Не знаю, насколько сильным было чувство со стороны Демича, но Нельку накрыло с головой. Я понимал, что это любовь, и потому не имел права судить: такое может случиться с каждым... Дал жене три дня на раздумье: с кем она — с ним или со мной.
Даже если бог не поцеловал в макушку, а просто прошел рядом, наделив талантом и правом выбора профессии, в которой сможешь реализоваться, театра, где хочешь играть, женщин, с которыми готов делить любовь, — ты не должен вести себя как звезда. За самоуверенность, надменность и «путешествия» по чужим постелям последует наказание: бог отберет то, что дал. Я всегда помнил об этом и ценил полученную свыше привилегию, боясь оказаться среди мужчин, которые покупают любовь или годами ее добиваются. То же самое и с актерской профессией, схожей по характеру со своенравной красавицей...
Мне было шестнадцать, когда решил, что стану актером. Посмотрел спектакль Ленинградского ТЮЗа «Тебе посвящается» с Георгием Тараторкиным в главной роли и понял: другой профессии не хочу. Родителей такой выбор поверг в ужас. Отец, кадровый офицер, видел сына военным, мама — блестящий, известный на весь Питер адвокат — мечтала о моей юридической карьере.
Хороший адвокат всегда немного актер, и склонность к лицедейству у меня наверняка от мамы. Она обладала красотой и умом — качествами, которые считаются несовместимыми, в нее были влюблены все судьи-мужчины. Однако не только (и не столько) их благосклонность позволяла Полине Ефимовне Шейниной выигрывать все процессы. Бывая на слушаниях, я восхищался железной логикой, убойными аргументами и тем, как точно и образно она выстраивает линию защиты.
Вообще, мама была уникальной женщиной — волевой, самоотверженной. Беременная мной на последнем сроке отправилась к Сталину хлопотать за незаслуженно обиженного мужа-еврея. Папа воевал на бронепоезде, участвовал в освобождении Праги, брал Берлин, а когда стоял в оцеплении у Бранденбургских ворот, сам маршал Жуков пожимал ему руку. Вернувшись с фронта, он поступил в Военно-транспортную академию и окончил ее с золотой медалью — в отличие от большинства однокурсников, которые выполнению домашних заданий предпочитали веселые пьянки-гулянки. Однако при распределении кто-то из них был сразу оставлен в качестве преподавателя в академии, кто-то направлен для дальнейшей учебы в адъюнктуру, а папу «заслали» в Вологду. Хлопотать за себя он отказался, и тогда в Кремль отправилась мама. К Сталину, конечно, ее не допустили, но в некоторые высокие кабинеты жена фронтовика все-таки пробилась. Ее полная праведного негодования речь о боевых наградах Игоря Шейнина, золотой медали за учебу и «неудачной» национальности («Да, мой муж — еврей, но что делать, если так случилось!») возымела действие — папу вернули в Ленинград и назначили заместителем военного коменданта Московского вокзала. Через несколько лет он защитил диссертацию, стал кандидатом военных наук и получил место преподавателя военной кафедры в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта. Уйдя в армейскую отставку, проработал в ЛИИЖТ еще тридцать лет, а «полноценным» пенсионером стал на пороге девяностолетия. Сейчас отцу девяносто четыре, и за последние месяцы он сильно сдал. Даже не верится, что меньше года назад, Девятого мая, мы праздновали годовщину Победы в ресторане и когда «уговорили» на двоих бутылку водки, отец предложил:
— Давай закажем еще граммов двести?
— Пап, может, не стоит? — засомневался я. И услышал:
— Да ты не бойся, я тебя донесу!
Природное жизнелюбие, жесткая самодисциплина и любимая работа помогли отцу много лет назад выстоять в большой беде — когда он потерял бесконечно любимую им женщину. Мама умерла от рака в шестьдесят три года. В 2015-м эта страшная болезнь унесла жизнь еще одного очень дорогого нам с отцом человека — я расскажу об этом, но позже...
А сейчас вернусь в начало шестидесятых. Для поступления в театральное училище нужно было окончить школу и получить аттестат, но я не мог ждать целый год (возможно, боялся, что родители уговорят поменять решение) и подал документы в студию при Ленинградском театре юного зрителя, которую, как и театр, в ту пору возглавлял великий режиссер и педагог Зиновий Яковлевич Корогодский. Поступил сразу и уже на первом курсе играл в постановках ТЮЗа. По традиции старшекурсники устраивали новичкам не очень добрые розыгрыши, и я стал жертвой одного из них. В тот вечер давали спектакль на революционную тему, где мне предстояло дебютировать — понятное дело, в массовке. Когда спросил у помрежа, что должен делать, он отмахнулся: «Ребята скажут...» И вот перед самым выходом получаю от них наставление: «Мы все строем двинемся к авансцене, а ты чуть впереди поползешь по-пластунски. Когда доберешься до оркестровой ямы, перекинешь туда ноги, повиснешь на руках — и прыгнешь вниз. Только смотри не задави кого-нибудь из музыкантов!» Сделал все в точности как велели и уже из ямы увидел веселые физиономии товарищей. На следующий день мне объявили выговор за нарушение дисциплины и превращение важной патриотической сцены в балаган.
К концу учебы уже играл главные роли в постановках ТЮЗа, и вскоре после дипломного спектакля меня, девятнадцатилетнего мальчишку, пригласил в свою труппу художественный руководитель Ленинградского театра комедии Николай Павлович Акимов. Можно было бы написать «сам Акимов!» — и этим ограничиться, но я продолжу: режиссер с мировым именем, талантливейший сценограф и публицист, художник от бога. Пригласив, сразу дал главную роль в постановке «Дон Жуан» по Байрону. И я, роняя тапки, побежал к нему из ТЮЗа, где юные зрители устраивали во время спектаклей потасовки, орали во все горло и стреляли по актерам из рогаток гнутой проволокой. Театр комедии казался мне серьезной ступенью в актерской карьере.
«Не ходи к Акимову! — уговаривал Корогодский. — В его расписных спектаклях ты будешь играть принцев в голубом трико, а в партнерши получишь шестидесятилетних теток, с которыми надо изображать любовь. Там будет востребована только твоя сладкая шоколадно-ликерная внешность, на больших, глубоких персонажей можешь не рассчитывать. Я же предлагаю тебе роль в «Евгении Онегине». Подумай! Ваш дуэт с Тараторкиным — он Онегин, ты Ленский — станет событием!»
Как же я жалел потом, что не послушал мастера! Ругал себя последними словами. В Театре комедии все случилось так, как предрекал Корогодский, разве что голубое трико не пришлось натягивать. Моих возлюбленных в «Дон Жуане» играли примы пенсионного возраста. В ушах до сих пор стоит их моляще-угрожающий шепот прямо во время спектакля: «Обними! Прижми к себе крепче!»
Служа у Акимова, с ревностью следил за работами остававшегося в ТЮЗе Тараторкина, который играл Алексея Пешкова (молодого Максима Горького), Гамлета, Бориса Годунова...
Возможно, со временем и у меня все сложилось бы благополучно, если бы дольше поработал с Акимовым. Но в 1968 году во время гастролей в Москве Николая Павловича нашли мертвым в номере гостиницы «Пекин». В руках у него был раскрытый номер журнала «Иностранная литература» с романом Сименона «Тюрьма». Говорят, такую легкую смерть у бога надо заслужить. Акимов заслужил. Он никогда не участвовал в театральных интригах, не закладывал коллег и умел прощать даже тех, кто его предал.
Старейшины Театра комедии рассказали мне историю, ярко свидетельствующую о масштабе личности мастера. В конце сороковых Николай Павлович, став жертвой кампании против «космополитизма» и «формализма в искусстве», был вынужден уйти из театра, которым руководил с 1935 года и который при нем достиг расцвета. Среди тех, кто подписал донос на Акимова, была его любимая ученица — назовем девушку Елена Н. Прошло несколько лет, в течение которых они не виделись. Николай Павлович успел поработать главным режиссером и главным художником Театра Ленсовета, вдохнув в него новую жизнь, вернулся в Театр комедии, выпустил несколько курсов в Ленинградском театральном институте имени Островского.
Они столкнулись на вернисаже Натана Альтмана, в зале, где висел его знаменитый портрет Анны Ахматовой. Акимов шел в сопровождении актеров и учеников, Елена — навстречу. Деться ей было абсолютно некуда — не бежать же назад. Когда они поравнялись, Николай Павлович заключил ученицу в объятия и участливо спросил: «Деточка моя, вас пытали?» «Деточка» залилась покаянными слезами. Акимов поцеловал ее, принялся утешать.
Вдруг вспомнились слова, сказанные у гроба Николая Павловича Георгием Товстоноговым: «Ну вот, теперь не с кем воевать...» Великий Гога считал Акимова своим единственным оппонентом.
За два года после ухода Мастера в кресле худрука побывало несколько режиссеров, которых труппа скоренько съедала за то, что не обладали и тысячной долей акимовского таланта и обаяния. А в 1970-м Театр комедии возглавил человек, для начала поработавший «большой метлой»: кого-то из актеров отправил в реквизиторский цех, кому-то дал понять, что самое большее, на что могут рассчитывать, — выход в массовке. Труппа заняла глухую оборону — и началась война. Не желая в ней участвовать, я ушел. Мог бы, конечно, попроситься назад к Корогодскому, и он бы меня взял, но, во-первых, гордость не позволяла, а во-вторых, я уже принял решение перебраться в Москву. Кроме творческого мотива был еще и житейский: в двадцать два года хотелось оторваться от родителей, избавлявших чадо от любых проблем, и наконец организоваться в мужика.
Приехав в столицу, я за пять дней показался в семи местах! Без лукавства, конечно, не обошлось. И возглавлявшему «Маяковку» Гончарову, и Равенских из Пушкинского, и Бобылеву из Станиславского, и Голубовскому из Театра имени Гоголя, и Хейфецу из ЦАТСА, и Рапопорту из Театра миниатюр в саду «Эрмитаж», и Андрееву из Ермоловой я пел одну и ту же песню: мол, и на актера-то пошел учиться только потому, что с детства обожал вашу режиссуру! Не думаю, что кто-то купился на неприкрытую лесть, однако после показа программы, которую подготовил для «смотрин», меня взяли во все перечисленные труппы. Провал ждал только в «Сатире»...
Наверх, в малый зал, где должно было состояться прослушивание, пригласили в девятом часу вечера. Выглянув из-за кулис, отметил, что ни главрежа Плучека, ни премьеров Андрея Миронова и Анатолия Папанова среди экзаменаторов нет. Зато «Кабачок «13 стульев» — в полном составе. Вышел на сцену, стал читать «Первую любовь» Владимира Богомолова. Никто на меня не смотрит, не слушает — шушукаются между собой, пересмеиваются, шуршат пакетами. Бросив первый текст на середине, перехожу к отрывку из рассказа Вампилова «Финский нож и персидская сирень». Реакция та же самая, то есть полное ее отсутствие. Беру гитару, начинаю петь. Шум в зале нарастает, кто-то уже смеется в голос. Чувствую, как к глазам подступают злые слезы. Опускаю гитару и кричу в зал: «Эй, вы! Знаете, вы кто?! Зажравшиеся «кабачки»!» — и заплакав, убегаю со сцены...
Андреев, только-только назначенный на должность главного режиссера Театра Ермоловой, прослушивал меня дважды. Уже знал, для какой роли я ему нужен, но боялся ошибиться. Мне довелось стать первым артистом, которого Владимир Алексеевич в качестве руководителя пригласил в труппу. После чего я в общем-то уже и не выбирал. К восхищению актерским талантом Андреева добавилась симпатия к человеку — мудрому, интеллигентному, бережно относящемуся к чужому самолюбию и достоинству. Если бы я согласился на «Маяковку» и известный своим крутым нравом Андрей Гончаров хоть раз повысил бы на меня голос, ушел в ту же минуту. Большинство актеров нужно хвалить — тогда мы способны взлететь. Поэтому и своим студентам в ГИТИСе и Институте современного искусства постоянно, даже при самом маленьком их успехе, я пою дифирамбы. И не устаю повторять: «Только в любви и радости рождаются красивые дети! То же самое относится к ролям, спектаклям. А в злобе и страхе на свет появляются только уродцы».
На момент нашего знакомства Андрееву было всего сорок лет, и я, несмотря на свои двадцать с хвостиком, прекрасно понимал: он полон режиссерских амбиций, которые сделают театр сверхпопулярным. Только вот никак не предполагал, что взлет Ермоловского начнется со спектакля «Золотой мальчик», где мне досталась главная роль. Дебют на новой сцене — и сразу большой успех. У касс выстраивались длинные очереди, спекулянты толкали билеты втридорога, вышли хвалебные рецензии, несколько журналов поместили на обложке мой портрет...
После «Золотого мальчика» роли в театре и на ТВ пошли, что называется, косяком. Сыграв ведущих персонажей в телеспектаклях «Дон Паскуале», «Мадемуазель Нитуш», «Былое и думы», я приобрел солидное число поклонниц, которые дежурили у служебного входа, дарили цветы, просили автограф. Был с ними неизменно вежлив, приветлив, но интрижек не заводил. Считал, не имею права, потому что у меня есть невеста. С украинской актрисой Ирой Терещенко (зрителю она известна как миссис Роджерс в фильме «Десять негритят» и Зоя Гусакова, невеста замешанного в ограблении ювелирного магазина каскадера Евгения, в многосерийной ленте «Рожденная революцией») уже вели разговоры о свадьбе, но все рухнуло в один момент.
Стояли теплые июньские дни, и как я мог так простудиться, что попал в больницу, — диву даюсь. Две недели не вставал с постели, температура, несмотря на уколы и таблетки горстями, — под сорок. Ирина была в курсе моего состояния, однако приехав в Москву на съезд кинематографистов, появилась в больнице только на второй день. Цветущая, нарядная, с горшочком жаркого из ресторана. Я был так обижен, что выгнал Иру из палаты и попросил больше не показываться на глаза. Потом узнал, что у бывшей невесты случился серьезный нервный срыв. Меня врачи выписали, когда Терещенко уже уехала в Киев. Больше мы не виделись.
А вскоре судьба послала мне встречу с Нелли Пшенной. Удивительно, но косвенным «виновником» нашего знакомства стал пресловутый «Кабачок «13 стульев». В середине семидесятых на телевидении решили заменить порядком надоевшую передачу и придумали интересный ход — в юмористическом ключе показать внутреннюю жизнь двух театров: академического и авангардного. Сценарий был действительно смешным, а мы, актеры, еще делились с авторами театральными байками и сами придумывали новые ходы. «Академический театр» возглавлял Всеволод Якут, его замом был Слава Шалевич, героем-любовником — Игорь Старыгин, героиней — Нелли, а я суфлером. Из «Авангардного театра» помню только Михаила Львова (он играл худрука) и Таню Ицыкович, ставшую впоследствии Васильевой.
Режиссерская задумка для «академиков» была такой: в каждом выпуске труппа работает над новой постановкой из классики («Сирано де Бержерак», «Отелло», «Пигмалион»), а в финале неизменно звучит дуэт главной героини и суфлера.
Мы успели сняться только в одной передаче и, с моей точки зрения, переплюнули «Кабачок...». Сюжет пилотного выпуска помню до деталей, поскольку именно с него начались наши с Нелли личные отношения: за пять минут до открытия занавеса перед спектаклем «Сирано де Бержерак» вдруг выясняется, что исполнитель главной роли заболел. Начинается паника, но тут вперед выхожу я — скромный суфлер, знающий все пьесы наизусть. Мне судорожно приклеивают нос, натягивают костюм — и выталкивают на сцену. В тот день мы репетировали финальный эпизод — объяснение Сирано с Роксаной, которую играла Пшенная, с объятиями и поцелуями. Когда выходили из здания телецентра, Нелли сказала:
— Алексей, когда вы попросите у меня номер телефона?
— А зачем? — ответил я, чем немало ее удивил.
Пшенная и сейчас красавица, а в молодости была просто неотразима: вслед ей оборачивались все. Номер я тогда все-таки взял, и начался сумасшедший, прекрасный роман, в результате которого появилась на свет удивительная девочка, которую мы назвали Женей.
Проект о двух театрах был забракован председателем Госкомитета по радио и телевещанию Лапиным, усмотревшим в снятых выпусках непозволительные идеологические вольности. Но мы с Нелли в отличие от других членов творческой команды не сильно расстроились: проект подарил нам друг друга.
В коммуналке на улице Правды у Пшенной была своя комната, куда я переехал после свадьбы. Остальные две занимали бабули, которых регулярно навещал дед из соседнего подъезда — хитрец, каких свет не видывал. Каждый день он, строго соблюдая очередность, ходил обедать к одной из одиноких старушек (таких в доме было не меньше десятка, а дедок — один) и не забывал рассказать, чем вчера потчевала «соперница». Бабульки из кожи вон лезли, чтобы перещеголять друг друга — старик жил как в раю.
Дочку из роддома мы привезли все туда же, и у старушек-соседок появилась новая забота — помогать Нелли в уходе за ребенком.
Когда еще жили в этой коммуналке, произошла забавная история. Нас с Всеволодом Семеновичем Якутом удостоили премии за спектакль «Горное гнездо»: его как исполнителя главной роли, меня — за персонаж второго плана. И в компании друзей Якута — актеров Леонида Галлиса и Семена Гушанского — мы отправились отмечать успех в ресторан гостиницы «Националь». Усевшись за лучший столик, старшие сделали заказ официанту:
— Две бутылки водки, сто пятьдесят граммов сыра и оливки.
— А закуску? — робко спросил я.
— Ой, мальчик-то голодный у нас! — забеспокоились коллеги. — Надо покормить! Принесите еще какой-нибудь рыбки.
К концу вечера у сотрапезников — ни в одном глазу (все закаленные, натренированные), а я не помню, как добрался до дома. В общей прихожей меня стошнило — едва держась на ногах, взял тряпку и стал елозить ею по полу. Из комнаты вышла Нелечка и увидев «картину маслом», рассмеялась: «У-у-у! Как нас разморило-то! Иди умывайся, раздевайся и ложись спать — я сама все уберу». Характер у моей девочки был золотой — впрочем, таким и остается...
Вскоре после того как дочке Женечке исполнилось три года, нам выделили трехкомнатную квартиру на Преображенке. Обставляли гнездышко в основном на киногонорары — в середине семидесятых вышли фильмы «Моя любовь на третьем курсе» и «Эти непослушные сыновья», где я сыграл антиподов главных героев. Тимофею Спиваку и Боре Щербакову достались образы настоящих комсомольцев, беззаветных тружеников, а мне — эгоистичных корыстолюбцев.
Нелли была занята в половине репертуара Театра Моссовета и тоже снималась — в телевизионном фильме-опере «Князь Игорь» сыграла Ярославну, у Алова и Наумова в «Легенде о Тиле» — знатную даму, в «Служебном романе» Рязанова — жену Самохвалова. Обидно, что такую красивую и талантливую актрису кинематограф не очень жаловал: самой заметной ролью Пшенной до начала восьмидесятых оставалась баронесса Сашенька в картине Элема Климова «Агония».
В 1982 году режиссер Хасан Бакаев пригласил Нелли в детектив «Смерть на взлете» на главную женскую роль — агента иностранных спецслужб. По сюжету шпионка соблазняет сотрудника секретного института Игоря Крымова. Партнером Нелли на съемочной площадке должен был стать мой друг Юра Демич. Знать бы тогда, что фильм этот лишит меня и жены, и товарища...
Сначала я познакомился с Демичем-старшим — отец Юрия пришел на спектакль «Золотой мальчик», который ермоловцы привезли на гастроли в Куйбышев. Много лет назад Александр Иванович служил в нашем театре, но в 1939-м по доносу одного из коллег был арестован НКВД и получил двадцать лет лагерей. Первые восемь отработал на колымских золотых рудниках, потом по состоянию здоровья был переведен в обслугу зоны и участвовал в спектаклях Магаданского музыкального и драматического театра вместе с Георгием Жженовым.
После освобождения в 1955 году Демич с женой (тоже актрисой-ермоловкой, осужденной по той же 58-й, «политической», статье) и семилетним сыном обосновался в Куйбышеве. По одной из версий, в столицу актера не пустили, по другой — он сам не захотел туда ехать. Драматическим театром в большом волжском городе руководил талантливый режиссер Петр Монастырский, который, оценив профессионализм Александра Демича, занимал его едва ли не во всех постановках. В середине шестидесятых в труппу влился и Юра, окончивший студию при Куйбышевском театре и с первого раза поступивший на заочное отделение ГИТИСа.
После показа спектакля «Золотой мальчик» Александр Иванович пришел ко мне за кулисы, наговорил много приятных слов и позвал на прогон «Гамлета», где его сын играл главную роль. Сказать, что постановка меня потрясла, значит ничего не сказать. До сих пор считаю, что Юрий Демич — лучший Гамлет из всех, что я видел в кино и на сцене. Молодой актер ничего не играл — перед зрителями был пацан, который любил, страдал и умирал по-настоящему. После прогона Александр Иванович подвел Юру ко мне и сказал: «Ребята, я хотел бы, чтобы вы подружились».
Но нас разделяли сотни километров, поэтому поначалу мы с Демичем просто приятельствовали. Стали близки, когда по приглашению Товстоногова Юра переехал в Ленинград и начал часто бывать в Москве. В коммуналке на улице Правды, а потом и в «хоромах» на Преображенке мы с женой встречали его как дорогого гостя. Разговоры за столом шли обо всем: о театральных работах, киносъемках, семейных делах, детях. Юра женился, когда еще жил в Куйбышеве, там же родился его сын Саша. В Ленинград Демичи переехали в полном составе, Александру Ивановичу нашлось место в труппе Театра комедии.
О том, что влюбилась в Юрия, Нелли сказала мне сразу. Изменять втихую, врать, изворачиваться — это совсем не про Пшенную. Она человек честный и принципиальный до дури. Не знаю, насколько сильным было чувство со стороны Демича, но Нельку накрыло с головой. Я понимал, что это любовь, и потому не имел права судить: такое может случиться с каждым... Только мое понимание ничуть не уменьшало боль — скорее наоборот. Дал жене три дня на раздумье: с кем она — с ним или со мной. Выбор за Нелли сделал морок, наваждение, под властью которого она тогда была.
Роман между Демичем и Пшенной очень скоро закончился. Наверное, мы с Нелли могли попробовать начать все сначала, но были слишком молоды и категоричны для мудрых решений. Развод, несмотря на то что сам стал его инициатором, я переживал очень тяжело. Но у нас росла дорогая нам обоим Женечка, которой исполнилось семь лет. Вскоре мы с Нелли начали общаться — и поняли, что остаемся родными людьми.
А вот с Демичем вернуть прежнюю взаимную симпатию не получилось — встречаясь в коридорах киностудий, за кулисами во время сборных концертов, коротко кивали друг другу и спешили отойти подальше. В 1988 году Юрий, оказавшись в центре громкого скандала, был вынужден оставить БДТ, где прослужил пятнадцать лет и сыграл много заметных ролей в спектаклях Товстоногова. Демич уехал в Москву и поступил в Ермоловский. Не скажу, что после этого мы стали видеться чаще: ни новых ролей, ни вводов Демичу не давали и в театре он почти не появлялся. Ну и все, хватит об этом...
Женю я не оставлял без внимания и заботы ни на день, ни на час. Об алиментах речь не шла изначально — я всегда честно выполнял родительские обязательства. Когда не был занят, забирал дочку после уроков, ходил на родительские собрания. Нелли — строгая мама, а со мной Женька могла поговорить о чем угодно. Между нами установились настолько доверительные отношения, что именно мне дочь призналась, что стала женщиной. Они с Володей тогда только оканчивали школу, и Нелли, конечно, пришла бы в ужас. А я сказал: «Давай веди его сюда, будем знакомиться». В назначенный час — звонок в дверь. Открываю — стоят на площадке, взявшись за руки. Вид у парня смущенный до невозможности. Пропускаю обоих в прихожую и там спрашиваю у гостя: «Спишь с моей дочерью?» Кивает, не поднимая глаз. Протягиваю руку: «Тогда Леша и на «ты». Проходим на кухню, садимся за стол, и уже через несколько минут я понимаю, что этот молодой человек мне очень нравится.
Говорят, школьная любовь долгой не бывает. Женя и Володя это утверждение опровергли: я никогда не встречал такой нежности и преданности, которые ребята пронесли через годы...
Сейчас вспомнил, как сам переживал, готовясь познакомить дочку со своей второй женой — француженкой Анни. После развода с Нелли прошло десять лет, и все это время я, конечно, не был монахом. О присутствии некоторых женщин в моей жизни Женька знала и очень ревновала. Признаюсь: именно дочь держала меня в рамках, иначе гулял бы с куда большим размахом. Мой новый брак поначалу Женя тоже восприняла очень болезненно. Дружеские отношения между «девочками» сложились во многом благодаря мудрости и терпению Аннушки, которой на момент нашего знакомства было уже за сорок.
Мы встретились в гостях у моей постоянной сценической партнерши Наташи Архангельской. А ту, в свою очередь, познакомила с Анни сестра Татьяна, работавшая во французской авиакомпании. Моя будущая жена приехала в Москву, чтобы отметить Новый год «по-русски», и задержалась до четвертого января — своего дня рождения. В честь гостьи-именинницы Наташа накрыла праздничный стол и пригласила друзей.
Когда Анни назвала свой возраст, я решил, она меня разыгрывает: лицо — без единой морщинки, фигура — как у юной девушки. Насладившись произведенным эффектом, парижанка открыла секрет молодости: гладкую кожу унаследовала от мамы, а фигуру сохранила благодаря конному спорту. «Я дважды становилась чемпионкой страны по конкуру», — скромно заметила она.
Вскоре после того как мы оформили отношения, Анни поняла, что ждет ребенка. Первая беременность в сорок три года, да еще при сильнейшем эндометриозе! Французские врачи наотрез отказались брать ответственность за сложную пациентку. Ребенок появился на свет благодаря академику РАМН доктору медицинских наук Таболину — великому врачу и абсолютному бессребренику. Сейчас моему сыну Андрею двадцать два года, он студент одного из самых престижных архитектурных вузов Франции, учится на факультете дизайна интерьера. У нас замечательные отношения, и все-таки Андрюша больше мамин сын. А вот Женечка была моей дочкой...
Хорошо помню, как мы с Анни впервые взяли ее с собой во Францию. Женя тогда только поступила в юридическую академию. Конечно, ей хотелось посмотреть Париж, но как же она скучала по своему Володьке! Каждый день по часу разговаривала с ним по телефону, а в магазинах отказывалась от всех обновок, которые я и Анни предлагали оплатить:
— Можно я лучше Володе куплю вон тот свитер?.. У меня все есть, а Володе нужны ботинки...
Мы с женой разводили руками:
— Володе так Володе — твое право.
Учебу на вечернем отделении юридической академии дочка совмещала с работой в международной юридической фирме. Была там делопроизводителем, помощником консультанта и мечтала стать адвокатом. Я, решив ей помочь, позвонил давнему знакомому — председателю президиума Московской коллегии адвокатов Генри Резнику, пригласил пообедать. Он согласился без всяких отговорок о занятости и местом встречи назвал ресторан, принадлежащий старшему сыну Олега Табакова: «Там приличная кухня, и от здания СЭВ, где сейчас базируюсь, недалеко».
Когда устроились за столиком и принесли меню, мне стало нехорошо. Цены — заоблачные. Начал соображать, хватит ли денег. А Резник в это время достал сигарету, и к нему с зажигалками ринулись сразу три официанта. На меня это произвело впечатление, а знаменитый адвокат их рвения даже не заметил. Выслушав мой рассказ о Жене, Генри пообещал, что, конечно, поможет найти хорошее место, где она быстро наберется опыта, необходимого для адвоката, а потом рассказал о своем сыне, который принял крещение и решил стать православным батюшкой: «Я сказал Андрею, что уважаю его волю и готов поддерживать. Сын мог поехать и за границу, но отказался и отправился в Плёс, где служил три года. За это время я помог Ивановской митрополии отреставрировать в этом старинном русском городе три храма. Из Плёса Андрей перебрался в самый глухой, медвежий угол Ивановской области — село Ермолино, где я тоже поучаствовал в восстановлении церкви. Так что ты прав, мы должны поддерживать детей в их хороших начинаниях».
Когда я взял принесенный официантом счет, Резник протянул руку к папке: «Если хочешь, чтобы это был наш последний обед, — плати. Нет — отдай мне».
В середине нулевых на телеэкраны вышел сериал «Обреченная стать звездой», где я сыграл адвоката Генриха Марковича Ямпольского — личность циничную и корыстную. И тут же — звонок от Резника: «Леша, как ты мог?! Мы же с тобой приятели. Всем понятна аналогия. Не ожидал от тебя!»
Конечно, я расстроился, ночь не спал, а потом закрутился и стал забывать неприятный разговор. Через неделю — опять звонок от Резника:
— Давай мириться!
— Да я с тобой и не ссорился.
— Вот и хорошо! Расскажу тебе анекдот. Чем отличается адвокат от сперматозоида, как думаешь?
— Не знаю. Ничем, наверное.
— Нет, Лешенька, отличается. У сперматозоида есть хотя бы один шанс на миллион стать человеком!
Похохотали — и простились, испытывая друг к другу самые теплые чувства.
Помощь Резника в трудоустройстве дочки не понадобилась. На последнем курсе академии Женя родила дочку, и Володя уговорил ее оставить работу и заняться домом. Зять окончил автодорожный институт одним из лучших, но чтобы обеспечить достаток семье, пошел в наладчики игровых автоматов. И очень скоро заслужил репутацию классного специалиста. Получал хорошие деньги, ни Женя, ни дочки (спустя шесть лет после Полины появилась на свет Настенька) ни в чем не нуждались.
Вскоре после рождения Андрюши Анни устроилась на работу во французское посольство, и наша семья пять лет жила в Москве. Когда контракт жены закончился, уже я поехал с ней и сыном в Париж. Первые полгода овладевал языком, потом, выучив роли по магнитофонным записям, стал играть в спектаклях: Порфирий Петрович в «Преступлении и наказании» (режиссер — знаменитый Робер Оссейн); Барон в постановке «С любовью не шутят» по пьесе Мюссе; выбрал хороший, близкий к пушкинскому ритму перевод «Моцарта и Сальери» и выходил на сцену в обоих образах. Преподавал французским актерам систему Станиславского — в общем, был занят и зарабатывал какие-то деньги. И все равно через два года вернулся в Москву, в родной театр, потому что так и не научился думать и чувствовать по-французски. Анни меня поняла и не только не препятствовала, но и, чтобы быть рядом, поступила на службу в посольство Люксембурга в Москве и проработала там пару лет. Сейчас мы живем на два города — то в Париже, то в Москве. Сын уже взрослый и вполне обходится без постоянной опеки.
Я рад, что между моей бывшей женой и нынешней сложились хорошие отношения. Когда несколько лет назад на возвращавшуюся после спектакля Пшенную напал семнадцатилетний отморозок, ударил железной трубой по голове и отнял сумку и мобильник, Анни сказала: «Сейчас мы пойдем в магазины и купим для Нелли взамен пропавших самые лучшие духи и косметику. Она актриса и должна быть красивой». С Елисейских Полей вернулись с охапкой фирменных пакетов. Спустя неделю я улетал в Москву и вез Нелечке презенты от Анни.
В середине девяностых в Театре Ермоловой решили ставить пьесу Жана Кокто «Ужасные родители». Много лет назад роль Мишеля в ней стала первым успехом Жана Маре, прежде подвизавшегося в массовках. Спустя десять лет, в 1948-м, на экраны вышел фильм с тем же названием и актерами. И снова триумф, только теперь уже мировой... Прежде чем приступить к работе над ролью отца главного героя Жоржа, я набрался смелости и позвонил Маре — телефонный номер поместья на Лазурном Берегу, в Валлорисе, нашла Анни. Выслушав меня, Жан сказал: «В этой пьесе Кокто описал мои отношения с мамой. Если вы нашли в ней что-то интересное через столько лет, я рад. Но дать совет, как ставить, не смогу — не посмею. Впрочем, если хотите встретиться, жду вас в любое время. Прилетайте в Париж — я тоже туда приеду».
В означенный день мы с Анни подходим к дому на Монмартре. Маре нас встречает: сидит на тумбе, к которой крепятся ограждения-цепи, в голубом красивом свитере, с палочкой. Все прохожие с ним здороваются, он приветливо отвечает.
Пока поднимаемся наверх, Жан извиняется: «Квартирка совсем маленькая, однокомнатная — я ведь в Париже не живу...» Рассаживаемся по диванам и креслам, хозяин откупоривает бутылку дорогого шампанского, выпивает бокал и... засыпает. Мы с женой переглядываемся: что делать? Минут через двадцать Маре открывает глаза: «О, у меня гости!»
Я стал показывать фотографии русских актеров, выбранных для участия в спектакле. Был уверен, что исполнитель роли Мишеля Родион Юрин, в ту пору очень похожий на молодого Джонни Деппа, Маре понравится, но вдруг услышал: «Нет, мальчик слишком красивый и похож на девочку — это плохо!»
В ответ на приглашение приехать на премьеру «Ужасных родителей» Маре замахал руками:
— Нет-нет, в Москву я не поеду — там плохая погода, а у меня при малейшей сырости ломит кости.
— Мы вас на руках — из самолета в машину, а из машины — в театр. Вас и ваши чемоданы!
— Не уговаривай. Я был в Москве один раз, в 1963 году, когда меня пригласили стать членом международного жюри на кинофестивале. Первым предложил дать главный приз трагикомедии Федерико Феллини «Восемь с половиной», а ваши чиновники пытались меня напоить, чтобы поменял решение в пользу очень плохого советского фильма. Но у них ничего не получилось. Хочешь, научу маленькой хитрости? Я опрокидывал рюмку водки и делая вид, что запиваю, выпускал в стакан. А через два-три тоста просил поменять в нем воду.
— Может, все-таки приедете? Вы даже не представляете, как вас любят в России!
Маре грустно улыбнулся:
— Представляю... Знаешь, я, наверное, был красивым мужиком, но актером — не лучшим. Меня называют символом Франции, хотя этого звания больше достойны Жерар Филип, Габен, Вентура... А мне просто повезло встретиться с Жаном Кокто, благодаря которому я стал тем, кто есть.
Это была наша единственная встреча — через три года Маре умер. А вот с Анни Жирардо, другой легендой французского театра и кино, довелось по-настоящему подружиться. Мы познакомились в Москве, во французском посольстве. Жирардо пригласила на моноспектакль «Мадам Маргарита». У актрисы уже были проблемы с памятью, и она выходила на сцену с наушником и спрятанным под одеждой магнитофончиком. Впрочем, это никак не отражалось на ее игре — зритель смеялся и рыдал. Потом мы с женой перевели на французский пьесу «Бонжур и до свидания!», которая шла на сцене Театра Ермоловой. Я очень хотел, чтобы Анни стала моей партнершей, но актриса отказалась: «Прости, но даже когда всего два актера на сцене, играть с магнитофоном невозможно, а текст я не запомню».
Мы встречались всякий раз, когда Жирардо бывала в Москве или я приезжал в Париж. Помню одну из наших прогулок по центру французской столицы. «В том доме у меня была большая квартира, три спальни, терраса... А там еще одна квартира, тоже очень хорошая... — перечисляла Жирардо. — Сейчас остались две крошечные — в них свалена антикварная мебель...» Оказалось, несколько лет назад в жизни актрисы появился молодой поклонник, который начал ее спаивать и завладев большей частью имущества, испарился.
«Дочка и внучка приезжают только за тем, чтобы тянуть из меня гроши, которые получаю за спектакли, — жаловалась Анни. — Спасибо Делону, он очень поддерживает — и вниманием, и деньгами. Много лет назад, еще когда снимались у Висконти в «Рокко и его братьях», мы с Аленом условились не касаться в разговорах политики: я — ярая социалистка, он — крайне правый. Благодаря этому уговору наша дружба и длится так долго...»
Жирардо очень хотела познакомить меня с Делоном, но не случилось. Хотя я бывал на его спектаклях «Посвящение Еве», «Русские горки», а когда репетировал «С любовью не шутят», интонации мне ставила актриса «Комеди Франсез», с которой Ален готовил все свои театральные роли. «С ним очень непросто, — рассказывала педагог. — Всякий раз прежде чем начать работать, он вцепляется в мою руку и рыдает минут сорок». От себя добавлю: Делон и на сцену выходил в слезах, плакал на протяжении всего действия и в слезах уходил за кулисы.
Недавно прочел большое интервью актера, целиком состоящее из жалоб: «Я одинокий и несчастный, меня все бросили, я живу со своими собаками, у меня их пятнадцать, две вчера умерли, завтра похороны». Зачем ему, баловню судьбы, вызывать к себе жалость? Мне кажется, это стыдно. Но как бы то ни было, Делон был и остается великим киноактером, а великим позволительны слабости и странности...
В тему вспомнилось забавное прозвище, которое придумал мне автор сценария «На углу, у Патриарших...» Хруцкий. Я обращался к Эдуарду Анатольевичу не иначе как «месье Сименон», а в ответ слышал: «Привет, месье Недоделон!» Вышедший в середине девяностых многосерийный детектив всем занятым в нем актерам принес неслыханную популярность. В том числе и мне, хотя глава и мозг преступного синдиката Алексей Тарасов вряд ли мог вызвать симпатию. От режиссеров, желавших заполучить в свои сериалы «мафиози с отрицательным обаянием», не стало отбоя. И я принимал предложения. Не только потому, что нужно было обеспечивать семью, но и потому, что актер должен постоянно играть — только тогда его профессиональный аппарат будет в порядке.
В конце нулевых после множества антигероев я наконец сыграл хорошего человека — в сериале «Райские яблочки» мне досталась роль доктора Сергея Львовича, главврача больницы в маленьком городке Абинске. Эта работа дорога еще и тем, что на съемочной площадке мы встретились с Нелечкой Пшенной. Она играла жену моего друга, тоже врача (в исполнении Леонида Кулагина). За первым успешным сезоном последовал второй, вновь снискавший любовь зрителей. А потом я получил приглашение от режиссера Анны Лобановой сыграть одного из главных персонажей в исторической драме «Гроздья винограда» — о том, как на протяжении десятилетий советские вожди вели войну с казаками-виноделами. Замечательное кино, классные актеры: Володя Гостюхин, Слава Разбегаев, Женя Сидихин. Закончили озвучание два года назад, но зритель «Гроздья...» пока не увидел.
С приходом в Театр Ермоловой нового худрука спектакли с моим участием, поставленные при Владимире Андрееве, стали постепенно исчезать из репертуара. Сейчас остались только «Фотофиниш» Сергея Голомазова, «Событие» Олеси Невмержицкой и «Язычники» Евгения Каменьковича. Под актеров «андреевской гвардии» Меньшиков поставил единственный спектакль — «Счастливчики». Нет, я совсем не в претензии к Олегу: это его театр и Меньшиков волен делать все что угодно. Тем более что парень действительно талантлив и как актер, и как режиссер: на спектаклях Меньшикова зал переполнен.
В глубине души я все же надеялся, что к семидесятилетнему юбилею получу в качестве подарка интересную роль. Не получил, но «добрал» как приглашенный актер в антрепризе. В театре «Школа драматического искусства» играю Фамусова в «Горе от ума», на разных площадках — Александра III в спектакле по пьесе «Казнить нельзя помиловать», Алексея Каренина в «Анне Карениной», в Московском современном художественном театре — старого еврея Сему в «Семейке Фани» и профессора-эмигранта в «Калифорнийском танго» по пьесе Бориса Рацера.
Я не боюсь остаться без работы, потому что успешно попробовал себя во многих ипостасях. В восьмидесятые первым читал с эстрады монологи, которые сочинял мой приятель, в ту пору мало кому известный писатель-сатирик Миша Задорнов. Как утверждают знающие люди, неплохо пою. Записал на диск «Сережку ольховую», «Я хочу довести до вашего сведения», «И на Марсе будут яблони цвести», «Мы учим летать самолеты», другие песни из репертуара Юрия Гуляева. Замечу, что при записи последней мне аккомпанировала сама Александра Пахмутова. Несколько лет вел на радио передачу «Товарищ песня», где были и мой конферанс, и мое соло.
Прочитал последний абзац и зацепился взглядом за слова «не боюсь». Уход Женечки дал понять, чего нужно по-настоящему страшиться, а чего — нет...
Видя, какой Володя замечательный муж и отец, мы с Нелли не могли нарадоваться счастливой судьбе дочки. Гордились внучками — умницами и красавицами. Для Нелечки, так и не вышедшей больше замуж, весь смысл жизни был в них.
И вдруг три года назад врачи ставят дочке диагноз «рак желудка в последней, четвертой стадии». Мы с Анни предлагали сделать операцию за границей, но Женечка отказалась: «Папа, я знаю, что это бесполезно». Каждую минуту рядом с ней кто-то был: Нелли, Володя, я. Последними словами, которые услышал от Женечки, были: «Пап, ты только моих дочек не бросай...» Через несколько часов она умерла на руках у Володи.
Как выжил после ухода моей самой любимой женщины, не знаю. Наверное, благодаря молитвам отца Григория, протоиерея храма Иверской Божией Матери, что на Ордынке. Он очень помог мне, поддержал. Я и сегодня, как только начинает затягивать в воронку горя и боли, иду к нему — и нахожу утешение.
Все интересы Володи сейчас сосредоточены на дочках. Он отец каких не бывает. Боготворит Нелли, взявшую на себя большинство ежедневных забот: у Полины и Насти разные предпочтения в еде и бабушка каждой готовит отдельный обед, помогает с уроками, водит по выставкам. Старшая внучка в этом году получает аттестат, а прошлой осенью прошла отбор в школу журналистики при МГУ. Хочет работать на телевидении. Когда спрашиваю, кто твой кумир, на кого хочешь быть похожей, отвечает: «Таких нет!» Настя, скорее всего, будет актрисой — отговорить ни мне, ни бабушке не удастся. А может, и не станем отговаривать: наша младшая внучка — уже сейчас личность и у нее тоже должно быть право выбора.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон «Интерьеры BAMAX».
Статьи по теме:
Свежие комментарии