Жигунов начинает грозно: «Если вы не вернете Шевелькова, мы тоже уйдем». — «Димочка, и ты с ними?...
Жигунов начинает грозно: «Если вы не вернете Шевелькова, мы тоже уйдем». — «Димочка, и ты с ними? Вспомни, как они давили тебя...» Харатьян промолчал. Предал. И такая тут злость забрала! Я вдруг вспомнила Тараса Бульбу: «Во-о-он!!! Я вас всех породила, я вас всех и поубиваю!»
— На шестой день съемок фильма «Гардемарины, вперед!» я, упав с лошади, сломала ногу. Передвигалась на костылях, поэтому в правой руке, которую повредила еще во время учебы в хореографическом училище, начались жуткие судороги. Но остановить работу было невозможно! Прямо на съемочной площадке мне кололи обезболивающее в ягодицу через брюки, в итоге началось заражение, называемое красивым словом «инфильтрат». Соавтор сценария Нина Соротокина каждый вечер разводила в тазу с теплой водой марганцовку и усаживала меня в розовое озерко, чтобы рана хоть как-то затянулась. Поутру гардемарины опять мчались вперед туда, куда указывал мой костыль, а иногда я запускала этим оружием в нерадивых работников и артистов...
И вдруг актер, вступивший со мной в конфликт, стал распускать сплетни, что Дружинина проявляет к нему отнюдь не творческий интерес. Прекратили мы это с мужем очень быстро: «Если пятидесятилетняя баба на костылях, с полупарализованной рукой и свищом в заднице думает о том, как уложить в койку молодого жеребца, — честь и хвала такой женщине!» Крыть жеребцу было нечем, и всякий раз, когда появлялись подобные россказни о нас, мы искренне умилялись, выпивали по рюмашке и были счастливы.
Меня справедливо считают сильной женщиной. Жизнь закалила. Я не привыкла сдаваться, научилась отражать удары судьбы, которых было немало.
О том, что мой дед Иоанн по отцовской линии — священник, узнала только в семнадцать лет. Мама Анна Даниловна, казачка из города Шахты, долго это скрывала, боялась, что проболтаюсь, сломаю свою карьеру. Сама она окончила рабфак, получив профессию учителя. В село, где дед был настоятелем церкви, явилась во время второй волны раскулачивания в компании таких же, как сама, веровавших не в бога, а в победу коммунизма ребят. Но они встретили решительный отпор местных и даже были поколочены. Дед, укрывший комсомольцев у себя, по сути спас их. Ему помогал сын Сергей, так мама познакомилась с будущим мужем и его семьей. Они вскоре поженились. Родилась я в декабре 1935 года.
Мама работала в Народном комиссариате земледелия. Будучи очень талантливым человеком, убедительно отредактировала биографию моего отца, что помогло устроить его на шоферские курсы в том же ведомстве. Жили мы в домах от Наркомзема возле Минаевского рынка — родителям выделили шестнадцатиметровую комнатушку в коммуналке, что было счастьем!
До сих пор, проезжая по дороге моего детства — Сущевскому Валу, вижу многоэтажный зеленый американский гараж, как его тогда все называли, вспоминаю папу и поражаюсь его жертвенности! Водитель первого класса в комиссариате, он получил бронь, но отдал ее болящему младшему брату Борису, а сам ушел воевать танкистом и пропал без вести под великим Смоленском... Поэтому я всегда принимаю приглашения на кинофестиваль, который проходит там, и заказываю панихиду в храме, что возвышается над городом. Светлая память всем погибшим, защитившим меня от смерти!
1941-й. Курский вокзал, отец провожает нас с мамой в эвакуацию в Арчеду. Вдруг все вокруг закричали, забегали. Папа накрыл меня своим телом и прижал к чемоданам. Я видела только кусочек неба: по нему плыли маленькие крестики — немецкие бомбардировщики. Это была первая воздушная тревога. И мое единственное воспоминание об отце...
Арчеда — станция перед Сталинградом, одна из немногих, которая не давала сомкнуться вокруг города немецкому кольцу. Маме доверили ответственный пост дежурной на электростанции, она давала свет на элеватор и железную дорогу. Именно эти точки бомбили каждый день по три раза: рано утром, днем и вечером, точно по часам с немецкой пунктуальностью. Я на себе испытала, что такое массированный налет! Сначала появлялась черная полоска на горизонте, потом все начинало гудеть и трястись, раздавался жуткий грохот, с неба сыпались горошины. Они взрывали землю и оставляли огромные ямы, в одну из которых я однажды провалилась. Это был ужас! Белый слепой ужас! Стараюсь забыть его навсегда!
Уходя на службу, мама оставляла дверь незапертой, чтобы в случае пожара меня могли спасти. На руку прикрепила резинку с куском рыжей клеенки, как в роддоме, на которой написала печатными буквами: «Москва. Марьина Роща. Дочь Светлана. Родилась в Екатерининской б-це, 16 декабря 1935 года. Отец — Дружинин Сергей Иванович. Мать — Мызникова Анна Даниловна». Мы жили на грани жизни и смерти, и потому мама решила забирать меня с собой на работу: помирать — так вместе.
На каждом своем дежурстве она выкапывала ямку в земляном полу. Прятала в нее документы, завернутые в масленую бумагу, и просила меня поплясать на образовавшейся горочке, чтобы притоптать и скрыть нашу тайну. Я должна была запомнить местечко и в случае необходимости выкопать сверток. Много позже сообразила, что «случай необходимости» — это мамина смерть, мое сиротство и нужные бумаги для добрых людей или детского дома.
Однажды кто-то стал биться в запертую железную дверь. Мама поднесла палец к губам: «Тихо!» Всех уже эвакуировали. Но вот щеколда отлетела и в помещение просунулось дуло танка. Из люка показался дядька, который благим матом заорал: «Дура, ты что, хочешь погибнуть?» Нас и еще одну женщину с детьми наконец-то отправили в тыл. Ехали на телеге через степь в село Михайловка. Стемнело быстро, завыли волки. Мама распрягла лошадь и привязала ее к телеграфному столбу, чтобы сначала драли ее, а потом уж добрались до нас. Всю ночь жгли захваченные из дома подушки, громко разговаривали, отпугивая хищников. К счастью, обошлось...
Маме удалось вырваться из эвакуации в Москву. Как выяснилось позже, комнату нашу продали за тушенку однорукому матросу, участнику войны, и мы не числились в реестре прописанных по прежнему адресу. Бродили по сырому и холодному городу в поисках справедливости и ночлега. Все знакомые разъехались, оставшиеся голодали и холодали, принимали лишь на одну ночь — и то слава богу!
Через некоторое время мы все же обрели свой дом в Марьиной Роще. Правда матрос перед уходом буйствовал, в пьяном угаре оставил кучу дерьма на столе и выбил все стекла в окне, пришлось заколачивать фанерой. Сейчас я его понимаю и жалею, но тогда все осуждали калеку за его жестокость: «Ну и защитничек! Вот наши погибли или пропали, а этот...»
Баба Маша по маминой линии была красавицей казачкой. Она приехала в Москву из деревни присматривать за мной, когда сама мама уехала в Потсдам организовывать детские учреждения для семей советских офицеров. Иногда мы получали от нее маленькие посылочки, которые я забирала в угловом подъезде в Доме на набережной рядом с кинотеатром «Ударник». Однажды прислала машинку «Зингер», которую я с трудом довезла до дома. Баба Маша шила мне прекрасные платьишки и юбочки из крашеных простыней.
Еще во времена карточной голодной системы я ездила на двух больших деревянных трамваях обедать по талонам. Красная школа, где я столовалась, и по сей день находится напротив цирка, что на Цветном бульваре. Трамваи были переполнены и ходили редко. Чтобы скоротать время, рассматривала рекламные фотографии цирковых представлений, спрятанные за стеклом. И однажды — о, дар свыше! — с трудом прочитала маленькое объявление на листочке бумаги, написанное от руки: «Проводится набор детей от 8 до 13 лет в цирковую школу в саду имени Баумана. Обучение — 2 года. Форма одежды: трусы и ноги чистые». Это был первый набор после перерыва. Училища еще не было.
С благодарностью думаю о маме, которая всегда поддерживала мои увлечения. В свой единственный выходной она собрала детишек нашего двора и повезла их по указанному адресу. Перед выходом на газон, где за столом сидели члены комиссии, всем ополоснула ноги из бутылочки и поправила трусы, после чего мы присоединились к строю детей из других районов. Бритые от педикулеза, тощие от недоедания, все походили на мальчишек, и только у меня оставалась маленькая челочка как признак причастности к прекрасному полу. По очереди каждый показывал свои умения, кого-то ломали, проверяя гибкость, кто-то орал от боли, охали родители и зрители, а когда пришел мой черед, услышала обидный вопрос:
— А ты что умеешь, мальчик?
— Я — девочка! Видите, у меня челочка?! Я умею делать все!
И под бурные аплодисменты мамы, друзей из Марьиной Рощи и обалдевших прохожих проделала шпагаты, разные колечки, перекидные, колесики на руках. Потом походила на мостике вокруг стола, заставляя крутиться на стульях членов комиссии, в той же позе опустилась на землю на локоточках, ладошками схватила себя за пятки, сорвала зубами травинку и пожевала ее для убедительности. Но тут услышала мамин голос: «Выплюнь сейчас же, заболеешь!» — и только это остановило демонстрацию способностей. Меня так и назвали — девочка-каучук и из всей Марьиной Рощи единственную приняли в цирковую школу.
Учили нас на манеже, разделенном на сектора. Однажды по соседству появился Карандаш со своей Кляксой! Мы с радостными воплями бросились к нему, скотчтерьер с визгом сбежал за кулисы, а он с палкой кинулся на нас: «Пошли вон! Сукины дети! Собаку угробили! Дисциплину знать надо, потом в стружках валяться!» Были и нецензурные слова, но я в Марьиной Роще и похлеще слышала. Нас быстро увели с манежа. Оказывается, это великому клоуну для нового номера нужны были дублеры его партнерши, вот он и привел новую собачку, копию Кляксы, которая не поддавалась дрессуре. Да, цирк без дисциплины — это невозможно! Я испытала это на себе: болели мышцы, кости, сбитые колени, голова кружилась до рвоты, оказалось, что я боюсь высоты. Но лошади и запах конюшни успокаивали и придавали сил и уверенности.
Через какое-то время на родительском собрании всех предупредили: начинается специализация, по окончании года детей разберут по коллективам, цирки есть во многих городах Советского Союза... Профессия рискованная: ваши дети могут переломать себе шею, руки, ноги, позвоночник. Учащиеся шестых классов успеют окончить семилетку, получат среднее образование, в случае травмы смогут приобрести другую профессию. А вот молодняк вроде Дружининой так и останется с пятью классами. Так что, дорогие родители, подумайте. Моя решительная мамочка и думать не стала, а крепко-накрепко заперла меня на ключ! Я рыдала, билась о запертую дверь — бесполезно. А цирк полюбила на всю жизнь! Признанием в любви к этому честному, рискованному искусству и стал мой фильм «Принцесса цирка».
Летом из заточения меня отправили в пионерский лагерь. Напротив него располагалась дача. Через щелочки в заборе мы следили за тем, как иногда там распахивалась калитка и из нее вылетало розовое фантастическое создание с собачкой на руках! Я восторгалась той девочкой: какое божество! Юлия Шамиргон была родственницей Ирмы Дункан, приемной дочери Айседоры. Она училась в балетной школе Большого театра. В конце смены мы отважились и пригласили ее выступить на прощальном пионерском костре. Она великодушно дала мне поносить свои розовые балетные туфельки. В них я и проделала все свои цирковые номера, а в конце — гордо походила на пальчиках. Аплодисментов не последовало, потому что трава вокруг была густой и высокой и никто не разглядел в ней мои первые балетные шаги. Буря воплей и оваций досталась Юле, когда та в известной позе лебедя умирала у ног пионеров. Под эти крики она подарила мне туфли, и это решило мою судьбу!
Еще раз отдаю должное маме, она поприветствовала и это мое начинание. В балетном училище при ГАБТе маме сказали: «О-о-о! Девочка у вас уже очень старенькая, она переходит аж в пятый класс! Мы берем тех, кто на год моложе... Не огорчайтесь, недавно образовали балетную школу при Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко. Но поторопитесь! А то можете опоздать на прием к Бурмейстеру». Это был гениальный балетмейстер, который прославил театр многими прекрасными постановками, в том числе и балетом для детей «Доктор Айболит», где я исполняла роль самой маленькой обезьянки. Я собиралась в крошечный тугой комочек, под мышку мне засовывали огромный деревянный градусник и через всю сцену по диагонали перебрасывали с рук на руки к Айболиту на диагностику.
Каждый год на отборочный конкурс Хореографического училища при Большом театре все балетные школы СССР привозили своих лучших учеников. В результате я оказалась на том самом курсе, куда меня не взяли когда-то «по старости». А из рижского училища был прислан Марис Лиепа. На классе поддержки его зачастую ставили со мной в пару. Он был большим и сильным. Отличался невероятным трудолюбием и дисциплиной. Никогда не халтурил, не опаздывал и не пропускал занятий.
Забегая вперед, могу сказать, что добрые отношения с Марисом у меня оставались всегда. Приступая к работе над «Принцессой цирка», я пригласила его, уже прославившегося своим Крассом в «Спартаке», на роль Мистера Икс, но обстоятельства неожиданным образом изменились. К тому времени у него сложились непростые отношения с дирекцией Большого, его выдавливали из театра. На съемках кинопроб он протянул нам с мужем два билета на прощальный спектакль, куда пригласил и весь балетный бомонд. Мы, как всегда, опаздывали, вбежали в театр с первым звонком, в очереди в гардероб я вдруг заметила стайку девчонок, которые пытались обратить на себя внимание высокого юноши, стоящего передо мной. Я разглядела в зеркальном отражении классического красавца.
— Привет! Вы танцовщик?
— Нет.
— А кто?
— А вы кто?
— Не волнуйтесь, я не кадрюсь. Вот и мой муж — кинооператор Анатолий Мукасей. Я режиссер и приглашаю вас на переговоры на «Мосфильм». Вы говорите с акцентом, откуда родом?
Пауза затянулась, зародив у меня беспокойство: снимать иностранцев было запрещено.
— Из Чехословакии.
Я вздохнула с облегчением — все-таки наш, из соцлагеря, может, пробью...
Игорь Кеблушек, так звали нашего красавца, был выпускником МГИМО. Его обаяние, красота, пунктуальность, интеллигентность, дисциплина и трудолюбие в одночасье покорили всю съемочную группу. На защите мы показывали кинопробы сразу двум комиссиям: от телевидения и от Госкино. Отснятые на пленку две арии Мистера Икс в исполнении Игоря под фонограмму Георга Отса произвели ошеломляющее впечатление. «Конечно же, — говорили члены комиссии, — только в Прибалтике можно найти таких красавцев!» И никто не заподозрил меня в тайном ухищрении. А я накануне попросила секретаршу сделать опечатку в одну букву: вместо Кеблушек написать Кеблушес. Претендентов на эту роль было много, в том числе и Марис Лиепа, и Олег Видов. Игорь был утвержден единодушно! Но утром ко мне подлетел возмущенный секретарь парторганизации:
— Как вы посмели?! Он иностранец!
— Но он наш иностранец — коммунист из Чехословакии.
— Коммунист? Хм, подумаем...
Долго думать не пришлось: Игорь действительно был коммунистом, а его папа — послом. И в результате только он решал спорный вопрос: быть или не быть его сыну, будущему дипломату, Мистером Икс? Наконец Игорь сообщил: «Отец сказал, что не каждый актер должен быть дипломатом, но каждый дипломат должен быть хорошим артистом. Считай это своей практикой!» Кто знал, что роль Мистера Икс взбудоражит всю страну! Одна остроумная артистка позвонила нам: «Что вы натворили?! Все бабы Советского Союза переполошились!»
А с Марисом мы более не встречались. Он уехал в Болгарию. На родине для него работы не нашлось. Жаль, что уникальный танцовщик был настолько измотан сплетнями о романе с высокопоставленной дамой и передрягами, возникшими в связи с этой темой, что умер преждевременно. Я всегда вспоминаю его молодым и подтянутым. Каждое утро мы встречались с ним во дворе училища и наперегонки бежали через двор. Он взлетал на ступеньки и рыцарским жестом распахивал дверь. Делал это очень легко и элегантно, несмотря на наши заспанные уставшие лица...
А уставали мы ужасно! Основной урок классики начинался каждый день в 8:30. Наш талантливейший педагог — балерина Мария Алексеевна Кожухова держала в руке золотой брегет, заведенный на 8:28, и как только часы издавали мелодичный звон, захлопывала дверь перед носом опоздавшего. Так воспитывали в нас уважение к коллективу, ко времени, к труду и профессии. Это заставляло меня просыпаться в своей Марьиной Роще в 6:00. Баба Маша уже ставила на стол миску овсяного киселя, громыхала тазом и по причине отсутствия душа поливала меня горячей водой из кастрюли. В 7:00 я вскакивала на подножку первого трамвая, на остановке «Палиха» мчалась на второй, спрыгивала на конечной — «Трубная площадь», шагом иноходца пробегала всю Неглинку и достигала ворот училища на Пушечной. Вбегала в раздевалку, из своего ящика выхватывала трико, хитон и туфли, взлетала по лестнице на третий этаж и по длинному коридору мчалась к шестому залу, у двери которого уже дежурила Мария Алексеевна с дымящейся папиросой «Герцеговина Флор» и золотым брегетом в руке. Каждый день до 18:00 шли общеобразовательные и профессиональные уроки. Затем репетиции в училище или прогоны спектаклей на сцене театра.
Ежевечерне мы были заняты в операх или балетах, иногда нами укрепляли миманс. После спектакля с трудом смывали под душем жирный грим, на ходу натягивали на мокрое тело одежду и выбегали из нашего подъезда. Как правило, возле него толпилась куча «межуев и межуих», которые преследовали приглянувшихся мальчишек или девчонок. И начинался обратный бег по Неглинке до Трубной площади, чтобы успеть на последний трамвай. Вагоновожатые уже знали меня в лицо, по-матерински жалели и дожидались на остановке, нагоняя график в пути. На конечной — «Тихвинский переулок» — с рук на руки сдавали бабе Маше, которая перехватывала у меня чемоданчик и совала в рот теплый пирожок! И так ровно семь лет!
— Но окончив хореографическое училище, вы распрощались с балетом...
— Мы усиленно готовились к выпускным экзаменам. В классическом балете есть такое понятие «шене по кругу» — когда балерина, вращаясь, описывает круг на сцене и выходит на диагональ, в конце которой становится в позу, всеми силами стараясь задержать ее статику. Балетные его очень любят, поскольку всегда срывают аплодисменты. И вот я прошла один круг, слышу, как Кожухова кричит: «Иди на второй!» А это же сумасшедшая скорость! Чтобы развернуться, я с силой вывернула правую руку в сторону и локтем врубилась в металлическое крепление станка. Болевой шок, обморок!
После такой травмы я могла остаться калекой, поэтому историю постарались замять. Скорую помощь не вызвали, в больницу не отвезли. Дежурившая в медчасти сестра прощупала руку: пальцы сжимались, локоть разгибался — значит, перелома нет. Правда, образовалась огромная гематома. Любое движение отзывалось дикой болью. Наложили гипс и отправили домой. Мне бы не запускать болезнь, серьезно лечиться, поскольку был травмирован нерв, что грозило параличом. Это выяснилось гораздо позже, но предъявлять претензии уже было некому. Аттестат зрелости я получила, а вот профессиональный диплом должна была защитить в следующем году.
Выпускные концерты балетного училища по традиции проходили в Концертном зале имени Чайковского и транслировались в прямом эфире по телевидению. Они пользовались большой популярностью. Чтобы сгладить мое горе, доверили вести его. Обливаясь горючими слезами за кулисами, я следила за моими выпускными номерами в исполнении сокурсниц. Потом снимала с руки гипс, выходила на сцену и зычным голосом объявляла следующих исполнителей, знакомых мне до последних мозолей.... Ох, если бы знать, как распорядится твоей судьбой господин великий случай!
Дома баба Маша протянула мне какой-то большой то ли альбом, то ли журнал и произнесла роковые слова: «Стационар тебе принесли». Это был сценарий Алексея Каплера «Каменное сердце» (фильм вышел в прокат под названием «За витриной универмага»). Оказывается, на съемках Елена Добронравова, известная всем по картине «Большая семья», во время обеда надела на голову режиссера тарелку с лапшой за нетворческий интерес к ее персоне. Действие это происходило на глазах у всей группы. Обирая лапшу с ушей, режиссер приказал срочно заменить исполнительницу! Во времена плановой экономики это было невозможно. Их пытались помирить, но обе стороны стояли насмерть. Оскорбленный режиссер сел писать объяснительную записку о снятии с роли артистки Добронравовой как не справившейся с творческой задачей. По инерции включил телевизор и вдруг... увидел меня на сцене Зала имени Чайковского! По телефону приказал ассистентке все разузнать обо мне и немедля передать сценарий. Непрофессионалка? Ничего, научим.
Вот так этот «стационар» случился в моей жизни! В нем лежала грозная записка с адресом киностудии «Мосфильм» и другими непонятными указаниями. Я не собиралась связывать свою карьеру с экраном. Ну, так... интересно! Да и денежку надо было зарабатывать. Но постепенно магия кино затягивала меня в свой омут. Во-первых, это был фильм дебютов, где моими партнерами стали талантливые и веселые ребята Толечка Кузнецов, известный потом как товарищ Сухов из «Белого солнца пустыни», и Олег Анофриев, гениальный музыкант, певец, пародист, исполнитель всех вокальных партий в «Бременских музыкантах». Моего отца играл знаменитый Борис Тенин, которого я знала как бравого солдата Швейка. А еще мне нравилось, что в кино есть все, что так прочно вошло в мою жизнь: и музыка, и танцы, и вокал, и драматическое ремесло, которому нас незатейливо обучали в балете. Правда, раздражали пошитые не по мне костюмы. Но переделывать их было нельзя, так как на общих планах среди массовки в кадре оставалась Елена Добронравова.
Режиссер Самсон Самсонов, друживший с деканом ВГИКа, предложил попробовать поступить на актерский факультет, где был то ли недобор, то ли перебор. Я подумала: а почему нет? Попробую, посмотрю, в училище занятия начинались первого октября, а во ВГИКе — первого сентября. Целый месяц все равно делать нечего, а работать я привыкла каждодневно. Ребята заставили меня выучить очень красивое, сильное, эмоциональное и короткое, что было важно, стихотворение Лермонтова «Благодарность». На экзамен подбросили на съемочном автобусе.
Среди многочисленной приемной комиссии я увидела Тамару Макарову! Ту самую прекрасную Хозяйку Медной горы! Остальными, как потом выяснилось, были и мой будущий профессор Борис Бибиков, и Сергей Герасимов, и кто-то еще очень крутой. Но на меня глядела моя любимая артистка, чью фотографию я купила еще на Минаевском рынке и которая почти истерлась в моем рабочем чемоданчике. Она смотрела на меня так ласково и по-матерински, что я ей выложила все и про войну, и про цирк, и про балет. Свой рассказ сопровождала показами из цирковых и балетных репертуаров, напевая арии из опер и темы балетных партий. А когда дошла до травмы и концерта в Зале имени Чайковского, я так эмоционально изобразила свой испанский номер «Панадерос», что неожиданно залилась горючими слезами. Тамара Федоровна бросилась ко мне со стаканом воды, вытерла слезы душистым платком, вывела в коридор и велела приходить в деканат в понедельник.
Так началась моя осознанная жизнь в кино. На курсе со мной учились и Софья Чиаурели, и Татьяна Бестаева, и Леонид Куравлев. Он поступал второй раз, его приняли с испытательным сроком. Над отрывками из пьес мы всегда работали вместе. Его все очень любили — большого, неловкого и застенчивого. Он обожал распевать поставленным голосом оперные партии и слыл на курсе большим интеллектуалом. Но после первого семестра его решили отчислить. Мы с Соней Чиаурели и еще с кем-то, уже не помню, бросились в ноги Борису Владимировичу Бибикову:
— Оставьте на курсе Ленечку! Мы без него умрем...
— Не портите жизнь Куравлеву, он не артист! Сырой, большой, нелепый, лысеющий.
— Ой, что вы! Он танцует, прекрасно поет арии из всех опер, у него идеальный слух, так смешно рассказывает анекдоты, что мы все помираем со смеху! Он просто вас боится!
— Господи! Неужели я настолько страшный? Ну ладно, пусть пока поучится, а там посмотрим.
Леня воспрял духом, хорошо закончил год отрывком из пьесы «Йун Габриэль Боркман», который исполнял со мной. А на зачете по вокалу его увидела ассистент по актерам Софья Милькина, супруга прекрасного режиссера Михаила Швейцера, и пригласила в картину своего мужа «Мичман Панин». Леня отлично сыграл роль матроса, симулирующего безумие, прекрасно пел, маршировал и талантливо заявил о себе.
На моем курсе отметилась и Лариса Шепитько! Она была очаровательной толстушкой с сильным хохлацким акцентом и таким же сильным мужским характером. Очень быстро сообразила, что кинозвезды из нее не получится, и перебежала на режиссерский курс Александра Довженко: «Не возьмете меня — уйду по шпалам в свою станицу!»
На курсе Довженко училось несколько девушек, с которыми мне было очень интересно. Например длинная и элегантная как корабельная мачта Джемма Фирсова, впоследствии талантливый режиссер-документалист. Она незаметно пропускала меня в зрительный зал, где показывали шедевры мирового кинематографа и читали лекции начинающим режиссерам настоящие корифеи. Мне становилась все более и более интересной режиссерская работа. Я потихоньку посещала лекции Михаила Ромма, Козинцева, Райзмана, Арнштама, Дзигана. Для себя решила: окончу актерский факультет, затем отработаю по закону три года на кинопроизводстве и буду поступать на режиссерский. Это была сокровенная тайна, которую я доверила только своему мужу.
А замуж вышла в том же ВГИКе. В институте я была капитаном волейбольной команды, со мной играла Эллочка Мукасей. Ее брат Анатолий, еще школьник, был игроком юношеской сборной Москвы и под видом студента выступал за мужскую команду ВГИКа. Длинный, смешной, обаятельный, легкий, но очень сильный в ударе, никто не мог взять его «колы». Я называла его Бемби на льду!
Позже Анатолий поступил на операторский факультет и продолжал играть в волейбол, но уже на законном основании. Как два капитана мы объездили со своими командами все творческие вузы Советского Союза. Где мы только не побывали: и в Киеве, и в Риге, и в Таллине, и в Ташкенте, и в Алма-Ате, и в Свердловске, и в Ленинграде, и даже в Потсдаме в немецкой киношколе. За это время мы очень сдружились, привыкли друг к другу, у нас появились общие творческие интересы. Как-то очень незаметно, неназойливо Толя стал частью моей жизни. Его очень полюбила моя баба Маша. Она писала маме в Потсдам, что у меня наконец-то появился нормальный парень. Только жаль, что сирота, на ее расспросы о родителях только вздыхает и разводит руками.
Но однажды Толя появился у нас с бабой Машей очень возбужденным и вызвал меня на лестничную клетку для конфиденциальной беседы.
— Приехали мои родители и предлагают нам пожениться. Ты как?
— Уф...
— Они передали тебе подарки и завтра на обед ждут с ответом.
Он протянул красивую сумку с дарами богов: компактная пудра, духи «Шанель» № 5, тончайшие колготки, которые я увидела впервые, и шелковый платок с белоснежными лошадками из Испанской школы верховой езды. Не сказав больше ни слова, Толя быстро сбежал по лестнице. В нашей крошечной комнатке меня уже поджидала баба Маша:
— Что случилось, дочка?
— Приехали Толины родители, предлагают нам пожениться. Завтра ждут ответа. Что делать — не знаю.
— Вот и хорошо. Значит, не сиротка. Будь мои годы, я б согласилась.
На следующий день поехала к нему на трамвае. По пути мучительно думала: вот сейчас нам очень интересно, тепло, душевно и весело. Но мы все-таки отдыхаем друг от друга, расходимся по домам на ночь, а тут все двадцать четыре часа вместе! Но вдруг словно почка взорвалась в темечке: «Господи, мы будем работать каждый в своем фильме, а по вечерам рассказывать друг другу о том, что произошло за день!» А рассказывать я могу бесконечно, как Шахерезада — тысячу и одну ночь! Бегом побежала к Толе домой, а то вдруг подумают, что я не согласна и не приду.
Толя и Эллочка встретили меня нарядными и торжественными. Стол был накрыт празднично, с хрусталем, стояли незажженные свечи, что было по тем временам непривычно. Наступила напряженная тишина. Когда раздался звонок, все вздрогнули. Домработница распахнула дверь, и я обомлела. На пороге стояли персонажи из голливудских фильмов! Прекрасно одетые, элегантные красавцы. Женщина выхватила из сумочки пузырек с духами и сказала с большим акцентом: «Фу, как воняет!» Разбрызгивая по сторонам драгоценную жидкость, она дошла до туалета и вылила остатки в раковину.
Мужчина элегантно сбросил с себя пиджак, опустился в кресло и произнес также с акцентом: «Не смущайтесь. Сейчас начнем обмывать наши очередные награды. В Кремле пить от души нам не положено».
На стол легли почетные знаки «Щит и меч», которые я тоже видела только в кино. Так я узнала, что родители Толи разведчики-нелегалы. Вскоре подписала письмо о неразглашении всего, что увижу или услышу в этом доме, и надолго стала невыездной артисткой. И никогда не пожалела об этом.
— Шестьдесят лет вместе — огромный срок. Как удалось сохранить отношения, когда многие коллеги успели жениться по пятому разу?
— Это судьба. И вот подтверждение. При знакомстве с родителями Мукасея мне рассказали такую историю. Оказывается, за два года до нашей встречи мама Толи и Эллочки приезжала в СССР с отчетом. Конспирации ради ее вместе с детьми разместили на даче Сталина на озере Рица, где частенько демонстрировали фильмы, которые еще не выходили в прокат. Вот тогда им и показали мой дебютный фильм «За витриной универмага». Картина маме понравилась, я — тоже.
— Кьют... Очаровашка...
— Хочешь, я женюсь на ней? — сказал Толя.
— Не возражаю...
Можно не верить, но именно так и было. Недаром говорят, что браки совершаются на небесах.
За шестьдесят лет мы часто разлучались, выезжая в экспедиции. Толя много работал с Эльдаром Рязановым, Роланом Быковым, с очень любимым Алексеем Кореневым. У них было похожее чувство юмора, что помогло им снять известные комедийные фильмы «По семейным обстоятельствам», «Большая перемена», «Не будите спящую собаку». Но более всех он работал со мной. Любимые профессии очень крепко держат нас вместе. Да, мы спорим, ссоримся, иногда даже шумно хлопая дверью, но никогда не оскорбляя и не унижая друг друга. Если спор переходил в ссору, Толя замолкал и сохраняя чувство собственного достоинства, тихо закрывался в своей комнате. Это сразу остужало мою казачью половину характера.
Да, во время съемок могу по-настоящему наорать:
— Ты не так видишь, ты не туда наехал!
Толя в долгу не остается:
— А почему ты эту дуру выбрала на главную роль?!
Смотрю, а он в «эту дуру» уже влюблен! Чтобы снимать артистку, ему надо испытывать к ней симпатию, относиться как Пигмалион к своему творению. Толя может подойти, поправить прическу, погладить по щеке, пошутить, отпустить комплиментик... Все думают: бедная Дружинина, Мукасей ей изменяет. Но я-то мужа знаю! Как только он видит со стороны дамы серьезные намерения, потихонечку ухиливает в сторонку и скрывается под крышей дома своего. В Голливуде шутят: в подготовительный период надо кокетничать с режиссером, но в съемочный — только с оператором. Естественно, вокруг Толи крутились красивые артистки, старались понравиться. Как любому нормальному мужчине, это ему льстило. В свое время ходило много слухов о том, что мы расстаемся. Но они так и остались слухами. Любовь — она ведь мудреет со временем. Ее надо понимать и принимать. Когда мне было тяжело, Толя неизменно оказывался рядом. И тучи над головой рассеивались. Дату свадьбы мы всегда отмечаем только вдвоем, нам не нужен никто в это время.
Среди мужчин встречаются дураки. Они думают, если с ними кокетничают, улыбаются, чмокают в щечку, то все — можно и в койку ложиться. Фиг с два! А когда не получается, начинают хамить, распускать грязные сплетни. Эту закономерность точно отметил мудрый Юрий Нагибин, когда дурацкие слухи поползли вокруг моего имени. Он был гениальный, хулиганистый, опытный, грассирующий: «Мадам, ищите среди мужиков, которым показалось, что вы обещали и не дали, ха-ха-ха...» Он не ошибся.
На втором курсе у нас родился ребенок, было очень тяжело справляться со всем хозяйством. Стиральной машины не купить, пеленки стирали с Толей руками. Я сцеживала грудное молоко и оставляла бабе Маше бутылочку. Пока я училась на режиссерском и снимала свои маленькие фильмы, она кормила сыночка. С деньгами было туго. Толя тогда еще учился, а я бралась за любую работу на дубляже, снималась в массовках, только чтобы не было видно в кадре лица. Валясь от усталости с ног, летела домой, а там дурдом! Операторы-студенты «обсуждали» творческие планы. Однажды выгнала всех из дома.
— Света, ты лишаешь мужа друзей.
— Какие вы друзья?! Вы — собутыльники!
Многие из тех людей были очень талантливыми, но ушли из жизни, так и не сняв своего фильма.
— Как пришли ваши знаменитые роли?
— Станислав Ростоцкий — мой бог! Он подарил мне жизнь в кинематографе. К нему очень ревновал Самсон Самсонов: «Это я тебя открыл!» И это правда. Но может, я так и осталась бы «кьют» на всю актерскую жизнь и коротала бы свою старость с мизерной пенсией, если бы Ростоцкий не совершил невероятное: увидел девочку-балерину, ходящую по первой позиции, и пригласил на почвенную роль в картину «Дело было в Пенькове».
На Ларису он практически никого, кроме меня, не пробовал, в отличие от Матвея. Славу Тихонова долго не утверждал худсовет, считая, что тракторист не может иметь внешность аристократа. Но Ростоцкий его отстоял. Тонечку, третью сторону нашего любовного треугольника, должна была играть его жена Ниночка Меньшикова. И это было правильно: одна из нас земная, грудастая, а вторая — некрасивая, но духовная. Если приглядеться, в фильме у меня худое лицо и крутые бедра. Надевала по три пары ватных брюк, чтобы они появились, лифчик мне набивали ватой. Это видно. Но выяснилось — Ниночка беременна и они твердо решили оставить долгожданного ребенка, — мы-то не знали, что Ростоцкий инвалид войны, что у него нет ноги... Беременность была важнее кино.
На роль была приглашена Ия Арепина, хорошенькая блондинка с голубыми глазами. Но параллельно она снималась в другой картине, и ее не утвердили в Госкино. Совмещать работы не разрешали: срывался съемочный график, ломались планы, летели бюджетные деньги. А время шло. Вот тогда на площадке и появилась Майя Менглет.
Я не понимала, почему Ростоцкий ее утвердил. Началась война хорошего с очень хорошим. Две грудастые девушки отчаянно дрались за красивого парня. Правда, одна блондинка, а другая — брюнетка. Станислав Иосифович очень старался выжать из светской девицы некую духовность. А на экран лезла откормленная плоть. Сытая, благополучная, избалованная, Майя никак не могла заплакать. Ростоцкий ставил меня за камеру рядом и заставлял рыдать, чтобы партнерша наконец расстроилась. Иной раз у меня уже и слез не хватало.
От группы не укрылись ее особенные отношения с режиссером. Над ней тряслись, выстраивали каждый кадр и переснимали, переснимали, переснимали... Мной не занимался никто, хотя я была совсем неопытной. Если ставила ноги по-балетному, ассистенты вползали в кадр и били по ним палкой. Правда, Слава Тихонов проявлял внимание. Мы были в добрых отношениях. Но как только начинали работать вдвоем, на съемочной площадке обязательно появлялась Майя. Стояла и глазела на него. Однажды мне даже пришлось сказать: «Май, уйди, ты мешаешь». Она была влюблена в Славу и ревновала к нему. В какой-то момент на съемки явилась жена Тихонова Нонна Мордюкова: «Донесли, что у мужа здесь роман, хочу на нее посмотреть!» «Добрые» люди указали ей на меня. Но опытная и мудрая Нонна поговорила со мной и успокоилась: «Нет у Светки ничего с ним! Славка мой, и никому его не отдам!»
Слава переживал, что выглядит на экране как фрачный герой, мазал лицо сажей, радовался, что хоть руки его не подвели. Пальцы рабочие, натруженные. Тихонов начинал свою трудовую жизнь токарем, поэтому на экране старался жестикулировать, чтобы руки почаще попадали в кадр. Начальство очень удивилось, как это три не почвенных героя убедительно сыграли колхозников, и высоко оценило картину, внеся только одну поправку в финале. Пришлось переозвучить мою фразу: «Он на вид такой хлипкий, а обнимет — лифчик лопается». В результате на экране звучит так: «...а обнимет — сердце заходится!» Я очень вымоталась на картине и приняла окончательное решение перейти в режиссуру.
Через какое-то время ассистентка Ростоцкого передала мне сценарий «На семи ветрах». Его автор Александр Галич, известный драматург и бард, жил со мной по соседству в писательском доме на «Аэропорте». Сама я в этом районе обосновалась в 1996 году. Прочитала материал, мне понравилась роль врача, можно было придумать интересные и выразительные детали. Фантазия разыгралась, но когда мы наконец-то встретились с Ростоцким и я, жестикулируя, начала рассказывать о своем представлении героини, он смущенно перебил: «Знаешь, врача очень просит сыграть Кларка Лучко. Она так давно не снималась. Она стареет, а у тебя все впереди». И предлагает какую-то фитюльку, у которой даже нет текста. Для меня это были удар и обида. Я отказалась. Ростоцкий вздохнул и признался: «Светик, все понимаю, не обижайся. Но я так хочу увидеть вас в кадре вместе со Славкой! По ночам не сплю, помоги, прошу!» Я увидела его бледное лицо, услышала умоляющий голос и подумала: «Ну какая же ты свинья, Дружинина. Человек подарил тебе жизнь, а ты капризничаешь как последняя...»
Сотворила на своей голове прическу как у моей мамы во время войны — две косички, уложенные на голове короной, вспомнила ее голос, интонации. На съемках Ростоцкий радовался как ребенок. Говорил, мечтает снять с нами продолжение фильма, был благодарен. Грешно забывать людей, которые делали тебе добро, очень грешно.
Зрителям полюбилась моя Анфиска из «Девчат», а я картину вспоминаю с болью. Снималась в атмосфере недоброжелательности, ее создавал исполнитель главной роли Николай Рыбников. Молодой режиссер фильма Юрий Чулюкин пригласил на эту роль Володю Трещалова (зрители помнят его как Сидора Лютого из «Неуловимых мстителей»). Но поскольку Чулюкин снимал лишь второй свой фильм, он испытывал чудовищное давление начальства. Мы поддерживали его, шутили: «Юра, успокойся, Николая Рыбникова и Инну Макарову тебе спустили с высоты». Они только что снялись в популярнейшей картине «Высота» и были любимцами и у зрителей, и у начальства.
Рыбников всех убеждал, что Анфиску должна играть его жена Алла Ларионова, но начальство ему отказало. Он был зол, к Чулюкину относился с большим пренебрежением. Тот нервничал, грыз ногти, долго говорил актеру о задаче, развитии образа и социальной направленности — то есть об идее роли. Рыбников жаловался со вздохом: «Я устаю от его болтовни. Когда этот психованный уже замолчит?!» Чулюкин даже побаивался его.
Инна Макарова тоже всем своим видом показывала, что снимается через силу. Она не любит «Девчат», резко высказывается о картине во всех интервью. Картина претерпела большое давление: надо было убедить зрителя, что маленькая, шустрая, деловая и правильная детдомовка может свести с ума любого парня и увести его от непутевой красавицы. Надо жить правильно, по-комсомольски, и тогда у тебя все получится! Поэтому худсовет после просмотра первого материала вынес приговор: поменять Дружинину, ибо от нее к маленькой Тоське никакой парень не уйдет! За моей спиной на пробы приглашали других артисток. Помню Валю Лановую, сестру Василия Ланового... Все разрулил худрук объединения Юлий Райзман, сказавший режиссеру: «Не смей менять Дружинину! Она тебе все сыграла. Вырежи ее крупные планы и укороти ноги». Я плакала и жаловалась Толе. Он смеялся и утешал: ты и без крупных планов у меня самая красивая и талантливая. Режь — не режь, а от таких не уходят! И доказал мне это всей своей жизнью.
— В вашем режиссерском дебюте «Исполнение желаний» снимались Евгений Лебедев, Иннокентий Смоктуновский, Наталья Бондарчук... Как вы с ними справились?
— Сегодня, оглядываясь назад, думаю: ну смелая, ну нахалка! Наприглашала такое количество знаменитостей! Но должна сказать: работать со звездами легче, чем с молодыми самоуверенными недоделанными выскочками. Профессионалы с полуслова понимают, чего ты от них добиваешься. Дорожат временем и берегут силы. Они не болтают в паузах между дублями и не травят анекдоты. Они сосредоточены и ждут момента, когда можно точнее зафиксировать перед камерой свои заготовки, и очень не любят делать много дублей. Один-два, три — максимум. Режиссер должен четко знать, чего он хочет, и договариваться с актером «на берегу». Так легче работать, ведь времени всегда не хватает. Фильм должен был снимать Наум Трахтенберг, но он скоропостижно скончался. И советский классик Вениамин Каверин неожиданно доверил экранизацию своего романа мне. На его даче в Переделкино мы работали над режиссерским сценарием, спорили до одури, разбегались по сторонам. Я в ужасе ждала, когда он меня выгонит. Но вдруг слышала:
— Вам сколько яиц класть в яичницу? Два или три?
Я вытирала холодный пот со лба и орала в ответ дребезжащим голосом:
— Два-а-а-а!!!
После этого раздавался его любимый клич: «Гардемарины, вперед!» — и мы дружно выпивали по рюмашке коньячку и закусывали его яичницей. Эти моменты я вспомнила во время работы над «Гардемаринами...» и предложила именно так и назвать наш будущий фильм. Рабочее название было более прозаичным — «Трое из навигацкой школы». Помимо уникального опыта работы с Мастером, фильм «Исполнение желаний» научил главному: как выстоять в сложном киносражении, стараясь не растерять в беспощадных атаках свои сокровенные замыслы и пожелания...
Во время подготовительного периода меня разыскал Володя Высоцкий, с которым мы были хорошо знакомы: «Знаю, что ты в запуске с интересным сценарием. Очень прошу, пригласи на съемки мою жену... Марина заканчивает работу у Юткевича и хочет задержаться в Москве. Она коммунистка. Русская от рождения и очень любит Россию».
Я задохнулась от ощущения удачи: в любовном треугольнике будущего фильма могут столкнуться трое талантливых и популярных артистов — Николай Бурляев, Наталья Бондарчук и сама Марина Влади!
И вдруг вызывают в Госкино. Хозяин кабинета Владимир Баскаков встретил меня трехэтажным матом. Такого даже в нашей Марьиной Роще слышать не приходилось: «Что, тра-та-та, почувствовала себя режиссером?! Решила, что тебе, тра-та-та, все можно?! Снимать эту тра-та-та француженку и тра-та-та Бурляева, который за колбасу «Молодую гвардию» продать может?» Он «трататакал» по каждому поводу.
На следующий день обсуждали случившееся с Николаем и Наташей. Они были актерами Андрея Тарковского, находившегося в опале. Наташу, дочь лояльного к власти Сергея Бондарчука, с роли снять не могли. Она успокоила:
— Светочка, мы что-нибудь придумаем, — и предложила своего однокурсника Колю Еременко.
— Ужас! — не сдержалась я.
Он казался только красавцем, мне же требовался ранимый художник, а не самоуверенный герой-любовник. Но Наташа заверила:
— Коля сможет сыграть все!
Слухи по студии расползлись со скоростью звука. Чувствуя себя виноватым, заглянул в кабинет Володя Высоцкий: «Жаль, что так получилось. А попробуй Ларку Лужину». Он ей симпатизировал, посвящал песни. И мы надели на Ларису парик, в котором Клаудиа Кардинале играла в «Красной палатке», сделали капу на зубы, чтобы улыбка была более соблазнительной, нарядили в модерновые одежды начала века. Выглядела она на экране потрясающе! Смоктуновский радовался: «Как хорошо, что ты взяла ее на роль Варвары, она волнует. Только не проговорись моей Соломке!» — так он называл свою единственную и любимую жену Саломею. И всегда шутил: «Это бог под меня Соломку подстелил!»
Труднее всего давалась работа с Лебедевым. Он был приглашен на картину много позже и по несчастному случаю, вместо утвержденного Ростислава Плятта, который, к сожалению, упал и сломал шейку бедра. Лебедев же, прежде чем войти в кадр, каждый раз долго выяснял про корень, стержень, задачу и сверхзадачу роли. И страшно нервничал. Однажды услышала, как в раздражении бросил Смоктуновскому:
— Я ее не понимаю!
На что тот ответил:
— И не понимай, а просто слушайся, и у тебя все получится.
Смоктуновский покидал Большой драматический театр, на него обиделась вся труппа вместе с Товстоноговым. Они пытались помешать ему на премьере спектакля «Царь Федор Иоаннович» в Малом театре. Все ведущие артисты БДТ приехали из Ленинграда. После третьего звонка неожиданно вошли в зал и во время открытия занавеса шумно бросились занимать свои места в первом ряду. Во время действия громко обсуждали недостатки спектакля, и конечно же, более всего досталось Смоктуновскому.
Между Лебедевым, ведущим актером БДТ, и Смоктуновским разворачивалась жуткая война. Тем более что Лебедев был зятем Товстоногова, главного режиссера БДТ. При виде Кеши он краснел от ярости. А Кеша ненавидел его исподтишка. Все это неслось с экрана, что мне и требовалось. Через какое-то время мы с Лебедевым примирились, нормально доработали и расстались хорошими приятелями.
— Дмитрий Харатьян, Сергей Жигунов, Владимир Шевельков стали звездами, снявшись у вас в фильме «Гардемарины, вперед!». Но расстались вы не по-доброму. Что произошло?
— Не люблю копаться в чужом белье, всегда предупреждаю интервьюеров: как только возникнет эта тема, встаю и ухожу. Но участники событий не молчат, заявляют даже, что конфликтная ситуация возникла по моей вине. Поэтому сделаю исключение, расскажу наконец, как было на самом деле.
Все гораздо проще, трагичнее и подлее. Роль Никиты Оленева должен был играть мой старший сын. Он был утвержден всеми худсоветами, на него уже пошили костюмы. Он был прекрасен в плаще и со шпагой в руке. Но сняться в «Гардемаринах...» сыну не случилось. Толя погиб... Развивать тему не буду, слишком больно, хотя прошло много лет.
Нужно было срочно искать актера, которому подходили бы Толины костюмы и который был бы достаточно профессиональным, чтобы с ходу войти в проект. Перелистали все альбомы с фотопробами и нашли такого. Это был Шевельков. Он пробовался на роль Леши Корсака, которую сыграл Харатьян. На фото Шевельков — в женском парике, с родинкой над губой. Художник замазал родинку краской, нарисовал шляпу на его голове и легкими штрихами набросил ему на плечи мундир гардемарина. Получился отличный парень! Все параметры идеально совпадали. Посоветовалась с мужем, переговорила с группой, согласовала новую кандидатуру с руководством студии. Шевельков к тому времени успешно снялся в фильме «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Знала, что он оканчивал актерскую мастерскую Матвеева. Стала расспрашивать о нем Евгения Семеновича и услышала сомнительный отзыв: «Светлана Сергеевна, вы обрекаете себя на страдания. Он ненадежный, постоянно подводит. Он утекает... Может репетировать дипломный спектакль, а потом вдруг не приехать на защиту. Когда Шевелькову выдали диплом, я перекрестился».
Но тянуть время, искать другого не позволило руководство студии. И потом — Шевельков мне нравился: аристократичен, отлично фехтовал и скакал на лошади. Сказывалась его спортивная выучка. Он сразу же отозвался на предложение, вовремя приехал в Калинин, нынешнюю Тверь, где уже начались съемки. Помню, вошел с рюкзаком, светлый, обаятельный. У нас сложились доверительные отношения, я была ему невероятно благодарна. Мы начали работать.
Через какое-то время соавтор сценария Нина Соротокина предупредила: Шевельков дурно влияет на Жигунова, они объединились против Харатьяна. А играть им надо друзей. Я ничего такого не замечала. Но Нина оказалась права, вскоре мне стало трудно работать с Жигуновым. Он зажимался, спорил, ничего не предлагая. Слава богу, мы обучили его скакать на лошадях. Наш постановщик всех драк и прекрасный фехтовальщик Владимир Балон передал ему свои навыки. Владимир был «серебряной шпагой» на соревнованиях в Мельбурне, слыл непобедимым левшой и владел многими лукавыми приемами. Частенько чтобы добиться необходимых реакций и эмоциональных оценок в кадре от актера Жигунова, приходилось прибегать к провокациям, договариваться с опытными актерами — Сашей Абдуловым или Мишей Боярским. Не скрою, вспоминать и говорить обо всем этом мне неприятно и даже брезгливо.
Приглашая артистов на пробы, директор фильма четко озвучивал условия договора: актер не снимается параллельно в других картинах; актер или отслужил в армии, или освобожден от службы; актер обязан каждодневно являться на тренировки в спортивный зал «Мосфильма»; актер обязательно выезжает в сопровождении администратора в Алабино на занятия конным спортом; актер отращивает волосы на голове, чтобы можно было заплести косицу по стандарту навигацкой школы XVIII века, и так далее.
Первым нарушил условия Жигунов. Он исчез в неизвестном направлении, а вскоре меня вызвали к начальству и показали бумагу. Оказалось, что Сергея призывают в армию, но не могут найти. В случае появления Жигунова на «Мосфильме» мы должны были сообщить об этом в партком.
Вот те на... А как же подпись под договором? Клялся же, что освобожден. Мне было жаль потраченных группой сил и потерянного времени. Уже пошиты костюмы, отрепетированы вокальные номера, поставлены драки и трюки! Уходила летняя натура. Директор Григорий Пажи в ярости подсчитывал убытки. Ему было жаль бюджетных денег, которые он даже не мог списать по отсутствию причин. Ему бы ответили в студийной бухгалтерии: «Ищите замену или самого актера».
И вскоре в моем кабинете появился Жигунов. Со слезами на глазах он клялся и божился, что был уверен в своем полном освобождении, надеялся на помощь отца жены — актрисы Веры Новиковой — ведь он военный. Но жизнь дала «загогулину», и призывника срочно потребовали в военкомат. Мы отпустили Сергея, обещая ему поддержку, и приняли решение перевести его в кавалерийский полк в Алабино, где проходили воинскую службу мой актер Николай Еременко, Федор Бондарчук и многие другие... Но для этого я должна была попасть на прием к министру обороны, кабинет которого находился на Фрунзенской набережной. Убедить его в идеологической необходимости участия солдата Жигунова в историческом фильме о подвигах гардемаринов.
Не буду раскрывать все тайны, скажу только, что большую помощь оказали нам Толины родители, разведчики-нелегалы, и их соратники, а также моя актерская популярность в образе соблазнительных красавиц. Жигунов стал новобранцем кавалерийского полка в Алабино, за ним была закреплена лошадь, а мой друг полковник Герасименко по письменным просьбам, направленным с «Мосфильма», обещал не стричь ему волосы, чтобы не портить исторический облик героического персонажа Александра Белова.
Вторым нарушителем оказался Юра Мороз, мой любимец со времен «Принцессы цирка», где он отлично сыграл роль Тони в паре с талантливой Леночкой Шаниной. Отснявшись в одном эпизоде, он решил, что схватил бога за бороду, и объявил, что снимает дипломную работу, а мы все должны считаться с его расписанием. Дирекция мгновенно расторгла с ним договор! А я должна была срочно искать замену. Выручил муж. Он показал мне фотографию Дмитрия Харатьяна, которого снимал в мексиканском фильме «Эсперанса». Харатьян выдержал на пробах все испытания: перепел партии героя своим голосом, так как они были исполнены Олегом Анофриевым, научился прекрасно скакать на лошадях, хотя дико их боялся, отлично владел шпагой. Гибкий и яркий талант, светлое обаяние, полная отдача и дисциплина сделали Диму любимцем всей группы. «Мал золотник, да дорог», — шутила я и не замечала, что это вызывает зависть партнеров. Они объединились и незаметно стали гадить ему.
Неожиданно Жигунов начал устраивать истерики: он устает и не может вставать так рано, да еще ухаживать за конем. Он требовал, чтобы его из Алабино перевели к жене — это поможет ему справляться с нагрузкой. Мы с Гришей Пажи только развели руками! Никто не посмел бы нарушить приказ, и сам актер знал это. Но игру надо доигрывать до конца! И однажды Сергея доставили на съемку... лысым, как моя коленка! Шевельков хохотал, Жигунов многозначительно улыбался, гримерша упала в обморок, я бросилась звонить полковнику Герасименко:
— Зачем вы побрили Жигунова?! Мы вынуждены остановить работу, пока в постижерском цехе не сошьют парик на его лысую башку!
— Я ничего не мог поделать! Он явился в кабинет и подал записку с требованием обрить его наголо, как всех новобранцев.
Несколько дней Жигунов отдыхал, но когда на его голову наклеили парик, я заплакала! Вместо золотистой шевелюры, которая развевалась на проскоках, обнажая большой чистый лоб, на его лысине висело нечто, напоминающее волосатый блин на чужой заднице.
Не хочу в подробностях рассказывать о том, как Жигунов спровоцировал Владимира Балона на драку и его же шпага, отбитая Володей, поранила Сергею глаз. Мне известно, почему это произошло, и виноват в этом не Балон. Жигунов всем жаловался, что тот лишил его зрения. Как вместе с Шевельковым они использовали тогдашнюю слабость Харатьяна — в последний день в Таллине напоили его, и лошадь выбросила Диму из седла. Только чудесным образом тот не переломал себе руки и ноги. Как Шевельков опаздывал или совсем не приходил на съемки и вместо него снимали бригадира осветителей Сергея в одной из самых ответственных сцен в Петергофе.
Нам разрешали работать только после последнего посетителя и выгоняли рано утром, чтобы навести после нас порядок и приготовить музейные апартаменты к открытию. Съемочное время ценилось на вес золота, группа не высыпалась, готовясь к очередной белоночной смене, а тут такое презрение и неуважению к ее труду. Доснимать Жигунова и Шевелькова приходилось в разных местах, и это, конечно же, сказывалось на качестве. Не скрою, мне порой бывает неловко за некоторые кадры. Зрители, захваченные эмоциональной интонацией фильма, этого не замечают. Но я-то вижу и скукоживаюсь, как лист на морозе.
В последний съемочный день в Алабино снимали, как это часто бывает в нашем деле, самое начало фильма: подъем флага и первое представление героев. Вместе с группой приехала вся семья Сергея Жигунова. Мы познакомились, я попросила директора найти им удобное место, чтобы лучше видеть площадку и никому при этом не мешать. Все было готово: и актеры, и реквизит. Ждали только Жигунова, который уже был одет и загримирован, но отпросился в свою казарму. Обещанная минутка разрасталась, превращаясь в долгое ожидание. Наконец появился артист. Четыре солдата несли нашего героя из лазарета на носилках к камере. Туда он попал, жалуясь на боли в животе. Жигунов поправился, и солдатам нелегко было тащить его отяжелевшее тело, он подгонял их цоканьем, как подгоняют усталых лошадей. Семья засмеялась, мы насторожились, военное руководство возмутилось. Я успокоила их, сказав, что это последний кадр и более они никогда не увидят его на своем манеже.
Мы так торопились отснять эти кадры, что даже забыли нарисовать Харатьяну родинку над губой. Наконец я крикнула оператору: «Сто-о-п!» Все бросились в кадр, чтобы по традиции сфотографироваться на память. Но вдруг раздался свист Жигунова, к нему подбежали солдатики с носилками, он улегся на них и с гиком помчал свой четверик в медчасть, поправлять здоровье... Семья Сергея, смеясь, зааплодировала, а полковник отвел меня в сторону и гневно произнес: «Зачем вы освободили этого говнюка от армии, а хорошие парни гибнут!» Не скрою, я охнула и ничего не смогла ответить.
Фильм получил высокую оценку и у начальства, и у зрителей. Редакция была завалена мешками писем. Все требовали продолжения!
Нас пригласили на телевидение. Администрация обзвонила всех и получила подтверждение. В студии нам устроили настоящий праздник, но мы не садились за стол — ждали Шевелькова. Он, как всегда, запаздывал. Позвонили ему в Ленинград — может, случилось что? Мать взяла трубку и спокойно ответила: «Он выехал к вам, в Москву». Презентация фильма прошла без Шевелькова, а я твердо решила: менять артиста немедля!
Михаила Мамаева на роль князя Оленева-младшего я нашла не сразу. Да, Шевелькову трудно найти замену. Оленев-бастард и Оленев-младший по сюжету — братья по крови, соответственно, должны быть хоть чем-то похожи! А такие породистые красавцы, как Шевельков, на дороге не валяются.
Михаила я случайно встретила в ВТО. Спускалась по лестнице, а навстречу потрясающий малый с огромными голубыми глазищами!
— Как вас зовут?
— А что?!
— Ищу актера на главную роль.
Миша учился в МГИМО. Опять этот вуз подбросил мне козырную карту! «Хороший знак», — подумала я и не ошиблась. Но все актеры, занятые в «Гардемаринах...», сплотились в цеховом братстве: когда я представляла им нового героя, они молчали и не подав ему руки, так же молча разошлись. Кто-то из них позвонил Шевелькову и предупредил о замене. Вечером раздался звонок Владимира. Говорил он подчеркнуто тихо и вежливо, по-иезуитски:
— Светлана Сергеевна, сообщили, что вы сняли меня с роли.
— Да.
— Вы хорошо подумали?..
— Матери, которая потеряла своего сына, уже ничего не страшно, — я положила трубку.
На следующее утро в спортивном зале «Мосфильма» началась очередная тренировка. Балон ставил бой с Жигуновым, Харатьяном и Мамаевым. Неожиданно распахнулась дверь, на пороге в белом плаще в картинной позе застыл Шевельков:
— Мне переодеваться?
— Нет.
Жигунов тут же демонстративно покинул зал, за ним побежал и Харатьян. Шевельков элегантно запахнул плащ и так же картинно скрылся за дверью. Я осталась с Мамаевым, рядом Балон ждет, чем все закончится. И вдруг понимаю, что ночью они созвонились за моей спиной и договорились вернуть Шевелькова, иначе... А что иначе? Тут, как говорится, и ежу понятно. Иду в свой кабинет. А там уже поджидают воинственно настроенные Сергей и Дмитрий. Жигунов начинает грозно:
— Если вы не вернете Шевелькова, мы тоже уйдем.
— Димочка, и ты с ними? Вспомни, как они давили тебя...
Харатьян промолчал. Предал. И такая тут злость забрала! Я вдруг вспомнила Тараса Бульбу и его последнюю встречу с сыном...
— Во-о-он!!! Я вас всех породила, я вас всех и поубиваю! Сколько было курсантов в навигационной школе, столько их и у меня будет в «Гардемаринах...». Прочь!!!
Развернулась и стала удаляться по коридору. Первым за мной побежал Харатьян, за ним — Жигунов. Оба кричали наперебой:
— Светлана Сергеевна! Остановитесь! Давайте поговорим!
— Я вам даю только два слова — ДА и НЕТ! Вы хотите сниматься?!
— Да-а-а!!!
— Выбирайте! Работаем дальше?!
— Да-а-а!
— Или катитесь к своему долбаному Шевелькову!
— Не-ет!
Так начинались съемки фильма «Виват, гардемарины!». Вторую картину с Жигуновым работали очень сложно, но все-таки закончили.
А дальше Шевельков убедил Жигунова под флагом нашего успеха снять свой фильм — «Сердца трех». Зрители действительно клюнули на его уловку, думая, что это опять что-то о любимых героях. Мы с Соротокиной как раз готовили сценарий «Гардемарины III». Через два дня была назначена защита проекта. Вычитываем с Ниной текст, вдруг на телеэкране появляется физиономия Жигунова в шляпе. Он заявляет зрителям, что в новых «Гардемаринах...» скорее всего сниматься не будет. Мы переглянулись и хлопнули по рукам: «Браво, Шевельков! Сломал все-таки Жигунова!» Тут же позвонил по телефону наш кормчий и соавтор сценария Юрий Нагибин. Он выразился проще: «Вы видели этого чудака на букву «м»? Ну и дура-ак, ну полное чудило!» Конечно, я редактирую его слова, чтобы никто не прикрывал стыдливо свои глаза ладошками.
Неразрешимую, как казалось нашим оппонентам, задачку решили просто. Посчитали количество букв в имени Саши Белова и чтобы не терять времени на перепечатку страниц сценария, быстренько обратили его в Пашу Горина. Замазали ненужные буквы белой мазилкой и поверху этих заплаточек аккуратненько нарисовали нужное. Так две повивальные тетки приняли на руки нового бесшабашного гардемарина. И я даже уже знала, кто его будет играть! Позвонил и Нагибин:
— Как дела, Белорыбица? — Так он называл Нину.
Она ответила:
— Одного нарисовали... Прошу вас, Юрий Маркович, только не убивайте жестоко моего любимца Александра Белова.
Нагибин засмеялся:
— Я его вообще не убил... Вдруг наш чудак Жигунов когда-нибудь поумнеет и нам придется опять усаживать в седло его тело. Нет! Он пропал у нас с экспедицией Беринга где-то на севере Аляски. Понадобится нам Белов — отыщем. Не понадобится — найдем каменный крест над его могилкой. Все! Утомил меня ваш Белов, посмотрю-ка я лучше футбол и послушаю концерт Рахманинова.
Я действительно знала, кто будет играть Горина. В фильме «Виват, гардемарины!» Жигунова озвучивал уже не Олег Меньшиков, который отказался «делать подарки Сержику», а Александр Домогаров. Сначала я услышала его голос из будки звукооператора — красивый, теплый, манящий. Интересно, какое у него лицо? Глаза? Хорошо бы голубые. Но вот в ателье включили свет, Домогаров повернулся к нам, и мы познакомились. Ура! Глаза были огромные, уставшие и... голубые! «Наш парень, — подумала я, — что бы ему сочинить интересненькое, куда бы пристроить?» Так что когда Жигунов говорил нам свое нет, мы уже встречали Горина. Ну все, на этом закончим рассказ о «Гардемаринах...».
— Вернемся к семейной теме. Писали, что ваш младший сын и его жена, знаменитая волейболистка Екатерина Гамова, расстались. Неужели правда?
— Полная ерунда! Они обожают друг друга! Катя мудрейшая из мудрейших. Потрясающая, фантастическая женщина! Мишке я сказала: «Она тебе послана Богом». А ей всегда посвящаю тост: «Спасибо за покой на сердце!»
У них с Мишей прекрасный дом. Они двадцать четыре часа на связи друг с другом. Катя нашла общий язык с Мишиными детьми. Максим и Лиза ее обожают и гордятся ею. Максим — студент университета, у него есть своя девушка, Лиза еще школьница.
Поработав оператором, Миша сменил сферу деятельности, основал компанию, которая сдает в аренду киносъемочную аппаратуру и реквизит. У него свое колоссальное производство. Часто в финальных титрах больших картин стоит лейбл его фирмы. Михаил обеспеченный, упакованный человек. Нам он помогает, дает оборудование бесплатно, оплачиваем лишь обслуживающий персонал. А по его операторскому таланту плачет немало коллег. Егор Кончаловский до сих пор обижен, что Миша отказался снимать «Антикиллера». Я хорошо помню, как сын сказал мне тогда: «Ма, не могу больше снимать сиськи-письки и сосиськи». Он увлечен своей работой. Говорит: «Бизнес — это азарт!»
Старший внук Данила, сын Толи, играл у нас монаха в «Тайнах дворцовых переворотов». Он востребованный профессиональный монтажер.
— В передаче «Пусть говорят», посвященной трагедии в Кемерово, где во время пожара в торговом центре погибли дети, вы поддержали парня, потерявшего близких. Как такое пережить?
— Да, у меня есть личный печальный опыт. Я уже рассказала об этом выше. Помогли муж, сын, вся семья и конечно же, любимая работа! Все это вкупе и спасло. Вытянуло из туннеля, в конце которого появился свет. Любите свою жизнь, какой бы ни была, и она обязательно ответит вам взаимностью.
Статьи по теме:
Свежие комментарии