годится!

Гробовая тишина. Так с мастером никто никогда не разговаривал. Он стоит на сцене. Думает.

— Студент Иосифов, а вы знаете, что я могу вас отчислить?

— Нет! Не можете! С дипломного курса ВГИКа еще никогда никого не отчисляли, все это знают, и вы это знаете не хуже меня! Ничего у вас не выйдет!

Меня внутри трясет всего, а остановиться не могу. Ловлю на себе сочувствующие взгляды однокурсников. Они со мной прощаются. Баталов со сцены обводит всех взглядом:

— Ну, значит так, господа студенты! Я вынужден... — он делает паузу. Гром почти уже гремит. — Я объявляю перерыв, мы делаем паузу, остываем, курим, а через пятнадцать минут продолжим прогон.

Никаких дисциплинарных мер впоследствии не было. Алексей Владимирович никогда мне этого не припоминал.

Баталов в те годы был почетным президентом парижского киноклуба «Жар-Птица», периодически ездил туда и однажды подвез меня к родителям в Минск. Сказал: «Хочешь съездить домой? Выйдешь в Минске, а я дальше — везу во Францию одного талантливого артиста знакомить с тамошней русской публикой. Бунина будет читать». Кто этот артист — не сказал, а я не счел уместным спрашивать. Встретились на вокзале у вагона. В СВ я никогда до этого не ездил. Купе всего на двоих. И вдруг заходит Олег Янковский. Баталов улыбается: «Знакомьтесь, мой студент Дима, а это тот самый замечательный артист, про которого я говорил, Олег Иванович». И дальше я присутствую при интересном разговоре — Баталов рассказывает Янковскому, как нужно носить смокинг. В нашей стране смокингов никто не носил и не имел, они нужны были только за границей: «Когда говоришь о том, что тебя волнует, а сам, не замечая, сидишь на грязных ступеньках городской лестницы и не думаешь об этом, думаешь лишь о том, о чем говоришь. Вот тогда ты умеешь носить смокинг».

С исполнителями главных ролей Владимиром Вдовиченковым и Анной Чиповской Дирекция кино/Первый канал

Я руководствуюсь тремя баталовскими правилами. Наверное, он так часто их повторял, что втемяшились навсегда. Первое: «На сцене как на велосипеде — нельзя стоять, надо постоянно крутить педали». Второе: «У актера температура должна быть не тридцать шесть и шесть, а как минимум на градус выше — иначе зритель засыпает». И третье правило: «Все жанры хороши, кроме скучного».

А теперь про стихи. Я пописывал в студенчестве и, как все начинающие, ужасно хотел быть услышанным и оцененным. Стал приставать к одному из наших преподавателей — Борису Викторовичу Ардову, брату Баталова по маме. Он вырос в семье известного писателя-сатирика Виктора Ардова, у него было много друзей-литераторов. И однажды Борис Викторович сказал, что в канун Нового года у них на Ордынке в гостях будет очень хороший поэт, которому он меня представит, и я смогу при случае показать свои стихи.

Я очень волновался. Не ожидал, что будет так много народу. Почти никого не знаю. Все группками. Курят — дым коромыслом. Ардов подводит меня к одной компании, знакомит: «Женя, это мой студент Дима, он пишет стихи. Посмотри, пожалуйста, ты же знаешь, я в этом ничего не понимаю». И исчезает. Рядом с поэтом очень красивая женщина, они смеются, пьют шампанское... Им явно не до меня и не до моих стихов. Но я раскрываю тетрадочку и начинаю читать. Ситуация идиотская. Сам понимаю, но замолчать не могу! И меня терпеливо слушают. Я прочел не все стихи. Несколько. Жду. Поэт думает, а потом говорит:

— Знаете, молодой человек, то, что я услышал, напоминает мне строчки моего друга.

Спрашиваю:

— А кто ваш друг?

— Иосиф Бродский. Не читали?

— Нет, не читал.

Не то что не читал, даже не слышал! Но признаться в этом не хватило духу. Человеком, который меня терпеливо слушал, был Евгений Рейн. Благодаря этой встрече я стал искать стихи Бродского. Нашел самиздатские, на папиросной бумаге. И открыл для себя великого поэта. А стихи писать перестал, потому что понял, что если быть поэтом, то Бродским. Кстати, я тогда перенервничал, махнул шампанского больше нужного. И меня Борис Викторович в таком состоянии не отпустил. Уложили в комнате, где много лет прожила Анна Андреевна Ахматова. На тот самый диван. Так что я через диван знаком еще с одним великим поэтом.

С женой Наташей из архива Д. Иосифова

— Почему же, заведя столь феерические знакомства, вы уехали из Москвы после института?

— В Союзе было распределение по окончании вуза: ты обязан был отработать три года, отдать долг родине. После ВГИКа, так как он являлся институтом кино, распределяли по городам, где находились киностудии. Если в твоем родном городе она была, туда и направляли — не надо давать общежитие, ставить в очередь на жилье. Тогда тоже думали об экономии.

Вот меня и распределили в Минск. Я делал попытки нарушить правила. Показался в Ленинграде в два театра, в итоге в оба получил приглашение. Но без прописки отдел кадров не оформлял. «Делай фиктивный брак», — подсказал директор театра. Мне двадцать лет, я не понимал: как это — фиктивный брак? Жениться ведь надо по любви! Меня так воспитали.

— Как же в итоге вы встретили свою любовь?

— Это смешная история. Я сдаю сессию, третий курс на излете. Мой брат Андрей решает поступить в МФТИ, это в Долгопрудном. По итогам экзаменов недобирает несколько баллов, для физтеха результат недостаточный, но проходной практически в любой другой хороший московский вуз по аналогичной специальности. Тройка в физтехе приравнивалась к пятерке в «Бауманке» или в МИСиСе — Институте стали и сплавов. Но Андрей, расстроенный, уезжает, а мне звонит папа и просит забрать его документы и отвезти в МИСиС. Что я и делаю.

В очереди в приемную комиссию замечаю девушку в красной клетчатой юбке. Белая кофточка, белые носочки, белые туфельки. Красивая. Но вся в слезах. У нее требуют какую-то недостающую справку и отказываются принимать документы. Нагоняю на лестнице, спрашиваю, могу ли помочь. Вру, что тоже абитуриент, она же не видела, чьи бумаги я привез.

— Как вас зовут?

— Наташа.

— Пошли гулять в парк Горького.

Начали встречаться. Довольно долгое время я вполне удачно морочил ей голову. Где, на кого учусь — не говорил. Но расколола она меня внезапно, «разведчик Исаев» просчитался: Наталья попросила помочь с математикой, с решением логарифмических уравнений. А в школе я сломался именно на логарифмах. Как они начались, так математика для меня закончилась. В общем, пришлось сознаться: я не тот, за кого себя выдаю. Наташа не разговаривала со мной несколько дней! А на сцене впервые увидела через год, когда пришла на дипломный спектакль.

Наталья со старшими детьми. Андрей (справа) — кинооператор. Антон на стадии самоопределения, но в кино его не тянет из архива Д. Иосифова

Живем уже тридцать лет. То разговариваем, то не разговариваем. Я по-прежнему выдаю себя за того, кем не являюсь. У нас трое сыновей. Старший, Андрей — кинооператор. Антон на стадии самоопределения, но в кино его совсем не тянет. Я пытаюсь только советовать, помогать, считаю, что профессию он должен выбрать сам. А младший, Артем, учится в шестом классе.

— Супруга — инженер, или кого там готовят в МИСиСе?

— Ой, а ее выгнали! Так же, кстати, как и моего брата. Он в Москве как-то быстро пристрастился к театру. Театры были один лучше другого, и никуда не попасть. А мой брат тут же сориентировался, где и как доставать билеты, сам ходил на все спектакли и выгодно продавал «лишние билетики», стал вполне неплохо жить на эти деньги. А моя красавица со мной романилась, ей тоже было не до учебы. В общем, на сессию они не пришли. И обоих отчислили.

Брат загремел в армию, что хорошо прочистило мозги. Когда демобилизовался, окончил математический факультет Минского университета. Сейчас живет за границей, работает в Hewlett-Packard, разрабатывает высокоточные принтеры.

А на супругу мою будущую тогда как следует надавили родители и через год заставили снова поступить в МИСиС, но уже на факультет физики и химии. Ее мама и папа были выпускниками этого факультета и считали, что дочь должна традицию продолжить. Поступила, промучилась два месяца, бросила. В конце концов пошла учиться на модельера в Текстильный институт. Сейчас работает в кино художником по костюмам.

— Сложно жили?

— А кто тогда жил несложно? Девяностые годы, страна разваливалась. Поступил на режиссерский в Минске и понимал, что я безумец. Эта профессия была никому не нужна. Кино снимать почти перестали. Несколько лет мы жили с моими родителями. Уже и брат Андрей женился, а три семьи в одной квартире даже при условии любви и взаимопонимания — штука непростая. И время безденежное совсем. А у нас, двоих студентов, ребенок.

Но вдруг мне предложили снять рекламный ролик. Про трактор. Какая-то фирма привезла импортную строительную технику, в том числе тракторы, и ее надо было представить в игровом сюжете. Я только спросил:

С младшим сыном Артемом из архива Д. Иосифова

— А это оплачивается?

— Двести долларов.

— Сколько?!

Моя стипендия в этих самых долларах равнялась двум, зарплата в театре шести, а тут — сразу двести! Снимали на тридцатипятимиллиметровую пленку, видеокамер еще не было, сдавали заказчику на киностудии в зале перезаписи на большом экране. Потом поступили другие предложения. Реклама очень выручила. И многому научила. Ведь нам, студентам, пленки давали в обрез. Крохи. Денег у киношколы не было.

Мою курсовую «Николенька» по мотивам рассказов Бунина зачли как дипломную, так как хронометраж картины сорок пять минут, а для диплома необходимо было двадцать. В нее я вкладывал и деньги от рекламы, и ходил по студии просил, чтобы дали подработать кем угодно.

Несколько лет в шумовых бригадах работал. Вдвоем создавали топот лошадей — это делается половинками кокосов. Разжигали костры — один ломает веточки, другой мнет фольгу, и она издает треск, как дерево в огне. Еще делали синхронное озвучание шагов. Это очень смешно выглядит: стоят взрослые мужики у микрофонов без штанов, но в обуви, и топают. Или бегают по асфальтовой дорожке, деревянному настилу или песку, в зависимости от того, где идут герои на экране. А без штанов — чтобы ткань не шуршала, микрофоны все посторонние звуки улавливают.

— Не могу не спросить про второй сезон нашумевшего сериала «Екатерина. Взлет». Вам предложили снимать продолжение или сами вызвались?

— Предложили, и я довольно долго размышлял. Как снять, чтобы история получилась не про неких исторических персонажей, а возникало ощущение, что это происходит сейчас? Со мной, с нами. Вот живут эти люди, они мне знакомы, у них мои болевые точки, мои радости. Ведь очень важно пробить стену между экраном и зрителем. Никому не интересно смотреть то, что было когда-то, интересно смотреть историю про себя, про сейчас. А как было когда-то на самом деле, не знает никто. Даже историки — они оперируют фактами, а не эмоциями. Причем и трактовать факты, как вы понимаете, можно тоже по-разному. С момента восхождения на трон Екатерины II прошло более двухсот лет, но как ни странно, у нас почти ничего не изменилось. Те же вопросы: что делать, кто виноват? Как и каким образом будет развиваться Россия? Азия мы или Европа? Казалось бы, спор западников и славянофилов давно забыт, но включите телевизор — страсти хлеще вчерашних.

Важно пробить стену между экраном и зрителем. Никому не интересно смотреть то, что было когда-то, интересно смотреть историю про себя Юрий Феклистов

Когда начинал работать, думал, что кое-что знаю об этой эпохе, а стал углубляться и понял, что не знаю ничего. Открытие за открытием. Многое стало понятно из последующей истории страны, социальных бунтов, революций. История у нас кровавая, и ее, безусловно, следует знать. Хотя бы для того, чтобы понимать, кто мы на самом деле, чтобы прогнозировать вектор дальнейшего движения маятника, чтобы повторения крови, зная последствия, не допускать. Так что историческими картинами заниматься не только интересно, но и крайне полезно. И в них несложно поднять самые острые вопросы нашего сегодня. Зритель неглуп — он все считывает.

Редакция благодарит за помощь в организации съемки бар-ресторан «Территория» в Химках.

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх