Шаляпин парился в Сандунах по вторникам. Народ, прознав о его визитах, специально ходил смотреть на знаменитого певца. И послушать его раскатистый бас: любил Федор Иванович в бане попеть, уверял, что звук там лучше, чем в ином театре.
Летним днем 1898 года Вера Ивановна Гонецкая, богатая барыня тридцати шести лет, ожидала в своем имении Середниково выручки из Сандуновских бань. Но ездивший в Москву приказчик, не смея глаз поднять на хозяйку, доложил: банных денег нет и теперь не будет вовсе. Потому как Сандуны заложены в кредитном обществе по распоряжению, оставленному барином перед отъездом в Париж. И сам Алексей Николаевич уже получили по закладной двести тысяч через своего присяжного поверенного.
Весь последний месяц Вера жила в преддверии крупного семейного скандала, но к такому злодейству оказалась не готова. Подумать только, ведь по собственной воле несколько лет назад пошла на «притворную сделку» — подписала договор о том, что «продала свободные от залога и запрещения каменные дом и бани с жилыми и нежилыми строениями, с устройствами по водопроводу, прочими принадлежностями и с землею» супругу! И при свидетелях оставила росчерк на документе о том, что получила от него триста тысяч рублей. Сама же, якобы от имени Алексея, заплатила нотариусу расходы по сделке — двенадцать тысяч. Все ради одного — чтобы в Москве знали: она вышла за человека солидного, с деньгами, и он, вложив собственный капитал, на правах хозяина станет теперь управлять бывшей собственностью жены. Как же Вера могла так слепо доверять ему!
Всего два года как открыли новые роскошные Сандуны. Алексей тогда ходил гоголем, пожинал заслуженные лавры. Она не вмешивалась — все восторги публики доставались ему. И что же? Торжества закончились, и муж заскучал.
Придумал новый прожект — поставить на Арбате, на Верином земельном участке, первый в Москве тучерез (так в России прозвали заморские небоскребы). Зачастил в Париж, где небоскребов отродясь не водилось, советоваться с архитекторами. Она опять не лезла. Однако тучереза нет как нет, даже в проекте, а денег муж расходует немерено. Знакомые не раз намекали, что путешествует он по Европе не один. Вера Ивановна послала за ним верного человека, оказалось — правда: разъезжает вместе с любовницей, сорит деньгами, наделал огромные карточные долги. Добро бы еще свое имущество разбазаривал, но ведь это батюшка ее покойный наживал, а она, выходит, сохранить не сумела.
Ох и крут был Иван Григорьевич Фирсанов! Недаром даже через сорок лет после его кончины знаменитый репортер Владимир Гиляровский вспоминал: «Что к Фирсанову попало — пиши пропало! Давал деньги под большие хорошие дома — и так подведет, что уж дом обязательно очутится за ним. Много барских особняков сделалось его добычей... Сандуны были еще только в залоге у Фирсанова, а через год перешли к нему...» Это случилось в 1869-м. Тогда же он приобрел в подмосковном Середниково усадьбу, известную тем, что несколько лет подряд в летние месяцы здесь жил юный Михаил Лермонтов со своей бабушкой, урожденной Столыпиной. Лермонтов приходился троюродным братом Петру Аркадьевичу Столыпину, будущему российскому премьер-министру, который свои первые годы тоже провел в Середниково. У отца Петра Аркадьевича и купил Иван Григорьевич имение. Оно, по воспоминаниям его родственника Николая Варенцова, к моменту продажи «имело более тысячи десятин лесу, в нем был большой дом-дворец, роскошно обставленный мебелью, картинами, гобеленами, бронзой, дорогими вазами и с большим количеством фамильного серебра». Покупка состоялась за семьдесят пять тысяч рублей. Сразу после сделки Фирсанов выручил только за небольшую часть убранства усадьбы сорок тысяч. А за часть леса, проданную под вырубку, еще семьдесят пять тысяч. Оборотистым человеком был Иван Григорьевич, ничего не скажешь.
Семилетняя Верочка, конечно, не могла должным образом оценить приобретения батюшки, который стремительно богател и в 1873 году перешел в первую купеческую гильдию. Варенцов писал: «Деньги текли Фирсанову большим потоком от лесных операций, он начал заниматься скупкой домов на лучших улицах Москвы. Ростовщиком был злым, попавшие к нему должники были достойны сожаления».
А ведь изначально Иван принадлежал к бедному мещанскому сословию города Серпухова. Родился он в 1817 году. Когда ему исполнилось четырнадцать, отец, имевший шестерых сыновей, отдал смышленого парнишку, освоившего грамоту, в обучение к московскому купцу Щегляеву, торговавшему дорогими украшениями на Ильинке. Шустрый Ваня быстро распрощался с должностью мальчика и со временем превратился в опытного приказчика-оценщика, сравнявшись в знании драгоценных камней с хозяином. К тридцати годам открыл собственное дело — начал с лотка, потом приобрел лавку в Гостином Дворе и через десять лет уже обзавелся домом в Пименовском переулке.
В 1861 году в России отменили крепостное право, и Иван смекнул: вот он, его шанс! Оставил торговлю и начал разъезжать по барским усадьбам. Многие помещики, лишившись дармового крестьянского труда (с работниками теперь следовало рассчитываться), не знали, как жить дальше: доходы от имений стремительно сокращались. Фирсанов предлагал им продать фамильные драгоценности. Владельцы, хоть цену ушлый купец предлагал невысокую, часто соглашались. В Москве свой улов Иван сбывал с солидной прибылью. Так и крутился, сколачивая капитал, пока однажды, видимо по наводке, на проселочной дороге не подстерегли его грабители. Фирсанов не растерялся, выхватил запасной шкворень из телеги и крепким ударом намертво свалил одного из налетчиков. Остальные, по счастью, разбежались. С этого дня купец прекратил разъезды, углядев в этом происшествии перст судьбы.
Была и еще одна причина. Положивший лучшие годы на то, чтобы выбиться в люди, Иван Григорьевич в свои сорок с небольшим так и не обзавелся семьей. Возможно, к мысли о женитьбе подтолкнуло знакомство с юной дворяночкой Сашенькой Николаевой. Моложе его на четверть века, она была сиротой и обучалась в Институте благородных девиц. Уж где ее углядел Фирсанов, чем тронула она сердце закоренелого холостяка, история умалчивает. Только однажды Иван выкрал пансионерку и увез самым романтическим образом. Молодые обвенчались, а через год, в 1862-м, родилась их дочь, горячо любимая и, как оказалось, единственная. Верочка росла умницей, говорила на французском и немецком, училась музыке и литературе, увлекалась театром.
Когда наследнице сравнялось семнадцать, Иван Григорьевич сам нашел ей жениха из уважаемой купеческой семьи. Владимир Воронин рано потерял отца, но вырос человеком серьезным, служил в банке, где Фирсанов держал свои капиталы. Не ведал родитель, что Вера, начитавшись романов, мечтала о рыцарях и страстной любви, а вовсе не о скучном банковском клерке. Но батюшка не изменил решения, и дочь отправилась под венец.
За ней дали солидное приданое. Однако несмотря на замужество и скорое рождение дочки Зои, юная супруга была несовершеннолетней, поэтому по закону для управления ее капиталом наняли уже приобретшего известность адвоката Федора Плевако.
В конце 1880 года Иван Григорьевич затеял строительство на свои средства «богадельного дома дешевых и бесплатных квартир» на Пресне. Он был не только жестким дельцом, но и крупным благотворителем, состоял председателем Сиротского суда. Однако завершить задуманное не успел — первого мая 1881 года шестидесятитрехлетний Фирсанов скончался. Большую часть огромного состояния унаследовала его девятнадцатилетняя дочь. По свидетельству Гиляровского, она оказалась владелицей бань, двадцати трех домов в Москве и подмосковного имения Середниково.
Схоронив отца, Вера попросила мужа о разводе. Говорили, якобы Воронин за миллион отступных взял на себя вину и отпустил ее. Зоя осталась с матерью. Вера вернула отцовскую фамилию и достроила богадельный дом, который они с матерью Александрой Гавриловной безвозмездно передали Московскому комитету братолюбивого общества на следующих условиях: в память покойного мужа и отца он должен носить наименование Фирсановский дом для вдов и сирот. В нем следует устроить квартиры для потерявших мужей женщин с детьми и одиноких, а также школу для слепых детей. Обе дарительницы остаются пожизненными попечительницами заведения. В сентябре 1883 года «Фирсановский дом» принял первых постояльцев.
После смерти супруга его вдова, которой было чуть за сорок, не стала хоронить себя заживо. По окончании траура она устраивала приемы, выезжала в свет. Вера, окунувшись в отцовские дела, нечасто навещала мать, и вдруг стало известно, что Александра Гавриловна выходит замуж! Ее избранником и наследником по духовному завещанию стал молодой красавец Иларион Соколов, человек непонятных состояния и занятий. Вскоре вдова Фирсанова скончалась при весьма странных обстоятельствах. Началось расследование, Соколова арестовали. Судачили, что лиходей сгубил жену при помощи яда. Провели эксгумацию, но признаков отравления не обнаружили и вдовца освободили. Через много лет Николай Варенцов, знавший больше, чем мог рассказать, записал: «Это очень сложная и мрачная история. Соколов в ней сам был жалкой жертвой — слепым орудием преступной шайки мошенников, достойной нынешних детективных романов».
Вера же, оставив Воронина, в отличие от матери создавать семью не спешила, но и поклонников не отваживала. То одному, то другому подавала надежду, с кем-то даже собиралась под венец, но в последний момент все расстраивалось. «Кругом нее вилась и красивая молодежь, довольствовавшаяся веселыми часами, и солидные богачи, и чиновные, и титулованные особы, охотившиеся за красотой, а главным образом за ее капиталами, — вспоминал Гиляровский. — В один прекрасный день Москва ахнула: «Вера Ивановна вышла замуж!»
Произошло это в 1892 году. Новость сразу обросла скандальными подробностями — утверждали, что корнет Гонецкий двадцати пяти лет от роду принудил тридцатилетнюю госпожу Фирсанову венчаться под дулом пистолета. Другие возражали: сама-де заманила Алексея в Середниково и заявила — или немедленно венчаться, или прикажет его высечь.
На самом деле статный молодец из Петербурга просто повел осаду крепости по всем правилам и победил. По своему обыкновению взбалмошная богачка принялась кокетничать с красавцем-военным, но он держал дистанцию, дав понять, что хоть и безумно увлечен, но на легкомысленные отношения не согласен. Через много лет писатель и публицист Александр Амфитеатров вспоминал о впечатлении, которое на него произвел уже вышедший в отставку Алексей Гонецкий: «Изящный, благовоспитанный, со следами гвардейской выправки. Похож на черкеса, одетого во фрак: янтарное лицо, жемчужные зубы, бархатные восточные глаза. Манеры ласковые, глядит кошечкой. Ручной хищник. Любит драгоценные камни и щеголяет ими». Позднее Гонецкий признавался, что сдержанное поведение пред «той, кто всех прелестней» стоило ему выдержки, можно сказать, сверхчеловеческой. О Вере того периода, когда за ней ухаживал Алексей, Амфитеатров вспоминал как об очаровательной женщине «чудесной сложности» — «смеси старомосковского, даже замоскворецкого закала с парижским выпеком».
По обычаю, принятому в купеческой среде, перед свадьбой невесту мыли из серебряных шаек в царском нумере ее собственных Сандунов. После бракосочетания супруги уехали в Середниково — так пожелал вышедший в отставку муж. Оказалось, что Алексей, сын генерала, потомственный дворянин, проявляет большой интерес к коммерции. Это у него родилась идея прервать аренду знаменитого московского банщика Бирюкова, который платил Вере после смерти ее отца за использование ветшающих Сандунов сущие гроши, сломать старые постройки на Неглинной и открыть такие современные бани, чтобы вся Москва ахнула. Вере затея понравилась.
Неизвестно, знала ли она, что история эта началась в 1790 году, когда известный артист, выходец из грузинской дворянской семьи Сила Сандунов влюбился в воспитанницу петербургской театральной школы Лизоньку Федорову. Девушка дебютировала в роли Амура в оперном спектакле, на котором присутствовала стареющая императрица Екатерина II. Государыня пришла в восторг от игры юной актерки, велела переменить ее фамилию в честь открытой новой планеты на Уранову и сделала своей любимицей. А позже взялась устроить ее судьбу. Дала богатое приданое — прекрасный гардероб и бриллианты — и настояла на венчании влюбленных в придворной церкви. Четырнадцатого февраля 1791 года Лизонька стала Елизаветой Семеновной Сандуновой. Через несколько лет молодые с разрешения императрицы перебрались в Москву. Но жили супруги несогласно, Сила ревновал жену, при этом позволял себе увлечения на стороне.
Без ведома Лизы он продал ее бриллианты — подарок императрицы — и приобрел участок на реке Неглинной, где в 1808 году открыл бани, названные его именем и записанные на него. Бани впервые имели два отделения — мужское и женское, отличались чистотой, роскошью и богатым буфетом. Подавали в нем что душа пожелает — от кваса до французского шампанского. Скоро бани Силы снискали славу лучших в Москве, а отношения в его семье все ухудшались. В итоге супруги расстались, Сандуны же благодаря вмешательству московского губернатора отошли Елизавете Семеновне. Они сдавались в аренду, меняли хозяев, и последним стал Иван Фирсанов. Теперь муж его дочери взялся за их капитальное переустройство.
Не на шутку загоревшись идеей, Гонецкий проштудировал горы книг о банном деле, затем отправился в Европу — посмотреть, как устроены тамошние помывочные заведения. Больше всего понравились ему похожие на дворцы будапештские купальни с голубыми бассейнами.
В 1894-м снесли все восемнадцать каменных построек, и меньше чем через год на их месте выросли новые. Центром ансамбля стал Сандуновский пассаж — трехэтажный доходный дом в дворцовом стиле, к банному делу отношения не имеющий. Внизу располагался известнейший в музыкальных кругах магазин Петра Юргенсона с бесплатной нотной читальней и библиотекой, над ним — квартиры для состоятельных жильцов, отвечающие современным европейским требованиям: с горячей и холодной водой, телефоном и электричеством. Апартаменты из одиннадцати комнат на третьем этаже занимала семья отставного военного Гонецкого.
Обновленные Сандуны открылись в 1896 году. Банное заведение имело роскошные интерьеры (Алексей не пожалел Вериных денег на отделку, закупал итальянский и норвежский мрамор, дорогой кафель) и уникальное техническое оснащение. Вода из Москвы-реки проходила очистку американскими фильтрами, освещение обеспечивала собственная электростанция мощностью шестнадцать тысяч ватт.
Лучшие номера ценой в пять рублей состояли из пяти комнат: раздевальни, гостиной, будуара, бани и парильни. Располагались они в отдельной постройке. В соседних корпусах помещались бани попроще шести разрядов — три женские и три мужские. В самом дорогом дамском разряде за тридцать копеек имелись гостиная с мягкой мебелью, зеркалами и коврами и раздевальня в стиле королей Людовиков. В мыльне стояли мраморные скамьи. Плескались посетительницы в бассейне с проточной водой. Мужчинам за пятьдесят копеек тоже полагалось изысканное убранство: вестибюль рококо с золочеными сводами и живыми растениями, готическая раздевальня с высоким черным дубовым потолком, восточная гостиная, парикмахерская и бассейн в помпейском стиле с колоннами и стеклянным потолком.
Самые дешевые, пятикопеечные бани имели простую добротную мебель, душевые кабины и открытый бассейн со своим секретом — в него попадала вода «второй свежести» — из более дорогих разрядов.
Четырнадцатого февраля 1896 года затопили на пробу котлы и по новеньким трубам побежала горячая вода. Народу собралось — полна Неглинка. Гонецкий приказал всех пускать бесплатно. Посетителей определяли в соответствующий разряд отделения исключительно по внешнему виду.
Вера сердилась, что открытие получилось каким-то скомканным. Алексей жену уважил и через два дня устроил в готическом зале мужского отделения торжественный молебен с хором певчих.
Новые Сандуны предлагали услуги на любой вкус, вплоть до доставки по желанию клиентов веселых девиц. Вера хотя и не одобряла эту «услугу», в управление банями не вмешивалась. Решила: это целиком детище мужа, она же согласна довольствоваться ролью любимой жены, устроив свою жизнь самым приятным образом. В ее усадьбу по четвергам съезжалась местная аристократия и гости из Москвы. В Овальном зале не раз выступал Федор Шаляпин и играл на рояле Сергей Рахманинов. Пейзажи Середниково писали Валентин Серов и Константин Юон. Вера Ивановна добилась, чтобы для удобства гостей Николаевская железная дорога разрешила ей за свой счет обустроить неподалеку от усадьбы полустанок, названный Фирсановкой.
Шаляпин парился в Сандунах по вторникам, отмечая, что таких бань более нигде нет, а уж он понимал в них толк. Народ, прознав о его визитах, специально ходил смотреть на знаменитого певца. И послушать его раскатистый бас: любил Федор Иванович в бане попеть, уверял, что звук там лучше, чем в ином театре. Наплыв в Сандуны случался такой, что Шаляпин просил Веру выделить ему специальный день — воскресенье, когда для других посетителей бани не работали.
Вокруг Сандунов крутилось и кормилось много всякого народу. Хозяева и персонал вели беспощадную войну с банными ворами, промышлявшими в дорогих разрядах. Случалось, сдаст барин одежду в раздевальне, получит жестяный номерок на веревочке, привяжет на руку или к ручке шайки и идет париться. Вор, улучив момент, подменяет номерок, забирает богатое платье и убегает. Лиходеев отлавливали и по устоявшейся традиции полуголыми привязывали к «позорному столбу» — одной из деревянных колонн, которые в раздевальнях поддерживали потолок. Так горемыка стоял целый день, а посетители обходились с ним неласково. Били конечно. Перед закрытием, ближе к полуночи, вора отвязывали и — будь то зной или мороз — выгоняли на улицу голым.
После открытия новых Сандунов что-то в отношениях супругов разладилось. Первый тревожный звоночек прозвенел в мае 1896 года, когда Первопрестольная готовилась к коронации Николая Александровича. Ожидали царскую чету и «весь Петербург». Гонецкий забросил дела и с утра до ночи встречался со своими столичными знакомцами. Ему требовалось все больше денег. До Веры доходили слухи, что Алексей начал играть в карты по-крупному, но она даже думать о таком боялась.
Через три недели высокие гости уехали и Гонецкому стало скучно. Потому Вера так обрадовалась, когда муж вдруг загорелся постройкой небоскреба. Не возражала против его частых отлучек в Петербург и за границу якобы для изучения иноземного опыта, не подозревая, что на самом деле Алексей развлекается там с любовницей.
Меж тем семнадцатилетняя Зоя увлеклась скрипачом Юлием Конюсом, подобно пушкинской Татьяне сама объяснилась ему в любви и объявила матери, что собирается замуж. Вера в долговечности этого брака сомневалась — Юлий был слишком красивым мужчиной, но смирилась, настояла только, чтобы жених католик перешел в православие, и предоставила молодым старый дом на Пречистенке, который приобрел когда-то Иван Григорьевич.
Коротая вечера в Середниково после разъезда гостей, тридцатишестилетняя Фирсанова все чаще думала: сколько можно себя обманывать и надеяться, что Алексей образумится? Надоело прощать мужнины измены, долги и кутежи, спокойно наблюдая, как тот проматывает состояние ее отца. Решено: с Гонецким она покончит!
Когда-то, в далеком 1879 году, батюшка нанял молодого юриста Плевако блюсти интересы семнадцатилетней Веры. Ставший знаменитым адвокатом Федор Никифорович взялся помочь ей и теперь. Он применил известную практику: потребовал возвращения имущества на сумму два миллиона семьсот тысяч рублей по причине нанесения оскорбления супружескому праву доверительницы. То есть измена Алексея жене влекла конкретные юридические последствия.
С мужем она встречаться отказывалась, но тот все же нагрянул в Середниково. Не ожидал он от жены такой ретивости, не верил, что не уговорит его простить. Вера, выйдя на порог, сухо сказала: «У меня больше нет мужа» — и захлопнула дверь. Алексей бегал по двору с пистолетом и кричал, что застрелится, если она его бросит. Фирсанова, услышав выстрел, даже не вышла из дома. Узнав от прислуги, что Алексей ранил себя неопасно, приказала отвезти его в ближайшую больницу.
Считалось, что Гонецкий вернул жене имущество добровольно. Но как и после ее первого развода, сплетничали, что якобы Фирсаниха заплатила бывшему супругу такие же отступные — миллион рублей, которые он быстро спустил на кутежи и карточные долги, а потом уехал в Африку на Англо-бурскую войну. В апреле 1900 года в Москве заговорили о геройской смерти штабс-ротмистра Гонецкого, воевавшего за независимость Оранжевой республики. Затем выяснилось, что Алексей пребывает в добром здравии. А скончался он через несколько лет — и не в Африке, а в Париже.
Расставшись с мужем и вновь вернув девичью фамилию, Вера Ивановна теперь самолично контролировала бани. Вести дела ей помогал присяжный поверенный Виктор Николаевич Лебедев, человек преданный и надежный. Фирсанова по-прежнему много времени проводила в Середниково. Она стала крестной матерью Ирины, старшей дочери Шаляпина. В 1902-м у нее родился внук Сергей, через два года — второй, Борис.
Вновь о Вере заговорили, когда в 1906 году открылся ее Петровский пассаж, торговый центр европейского уровня. Александр Амфитеатров видел Фирсанову через некоторое время в Милане, на премьере «Бориса Годунова» в Ла Скала с Шаляпиным в заглавной партии, и записал: «хороша была еще очень. В глазах — все еще черти раздувают угольки! Степенная, истовая, ласковая — прямо пиши с нее царицу Марью Ильинишну Милославскую. Говором по-прежнему пела и вместо «каких» говорила «какех» и «вдарить» вместо «ударить». Он заметил, что сопровождал Веру Ивановну «московский юрисконсульт, мужчина представительный». Это был все тот же Виктор Николаевич Лебедев. Он жил в ее квартире на Неглинной, летом — в Середниково. Принимал посетителей и ни на что не претендовал.
На территории Сандунов построили «гарраж» (слово писалось с двумя «р») для автомобилей хозяйки и клиентов. Личный шофер француз Жорж довозил Веру Ивановну из Москвы в Середниково за сорок минут.
Летом 1909 года ее зять Юлий Конюс гостил в имении княгини Ливен, дочь которой без памяти влюбилась в сорокалетнего красавца-скрипача. Как когда-то Зоя, юная княжна Мария сама призналась ему в чувствах. Юлий уверял наивную барышню, что в браке несчастлив, с женой ничего не связывает, но она отказывается его отпустить. Влюбленные тайно отправились в Париж и там терпеливо ожидали, когда дочь Веры Ивановны согласится на развод. Расставшись с Зоей, Конюс женился на княжне Ливен. В этом браке родились две дочери.
В 1913-м Фирсанова, купив на Пречистенке еще одно здание, превратила его в концертный зал. Там выступали модные поэты, проводились благотворительные концерты. После революции все имущество и капитал Веры Ивановны реквизировали. Бывшей хозяйке для проживания отвели комнату во флигеле ее дома на Арбате. Вместе с ней жили внуки — сыновья уехавшего в Париж с княжной Ливен Юлия Конюса Сергей и Борис. След Зои к этому времени затерялся...
В 1919 году мальчиков отправили на Кавказ, откуда им удалось перебраться во Францию. Через несколько лет в Париже Борис женится на Татьяне — дочери Сергея Рахманинова.
В 1928-м шестидесятишестилетняя Вера Ивановна тоже смогла выехать во Францию — в качестве гримера Художественного театра. По некоторым сведениям, фиктивную должность и участие в гастрольной поездке организовал Шаляпин, с которым ее связывала многолетняя дружба.
Бытуют две взаимоисключающие версии дальнейшего развития событий. В некоторых источниках есть ссылка на письмо Шаляпина к дочери Ирине, крестнице Фирсановой, в котором он рассказывает, что Вера Ивановна живет по-старушечьи со своим стариком. Скорее всего он имеет в виду Лебедева.
По другой версии, в 1932 году Фирсанова, находясь в Париже, ожидала Виктора Николаевича из СССР. Но за несколько дней до отъезда его якобы обнаружили задушенным. Официальной причиной смерти назвали «острый сердечный приступ». Через два года скончалась и сама Вера Ивановна.
Ее правнук и единственный наследник великого композитора Александр Рахманинов-Конюс ушел из жизни в 2012-м, много сделав для сохранения памяти деда. А память о его прабабке живет в удивительных зданиях, оставленных Москве династией купцов Фирсановых.
Статьи по теме:
Свежие комментарии