Честная, верная, преданная, я была подарком для каждого из своих мужей. Но они не оценили. Умела бы закрывать глаза на ложь, измену, наверное, все сложилось бы иначе, а так — осталась одна.
— Ох как не хочется баламутить душу воспоминаниями, но ладно уж... Итак, мой последний день во МХАТе имени Горького — разыскиваю художественного руководителя Татьяну Доронину. Она сидит в буфете и попивает кофе, царственно прихлебывая из чашки. Молча кладу заявление об уходе, подаю авторучку. Доронина смотрит надменно: что это я принесла? Потом так же молча ставит свою размашистую подпись. На мгновение наши взгляды встречаются. В глазах Татьяны Васильевны читается торжество: «Я победила!», на губах — легкая улыбка. Все последние месяцы она упорно добивалась, чтобы Акулова убралась из ее вотчины. Но я совсем не чувствовала себя проигравшей, наконец кошмар закончился — еду домой! Больше ноги моей не было в доронинском театре.
Много лет назад Валентин Иосифович Гафт посвятил ей эпиграмму:
Клубника в сметане Доронина Таня,
Другого ты в ней не ищи.
И ляжет в постель, и на сцене так встанет,
Как будто «Шанели» накапали в щи.
Обо мне же он написал такие строки:
Ты славишься акульей хваткой.
Сожрешь любого на пути.
Известна бешеною маткой,
Где б мужика себе найти?
Когда услышала впервые, захотелось хорошенько врезать автору! Разве говорят так о женщине? Кого и когда я «сожрала»? Впрочем, последняя строчка — не в бровь, а в глаз. Я уже десять лет одна, и «где б мужика найти?» — вопрос по-прежнему открытый. Хотя... Нужен ли он на самом деле? Мне и одной неплохо.
Сейчас думаю: Гафт — гений, ему простительно. Пускай хоть в его стихотворных строчках останусь дамой с «говорящей» фамилией. По-настоящему быть акулой у меня не вышло. Может, имей я крепкие челюсти, жизнь сложилась бы иначе? Без них в жестком творческом мире, где выживает сильнейший, удержаться сложно.
Был ли Валентин Иосифович на меня в обиде, когда сочинял эпиграмму? Не думаю. Мы с ним не настолько близко знакомы. Почему вдруг взялся за перо? Может, под впечатлением от роли в фильме «Экипаж», где я, как утверждают зрители и критики, превосходно сыграла жуткую стерву? А ведь совсем не думала, что роль станет звездной. Пригласили на пробы на общих основаниях и утвердили. Началась работа.
Толя Васильев, мой экранный муж Ненароков, — и в жизни такой, как в кино: серьезный, сдержанный. Мне было известно только, что он служит в Театре Советской армии, женат на Татьяне Васильевой. Был ли Толя тогда счастлив в личной жизни, не знаю, но позже, через несколько лет, жена ушла от него к другому — Георгию Мартиросяну.
Режиссер «Экипажа» Александр Митта, конечно, легенда — какие фильмы снял: «Друг мой, Колька!..», «Звонят, откройте дверь», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» с Высоцким. Но на площадке он просто зверь. Его методы работы с артистами были, прямо скажем, малогуманными. Судите сами. Назавтра, к примеру, снимаем сцену знаменитой истерики — моя героиня устраивает мужу скандал за то, что опоздал к обеду. Митта просит меня остаться ночевать в павильоне на диванчике. Объясняет: «Часть сцены, возможно, будем снимать ночью. А пока подремли».
Сам удаляется в соседнюю комнату с помощниками. Только провалилась в сон — возник Александр Наумович: «Просыпайся, сейчас загримируют, приедет Толя Васильев и начнем снимать». Сижу на своем диванчике, жду. Десять минут, двадцать. Васильева нет. «Задерживается, — сообщает режиссер, — ладно, делать нечего, вздремни еще». Снова засыпаю. Чувствую, кто-то легонько трясет за плечо. Открываю глаза — Митта: «Ира, Толя подъезжает, вставай». Через десять минут Александр Наумович расстроенно пожимает плечами: «Что-то нет Толи, задерживается. Ложись».
И так раз десять за ночь! Васильев возник в дверях лишь часов в восемь утра. Как же я его в этот момент ненавидела! А Митте того и надо: чтобы в глазах читалась ненависть к Ненарокову. Кивнул оператору: «Мотор!» Рассказываю, чтобы понимали, как снимали кино в советское время — буквально вытаскивая из актерского нутра самое сокровенное.
А ведь мог бы меня не мучить — и так всегда эмоции через край. Не случайно Александр Михайлович Комиссаров и Павел Владимирович Массальский, мои мастера в Школе-студии МХАТ, говорили: «Акулова — как брызги шампанского». Вся была словно оголенный нерв. Если веселиться, то пока не упадешь, рыдать — так взахлеб. На этюдах, например, для многих студентов большая проблема заплакать, даже опытные артисты, случается, используют специальные капли. А из моих глаз слезы в три ручья лились буквально по щелчку пальцев. За эту мою способность однокурсники наградили меня милым прозвищем — Клизма.
Прежде, до «Экипажа», фильмов-катастроф в советском кино не снимали, Митта стал первооткрывателем нового для нас жанра. У меня в картине роль небольшая, поэтому с Леонидом Филатовым, Александрой Яковлевой и Георгием Жженовым не пересекалась. Слышала, что режиссер поначалу хотел задействовать в роли стюардессы Проклову, уже снимавшуюся у него в картине «Звонят, откройте дверь». Но та вроде уехала на другие съемки. И он нашел чем-то похожую на Лену дебютантку Александру Яковлеву.
Картина, что и говорить, получилась гениальной. А вот ремейк, вышедший на экраны в прошлом году, мне не понравился. Даже не стану уточнять почему — нет, и все.
— Мы забежали очень далеко в вашей биографии. Давайте вернемся к началу: детство каким вспоминается?
— Очень наполненным. С родителями-актерами колесили по всему необъятному СССР. Жили на чемоданах: к шестнадцати годам я сменила семь школ в семи городах. Только привыкну и друзьями обзаведусь — снова переезжаем.
Самой счастливой порой было лето, на все три месяца меня отправляли к бабушке и деду в Кинешму. Жили они в Сокольниках — район назывался так же, как в Москве. После обильных дождей образовывались гигантские лужи, и детвора плескалась в них. Измажемся как поросята — и бегом мыться в Волге или в речушке Кинешемке. Носимся по пляжу, визг, смех. Купались с утра до позднего вечера.
В те годы я грезила совсем не об актерстве. Мечтала стать балериной. С папой ездили в Москву в Большой театр на спектакли с Галиной Улановой — вот кто был моим кумиром. И когда в очередной раз семья переехала, на сей раз в Смоленск, я стала заниматься в хореографическом кружке. Мне там страшно нравилось. Но однажды зимой пососала во дворе сосульку и на три месяца загремела в больницу с тяжелейшим воспалением легких. Болезнь дала осложнение на сердце, и врачи запретили большие физические нагрузки.
Стала жить дальше. В десятом классе посмотрела «Карнавальную ночь» с Людмилой Гурченко — воздушной, легкой, тоненькой, и загорелась: хочу в кино сниматься! После выпускных экзаменов махнула в Москву, в Школу-студию МХАТ. Жили мы тогда уже в Стерлитамаке. Родители сказали: «Попробуй, конечно, но сильно не надейся — там своих артистов хватает».
Однако я была очень уверенной и наглой, во всем следовала девизу Цезаря: «Пришел, увидел, победил». С первого тура меня направили сразу на третий. И потом — раз! — я в списках поступивших. С Центрального телеграфа дала родителям телеграмму: «МХАТ покорен!»
Через два дня вернулась домой. Отец на радостях закатил в театре пир горой. Гуляли всю ночь. Повод-то какой — дочь поступила в Москве! Он очень мной гордился.
И вот я в столице. Распорядок дня, конечно, аховый. В девять утра начинаются занятия. Днем после короткого перерыва снова лекции, репетиции, отрывки да этюды. В общежитие приползала поздно вечером, падая от усталости.
Моей соседкой по комнате была Таня Бронзова. Забегая вперед, скажу, что всего двумя подругами и обзавелась за двадцать с лишним лет жизни в Москве: Таней и Леной Майоровой, с которой позже вместе служили в театре. У Тани на первом курсе начался роман с нашим однокашником Борей Щербаковым. Прибегала со свиданий с сияющими глазами: «Ирка! Он необыкновенный!» Позже они поженились и уже более сорока лет вместе.
С нами училась москвичка Люда Поргина — будущая жена Николая Караченцова. На занятия приходила вся из себя расфуфыренная, нос кверху, этакая столичная фифа. Хоть бы раз к празднику принесла в Школу-студию пирожок или тортик, как заведено у студентов. Другие-то со стипендии или получив денежный перевод из дома, обязательно что-нибудь вкусненькое на всех покупали. Люда — никогда. В ее взгляде на нас, провинциалов, так и читалось ледяное высокомерие. Я Поргиной точно не нравилась.
— А что было причиной? Не то ли, что еще студенткой вы вышли на сцену?
— Трудно сказать, завидовала она мне или нет. Сама я никогда такого чувства не испытывала. А играть начала действительно рано. На втором курсе подготовили с ребятами отрывок из «Школы злословия» Шеридана, у меня была главная роль — леди Тизл. Работа так понравилась педагогам, что они решили поставить целый спектакль — сэра Питера играл сам Комиссаров. Не знаю, как я, пигалица, смотрелась на фоне мэтра. Премьера была в старом здании «Современника» на Маяковке, даже билеты продавали. Для студентки-второкурсницы это, конечно, стало событием.
А на четвертом курсе меня ввели в спектакль «Современника» «Валентин и Валентина». Сначала репетировали Костя Райкин и другая актриса. Но худсовет ее забраковал. Режиссер Валерий Фокин спросил Ефремова, преподававшего в Школе-студии, нет ли на примете хорошенькой шустренькой выпускницы. Олег Николаевич порекомендовал меня. При том что он у нас даже не преподавал, но подмечал все и всех. Такое доверие дорогого стоит. И меня с его подачи ввели в спектакль, причем за десять дней до премьеры. Мизерный срок — обычно такие масштабные роли готовят по полгода.
Студентку Акулову наскоро представили на сборе труппы и бегом на репетицию — Костя Райкин уже ждет. Так в деревне учат плавать: в воду кинули — и выбирайся как умеешь. С утра репетиции. Потом занятия в Школе-студии. Туда меня доставляли на машине «Современника» с водителем: Олег Ефремов распорядился, чтобы сэкономить время, которого и так было в обрез.
Занятия заканчивались, и водитель вез меня обратно в театр. Там снова репетиции. Костя Райкин внес предложение: «Времени до премьеры все меньше, давай работать и по ночам!» Теперь после вечерних репетиций в театре мы ехали к нему домой и до рассвета на кухне проходили мизансцены. Рано утром на метро тащилась в общежитие, хоть пару часов поспать. И снова на репетицию, потом с водителем на занятия. И так по кругу.
О Косте скажу главное: он невероятный актерский талант и трудяга. Жил Райкин тогда на Маяковке с родителями — Руфью Марковной и Аркадием Исааковичем. Сразу бросалось в глаза огромное количество полок и шкафов с книгами, они были даже на кухне.
Как-то Костя пригласил меня в зоопарк — проветрить голову. Ходили вдоль клеток и повторяли текст пьесы. При этом ни на секунду наши Валентин и Валентина не прониклись чувством друг к другу в реальности. Костя был влюблен в другую девушку, а я встречалась с Вячеславом Жолобовым.
Слава учился в Школе-студии двумя годами старше, и увидела я его впервые на сцене в учебном спектакле. Отметила аристократический профиль, нос, брови. Порода!
Спектакль смотрели с папой, который приехал меня навестить. Сказала ему, показывая на Жолобова:
— Этот парень станет моим мужем! — хотя мы даже не были знакомы. Почему вдруг так решила?
Папа, который меня обожал, заметно напрягся и проворчал:
— Он еще должен доказать, что достоин.
— Судя по тому, что вы развелись, папины сомнения были верными...
— Поначалу-то все складывалось чудесно — подошел познакомиться в коридоре Школы-студии, начали встречаться. Он москвич, родители педагоги — приятная семья. Один минус — слишком ревновал. Предложение сделал в разгар репетиций с Райкиным. Сказал как отрезал: «Ира, нам надо пожениться!» Я любила, поэтому раздумывала недолго.
Подали заявление в ЗАГС и через месяц зарегистрировались. Расписываясь в свидетельстве, хохотала — вступление в семейную жизнь казалось хулиганским поступком. Ведь даже родителей не оповестили. Ни моих, ни Славиных.
Поселились у Жолобовых. Слава попросту поставил родителей перед фактом: вот жена, а я муж. Они не возражали. Позже «Современник» выделил нам комнату в общежитии.
В спектакле «Современника» «Валентин и Валентина» в одной из сцен я обнажалась. Полностью, оставалась в чем мама родила. Так задумал режиссер: полумрак, луч прожектора выхватывает островок на сцене — и я стою как античная скульптура. Длился эпизод буквально несколько секунд.
Вы спросите, сразу ли согласилась? Да у меня и мысли не возникло отказаться! Никогда не была ханжой. К тому же доверяла режиссеру — Фокин знает, как лучше. И сейчас считаю Валерия одним из гениев театра. После премьеры критики и коллеги не раз отмечали чувственность, магнетизм этой сцены, в которой не было и намека на пошлость. Что безусловная заслуга режиссера.
Каждый раз, когда выключали свет и я нагая стояла в луче прожектора, зал отзывался единым вздохом «А-а-ах!» А из-за кулис меня буквально поедали встревоженные глаза мужа. Слава дежурил за сценой каждый спектакль, напряженно вглядываясь в темноту: не затаился ли поблизости кто из коллег, бесстыдно зырящий на его жену? Артисты, наверное, и не прочь были поглазеть, но куда там! Я шутила: «На посту мой страж...»
Объясняла Жолобову: я честная женщина, не из тех, кто «виляет хвостом». И это абсолютная правда. Обожателей и воздыхателей вокруг всегда было море. С удовольствием флиртовала, пококетничать, глазками поиграть — милое дело. Но едва кавалер становился навязчивым, умела дать отпор. Правда, находились такие, кто понимал не сразу. Тут могла и врезать по физиономии. Рука у меня тяжелая.
От актрис «Современника» большой теплоты я не чувствовала. Но здесь как раз ничего удивительного. В актерской профессии каждый зациклен на себе. Это не эгоизм, а нечто возвышенное: ты как бы один на один с искусством. Знаю по себе — готовясь к спектаклю, могла месяцами не замечать ничего и никого вокруг. Правда, и гадостей мне тоже не делали. Подружиться же успела разве что с Катей Васильевой. Тогда она была замужем за драматургом Михаилом Рощиным и в его пьесе «Валентин и Валентина» играла старшую сестру. Ей одной и призналась, что в жизни назревают серьезные перемены. Перед спектаклем шепчу:
— Кать, представляешь, я беременна!
Она смеется:
— Ирка, я тоже!
На сцену обе выходили почти до восьмого месяца. В середине апреля одновременно ушли в декретный отпуск, а театр на все лето отправился на гастроли. Встретились на открытии сезона в октябре. Подхожу к Кате:
— Как ты?
— Родила, — отвечает, — мальчик.
— И у меня!
Стали выяснять, что да как. Оказалось, рожали у одного доктора и обе назвали сыновей Митями — вот так совпадение! Только ее малыш появился на свет в начале мая, а мой через месяц — в июне.
— Вы отдали сына своим родителям в Кинешму, а сами жили в Москве...
— Действительно, год откормив Митю грудью, я отправила его к своим в Кинешму. Не полагался тогда декретный отпуск по уходу за ребенком до трехлетнего возраста. Да и любила я свою профессию — хотелось играть, играть...
Слава пытался возражать: дескать, пусть в Москве растет пацаненок, его родители присмотрят. Но я была категорична: в Кинешме свежий воздух, почти деревня, ребенку лучше на природе. Ничего страшного, меня тоже бабушке с дедом отдавали. При этом каждые выходные бежала на вокзал, садилась в поезд и ехала в Кинешму. А вот Слава навещал Митю все реже. Почти всегда находились дела: репетиции, съемки, встречи с друзьями или просто устал.
Скоро секрет его занятости раскрылся. Однажды общая знакомая сказала: «Ир, ты что, слепая? У Жолобова роман с молодой актрисой, на гастролях завертелось!»
Другая, может, засомневалась бы: оговорили красавца мужа. Но я поверила сразу. Слава действительно очень тогда изменился. А я, крутясь как белка в колесе, и впрямь ничего не замечала до последнего.
Было обидно, больно. Я ревела, но измену мужу прощать не собиралась. Как он мог? Променял меня на какую-то!.. Ну и пошел к черту! Когда вечером, точнее за полночь, Слава вернулся домой, его ждал собранный чемодан: прогнала.
Он ведь мог оправдаться! Но муж молчал. Даже не смотрел в глаза. Так же молча ушел. На следующий день я подала на развод. Мите было четыре года. Комнату в общаге не делили — Слава оставил ее нам с сыном.
— Ира, а ведь он тебя до сих пор любит — больше так и не женился и сейчас один, — сказал мне недавно Сережа Жолобов — его младший брат, который участвовал в телевизионной передаче, куда пригласили и меня. Славу тоже звали — отказался. — Ему, думаю, больно тебя видеть! — шепнул добряк Сережа.
Я рассмеялась:
— Что ты?! Мы ведь в одном театре — МХАТе имени Горького служили. После развода на моих глазах он вовсю крутил романы. Да, не женился больше, но я-то здесь при чем?
Слава по-прежнему много работает — преподает во ВГИКе, в кино снимается, правда играет почти все время Юрия Андропова. Забавно. Многие отмечают, что с годами Жолобов стал очень на генсека похож.
Итак, развелась я и на мужчин долго даже смотреть не могла, казалось — все, как один, обманщики и предатели. Погрузилась с головой в работу. К тому времени Олег Николаевич Ефремов возглавил МХАТ. Его туда направило Министерство культуры — спасать прославленный коллектив, где возникли серьезные проблемы с управлением. В подробности никогда не вдавалась, дело актрисы — играть, а не вникать в административную кухню.
Скажу только, что Ефремов, переходя во МХАТ, хотел забрать с собой часть труппы «Современника». Когда он позвал меня в свой кабинет и прозвучала фраза «Предлагаю перейти со мной», удивилась. Ведь я не играла в спектаклях Олега Николаевича, не была «его актрисой». И вдруг приглашение! Наверное, разглядел во мне талант, другого объяснения нет.
Не сомневалась ни секунды — сам Ефремов зовет! И стала актрисой МХАТа. Играла в спектаклях по пьесам Михаила Булгакова, Максима Горького, в чеховской «Чайке». Если мужчины-актеры грезят о Гамлете, то для женской половины нашего цеха уровень, величина — Нина Заречная. Я взяла эту высоту в двадцать девять лет. Ровно через год после съемок в легендарном «Экипаже», о котором уже упоминала.
Тем временем сын пошел в школу. Я забрала его в Москву и отдала на пятидневку — другого выхода не видела. В воскресные дни мы с Митей садились на трамвай и ехали в зоопарк или цирк. Ему очень нравились эти поездки, он любил быть рядом со мной. В понедельник утром Митька не хотел обратно в интернат, хлюпал носом. Садилась перед ним на корточки, гладила по голове и уговаривала: «Сынок, ты мужчина, а мужчины не плачут».
Он вздыхал и покорно шел. Порой ребенка забирал Слава, никогда не препятствовала общению сына с отцом и его родней.
Понимала, конечно, что пятидневка — не лучшее решение, но я много работала: бесконечные репетиции, премьеры, гастроли.
— А как складывалась ваша личная жизнь?
— Вышла замуж во второй раз. За актера МХАТа Петю Смидовича, внука известного партийного деятеля. Петя оказался тусовщиком — полная противоположность степенному, серьезному Жолобову. Смидович обожал шумные компании. Приходит, бывало: «Так, Иришка, Новый год отмечаем в ресторане Дома актера! Без возражений!»
И мы там зажигали. За одним столом с нами — Аркадий Исаакович Райкин, Рина Васильевна Зеленая. Хохот, веселье, потрясающе интересные истории от великих стариков.
Почти не вылезали с Петей из ресторана ВТО. А там — Ширвиндт, Державин, Андрей Миронов: ха-ха-ха да хи-хи-хи.
Так незаметно пронеслись семь лет. А потом и второй муж погуливать стал. Ни одной юбки не пропустит. Последней каплей стал вечер, когда меня после застолья Петя отправил домой на такси, а сам поехал провожать какую-то девицу, на которую положил глаз в ресторане.
Вернулся — и я его послала. Сейчас думаю: а ведь, возможно, это был лишь повод. К тому времени, сказать честно, разлюбила его. Страсть прошла, жили скорее по привычке. Когда расстались, вздохнула с облегчением. С Митей у него особой близости не возникло. Актеры и в этом на себе зациклены, и вообще редкий мужчина примет чужого ребенка как своего. Жилплощадь делить не пришлось — жили с Петей в моей квартире, полученной от театра.
Третьим моим мужем по иронии судьбы стал Коля — лучший друг Петра и сын известного мхатовского актера Юрия Пузырева, сыгравшего более ста ролей в кино. Наверняка многие помнят его работы в замечательных картинах «Испытание верности», «Поединок», «Цветы запоздалые», «И снова Анискин»...
Как-то поехали театральной компанией на шашлыки. Колька Пузырев начал читать свои стихи. Что-то очень есенинское про тонкие березки, закат и солнечные блики. Декламирует и на меня все поглядывает. Обратно едем — опять глаз не сводит. И вдруг выдает, что я давно ему нравлюсь. Но раньше Петьки стеснялся — друзья как-никак. А теперь мы с ним в разводе, значит, можно поухаживать. Вот это номер, думаю! Смидович был моложе меня на два года, а Пузырев оказался — и вовсе на пять. Но, говорит, если любовь — возраст не имеет значения.
Тогда я посмеялась, однако стала присматриваться. И «доприсматривалась» — через полгода поженились. Жили обычно: работа и дом. Ничего особенного. Не скажу, чтобы и он особым образом воспитывал Митю. Ну, мог на выходных вместе с нами в зоопарк сходить.
Как-то Леша Менглет, переехавший в Австралию, позвонил Коле — они приятельствовали — и пригласил поработать в театре. Обещал, что хорошо заплатят. Пузырев загорелся, но оказалось, что наших сбережений не хватит даже на билет до Австралии. Мы жили одним днем, о деньгах совсем не думали.
Обежали знакомых, назанимали нужную сумму на билет, поскольку жалко было от такого предложения отказываться. Провожая мужа в аэропорту, спросила:
— Когда вернешься-то?
Коля сказал:
— Работы месяца на полтора. Не скучай тут без меня.
Мы тепло обнялись, и он отбыл в Австралию.
Проходит два месяца — Коли нет, три — все не возвращается. Правда, исправно звонит и сообщает: спектакли идут, всем доволен.
Прилетел через полгода. Смотрю на него — вроде бы прежний Пузырев, но на сердце как-то неспокойно. Что-то тревожное витает в воздухе. И женская интуиция не подвела, вечером сам признался: в разлуке была связь с женщиной и та ждет от него ребенка.
«Но не думай, — говорит этот молодец, — и мысли нет с тобой развестись, а на ней жениться!» Как вам это нравится?!
Просил прощения, но я не из тех, кто закроет глаза и будет жить дальше. Была измена — до свидания. Так закончилась страница моей очередной семейной жизни длиною в девять лет. Знаю, что на той австралийке Коля так и не женился. Сейчас под Москвой на даче живет. Один.
Отлюбила, хватит. Трижды аборт делала. Пришлось выбирать — профессия или пеленки. Предпочла работу. Тем более что достойного мужчину так и не встретила. Честная, верная, преданная, я была подарком для каждого из своих мужей. Такие женщины редкость, особенно в актерской среде. Но они меня не оценили. Умела бы закрывать глаза на ложь, измену, наверное, все сложилось бы иначе, а так — осталась одна, без мужа. Сын жил со мной. После школы поступил в МГУ на журфак, стал фотографом, преподает.
— В мужчинах вы после третьего развода разуверились, но оставалась любимая профессия, театр.
— Тут тоже сплошные разочарования. Случился раздел МХАТа, который ударил по многим артистам и стал черной страницей в его истории. Часть труппы считала, что Олег Николаевич не справляется с руководством, десятки артистов сидят годами без ролей. По их мнению, Доронина могла бы всех задействовать, дать работу.
Признаться, Ефремов и вправду уже не был прежним. Люди ведь перегорают, как лампочки, каждый в свое время. Так и Олег Николаевич. Время гения заканчивалось. Конечно, он не хотел этого признавать, но куда спрячешь усталые, потухшие глаза?
Я была против разделения. Да разве артистов спрашивали? МХАТ раскололся. Ефремов на сей раз меня с собой не пригласил. Отчего — не знаю. Слышала, как он в разговоре с кем-то из ровесников бросил огорченно: мол, молодым, наверное, лучше с Татьяной Васильевной.
Словом, осталась с Дорониной, можно сказать, вынужденно. А она человек сложный: «Так, я сказала!!!» — и все. Другой точки зрения нет и быть не может.
В своем театре она, конечно, засучив рукава, сразу взялась за дело. Возродила спектакли «На дне» и «Три сестры». В «На дне» я играла Настену в очередь с самой Татьяной Васильевной. На премьере зал аплодировал мне минут десять стоя.
Доронину, уверена, тоже хорошо принимали. Но сама она не могла не чувствовать, что это совсем не ее роль. Судите сами: ей почти шестьдесят — какая из нее Настя, падшая женщина, обитательница ночлежки?
Казалось, Татьяна Васильевна ревнует меня к роли, к успеху у публики. Актерская ревность страшна, а уж если тебя вдруг невзлюбил художественный руководитель, который в театре царь и бог?! Я почувствовала себя нежеланным ребенком в семье.
Артисты как дети, важно, чтобы нас любили, от этого мы расцветаем. А в атмосфере ненависти чахнем и умираем. Меня же Доронина буквально выжигала своим показным равнодушием. За последующий год я получила всего две роли в новых спектаклях, совсем небольшие. А годы летят, уже за сорок перевалило. Психологи называют этот возраст сложным рубежом. Я вошла в него, получив поражение по всем фронтам: и личная жизнь не сложилась, и в профессии не ладилось.
Эмоции скакали, нервы совсем расшатались. Даже гипнозом одно время увлеклась. Ходила на лекции к Чумаку, еще каким-то чудо-целителям, трясла руками — глупости все это, не помогает. Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, не сбеги я вовремя из Москвы. Дело было так. Поехала как-то в гости к двоюродному брату в Кинешму. Сидели за столом, выпивали, от нечего делать листали местную газету. Вдруг жена брата говорит:
— Ир, смотри, какой дом симпатичный. Написано —продают.
— Как интересно! — я отставила рюмочку.
И тогда еще не очень понимая зачем, пошла поглядеть на тот самый дом. Познакомилась с хозяйкой. Она, оказалось, собралась переезжать в Иваново к детям.
Вышла я во двор, вдохнула свежий декабрьский воздух... И приняла важное для себя решение: покупаю! Не хочу больше быть заводной игрушкой на сцене. В тот же день рванула в Москву, сняла со сберкнижки все деньги и даже не заходя в московскую квартиру, села в поезд на Кинешму.
Купила себе жилье на родине и впервые подумала: возможно, актриса — это и не мое вовсе? Вдруг играя в театре и кино, чужую жизнь проживала? К тому времени — а это 1993 год — мне была положена пенсия по выслуге лет. Не поленилась, собрала справки и теперь могла получать свои законные и заслуженные копейки.
Уволилась, как уже говорила, из театра, сдала московскую квартиру. Сын к тому времени жил отдельно, отец помог Мите с квадратными метрами. А я вернулась домой в Кинешму навсегда.
Друзья не сильно удивились. Мой отъезд пришелся на начало девяностых, годы еще те были, каждый выживал как мог.
Мама спросила:
— Ну что, пожевала-выплюнула тебя Москва?
Я рассмеялась:
— А может, это я ее?
Обнялись. Родители с пониманием отнеслись к моему решению. «Большой город силы тянет», — не раз говорил папа.
Возвращение к истокам далось нетрудно. Я же у бабушки с дедушкой выросла, по сути — в деревне, работы не боюсь. Поставила теплицу, посадила помидоры, огурцы. Чего не знаю — подружки детства кинешемские заглянут, подскажут. Их у меня тут две — Таня и Надя. Двоюродный брат и тетка живут неподалеку. И мама здесь — ей за девяносто, но, к счастью, в добром здравии.
А вот папы нет на свете уже более десяти лет. На его похоронах я познакомилась с Владимиром — приятным мужчиной из соседней деревни, помогал гроб в автобус грузить.
Оказался строителем. Когда начал позванивать и я поняла, что ухаживает, подумала: ну наконец кто-то в доме не только стихи читать будет, как прежние мужья, но и гвоздь забьет.
Помог отремонтировать дом, вместе выстроили баню, сауну. Прожили десять лет. Володе было плевать, актриса я или нет. «Главное, — говорил, — ты, Ира, человек хороший».
На исходе десятого года разговорились случайно в автобусе с женщиной из местных — оказалось, старой знакомой Володи. «А ты знаешь, — огорошила меня попутчица, — что у него в Барнауле жена и дочь?»
Представляете, за десять лет Вова не удосужился мне об этом рассказать! Дома спросила, правда ли это. Он в ответ: «Да, но мы давно чужие люди, я тебя люблю».
Ну, думаю, самому-то не смешно? Сколько раз твердила: не выношу ложь и предательство. И тут не простила — выгнала. А через полгода его не стало, умер от сердечного приступа.
С тех пор самым близким живым существом стала Туся — собака дворянской породы. Купила на рынке, прожила она у меня двенадцать лет, в прошлом году погибла от рака. Похоронила ее во дворе под яблонькой. А вместо нее завела троих котят, с ними теперь вожусь.
Одна беда — не так давно споткнулась и ногу сильно повредила. Кое-как доползла до телефона, вызвонила подруг. Примчались, вызвали скорую, отвезли в больницу и три месяца ухаживали за мной. Оказалось — перелом в трех местах. Перенесла несколько операций, железяку вставили от бедра до колена.
Доктор предупредил: «Ирочка, будете хромать до конца дней — медицина бессильна».
К счастью, нога сейчас не болит. Просто чувствую порой инородное тело внутри. А так — жить можно.
В общем, в Кинешме не грущу, слезы не лью. И по Москве не скучаю. Чего по ней скучать — толпы народа, воздух загазованный! А у нас благодать над Волгой. Даже Митя это понял. Раньше приезжал в гости, вертел носом, не нравилось ему тут: «Мама, ну как можно Москву променять на Кинешму?»
Но как-то в очередной приезд захотел прогуляться по Волге на пароходике. Вечером возвращается: «Мам, а я дом купил в Заволжске!»
Это через реку прямо напротив меня. И теперь дом этот достраивает, баню уже поставил.
Ой, историю одну вспомнила! У Митьки есть попугай Еша — желтый, красивый, большущий. В Заволжске этот Еша как-то умудрился вылететь из клетки. Митя рассказывал с юмором: «Всей улицей ловили, бабули из соседних домов бегали и руками махали — Еша, домой! А Еша кружит с чайками над Волгой». Не поймали, но вечером сам прилетел, Митьке прямо на плечо спикировал: нагулялся, мол, хозяин.
Сын звонит нечасто. Бывает, наберу ему сама, а в ответ: «Мам, некогда — крышу чищу!»
У него есть жена и ее сын от первого брака, но мы почти не общаемся. Что и говорить, не сумела я такую семью создать, когда все вместе собираются за общим столом: бабушки-дедушки, внуки-правнуки. Возможно, кто-то скажет: жизнь не удалась, но я так не считаю, стараюсь смотреть вперед с оптимизмом и вспоминать только хорошее.
Сейчас у меня простые радости. Люблю ездить по Кинешме на автобусе — сажусь и покатила куда глаза глядят, до конечной остановки и обратно. Часто подходят пассажиры: «Ирина Григорьевна, дайте, пожалуйста, автограф. Мы горды, что вы наша землячка».
Летом с утра хожу на рынок, покупаю ягоды, варю варенье. Если б не нога больная, парники бы весной ставила и зрели бы в них, как раньше, огурцы, помидоры, зелень проклевывалась. Но вот случилось несчастье — и зарос мой огород. Только неприхотливые яблоньки дали урожай.
Смотрю на них и думаю: а ведь хорошая жизнь была. Хотя почему была? Еще жить да жить. Без ролей, без кино — я туда и не рвусь. Но удивительно и приятно стало на душе, когда на телепередаче, куда пригласили, ко мне обратилась Александра Яковлева, при том что мы едва знакомы, пусть и снимались вместе в «Экипаже». Сказала примерно следующее: хватит, мол, Ира, валять дурака, возвращайся в кино и на сцену. Спасибо, но совсем не хочется. Мне дома хорошо. Я тут по-настоящему счастлива со своими тремя котами. Они лучше всех мужей, вместе взятых. Коты, знаю точно, не предадут.
Свежие комментарии