Нике было лет двенадцать, когда она задала мне очень недетский вопрос: «Мам, а мой папа точно не...
Нике было лет двенадцать, когда она задала мне очень недетский вопрос: «Мам, а мой папа точно не Антон?..»
Сегодня будет много откровений. Делюсь самым дорогим с единственной целью: чтобы люди поняли, что столкнувшись с горем, сильнее которого, кажется, не бывает, можно найти силы жить дальше. У меня получается — как птица феникс, возрождаюсь из пепла.
Перебираю фото. Их много — больше десяти альбомов. Мама шутит:
— Случись пожар, какие ценности вытащишь первыми?
Отвечаю:
— Конечно фотографии!
Всегда думала: зачем так много снимаю? Но мне нужны фото самых дорогих людей: бабушки, дедушки, сестры, брата, племяшек. Школьные друзья — вот они, со мной. Как в моей песне:
Старая в альбоме есть фотография,Мы на ней словно мафияИли просто семья...
Это же все из жизни.
Дружим с шестого класса — с тех времен, как играли в школьной группе. Столько лет прошло, а ребята мои по-прежнему часто звонят:
— Маринка, если нужна помощь, только свистни — сразу примчимся!
— Спасибо, мои хорошие!
По жизни я человек общительный и крайне веселый. Похулиганить, похохотать — это ко мне. Обожаю своих родителей, они лучшие в мире. Уткнешься, бывает, маме в плечо, она обнимет: «Доченька моя...» Я так счастлива, что они живы и рядом!
Очень люблю дочку. Люблю жизнь. Музыку люблю. Концерт, после которого зрители счастливы, благодарят, уходят воодушевленными, окрыленными, — счастье, ни с чем не сравнимое для артиста.
Но начинала я как пианистка. Сначала было Гнесинское училище, потом институт. С огромной теплотой вспоминаю педагогов. Саямов, Тарнавская, Волкова, Славинская — профессура, золотой фонд нашей музыки.
Елена Борисовна Щербакова сказала: «Марина, рояль — мужской инструмент». И этим объяснила, почему мне так сложно играть на фортепиано. А ведь правда тяжело, почти невозможно. Оказывается, из-за внешней фактуры. Я маленькая: и рост, и вес... А для фортепиано нужна сила удара. Мне ее не хватало. Но я, как говорит мама, упрямая как ослик. Решила доказать, что освою инструмент.
Договорилась с руководством музыкальной школы в моем родном Долгопрудном и приходила туда в выходные. Играла по восемь часов в день. С собой пузырек медицинского клея, такого, что раны затягивает. Он был необходим. На третьем или четвертом часу занятий кожа на моих мизинцах и больших пальцах лопалась до крови. Я промокала рану, заливала клеем и снова играла. Эти пальцы на обеих руках из-за интенсивных тренировок у меня по сей день искривленные.
В институте училась на фортепианном факультете, а на третьем курсе стала заниматься заодно и на эстрадном. Решила — вторая профессия не помешает. Тем более что с детства любила петь перед зеркалом, держа расческу вместо микрофона. Отнесла документы, через несколько дней у меня дома раздался звонок. А я куда-то отлучилась, трубку взяла мама.
— Мне бы Марину, — сказал незнакомый, очень красивый мужской голос.
— Ее сейчас нет, — ответила моя Ирина Васильевна. — А кто спрашивает?
— Лев Лещенко, — сообщили на том конце провода.
Мама была убеждена, что ее разыгрывает кто-то из моих друзей-мальчишек. Рассмеялась в трубку:
— Да-да, Лещенко-Клещенко... Так Марине и передам.
А это вправду звонил Лев Валерьянович! Он был мастером курса на эстрадном отделении. Позже никогда мне этой истории не припоминал, ее мне поведала мама. Очень благодарна Льву Валерьяновичу. Я-то привыкла вцепиться в инструмент и играть — мэтр бился со мной, объясняя, что держит зал тот, у кого микрофон. Научил работать на аудиторию в десять — пятнадцать тысяч человек.
Правда после второго курса на экзамене по вокалу мне влепили двойку. По идеологическим, как я понимаю, соображениям. Я исполнила песню моего друга Сергея Катина (поэт, композитор, один из основателей группы «Дюна» и отец будущей солистки группы «t.A.Т.u.» Лены Катиной. — Прим. ред.), там были такие слова: «Мы самый могучий, мы самый правдивый, мы самый счастливый и самый ленивый русский народ». Кстати, позже эту песню пели на своих концертах и «Дюна», и Лариса Долина — и ничего... А меня за нее отчислили с факультета.
Я порасстраивалась, но недолго. Ведь у меня еще оставался фортепианный, который в итоге благополучно окончила с оценкой «отлично» по главному предмету — академическому фортепиано. Чтобы вы понимали: пианист — высшая каста. Так что двойбан по эстрадному вокалу — это было вообще фиолетово. Даже родители спокойно к этому отнеслись.
Ко всему прочему у меня вполне благополучно развивалась карьера артистки. Уже вовсю работала на сцене!
В семнадцать лет впервые отправилась на гастроли, пригласил композитор Александр Иванович Москвин. Он выступал с творческими встречами, и ему требовалась певица. Один из первых моих концертов состоялся в Саратове. Это чудесная история. Заселились в гостиницу, но в моем номере оказалась разбита форточка, да еще дверь изнутри не закрывалась. Попросила переселить, мне дали другую комнату. Захожу — а там стоят чьи-то вещи.
Через некоторое время на пороге появляются двое мужчин. В юности все смелые и дерзкие, заявляю им так нахально: «Меня сюда заселили, а вы забирайте свои сумки и уматывайте! Я артистка, у меня вечером концерт!» Они ни слова не говоря уходят. А на концерте Москвин подводит ко мне одного из этих товарищей. Говорит: «Мариночка, этот человек много сделал для музыки, хочу, чтобы вы познакомились, у него очень интересный коллектив, рок-группа». Тот смотрит на меня и смеется. Протягивает руку: «Очень приятно, будем дружить. Я Бари». Это был Алибасов.
Кстати, когда его самого спрашивают о нашем знакомстве, он выдает совершенно иную версию, ни слова про гостиницу: дескать, впервые увидел Хлебникову на сцене, послушал, как она поет, и отметил про себя, что это уникальная певица, русская Дженис Джоплин. Особенно ему нравится, как я исполняю блюз.
Бари — один из самых мощных учителей в моей жизни, я его обожаю. Он пригласил меня работать в «Интеграл», это было в 1987-м. Через два года создал «На-На». Рок в стране загибался, сердцами зрителей завладели «Мираж» и «Ласковый май». Пришло время поп-музыки. Помню, как Бари прямо-таки орал в студии — не конкретному кому-то, это был крик души: «Сейчас другое время! Нужна «мальчуковая» группа! Они должны стать секс-идолами для публики! Легкая запоминающаяся музыка, яркие сценические костюмы! Как вы этого не понимаете?! Вы консервативны, у вас закостенелый мозг!» Не ругался, а с мальчишеской горячностью доказывал свою точку зрения.
Он объявил кастинг. Пришли тысячи желающих! Бари с каждым разговаривал, фотографировал... Потратил, наверное, тысячи часов, чтобы найти лучших. И в итоге собрал настоящий золотой состав: Владимир Лёвкин, Валерий Юрин, Вячеслав Жеребкин и Владимир Политов, чуть позже пришел Павел Соколов. Кроме солистов еще были музыканты и постановщики танцевальных номеров — тоже мегапрофессионалы.
Антон Логинов был брейк-дансером. Кстати, он участвовал в танцевальных сценах вышедшего на экраны в 1986 году фильма «Курьер», потом попал в «На-На». Поначалу взяли солистом, позже стал постановщиком танцевальных номеров. Первая наша встреча случилась на репетиционной базе на Плющихе, я его тогда толком и не заметила — работала и не отвлекалась. А вот он спустя немного времени признался, что влюбился с первого взгляда, но не показывал своих чувств — скромничал.
А потом были гастроли в Алма-Ате, там мы выступали в здании цирка. Я обратила внимание, что один из членов нашего дружного экипажа заболел, это был Антон. Налицо все симптомы простуды, начала его лечить. Не знала, что у него аллергия на лошадей, загоны с которыми находились здесь же, в цирке. Давала ему микстуры, растирала «звездочкой»... Он послушно все принимал и не признавался, что аллергик. Был благодарен за любую помощь.
Когда закончились гастроли, болезнь его прошла, но расцвела любовь — теперь уже взаимная. Ухаживал Антон скромно. На гастролях утром в мой номер скребется: «Не спишь? Я завтрак принес...» И каждый день носил! Мы вернулись в Москву. Он познакомил меня со своими родителями, бабушкой и дедушкой. Чудесные люди, дед, герой Великой Отечественной войны, был военным летчиком. У нас очень похожие семьи — любящие, дружные. Мои мама с папой тоже тепло приняли Антона.
Мы поселились вместе — сначала у моей подруги, а позже переехали в квартиру Тохиных дедушки и бабушки, они выделили нам одну из двух комнат. Моя мама подарила стенку, бо?льшую часть которой заняли книги, мои ноты и пару полочек — шмотки. Стенка эта да диван занимали все пространство комнаты. Разберешь диван — и пройти нельзя.
Но это не имело значения — главное, мы были вместе. Ездили в Евпаторию с ближайшим Тохиным другом Ленькой Агутиным и его тогдашней девушкой Светой. Сняли квартирку, где, помню как сейчас, были ужасно неудобные диваны, после них зверски болела спина. Но мы были молоды, и бытовые мелочи казались пустяками. Зато у нас лето, море, солнце, юг. Мы бесконечно хохотали. Днем купались и загорали, вечерами отправлялись в популярные тогда видеосалоны. Маленькая комната, душно, жарко, набьется человек двадцать — смотрят видак... Клево же!
В Москве тоже с Ленькой бывали друг у друга в гостях. Он, как и я, играл на пианино — и мы импровизировали в четыре руки. Леня был таким солнечным, веселым. Это сейчас он заматерел, может ответить на письмо, а может и нет. Занят очень, я его понимаю.
В нашей комнатушке часто собирались друзья. Их было много: поэт Герман Витке, певец Валерий Панков, «нанашки», Сергей Катин, певец и композитор Дмитрий Чижов, композитор Александр Клевицкий, мои институтские подружки. Бабушка и дедушка Антона всех тепло принимали, угощали. Бабушка Зинаида Сергеевна еще и на телефонные звонки отвечала, докладывала нам: «Мариночка, Антон, звонили из концертного зала, оставили свой номер...»
Зимой предложили восстановиться на эстрадном факультете института. Меня и еще троих одногруппников перевели от Лещенко к новому педагогу — Александру Градскому. На первую встречу он пригласил нас, всех четверых, к себе домой. Как сейчас помню эту картинку: Александр Борисович сидит на кухне, на столе селедка и семечки. Смеясь, спрашивает нас:
— Вы понимаете, что и то и другое вокалисту есть нельзя?
— Понимаем.
— Так вот, — невозмутимо отвечает мэтр, — все это фигня! Потому что после рыбы и семечек я все равно беру ноту... — и берет свое знаменитое верхнее «до». — Все, что мне от вас нужно, — резюмирует педагог, — будьте собой и честно делайте свое дело.
И это тоже было уроком.
В тот дипломный год я могла бы в первый раз стать мамой. Мы с Антоном обсудили ситуацию. Понимали, что если оставим ребенка, я не смогу защитить диплом. И приняли, как сейчас понимаю, жутко неправильное решение: я выбрала учебу и сцену.
От Бари ушла в сольное плавание. Он меня поддержал: «У тебя обязательно получится!» Я ему благодарна за все, а за эти слова — в особенности. И все получилось. Мою песню «Случайная любовь» на радио по просьбам слушателей ставили до тридцати раз в сутки. Позже выстрелила «Чашка кофею» — в конце мая мы принесли ее на «Русское радио». В августе песня звучала, как говорят артисты, «из каждого утюга». Антон, также ушедший от Бари, был саунд-продюсером, звукорежиссером, бас-гитаристом, тылом, надежным плечом. Взлет Марины Хлебниковой — это в первую очередь заслуга команды. Клавишник и звукорежиссер Леша Образцов, директор группы Саша Барзунов, пресс-атташе Наташа Петькина — очень важные для меня люди. С ними и Антоном мы многое прошли плечом к плечу. Пахали до семи концертов в день, приезжали домой и падали как бобики.
В новогоднюю ночь с 1995-го на 1996-й нас с Антоном — вдвоем, остальные не смогли — пригласили выступить на корпоративе в Тольятти. Я пела, а он стоял на звуке. Ближе к двенадцати мы оказались в разных концах зала. А когда забили куранты, не сговариваясь схватили по маленькому бокальчику шампанского (чисто символические — считаем неправильным выпивать на концерте) — и бросились друг к другу. Встретились ровно посередине зала, рассмеялись и обнялись. Какое счастье, что мы и этот год, и все последующие пройдем рука об руку!
Весь гонорар за выступление — до копейки — потратили на музыкальную аппаратуру. Это была первая покупка для собственной музыкальной студии, о которой оба мечтали. Помещение приобрели уже в следующем году на гонорар от продажи альбома «Чашка кофею». Сделали ремонт, в студии и поселились.
Мы не расписывались. Обсуждали этот вопрос и решили, что штамп — плохая примета: если поставим, тут же разбежимся. Почему-то оба так думали. Были перед глазами примеры нескольких друзей, разошедшихся почти сразу после регистрации.
Я вообще верю в приметы. В 1991 году, в пору работы у Бари, в Дагомысе снимали фильм «Солнце, воздух и... «На-На». Я купила там себе игрушечного львенка на двух лапах, с глазами-пуговицами. Назвала Столбиком и всюду таскала с собой. Однажды не взяла его на гастроли, и что вы думаете — наш поезд, вместо того чтобы отправиться на Волгоград, по ошибке ушел в депо. В другой раз тоже была без львенка, и самолет задержали из-за непогоды на двое суток, пришлось ночевать в аэропорту. Столкнулась там с Таней Овсиенко, я должна была лететь в Тольятти через Самару, а она — на Север. Ее рейс задержали из-за снегопада, мой из-за тумана. Мы расстелили шубы на полу, так и спали. На одной половине лежишь, второй укрываешься как одеялом. А в третий раз я застряла в Одессе — из-за обледенения взлетной полосы самолеты не выпускали. В Москву пришлось возвращаться поездом, львенок тоже оставался дома. С тех пор без него никуда!
Но дело не только в приметах. Не штамп заставляет мужчину и женщину быть вместе, а любовь и понимание. У нас с Антоном было и то и другое.
Я ужасная кошатница, собираю фигурки и фотографии кошек. Тоха умудрялся находить потрясающие экземпляры, что-то печатал на фотобумаге и дарил мне. Некоторые подписывал на обороте. На одной, например, такое: «Я не могу тебе подарить ни бриллианты, ни яхту дорогущую, ни машину. Но могу многое делать для тебя своими руками». Лампочку вкрутил, шкаф поставил, полочку прибил.
У моих родителей есть дом во Владимирской области. Самый обычный — деревянный, с русской печкой, там прошло мое детство. Отправляемся туда каждое лето. Антон с удовольствием присоединился к этой семейной традиции. Первым делом грузил в машину свой ящик с инструментами, а по приезде в деревню принимался проверять электрику в доме, все ли работает. Я обожаю копаться в земле — Тоха помогал делать грядки, сажать. Не то чтобы ему нравилось это занятие, но оно нравилось мне, а значит, он должен был что-то делать рядом.
Увлекся изготовлением витражей, в студии оборудовал себе мастерскую. Заходишь — воняет краской, Антон сообщает, что красил витраж до шести утра, не спал, но сделал. Его въедливость и дотошность и восхищали, и бесили одновременно. Компьютер сломался, базы накрылись. Мастер не смог быстро починить — Антоха сидит и разбирается. Под глазами черные круги, не спал двое суток, трое. Что-то читал по теме, ковырялся — и доводил дело до конца.
Был максимально сдержанным в эмоциях и безотказным. Кто бы чего ни попросил — мои родители, друзья... Директор Саня зашивается, всего не успевает:
— Антон, надо распечатать и раздать посадочные талоны на самолет.
— Сейчас сделаю.
Без вопросов, по первому зову, хотя это не входило в круг его обязанностей.
Он был очень заботливым. Бывало, звоню, сообщаю, что у врача.
— Ты меня заберешь?
Могла бы и не спрашивать.
— Конечно, сейчас приеду, — подрывался в один миг.
Привезти лекарства, съездить за продуктами — его и просить не надо было.
Сижу у подруги — Антон сто раз позвонит: «Может, вам привезти что-нибудь? Молочка? Чаю? Чего-нибудь вкусненького?» Знаете, как его называли мои подружки? Ланселот, рыцарь. Говорили не без зависти: «Хорошо тебе, у тебя есть Ланселот...» Он обладал адским терпением! Как мой папа. Я могла быть недовольна чем-то на концерте — случаются моменты, которые саму не устраивают, за кулисами срываешься на всех, кто под руку подвернулся. И себя грызешь. Это перфекционизм. Антон подходил, брал меня за руку, спокойно и уверенно произносил: «Подожди, выдохни, на самом деле все хорошо...» Он всегда принимал мою сторону и этим меня успокаивал. У него имелся один-единственный, на мой взгляд, жуткий недостаток. Мы могли поругаться по мелочи. Ну, например, он просит:
— Вымой ложку, мне сейчас некогда!
— Не вымою!
Просто плохое настроение, нашипела на него и ушла в другую комнату — хочется иногда побыть одной. А он тут же припирался мириться, это страшно раздражало. Кричу ему: «Не лезь ко мне!» А он садится рядом и сидит молча. Не мог находиться со мной в ссоре. Но мне-то надо успокоиться в тишине! Шиплю пуще прежнего, он, расстроенный, уезжает. Два часа проходит — я успокоилась, звоню: «Антон, ты где?..» Тоже не могла долго без него. Но сначала надо было выпустить пар, такая я «шипучка». Он возвращался как ни в чем не бывало, и снова у нас мир и дружба.
Почти десять лет были вместе. А потом я влюбилась в другого — бизнесмена Михаила Майданича.
Познакомились случайно. Предыстория такая: Миша отдыхал в стриптиз-клубе на Красной Пресне. Там же оказался мой хороший друг Макаренков, тоже Миша, — журналист, режиссер, снимал в том числе эротические телепрограммы и знал, наверное, всех стриптизерш Москвы. С Майданичем они приятельствовали. Присели за один столик. Майданич, по словам Макаренкова, вслух рассуждал: кольцо с бриллиантом подарить этой танцовщице или той? Он был новым русским, деньги девать некуда. Макаренков сказал ему: «Мишань, на хрена тебе это надо — дарить кольцо незнакомой танцовщице? Лучше дай эти деньги Хлебниковой, она талантливая певица. А я ей клип сниму». Макаренков нас и познакомил.
На мне тогда долг висел — взяла деньги на съемку ролика. Майданич этот долг погасил, сказал мне: «Вы ничем не обязаны, это подарок». Около года мы общались как друзья. У Миши тогда была женщина, а у меня Антон. Приезжали в гости и вчетвером ужинали, играли в шахматы...
Но однажды, сама не знаю, как это вышло, нас с Мишей накрыла бешеная страсть. Как говорится, башню снесло. Он ухаживал фантастически! Умение завоевать женщину — отдельное искусство, очень немногие мужчины им владеют. И ухаживание не заключалось в заваливании деньгами. Это были сюрпризы — неожиданные, с фантазией. Я понимаю, за что его может любить женщина, — он сладкоречив и внимателен. Профинансировал мой сольный концерт. За свою жизнь дала сотни «сольников», но подобного — с таким оснащением и количеством техники, спецэффектов, да еще и снятого одним из лучших режиссеров-постановщиков Николаем Викторовым, — больше не случилось. Это был подарок от Миши. Он расстался со своей девушкой и говорил, что любит меня, звал замуж. Я не изменяла Антону. Но приняла решение...
Самолет приземлился, как сейчас помню, в 19:40. Я была в джинсовом пальто и джинсах, летела с записи джинглов — работала в Париже с радиокомпанией как вокалистка. Тоха встретил, подарил мои любимые сиреневые хризантемы.
Когда приехали домой, сказала ему, что ухожу. Он заорал «Нет!» — и шандарахнул тарелку об пол. Когда-то, еще в самом начале нашей совместной жизни, мы договорились, что если сердимся, то друг на друга не орем, а если срываемся, то на предмете...
Мне вдруг стало так страшно от собственного решения! Как же буду жить-то без Антона?! Но страсть взяла верх, и я уехала к Михаилу. Частями перевозила свои вещи, представляю, как было больно Тохе. Он оставался в нашей команде, по-прежнему приезжал на репетиции и концерты, но находился в жутком состоянии. Под глазами черные круги, говорил, что не может спать, не улыбался.
Тоха продолжал жить в студии. Сказал так: «Это наш с тобой дом. Мы его вместе покупали и обустраивали, и я не хочу никуда отсюда уезжать». Позже я поселила у него кошку породы мейн-кун, чтобы ему не так скучно было. Мы назвали ее Патрицией в честь героини нашей общей любимой книги «Три товарища» Ремарка. Тоха ее обожал.
Спустя несколько лет разговаривали о нас. Я спросила:
— Почему ты так легко отпустил меня, не боролся?
Он ответил, как всегда сдержанно и спокойно:
— У меня есть два правила. Второе из них — если любимой женщине с другим мужчиной лучше, чем со мной, я отпущу. Если тебе будет хорошо — то и мне хорошо, а со своими чувствами я как-нибудь разберусь. А первое правило такое — может быть, я найду женщину. Но любить так, как тебя, НЕ ХОЧУ!
Года через три после нашего разрыва и мучительного восстановления у него все же появилась девушка. Случалось, Тоха прибегал расстроенный, сообщал, что они поругались, просил: «Сделай что-нибудь...» И я их мирила.
К тому времени уже стала мамой. Узнав о беременности, страшно перепугалась, сняла квартиру на улице Воровского и спряталась от всех. Неожиданный поступок — видимо гормоны играли. Дня через три отошла от первого шока и позвонила — конечно Антону. Вряд ли Миша, с которым мы к тому времени уже расписались, понял бы мои метания и сомнения. А Тоха умеет слушать и всегда принимает мою сторону — я это знала. Плакала в трубку:
— У меня будет ребенок, но я очень боюсь! А вдруг не смогу теперь работать? А вдруг напрасно вышла замуж? И тебя подвела!
Он выслушал, как всегда, молча. Потом говорит:
— Ты где?
Я назвала адрес. Что вы думаете — через полчаса примчался!
Спрашиваю:
— Зачем ты здесь? Я позвонила, чтобы сообщил всем нашим — со мной все в порядке. Чтобы они не переживали. А сюда тебя я не звала!
Он в ответ:
— Тебе сейчас особенно нужна помощь. Поэтому я здесь.
Через две недели внутренняя паника улеглась и я вернулась к Мише.
Работала до девятого месяца, последний концерт состоялся дней за двадцать до появления дочки. Был разгар лета. Мы поездом ехали в Тольятти, жара в вагоне как в парилке — мальчишки из команды поливали меня водой из ведра. Потом был Тамбов, концерт на открытой площадке. Пою, спускаюсь со сцены к зрителям — всегда это делаю. Народ танцует в проходах, подпевает... Замечаю, что Антон почти выпрыгивает передо мной, прикрывая мой спрятанный под свободной одеждой миниатюрный живот, чтобы кто-то из толпы случайно не задел. А Мишка, будущий отец (он тоже поехал с нами, волновался за меня и ребенка), метался за кулисами. Не знал, что предпринять — то ли концерт останавливать, то ли охрану выпускать... Пока думал, Антон сделал.
Дочь родилась в День десантника — второго августа. Мне хотелось дать ей звонкое многонациональное имя. Назвала Доминикой. Ника — богиня победы. Такая и выросла — боевая, однозначно сильная личность.
Из роддома меня встречали всей нашей командой. И Михаил конечно. Молодой папаша от волнения схватил пищащий кулечек и устроился на заднем сиденье автомобиля. Говорю ему: «Ты чего тут уселся — машину кто за тебя поведет? Ребенка отдай и иди за руль». Антон снимал на камеру первые часы жизни нового человека, чтобы запечатлеть, какими в этот важный для нас день были крошечная Никуся, я, Миша, мои родители... Эти видео тоже со мной.
Я ненадолго засиделась в декретном отпуске. Не имела права подводить команду: всем надо работать и зарабатывать, садиться на шею обеспеченного мужа не собиралась. Уставала, конечно, особенно первые недели — взвалила на себя все. Однажды малышка закапризничала и никак не успокаивалась. Я вдруг сорвалась. Она орала — и я орала, на нее: «Как тебе не стыдно, не даешь маме отдохнуть, а у меня вечером концерт!..» Представляете: орет маленький ребенок, орет уставшая мамаша, которая еще не слишком понимает, как с этим крошечным существом обращаться, а имеет единственное желание — поспать часов десять подряд и чтобы никто не трогал. Прооралась, потом думаю: какая я дура, она же ничего не понимает! Мне было ужасно стыдно перед дочкой. Это было единственный раз.
Гораздо чаще наши будни выглядели так. Вечером я приползаю после концерта, машину паркую, пру на себе костюм, обувь, косметику, подарки, ворох цветов. Миша редко встречал меня с выступлений, у него ведь бизнес, дела. Я вваливалась в прихожую и в чем была — в сценическом гриме, спортивном костюме (для удобства надевала его после концерта) — бежала к дочке. Вдруг она еще не спит — можно поцеловать, сказку почитать, спинку погладить. Мне помогали мои родители, а позже мы взяли няню. И рядом был верный Тоха.
Нике было лет двенадцать, когда она задала мне очень недетский вопрос: «Мам, а мой папа точно не Антон?..» Он на нее надышаться не мог. Кто в деревне играл с Никой в бадминтон? Тоха. На велике ее катал и на мотоцикле. Он продолжал ездить в деревню, жил на пристроенной летней веранде. И моими родственниками по-прежнему воспринимался как член семьи.
С Никой они бегали купаться. Она приболела — кто за лекарствами мотался? Антон. Она что-то сломала — он чинит. У нее не хватает денег — он даст. Ей надо посоветоваться — бежит к нему. Или звонит, если его рядом нет. Как-то приехали, помню, с дочкой на дачу вдвоем. Ночью разразился сильный дождь. Ветер поднялся, деревья ломало. Набрала Антоху: «Слушай, тут такая жуть. Ника-то спит, а мне страшно...» Что вы думаете? Утром чуть свет уже был там.
Антон — единственный человек, который знал обо мне все: о чем думаю, что где болит... Мы очень полюбили сидеть в машине. Делились переживаниями или просто болтали, потом Антон клал руку на мою ладонь и мы наблюдали за закатом. Слова были не нужны.
Михаил как-то в сердцах сказал: «В нашем с тобой разводе виноват твой Антон!» Я так не думаю. Просто я не его женщина — не Мишина. А вот с Антохой мы были две половинки целого. Возможно, не всегда это понимала, но подсознательно чувствовала совершенно четко. Это счастье — встретить свою половину. А с Мишей вышло по-другому: страсть прошла, а родства душ не случилось.
С мужем расстались. Много всего было, о плохом вспоминать не хочется. После развода давала довольно резкие интервью о Михаиле и нашей несложившейся семейной жизни. Обидела его, думаю, незаслуженно, ведь в разрыве всегда виноваты двое. Теперь, все переосмыслив, хочу сказать, что очень благодарна мужу за Нику. Ведь не будь в моей жизни Миши, не появилась бы на свет моя обожаемая доченька. Сейчас он очень поддерживает нашу девочку, наставляет, помогает. Все-таки мне повезло с мужчинами.
И все же развод дался тяжело. Некоторые тогдашние поступки мужа восприняла как предательство, очень болезненно их переживала. Захотелось спрятаться, чтобы никто не лез. Говорю Антохе:
— Давай махнем в Индию!
Знаю же, что он, в отличие от многих, не будет лезть с дурацким сочувствием. Никогда прежде не была там, захотелось теплого моря, солнца, закатов...
Тоху долго упрашивать не надо:
— Без вопросов, давай!
И мы улетели из зимы в лето. Дурачились, играли в волейбол в бассейне, поедали креветки... И хохотали как ненормальные.
Никакого нового витка лавстори — мы оставались друзьями и родными людьми. Через некоторое время, уже в Москве, я нырнула в новые отношения. Это казалось идеальным лекарством от рухнувшего брака. Его звали Сергеем, впервые рассказываю о нем в прессе. Познакомились так: я выставила на продажу свой автомобиль, позвонил покупатель, договорились встретиться — обсудить условия.
Приехали одинаково одетые — в белых свитерах, джинсах и черных ботинках. Это знак. Расхохотались, познакомились, просидели в машине и проболтали почти всю ночь. Он узнал во мне артистку, но не проявил ненужных пиетета и пафоса. Отличный парень — с чувством юмора, самодостаточный, со своим бизнесом.
Мы были вместе больше семи лет. Почти семейная жизнь, только без штампа. Иногда ругались, тут же звонила Антону, сообщала, что вышла ссора и Серега уехал ночевать к друзьям, а телефонную трубку не берет. Тоха говорил: «Сейчас решим!» — и мирил нас.
Сергей единственный из близких мне мужчин, кто не бывал со мной в деревне — все как-то некогда было. Туда по-прежнему ездил Антон. Так же играл с Никой в бадминтон, они бегали на речку... Сережка тоже хорошо к ней относился, но это не было обожанием, как у Тохи. Миша оставался для дочки «папой выходного дня» и на каникулы брал ее в гости. Шутка шуткой, но иногда так и подмывало сказать, что у меня три мужа: Сережка для жизни, Михаил для дочки, а Антон для души.
В последний год, когда я жила с мужем, написала песню «Зима приходит сама»:
Ты меня потерял случайно.Не заметил и потерял.Ты меня потерял случайно,А потом без конца искал.Но однажды холодным утром,Еле выдержав долгий срок,Залетая, как будто в душу,Мне окошко разбил снежок.
Это про нас с Антоном. Я чувствовала, что без него никак.
С Тохой мы проводили все больше времени. Слишком многое нас связывало — и музыка, и воспоминания. Он потерял обожаемых бабушку и деда, потом родители ушли один за другим. Тяжело переживал это, я была рядом. Сергей понял, что мы с Антоном одно целое и так будет всегда, и отошел в сторону. Мы откровенно поговорили — расстались без обид.
Жизнь продолжалась. Даже исчезновение Марины Хлебниковой с 2006 года с центральных каналов телевидения не казалось проблемой. Многие артисты девяностых, талантливые, любимые зрителями, не вписались в «новый формат». С некоторых пор я начала скептически относиться к понятию форматности. Если телевизионные редакторы почему-то не замечают, не ставят в эфир достойные песни, что я могу с этим поделать? У скольких хороших музыкантов не выходит пробиться!
У меня есть главное — любовь зрителей. На недавнем сборном концерте запела «Дожди», и весь зал встал. Стоячая овация — высшая степень признания артиста. Или звоню как-то по делу, совершенно с музыкой не связанному. Здороваюсь — вдруг человек на том конце провода спрашивает: «Простите, а вы ведь певица Марина Хлебникова? Я вас по голосу узнал...» Телеэфиры и народная любовь — вещи совершенно не взаимосвязанные. Второе куда важнее.
Все шло бы своим чередом, если б не моя внезапная болезнь. Она свалилась как снег на голову, сбила с ног. Подробностей не ждите — ненавижу, когда жалеют. Читаю небылицы о себе в Интернете — то якобы Хлебникова пьет безбожно, то будто бы сделала неудачную пластику, — и становится до колик смешно. Когда совсем хреново, надо смеяться — говорят, это помогает. Профессиональный челюстно-лицевой хирург в один миг мог бы определить по моему лицу, что хирургия — не пластическая, а по травме. Ошибка стоматолога... А мой лечащий врач мог бы рассказать, сколько операций я перенесла и сколько на мне швов. Пускай пишут что хотят, оправдываться не собираюсь. А если захочется вдруг сделать пластическую операцию — ну мало ли что в голову взбредет! — сделаю, обязательно сниму видео и выложу в Интернет. Пусть любуются!
Из-за своей болячки перестала выступать, были только дом и бесконечные больницы. Казалось, жизнь закончена. Все меньше оставалось друзей, я не хотела никого видеть, люди это чувствовали и исчезали один за другим. У всех своя жизнь и проблемы.
Рядом остались только самые близкие — родители и дочь. И Антон, он просто приезжал и не уходил. Наступил день, когда я не смогла передвигаться даже по квартире. Тоха в прямом смысле слова носил меня на руках — на кухню, в туалет. Варил бульоны и кормил с ложечки, возил по врачам. Шажочек за шажочком вместе выкарабкались, на это ушло пять лет.
Когда самое страшное было позади, мы отправились в нашу деревню. Вечером вытащили на улицу две скамейки, легли на них — я, Ника и Антон. Был звездопад, и мы кричали друг другу:
— Смотри! Летят! Ты видел когда-нибудь столько падающих звезд?
— Нет! А ты?
— И я нет. Красота какая!
Казалось, дальше будет только хорошее...
Правда, я снова отличилась. В прошлом году приехали в деревню с родителями. Почему-то там было очень много мух. Считается, кстати, что это дурная примета, к плохим известиям. Но тогда я об этом не думала. Решила повесить на люстру мухоловку — липкую ленту. Под руку подвернулся красный колченогий железный стул. Черт меня дернул его взять! Природная лень виновата — стул этот единственный, на который позволительно встать в обуви, а мне неохота было снимать кроссовки. И я взгромоздилась на него, совершенно забыв, что мама с детства предупреждала: «Марина, не вставай на этот стул, он неустойчивый!» Ну и полетела спиной об пол. Боль дикая, из глаз искры. Обратилась к врачам — оказалось, сломаны восьмой, седьмой и шестой позвонки. Всмятку! Принимаю обезболивающее — не помогает. Хожу в корсете — но в нем спать нельзя, сидеть больно. Рука на перевязи, вживляют железный штифт. Уже не первая чужеродная штуковина в моем организме, еще немного — и проходя через рамки в аэропортах, буду звенеть как Терминатор. Шучу, что мы, женщины, существа удивительные, выживаем даже тогда, когда выжить невозможно.
К этому времени мы с Антоном снова жили вместе. Съехались около двух лет назад, давно было пора. Перед сном включали мультики «Том и Джерри». Тоха брал меня за руку и засыпая, говорил: «Я сделал свой выбор, давно решил — ты моя женщина, буду с тобой, что бы ни случилось...»
Но он заболел. Первый инсульт я углядела, стали лечиться, и вроде бы удачно. Но потом были второй и третий, их я не заметила и виню себя до сих пор. Антона не стало. Не хочу вдаваться в подробности его внезапного ухода, это было его собственным решением. Скорее всего, испугался оказаться беспомощным и стать мне обузой. Но точного ответа, зачем он это сделал, нет и не будет.
Мой пресс-секретарь Наташа Петькина написала сообщение, на мой взгляд очень точное: «Маришка, я только сейчас узнала, что Антоха ушел от нас. Больнее не тем, кто уходит, а тем, кто остается. Но он теперь со своими папой и мамой, которых ему так не хватало. А мы здесь плачем о нем. Держись. Ему грустно смотреть, как ты плачешь. Он не хотел, чтобы ты расстраивалась...»
На похороны приехали все наши друзья и даже Сережа — мой бывший парень. Подошел, обнял и сказал: «Антон часто делал для тебя то, что должен был делать я, — быть опорой и поддержкой. Он был редкой душевной силы и красоты. Я его крайне уважал, для меня это тоже потеря». Такое признание от, в общем-то, соперника чего-то да стоит.
Как выкарабкивалась? Тяжело. Попала в больницу, врачи вытаскивали. Если б месяц не кололи витамины, вряд ли выскочила бы. Ничего не ела и стремительно теряла вес. Стояла десять дней в палате и смотрела в окно, а там золотые и красные клены и полное безветрие. Листья висели неподвижно. Молилась до девятого дня и просила в никуда: «Антон, подай ну хоть какой-то знак...» Но ничего не происходило. При этом было полное ощущение, что он никуда не делся, здесь и рядом.
Вдруг — о чудо! — стали возвращаться люди, которых я невольно оттолкнула во время своей болезни. Позвонило, наверное, пол-Москвы: «Мы с тобой, рядом, только позови!»
С уходом Тохи многое изменилось во мне. Я перестала закрываться. Поняла, что мир состоит не только из моих проблем и болячек, есть люди, которым гораздо тяжелее. Например несколько лет назад на съемках телевизионной программы познакомилась с мужчиной. Василий служил в горячей точке, прикрыл собой товарищей — летела граната. Лишился обеих рук, ног и одного глаза, но нашел в себе силы жить. И я получила от него сообщение: «Марин, женюсь, на свадьбу приедешь?» Я не смогла, но от всей души поздравила Васю по телефону.
Жить или нет — выбор самого человека. И мы вряд ли имеем право осуждать. Антон когда-то принял мое решение — отпустил, когда ушла к другому. И я его отпускаю сегодня. Да, мне плохо и тяжело без него, но я молюсь, чтобы ему ТАМ было хорошо.
Моя мудрая мама говорит, что жизнь непредсказуема, всякое может случиться. Ее подруга в пятьдесят шесть лет замуж вышла, причем это ее первый брак. Нашла свою половинку. «Но если ты здесь и сейчас можешь кому-то помочь словом или делом — бери и помогай не раздумывая», — добавляет мама.
Горе это не слом, а стимул идти дальше. Ну а вес наберется потихоньку. Мне есть ради кого и ради чего жить. Просыпаюсь утром, за окном новый день, а вечером работа. Рядом родные и друзья. В компьютере появилась папка «Возрождение», там мои новые песни. Уже есть команда, бренд — «музыканты-звезды». Музыка та, которая — я это точно знаю! — сегодня нужна людям.
Звонки, встречи, съемки, концерты... Жизнь моя кипит. Выпущу книгу своих стихов и даже триллер наконец допишу — давно собираюсь, да руки не доходят. А дальше видно будет. Болезнь моя никуда не делась, и я не знаю, сколько мне еще осталось. Да неважно сколько, важно — как.
Натыкаюсь в Интернете на обидные статьи, мол, как же Хлебникова похудела и постарела после смерти мужа! Даже не обижаюсь. Но тут же люди пишут: «Идиоты, не дай Бог вам оказаться в такой ситуации, как Марина. И дай Бог, чтобы она выстояла и пела дальше, а вы сначала достигните того, чего смогла она, а потом комментируйте...» Моим зрителям вообще неинтересны злобные пасквили — приходят на концерт, слушают, поют со мной, поют вместо меня. А потом встают всем залом. Это для меня важно.
Дочке в августе двадцать. Она стала очень похожа на меня внешне — такие же скулы, глазищи, пальчики... Мы многому ее учили помимо школьной программы — и математике, и батику, и пению. Ее папа старался привить любовь к конному спорту, путешествиям. Воспитывали разностороннюю личность — что могли, то дали.
У нее блестящие способности к языкам — по-английски говорит так, будто всю жизнь за границей жила. Может, переводчиком станет. Изучает экономику и программирование, а заодно бизнес. Решила пожить самостоятельно, но мы всегда на связи. У нее каждый день новые мечты. Недавно заявила: «Хочу жить в Канаде, иметь дом и большое ранчо — разводить лошадей. И чтобы было много детей. И муж-профессор, а я домохозяйка». Но уже передумала и захотела стать стюардессой. Я раньше каждый раз принималась дочку отговаривать, убеждать: «Зачем тебе это нужно, надо выбрать что-то попроще». В общем, занудничала. Но как-то подумала: «Да что я лезу — пусть мечтает, стремится, летит». Теперь только поддерживаю.
Она иногда спрашивает с улыбкой:
— Когда у меня родятся дети, ты оставишь сцену, станешь просто бабушкой?
Я смеюсь и отвечаю:
— Ну конечно да — буду сидеть с твоей детворой. Правда, им придется иногда ездить со мной на концерты.
Вот такая я хитрая мама и будущая бабушка!
Статьи по теме:
Свежие комментарии