Когда Андрей ушел, многие стали говорить, что замечали на его лице печать рока. Если она и была, то появилась уже в Москве — городе, с которым мы связывали надежды на счастливое будущее.
Я стояла на подоконнике и мыла окно своей комнаты в общежитии, слушая песню Элвиса Пресли Love Me, доносящуюся из городского парка. Только что закончился отпуск, но настроение было превосходным. Впереди — начало сезона, новые роли, общение с замечательными коллегами по адыгейскому Русскому театру имени Пушкина. Вдруг влетает завтруппой Валера Орлов: «Наташка, к нам приехал актер из Уссурийска Андрей Болтнев. Пойдем знакомиться!»
Захожу к нему и вижу — в кресле сидит дядька лет за тридцать. На мой взгляд двадцатичетырехлетней девушки — почти старик. Я была очень общительной и сразу закидала новичка вопросами: какие книги любит, какую музыку? Нашлось столько совпадений! И фантастику обожает, и Пресли у него любимый певец. Прибежали и другие артисты. Посидели, выпили, включили магнитофон. Андрей пригласил на танец, и я почувствовала, что он дрожит. Спрашиваю:
— Что с вами?
— Не знаю...
Сразу поняла, что Болтнев, как говорится, «запал». Но у меня он ничего, кроме любопытства, в тот вечер не вызвал.
Удивительные штуки порой устраивает судьба. Ведь в Майкоп меня привела любовь. До этого я отыграла сезон в Липецке, там меня связывали близкие отношения с коллегой, мы были заняты в одних спектаклях. Но когда Алексей вернулся в севастопольский театр, я вслед за ним тоже уехала из Липецка. Хотела устроиться поближе, потому что гастроли на юге начинались рано, в марте, и мы могли бы пересечься с Алексеем в Сочи, Новороссийске или Туапсе. Он ведь клятвенно обещал мне, что будем вместе.
Получив приглашение из адыгейского Русского театра, долго не раздумывала. Приняли там замечательно. Выделили комнату, сразу начались вводы в спектакли, новые роли, которые я зубрила с утра до вечера. А через три месяца во время репетиции прибегает на сцену вахтер, отзывает в сторону и говорит: «Вам звонил мужчина, не представился, просил передать, что он на гастролях в Сочи». Я сразу поняла, о ком идет речь.
Отпросилась на сутки у главного режиссера и поехала к Алексею. После спектакля встретились в гостинице «Приморская», потом пошли гулять по набережной, и тут я вдруг почувствовала: что-то улетучилось в наших отношениях. В Липецке он уверял меня, что ушел от жены навсегда, а потом вдруг, получив известие, что она родила, Алексей сразу вернулся в Севастополь. И хотя он по-прежнему обещал, что мы скоро будем вместе, интуиция подсказывала мне, что из семьи Алексей не уйдет. Я поняла, что только от меня зависит, продолжать наш мучительный роман или нет, и приняла решение расстаться. Это был единственно правильный выход.
В Майкоп вернулась с окаменевшим сердцем, на грани отчаяния — еще сильно любила Алексея. Слава богу, так завалили работой, что некогда было выспаться. И коллектив попался очень дружный, веселый, добрый. Все это помогло пережить крах личной жизни. Алексей несколько раз писал, но у меня хватило характера не отвечать. Так прошло два сезона. А потом появился Андрей.
Конечно, мы постоянно пересекались с Болтневым и в театре, и в общежитии. Но он еще и специально искал встреч. Например несу к себе с кухни сковородку с жареной картошкой или тарелку с блинами, а он непременно выглянет из своей комнаты:
— Что это ты там сварганила?
— Андрей Николаевич, милости прошу к столу.
Болтнев оказался очень интересным собеседником. Бывало, огорошит в коридоре вопросом: «А почему Венера сегодня такая яркая, знаешь?» И начинает рассказывать. Он увлекался астрономией и вообще обладал обширными знаниями в разных областях, а я хоть и много читала, от всяких естественных наук была далека. И слушала открыв рот. Мне нравился его низкий бархатный голос, в шутку просила: «Андрей, а скажите «От советского информбюро». Мы подружились. Иногда на актерских вечеринках хулиганили: я вскарабкивалась ему на плечи, поднималась в полный рост и змейкой сползала вниз по его спине. Была тогда худющая, а Андрей — большим и сильным. А как он танцевал рок-н-ролл! Потом стала замечать: если я на сцене, Болтнев обязательно смотрит на меня из кулис. Невольно начала думать о нем все чаще и чаще.
Зацепило серьезно, когда увидела Андрея в работе, в главной роли спектакля «Дон Сезар де Базан». Он абсолютно уверенно ощущал себя в жанре плаща и шпаги. Тогда и возникло предчувствие чего-то нового, кураж хороший появился. И вдруг однажды он пришел ко мне, сел в кресло нога на ногу и говорит: «Ну что, Наташка, будем жениться?» Я подумала, что это шутка, расхохоталась. Но слова его запомнила. За день до отъезда на гастроли в Армавир Болтнев опять расположился передо мной в кресле в той же позе.
— Давай начнем с тобой жить вместе? В гостинице поселимся в одном номере.
— Андрюша, кто ж нам разрешит — мы не зарегистрированы... — опешила я, поскольку у нас еще не было близких отношений.
Но у него был план. Друг Болтнева встречался с моей подругой, и мы разбились по парам. Вот тогда между нами и возникла настоящая химия.
Вернувшись из Армавира, я официально перебралась в комнату Андрея и первым делом навела в ней порядок, постаравшись создать хоть какой-то уют. Ободранные стены заклеили моими афишами. Пошли в магазин и в складчину купили телевизор. Но смотрели мы его редко — с энтузиазмом репетировали «Тиля Уленшпигеля». Болтнев играл рыбника Иоста, я — Неле. Из мешковины он сшил мне костюм для роли — Андрюша был мастером на все руки и даже босоножки мне сделал.
Следующие гастроли проходили в Сочи. Бегу однажды вечером на спектакль и на скамеечке у служебного входа вижу красивую женщину. Черты лица точеные, все пальцы в кольцах. Она остановила на мне свой пристальный взгляд. Поинтересовалась у наших актеров, не знают ли, кто это, и услышала: «Мама Андрюши Болтнева». Этот ответ меня сильно удивил: Андрей-то ведь красотой не отличался.
Нина Константиновна приехала посмотреть наши спектакли. Она остановилась у друзей, а мы жили в гостинице, и в тот раз я больше ее не видела. После Сочи театр гастролировал в Туапсе, и Андрюша сказал: «Наташка, сегодня пойдем в гости к моей маме». Это был его город, он там вырос, школу окончил. Нина Константиновна жила почти у самого моря в огромной четырехкомнатной квартире. «Мамочка, — представил Андрей, — это Наташа, ты видела ее в Сочи».
Дома был муж Нины Константиновны Николай Захарович Болтнев. Потом я узнала, что это отчим Андрюши, а тогда даже и подумать не могла, что они неродные, настолько между ними были теплые отношения. Николай Захарович сразу расположил к себе своей простотой. Когда за стол усаживались, пригласил нас так: «Ну, баре-бояре, гуси лапчатые, садимся».
После обеда Нина Константиновна вдруг сказала: «Ребятки, жениться вам пора». От неожиданности я сразу призналась, что уже побывала замужем.
Удрала из дома, когда не было и восемнадцати. С одним актером уехала в Алма-Ату, оставив родителям записку. Мечтала о сцене. Еще в пятнадцать лет в родном Новосибирске поступала в театральный институт на музыкальное отделение, но там сказали: «Пройдет мутация голоса — приходи». Я хорошо пела. Муж тоже внушал, что я должна работать в театре. В Алма-Ате получила актерское образование. Короткий брак не принес счастья, и вспоминать о нем не хочется, тем более что того человека давно нет на свете. Мое признание не обескуражило Нину Константиновну: «Ничего страшного, я тоже третий раз замужем».
В гостиницу мы возвращались по набережной.
— Ну что, — прервал молчание Андрей, — ты согласна с предложением мамы?
Пококетничав для приличия, ответила:
— Ну конечно!
Болтнев панически боялся женитьбы. До меня серьезных романов у него не было, и он уже привык к свободе. После свадьбы признался, что избегал длительных отношений с женщинами. Почему? Видимо, никто его серьезно не увлек. А может, просто не соответствовал главному условию — непременно понравиться маме. Надо сказать, Нина Константиновна троих своих сыновей обожала, но Андрей был ее слабостью, потому что она очень любила своего второго мужа, его отца Вячеслава Тусова. Тот служил в органах и погиб при задержании банды, когда Андрюше было пять лет. Судьба Нины Константиновны драматична: она лишилась Димы, сына от первого брака, а потом и Андрея потеряла... Остался только Володя. Но я забегаю далеко вперед.
Мама жениха купила нам обручальные кольца, и через десять дней нас расписали. Благодаря связям Нины Константиновны нам не пришлось ждать два месяца. На свадьбе, которую Андрюшины родители устроили у себя, гуляла вся труппа. Надо сказать, свекровь моя была человеком незаурядным и знаменитым в своем крае. Я сразу дала ей меткое прозвище «бандерша юга», которое всем понравилось.
Нина Константиновна преподавала домоводство в школе, а в прошлом была неоднократной чемпионкой по мотокроссу. Кругом у нее были связи: от маникюрш и парикмахеров до директоров магазинов. Дома устраивались бесконечные посиделки с приятельницами и обсуждения новых нарядов и рецептов пирогов. Летом она сдавала комнаты отдыхающим. Ежегодно у нее гостил главный режиссер майкопского театра. Болтнев, собственно, и появился у нас благодаря этому обстоятельству. Мама, пользуясь знакомством, перетащила его из Уссурийска к себе поближе. А на Дальний Восток Андрей, не успев окончить театральное училище в Ярославле, уехал вслед за режиссером, посулившим главные роли.
Медовый месяц мы провели в Сочи. Я рассказала мужу о своей недавней несчастной любви, а он в ответ предложил: «Хочешь, свожу тебя в Севастополь?» Я не сразу поняла, зачем это нужно, но согласилась. Мы погуляли по городу, Андрей показал мне Театр Черноморского флота, где служила его бабушка, заслуженная артистка РСФСР Нина Иртеньева. Так прошлое окончательно отпустило меня и все заполнил собой Андрей.
После гастролей в театре появился новый главный режиссер. Отсмотрев репертуар, он вызвал меня к себе и сказал, что дает роль Царицы в спектакле «Василиса Мелентьева», а потом как бы между прочим завел разговор «по душам»: «Зачем вы связали свою жизнь с Болтневым? Я его знаю, он нигилист, у него нет ничего святого!» Что он подразумевал? Может то, что Андрей имел обыкновение говорить вслух все, что думает. И в Уссурийске, где пришлось играть в основном правильных коммунистов, за эти высказывания его не раз вызывали на ковер. Но Болтнев никого и ничего не боялся. Мог, например, зайдя в магазин и оглядев пустые полки, громогласно назвать вещи своими именами, высказавшись в адрес советской власти. Никаким нигилистом он не был — просто прямым человеком.
Я повезла мужа к своим в Новосибирск. Родители были от зятя в восторге. Отец и Андрей наговориться друг с другом не могли, у них сразу возникло родство душ. У папы руки были золотые, он все умел, дачу сам построил, и Андрей такой же. Отец работал заместителем директора секретного почтового ящика, и муж все допытывался у него, можно ли попасть в стеклодувный цех.
— Зачем тебе?
— Телескоп мечтаю сделать.
Незадолго до возвращения я предложила: «Давай по-пробуем показаться здесь, в «Красном факеле». На самом деле к такой мысли меня склонило не столько желание работать в известном коллективе, сколько сугубо личные причины. Ни за что не рассталась бы с замечательной труппой, но из-за последствий неудачного первого брака я не могла забеременеть, нужны были хорошие врачи. В Майкопе медицина на нуле, а в Новосибирске у мамы были связи.
Я попросила Андрея позвонить главному режиссеру «Красного факела» Семену Иоаниди, чтобы ему показаться. Мы подготовили отрывки из нашего репертуара, сыграли, и Семен Семенович вынес вердикт: «Хорошо, вышлю вам подъемные».
Нам дали комнату в квартире с одной соседкой, пожилой женщиной, заведующей театральным реквизитом. Из Майкопа мы перевезли роскошный раскладной диван, который приобрели после свадьбы, купили шифоньер и стали обживаться. В театре у меня сразу пошли роли, а вот Андрей сезон просидел без работы. Репертуар тогда состоял сплошь из советских классических пьес: «Большевики», «Синие кони на красной траве» и тому подобное. И это после Майкопа, после классической драматургии: Лопе де Вега, Шекспира, после Григория Горина — костюмированных, ярких спектаклей!
В тот период к нам приезжали слабые режиссеры, и нередко я слышала, как в репетиционном зале на Болтнева разорялся очередной бездарь. Когда мы после таких случаев шли домой, на Андрее лица не было. Но он мужественно пережил этот год. Я постоянно говорила, что ему все-таки надо получить образование. Но Болтнев отмахивался: «Какая разница!» Продолжая «капать», все же добилась того, что он поступил на заочное обучение в Ташкентский театрально-художественный институт.
Все изменилось после приезда Виталия Черменева. Еще в Майкопе я прочла о нем статью в журнале. Он возглавлял Русский драматический театр в Таллине. И я буквально заболела мечтой когда-нибудь попасть к нему. Но как? И вдруг Черменев сам появился в Новосибирске и три-четыре сезона проработал главным режиссером «Красного факела». На доске объявлений сразу же появилось пять или шесть новых распределений на роли. Но мужа перемены почти не коснулись.
Дело в том, что в театре уже сложилась своя иерархия. Ведущим актером был Владлен Бирюков, он и играл все главные роли. Черменев прекрасно относился к Болтневу, но кроме главрежа существовал еще худсовет. Однажды Виталий шепнул Андрею в кулуарах:
— Подавай заявку на Джордана.
На что тот ответил:
— Я никогда заявок не подавал и не буду.
И все-таки роль Роберта Джордана в спектакле «По ком звонит колокол» в постановке Черменева Андрей получил, а я играла Марию. На репетициях Черменев говорил Андрею: «Ногу на пенек надо ставить так, чтобы все женщины в зрительном зале понимали — это настоящий мачо». А мне пояснял: «Каждая ресничка, каждый пальчик должны работать на то, чтобы все мужики в зале мечтали об этой девушке». И наша пара именно такую реакцию у зрителей и вызывала.
Следующей ролью Андрея стал Федя-Мефистофель в спектакле «Святой и Грешный», которую он играл в очередь с Владленом Бирюковым. Партнерами мы с Андреем были всего раза три, потому что по амплуа я лирическая героиня, а он — социальный герой. Гораздо позже, в «Снегурочке», где Андрей был Мизгирем, а я — главной героиней, поцелуи у нас были самые что ни на есть настоящие, а не просто хорошо сыгранные. Дело в том, что в это время во мне уже жила Машенька.
Однажды в «Красном факеле» появился ассистент режиссера Алексея Германа и взял из портфолио театра несколько фотографий мужа. Мы никакого значения этому не придали. Люди с киностудий приезжали и раньше, брали снимки, обещали перезвонить. И вдруг Герман вызывает Андрея на пробы к фильму «Мой друг Иван Лапшин». Худсовет «Ленфильма» никак не хотел утверждать никому не известного актера, но Герман поставил ультиматум: «Болтнев и никто другой». Конечно, мы и предположить не могли, что этот фильм принесет Андрею славу и Государственную премию имени братьев Васильевых.
Но это будет позже, а поначалу картину Германа положили на полку, и зрители впервые увидели Болтнева в сериале Семена Арановича «Противостояние» по повести Юлиана Семенова. Андрей сыграл преступника Кротова, и эта роль далась ему непросто. Когда муж работал над каким-то образом, он крайне редко просил у меня совета, а в тот раз приехал домой и говорит:
— Я вообще не знаю, как его делать.
— Андрюша, твои глаза, твой оскал — и все. Не надо ничего изображать. Это твой типаж.
За эту работу в «Противостоянии» муж получил Государственную премию МВД СССР.
На закрытый просмотр фильма «Мой друг Иван Лапшин» в Доме актера в Новосибирске мы заявились всей труппой. После вышли ошарашенные. На меня коллеги смотрели с удивлением, буквально потеряв дар речи. Только день спустя оправились от шока, и когда встретились в театре, по кадрам смаковали каждый эпизод фильма, обсуждали все вплоть до мелочей. Вот, например, сцена, когда Лапшин лежит на железной кровати и читает книгу, хохочет и закрывает лицо, а потом медленно спускает книжку вниз, и крупным планом — его глаза. И столько в них тоски...
Иногда я думаю, что несмотря на эту грандиозную актерскую удачу, Болтнев так и остался артистом не до конца реализованным, непонятым. А как мне хотелось, чтобы ему с его искрометным юмором выпала возможность попробовать себя в гротеске, чтобы он получил материал, где мог бы показать себя разноплановым актером, каким он по сути и был.
Маша родилась спустя шесть лет после свадьбы. (Кстати, решить проблему мне помогли не в Новосибирске, а в Москве. По сей день дружу с замечательным врачом Тамарой Овсянниковой.) Наша старенькая соседка к тому времени умерла, и ее комната перешла к нам. Таким образом у нас появилась большая квартира в сталинском доме. Пока я была с Машей в роддоме, муж сделал ремонт: поменял проводку, установил новую сантехнику.
По отношению к Маше у Андрея сразу возникла сумасшедшая любовь и такое же чувство ответственности. Большинство мужчин мечтают о сыне, а он хотел именно девочку. Волнующий момент — первое купание. Я нагрела воды, опустила Машу в ванночку, и вдруг Андрей запаниковал и бросился на улицу звонить теще из автомата: «Приезжайте скорее, Тамарочка Анатольевна, она угробит ребенка!» Потом привык. Спокойно ухаживал за новорожденной и даже стирал ее подгузники, хотя по природе своей отличался брезгливостью.
Андрей был мужчиной, к которому хотелось прижаться. А когда трудно — спрятаться у него на груди. Я видела в нем и мужа, и любовника, и друга. Его отцовские чувства были столь сильны, что распространялись не только на дочку, но и на меня, хотя всем в семье «рулила» я.
Например добиться того, чтобы комнату соседки городские власти отдали нам, было очень непросто. Задача «выбить» дополнительную площадь в ведомственном доме поначалу вообще казалась нереальной, но я с ней справилась. Андрей не переставал удивляться: «Как ты это провернула?» Или, скажем, приезжает муж с очередных съемок, огорошиваю его новостью:
— Нам телефон поставили!
— Не может быть, люди по двадцать лет ждут!
Но при этом он был абсолютно надежным, я всегда чувствовала рядом с собой плечо, на которое можно опереться. Когда начался капитальный ремонт нашего дома, Андрей выгнал всех горе-мастеров и стал все делать сам. Никакой халтуры не терпел. Все, что было им однажды прибито, держится до сих пор. Но в нем не было хваткости, он не умел добывать себе какие-то блага, что в итоге сказалось на нашей жизни.
После долгожданного выхода «Ивана Лапшина» пришла слава. Я гордилась им, и мои родители тоже. Рядом с нашим домом был киоск «Союзпечать», и киоскерша всегда оставляла для нас газеты и журналы с публикациями об Андрее.
Муж продолжал сниматься, а когда в перерывах прилетал домой, наговориться друг с другом не могли. Засиживались до рассвета, хотя с утра мне надо было на репетицию, и все не иссякала наша беседа: о театре, о жизни, о кино, о планах на будущее.
Помню, еще до рождения Маши мы приезжали в столицу в гости к моему брату, жившему на Кутузовском проспекте, и я восторженно говорила Андрюше: «Я готова здесь хоть улицы подметать!» И тут вдруг Андрей Гончаров пригласил мужа в труппу Театра имени Маяковского. Тот еще колебался, но я решительно сказала: «Это шанс, и упускать его нельзя». Тем более ведь обещали, что позже у нас будет квартира, а дочку устроят в детский садик. Пока же муж поехал один.
В «Красном факеле» все в один голос твердили: «Зачем ты его отпустила? Уведут!» Я понимала, что так говорят еще и из зависти. Директор вообще хотела уволить Болтнева по статье, якобы он театр подводит. Но я верила Андрею. Он часто повторял: «Запомни, ты у меня — единственная».
Уже через месяц прямо с гастролей примчалась к Андрею посмотреть, как он устроился в Москве. Мама с Машей в это время гостили у Нины Константиновны в Туапсе. Театральное общежитие на Павелецкой было закрыто на ремонт, поэтому Андрей жил в гостинице «Мосфильма». Мы гуляли с ним по городу, сходили в «Ленком» на «Юнону и Авось», вышли после спектакля под огромным впечатлением. Снова говорили о будущем.
Когда приехала в следующий раз, муж уже перебрался в общежитие. День-ночь — здесь всегда был проходной двор: художники, артисты, девушки легкого поведения. Повсюду окурки, грязь. Стала отмывать места общего пользования, муж ругался: «Ты что, техничкой сюда устроилась?» Было уже очевидно, что если Андрюше в ближайшее время не дадут квартиру в Москве, я не смогу привезти сюда ребенка. К началу театрального сезона вернулась в Новосибирск, а Болтнева все знакомые принялись донимать ехидными вопросами: «Что же это, жена приехала, погостила и свалила?» Начались бесконечные поездки — то он к нам, то я к нему.
Болтнев много снимался в эти годы. Деньги, которые зарабатывал, тратил на меня и Машу. Зная, что люблю французские и американские духи, задаривал парфюмом. А я, в свою очередь, в нашей «Березке» покупала ему модные мокасины и джемперы. Очень много денег, конечно, уходило на перелеты. Ролан Быков на киностудии выбил мужу большую ставку, но этого все равно не хватало. Андрей иногда говорил: «Если б жил в другой стране, заработал бы и своим детям, и внукам, снявшись даже в одном фильме такого масштаба, как «Мой друг Иван Лапшин».
Машу он баловал. Привозил ей из заграницы красивые вещи. Все ей разрешал. Помню, дочь капризничала, требуя велосипед. Когда я отказала, упала на пол и стала биться головой. Говорю Андрею: «Не куплю из принципа, раз она так себя ведет». Я была за строгость. Но какое там! Папа с гастролей из Перми везет ей большой велосипед. Когда Маша пошла в первый класс, он специально прилетел первого сентября, чтобы проводить дочку в школу.
Я отдала Машу в самую лучшую гимназию с английским уклоном. Дополнительно — французский язык и информатика. Учебное заведение было рядом с театром, она после занятий прибегала ко мне, обедала в нашем буфете, в моей гримерке готовила уроки. Как говорят в таких случаях — выросла за кулисами.
Каждую встречу мы с Андреем по-прежнему наговориться друг с другом не могли. Нам суток не хватало. Как и раньше, имели схожие взгляды на искусство. Если Андрей замечал, что такой-то режиссер не тянет, я понимала, что да, действительно не тянет, а если было хорошо, то и правда было хорошо. Мы оставались родными людьми, и предстоящая разлука каждый раз тяготила. Андрей всегда так мучительно отрывался от нас! Дойдет до лифта и вернется. Я ему:
— Андрюша, на самолет опоздаешь!
А он:
— Не могу туда ехать...
Прилетит в Москву — сразу из общежития мне звонит.
Когда мы только познакомились, он не пил. Но столица потихоньку его выкрутила: туда тащат, там зовут посидеть. Иногда он закроется у себя в комнате, читает фантастику или на швейной машинке строчит, пытаясь убежать от всех, но его все равно доставали. Ведь в общежитии то день рождения у кого-нибудь, то праздники, то премьера. Куда от этого деваться? После смерти мужа нашла у него гору визиток: тут и космонавты, и художники, и физики-ядерщики, и артисты, и телевизионщики... Но с этими людьми его связывала не дружба, а просто знакомство по пьяни.
Как-то позвонила Нина Константиновна: Андрей, оказывается, боится, что я разведусь с ним и выпишу из новосибирской квартиры. «Ну что вы! Все совсем не так. Мы с Машей буквально на чемоданах сидим и ждем не дождемся, когда папа нас вызовет», — успокоила я.
Между тем в Москве ничего не менялось: квартиру в очередной раз обещали и не дали. За Болтнева хлопотал Армен Джигарханян — не помогло. Сам Андрей раз в сезон заходил к директору, тот ободрял: «Жди, будет». Ну, он и ждал. И дождался... места на кладбище.
Когда Маше исполнилось четыре года, решила оставить ее с мамой и поехать к Андрюше. В театре написала заявление, чтобы отпустили по семейным обстоятельствам. Там с пониманием отнеслись к нашей непростой ситуации, пошли навстречу.
Несколько лет плотно занималась обменом и буквально не вылезала из бюро. За две квартиры в Новосибирске — свою и мамину — пыталась получить одну в Москве, но катастрофически не везло. Тогда мы решили нанять маклера. Андрей собрал необходимую сумму, мы отдали эти деньги маклерше, обещавшей все устроить, и она исчезла. Я была в отчаянии, а Андрей все еще верил, что квартиру театр даст обязательно и мы сможем соединиться.
Знакомые наперебой советовали развестись, чтобы Болтнев ради прописки в Москве заключил фиктивный брак. И я ему об этом говорила. Но он каждый раз реагировал с возмущением: «С ума сошла?!» Наконец предложила:
— Давай снимем квартиру. Все не общежитие, где невозможно жить с маленьким ребенком.
Но Андрей объяснял:
— Пойми, ведь для меня главное — получить прописку. А если они узнают, что мы снимаем жилье, и пальцем не пошевелят!
Твердил: «Подожди, подожди, подожди, — все будет». И я соглашалась.
Все его силы уходили на эти пустые ожидания. Как жить и работать, если перспективы становятся все призрачнее? Муж стыдился своего неумения открывать ногой двери кабинетов. Природа не для этого его создала. И с Гончаровым ему тоже было непросто. Известно же, каким тот был диктатором! Мог незаслуженно оскорбить артиста, наорать. Болтневу как-то заявил на репетиции, что, мол, у него внешность сбитого летчика.
Каждые три месяца в своем театре я продлевала заявление на отпуск за свой счет и в результате прожила у Андрея два сезона. Он в это время старался не пить. Но — дзынь! — звонок в дверь. Вваливается целый шалман. И понеслась душа в рай! Когда чувствовала, что начинаю от всего этого сходить с ума, хотелось сбежать. Вдруг пришла телеграмма: у мамы инфаркт. А Маша-то маленькая с ней! Папы в это время уже не было в живых. Немедленно вылетела в Новосибирск.
Андрей был в отчаянии, я тоже. Понимая, что теперь в Москву соберусь не скоро, старалась убедить себя, что нашему браку по-прежнему ничего не грозит. Хотя к этому времени уже прекрасно понимала, насколько столичные дамочки неравнодушны к моему мужу. Еще бы, такой известный артист, и добрый, и внутренняя сила в нем, и внешность неизбитая. Для всех них он был «одиноким, бедным и несчастным», и каждой хотелось его пожалеть.
Некоторые «влюбленные» даже приходили в общежитие посмотреть на меня. Муж называл их городскими сумасшедшими и не скупился на резкие выражения. Однажды за полночь в дверь позвонила глубоко поддатая дамочка. Открываю, она спрашивает:
— Андрей дома?
— Вы, собственно, кто?
— Любовница Болтнева. А ты?
— Жена.
— Ну так давай знакомиться!
Прошествовала на общую кухню и с грохотом поставила на стол бутылку дешевого вина. Села и стала рассказывать мне свою биографию. До семи утра. Я только поддакивала. Потом она заявляет:
— Хочу сказать Андрею «Доброе утро»!
— Ну идите, говорите, — мне было уже все равно.
Та отправилась в нашу комнату, а я стала собирать со стола посуду. Вдруг слышу крик: «Ты, сука, к моей жене... Вон!» Тут уж я зашла и с ухмылкой говорю: «Андрей, людей разбудишь. И с женщиной так разговаривать не положено». Только юмором можно было спастись, иначе свихнулась бы. Дамочка очки свои подобрала и за дверь.
Мама долго приходила в себя после инфаркта. Разумеется, я была с ней. Сергей Арцибашев открыл свой «Театр на Покровке» и пригласил меня (я была знакома с ним еще по Новосибирску, когда он у нас гастролировал), и я было задумалась, но маму-то больную не с кем оставить и квартиры в Москве до сих пор нет. И Андрей был категорически против: «В «полуподвальный» театр! Это после «Красного факела»-то!»
Разлука испытывала нас с Андреем на прочность. Безусловно, он не был безгрешным. Иногда об изменах я слышала от него самого: «Я просто хотел, чтобы ты знала». У него хватало ума меня не обижать. Только жизнь есть жизнь, она затягивает. Я тоже постепенно превратилась в кошку, которая гуляет сама по себе. Но даже мысли о разводе не допускала. Расстаться с Андреем все равно что лишиться руки или ноги. Между нами по-прежнему была крепкая связь, у нас дочь росла.
Болтнев у каждого был свой. Кто-то обвинял его в резкости и грубости, в без-апелляционности, а для меня Андрей — романтик. Он же вырос в портовом городе. Отсюда и любовь к звездному небу — южному, черному, отсюда и Элвис Пресли. Андрей был внутренне очень свободным, раскованным человеком. Да еще с отличным чувством юмора. А как у него глаза сияли от удовольствия, когда возвращался из леса с грибами! Еще у нас была традиция: в каждый его приезд вместе лепить сибирские пельмени и гулять по ночному городу, он очень любил Новосибирск. Андрей имел вкус к жизни.
То ли в шутку, то ли всерьез муж меня ревновал. Бывало, звонит:
— Куда спрятала мальчишку?
— Кого-кого?
— Не притворяйся! Я сон видел, что к тебе прибился малолетка. Смотри, Наташка, ведь перед людями стыдно будет!
Ревность свою он прятал, старался превратить все в юмор. Еще когда у Виталия Черменева стала играть, Андрей подкалывал: «Надо же, ты к нему так стремилась, а он вдруг раз — и сам объявился!» Небезосновательны были его слова. У нас тогда столько семей распалось, актрисы наши в главрежа повлюблялись смертельно. Но Черменеву за спектакли на злобу дня пришили антисоветчину и велели в двадцать четыре часа покинуть город. Он собрал свои книжки и уехал в Москву к Гончарову, своему учителю, на стажировку. Я видела его потом в общежитии совсем опустившегося. А когда Виталий внезапно умер, позвонила жена его брата. Я удивилась, как она меня нашла, и услышала: «В записной книжке ваш номер и рукой Виталия написано — «Самый лучший друг».
Святым и грешным был мой Андрей. Понимая это, я на многое закрывала глаза. Сегодня так себя казню, что не была рядом постоянно! За ним нужно было ухаживать, готовить ему, стирать, одевать. Он же тот еще франт был! Как ребенок: увидит модный свитерок — хочу! Я говорю, что нет денег. А он просит:
— Ну пожалуйста!
— Ладно, — соглашаюсь, — давай купим.
Коллеги в Театре имени Маяковского рассуждали подобным же образом: «Вот, человек выпивает — и что это за жена, которая за ним не следит?» Их слова мне передавали, и я переживала наедине с подушкой, со своими мыслями. Но все равно с Андреем мы по-прежнему встречались как в первый раз. Он волновался, когда к нам летел. А я старалась принарядиться, ведь не виделись три месяца. Бежала на рынок, чтобы приготовить что-нибудь вкусное, встретить. Он приедет, сядет за стол...
В 1991 году уж чуть ли не ключи давали, но случился путч, власть поменялась и квартира в Москве, как говорится, накрылась медным тазом. И чувство такой безысходности навалилось! Плакала ли я? Не то слово! Шутка ли, столько лет мы с дочкой провели в напрасном ожидании. Андрей, когда Маша еще грудная была, говорил: «Ну, подружка, вырастешь, мы с тобой горы свернем!» И вон оно как все обернулось. Маше исполнилось одиннадцать лет, отправила ее одну в Москву, и Андрей взял дочь с собой на гастроли в Ригу. Это было за год до его смерти.
Помню, в 1993-м провожаю его в очередной раз. Сидим на кухне, и я никак не могу высказать все, что переполняет. Дошла уже до того, что впервые в чувствах говорю: давай, мол, разводиться, не могу больше так. Вот и Нина Константиновна звонила: «Когда же он задумается о семье? Наташа, да брось ты его!» Но с другой стороны, если б не любил, давно бы другую нашел. В Москве так много одиноких женщин. Значит, никто ему не был нужен. Повторяю все это про себя, а он: «Прости меня, прости» — и слезы, и эти его конопушки, и пронзительно-синие глаза...
Конечно, когда доходили очередные слухи о том, что у Андрея отношения с какой-либо актрисой, во мне снова вспыхивала ревность. Но прежде чем устроить мужу сцену, я старалась эту информацию проверить, и всегда она оказывалась выдумкой. А какая умная жена станет скандалить из-за сплетен? Я же понимала, что муж — известный актер, и разговоры о нем воспринимала как неизбежность, как дождь или снег.
Предвосхищая возможные вопросы, он всегда все рассказывал в письмах. И все время просил мою маму: «Тамарочка Анатольевна, ну еще полгодика подождите, уже скоро я всех заберу в Москву». И меня успокаивал: «Ты только не переживай, все будет нормально, поверь!» Я понимала, что и он страдает.
В конце 1994 года прилетала к Андрею в последний раз. Он провожал меня в аэропорту. Когда шла на досмотр, вдруг взял за плечи, глаза опять на мокром месте: «Передай Машке, что я ее очень люблю. А как тебя люблю, ты и сама знаешь». Ничего не сказала в ответ, повернулась и направилась к выходу. А он тогда опять сорвался, запил на старый Новый год. Мне позвонили и рассказали.
Между новосибирским и московским временем четыре часа разницы, и я, бывало, до пяти утра не сплю, пока не дозвонюсь до него. А если он крепко набирался, то к телефону не подходил и предупреждал в общежитии: «Наташка будет звонить — меня нет, на съемках». Иногда я мужа не узнавала. Андрей стал жестким — не со мной, с другими. Многое его начало раздражать: что свет не выключают, что не смывают в туалете. Все эти мелочи выводили его из себя. Он вымотался. Романтик в нем умер. Я часто спрашивала «Андрюша, что с тобой?» — хотя по большому счету понимала: он сломался.
Однажды ночью что-то стало так нехорошо на душе. Я знала, что у Андрея в филиале идет «Игра теней», позвонила туда на вахту и спрашиваю:
— Андрей Болтнев пришел?
Вахтер:
— А ты кто?
— Жена.
— Да какая ты жена?! Посмотри, какой он явился! Падает, на нем лица нет!
Помню, в лучшие наши годы гуляли мы по Москве. В районе Новокузнецкой стояли заброшенные особняки, и Андрей, указав на один из них, говорил: «Вот разбогатею, выкуплю этот дом. У меня обязательно будет два этажа, камин и собака». Он мечтал о спокойной жизни рядом с нами. Как давно это было!
В начале девяностых начались проблемы со съемками в кино. Заработки у Андрея упали, и уже я ему высылала деньги. В «Красном факеле» зарплату задерживали месяцами, поэтому старалась подработать на корпоративах. И сколько у мамы было антиквариата всякого — все в комиссионку снесли. Когда муж приехал в последний раз в сентябре 1994 года, показалось, что он часто хватается за таблетки от головной боли, хотя пить в последний год перестал совсем. Свозила его в Академгородок, приодела, и он улетел в Москву репетировать у Татьяны Ахрамковой. А у меня в душе поселилась тревога. Перед отъездом сказала мужу, что Машу поцарапала уличная кошка, а он вдруг как вскинется, как закричит:
— А ты знаешь, что такое столбняк?!
— Андрей, ты что?
Показалось, что он снова готов сорваться.
Я хорошо помню тот день. Была еще дома, когда неожиданно позвонила директор театра: «У тебя, говорят, ремонт? Тебе не оказать материальную помощь?» Очень удивил этот вопрос. С чего бы это стали выделять деньги? Положила трубку с чувством тяжести на сердце. Вечером был спектакль на Малой сцене. Сижу в гримерке, вдруг без стука влетает главный режиссер, садится и смотрит на меня. Я сразу все поняла.
— Андрей?
— Да...
Холод пробежал по спине.
— Все?!
— Да...
Вызвали Машу. Она прибежала, обняла: «Мамочка, мамочка!» Я не кричала, не рыдала. До дома провожала актриса, которая со мной гримерку делила. Уже полгорода о смерти Андрея знало.
Мы с Машей улетели в Москву. Встретили нас на театральной машине, привезли в общежитие. Там все были в шоке. Спрашиваю:
— Пол мыли?
— Да.
Открываю дверь в комнату Андрея, под порогом — его крестик... Я храню его до сих пор.
Андрей поздно пришел к Богу. Когда я заходила в церковь, предпочитал оставаться на улице. Но его друзья Толя Лобоцкий и Юра Иоффе верующие, вместе с ними он и стал ходить в храм на Новокузнецкой. А когда с Машей приехали к нему — как раз Пасха была, мы отправились в церковь, и Андрей с нами. Он очень долго стоял перед одной иконой, я потом узнала, что это Богородица «Утоли моя печали». Теперь у меня есть такая.
Сережа Юшкевич рассказал, как все произошло. Вечером Андрей со всеми вместе смотрел телевизор, потом встал и говорит: «Пойду к себе. Голова болит». Утром Сережа, комната которого была рядом, услышал, что у Болтнева все звонит и звонит будильник. Он заглянул к нему и увидел, что Андрей мертв.
Я вернулась в комнату Толи Лобоцкого (он оставил мне ключи, а сам поехал ночевать к друзьям), поставила кассету Элвиса Пресли с песней Love Me, села и закрыла глаза...
Когда Андрей ушел, не дожив и до пятидесяти, многие стали говорить, что замечали на его лице печать рока. Если она и была, то появилась уже в Москве — в городе, с которым мы связывали надежды на счастливое будущее.
Прошло уже двадцать два года, как Андрея не стало. Он часто говорил: «Человек шел-шел и пришел домой». Или: «Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость?» Он был настроен на спокойную семейную жизнь, но все опрокинули обстоятельства. Мы мало были с Андреем вместе, поэтому не успели надоесть друг другу. Не успели пожить одним домом, вырастить дочь. Так и осталось ощущение, что между нами — неоконченный роман...
Я была против того, чтобы Маша пошла по нашим стопам. Но разве можно что-то запретить, если папа ей всегда все разрешал! Помню, однажды утром спрашиваю:
— Куда это ты собралась?
А она:
— Мамочка, иду на второй тур в театральный.
Дочка окончила новосибирский институт с красным дипломом. Когда посмотрела ее выпускной спектакль, сама благословила: «Собирайся и отправляйся в Москву». Мама, уже тяжело больная, рыдала: «Машенька, не уезжай!» Через год она умерла. Дочь уехала, и я осталась совсем одна.
После смерти Андрея резко оборвала все связи, даже дружеские, и три года для меня просто никого не существовало. Потом свозила Машу в Сочи, показала ей места, где мы с ее папой гуляли, квартиру, которую снимали после свадьбы, дома, где жили наши друзья. Хотела, чтобы она не забывала отца. Ведь когда он умер, ей было всего двенадцать.
С точки зрения прожитых лет понимаю так: счастье — это когда между людьми есть гармония. Причем гармония может наступить, даже если они не партнеры. Меня всегда завораживало, когда двое смотрят в глаза друг другу и понимают, что они одной группы крови. И между ними проходят токи, и появляется восторг.
Я — бабушка тройни. Когда Маша рожала мальчишек, не находила себе места. Очень боялась за нее, ведь малыши были крупные. Поставила телефон на виброзвонок, легла и накрылась с головой одеялом. Ждала-ждала и начала названивать врачу, а она трубку не берет и не берет. Как же мне было страшно! В роддоме я сначала даже прикоснуться к детям не смогла — так перетряслась за Машу.
Им уже по пять лет. Сначала мое сердце таяло от Платона. В следующий мой приезд, когда Андрик (Андрей рассказывал, что бабушка так его в детстве называла) заболел, я всю нежность перенесла на него. А однажды Тимка подошел ко мне и говорит: «Когда мама будет на меня строжиться, ты меня защитишь?» — и мое сердце упало. Обожаю внуков. Гоша, их отец, мамы лишился давно, и с детьми ему помогает его крестная Ляля. Она — вторая бабушка. Когда мы все собрались за одним столом, Гошины родственники сказали: «Наташка — наш человек». Так я обрела большую семью. И теперь снова звоню в Москву почти каждый день. Конечно, если бы представилась возможность, я бы переехала из Новосибирска поближе к ним, но как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Не всегда получается так, как мы задумываем. Но я научилась ждать.
Свежие комментарии