На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Венера Нигматулина. Талгат — Любовь сильнее смерти

Я долго колебалась, рассказывать ли эту историю — о Талгате, о нашей жизни. Скрывать мне нечего: те семь лет, что мы были вместе, стоят нескольких прожитых судеб.

Кадр из фильма «Провинциальный роман» из архива В. Нигматулиной

Я долго колебалась, рассказывать ли эту историю — о Талгате, о нашей жизни. Скрывать мне нечего: те семь лет, что мы были вместе, стоят нескольких прожитых судеб. С одной стороны, не хотелось лишний раз бередить нездоровое любопытство, которое до сих пор вызывает страшная смерть Талгата. Одиннадцатого февраля 1985 года он погиб от рук человека, которого считал своим учителем и другом. А с другой стороны, подумала я, Талгат заслуживает того, чтобы о нем помнили!

До сих пор пишут: те, кто поверили в Абая, были зомбированными глупцами, сектантами. Так им и надо, ведь за версту было видно, что он проходимец. Но я находилась в гуще событий и знаю, что все далеко не так просто. У Талгата, легендарного Салеха из фильма «Пираты ХХ века», были слава, популярность, та полнота жизни, которая позволяет человеку чувствовать себя состоявшимся. Но потом произошло как в одном из его рассказов — герой проснулся утром, оглянулся вокруг и спросил себя: и это все, для чего я рожден? Талгат жаждал большего, чем тот обычный материальный ограниченный мир, который предлагался для восприятия в советские годы. Он хотел выйти из «Колеса сансары», расширить рамки, навязанные существующей идеологией, и искал тех, кто поможет ему это сделать.

Я пыталась его предостеречь. Была еще совсем юной... Не понимала многого, о чем они говорили, что читали, но женской интуицией ощущала опасность, исходящую от тех, в кого поверил мой муж:

— Я боюсь. Мне кажется, эти люди могут тебя физически уничтожить.

Талгат улыбался, обнимал меня:

— Не бойся. Все будет хорошо.

Со дня трагедии прошло больше тридцати лет, но я до сих пор размышляю о том, почему Талгат, необыкновенный, сильный человек, летел к своей гибели, как мотылек на пламя?

...Мы с девчонками сидели в фойе гостиницы «Киргизстан», когда я увидела, как к нам стремительной походкой приближается мужчина в белых джинсах и умопомрачительной рубашке, с перекинутой через плечо спортивной сумкой. Волосы почти до плеч, ослепительная белозубая улыбка... Кто-то шепнул: «Это Нигматулин». Все дружно фыркнули: «Пижон», но когда Талгат подошел и начал что-то говорить, шутить, улыбаясь всем, мы оказались втянуты в его ауру.

Во Фрунзе, как тогда называлась столица Киргизии, я приехала на кинопробы. Никогда не хотела стать актрисой — только врачом, только хирургом. После девятого класса, когда мы с семьей были проездом в Москве, меня прямо на улице пригласил на главную роль в своем фильме Мелис Убукеев, режиссер киностудии «Киргизфильм». Моему отцу это не понравилось, но напрямую отказывать он не стал, оставил неправильные номер нашего алма-атинского телефона и адрес. Однако Убукеев, который собирался снимать «Провинциальный роман», меня нашел-таки и вызвал на пробы.

Сниматься я не хотела. Готовилась поступать в медицинский институт. Моя бабушка — актриса, певица, танцовщица, кстати, меня назвали в честь нее — очень рано умерла, так и не реализовав свой талант, и мы с мамой решили, что это возможность почтить ее память. А еще... было любопытно, что партнером по фильму должен стать Рустам Сагдуллаев: после роли Ромео в картине «В бой идут одни «старики» в него были влюблены все девчонки. Когда уже на студии выяснилось, что вместо Рустамчика пробоваться на главную мужскую роль будет какой-то Нигматулин, расстроилась. «Пираты ХХ века», поднявшие Талгата на гребень славы, хотя и были отсняты, еще не вышли на экран, и его фамилия ни о чем мне не говорила.

После школы я собиралась поступать в медицинский, но судьба занесла меня в кино. Там мы с ним и познакомились из архива В. Нигматулиной

С самого первого дня куда бы я ни шла, Талгат был всегда рядом. Думала, это в порядке вещей, ведь партнеры должны общаться. Мы отсняли пробы и разъехались: я — в Алма-Ату, Талгат — в Ташкент. Впереди брезжило окончание школы, так что когда меня утвердили, я от роли все-таки отказалась. В ответ на бесчисленные звонки из Фрунзе смущенно что-то мямлила, извиняясь. Все решил оператор-постановщик. Если остальные говорили со мной деликатно, он не церемонился: «Ты чего выпендриваешься? Что о себе возомнила?» Все во мне взыграло: неужели они думают, что набиваю себе цену? Необходимо поехать и объясниться! Но едва вошла на студию и вновь увидела Талгата, словно другой мир открылся — судьба моя была решена и медицина лишилась ценного сотрудника!

Начались съемки и наше тесное общение.

Сколько себя помню, всегда была закомплексованным ребенком. Дескать, простите, что я есть. Никогда не ходила на танцы, не дружила с мальчиками. Мой мир ограничивался семьей и книгами. Была довольно инфантильной, лет до пятнадцати вообще не представляла, откуда берутся дети. Талгат ухаживал очень деликатно. Действуй он с натиском, я наверняка испугалась бы, но его искреннюю дружбу принимала с открытым сердцем.

Им невозможно было не восхищаться. Как раз вышел фильм «Пираты ХХ века», и на Талгата обрушился шквал зрительской любви. Да я сама посмотрела этот фильм раз двадцать. Частенько нам срывали съемки: восторженная толпа поднимала любимого артиста на руки и с возгласом «Салех!» уносила его с площадки. Он к этим проявлениям популярности относился с благодарностью, был открыт и внимателен к людям, это подкупало. Таким оставался всегда.

Все развивалось стремительно. Я понимала, что Талгат — привлекательный мужчина и не обделен женским вниманием. Так случилось, что однажды подслушала бурное объяснение. В ответ на рыдания влюбленной поклонницы он сказал, что не может без Венеры, сердцу не прикажешь. К слову, на следующих картинах некоторые его поклонницы ездили вместе с нами на съемки, снимали номера в тех же гостиницах, иногда даже с нами обедали. Но я не ревновала. Все внимание Талгата было обращено только на меня: иного чем «любимая», «золотце», «сердце мое» я от него не слышала. Ни разу не ранил меня подозрениями в изменах. А впрочем, я была так молода и доверив ему свою жизнь, даже не думала ни о чем таком.

После съемок он писал потрясающие письма, часто звонил. Разговор надо было заказывать через телефонистку, и я часами просиживала у аппарата в ожидании. Конечно, рассказала о Талгате маме. Отец любое проявление ко мне мужского внимания воспринимал в штыки.

Сразу после школы снималась в разных картинах. Получила приглашение поработать и на «Узбекфильме», сыграть учительницу в фильме «Чужая пятерка». Съемки проходили в Ташкенте, и мы с Талгатом виделись каждый день. В моей гостинице оказались жуткие условия. Талгат взял мой паспорт и переселил в респектабельный отель «Узбекистан». Он устраивал экскурсии по городу, приглашал на выставки и в театры, знакомил со своими друзьями — артистами, режиссерами, композиторами, художниками...

После фильма «Пираты ХХ века» Нигматулин стал необычайно популярен Киностудия Горького/7Дней

И во второй приезд в Ташкент Талгат переселил меня из дешевой гостиницы, забронированной студией, в «Узбекистан». Для этого ему снова понадобился мой паспорт. Заключительным эпизодом фильма «Чужая пятерка» был длинный проход моей героини по школьному коридору. Приехал Талгат, встал за последней колонной, и как только прозвучала команда «Стоп! Снято!», схватил меня в охапку и повлек за собой. Даже переодеться не дал. На улице я увидела старенький «Москвич-412». Казалось, машинка вот-вот рассыплется. Талгат галантно открыл дверь — салон утопал в цветах. Я села в этот букет, и мы поехали. Остановились у высотного жилого здания, вошли внутрь. Сидевшая в одной из комнатушек первого этажа девушка, взяв у Талгата наши паспорта, вместо приветствия спросила у меня:

— Фамилию свою оставите?

Ничегошеньки не понимая, я ответила на автомате:

— Конечно свою.

Талгат умоляюще посмотрел на меня:

— Золотце, возьми мою фамилию. Мне так хочется, чтобы ты носила ее. Хочу, чтобы мы были неразделимы...

Оказалось, ЗАГС в тот день — был понедельник — не работал, но Талгат договорился, чтобы нас расписали без лишних глаз. Свидетелем с моей стороны была директор ЗАГСа, со стороны Талгата — водитель.

Вечером заказала телефонный разговор с Алма-Атой:

— Мама, папа, сядьте, пожалуйста.

— Что случилось?

— У меня все нормально. Я вышла замуж.

Последовала долгая пауза. Наконец папа выдавил:

— Кто он?

— Талгат Нигматулин, актер. Помните, мы вместе снимались? — начала лепетать я, но — бабах! — папа швырнул трубку.

Он пребывал в уверенности, что все артистки — женщины о-о-о-о-чень легкого поведения, и, думаю, устроил маме выговор: мол, это с ее попустительства дочка пошла в кино, а теперь и замуж!

Талгат привел меня к себе в дом, где жил с мамой. И буквально через несколько дней улетел в Таджикистан, на съемки фильма «Время зимних туманов». А я осталась — в чужом городе, в чужой квартире, один на один с чужой женщиной, которая сразу обозначила правила игры: «Называй меня по имени-отчеству — Медина Галиевна». Она оказалась своеобразным человеком. Но благодаря восточному воспитанию я была покладистой келинкой — так на Востоке называют невестку. Несмотря на внутреннюю независимость, все делала так, как велит свекровь.

Мой папа так и не принял Талгата. Работник торговли, он считал: только представители его профессии могут обеспечить семье достойную жизнь. И продолжал твердить, что все актеры — нищие алкоголики. Когда мы приехали в Алма-Ату и выяснилось, что пышной свадьбы не ожидается, мой отец подчеркнул, что еще больше убедился в своей правоте. В свое время мамины родители тоже не приняли отца. На этот аргумент он отвечал: «Да, у нас все случилось без благословения. Но я мечтал, чтобы у детей было красиво и правильно». Талгат в ответ пытался объяснить, что если люди любят друг друга, необязательно устраивать пир на весь мир. Папа не стеснялся в выражениях, Талгат в ответ завелся и ушел жить к друзьям. Хотела последовать за ним, но он остановил: «Нет, тебе надо попытаться наладить отношения с отцом».

Однажды подслушала бурное объяснение. В ответ на рыдания влюбленной поклонницы он сказал, что не может без Венеры, сердцу не прикажешь. Кадр из фильма «Провинциальный роман» из архива В. Нигматулиной

Я знала, что это не каприз: у Талгата действительно не было возможности устроить свадьбу. Известный актер, которого все обожали, на самом деле жил совсем небогато. В детстве, чтобы дать сыну образование, мать даже была вынуждена отправить его в интернат. Талгат рассказывал, что походил тогда на волчонка. Он страдал рахитом, все над ним смеялись, оттого решил стать сильным и начал заниматься спортом. Потом работал на заводе, поступил в цирковое училище в Москве. Сыграл первую роль в кино — белогвардейского поручика и отъявленного мерзавца в фильме «Баллада о комиссаре» режиссера Александра Сурина. Затем поступил во ВГИК, в мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой.

Когда мы познакомились, Талгат был единственным кормильцем в семье. Его мама не доработала положенных лет, не оформила нужные документы и осталась без пенсии. Брат Борис отбывал срок, и статья была не из приятных. Еще у него была сестра, но о ней никогда не вспоминали, а на мои осторожные вопросы отмалчивались. Помощи моих родителей он не принимал. Единственное, что им позволил, — купить необходимое, когда родилась наша дочка.

Хотя я выросла в обеспеченной семье, меня не страшили бытовые трудности. Как результат сегодня многое умею: если выгонят из кино, смогу работать даже в строительной бригаде. А тогда начала шить мужу рубашки и брюки, вязала свитера. Ему это нравилось, хвастался: «Это сшила Венера!» Одно время даже строчила платья, которые свекровь продавала на вещевом рынке. Вот только готовить поначалу не получалось. Как-то решила на день рождения Талгата удивить кулинарным мастерством и приготовила национальное блюдо — манты. Гости, попробовав, стали переглядываться: «Ты молодец и умница, только в следующий раз не забудь посолить...» Сквозь землю чуть не провалилась! Но муж редко подпускал меня к плите. Говорил, что огонь и пища — это мужское занятие! Как он делал плов! Никогда такого больше не пробовала!

А еще Талгат стал моим тренером по карате, которым занимался со студенческих лет. Однажды по линии бюро кинопропаганды он поехал на встречу со зрителями в Джамбул, город в Казахстане. Днем раздался звонок: «Пожалуйста, приезжай». Меня встретили и сразу повезли в кинотеатр. Оказалось, Талгат решил, что мы должны быть на сцене вдвоем, чтобы продемонстрировать несколько ката — показательных выступлений по карате и кунг-фу. А до моего приезда он весь вечер рассказывал зрителям, какие у жены успехи в тренировках. Для меня это стало полнейшей неожиданностью! Я была такой счастливой, окрыленной. Бесконечно благодарна Талгату за ту уверенность, которую он в меня вселял. Благодаря ему я навсегда избавилась от детских комплексов неполноценности.

После каждой встречи со зрителями Талгат приносил все записки, которые ему присылали. Женщины часто писали с упреком: «Вы так много говорите со сцены о своей жене, не оставляете нам никакого шанса!» Конечно, мне было приятно.

Талгат стал мне не только мужем. Он стал моим наставником, отцом, братом, другом, подругой — моим миром. Меня растили в убеждении, что главное — это материальный достаток, говорю это не в упрек родне, так считали все вокруг. А Талгат объяснил, что есть ценности куда более важные. Родители как правоверные советские граждане были атеистами, а он говорил со мной о Боге. Талгат будто снял шоры с моих глаз, и я увидела мир во всей его красоте и многогранности. Каждый день, уложив спать дочь, мы долгими часами беседовали — обо всем... Муж мечтал попробовать себя в качестве режиссера, писал сценарии для фильмов, мультфильмов, театральные пьесы, тексты для песен, например «Русские березы». Музыку сочинил его друг — композитор Евгений Ширяев. Певец Мансур Ташматов, который представлял СССР на конкурсе «Золотой Орфей» в Болгарии в 1978 году, удостоился награды за исполнение песни Талгата. Я становилась первым зрителем, слушателем, цензором. Это было лестно: по сравнению с ним считала себя очень глупенькой. У меня не было сомнений, что он талантлив во всем. Если мне что-то не нравилось, искренне считала, что это от недостатка знаний. В дальнейшем эта убежденность сыграет дурную службу.

Поженились мы неожиданно. Свидетелем с моей стороны стала директор ЗАГСа, со стороны Талгата — водитель из архива В. Нигматулиной

...Нас с Талгатом утвердили в картину «Волчья яма». Режиссер Болотбек Шамшиев отвел меня после проб в сторонку:

— Если откровенно, ты должна играть героиню. Но в жизни бывают разные обстоятельства. Моя жена тоже артистка, она не поймет, если главную роль отдам другой.

— Конечно, все понимаю.

Так я стала сестрой главного героя. Мне было все равно, кого играть, главное — вместе с мужем. Попав в кино со школьной скамьи, я была еще совсем неопытной, и Талгат помогал вживаться в образ. В работе он становился требовательным и жестким. К слову, еще на «Провинциальном романе» в одной из сцен я, обняв его, должна была заплакать, что никак не получалось. Мне шестнадцать, ярко светит солнце, рядом любимый, как я могла страдать? Но испортив несколько дублей, наконец разрыдалась! Дело в том, что Талгат, обняв меня в кадре, схватил своими железными пальцами кожу на моей спине и провернул. От сильной боли из глаз брызнули искры и слезы. Уже закончились съемки, а я не могла успокоиться, все рыдала и рыдала... А он все извинялся и улыбался. Долгое время ходила с синяками, но сцена-то получилась.

Во время съемок второй серии фильма «Волчья яма» я забеременела. Режиссер отреагировал бурно:

— Вы с ума сошли?! Неужели нельзя было подождать?

Талгат пожал плечами:

— Ну, это жизнь...

В одной из сцен моя героиня, увидев убитого и сожженного мужа, сходит с ума. По сценарию, я хватала за грудки Талгата, который играл моего брата, он меня отшвыривал и я падала на землю. Это на пятом-то месяце беременности. Муж страшно переживал. Бросит на землю, а сам шепчет:

— Ты не могла бы падать не на бок, а на спину?

— Как получается, так и падаю, — оправдывалась я.

После каждого дубля прибегал и прижимался к животу, как будто боялся услышать плач ребенка. А когда режиссера все устроило, схватил меня в охапку и ощупал, все ли на месте.

Наша дочь Линда, отвечая на вопрос о том, как давно снимается, шутит: «Начала сниматься будучи эмбрионом...»

Талгат очень любил детей, никогда не забывал двоих старших, заботился о них, а Линду просто обожал. Говорил: «В школу не отдам, буду учить сам. Увезу в горы и дам духовное воспитание». Когда Линда родилась и у него спросили, кем бы он хотел видеть дочку, когда та вырастет, Талгат ответил: «Да пусть станет хоть сапожником. Главное, чтобы была профессионалом своего дела. А важнее всего, чтобы стала Человеком».

Рожать я уехала к маме. Прилетела в Алма-Ату восьмого мая и приволокла два ведра клубники: в Ташкенте фрукты и ягоды вызревают гораздо раньше. Через пару дней прилетел Талгат. Остановился в доме моих родителей — когда я забеременела, отец стал терпимее. Это был 1983 год. Четырнадцатого мая мы съездили на рынок, где по огромному блату купили стиральную машину. Потом, кстати, стиркой всегда занимался муж, а я его в это время развлекала — рассказывала что-нибудь или пела, что очень злило мою свекровь Медину Галиевну.

Вечером Талгат отправился на встречу в Дом кино, скомандовав: «Без меня не рожать. И врач должен быть только женщиной. Если будет мужчина — не рожать». И ушел. Но... начались схватки, и мы с мамой и папой поехали в роддом. Доктором как раз оказался молодой врач — мужчина, который впервые принимал роды. Все прошло стремительно. Когда дочка родилась, мне ее даже не показали. Я запаниковала:

На вопрос, кем бы он хотел видеть дочь, Талгат ответил: «Важнее всего, чтобы стала Человеком» из архива В. Нигматулиной

— Куда вы понесли моего ребенка?

— Показать папаше. Вон он висит на дереве, за окном.

Тогда в роддомах нижнюю часть окон замазывали белой краской, а верхнюю оставляли прозрачной, чтобы пропускать свет. Талгат как услышал, что я рожаю, тут же прибежал и узнав номер отделения, залез на дерево напротив. До сих пор перед глазами стоит, как он сквозь стекло что-то выкрикивает и машет руками...

Ребенок три месяца оставался безымянным. Нашла коса на камень: я в то время насмотрелась бразильских сериалов и собралась назвать дочку Марианной. Талгат встал на дыбы:

— Назвать мою дочь таким пошлым именем? Она будет только Марией!

— Черноглазый и черноволосый ребенок, какая она Мария? Можешь представить, что ее будут звать Машкой?

— Я воспитаю ее так, что она никому не позволит называть себя Машкой. Сделает так, чтобы называли Марией.

Долго спорили, пока не вспомнили, что жен Брюса Ли и Пола Маккартни звали Линдами. Мы как раз недавно читали мемуары одной и другой. Какие женщины, какие судьбы! Так и постановили: будет Линдой. Дочка лет до пятнадцати страшно обижалась: «Как вы могли додуматься дать мне собачье имя?» Но когда подросла и вышла в мир, наоборот, благодарила. Если спрашивают, не псевдоним ли это, с гордостью достает паспорт.

Буквально на следующий день как я вернулась из роддома, у отца с Талгатом случился чудовищный скандал. Причина была в том, что прошло уже почти полтора года со дня регистрации нашего брака, а мать Талгата так и не приехала в Алма-Ату познакомиться с новыми родственниками. Отец, сочтя это за крайнее неуважение, указал ему на дверь, я собрала вещи, взяла Линду и пошла за мужем... Нас приютили друзья Талгата. Я была очень слаба после родов, но муж не мог мне помогать. Из песни слов не выкинешь: Талгат запил. Мой стресс передался ребенку, мы попали в больницу.

Впервые при мне он сорвался на съемках «Провинциального романа». Я тогда его караулила, выгоняла всех, кто пытался прорваться в номер. Талгат не пил и не курил, но если уходил в запой, это могло длиться неделями. Потом его страшно мучила совесть, а я боялась за его здоровье: у мужа были чудовищные головные боли. Конечно, после того как мы стали жить вместе, он держался. Но стоило выпить рюмку — очередной срыв. Никогда я не вела себя как сварливая жена, предостерегала взглядами и полунамеками. Смотрела и будто говорила: «Ты же знаешь, потом будет плохо». Он перехватывал мой взгляд: «Увидишь, я сильный».

Талгат усердно работал над собой. Занятия восточными единоборствами тренировали не только тело, но и дух. Муж хотел до конца раскрыть свой потенциал, как творческий, так и человеческий. Он думал о смысле бытия, о своей миссии на земле, хотел понимать основы мироздания и осознанно жить дальше. В те времена знания, выходящие за рамки советской идеологии, приходилось собирать буквально по крупицам. Слово «медитация» было в новинку, а суфизм находился вне закона. Мы от руки переписывали книги мистика Раджниша, древнеегипетскую Книгу мертвых, «Розу Мира» Даниила Андреева и много других материалов. С трудом добывали самиздатовские, напечатанные на ротапринте книги, которые дарили глоток воздуха в царящей вокруг несвободе.

Мы долго спорили, как назвать, сошлись на имени Линда из архива В. Нигматулиной

В учении восточных мудрецов говорится, что теория без учителя во плоти мертва. Талгат поверил, что судьба преподнесла ему такого гуру в лице Абая Борубаева. Они познакомились, когда муж учился в Москве на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Параллельно он занимался у основателя Центральной школы карате Алексея Штурмина. Там и появился восточного типа человек с тонкими губами и усиками. Талгат спросил его:

— Ты тоже занимаешься?

Незнакомец ответил:

— Я занимаюсь борьбой, которая куда сильнее карате. Она называется физболеон.

Это был Абай Борубаев. Мне потом стало интересно, что же такое физболеон. Но Абай признался, что никакой секретной борьбы не существует, он придумал это слово, хотел, чтобы звучало таинственно. От словосочетания «физическая боль».

Борубаев предложил встретиться, но Талгат отказался, причем довольно резко: он куда-то спешил. Сел в автобус и уехал. По непонятным причинам пропустил свою остановку. А когда вышел на следующей, увидел... сидящего на лавочке Абая, который сказал: «Я же тебе говорил, что мы встретимся». Между ними завязалась беседа. Оказалось, Талгат и новый знакомый говорят на одном языке, только Абай куда более информирован, чем и заинтересовал Талгата. Показал какие-то энергетические фокусы. Они стали часто общаться...

Я познакомилась с Борубаевым на съемках «Волчьей ямы». Они проходили в Оше, где жили его родители. Узнав, что в городе снимается Талгат Нигматулин, Абай пришел к нам в гостиницу. Мне он сразу не понравился, интуитивно. При одном взгляде возникало внутреннее отторжение. В душе моей родился протест: сразу не приняла этого человека. Хотя ничего неприятного он не говорил, напротив — был мягок, вкрадчив, очень вежлив. И я о своем неприятии не сказала: всецело доверяла взрослому умному Талгату, а он чем дальше, тем больше времени проводил с новым знакомым. Они вели бесконечные ночные разговоры, которые я не слишком понимала, да по сути и не вникала в них. Садились в позу лотоса, медитировали. Я садилась рядом и частенько засыпала, прислонившись к стенке. Эти беседы втянули Талгата в поле Абая, он стал стопроцентно ему доверять.

Большинство из приверженцев Абая Борубаева были хорошо образованны. Их волновали вопросы Бытия, а Борубаев был тем редким человеком, который давал ответы. Сам он представлялся ученым, который исследует неограниченные возможности человека. Если в ответ глядели недоверчиво, вытаскивал фото, на котором он в обнимку с Джуной Давиташвили, подписанное «Моему учителю Абаю» (на следствии она будет говорить, что это не более чем простой автограф). Или показывал письмо редактора популярного журнала «Огонек» Анатолия Софронова с просьбой оказывать Борубаеву всяческое содействие как молодому ученому.

Кем он был на самом деле? Шарлатаном? Человеком, владеющим техникой зомбирования? Сегодня убеждена: прежде всего Абай был умным и тонким психологом. Он родился и вырос в семье интеллигентных людей, начинал свою карьеру как комсомольский лидер. Был образован, много читал.

Он стал моим миром. Меня растили в убеждении, что главное — материальный достаток. А Талгат объяснил: есть ценности куда более важные. Кадр из фильма «Провинциальный роман» Fotodom

В один прекрасный день Абай разбил в родительском доме дорогой хрусталь, мебель и вышел на улицу абсолютно обнаженным. Соседи вызвали скорую, его упрятали в психушку. Когда Талгат об этом узнал, мы вылетели в Ош, где он подарил главврачу старинный и очень дорогой фолиант по психиатрии и взял Абая на поруки. Того уже держали на препарате-антипсихотике. Мы с Талгатом долго его выхаживали. А Абай, приходя в себя, все чаще тихонько посмеивался в тонкие усики — эту улыбку его сторонники истолковывали как признак некоего тайного знания.

Я думаю, причины подобных выходок Борубаева были сугубо рациональными. Он хотел иметь официальные документы психически больного человека. Это была страховка: с обладателя желтого билета и взятки гладки, его даже в тунеядстве не обвинишь. Спустя время Абай сам говорил: «Я состою на учете, с меня никакого спроса».

Главным оружием Борубаева была недосказанность. Брошенную вскользь фразу сторонники истолковывали в зависимости от своих морально-этических и интеллектуальных способностей. И Талгат в силу своей доверчивости тоже многое додумывал. Больно осознавать, что собравшиеся вокруг Абая люди наделяли его теми чертами, которыми хотели обладать сами. Он затрагивал у любого те струны души, что звенели громче всего, чувствовал потребности каждого человека. У Талгата такой струной было раскрытие его творческих способностей. Муж считал, что в кино его используют однобоко — как спортсмена, отрицательный типаж. Мечтал сыграть драматическую роль. Сергей Герасимов обласкал всех своих студентов, особенно Колю Еременко, который, к слову, часто приезжал к нам в Ташкент. А Талгата почему-то не снимал. Хотя муж никогда при мне не выказывал обиды на мастера. Абай же обещал открыть в Талгате энергетические каналы, которые наполняли бы его творческой энергией и вдохновляли. Обещал научить его не только смотреть, но и видеть...

Борубаев вывел в свет Мирзабая Кымбатбаева, или просто Мирзу, которого представлял своим учителем, обладающим экстрасенсорными способностями. Он отправлял к нему своих последователей в колхоз «Коммунизм» под городом Беруни Каракалпакской республики. Там, как обещал Абай, они должны были напитаться космической энергией, открыть новые грани жизни.

Впервые мы поехали в Беруни, когда я была на восьмом месяце беременности. Автобусы ходили переполненными, и добраться можно было только в кузове грузовика, трясло страшно. Но я собрала волю в кулак, раз и навсегда решив везде сопровождать мужа. Помню, как меня неприятно удивил вид грязной землянки, в которой жил человек Бога и Космоса. Мирзабай называл себя дервишем. Весь обвешанный бусами, в жуткой хламиде, он просил милостыню на рынке и читал молитвы на кладбище, за что получал ручеек копеечек. Это был совершенно безграмотный человек, к тому же он плохо говорил по-русски. Сентенции типа «космос велик» или «Ленин великий» он подавал как откровения о смысле бытия. И адепты начинали расшифровывать и наполнять тайным смыслом его фразы.

Талгат поверил новому знакомому и постепенно попал в зависимость от него. Правда, оказалось, что никакого физболеона не существует. Кадр из фильма «Пираты ХХ века» Киностудия Горького/7Дней

Жили мы все вместе, как кильки в банке, спали вповалку на каком-то тряпье. Ходили гуськом в райцентр, где Мирза обязательно заходил на почту и выходил оттуда с квитками от переводов. Не знаю, что это были за деньги, возможно, их присылал Абай. Все, что мы привозили, складывалось в общий котел — на эту сумму покупались продукты, остатки оседали у Мирзабая.

Он ни о чем не расспрашивал, не претендовал на роль ясновидящего. Никогда не рассказывал о проблемах приезжающего человека: тот сам выкладывал, что его тяготило. Кымбатбаев занимался терапией — наложением рук. Но главное, как объяснял Абай — шокотерапией, которая выбивала из человека его страхи, комплексы, зажатость и наполняла уверенностью, энергией и смыслом жизни.

Что это значило? Каждого нового адепта проводили через преодоление страха смерти — закапывали в свежевырытую могилу. Человек должен был умереть для мирской жизни, чтобы возродиться к жизни духовной. В это время выходили журналы, где Талгат был на обложках, а Мирзабай заставлял нас просить милостыню на рынке. Талгата узнавали, люди вокруг не понимали, почему он ходит рядом с Мирзой, которого считали местным дурачком. Талгат объяснял, что таким образом из него выбивают гордыню. Кымбатбаев водил нас на кладбище и заставлял есть объедки, которые оставляли после поминок на свежих могилах. Это тоже было своего рода испытанием.

Адепты слушались беспрекословно, уверенные, что его повеления служат духовному и физическому выздоровлению и совершенствованию. Я воспринимала происходящее спокойно: если Талгат таким образом открывает в себе новые грани, значит, и я буду. Единственное, в чем мы никогда не участвовали, — в купании нагишом и коллективных обрядах. Каждый приезжающий должен был совершить ритуал омовения в грязной речке, воды в которой было чуть выше колена. Когда я увидела, что Талгат расстегнул рубашку, посмотрела на него в ужасе: «Не смей!» Не могла представить, что мужчина, которым восхищаюсь, окажется среди людей, окунающих свои бледные тела в мутную жижу под улюлюканье местных мальчишек. Талгат все понял, накинул рубашку мне на плечи. Я закуталась в нее, завязала впереди узлом — будто замерзла. Муж встал на солнышке и сказал Мирзабаю: «Мне этого не надо».

Коллективные обряды не считались обычным сексом, а трактовались как передача друг другу энергии, необходимой для появления настоящего братства. В то же время так преодолевалось чувство собственничества: Мирзабай сам разбивал приезжающих на пары. Все подобные действа подавались как некие таинства, ритуалы. Но я сразу сказала: «Хоть убейте, участвовать не буду», даже смотреть не могла, отворачивалась.

Я видела, с каким восхищением приезжающие из Москвы и Ташкента, Вильнюса и Ленинграда относились к Мирзабаю. Как московские дамочки, любительницы острых ощущений, уезжая, оставляли «учителю» все свои золотые украшения. Привыкшие «держать спинку» в социуме, в полном ограничений мегаполисе, в каракалпакской глухомани они наконец могли воплотить все свои тайные фантазии. Думаю, городская скованность и порождала в людях впечатление, что Мирзабай творит чудеса: помогает выплеснуть неведомую энергетику, которая раскрывает потенциал. При этом позволяет чувствовать себя безнаказанными, а значит, совершенно счастливыми.

Муж считал, что в кино его используют однобоко. Мечтал сыграть драматическую роль. Герасимов обласкал всех своих студентов, а его не снимал. Кадр из фильма «у кромки поля» Fotodom

Однажды я сказала Талгату:

— Посмотри на этих людей. Каждый из них в чем-то ущербен и пытается это восполнить. Но что ты тут делаешь?

— Они пытаются восполнить, а я здесь от полноты.

— Тебе это нужно? — спросила я.

— Да, мне это нужно, — был его ответ.

— Я верю тебе. И пойду за тобой, куда скажешь, — говорила я.

И когда Талгат решил снимать Абая и Мирзу в короткометражном фильме «Эхо», сценаристом и режиссером которого был сам, я не имела права вмешиваться. Лишь выразила сомнения по поводу актерских способностей парочки. Напомнила, что это все-таки дебют и Талгат не может промахнуться. Муж твердил одно:

— Я прав, вот увидишь.

Ответила как всегда:

— Если ты убежден, то конечно. Безраздельно тебе доверяю.

Талгат давно мечтал попробовать себя в режиссуре. Написал сценарий, который понравился тогдашнему председателю Государственного комитета Казахской ССР по кинематографии Олжасу Сулейменову, он способствовал тому, чтобы Талгату выделили деньги на фильм. Сюжет был прост: герой возвращается с войны, находит отца, который роняет фразу: «Все, кто ушел воевать, погибли, один ты вернулся». Солдат в смятении от того, что единственный остался жив, покидает родной аул.

Талгат был ищущим человеком, хотел снимать принципиально новое кино. И свято верил, что дарованная Абаю и Мирзабаю энергетика прольется на зрителей в кинозале. В одной из сцен Борубаев, стоя на песчаной сопке, поднимает вверх руки и на мгновение застывает. Талгат специально просил его в этот момент сконцентрироваться и посылать в зрительный зал мощный энергетический заряд.

Муж уехал на съемки «Эха» на озеро Капчагай под Алма-Атой, как раз когда мы с Линдой попали в больницу. Вскоре ко мне стали приходить неутешительные вести. Забила тревогу директор фильма: «Надо срочно что-то делать. Талгата спаивают!»

Абай на съемках всех эпатировал: был постоянно пьян, ходил голышом и много чего еще делал, что не вписывалось в рамки приличного поведения. Вокруг были не бессловесные адепты, а обычные киношники, и его поступки вызывали недоумение, а частенько и возмущение. Я все бросила и путем неимоверных усилий смогла вытащить мужа, увезти его на какое-то время домой. И в открытую разругалась с Абаем и Мирзой.

Я стала единственным в окружении Борубаева человеком, который не боялся задавать вопросы. От одних он уходил, на другие отвечал честно. Спрашивала его:

— Почему то, о чем вы говорите, так резко отличается от того, что делаете? Призываете не создавать себе кумира, но позволяете людям становиться вашими последователями?

— Люди нуждаются в поводыре, им надо за кем-то идти. Я предоставляю им эту возможность.

— Вы говорите о чистоте и знании, а сами нещадно хлещете водку.

— Ты просто не пендришь... — Словечко у него было такое.

Реакция на фильм «Эхо» была совсем иной, чем рассчитывал Талгат. Картину приняли довольно спокойно, хвалили операторскую работу, режиссерское видение, но фильм не выстрелил. Муж был страшно удручен, ходил чернее тучи. Я как могла успокаивала, использовав все возможные женские уловки. Между тем Абай все чаще твердил Талгату: «Венера у тебя совсем не пендрит, давай от нее избавимся». Особенно усердствовал после одной неприятной истории, о которой муж так и не узнал.

Нигматулин окончил мастерскую Сергея Герасимова и Тамары Макаровой во ВГИКе Ю. Абрамочкин/РИА Новости

Хорошо помню тот вечер. Мы уже вернулись в Ташкент. Жили по-прежнему со свекровью, но тогда ютились вчетвером в одной комнатке — вторую занимал Абай. По законам восточного гостеприимства он мог жить у нас и за наш счет сколько пожелает. Когда Талгат уехал на творческую встречу, Абай зазвал меня к себе, усадил рядом:

— Венера, зачем он тебе? Ты что, не видишь, что я тебя люблю и хочу взять замуж?

— Что вы такое говорите? Вы же называете себя другом Талгата?! — только и смогла вымолвить я.

— Никуда он не денется, останется при мне. Бегать за нами будет.

От недоумения и ужаса я сползла на пол. И глядя на Абая снизу вверх, как можно мягче — все-таки гость! — попыталась донести до него, что это невозможно в принципе. А человек, который говорит подобное, совершает натуральную подлость. С того дня Борубаев начал меня гнобить еще сильнее. Но Талгат на все его шипение неизменно отвечал: «Я люблю Венеру!» Однажды даже жестко пресек Абая: «На эту тему мы больше не говорим».

И тем не менее Талгат полностью доверял своим «учителям». Честный, искренний, он свято верил, что и у них только светлые намерения. Талгат носил на поясе простой скрученный старенький хлопчатобумажный платочек, который подарил ему Мирза. Я удивилась, впервые это увидев:

— Ты одет по-светски, зачем?

— Это моя связь с Абаем и Мирзой.

Талгат был уверен, что они уникальные учителя, которые могут изменить своих последователей. Хотя все вокруг твердили, что Абай не тот, за кого себя выдает, Талгат отвечал: «Вы просто не понимаете глубинной сущности этого человека. Да, он часто изображает из себя шута. Но только для того, чтобы его оставили в покое. Настоящее учение призывает выходить из привычных рамок, ломать стереотипы, а это всегда вызывает неприятие и раздражение...»

Абай беззастенчиво пользовался преданностью Талгата. При каждом удобном случае показывал свою власть над таким известным и уважаемым человеком. Однажды в компании, когда все начали общаться с Талгатом и просить у него автограф, Абай вдруг резким тоном потребовал, чтобы он подал ему стакан воды. А когда Талгат не говоря ни слова принес, Абай его специально уронил.

...Зимой 1985 года заболела Линда, да так сильно, что нас положили в больницу. А в начале февраля Талгат показал мне телеграмму, которую получил от Абая: «Срочно приезжай в Вильнюс. Нужен». Я считала необходимым находиться рядом с мужем всегда и везде и была категорически против его отъезда. Пустила в ход даже аргумент, который был ударом ниже пояса: хотя дочка уже шла на поправку, уверила Талгата, что она в тяжелом состоянии и мало ли что может произойти. Надеялась, что нас вот-вот выпишут, я отвезу ребенка в Алма-Ату — мама Талгата категорически отказывалась сидеть с внучкой — и мы полетим в Вильнюс вдвоем.

Через несколько дней, услышав от меня, что ребенку не становится лучше, муж изменился в лице и выскочил из палаты. Пошел к главврачу и устроил скандал: мол, почему плохо лечите мою дочь? Тот заверил, что все в порядке. Никогда не забуду глаз Талгата, когда он понял, что я его обманывала. Обнял меня и чуть не со слезами сказал:

Я все бросила и путем неимоверных усилий смогла вытащить мужа, увезти его на какое-то время домой. Кадр из фильма «Провинциальный роман» из архива В. Нигматулиной

— Как ты не понимаешь, мне необходимо лететь. Нужна моя помощь. Отпусти.

Слова о том, что кто-то в нем нуждается, звучали для Талгата как заклинание. Но я ответила:

— Не могу тебя отпустить. Но поступай как знаешь.

— Все будет хорошо, не переживай. Заеду в Вильнюс на пару дней, а потом сразу в Кишинев, туда вы с Линдой и прилетите.

В Кишиневе Талгат заканчивал сниматься в картине «Жизнь и бессмертие Сергея Лазо», где играл японского офицера. На том и порешили.

Муж на самолет опоздал. Тогда начальник аэропорта, который очень любил артиста Нигматулина, посадил его в маленькую аэродромную машинку, и они буквально на летном поле догнали самолет. Талгат улетел. Его мама, пришедшая на следующий день в больницу, сообщила, что сын позвонил и у него все хорошо. Рассказал, что купил журнал «Советский экран», где он на обложке. Кстати, на фото муж обнимает колонну, а за ней стою я: причесывала Талгата и быстренько спряталась, когда началась фотосессия. Он потом ворчал: не понравилась челка, которую я ему сделала. Талгат был рад, что встретился в Вильнюсе с друзьями и договорился с одним из кинотеатров, что ночью покажет им свой фильм «Эхо».

А на следующий день в больнице Ташкента со мной начало происходить что-то непонятное. Как будто разъедало изнутри чувство странного беспокойства, даже паники. Я не могла найти себе места, маялась, накручивая километры по больничному коридору. Ночью чуть ли не начала биться головой о стенку, чтобы вышибить из себя состояние жуткого, ничем не оправданного страха. Когда буквально на час впала в забытье после снотворного, мне приснился сон. Я шла по улице, навстречу — Талгат, совершенно обнаженный, с ослепительной улыбкой, а я вижу, что по внутренней стороне его бедра, в районе паха, стекает струйка крови. Говорю:

— Ты сошел с ума? Ходишь голым по улицам!

Талгат, улыбаясь, отвечает:

— А что, разве нельзя?

Протягиваю руку, чтобы вытереть кровь, и в ужасе просыпаюсь.

Днем пришла его мать и сказала, что утром позвонили из Вильнюса: Нигматулин в тяжелом состоянии, необходимо, чтобы прилетел кто-то из родственников. Свекровь заявила, что сама никуда не поедет и с ребенком не останется. Я поняла: случилось что-то страшное, схватила Линду и помчалась в аэропорт, заехав к друзьям, чтобы взять в долг денег. С билетами в те годы было сложно, но всеми правдами и неправдами мне удалось добраться до Алма-Аты. Мама была в шоке — я прилетела в больничном халатике. Рейс в Вильнюс вылетал только на следующий день, не помню, как его дождалась.

В Вильнюсе до этого никогда не была, но в записной книжке сохранился адрес семейной пары, с которой мы однажды месяц прожили в Беруни. Однако когда позвонила им в дверь, мне очень холодно сказали, что я обозналась и мы не знакомы. Подумала: мало ли что, может, для них все азиаты на одно лицо. Хотя Нигматулина они забыть не могли, ведь так им восхищались! Позвонила еще одному знакомому литовцу и услышала, что ошиблась номером.

Муж обнимает колонну, а за ней я: спряталась, когда началась фотосессия. Он потом ворчал: не понравилась челка, которую я ему сделала из архива В. Нигматулиной

Оказавшись в полной растерянности, рассказала о своей проблеме таксисту, и он привез меня в отделение милиции. Долго пыталась объяснить, что ищу больного мужа, вечность ждала на стуле в коридоре... Какие-то люди отвезли в общежитие МВД, указали на одну из кроватей: «Здесь переночуете, а завтра с вами встретятся». Я все время твердила: «Пожалуйста, отвезите меня к Талгату, ему нужна моя помощь». Помню, как приехал Линас Йовайша, главный врач одной из городских клиник, тоже знакомый по Беруни. Он меня обнял, а я продолжала биться:

— Линас, пожалуйста, вдруг ему нужна кровь? А может, сердце? Возьмите мое.

Он крепко прижал меня к себе:

— Успокойся, ты ему уже ничем не поможешь.

Наутро меня повезли, как потом поняла, в Следственный комитет. О чем-то долго расспрашивали, сообщили, что Талгата нет в живых. Объяснять ничего не стали, да это было и бесполезно — меня буквально оглушило. В памяти остались одни обрывки: носилки, шприцы, скорая помощь... На требования отвезти немедленно к Талгату, крики, что имею на это право, сказали: «Нужно купить одежду вашему мужу, тогда мы вас пустим».

Жила я в квартире Линаса Йовайши и его супруги Гедре, которые забрали меня к себе, и я очень благодарна этой семье — только они не побоялись со мной общаться. Линас отвез в магазин, и я, зная, что нравится Талгату, какие цвета, выбрала ему одежду. Линас ее взял, вошел в какое-то здание, я долго ждала. Потом наконец впустили и меня. Время замедлилось как в рапиде: долго-долго приближалась к человеку, лежащему в одежде, которую мы купили. Подошла, наклонилась, увидела почерневшие распухшие руки. Когда посмотрела в лицо, поняла, что это не Талгат, и закричала: «Это не он! Вы ошиблись, обознались!» У меня появилась надежда...

Но потом я вгляделась в брови, которые так часто расчесывала, что знала каждую непослушную волосинку. Увидела лоб, какого больше ни у кого не было, и до меня начала доходить страшная правда. А не узнала я мужа, потому что у него не было лица: ни носа — он был вбит внутрь черепа, ни рта — так был разорван, ни глаз. Одно сплошное месиво, которое пытались замазать гримом.

Видимо, я потеряла сознание, потому что очнулась только в машине. Линас начал говорить, что поможет перевезти тело в Ташкент для достойных похорон. Но я сразу сказала, что не дам никому увидеть Талгата ТАКИМ! Пусть запомнят его красивым, цветущим, сильным, улыбающимся. Мы отвезли тело в Каунас и кремировали.

К этому времени мне осторожно рассказали, что произошло и кто в этом повинен. Талгата забили до смерти, как потом выяснится, двенадцать человек. Но «своих» литовцы потихоньку выпустили под благовидными предлогами, под стражей оказались два азиата — Абай и Мирза и трое русских — Пестрецов, Седов и Бушмакин.

Единственное, что оставляло меня в живых в те страшные дни, — дикая, необузданная ненависть к этим людям. В крови пульсировала жажда мести. Умереть убийцы Талгата должны были в тех же мучениях, которым подвергли его. Я была просто одержима. Знала, что сделаю все хладнокровно, и будь что будет. О дочери позаботятся родные люди — мои родители.

Я продолжала биться: «Пожалуйста, вдруг ему нужна кровь? А может, сердце? Возьмите мое». — «Успокойся, ты ему уже ничем не поможешь». Кадр из фильма «Провинциальный роман» Fotodom

Я потребовала очной ставки с Абаем. Хорошенько спрятала в рукав орудие своей мести — спицу, чтобы не нашли следователи. Расчет был на то, что нас с Абаем посадят друг напротив друга. Но меня усадили у двери, а Борубаева — почти у окна. И между нами — три стола. Я стала говорить, что хочу посмотреть ему в глаза, но следователь сказал: «Слышал, что у вас на Востоке есть закон кровной мести. Близко к Абаю вы не подойдете». Все равно рванула через столы, но меня скрутили, прижали к полу и тут же выпроводили восвояси.

Началось следствие, я улетела в Ташкент. Смутно помню сочувственные глаза, руки, которые меня гладили, заплаканное мамино лицо, дочку, еще ничего не понимавшую, забитую народом квартиру, фотографию Талгата с черной ленточкой... Только потом поняла, что все были страшно возмущены кремацией. В Узбекистане так не принято.

Но мне было все равно. Я не спала, не ела и, как и в Вильнюсе, не выпускала урну из рук. Все время ждала — вот мрак рассеется, войдет Талгат и мы вместе посмеемся. Думала: «Вот сейчас все закончится. Сейчас... Сейчас... Еще через минутку».

Помутненное сознание нашло причины для надежды. Где-то за полгода до случившегося нам начали звонить со всей страны. Встревоженные голоса спрашивали:

— Что случилось? От чего умер Талгат?

Я с недоумением и возмущением отвечала:

— Да что вы такое несете?! У нас все хорошо, муж сейчас на съемках.

Кто-то, видимо, запустил глупую сплетню, и мы вместе посмеялись над тем, что слухи о смерти Нигматулина сильно преувеличены. Есть поверье, что после таких ложных известий человек будет жить долго. Когда Талгата не стало, звонили те же люди, но уже со смешком: как, неужели опять? И меня снова посещала уверенность, что скоро увижу его живым.

На Востоке женщин не пускают на кладбище. Талгата похоронили на Старом кладбище, в Чиланзаре, недалеко от киностудии «Узбекфильм».

До сорокового дня снился один и тот же сон: будто Талгат открывает дверь и заходит в комнату. Думала, сойду с ума. А потом в Вильнюсе состоялся суд. В прессе начали появляться статьи о деле, потом пасквили, фигурантов таскали на Лубянку, где расспрашивали о «секте». Все вокруг искали «бриллиантовый пояс» Мирзабая, куда он якобы зашивал деньги и драгоценности. При обыске у него нашли тридцать пять сберкнижек с достаточно большой суммой. Но все это для меня уже не имело никакого значения...

Мне было все равно. С уходом Талгата мой мир рухнул. Я не ела, не пила, это мне больше не было нужно. Пропало желание жить... Когда уже не могла ходить, врач очередной скорой наклонился и тихо сказал: «Девочка моя, через несколько часов вам уже никто не поможет».

Это услышала моя мама и расплакалась. А потом сказала страшное: «Ты не хочешь жить? Хорошо, умирай. Но даю тебе слово матери, что твоя дочь останется круглой сиротой. Я не возьму на себя твои обязанности и не буду о ней заботиться. Сдам твою дочь в интернат!» Конечно, моя мама никогда не оставила бы Линду, это была просто ее попытка встряхнуть меня. Вернуть к жизни. Еще помню, Линда подбежала и от бессилия, не зная, как меня расшевелить, стала трясти за руку: «Мама, мама, пойдем поиграем в мячик». Как ударило: неужели наш с Талгатом ребенок останется совсем один в этом мире? И я потихоньку начала возвращаться к жизни.

Когда Линда доросла до подросткового возраста, я, конечно, рассказала, как ушел ее папа. Она с ума сходила от желания уничтожить убийц из архива В. Нигматулиной

Первый суд признал участников убийства невменяемыми и вынес постановление о принудительном лечении. Я была уверена, что единственное, чего они заслужили, это смертная казнь. И начала биться за пересмотр дела.

В 1986 году добилась повторного суда. Снова полетела в Вильнюс. Первое, что сделала, — поехала в квартиру, где в тот свой приезд останавливался Абай и где все произошло. Открыла хозяйка. Она сразу заплакала, заголосила, упала на колени, начала просить прощения. Оказывается, зарыдала от страха, потому что была уверена: я пришла убивать...

Следователь обещал, что приложит все усилия для того, чтобы суд приговорил Абая к смертной казни. Но ему дали пятнадцать лет, Мирзабаю — двенадцать, Пестрецову, Седову и Бушмакину — меньшие сроки. В соседнем зале суда, где рассматривали дело о хищении государственной собственности, вынесли приговор о высшей мере, и я помню, как спрашивала следователя: «А безжалостный убийца отсидит срок и будет жить, дышать, смотреть на солнце?» Но он, конечно, отвечал, что ничего не может поделать, так решил суд.

Осужденных посадили в вильнюсскую тюрьму. Меня туда не пускали ни под каким предлогом. Хотя хотела лишь задать единственный вопрос: «За что?!»

Кажется, сегодня, когда прошло больше тридцати лет, я на него ответила сама. У Абая были неуемные амбиции, которые надо было постоянно «кормить». Меняя места работы, хотел отличаться от толпы, жаждал признания, поклонения. Вначале он предстал как гуру, поддерживая свой образ необычным поведением и проповедуя запрещенные цензурой эзотерические учения. Обожатели поспешили на поклон с жертвоприношениями, заглядывали в рот. Вокруг Абая стали собираться люди, которые искали ответы на вопросы о духовности, о неограниченных возможностях человека...

Забегая вперед, скажу, что вскоре после смерти Талгата я поехала в Беруни, где совсем недавно мы стучали в первые попавшиеся двери и всюду нас, толпу из двадцати — двадцати пяти человек, принимали безропотно. Перед нами расстилали дастархан, поили и кормили и только потом спрашивали: «Кто вы и куда путь держите?» Мне надо было знать, что же происходило там на самом деле. Когда мы останавливались в доме одного муллы, Борубаев говорил, что тот передает ему знания как лучшему ученику. Но когда я пришла в этот дом после гибели мужа, мулла объяснил, что Абай... приходил к нему лечиться от головной боли. А почет, который нам оказывали, — не более чем традиционное восточное гостеприимство, по законам которого люди, пришедшие в дом, посланы Аллахом. У Абая была удивительная способность создавать ореол таинственности вокруг своей персоны и своих действий.

Естественно, ему льстило положение лидера, он к нему привык. Но когда в середине 1980-х годов несколько приверженцев из москвичей и литовцев поняли, с кем имеют дело, и отошли, ему оставалось одно — удерживать авторитет физической силой. Для этого Абаю был необходим Талгат. Если уж такой человек перед ним преклоняется, то остальные должны и подавно! А муж публично сказал ему «нет». И этого Абай не смог ему простить.

Дочка стала актрисой, родила мне внука Альрами. Я знаю, Талгат гордится Линдой из архива В. Нигматулиной

Хронику последних часов Талгата я восстанавливала по материалам дела. В Вильнюс Абай отправился, чтобы наказать очередного отступника по имени Валентас и отобрать у него деньги, которые должны были принадлежать «учителю». И Талгата вызвали, чтобы он в этом участвовал. Но когда дошло до разборки, мой муж принялся всех успокаивать. Он сказал: «Я против физической расправы. Всегда можно договориться». Тут жена Валентаса в приступе паники схватила шапку Талгата и бросилась на улицу. Он побежал за ней. Абай понял, что его люди растерялись, приободрившийся Валентас пригрозил милицией. Компания во главе с Абаем ретировалась. Когда муж вернулся в квартиру, где приезжие остановились, Абай сразу крикнул: «Предатель! Бейте его!» И началось избиение, которое длилось до утра. Избавьте меня от подробностей.

Вначале Талгат не сопротивлялся. Почему? Не знаю. Но мы читали книги о духовных поисках, о суфизме, о философии восточных единоборств, и там проскальзывала мысль, что физическое наказание от учителя — лучшее благо для ученика. Каждого, кто был в ту ночь в квартире, Абай заставлял бить. Но больше всех усердствовал сам. На суде спрашивали:

— Вы что, не понимали, что творите?

Адепты Абая отвечали:

— Учитель велел наказать отступника, мы не могли ослушаться.

А самый молодой добавил, что был уверен — сейчас Абай поведет рукой, Талгат снова будет жив-здоров и все сядут пить чай.

После развала Советского Союза виновники смерти Талгата были этапированы — каждый на свою родину. Ребята из Следственного комитета рассказали, что Абай умер от туберкулеза. Писали, что его закололи заточкой, но думаю, это просто слухи. Как и то, что в кругу Абая были распространены наркотики. Я была практически на всех сборищах и ни разу не видела, чтобы там что-то нюхали, курили или кололись. Был только алкоголь.

Когда Мирзабай вышел на свободу, я решила лететь в Беруни. Но мысленно поговорила с Талгатом, что делаю часто, и поняла: зачем? Мирзабай недалекого ума человечек, что он мне скажет? Убить его? Но Талгата тем самым не верну. Пускай живет. Если у него есть совесть и душа, до конца дней будет мучиться. Если нет — он просто животное. И я не поехала. Вскоре узнала, что он умер.

Когда случилась трагедия, от нас с Линдой все отвернулись. Одни от страха, другие от презрения, третьи от недоумения. Я понимала, что должна по горло загрузить себя работой, иначе сойду с ума. Пошла к директору «Узбекфильма» Шухрату Аббасову:

— Шухрат-ака, возьмите, пожалуйста, на работу.

— Да-да, мы запускаем несколько картин, там есть для тебя роли.

— Мне сейчас нечем играть. Я пустая, мертвая. Устройте куда-нибудь в группу, чтобы головы не поднимала. Хоть на хлопушку.

Но когда отношения с мамой Талгата окончательно разладились, я вернулась в Алма-Ату к родителям. В нашей жизни случалось всякое. Но я никого не осуждаю, тем более близких, и ничего кроме благодарности не испытываю. Все мы совершаем ошибки. Несколько лет назад, произнося тост на дне рождения мамы, папа сказал: «Я счастлив, что у меня родилась такая дочь, как Венера». Это было впервые! Таким образом он признал, что Талгат — достойный человек, ведь это был мой выбор. Муж наконец услышал слова, которые не прозвучали при его жизни.

Эльдару уже двадцать, он учится в Праге на экономиста. Семнадцатилетний Альтаир профессионально занимается скейтбордингом

Линда выросла с образом отца, я пыталась максимально восполнить его физическое отсутствие. Дочка с детства очень самостоятельная. Когда доросла до подросткового возраста, я, конечно, рассказала, как ушел из этого мира ее папа. Кровь у Линды горячая, она с ума сходила от желания уничтожить убийц. Но мы садились и разговаривали. Я объясняла: замысел Всевышнего безупречен, мы лишь маленькие узоры на его небесном ковре и не можем знать, что там выткано. Значит, судьба папы была в том, чтобы пройдя через испытания и катарсис, при перерождении его душа стала сильнее.

Линда харизматичная и абсолютно бесстрашная. Когда стала актрисой, приняла решение, что попробует силы в Москве. Это оказался ее город: дочка снимается в кино, поет, пишет сценарии, играет в театре, уже приезжала на гастроли в Алма-Ату. Родила мне внука — Альрами. Идет по жизни самостоятельно, и я знаю, отец ею гордится!

Свою личную жизнь после Талгата трогать не буду — это другая история. Скажу только: замечательно, что у меня появилось еще двое сыновей. Старшему, Эльдару, уже двадцать, он учится в Праге в экономическом вузе. Младшему Альтаиру семнадцать. Он у меня профессионально занимается скейтбордингом. Я последние пятнадцать лет работаю над созданием и проведением фестиваля молодого кино «Звезды Шакена». Моя идея, мое воплощение.

Талгат любит Жизнь! Он помог мне выжить! Он радуется вместе со мной всем моим достижениям!

...Долгое время после смерти Талгата не могла смотреть его фильмы: внутри все так сжималось, что просто умирала. Боль не притупилась, но пришли мудрость и осознание, что смерти нет, есть переход в Вечность. Теперь, когда бываю одна, часто пересматриваю его картины. Вглядываюсь в знакомые движения и жесты и понимаю, насколько Талгату тяжело жилось, как он был неудовлетворен, сколько хотел в себе исправить, сколького хотел достичь... Знать и преодолевать свои слабости — в этом и есть сила. С годами, анализируя, поняла, что сильнее всего он стремился преодолеть страх смерти.

Как-то я приехала к Талгату в Джамбул, где он проводил творческие встречи. По дороге на одну из них попали в буран, настолько сильный, что машину в считаные минуты занесло снегом. Мы с водителем и сопровождающим начали шутить, а Талгат стал белым как мел. Он кричал, что все здесь погибнем, бился в дверь, будто в лихорадке. В первый раз его таким видела. Приехал трактор, нас откопали. Муж выскочил из машины и бросился в автобус, который должен был отвезти всех в город. Я тихо подошла, взяла его руки и начала растирать, согревая своим дыханием, а он лишь повторял: «Я так замерз, так замерз...»

На следующий день за завтраком сопровождающий пошутил: «Что, Талгат, напугался вчера, что мы все умрем?» Муж так резко его осадил, что тот захлебнулся на полуслове.

Думаю, посредством учения Абая и Мирзы Талгат хотел освободиться от этого животного страха смерти. Коммунистическая идеология отрицала загробную жизнь. А восточная философия суфизма предполагает, что никакой смерти нет, есть только переход из земной оболочки в другое состояние. Мы много говорили о подготовке к этому моменту.

Что бы ни происходило в жизни, мы любим друг друга, мы все равно вместе. Благодарю Создателя, что в моей жизни есть Талгат!.. из архива В. Нигматулиной

В наш последний год Талгат однажды сказал: «Сегодня ты воспринимаешь мир как очень взрослая и мудрая женщина». Я даже присвистнула от удивления. Ничего себе! Мне было чуть за двадцать...

Да я даже после рождения дочери бегала в соседние дворы играть в классики и прыгать через резиночку. Это казалось куда интереснее, чем обсуждать семейные проблемы со взрослыми тетками во дворе. Но с годами поняла, что действительно в очень сжатый срок получила колоссальный человеческий опыт. Талгат увидел во мне потенциал, задатки, которые можно было развить, и работал над моим становлением...

Сам он никогда праздно не проводил время. Если не снимался, то тренировался, писал, читал, участвовал в творческих встречах, осваивал техники медитации. По его сценарию сняли мультфильм «Давай меняться». Там черепашонок говорил ящерке: «Думал, я тебе всяким нравлюсь». В этой фразе — весь он.

И что бы ни происходило в жизни, мы любим друг друга, мы все равно вместе. Благодарю Создателя, что в моей жизни есть Талгат!..

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх