Режиссер Анатолий Васильев однажды сказал о Саше: «Он один в наше сложное время остался белоснежным — ни разу ни в чем себя не запятнал».
Режиссер Анатолий Васильев однажды сказал о Саше: «Он один в наше сложное время остался белоснежным — ни разу ни в чем себя не запятнал».
Андрей: Папа и мама, балерина Большого театра Наталия Кайдановская, расстались, когда мне было три года. Но и после этого какое-то время они продолжали жить вместе, да и потом не прекращали общаться, мама никогда слова плохого об отце не сказала... Для меня вообще было нормально, что папа жил отдельно — в своей коммуналке на Поварской. А я с бабушкой, мамой и сестрой Аней в квартире на Пречистенке. Поначалу в семье был еще один парень — белый кот. После него мы завели кошку, и на этом гендерный баланс окончательно нарушился...
— В 1995 году, когда Кайдановского не стало, вам не исполнилось и девяти лет. Каким вы запомнили отца?
— Папа Саша — а я звал его именно так, потому что все вокруг обращались к нему по имени, — жил в своем мире. Со мной поребячится, поиграет и опять уходит в свои мысли. Папа мне казался мягким человеком, но однажды сильно напугал. Приехал со съемок в Испании, где его побрили наголо. Я подбежал сзади, он резко повернулся — большой, высокий, лысый — и как затянет «У-у-у!». Давно это было, у меня, скорее, лишь какое-то ощущение от него осталось.
Помню, на мой день рождения поехали с ним в большой универмаг за продуктами. Папа купил мне два мороженых — ванильное и шоколадное. Правда я говорил, что шоколадное не люблю, но он все равно купил. А однажды решил научить меня «правильно» есть блины — вилкой и ножом. Но вскоре мы оба забили на этикет и с удовольствием ели их руками.
Еще в памяти сохранилось, как гоняли по Садовому кольцу. У папы были жигули первой модели — «копейка». Я подначивал:
— Можем ту машину обогнать?
— Можем, — и давал по газам.
Я не успокаивался:
— А эту?
Папа улыбался:
— И эту.
Помню, подвез меня к хореографическому училищу — я тогда занимался на подготовительном отделении.
— Кстати, а как он относился к тому, что сын учится балету?
— Несерьезно: пусть мальчик позанимается, а дальше посмотрим... В училище меня отдала мама — по семейной легенде, чтобы исправить «папину» фигуру. Но в занятиях у станка я видел мало смысла. Ведь они никак не сходились с тем, что наблюдал в Большом театре, в котором благодаря маме провел все детство. Я бывал на репетициях и в классе, смотрел спектакли из кулис или из рубки над Царской ложей, откуда обычно снимают постановки на камеру.
Самое сильное впечатление, конечно, произвел «Щелкунчик». Было страшновато сидеть в кулисах: темно, пыльно, кругом мыши снуют — артисты из свиты Мышиного короля развлекались тем, что пугали меня. До сих пор помню запах старого Большого театра — сейчас, после ремонта, ничего общего с той картинкой из детства нет.
Наталия: Саша балет не любил. Но мужчины обычно тщеславны, и ему было приятно, что жена танцует в Большом. Кайдановскому куда больше нравилось, что я рисую, — сам ставил мне натюрморты и говорил: «Рисуй, ты очень способная, а концепция придет с возрастом». Он прекрасно разбирался в живописи, дружил с художниками — этот мир был ему близок. Как, впрочем, и мне. Живописью и рисунком в своей мастерской со мной занимался дедушка — художник Валерий Алфеевский: он окончил ВХУТЕМАС и с 1930 года иллюстрировал детские книги. Дедушка хотел, чтобы я пошла по его стопам, и очень расстроился, когда вместо художественного института я поступила в ГИТИС на балетмейстерский...
— А как вы познакомились с будущим мужем?
— До встречи с Сашей я не видела ни одного его фильма. Вообще никак не соприкасалась с миром кино, пока не познакомилась со своей будущей подругой Катей. Она работала помощником режиссера на «Мосфильме» и пришла в Большой театр подбирать актрис для какой-то картины. Мы оказались соседями, жили в одном доме, только в разных подъездах. Старшая сестра Кати Маша Чугунова еще в девять лет решила, что хочет быть киноведом, а с тринадцати уже работала с Андреем Тарковским. В их доме хранились пленки с его фильмами, какое-то время запрещенными.
Чудесная семья, замечательный открытый дом, куда приходили знаменитые и талантливые люди. Там я и встретила Александра Кайдановского. «В ответ» чуть позже познакомила Катю с ее будущим супругом — танцовщиком Большого театра, народным артистом СССР Юрием Владимировым. Они поженились и до сих пор вместе.
Когда мы в доме Кати познакомились с Сашей, он уже снялся в «Сталкере» и был на вершине славы. Позже рассказывал мне, что никогда больше не пользовался таким успехом у женщин, как во время работы в этой картине: Саша ходил почти наголо бритый и в белом пиджаке на голое тело. «Сталкер» стал пиком его актерской карьеры — Кайдановский понимал, что работы, сравнимой с этой по глубине и значимости, больше скорее всего не будет.
Он должен был сниматься в «Ностальгии» Тарковского, но за границу его не выпустили. Когда Андрей Арсеньевич задумал экранизировать «Идиота» Достоевского, пробовал Сашу и на князя Мышкина, и на Рогожина — великий режиссер угадал двойственность Сашиной натуры. Но проект не состоялся.
— Какое впечатление на вас он тогда произвел?
— Режиссер Анатолий Васильев однажды сказал о Кайдановском: «Он один в наше сложное время остался белоснежным — ни разу ни в чем себя не запятнал». Мне Саша показался очень светлым и нежным человеком. Еще до свадьбы прочел мне письма родственников, они обвиняли его в эгоизме и невнимании. Саша сказал тогда, что хочет предупредить меня. Но я видела то, что видела...
Поженились мы быстро. На регистрацию в ЗАГС я надела бежевый костюмчик, который привезла с американских гастролей: легкий, в цветочек. Никакого официоза — фаты, белого платья — Саша всего этого не любил. Но свадьбу отметили замечательно! Поехали к моему дедушке художнику и его жене Фиалке — ее отец Давид Штеренберг крупный советский живописец, друг Марка Шагала и Диего Риверы, учитель Дейнеки, Пименова и Петра Вильямса. С ними у Саши сразу возникла взаимная симпатия.
После того как мы поженились, Саша поступил на высшие режиссерские курсы, а я — на балетмейстерский факультет ГИТИСа. Иногда Кайдановский водил меня к себе в институт на лекции, мы вместе смотрели фильмы Бергмана «Шепоты и крики», «Седьмая печать» — они остались для меня любимыми. Однажды Саша пришел ко мне в ГИТИС на экзамен. И такой «шорох» устроил: «Сам Кайдановский пришел!» — неслось по коридорам. Я поставила номер «Плач» — Саше понравилось...
Этот самый счастливый период нашей совместной жизни совпал со съемками его первых режиссерских работ: «Сад», «Иона, или художник за работой», «Простая смерть...». Кайдановский тогда занимался любимым делом — снимал авторское кино.
— Каким он был в быту?
— Саша прекрасно готовил. Правда на моей памяти, кажется, всего дважды... Он делал замечательный плов. В большом узбекском блюде долго и тщательно промывал рис. С рисом — своя история, муж учил меня правильно его варить. Первый раз недоварила, и Кайдановский его выбросил. Второй переварила — тоже забраковал. Пришлось очень постараться, чтобы добиться абсолютного совершенства. То же — с чаем: «Заварка всегда должна быть свежей!» Если чуть остыла, приходилось выливать.
— Где вы жили?
— Первые месяцы на Большой Дмитровке в двухкомнатной квартире, которую Союз кинематографистов дал Кайдановскому и его предыдущей жене Евгении Симоновой. После их расставания Саша взял себе жигули — «коня», как он сам сказал, а квартиру оставил жене. Но Евгения, правда, некоторое время там не жила. После развода Саше выделили небольшую комнату, которую он удачно поменял и в итоге получил пятидесятиметровую — в огромной коммуналке на Поварской.
Я сама родилась в подобной квартире — семью уплотнили во время революции, поэтому здесь чувствовала себя как дома. А Саша три дня лежал в депрессии. Затем признался, что никогда не жил в коммуналке. Мы привезли мебель от моей двоюродной прабабушки, и комната обрела уют. Высокий, почти пятиметровый потолок украшали изображения семидесяти двух «персон» — мы их называли ангелами. Один, нарисованный в профиль, со шлемом на голове, напоминал римского патриция и был очень похож на Сашу...
Позже я узнала, что до революции это помещение использовалось в качестве представительских апартаментов губернатора Москвы. В бесконечном коридоре можно было кататься на велосипеде — что сын и делал, когда приходил к Саше. Огромная кухня со множеством столов и старинной трехкамерной раковиной. Большая ванная, в которой с незапамятных времен сохранился стул с крестом и надписью «Берегись отца Кондратия».
Квартира была многонаселенная. Существовал график уборки «мест общего пользования», который все строго выполняли, я в том числе. С соседями сосуществовали дружно — они хорошо относились к Саше, испытывали к известному актеру пиетет. Но поскольку соседей много, нашлись и недовольные. Однажды случился скандал, и эти люди написали на Сашу жалобу. Там была такая фраза: «...а на нас ему наплевать!» Причем первые три слова написали слитно — «ананас».
Андрей: Я еще почему-то запомнил, что папа всегда покупал в гастрономе на соседнем Арбате минеральную воду одной и той же французской марки. Наверное, распробовал ее на Каннском фестивале.
Наталия: Кстати, на первый кинофестиваль Саша поехал, не зная иностранного языка. Был очень недоволен тем, что не мог объясняться без переводчика, и в сорок с лишним выучил английский! На следующем фестивале уже имел возможность общаться напрямую.
— Почему вы так быстро расстались?
Наталия: Потому что не выдержала его образа жизни. Утром бегу в театр, потом к детям, снова в театр, потом опять к детям. У родителей опустошаю холодильник и пулей на Поварскую — покормить Сашу и его друзей. А там дым коромыслом! Сидят прекрасные люди, разговаривают о кино, литературе. Готовлю, накрываю на стол, подаю, завариваю чай. И за полночь без сил валюсь за ширму. А заснуть не могу — горло дерет от дыма. Утром встаю и опять бегу в театр на класс. Коллеги видели, что загнала себя, что прихожу на работу совершенно никакая — от недосыпа. Я чисто физически не выдержала жизни с Сашей. Хотя, наверное, нужно было что-то придумать.
— Кайдановский ушел очень рано, в сорок девять...
Андрей: Накануне папа заехал к нам, но поиграть со мной не успел — они куда-то отправились с мамой. На следующий день позвонил, мы поговорили, он помог по телефону моей сестре Ане сделать домашнее задание по английскому — минут сорок возились с текстом. А ближе к вечеру позвонила Фиалка со словами, что Саша умер. Мы не могли в это поверить, и мама стала перезванивать его друзьям. Все подтвердилось.
Папу отпевали в церкви Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Я присутствовал на похоронах, но мало что понимал. Помню, увидев папу в гробу, удивился — почему у него такой острый нос? Не представлял в свои восемь, что такое смерть. Спросил у мамы: «А папа может встать?» Только позже вдруг стало грустно, и я тоже заплакал, уткнувшись в живот дяде Толе, маминому брату. Но не от осознания беды, а от грустной атмосферы вокруг... Осознание потери отца растянулось на долгие годы. И продолжается до сих пор. Не было такого: бамс! — и вот я понял, что папы больше нет.
— Наталия, сегодня вы жалеете, что расстались с Кайдановским?
— Выдержать такой режим, какой у нас сложился, — невозможно. И в глубине души я понимала: человека изменить нельзя. Как не давать мужу встречаться с друзьями, если ему жизненно необходимо общаться, делиться мыслями? Саша должен был выговариваться, чтобы лучше осмыслить свои идеи. А когда друзья свободны, когда время бесконечно? Только по ночам...
— Он предчувствовал конец, жаловался на проблемы со здоровьем?
Наталия: Саша не думал умирать — хотел снять фильм. Но не желал и менять своих привычек, своего образа жизни. Как-то я на улице поймала машину, за рулем оказался Олег Анофриев — мы разговорились. Олег тогда перенес инфаркт, прошел курс реабилитации в санатории — совершал длительные спокойные прогулки. Дома рассказала об этом Саше. Но кто же мог заставить Кайдановского совершать длительные спокойные прогулки на природе?! Он умер от третьего инфаркта...
За день до его смерти вечером шла по Поварской, вдруг остановилась машина — Сашина. Села к нему, мы обсудили какие-то новости, свои дела. Я сказала, что знаю о том, что он женился (с Инной Пиварс брак был заключен за три недели до смерти Кайдановского. — Прим. ред.) и что ничто не может изменить моего к нему отношения. Саша погладил меня по голове и поцеловал.
Проводила его до подъезда, мы попрощались на лестнице. В руках у Саши была авоська с продуктами. Выглядел он уставшим, был бледным, немного сгорбленным. И я подумала: «Стоит точно так же, как Никита Лавинский, когда мы видели его в последний раз незадолго до смерти...»
Скульптора Лавинского Саша называл вторым отцом. В свое время Кайдановский, талантливый студент из Ростова-на-Дону, жил в его мастерской несколько лет. Именно здесь сложилось его восприятие искусства. К Никите Саша привозил показывать меня после свадьбы. Но мы с Лавинским были уже знакомы — он принимал меня в молодежное объединение при Союзе художников.
В тот вечер, когда мы с Сашей встретили его, Никита Антонович тоже шел с авоськой продуктов. Проводили Лавинского до подъезда, он начал подниматься по лестнице и на секунду остановился, так же, как Саша: тот же поворот головы, та же усталость, бледность. Примерно через неделю или две он умер. А Саша — через день после того, как я села к нему на Поварской в машину.
— Ранний уход Кайдановского был предрешен?
Наталия: Я несколько раз приезжала к нему в Ленинград — он снимал фильм по повести Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича». Купить билет не всегда успевала, договаривалась с проводником, чтобы устроил в служебное купе. Зато обратно на вокзал уезжала всегда на белой «чайке» и порой с экскурсией по городу: Сашу очень любила вся съемочная группа и его жену заодно.
В общем, часто наблюдала, как Кайдановский работал на площадке. Он проживал историю за каждого персонажа, особенно за Валерия Приемыхова, которого и озвучивал. Саша умирал тысячу раз, вкладывая в актера мельчайшие оттенки: выражение лица, поворот головы, учащенное дыхание. Он настолько точно все делал, настолько глубоко чувствовал... Мне было страшно. Помню, мелькнула мысль, что Кайдановский играет в шахматы со смертью, как рыцарь в «Седьмой печати» Бергмана.
О невероятной смелости Кайдановского говорят многие. Леонид Филатов рассказывал, как однажды на Сашу напали — с ножом. Он схватился за лезвие и смотрел в глаза бандиту. Кровь хлестала из ладони, а он все смотрел. И бандит спасовал...
Андрей: Папа был непостижимым, уникальным актером. Свой внутренний мир — глубокий, полный эмоций, пронизанный нервами, он буквально перекручивал во время работы. Могу себе представить, какие это нечеловеческие затраты, — мы-то видим только верхушку айсберга. Он совершенно не щадил себя. А еще его образ жизни — бесконечный черный чай, бессонные ночи, сигареты... К сожалению, я мало был с отцом. Но для меня огромная радость, что его всегда можно увидеть. Смотрю фильмы и все больше знакомлюсь с ним.
— Вам часто задают вопросы о родстве со знаменитым актером?
Андрей: Есть у меня приятель хореограф — австриец. Мы общались в балетной школе, потом в Венской опере. Как-то спрашивает: «А тот самый актер Кайдановский, который у Тарковского снимался, не имеет к тебе отношения?» Я сказал, что это мой отец. Приятель был потрясен, он страшный фанат фильмов Тарковского. Второй раз я столкнулся с интересом к своей фамилии, когда два года назад приехал в Россию.
— А как вообще вы оказались в Вене?
— Из Московского хореографического училища меня отчисляли несколько раз, хотя из одноклассников я один стал танцовщиком. Сначала — в третьем классе. Мама пошла к Софье Николаевне Головкиной — директору училища, поставила номер Насте Меськовой для конкурса, и меня восстановили. Даже дали станцевать сольную партию на концерте. В пятом классе опять выгнали.
Невзлюбил меня педагог Леонид Жданов. Он долго объяснял маме, что ее мальчик никогда не будет танцевать. Ссылался на маленький рост, хотя любой понимает: нужно дождаться переходного возраста, чтобы понять, насколько вытянется ребенок. Самое интересное, что сразу после отчисления я за лето вымахал на двенадцать сантиметров — сейчас во мне метр восемьдесят два.
— Трудно вам пришлось...
— Вообще, мои сложные отношения с учебой начались еще с первого класса, когда выдали прописи. Не поверив, что нужно просто копировать закорючки, я пытался найти в этом занятии какую-то сверхзадачу и думал: все, кто пишет, нашли эту сверхзадачу, а я не могу. Мечтал же о профессии автодизайнера. Все тетрадки были разрисованы машинами, я не очень вникал в процесс обучения. За это педагоги считали меня немножечко умственно отсталым, но спустя пару лет похожие модели стали выпускать известные фирмы.
Единственным человеком, кто всерьез воспринимал мое увлечение машинами, оказалась бабушка. Даже нашла неподалеку школу автомехаников. Я по сей день думаю, что ловил бы невероятный кайф, проектируя новые авто!
В итоге после отчисления из училища мама отвела меня в актерскую школу, куда тут же приняли — из-за фамилии конечно. А вскоре она узнала, что есть возможность учиться в танцевальной школе австрийского города Санкт-Пёльтен. Думаю, просто поняла, что пора мне выбираться из женского царства.
— Легким ли оказался переход из домашней жизни в самостоятельное плавание?
— Переход был жестким, будто бросили в ледяную воду. Пришлось быстренько повзрослеть. Один, в чужой стране, без языка... Тогда еще не были распространены мобильные телефоны, и я отправлял маме и друзьям мейлы с общедоступного компьютера. Он находился на главной площади города, через которую я ходил в школу.
Дорога занимала минут двадцать пять. Некоторое время спустя на помойке нашел велосипед без переднего колеса, раздобыл его, как-то приладил к велосипеду и стал ездить туда-сюда. Кстати, я жил в общежитии в комнате с ребятами с Украины, поэтому через три месяца заговорил с южным акцентом.
Мама приехала меня проведать и обнаружила, что заведение, куда определила сына, совсем не то, что она хотела. Повезла в одну из лучших европейских балетных школ в немецкий Штутгарт к Петру Антоновичу Пестову, знаменитому педагогу, у которого учились Александр Богатырев, Вячеслав Гордеев, Николай Цискаридзе, Владимир Малахов, Алексей Ратманский. Попал я к нему не в лучшей форме, но Пестов посмотрел мой батман тандю и заключил: «Стопы есть, остальное сделаем».
Еще до того как показался Пестову, произошло событие, которое перевернуло мое представление о балете. В Санкт-Пёльтене нас повели на спектакль Нидерландского театра танца NDT. И там я увидел номер хореографов Пола Лайтфута и Соль Леон. Пятиминутный дуэт, проходящий перед занавесом, меня поразил! Я вдруг понял, что можно двигаться как угодно, что балет невероятно интересное и перспективное искусство с неограниченными возможностями языка! Что в нем легко соединить два мира, которые мне нравятся, — Большой театр и Щукинское училище, куда я ходил смотреть актерские этюды и спектакли.
Первую неделю после каждого класса Пестова я брел из школы совершенно обессиленный, еле волоча ноги. Все бабушки меня обгоняли. По дороге покупал коробку с двадцатью наггетсами, тащился в парк, ложился там на траву, ел и несколько часов приходил в себя.
А потом втянулся — ляжки наросли и «пошло дело». Я понимал, что попал к лучшему педагогу и единственное, что могу сделать, это заткнуться и вкалывать. Каждый раз выкладывался до конца, Пестов это видел и за самоотверженность даже прозвал Чкаловым! Но через полгода меня из школы выгнали.
Петр Антонович очень не любил, когда у его учеников завязывались отношения с девушками. Один раз мы с подружкой целовались в пустом коридоре школы. Вдруг она открывает глаза, и они начинают расширяться от ужаса! Оборачиваюсь, а за мной стоит Пестов. Подумал: «Ну все!» И не ошибся. Перешел в Венскую балетную школу — после Пестова я окреп и уже ничего не было страшно.
— А возвратиться в Москву, танцевать в Большом не мечтали?
— Еще не окончив Венскую школу, прилетел в Москву проведать маму. Я не представлял, где буду работать после выпуска. Мама позвонила Алексею Ратманскому — он тогда возглавлял балет Большого театра — и передала мне трубку. Я спросил, можно ли показаться. Он ответил: «Приходите завтра».
Приехал в театр, класс давал Ян Годовский — сейчас он помогает мне как репетитор. Через некоторое время спустилась помощница Ратманского и сообщила, что Алексей Осипович не может прийти — у него переговоры — и просит показаться на следующий день. Но утром я проснулся с высокой температурой. Расстроиться не успел, потому что неожиданно пришло СМС: в Венской опере лежит и ждет моей подписи контракт — меня взяли до выпускных экзаменов! Я понял: это судьба. Резко выздоровел и улетел в Вену.
— Вы ведь не просто танцовщик, но и балетмейстер?
Наталия: Андрей ставил в Вене, Мюнхене, Гамбурге, Лондоне. А теперь и в Москве. Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко пригласил его в проект «Точка пересечения», где свои работы показывают молодые хореографы. В результате его двадцатиминутный балет «Чай или кофе?» попал в шорт-лист фестиваля «Золотая маска», причем в двух номинациях: лучший спектакль современного танца и лучший хореограф! Недавно сын показал свою работу в Большом театре: в программе «Пьеса для него» есть его номер Love Song.
— Расскажите о семье, вы ведь уже папа?
Андрей: Свою любимую — балерину Ребекку Хорнер — я встретил в балетной школе при Венской опере. Она уже в детстве была звездой — снялась в популярном в Австрии фильме «Наш дедушка самый лучший», вела детскую телепрограмму, но потом решительно выбрала балет.
Нашей дочке Руби шесть лет. Она ходит в школу, а еще по понедельникам на скрипку и футбол, во вторник — на барабаны, в среду у нее хор, в четверг — хип-хоп и джаз, а в пятницу — балет. Ей все интересно, она хорошо учится, знает два языка. Я разговариваю с ней только на своем родном языке, и читать Руби начала именно на русском. Мы каждое лето проводим на родине на даче у бабушки, так что русский у дочки свободный.
— Наталия, а чем вы сейчас занимаетесь?
— Изучаю старинный танец эпохи барокко и Ренессанса и уже десять лет преподаю его в консерватории. Перевела французский трактат 1700 года, посвященный нотации танцевальных движений эпохи барокко. Создала ансамбль Time of Dance. Делаю перформансы с современным композитором Ираидой Юсуповой...
Саша когда-то признавался, что хотел бы, чтобы его сын стал режиссером, поскольку эта профессия вбирает в себя все. А балетмейстер и есть режиссер. И мне кажется, отец помогает Андрею на избранном им пути. Вскоре после смерти Саши моей маме приснился сон. Она видит Кайдановского и строго говорит ему:
— Как вы могли умереть, оставив сына?
А Саша в ответ:
— Ну что вы, не сердитесь, Галина Сергеевна, я буду ему помогать!
Андрей: Папы нет уже двадцать два года, но у меня действительно такое ощущение, что в трудные минуты он рядом, поддерживает: «Сейчас вроде идет, держи, не отпускай! Двигаемся дальше!»
Благодарим пресс-службу Большого театра и лично Екатерину Новикову за помощь в организации съемки.
Свежие комментарии