«Евгений Иванович, вы с ума сошли!» — воскликнула я. «Хорошо, простите, — ответил он смущенно. — Давайте вернемся к этому разговору через год, ладно?» Я выскочила из машины, хлопнув дверью.
Все у нас с Женей шло через преодоление, выверты, приключения. «Вы с Ташковым легких путей не ищете», — говорили подруги. Если спросите, посоветовала бы я молодой девушке выйти замуж за человека намного ее старше, отвечу — нет. «А как же, — удивятся, — ваша история?» Но она — не пример для подражания. Ты вообще никогда не знаешь, на что способен в любви, пока не испытаешь это чувство.
...В фильм «Уроки французского» пробовались многие актрисы, но режиссер никак не мог найти той, что представлялась его воображению. «Есть еще одна, — сообщили, — неизвестная». Это и была я, тоже мало что слышавшая о Ташкове, хотя все вокруг говорили с восхищением: такой мастер позвал! Пробоваться в кино и сегодня не умею — нервничаю ужасно, вот и тогда показала себя так, что Евгений Иванович заявил худсовету: «Пробы хорошие у всех, кроме Васильевой (моя девичья фамилия), — и неожиданно продолжил: — Но прошу утвердить именно ее». В худсовете удивились, однако возражать не стали, помня историю с «Адъютантом его превосходительства»: на главную роль Ташков семь раз пробовал Юрия Соломина, но того не утверждали, а Евгений Иванович добился своего и не ошибся.
«Не профессионализм мне требовался, — объяснял позднее Евгений Иванович, почему остановил выбор на мне, — а человеческие отношения в кадре. Чтобы актриса не играла — жила». У меня и вправду опыта еще почти не накопилось — всего две серьезные роли за плечами, — зато юношеской непосредственности хоть отбавляй, а сниматься предстояло со школьниками. На роль Володи режиссер пробовал многих ребят и каждому задавал один и тот же вопрос: «В твоей жизни было горе?» Мальчишки вспоминали мелкие обиды — не купили игрушку, отняли велосипед, не досталось конфет. А Миша Егоров поднял глаза и сказал лишь: «Было». И так он это произнес... «Я даже не осмелился выспрашивать у него, что именно», — вспоминал Евгений Иванович. Позже выяснилось, что Миша к своим двенадцати годам хлебнул страданий: отца с матерью лишили родительских прав и он с братьями и сестрами оказался в детдоме. Ташков попросил меня общаться с мальчиком как с ровесником, без скидки на возраст. Тот и сам вел себя по-взрослому, да и я была ненамного старше.
Евгений Иванович относился ко мне доброжелательно, и если не получалась сцена, тихо, чтобы никто не слышал, объяснял. Общались только на площадке и по делу. Поэтому я очень удивилась, когда Ташков вдруг поинтересовался, как поживаю.
— Вот вчера с мужем развелась, — поделилась я с ним тем, что мой недолгий студенческий брак закончился.
Евгений Иванович улыбнулся и поцеловал меня в щеку:
— Поздравляю!
По прошествии времени он признался: «Когда ты впервые вошла в комнату, я понял, что пропал». Любовь с первого взгляда? Не знаю. Но тогда не подал виду, и я ничего не заметила.
Окончились съемки, и каждый из нас вернулся к своей жизни. У меня не было ни семьи, ни жилья в столице, ни постоянной работы, только желание заниматься своей профессией, ради которой когда-то уехала из дому в неизвестную жизнь.
Выросла я в Волгограде, в простой семье: папа трудился на заводе, мама — в магазине. Родители в нашей округе считались самой красивой и дружной парой. Нас с сестрой Светой они очень любили, и я знала: что бы ни случилось, защитят. Но когда мама в ответ на какую-нибудь шалость грозилась: «Все отцу расскажу!» — казалось, что большего наказания не придумать. Папу мы побаивались. Поняла, что ошибались, лишь став взрослой — когда вспоминала одну историю из детства. Мне было лет шесть. Три месяца отец, учившийся тогда в политехническом институте, ночами делал чертеж — это был его курсовой проект. Когда закончил, я подбежала посмотреть, увидела замысловатые узоры и в восторге провела по ним рукой. Ладонь была влажной и всю красоту мгновенно смазала. Я застыла, ожидая наказания. А отец лишь вздохнул: «Ну что ж, придется начинать все сначала». Несколько дней я не могла смотреть ему в глаза, мама плакала. «Да что вы так переживаете? — подбадривал папа. — Работу все равно надо переделывать — там неточности». Спустя годы я спросила его, уже пожилого:
— У тебя действительно в том чертеже были ошибки?
— Конечно нет. Но вы так сокрушались, что хотелось всех успокоить.
А я знала, что характер у отца твердый, и вот пример: его родной брат оскорбил мою маму, после чего папа с ним двадцать лет не разговаривал. И тем сильнее тронуло меня его великодушие в ответ на мою нечаянную, но провинность.
Отец был сдержанным, молчаливым, мама — веселой, общительной, в доме благодаря ей гости не переводились. Как-то увидела на улице плачущую женщину, та пожаловалась, что приехала из другого города, а остановиться негде. Мама позвала ее ночевать к нам и потом долго с ней переписывалась.
Вся улица как одна семья — вот атмосфера моего детства. Вечерами около какого-нибудь двора собирались соседи, прихватив маленькие скамеечки: мы с подружками вешали на калитку одеяло и показывали кукольный спектакль. Представлениями руководила моя старшая сестра, которую все дети любили и слушались, естественно участвовала и я. В тринадцать лет посмотрела по телевизору фильм «Часы остановились в полночь» и неожиданно почувствовала, что хочу быть среди его героев. Девочкой я росла активной, занималась чуть ли не во всех студиях и секциях, которые у нас существовали, и как-то на уроке физкультуры объявила одноклассникам: «А еще есть такой кружок — драматический!» На следующий день записались в него всем классом. А через неделю осталась я одна и на новогоднем представлении в Доме пионеров играла Лису, а руководитель драмкружка, ниже меня на голову, — Зайку-Зазнайку: больше было некому.
В десятом классе я раздобыла справочник для абитуриентов и разослала во все театральные вузы Москвы письма с вопросом, как к ним поступить, и своими фотографиями. Знакомые посмеивались: кто тебя там ждет? Но я неожиданно получила ответ из Щукинского училища: на маленьком листке серой бумаги были перечислены условия поступления. Почувствовала себя так, будто меня вызывают в столицу.
Мама рассудила: «Поезжай, дочка, проветрись. Все равно через три дня вернешься!» В поезде у меня разболелось горло, поднялась температура — сорок с лишним, я потеряла сознание. Еле вышла из вагона и стала высматривать на перроне старушек, которые, как мне сказали, сдают комнаты. Одна из них предложила поехать к ней. Несколько дней она меня лечила, а выздоровев, я отправилась в Щукинское училище.
Шла по Калининскому проспекту и ощущала себя так, словно оказалась на другой планете. Повернув в нужный переулок, остановилась: он весь был плотно заполнен молодыми людьми и девушками. Они показались мне хорошенькими, складными, а я — высокая, несуразная. Думаю: зачем приехала?! Но пробралась ко входу и записалась на прослушивание.
«Кто вам посоветовал такой репертуар?» — спросила в недоумении педагог. Никто, готовилась сама и выбрала отрывок из «Алых парусов» Александра Грина, причем из детства Ассоли. Странно, конечно, я смотрелась — крупная, рослая, а читала: «худенькие, загорелые ноги девочки», «полураскрытый маленький рот» и «как зовут тебя, крошка?» Преподавательница покачала головой: «Вам надо что-то для амплуа героини. Выучите кусок из Островского, Толстого или Чехова». Ничего кроме школьной программы я не знала. Побежала в библиотеку и начала искать подходящий материал, остановившись на монологе Нины Заречной из чеховской «Чайки»: «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила?» Читая его перед комиссией, расплакалась от нервного напряжения, скопившегося за последние недели.
Дома никто не верил, что я задержусь в Москве больше чем на несколько дней. Но я прошла один тур, другой, и мама подумала: может, и вправду поступит? Каждый день она садилась на лавочку у калитки и ждала почтальона, а тот, завидев ее, издали кричал, размахивая моей телеграммой: «Маша, хорошую несу!» Все вокруг уже знали, что «эта сумасшедшая» вроде как успешно сдает экзамены. И вот — приняли! В Волгоград возвращалась на самолете, летела впервые в жизни. Когда приземлились, выглянула в иллюминатор — на поле люди с цветами собрались, кого-то встречают. Вышла — так это меня! Мама с папой, знакомые ребята, соседи...
Сниматься в кино я начала еще во время учебы. После первого курса пригласили в короткометражный фильм одного белорусского режиссера. Никогда до этого я не жила в гостинице и обалдела от «великолепия»: в маленькой комнатке располагались кровать, тумбочка и даже раковина, а туалет находился недалеко, в коридоре. Живу как барыня, сниматься интересно, с актерами подружилась. Одно тревожило: режиссер зазывал к себе в гости, намекая, что муза должна принадлежать художнику. Я упорно отказывалась, не подозревая, что «художник» затаил обиду и решил отомстить.
В выходной день мы с ребятами поехали в Минск, а когда вернулись, меня вызвало начальство — три дядьки. Заявили, что я никого не предупредила о своей отлучке и якобы сорвала смену. Теперь, мол, надо платить неустойку в полторы тысячи рублей. Огромная сумма для начала семидесятых! Стояла я перед этой «тройкой», а в голове крутилось: где взять деньги? И в институте не сказала, куда еду, пусть и в каникулы — сниматься-то нам запрещено, значит, выгонят. Потом дядьки доверительно шепнули: если поговорю с режиссером, может, документу не дадут хода. Я уперлась.
— Тогда уберем тебя с роли.
— Пускай!
— И платить придется.
После разбирательства немедленно уехала, вместо меня сыграла другая актриса. А вскоре в училище поступила жалоба с «Беларусьфильма»: дескать, студентка Васильева пропустила съемочный день, пила-курила и нецензурно ругалась. Приплели все, что смогли придумать, и рекомендовали отчислить. Мастер курса Анатолий Иванович Борисов, прочитав письмо, вызвал меня к себе. Все ему рассказала, даже показала гнусные записки от режиссера, случайно у меня завалявшиеся. Борисов придумал выход из положения: потребовал у киностудии выслать ему документы, подтверждавшие мое «недостойное поведение». Но с «Беларусьфильма» ответили, что... студентка Васильева у них не снималась, а работала на республиканском телевидении. Оказывается, мстительный режиссер попросту сочинил пасквиль от имени киностудии.
Тот случай я постаралась забыть и жить дальше. К счастью, вскоре получила главную роль в картине «Только вдвоем». И наконец — в «Уроках французского».
Училище я к тому времени окончила и попыталась устроиться в какой-нибудь московский театр, но требовалась столичная прописка. Пришлось оформить фиктивный брак с человеком больным, выпивавшим. Его сестра уверяла: «Заработаешь денег, выкупишь у мужа жилье». Брата она собиралась забрать к себе. А пока я снимала квартиры то в одном районе, то в другом, ездила в экспедиции, на съемки...
С Евгением Ивановичем мы вновь встретились только на премьере «Уроков французского». Он спросил, как дела, я и выложила, что мечтаю попасть в театр. «Хотите, — говорит, — помогу подготовиться к показу?» Надо же, подумала я, какой человек предлагает помощь! Занимались мы у него дома, взяли отрывок из пьесы Эдварда Олби «Всё в саду». Сначала мой репетитор сам читал за партнера, потом попросил сына. Андрея Ташкова я знала — он учился в Щукинском на курс младше.
После одной из репетиций Евгений Иванович подвозил меня на Малую Бронную, где я жила. Когда остановились у подъезда, сказал: «Таня, станьте моей женой». Ничего подобного я не ожидала, к тому же у меня тогда был роман, Ташков о нем знал. Раз даже пригласил нас с другом в гости.
— Зачем? — спрашивала я позднее.
— Хотел оценить свои шансы. Понял, что могу.
И вот:
— Станьте моей женой.
— Евгений Иванович, вы с ума сошли! — воскликнула я.
— Хорошо, простите, — ответил он смущенно. — Давайте вернемся к этому разговору через год, ладно?
Я выскочила из машины, хлопнув дверью.
Но к показу мы продолжали готовиться. И я проникалась все большей симпатией к этому интересному, энергичному, обаятельному человеку. То, что Ташков старше на тридцать лет, казалось недоразумением, настолько по-юношески он воспринимал мир. Занимался своим здоровьем, теннисом увлекался, бегал с ракеткой почти до шестидесяти лет.
— Совершенно не чувствую разницы в возрасте, — признавалась я ему.
— Я тоже.
— Но это только мы не ощущаем, а вот другие...
До встречи со мной он прожил целую жизнь, где была жена — замечательная актриса Екатерина Савинова, сыгравшая главную роль в его картине «Приходите завтра...». Екатерина Федоровна долго и тяжело болела. После ее гибели Женя остался вдвоем с сыном. Перенесенные испытания и, несмотря на внешнюю «легкость», вдумчивое отношение к жизни заставляли его искать в женщине прежде всего родственную душу. Хотя все, наверное, было проще: он влюбился как мальчишка.
Спустя год после моего, как выразился потом Евгений Иванович, «дерзкого» хлопка дверью он перевез меня с Малой Бронной в свою квартиру у метро «Аэропорт». С гражданской женой актрисой Валентиной Шарыкиной, которая снималась у него в картине «Майор «Вихрь», последние четыре года у них были чисто дружеские отношения. Женя поговорил с Валей, и они разъехались.
Я переживала, как воспримет меня Андрей. Отец спросил его:
— Хочешь, разменяем квартиру, или будем жить вместе?
Андрей ответил:
— Будем жить вместе.
Я перед ним робела: мы почти ровесники, да и совместный быт — тяжелое испытание. Утром выхожу пить кофе, сталкиваемся на кухне, с трудом подбираем слова для разговора. Наверное, Андрей первое время тоже чувствовал неловкость, но ни разу не позволил себе ни шуточки, ни пошлости, вел себя как товарищ.
Поначалу Женя не заводил речи о свадьбе — хотел просто пожить вместе, но «созрел» довольно быстро. Предупредил меня: «Ты должна серьезно подумать, потому что я прошел непростой путь, нажил недоброжелателей в кинематографе. Это может отразиться на твоей актерской судьбе. Если готова рискнуть — давай будем вместе». Конечно, я согласилась.
Мне было двадцать четыре, Ташкову — пятьдесят четыре. Родственники, узнав о предстоящей свадьбе, забеспокоились: старшая сестра Евгения Ивановича предостерегала брата, что у молодой жены свои интересы, мол, жаждет завладеть его «богатством». Мои переживали, что собралась замуж за «пожилого». Позднее, правда, все подружились, а тогда пришлось выдержать атаки с обеих сторон.
Любила я Женю невероятно, ни на секунду не переставала о нем думать. Он заполнял все пространство вокруг, и то, чем жил муж, стало моим миром. Порой мне казалось, что этот мир и есть настоящая жизнь, а то, что за стенами нашего дома, за пределами наших отношений, — не важно. Много разговаривали. Помню, сели вечером пить чай и у нас зашла речь о том, как определить характер человека по лицу. Женя сказал, что если уголки губ вздернуты, то перед нами оптимист, а если смотрят вниз, значит, пессимист с тяжелым характером. Я воспринимала его как человека жизнерадостного и удивилась: «А почему у тебя уголки губ опущены?» И услышала о том, как Женя мальчишкой, трудясь в колхозе, вырабатывал по две взрослых нормы. Как у него, подростка, арестовали и посадили на восемь лет отца, а он и старшая сестра Мария стали для окружающих детьми врага народа. Как, узнав в райцентре приговор, Женя зимой пешком шел до родного села сорок километров в рваных, с отстающими подошвами ботинках и обморозил ноги... Когда мы опомнились, было уже половина пятого утра.
Рядом с Женей трудно было заскучать — жизнь била ключом. Он занимался теннисом, йогой, голоданием, сыроедением, восточными единоборствами. Регулярно поднимался на «восьмидесятый» этаж — на восьмой, но десять раз подряд. В пятьдесят семь пробежал марафонскую дистанцию.
Он увлек меня парапсихологией, о которой в Советском Союзе еще мало кто знал. Мы читали о ней в самиздатовской литературе, посещали собрания. На одной из встреч в научно-исследовательском институте я вдруг краем глаза заметила, что какие-то люди в штатском просят у гостей паспорта и переписывают данные. Шепотом предупредила Женю, и мы незаметно удалились.
Разных персонажей встречали мы на подобных собраниях. Познакомились с некой супружеской парой, пригласили в гости. Они принялись рассуждать, что во Вселенной нет ни хорошего, ни плохого, все относительно, и даже если человек зарубил кого-то, то, может, тем самым улучшил свою карму. У Жени от злости заходили желваки, он рывком встал, выбежал из комнаты и вернулся... с топором. Я онемела, супруги напряглись. Потрясая тесаком и пристально глядя на них, Ташков спросил: «Не улучшить ли мне свою карму?» Муж с женой свернули беседу и засобирались домой.
В определенный момент любопытство к непознанному, выражавшееся в кручении магических шаров и погружении в транс, меня испугало. Попросила: «Женя, мы должны прекратить». Оказалось, он тоже об этом задумывался. В конце концов эзотерику с парапсихологией оставил, не бросил только занятия восточными единоборствами. После тренировок возвращался весь в синяках и удивлялся: «Зачем мне это?» Но шел опять.
Дело в том, что Женя был увлекающимся, горячим: то брызги шампанского, то комок нервов. Так и говорил о себе: «Я человек нервный». Наверное, потому и любил писателя Достоевского, что много размышлял о природе человеческих страстей, всю жизнь находился в их плену и боролся с ними. Если с чем-то не соглашался, мог вскипеть. Когда мы только поженились, я в очередной раз повезла Жене на студию приготовленный мной обед и зайдя в павильон, услышала такой крик! Ко мне подошла второй режиссер Анна Владимировна: «Ну что, поняла, за кого замуж вышла?» А я не подозревала, что Женя умеет так кричать, на меня он не срывался. Группа не обиделась, понимая: распекали их за дело. И через пять минут все продолжили работать.
Ташков, как и Достоевский, был игроком. Самозабвенно играл в карты, бильярд, и ему везло. Однажды в поезде решил перекинуться в картишки с каким-то мужиком в татуировках, скорее всего уголовником. Как всегда, выигрывал, и попутчик посоветовал: «Бросай это дело. Оно тебя погубит». Женя рассказывал мне, что ему в тот момент стало страшно и он понял: надо завязывать. Это было вроде проявления тех энергий, желание обнаружить которые так увлекало Женю. Кроме того, появилось странное, мистическое ощущение: знает, какая карта ляжет, в какую лузу покатится шар.
Из-за темперамента, зажигательности Ташкова слабый пол его обожал. Нет, Женя не заводил романов, не бросал на женщин двусмысленные взгляды, но создавал вокруг себя такую атмосферу, что дамы расцветали. Поэтому его считали любвеобильным, мне кто-то из друзей Андрея так и сказал: «О, Евгений Иванович — ловелас!» Андрюшина гражданская жена Лена Коренева вспоминает, как Евгений Иванович пришел к ним на репетицию антрепризного спектакля по пьесе Андрея, где они оба исполняли главные роли. Актеры, занятые в постановке, внутренне собрались — серьезный мастер пожаловал. И напряглись: как он воспримет, например, героиню, бегающую по сцене в одной комбинации? Ведь Евгений Иванович тогда уже был глубоко верующим человеком, и казалось, что все земное и суетное воспринимает критически. Но неожиданно он с азартом подключился к игре, раскраснелся, хохотал до слез и даже стал вносить поправки в сцену с любовником в шкафу. Именно она позднее вызывала бурный смех в зале и аплодисменты. А Женя любил неожиданное, парадоксальное. Живое.
С таким настроем он мог еще снимать и снимать, но когда ему исполнилось шестьдесят, на киностудии попросили написать заявление об уходе по собственному желанию. В середине восьмидесятых избавлялись от режиссеров «старой гвардии», а тут нашелся формальный повод — пенсия. Муж был оглушен, недоумевал: «Ну, я же что-то сделал для кино...» Это «что-то» — фильмы, которые видел, наверное, каждый в нашей стране: «Приходите завтра...», «Майор «Вихрь», «Адъютант его превосходительства», «Дети Ванюшина», «Уроки французского», «Подросток».
В Жениной профессиональной судьбе было много несправедливости. Окончил актерский факультет ВГИКа, а его почти не снимали — не сложилось с самого начала: не понравился оператору одной картины. Тот нарочно светил в глаза так, что у Жени слезы текли градом, в итоге сняли с роли. Но актером Ташков был замечательным! Чего стоит его работа в фильме «Мальчики» по роману «Братья Карамазовы» Достоевского режиссеров Юрия и Рениты Григорьевых: Женя сыграл Снегирева проникновенно, искренне до слез. Но снимался он гораздо меньше, чем мог бы, хорошо, что занялся режиссурой. И там вставляли палки в колеса. Весь сценарий «Адъютанта...» он переписал, а в титрах даже как соавтор сценария не упомянут. Хотел подать в суд, но припугнули, что вообще запретят работать. К тому же картину не хотели выпускать. «Уроки французского» тоже сначала положили на полку: директор «Мосфильма» вынес вердикт, что таких учителей, как моя героиня, «пропагандировать» нельзя. И вот последняя несправедливость: Женю вынудили уйти с «Мосфильма».
Он не сдавался. Задумал картину по роману Валентина Пикуля «Фаворит», договорился с писателем и с Одесской киностудией, начали работать над сценарием — и вдруг им все свернули. Женя писал сценарии по «Идиоту» Достоевского, «Театральному роману» Булгакова, «Рославлеву» Загоскина, но и эти замыслы остались на бумаге. Куда мы только не обращались со сценарием фильма «Три женщины Достоевского» — денег на картину не давали.
Женя преподавал в Институте радио и телевидения, выпустил два курса режиссеров во ВГИКе, пропадал на работе с утра до ночи — так любил свою профессию и студентов. Но платили мало, он переживал, что не может прокормить семью — у нас рос сын Алеша. Когда отец-режиссер оказался «на улице», мальчику исполнилось всего три года. У меня тоже почти не стало работы. Муж шутил: «Алеша вырастет и не будет знать, что такое сардельки». Денег хронически не хватало, питались мы более чем скромно.
Выручила дача, на которой трудились до изнеможения. Женя там сорвал спину, у него отказали ноги, и он несколько месяцев провел в постели. Думали, уже не встанет, к счастью, подняли народными средствами. Родом из села, муж был привычным к физическому труду, я тоже никакой работы не боялась, поскольку выросла в частном доме и лето проводила в деревне. Лет в четырнадцать даже пасла с дедом стадо коров.
Историю эту часто вспоминаю. Постоянного пастуха не держали, его работу деревенские выполняли по очереди. Настал черед дедушки, он собрался позвать подпаском кого-нибудь из соседских мальчишек, но тут я вызвалась: «Возьми меня!» Уговорила. Вышли из дому ранним утром и долго брели по степи. Дед научил покрикивать на коров особым голосом, и те меня слушались. Жара стояла за сорок градусов, кругом ни деревца, ни кустика. Буренки устали и улеглись отдохнуть, мы с дедушкой сели поесть. Знойный воздух дрожал, как над костром, иногда налетал ветерок, вокруг насколько хватало взгляда простиралась бело-сизая степь, рядом с нами сопели коровы — и я будто растворилась в огромном пространстве. Именно тогда впервые почувствовала, что есть в мире нечто высшее.
...Я заметила, что Женя, раньше напоминавший вулкан, вскипавший от любой несправедливости, все меньше возмущался тем, как с ним поступили. Он сильно изменился. Занимаясь самосовершенствованием — с обливанием холодной водой, сидением в позе лотоса и стремлением почувствовать энергетические потоки, — муж, по его словам, осознал, что дальше некоего предела двинуться не может. С детства человек верующий, хоть и долго невоцерковленный, он постепенно пришел к тому, что основное место в его жизни заняло православие. Благодаря ему Женя с трудом, но принял тот факт, что остался не у дел как художник. В свою очередь, невозможность заниматься любимой профессией помогала обрести смирение.
Кино — это переплетение судеб, накал страстей, а Женю все сильнее заботила тайная жизнь души. Он и меня старался ограждать от всего, что способно навредить внутреннему миру. Многие говорили: мол, актриса Ташкова сделала меньше, чем могла бы, но Женя повторял мне, что не надо размениваться на ерунду. Когда отечественный кинематограф резко пошел на спад и предлагали сыграть невесть что, сказал: «Тебе надо уходить из профессии». Мне было тридцать с небольшим — времени впереди полно, сил тоже, поэтому я круто развернула свою жизнь.
«Коммерческой фирме нужен повар, — сообщила подруга, — ты же умеешь готовить». Я согласилась. Мы с Женей покупали на рынке продукты, я дома варила-жарила, а вечером отвозили кастрюли с едой в офис. Сотрудники меня не видели, поэтому никаких расспросов не возникало. По вечерам играла в Театре киноактера. Затем устроилась в компанию, которая разрабатывала электронные подписи и печати. Руководитель, любивший «Уроки французского», согласился меня взять, спросил только:
— А что вы умеете делать?
В их сфере я не смыслила ничего, поэтому нахально ответила:
— Улыбаться.
Выдумали должность: помощник президента фирмы по ведению переговоров. Быстро освоилась, встречалась с клиентами. Потом даже пришлось окончить международную банковскую школу, я стала специалистом по работе с ценными бумагами. Сидела в банке в отдельном кабинете, принимала богатых людей и подписывала документы на миллионы долларов.
Как-то побывала в заложниках. Босс с женой не поделили бизнес. В разгар рабочего дня вооруженные люди окружили здание, сотрудников собрали в одной комнате, запретили передвигаться внутри помещения и выходить на улицу. Нам удалось подсмотреть в щелочку жалюзи за тем, что происходило снаружи. Все выглядело как в американских боевиках: автоматчики держали окна на прицеле, какие-то мужчины в длинных пальто переговаривались по рации. Поздним вечером приехали из отдела по борьбе с организованной преступностью и нас стали выпускать по одному. Выходить мы боялись: машины тех, кто нас захватил, и они сами все еще оставались возле банка. Я шагнула за порог в числе первых. До сих пор помню ощущение холодного страха, с которым шла мимо них.
До того как устроилась в банк, мне казалось, что быть открытым миру — естественно. Актер хорошо сыграет роль, если у него нервы оголены. В бизнесе же чем толще панцирь, тем большего успеха добьешься. Нет, железобетонной я не стала, все-таки у меня психика другого склада. Но когда надо заботиться о материальном, ты живешь здесь и сейчас и думаешь о дне сегодняшнем. Я зарабатывала, содержала семью, занималась ребенком. А близкий мне человек постепенно отдалялся, все глубже погружаясь в собственную духовную жизнь. Он отказался от борьбы, стал спокойным, смиренным. Обуздал свои страсти. Не знаю, смогла бы я полюбить Женю, если бы встретила его таким. Потому что именно страстность его натуры, что в творчестве, что в любви, когда-то нас соединила. В какой-то момент почувствовала, что наши пути расходятся. Хотя что я говорю? Каждый уже шел своей дорогой. И не один год.
Однажды вспыхнула ссора. Мы редко ругались, но тут я решила: все, надо расставаться. Сказала, что лучше жить отдельно. Женя спросил:
— У тебя кто-то есть?
— Да.
Повисла тяжелая пауза. После чего он сказал:
— Неизвестно, как тебя там воспримут и оценят, а я знаю, кто ты для меня и кого теряю, — и добавил: — Давай попробуем жить дальше.
Моя уверенность в том, что нам не по пути, поколебалась. И я осталась. А потом оказалось, что та, другая любовь — попросту иллюзия.
Впрочем, и работа не по профессии, пусть реальная и основательная, все равно не слишком занимала меня. Свои обязанности в банке, потом в рекламно-издательской компании я выполняла хорошо, даже с легкостью, но каждый день по дороге на службу чувствовала: это не мое. Считала, что клиенты, контракты временно — игра, как на сцене. Будто надеваю чужой костюм и выхожу в спектакле, но когда-нибудь пьеса закончится и начнется настоящая жизнь. Оставалась по сути актрисой. И потому на любое предложение встретиться со зрителями откликалась с удовольствием.
Действительно, от своего предназначения никуда не деться. Например в тот последний школьный год, когда я жила мечтой о театральном институте, моего отца... позвали сниматься в кино. Точнее, в фильме хотели видеть нашу машину — трофейный «Мерседес-Бенц». Папу загримировали под японца — картина была советско-японской, о Великой Отечественной войне, и он за рулем своего автомобиля участвовал в массовых сценах. Я пристала: возьми на съемки! Отказали, но когда отец собирался за причитавшимся гонораром, стала упрашивать: я тоже поеду, поговорим с кем-нибудь насчет моего поступления на актерский. У гостиницы, где расположилась съемочная группа, папа оставил меня в машине: «Сиди, сам все узнаю». Вернувшись, отчитался, что поговорил с режиссером, показал ему мою фотографию, но тот отсоветовал ехать в столицу, потому что «много таких, стремящихся в актрисы, и не портите дочке жизнь». Всю зиму я прожила под впечатлением от тех слов, но все равно ринулась в Москву.
И вот прошло несколько лет, я уже окончила Щукинское, и меня утвердили в советско-японский фильм «Путь к медалям», где играла главную роль, волейболистку. Часть сцен снимали в Стране восходящего солнца, нас постоянно приглашали на званые обеды-ужины. Сидим как-то с режиссером нашей картины Никитой Орловым на восьмидесятом этаже небоскреба, он разговаривает с японскими кинематографистами, и вдруг я слышу, что речь идет о фильме «Война и люди». А это в нем разъезжал на своем «мерседесе» мой папа! Оказалось, что Орлов с советской стороны принимал участие в съемках. «Никита Викторович, — говорю ему, — а помните, как к вам в гостинице подходил мужчина и спрашивал по поводу своей дочери, хотевшей стать актрисой? Это была я». Орлов ничего не вспомнил, но я усмотрела в этой истории знак судьбы.
Ближе к концу девяностых предложили сняться в рекламе. Сперва ролики показывали по второстепенным каналам, я радовалась: и деньги получила, и никто не заметил. Реклама тогда считалась для актера вроде как стыдным занятием. И тут возникла «тетя Ася» с ее отбеливателем.
На роль претендовали триста актрис. Меня вызывали на пробы в течение нескольких месяцев, Женя удивлялся: «Тебя проверяют для полета в космос, что ли?» Когда утвердили, американский продюсер предупредил: «Вы должны быть готовы к тому, что станете очень популярной». Подумала: что он говорит? Но это была одна из первых агрессивных реклам на российском телевидении — ролики крутили постоянно. За два года их сняли полтора десятка. И тетя Ася стала в жизни страны одной из главных героинь. На нее сочиняли пародии, юмористические стихи, на ее счет шутили в КВН. Незнакомые люди подходили ко мне на улице, объяснялись в любви, разговаривали о жизни. Я, не желая быть постоянно узнаваемой, перекрасила волосы в цвет баклажана, сказав режиссеру, что это для роли в театре, и к съемкам мне сшили светлый парик. Надевала темные очки, нахлобучивала по самые брови шапку и поднимала воротник. Ничего не помогало — узнавали по голосу. Кого-то эта реклама раздражала, одна известная актриса заявила, что такие, как Ташкова, позорят искусство. Но народ полюбил мою героиню.
Приятельница вспоминала, как к ним в гримерный цех МХАТа пришла женщина-депутат, собиравшаяся заказать плакаты со своим изображением. Она попросила поменять ей имидж, чтобы одни увидели в ней подругу, другие — мать, кто-то — жену, а кто-то — любовницу.
— Какой же вас сделать? — задумалась гример.
— Какой-какой! — не вытерпела депутат. — Как тетя Ася!
И наступил момент, когда со мной не продлили договор: персонаж затмил рекламируемый продукт.
Наконец после двенадцатилетнего перерыва я вернулась в Театр киноактера. И сразу же получила характерные роли, хотя до этого имела амплуа героини, но ничего: новый опыт — всегда интересно. В спектакле «На дне» играла Квашню, в «Воспоминании» по пьесе Алексея Арбузова — семидесятивосьмилетнюю героиню, в сказке «Морозко» — злую мачеху. Однажды, когда та ругала и в гневе толкала своего старика, из первого ряда донесся возмущенный девичий голосок: «Какая дура!» Ну, думаю, успех. Позвали и в Театр имени Рубена Симонова — в постановки «Валентин и Валентина», «Почти рождественская история». Еще и кино подоспело.
Иногда возникает мысль: как изменилась бы моя жизнь, если бы тогда ушла от Жени? Если бы поверила, что «достойна большего», что надо ломать прежнее и стремиться к «счастью»? Может, так и осталась бы хорошим офисным сотрудником и возвращения на актерскую стезю не произошло бы? Творчество — это чувства, глубокие и человечные. Если ты не способен понять ближнего, то как перевоплотишься в другого на сцене или съемочной площадке? Впрочем, не смогла бы я уйти от Жени — он меня принял такой, какая есть, не стараясь переделать, он столько мне дал, никогда не обижал, многое прощал. Не могла уйти от любви, которая никуда не делась, просто стала иной. Некоторые люди не понимали, зачем я живу со своим «старым мужем», когда есть столько возможностей. Но сложный перевал, который мало кто преодолел бы, мы миновали, и такое настало единение сердец! Такое удовольствие я испытывала, которое не даст никакая страсть!..
Именно тогда Женя смог приступить к фильму по своему сценарию «Три женщины Достоевского». Отцу помогал Алеша — и в режиссуре, и роль сыграл. Мы там все снимались: Андрюша, я, Лена Коренева. Женя работал по двенадцать часов, хотя у него уже были серьезные проблемы со здоровьем. Утешался тем, что если не успеет снять, Алеша закончит.
Наш сын — копия отца. Иногда смотрю и удивляюсь: ну не может такого быть — Женя номер два, и не только внешне. Упрямый, независимый от чужого мнения, стремящийся до всего дойти собственным умом. Алеша у папы поздний, желанный ребенок, но никакого сюсюканья с его стороны не знал. Может, муж даже излишне строго вел себя с ним. А поскольку они одного поля ягоды, то когда сын повзрослел, у них с отцом возникли сложные отношения. Неплохие, но сложные. Так было и с Андреем, тоже по характеру очень похожим на отца. Женя говорил: «Мы с Андреем пришли к взаимопониманию после его сорока лет, — и вздыхал: — К сожалению, когда Алеше исполнится сорок, меня уже не будет». Но видел, что сын идет такой же дорогой поисков. Он окончил православную гимназию, одну из первых в Москве, потом психологический факультет, институт повышения квалификации по бизнес-тренингу и наконец Высшие режиссерские курсы. Работал на телевидении. Сейчас хочет снять фильм, ищет сценарий.
Алеша предупреждал меня: «Когда женюсь, что бы ни случилось между мной и моей избранницей, ты всегда должна оставаться на ее стороне». Сейчас у него своя семья, он горой за жену, и она за него тоже. Живет отдельной от меня, самостоятельной жизнью. Но мы все время на связи, и я знаю, что у меня есть Алеша с Юлей, а еще Андрей с Леной. Ташковы — люди сложные, каждый движется своим путем, но когда необходимо, эти пути сходятся...
Снять картину Женя успел. Он уже был тяжело болен, часто лежал в больницах. Но строил планы на будущее. А тут пошел в ванную и упал, я прибежала, попыталась его поднять — не смогла. Бросилась к соседу, Павлу Санаеву, с которым у нас сложились добрые отношения, Паша помог перенести Евгения Ивановича на кровать. Муж находился в сознании, но плохо понимал происходящее — как позднее оказалось, случился инсульт. Позвонила близким: Алеше, Андрею с Леной — все немедленно приехали и вместе отвезли Женю в больницу. Это был последний раз, когда мы его видели. Положили в реанимацию, меня туда не пускали. В одну из ночей уже под утро мне приснился сон: идем с Алешей, маленьким мальчиком, а под ноги откуда-то выкатывается деревянный чурбан. Поднимаю глаза — и вижу спину человека в сером плаще. Зову: «Женя!» Он посмотрел на меня, но не остановился. Алеша побежал куда-то, я отвлеклась на сына, а когда опять взглянула на Женю, он уходил все дальше, дальше и не оглядывался. Проснулась, на душе тревожно, звоню в больницу, говорят, что состояние Евгения Ивановича ухудшилось. Спросила, можно ли его соборовать.
Договариваюсь встретиться со священником, к которому ходил Женя. Стою на улице, жду батюшку, вижу на перекрестке у светофора его машину. И тут — звонок из больницы: «Татьяна Александровна, минуту назад Евгения Ивановича не стало». Он умер на Сретение. В последние годы непременно посещал церковь в субботу и воскресенье, молился, соблюдал все посты. «Не расстраивайтесь, что мы не успели, — сказал батюшка. — Он исповедовался и причащался каждую неделю, поэтому был готов к уходу».
...Вот думаю, все ли сделала для Жени, что могла? Но вспоминаю, как давным-давно, когда мы только соединили свои судьбы, в гости приехала родная сестра Екатерины Федоровны Савиновой Мария. Посмотрела на наше житье-бытье и, помня, что пришлось перенести Жене, перед отъездом сказала ему: «Такую жену, как Таня, ты заслужил. Я вас благословляю».
Статьи по теме:
Свежие комментарии