Актер Александр Михайлов и его жена Ксения рассказывают нашему журналу о себе и о своем непростом...
Актер Александр Михайлов и его жена Ксения рассказывают нашему журналу о себе и о своем непростом пути к счастью.
Александр: Кто-то с пеленок мечтает об актерской карьере, о том, как выйдет на сцену, а зал разразится овациями. Наверное, это хорошо — быть настолько преданным профессии. Я же стал актером достаточно случайно. Моя детская мечта была о море, и я сделал все, чтобы она сбылась. Несколько лет ходил на рыболовецких судах и был абсолютно счастлив. Но в 1962 году случилась беда. В Охотском море началось сильное обледенение. Когда такое происходит, вся команда выходит на палубу с топорами, ломами, кайлом колоть лед. Так и поступили команды четырех СРТ — средних рыболовецких траулеров, попавших в эту передрягу. Но усилий команд из двадцати моряков не хватало, корка нарастала на палубе с огромной скоростью, случился так называемый дисбаланс, суда переворачивались вверх килем. Ребята погибали, попав в ледяную воду.
Наше судно тоже находилось в том районе, и мы могли бы угодить в такую же ситуацию. Счастье, что были намного больше по тоннажу, да и команда состояла из семидесяти пяти человек. Потрепало тогда прилично, но мы спаслись. Правда, связь пропала, и земля нас тоже похоронила.
Когда вернулись в порт Владивосток, впервые увидел на причале маму. До этого она никогда меня не провожала и не встречала. Я сошел на берег, она обняла и сказала: «Все, Шурка, или море, или я!» Конечно же, вынужден был списаться на берег — я любил маму. Сколько мы с ней пережили! Сегодня вспоминаю ее и корю себя: как мало ласковых слов успел сказать. А ведь если бы не ее помощь, страшно подумать, как могла сложиться моя судьба, да и вообще был ли бы я жив.
Мама Степанида Наумовна родилась в семье старообрядцев. У этих людей уникальная история. Не приняв никонианских реформ, они целыми поселениями перемещались из центральной Руси в Польшу. В екатерининские времена их силой возвращали на родину, остаться в европейской части не позволили, сжигали их деревни. В итоге выслали за Байкал, в тайгу. Туда старообрядцы шли под охраной, везли нажитый скарб на обозах, их называли семейскими, поскольку высылали целыми семьями.
Делали остановки, чтобы добыть пропитание. Как? Засеивали поля скороспелыми злаками, собирали урожай, кормили не только себя, но в первую очередь своих охранников. Земледельцами были прекрасными. Так и дошли до реки Чикой, осели в селе Урлук Красночикойского района — вот где мои корни. Сегодня, когда туда приезжаю, вижу, что от дома с одиннадцатью спальнями, где размещались мои многочисленные предки, остался один фундамент. Наблюдаю лишь колоссальную разруху.
Государство до сих пор не помогает местным жителям. А они все равно держатся — не курят, не спиваются, воспитывают детей, сохраняют язык, традиции, певческую культуру. Приезжаю, и бабульки достают из сундуков нарядные платья, надевают кокошники и начинают петь про ямщика, про тонкую рябину или «По диким степям Забайкалья». А еще угощают блинами — таких не пекут больше нигде в Сибири. Я плачу: мне больно и обидно, что такая красота сегодня на грани уничтожения.
Мама переехала в Цугольский дацан на заработки. Нас поселили в землянке размером два с половиной на три с половиной метра. Мама работала по двадцать часов в сутки — и на руднике, и на кирпичном заводе. Было тяжелое послевоенное время, голод чудовищный. Я оставался дома один, ждал ее, научился жарить оладьи. Мне, мальчишке, хотелось побегать с ребятами на улице.
Однажды заигрался, мама вернулась с работы, а я не успел подогреть для нее хлеб, что-то приготовить. Она пришла уставшая, голодная, ничего мне не сказала, только посмотрела с укоризной. Сама кинула на сковородку корку хлеба, налила в кружку простой кипяток и стала пить, а у меня из глаз покатились слезы. Стоял онемевший: что же я наделал?! Мама отбросила косу за спину, увидела, что сейчас разрыдаюсь: «Ладно, Шурка, не переживай, завтра все приготовишь. Где наша балалайка?» Я достал балалайку, мама ее настроила. Никогда не забуду частушку, которую пропела: «Ой, горькая я, зачем на свет родилася, была бы я стеклянная, упала б да разбилася».
— Давай попоем?
— Ну давай!
Она всегда побеждала усталость песней. Это передалось и мне: когда случаются несчастья, начинаю напевать какую-нибудь мелодию и становится легче, словно груз спадает с плеч.
Земляной пол нашего жилища был прикрыт досками. Когда мама заболевала, говорила: «Шурка, у меня, наверное, температура». Приносила ведро воды из колодца, грела, брала тряпку и в нижней рубашке начинала мыть пол. Я сидел на кроватке, задрав ноги. Пол был крашеным, краска постоянно отколупывалась. Мама брала тесак, обливала пол горячей водой и долго скоблила доски. До сих пор в ноздрях стоит запах того дерева. Пот с нее катился градом, но утром просыпалась совершенно здоровой. Всегда побеждала горести, болезни и научила этому меня. Я был единственным сыном, старшая сестра умерла от голода во время войны.
Отца у меня не было с четырех лет, родители разошлись. Что между ними случилось — не знаю по сей день. Когда стал взрослым, сойдя на берег после очередного рейса, решил съездить к отцу. У меня выдалось несколько свободных месяцев. Он тоже жил в Забайкалье, в селе Шишкино, держал пасеку. Его женщина, представившаяся тетей Олей, отнеслась ко мне крайне ревниво. Комната у них была небольшой, сидели с отцом за столом, разговаривали. Тетя Оля лежала на кровати, отвернувшись к стене. Делала вид, что спит, на самом деле прислушивалась. Не разобрав, о чем шепчемся, проворчала:
— Ну скоро вы там закончите? Пора ложиться!
Отец встал:
— Пойдем, Шурка, в лесу погуляем.
Вышли на крыльцо, я спросил:
— Батя, что произошло у вас с мамой? — И он вдруг заплакал. Я его обнял: — Бать, ну что ты! Все в жизни случается.
— Спасибо, что понимаешь!
Так я ничего и не узнал, родители унесли свой секрет в могилу. Они были очень разными: батя — мягкий, мама — твердая и несгибаемая. Она так и не устроила свою личную жизнь, боялась задеть мои чувства. Случились в ее жизни два-три пришлых мужика, но когда те начинали обижать ее или, не дай бог, меня, мама их тут же выгоняла. Так и осталась одна.
Когда появилась возможность, перевез ее в Москву. Нам повезло, выменял ей квартиру у метро «Молодежная». Она выходила на балкон и с сожалением в голосе произносила: «Вон там, Шурка, Владивосток. Во-о-он там!» Однажды пришел ее навестить и не застал дома. Заметался: где она? Выбежал на улицу, долго носился по окрестностям, обратился в милицию. Они проехали на машине по району и обнаружили маму на автобусной остановке — она решила вернуться во Владивосток. Стал замечать, как затухает ее сознание, пошли к врачам. Диагноз прозвучал приговором: болезнь Альцгеймера. Она не лечится. Рассказываю об этом сегодня, а руки дрожат. Мама похоронена в Москве, ухаживаю за ее могилой...
— А почему вы переехали во Владивосток?
— В детстве мне попался затертый номер журнала «Огонек», развернул его и застыл от изумления. Там была напечатана репродукция картины Айвазовского «Девятый вал». Я обалдел от той сокрушительной волны, не поверил, что такое вообще может быть. Так родилась мечта стать моряком. Учась в четвертом классе, списался с Нахимовским училищем, соврал, что сирота. Вскоре оттуда пришел вызов. От мамы все скрывал, догадывался, что никуда не отпустит. Решил тайно сбежать в Ленинград, но успел добраться лишь до ближайшей железнодорожной станции. Во второй раз меня поймали уже на более дальнем расстоянии от дома. И снова вернули матери, та в отчаянии исполосовала мокрым полотенцем, на несколько лет отбив охоту куда-то уезжать. Но не мечту о море.
С четырнадцати лет я работал в колхозе прицепщиком. Но после седьмого класса уговорил маму переехать во Владивосток. Хотел поступить в мореходное училище — не получилось, мне не хватало года. Пошел в ремесленное только потому, что там вместо маек выдавали тельняшки. А еще крошечный квадратик сливочного масла на обед. Его надо было съесть поскорее, иначе придут второгодки и отберут, нас они презрительно звали «лысыми» — мы были подстрижены под машинку. По выходным вылавливали «лысого» и отправляли за водкой, дав ему лишь половину требуемой на бутылку суммы. Говорили: не принесешь — пеняй на себя, выкручивайся как хочешь. Могли крепко избить.
Во Владивостоке поселились в покосившемся доме на Пушкинской улице, снова в полуподвале. Мама работала посудомойкой. Жили крайне бедно, но выстоять помогала мечта. Еще во время учебы мы проходили практику на судоремонтном заводе. С утра до вечера сбивали ржавчину с судов и понтонов, заваривали дыры. Несмотря на то что работал в респираторе, легкие за те два года повредил мощно, что позже дало о себе знать.
Окончив училище, явился в Востокрыбхолодфлот, оттуда отправили на дизель-электроход «Ярославль». Поднялся по трапу, осмелев, зашел к капитану и сказал:
— Не могу без моря. Готов выполнять любую работу, только возьмите.
— Откуда ты?
— Ремесленное окончил.
— Учеником моториста пойдешь?
— С удовольствием!
Так я начал бороздить три моря — Японское, Охотское, Берингово — и Тихий океан. По три-четыре месяца не сходил на берег. Поскольку наш корабль был оснащен морозильными установками, рыбаки с других сейнеров перегружали улов в наши трюмы и мы везли его в Петропавловск-Камчатский, Южно-Сахалинск, Чехов, Находку, Владивосток.
Запах морских водорослей перемешивался с ароматом хлеба. На судне была своя небольшая пекарня, хлеб можно было есть в любом количестве, как и макароны по-флотски. Это был предел мечтаний! Я любил шторм, мог часами любоваться ночным звездным небом.
В 1962-м после катастрофы списался на берег, устроился электромехаником на швейную фабрику. Надеялся, что через год-два страсти улягутся и я смогу вернуться к рыбакам. Но случилось непредвиденное: однажды во Владивостоке случайно попал на дипломный спектакль театрального института. Ускоренный выпуск играл чеховского «Иванова» с Валерой Приемыховым в роли доктора Львова. Я тогда не догадывался, что Валера впоследствии станет моим близким другом.
В театре я оказался впервые. Это было настоящее потрясение! Передо мной открылся удивительный мир красоты. После спектакля ушел на берег Амурского залива и просидел там всю ночь. Прощался с морем, просил прощения, что больше не вернусь.
Вскоре познакомился с ребятами из студенческого театра миниатюр Дальневосточного университета. Я был худым и длинным, за что меня взяли играть Люсика Эйфелева. Маленькая девочка вставала на стульчик и причесывала меня, на этом строилась миниатюра, моя роль была бессловесной. Спросил одного парня:
— Как думаешь, смогу я стать актером?
— Нет, Сань, не надо, это не твое.
Слышать такое было больно, веру в себя те слова чуть не подорвали на корню. Но когда увидел, что театральный факультет Дальневосточного института искусств объявил дополнительный набор студентов, сразу же рванул туда. На вахте спросил:
— Где тут берут в артисты?!
— А вот стоит женщина, обратитесь к ней.
Вере Николаевне Сундуковой я обязан карьерой.
— Здрасте, хотел бы поступить в театральный институт.
Она с любопытством посмотрела на мое худое, пылающее краской лицо и сказала:
— Готовьте басню, стихи, прозу и приходите завтра до полудня.
Ой, что было! Зубрил отрывки, нашел только «Крейцерову сонату» да стихи «И кто-то камень положил в его протянутую руку». А басни у меня не было. Помню, стоял на какой-то лестнице и приставал к прохожим: «У вас нет басни?» Со стороны выглядел сумасшедшим. Стемнело, а с утра экзамен. Один мужчина не шарахнулся, спросил:
— Зачем тебе?
— Да вот, завтра поступаю в театральный.
— Ну хорошо! Пойдем.
Привел домой, выдал книжку с басней «Белка». Ее-то я и вызубрил. Вышел перед приемной комиссией, меня всего трясло, покрылся пятнами. Казалось бы, уже и смерть повидал, но тут оробел, зажался. Правда Вера Николаевна что-то разглядела в том одеревеневшем мальчишке и приняла на курс.
Актерская профессия поначалу не давалась совсем, в конце второго курса встал вопрос об отчислении. Вся кафедра была против меня. Вся, кроме Веры Николаевны. Она попросила: «Коллеги, я бы с отчислением Михайлова повременила. Да, зажатый, деревянный, но я в него верю. Он упорный, стипендию не получает, по ночам работает грузчиком. В нем что-то есть, я это чувствую, дадим ему шанс».
Дали. Ходил по коридорам как тень, ощущал себя изгоем, поедал поедом. К экзаменам по мастерству подготовил отрывок из «Поднятой целины», тот, где Макар Нагульнов учит английский язык. Я был Нагульновым, мой однокурсник Юра Кузнецов, звезда «Улиц разбитых фонарей», Разметновым. И произошло что-то невероятное: боль, что во мне копилась, прорвалась наружу. Помню, сыграли так, что зал зааплодировал. Работа получилась удачной, о ней хорошо отзывались. Вера Николаевна была счастлива, отношение педагогов ко мне в корне поменялось. С тех пор получал главные роли.
После института пригласили в Приморский драмтеатр имени Горького, где Лев Михайлович Аронов ставил «Преступление и наказание». Я получил роль Родиона Раскольникова и успешно с ней справился.
— Мама приходила на ваши спектакли?
— Нет, относилась к моему актерству спокойно. Не верила, что это мужское дело, что из меня что-то получится. Уже потом, когда я начал много сниматься и часто ездил на премьеры во Владивосток с новыми картинами, мама стала мною гордиться. Из полуподвала она переселилась в однокомнатную квартиру, как-то ей это удалось. А я уехал в Саратов вслед за своим главным режиссером Натаном Израилевичем Басиным.
Он возглавил Саратовский драмтеатр и пригласил на работу Льва Михайловича Аронова и меня. Там уже играл Олег Янковский, который много снимался и все просил режиссера ввести второй состав в его спектакли. Из Москвы вряд ли кто-то поехал бы в Саратов, все хотят работать в столице. А зря, театр был уважаемым и мощным. Раньше ассистенты по актерам искали таланты в глубинке. Так сложилась кинокарьера Янковского и Приемыхова. Провинциальные артисты выкладывались на пробах на все сто, рвали работу когтями и зубами, чтобы выжить в жестоком мире конкуренции.
Я играл с Олегом одни и те же роли в пяти спектаклях: он снимался, а я за него отдувался. Все было хорошо, пока оба не получили распределение на роль Мышкина в «Идиоте». Иногда я позволял себе опаздывать на репетицию, приходил, а Олег уже стоял на сцене в нашем общем плаще. Так проходит неделя, вторая, третья, я сижу в зале, смотрю, как он репетирует и совершенно не собирается уступать мне роль Мышкина. А мне тоже хочется выйти на сцену. Подошел к нему в перерыве:
— Олег, это как-то нечестно.
— Извини, Саня, но Мышкин — мой! Это не та роль, которую могу отдать даже тебе.
Я подал заявление: отказываюсь от роли. Тогда режиссер поговорил с Янковским, и тот на неделю уступил мне репетиции. Но потом перестал обращать внимание на мои возражения. Он блистательно сыграл премьеру, ездил со спектаклем на гастроли. Я играл князя Мышкина, только когда Олег снимался, это одна из любимейших моих работ.
Не могу сказать, что между нами сложились плохие отношения, но и дружеских чувств Янковский никогда не проявлял. Помимо «Идиота» я любил «Прошлым летом в Чулимске», получил театральную премию, сыграв Шаманова, меня наградили поездкой в Венгрию.
Янковский — бесспорно великий актер. В кино он был для меня богом. Так, как владел крупным планом он, не владел никто. Благодарен Олегу за великую провинциальную науку конкуренции. Без нее я, может быть, так и витал бы в голубом поднебесье. А тут понял: в театре дружба дружбой, а пиджачок врозь. Мы прослужили в Саратове вместе лет семь, потом Олега забрали в Москву. Я же попал в столицу лет через десять.
Лев Михайлович Аронов был одно время ассистентом Олега Николаевича Ефремова. Он хорошо ко мне относился, как-то попросил Ефремова: «Посмотри парня». К тому времени тот уже возглавил МХАТ. Я сидел на репетиции «Иванова», где играли Иннокентий Смоктуновский и Андрей Попов. Трепетал перед гениальной парой. Иннокентий Михайлович кружил по сцене и вдруг заявил:
— Олег, я не понимаю: мне не за что зацепиться в этой декорации, не на что облокотиться!
— Все, перерыв! — объявил Ефремов.
Я ждал его в коридоре, и тут появился Иннокентий Михайлович, увидел меня и спросил:
— Вы актер?
— Да.
— Откуда?
— Из Саратова.
— Ага. — И стал нарезать круги вокруг меня. — Ага, ага, как вас зовут?
— Александр Михайлов.
— Хорошо, хорошо!
И ушел. А через пару дней я получил вызов к Сергею Бондарчуку на пробы к фильму «Степь». Бондарчук послушал, как читаю отрывок, и спрашивает:
— Молодой человек, на каком языке будем с вами общаться — на театральном или киношном?
— Да я только начал!
— Ну понятно!
На роль не утвердил, не понял меня, не увидел. Позже я выяснил, что именно Смоктуновский настоял на моих пробах. Великий актер оказался нежадным, щедрым человеком, за что ему благодарен.
Но вернусь в коридор МХАТа. Аронов позвал в кабинет: «Олег Николаевич тебя примет, давай». Я вошел нервничая. Ефремов сидел за столом, пил чай, казался чем-то расстроенным. Поднял глаза:
— Опять герой... Претендуешь на героя? А у меня во МХАТе восемьдесят процентов (и произнес слово, которое не берусь повторить). Вот так вот. Ага. Восемьдесят процентов — это много.
И продолжает пить свой чай. Я не нашелся, что сказать, кроме:
— Извините, Олег Николаевич, до свиданья.
На этом все закончилось. Не терплю, когда унижают, нахлебался этого. Вернулся обратно в Саратов. Через какое-то время мой друг Володя Яканин из Саратовского ТЮЗа женился на дочке Ефремова Насте. Пригласил на свадьбу в московский Дом актера. Туда явился и Олег Николаевич и почему-то сел рядом.
— Здорово! Я тебя узнал. Чего ты тогда взбрыкнул?
— Я же понимал, кого вы имели в виду.
— А ведь я хотел тебя взять. А ты ушел.
Позже мы с ним очень подружились! Я почти месяц снимался в Будапеште в фильме «Белый снег России», играл шахматиста Алехина, а Ефремов ставил там спектакль. Вечера проводили вместе, было очень интересно сидеть с ним, выпивать, спорить на религиозные и политические темы. Олег Николаевич — глыба, целая эпоха. Его уход стал для меня ударом.
Я все-таки счастливый человек. Мне ничего не надо возвращать. Знал, что такое унижение, пережил взлеты и падения, у меня вырастали крылья, и я парил. Пришел к убеждению, что актеры живут ради мгновений, нескольких минут, когда властвуешь над залом, знаешь: у тебя задрожит рука и весь зал тоже вздрогнет. Дважды испытал это: на спектакле «Царь Иоанн Грозный» в Малом театре и на «Дяде Ване», где играл Астрова у моего друга Владимира Андреева. Он взял меня в Театр Ермоловой.
В фильме «Белый снег России» в роли Ласкера снимался Всеволод Якут — звезда ермоловской сцены. Мы отработали вместе в Будапеште, потом я улетел в Париж, вернувшись, получил записку от Всеволода Семеновича: «Сашечка, приходите к нам на встречу с главным режиссером. Ждем!» Так за пятнадцать минут Андреев решил мою судьбу. Директор Сухинич, потрясающий мужик, пообещал: «Поживи в общежитии, через полгода мы пробьем тебе квартиру». Так и случилось — получил двухкомнатную на Октябрьской улице.
Театр Ермоловой — пять лет абсолютного счастья! Работу с Андреевым вспоминаю как бесконечный праздник. Потрясающий человек! Какое чувство юмора, какая интеллигентность! В «Дяде Ване» он гениально играл Войницкого. Жаль, что спектакль не сняли для телевидения. Позже я играл Астрова в Малом театре: когда умер Виталий Соломин, меня ввели в постановку Сергея Соловьева. Но это был уже другой Астров, и я смотрелся там не очень органично. А вот Астров в Ермоловском театре был моим, я его любил!
— Почему решили оттуда уйти?
— Все очень просто — Андреева пригласили возглавить Малый театр. Он взял с собой меня и Юру Медведева. Сыграл в «Детях Ванюшина» с Ирой Печерниковой, благополучно влился в труппу. Года через два Андреев возвратился в Ермоловский, у него что-то в Малом не сложилось. Снова хотел вернуть меня. Но я уже прикипел к театру, играл три главные роли. Помню, Владимир Алексеевич даже немного обиделся.
Я очень любил «Чайку», где выходил на сцену в роли Дорна. Дорн там по замыслу Чехова постоянно что-то напевает. Ну а я научился брать три аккорда на гитаре и предложил режиссеру спеть два-три романса. Юра Соломин и Ира Муравьева с удовольствием поддержали идею. И мы пели три романса с Ирочкой. Какой же начинался праздник души! Перед тем как стрелялся Треплев, герои сидели за столом. Ирочка что-то специально для нас готовила. Бывало, пропускали по рюмочке под ее закуску прямо на сцене. Могли себе позволить за пять минут до поклонов. Хороший был спектакль! И не только поэтому.
На сцену Ермоловского театра я вернулся два года назад. Играем с Андреевым антрепризный спектакль «Самая большая маленькая драма» по Чехову. Начинал его Владимир Алексеевич с Валентином Гафтом. На сцене разворачивались шекспировские страсти, исполнялись романсы, песни, звучали прекрасные стихи. Посмотрел и влюбился в потрясающий дуэт двух великих артистов! Валентин Иосифович не смог работать по состоянию здоровья, и тогда Андреев договорился с нынешним худруком Олегом Меньшиковым и ввел меня.
С Гафтом наши пути пересекаются во второй раз. Я же еще играю с Инной Чуриковой в «Старой деве», где он был первым исполнителем. Очень люблю его, он фантастический человек.
— Правда, что спектакль об Иване Грозном чуть не стоил вам жизни?
— Я там такое пережил! Иван Грозный — один из моих любимых исторических персонажей, незаслуженно оболганный. Достаточно углубиться в документы, прочитать его переписку, чтобы оценить масштаб личности. Сегодня доказано, что он не убивал сына Ивана. Это привиделось Илье Репину, который наложил на царя проклятие своей знаменитой картиной. Кстати, с ней постоянно случаются неприятности. И будут происходить!
Малый театр в свое время поставил всю трилогию Алексея Константиновича Толстого: сначала «Царя Федора Иоанновича» со Смоктуновским, потом «Царя Бориса» с Виктором Коршуновым, дошла очередь и до «Смерти Иоанна Грозного», когда в труппу пришел я. Как известно, слово, сказанное миллион раз, материализуется. Не нужно было ставить слово «смерть» на афишах!
Пять актеров ушли из жизни, прикоснувшись к Ивану Грозному. Это отец Михаила Боярского Сергей Александрович, Николай Хмелев, Олег Борисов и Евгений Евстигнеев, который играл царя в фильме «Ермак». Не доснявшись три дня, вылетел в Лондон к врачам и там умер... В 2013 году не стало Ярослава Барышева.
Ко всем трем постановкам в Малом писал музыку великий композитор Георгий Свиридов, с которым мы подружились. Он часто приходил на репетиции, смотрел на мою работу. Спектакль ставил Володя Драгунов, я трижды отказывался от роли. Трижды! Не чувствовал энергетики персонажа в полной мере. Потом меня убедили, что нужен именно такой царь.
Я начал работать и ощутил, как из меня непонятно по какой причине уходит энергия: порепетирую четыре часа и весь оставшийся день не могу прийти в себя. Стал докапываться, погружаться в историю XVI века, прочитал множество книг, побеседовал с учеными. Однажды сидели со Свиридовым, тот предложил:
— Хочешь, сделаю тебе подарок?
И включил музыку, от которой по телу побежали мурашки — такая в ней была энергетическая мощь. Я спросил:
— Что это?
— Это стихира Ивана Грозного. Он состоял в хоре певчих, был уникально образован музыкально.
Мы с Георгием Васильевичем еще много раз возвращались к этой теме: «Как ты рвешь душу, Саша. Мне нравится то, что делаешь. Текст Толстого тебя сковывает, а ты прорываешься через заслон. Все дело в слове «смерть».
Я набрал огромный документальный материал, пришел к Юрию Мефодьевичу Соломину: «Пожалуйста, уберите с афиши слово «смерть», оставьте просто «Иван Грозный». Оно меня убивает. Когда вхожу в служебный подъезд, мне плюют вслед бесноватые, которые узнали, что я репетирую эту роль. Если не уберете, беда случится».
Действительно, как-то повернулся и мне просто плюнули на ноги. Соломин и Коршунов посмеялись. Мефодьевич посчитал, что я заразился звездной болезнью, — тогда уже много снимался. А у меня не было этого в помине! Не дано от природы. Помню, я даже встал перед Соломиным на колени, но ничего не добился, услышал: это классика, это Малый театр.
Сыграл шестой спектакль и уехал за семьдесят два километра от Москвы, в Вороново. Там располагался дачный кооператив Малого театра, где я получил половину двухэтажного домика. Посмотрел, как он строится, тишина, вокруг никого, собрался ехать обратно, и... из горла хлынула кровь, на какое-то время потерял сознание. Я один, поздняя холодная осень. Лежу на земле и бессилен что-либо сделать. Спас Саша Потапов, который в тот момент проходил мимо, царствие ему небесное. Заметил меня, подошел: «Саша, ты чего валяешься, напился, что ли?» А я не смог ему ответить, снова хлынула кровь.
Потапов сгреб меня в охапку и повез в больницу. Весь Сашин автомобиль был залит кровью. Где-то на тридцатом километре она остановилась, о чем я и оповестил Сашу. Но тот испуганно посмотрел на меня, выжал газ и примчал в «Склиф». Врачи развели руками: «Вы родились под счастливой звездой — образовался самопроизвольный тромб, он остановил кровотечение. Иначе вас не довезли бы».
А дальше длинная история... Я перенес резекцию желудка, после случился заворот кишок и новая полостная операция. Полгода провел в «Склифе», потерял двадцать три килограмма веса. Одновременно со мной там лежал Володя Ивашов, только этажом ниже. Володя ушел, а я остался... Однажды меня в больнице навестил Соломин:
— Саша, давай посоветуемся, кого вводить в «Грозного» во второй состав?
— Ярослава Барышева, он замечательный актер. Пусть играет.
Ввели, и он играл, но здесь есть маленькая деталь: трактовка Барышева отличалась от моей, он изображал более жесткого правителя. А я отказывался играть эту роль, даже когда вышел из больницы. Жил неподалеку от «Ленкома», туда ко мне и пришли однажды Коршунов и Соломин. Честно сказал: «Пишу заявление об уходе, я вас предупреждал, чувствовал беду, а вы меня не послушали». Юра обещал все исправить.
Когда через полтора месяца на афише Малого театра написали «Царь Иоанн Грозный», я вернулся в спектакль. Однажды забыл перед началом прочесть «Отче наш», выскочил на сцену в суете, и сразу пропал голос и онемела левая рука, совсем ее не чувствовал. А у меня там много текста, потом пауза. Вышел за кулисы, прочел молитву — все встало на свои места.
В Колонном зале шел концерт Свиридова. Я стоял в проходе, Георгий Васильевич меня заметил, бросился навстречу, обнял: «Знал, сынок, что ты вернешься, молился за тебя, — потом сделал паузу и добавил: — А знаешь, почему Грозный тебя пощадил, а других нет? Ты не ерничал, не издевался над ним, не судил его».
Я играл еще несколько лет, потом понял: хватит, больше нельзя — и отказался от роли. На сцену выходил только Барышев, но вскоре он умер... Для меня это было большим уроком.
По большому счету я благодарен Малому театру, хотя всякое случалось. Однажды с руководителем вокально-музыкального ансамбля «Хорус» Женей Бедненко собрали драматическую программу: читали стихи, монологи, пели песни. Сыграли два раза в филиале Малого, зрители висели на люстрах. Но руководство не приняло спектакль. Жаль!
Неправда, что в труппе не может быть друзей, что там одни конкуренты. Мне удалось подружиться и с моим ангелом-хранителем Сашей Потаповым, и с потрясающей Наташей Вилькиной. Талантище! Помню, играли вместе с Ромой Филипповым и Олегом Штефанько спектакль по О’Нилу «Долгий день уходит в ночь», замечательно общались. Ко мне хорошо относилась и Элина Авраамовна Быстрицкая.
— Конечно же, мы не сможем поговорить обо всех фильмах, в которых вы снимались, — их слишком много. Какие проекты запомнились больше других?
— «Очарованный странник», это моя любовь. Несмотря на то что съемки в Оренбурге в степи шли крайне тяжело. И начались с трагедии — погиб в автомобильной аварии директор картины.
Специально для съемок привезли лошадь. Владелец предупредил, что стоит она пятнадцать тысяч долларов. Красавица великолепно смотрелась, но какой-то придурок впряг ее в повозку, и она с непривычки тут же сломала ногу, оставалось только пристрелить.
В кадре я ходил босиком по снегу, дублей делалось множество, в итоге получил обморожение. Много всего случалось, бес крутил эту картину. Нам удалось ее завершить, хотя она вышла на экран не в том виде, как хотелось. Мы сняли блистательный телевизионный вариант и другой — для кинотеатров. Его и показывает сегодня телевидение, а первый двухсерийный куда-то затерялся.
Считаю, что Андрей Ростоцкий сыграл блестяще, это одна из лучших его работ. Андрюшка был потрясающим! Интересно работала Оля Остроумова. Лида Вележева просто поражала своей энергетикой. В ней есть четверть цыганской крови, поэтому она так органична.
Кинематограф вообще одаривал меня удивительными встречами. Евгений Семенович Матвеев пригласил на Савву Геннадича Василькова в «Бешеные деньги». Дядя Женя меня любил и уважал. Сказал: «Саша, доверяю тебе роль, которую не смог сыграть сам. Оправдай мое доверие». Показал свой рисунок, как он видит персонажа, а потом дал полную свободу.
Матвеев сам актер, все про нас понимал и относился по-доброму. Атмосфера на съемках была замечательной! Павел Петрович Кадочников играл князя Кучумова. У дяди Жени звезды соглашались на небольшие роли — настолько его ценили. Но как раз во время работы случилось несчастье: в Прибалтике погиб сын Кадочникова. Павлу Петровичу пришлось уехать, он возвратился на третий день после похорон. Я увидел его и испугался: передо мной стоял не просто человек с землистым цветом лица, а покойник.
Кадочников появился в павильоне, подошел к Матвееву: «Женечка, спасай, мне сейчас необходима только работа». Матвеев попросил всех удалиться, мы стояли за декорацией и подсматривали в щелочку, как он ходил вокруг Кадочникова: то вставал, то приседал. Павел Петрович повторял мизансцены по многу раз, опять и опять. Матвеев не стал снимать его сразу, дал время. Эти сцены оказались самыми сильными. Так дядя Женя не позволил горю одолеть великого артиста, вытащил из пропасти.
Когда Матвеев приступал к работе над «Любить по-русски», умолял меня сыграть роль, которая в итоге досталась Никите Джигурде. Я не смог — снимался в другом фильме, уезжал в экспедицию. Дядя Женя обиделся, но позже простил.
Сотни семей соединили «Мужики!..», мне приходили горы писем: «Мы давно расстались, но «Мужики!..» нас вновь объединили. Посмотрели картину и задумались, ради чего стоит жить...» Режиссер Искра Бабич увидела меня в Малом театре, где служил и ее муж Афанасий Кочетков, и пригласила на главную роль. Отказывался раза два — у меня были другие проекты, однако она настояла. Я не очень верил, что картина получится, но потом меня познакомили с человеком, который послужил прототипом главного героя картины. Он меня впечатлил, и я подписал договор.
Поначалу напрягался, мне не близка женская режиссура. Но напористость Искры Леонидовны просто поражала! Пару раз взбрыкивал, сегодня уже не помню, по какому поводу. Благодарен ей, что терпела. Но русская удаль персонажа, широта его души были мне понятны. Сцены, где герой сметает все со стола, играл с удовольствием. Это было красиво!
Считается, что с детьми сниматься сложно. Мне так не показалось. Девочка, моя партнерша, была замечательной. У Ирочки Ивановой похожая судьба: росла без отца, родители развелись. В ее глазах стояла печаль, ей не требовалось ничего играть. Искра чувствовала людей и не упустила этот талант. А как хорош Толя Солоницын в роли спившегося папаши! Ох, какой он! Одна фраза «Вы уж сделайте из него человека, а я-то ладно, я уж как-нибудь!» чего стоит! Великий артист, после картины мы подружились.
И конечно великолепны Афанасий Кочетков, маленький Миша Бузылев-Крэцо, сыгравший цыганенка. Обычно я не пересматриваю свои фильмы, но и для картины «Мужики!..» делаю исключение — привлекает заложенная в ней глубина, красота русской души. Этого сегодня в кино почти не осталось, на экране сплошные бандюганы, менты, истерики, шум, гам, пляски как под допингом. А золотой запас старых фильмов лежит невостребованным!
С особым чувством вспоминаю Наташу Гундареву. Познакомились на телесериале «Следствие ведут знатоки». Я играл сказочного преступника по фамилии Миловидов, она — мою жену. Его спрашивают:
— Почему ты пошел на воровство?
— Посмотрел однажды, как моя жена стирает, увидел ее руки в хозяйственном мыле, вот и решил украсть немного краски в цеху. Хотел дать своей супруге возможность жить немного лучше, вырваться из нищеты.
За это герой получил срок. Наивные авторы картины! Знали бы, что сегодня у чиновников находят целые комнаты, забитые валютой. Как Россия выживает?
Наташа — луч света в темном царстве. Работал с ней — словно шел на праздник. Благодаря Гундаревой картина «Одиноким предоставляется общежитие» живет по сей день. Режиссер Самсон Самсонов не подпускал ко мне девчонок, а в фильме сплошь они. Если видел, что разговариваю с кем-то из актрис, отгонял: «Отойдите от него! Не подходите!» Ревновал их ко мне. С Наташей Гундаревой я имел право общаться, а с другими девчонками — нет. Самсонов любил показывать, многое в герое я перенял от него — безумный взгляд исподлобья к примеру.
Через какое-то время Самсонов утвердил меня на роль в картине «Милый друг давно забытых лет». Сниматься предстояло со Славой Тихоновым, его дочерью Анечкой, Славой Говорухиным. А меня опять скрутила болезнь. Так Самсонов все отменил, пообещал: «Я тебя дождусь». Этот святой человек, который плохо видел, приходил в больницу, часами сидел у постели, говорил, как он меня ценит: «Только выздоравливай скорее».
Ждать пришлось полгода. Я появился на площадке худой как скелет. Снималась сцена, где Говорухин в меня стрелял, а я падал. Ох, как переживал Самсонов, как дрожал, чтобы я упал удачно, лично проверял толщину матрасов, которые мне подстелили. Картина прошла незамеченной, хотя Слава Тихонов поработал отлично! Говорухин — замечательно! Про себя не говорю, я там реально дохлый.
Правда когда снимался у Говорухина в «Благословите женщину», контакта между нами не было. Не терплю, когда со мной разговаривают через губу. Все внимание режиссер уделял Свете Ходченковой, конечно был в нее влюблен. Это бросалось в глаза. Сейчас Света сильно изменилась внешне, а мне нравилась той — добротной, мощной. Я консерватор, ценю природную красоту и еще не забыл, как Наташа Гундарева сгубила себя голоданиями.
Часто показывают по телевидению «Любовь и голуби». Жаль, что рано ушли Сергей Юрский, Люся Гурченко, Нина Дорошина... Из старшего поколения остались мы с Теняковой. Меньшов утверждал меня долго, ничего не обещал: «Пока, Саш, мы посмотрим». Ассистент вызывал на пробы несколько раз. Потом Меньшов признался: «Да я тебя сразу выбрал! Просто решил узнать поближе».
Эффектный кадр, где герой попадал из российской глубинки сразу в море, снимали в Батуми. Привезли туда дверь, установили на пирсе. В кадре она еле заметно колышется, поскольку крепилась тросом. Падал спиной в волну в костюме, водолазы быстро раздевали меня под водой. С первым дублем намучился — они делали это долго. Володя ругался, я терпел. С третьего — сняли.
Володя работал просто блестяще, с юмором, сам хохотал в паузах. Бывают же такие праздники! А как потом ругали фильм в прессе! Да и коллеги были не в восторге. Но зрители его любят по сей день.
С риском для жизни снимался в картине «Змеелов». На главную роль был утвержден другой актер, но ассистент, проходя на студии мимо, предложил попробоваться. Ну попробовался, и режиссер Вадик Дербенев решил: сниматься будет Михайлов. В фильме задействовали настоящих змей. Кобру не обезопасили, не вырвали ей зубы. Меня страховал знаменитый змеелов Разбаш. Говорили, что прямо перед началом съемок от укуса гюрзы погиб его брат. Страховка одна: если змея укусила, надо срочно полоснуть это место ножом, выпустить кровь, пока яд в нее не всосался, и принять внутрь бутылку водки.
Разбаш инструктировал: кобра — одна из самых умных и интеллигентных змей, она не нападет, если не почувствует агрессии со стороны человека, если ты не угрожаешь ее потомству. Перед тем как ужалить, кобра предупреждает трижды: как — пусть останется тайной, дал Разбашу слово не разглашать.
Крупный план: я медленно присаживался перед змеей, она делала стойку, укусить меня ей ничего не стоило. Долго смотрит и вдруг — раз! — выбрасывает жало, открывает капюшон: жуткие ощущения! Я медленно поднимался. Периодически ее выпускали из мешка подвигаться по песку, змея моментально отыскивала меня, ложилась и наблюдала, как пью кофе.
Сняли финал, я вышел из кадра, пошел не оборачиваясь, по дороге скинул рубаху. Проходил мимо ребят, те предупредили: «Саня, там твоя за тобой ползет!» Как же я припустил от змеи, как побежал! Слава богу, Разбаш быстро догнал свою подопечную, вернул кобру в мешок.
Я готов рисковать здоровьем, если роль того стоит. Но встречал и неадекватных режиссеров. Меня чуть не угробила халатность покойного Вити Соколова. Снимали военную драму «Дожить до рассвета», там есть момент, где раненый герой ползет в снегу. Было холодно, но режиссер распорядился установить еще и ветродуи. Пальцы коченели, чуть не отваливались. Плюс ко всему он велел пиротехникам заложить заряд поближе к актерам. После взрыва осколок воткнулся мне прямо в щеку, еще чуть-чуть и мог остаться без глаза. Кровь потекла, а режиссер заорал:
— Почему Михайлову нарисовали кровь? Разве я просил?!
— Мы ничего не делали! Кровь настоящая, — откликнулась гример.
Думаете, он остановил съемку? Ничуть не бывало. В итоге я заработал двустороннее воспаление легких.
— Почему ваша режиссерская фильмография состоит из единственного фильма?
— На картине «Только не уходи» заболел звездной болезнью исполнитель главной роли. Я утвердил брата Никиты Джигурды Сергея — понравилось его своеобразное лицо. Тот начал сниматься, и пошли капризы. Угрожал, истерил, обещал: «Я тебе такое устрою!» Ужас, что было! Через неделю я остановил съемки. Продюсеры забеспокоились:
— Кто будет играть?
— Сам.
Тяжело приходилось, но справился.
Мне постоянно предлагают сниматься, присылают сценарии, но пока ничего не трогает, не волнует. Жду: если после прочтения задергается, покроется мурашками левая рука, значит, это мое, надо соглашаться. Гениально сказал великий актер Жан Габен, когда у него спросили, что лежит в основе кинематографа. Он ответил: три фактора — сценарий, сценарий и еще раз сценарий. А если есть еще и хороший оператор, неплохие актеры, то надо быть совсем уж никудышным режиссером, чтобы все это угробить.
— Что записано в вашем райдере?
— Если еду куда-то с поэтической программой «Экология души», для которой учу два новых стихотворения в неделю, мне требуется зажечь на сцене свечу. В гримерной должна стоять вода комнатной температуры без газа, если организаторы предложат чай с бутербродом — тоже будет неплохо. Естественно, я летаю бизнес-классом, если еду поездом, занимаю отдельное купе. За пятьдесят лет на сцене и экране я это заслужил.
— Где встретили жену Ксению?
— Поразительная история. Я работал в Ермоловском театре, в труппе служил актер Володя Васильев, отличный парень, заводной, с поэтическим даром, писал стихи. Он был человеком нервным, экспрессивным, всегда боролся за правду. Однажды на день рождения нашего коллеги Леши Шейнина Володя пришел с молодой женщиной. Они еще не были женаты. Я оценил и ее красоту, и интеллигентность.
В какой-то момент вышел на кухню выпить воды, мы там с ней столкнулись. Сказала: «А вы знаете, что я тоже Михайлова? Мой прадед был Михайловым, тушил пожары в деревне Соколово, все звали его пожарным, и это со временем стало фамилией». Выяснилось: мы родились в один день в один месяц. Правда с разницей в двадцать три года. Ксения мне понравилась тем, что внимательно слушала, не торопилась вставить свое слово, стеснялась, показалась даже немного зажатой. Позже узнал, что они с Володей поженились. Мы с ней изредка сталкивались в общих компаниях, она заглядывала в театр, могли переброситься парой слов.
Ксения: Володя происходил из старинного рода, который много сделал для театра. Его отец Петр Павлович Васильев был главным режиссером знаменитого Ярославского драматического театра имени Волкова. Перебравшись в Москву, возглавил Театр Гоголя, ставил спектакли в «Сатире», работал с Равенских над постановкой «Царя Федора Иоанновича» в Малом. Володина мама Валентина Николаевна Кузнецова тоже была актрисой, но рано ушла из профессии, посвятила себя семье. В отличие от мужа — жесткого человека, настоящего режиссера — была необыкновенно доброй.
Конечно же, при таких родителях Володе лежала прямая дорога в театральный. Он окончил ГИТИС, учился на одном курсе с Марком Захаровым, Люсьеной Овчинниковой, Юрием Горобцом. Можно сказать, всю жизнь проработал в одном Театре Ермоловой. Володя много играл на сцене, а в кино засветился лишь в нескольких фильмах, среди которых «Дело № 306», «Черемушки». Кстати, историк моды Александр Васильев — его двоюродный брат.
С Володей мы познакомились у общих друзей. Вскоре поженились, родился Владик. Сыну исполнилось два года, когда поехали отдыхать в Дом актера в Мисхор. Там мужу стало плохо, он впал в кому, его отвезли в больницу в Ялту, положили в реанимацию. Девяностые, в больнице ничего нет, а у Володи помимо инфаркта тяжелая форма диабета.
Врачи сказали: достанете в течение трех дней лекарства, есть шанс спасти вашего мужа. И выдали список. Помню, третье, особо дефицитное, покупала у человека на улице. Когда он назвал цену, поняла, что таких денег у меня нет, сняла с шеи золотую цепочку: «Вот, возьмите, только продайте». Володя провел в реанимации три недели, но спасти его не удалось... Мужа похоронили на Донском кладбище рядом с мамой.
Одним из первых позвонил с соболезнованиями Саша Михайлов. Во второй раз услышались только через год, договорились встретиться.
Александр: Пересеклись у Малого театра.
— Привет.
— Привет.
— Ты как?
— Выкарабкалась, как-то живу.
Я улетал на длительные гастроли и вдруг совершенно неожиданно для себя попросил Ксению:
— У тебя нет возможности помочь моей маме, пока я в отъезде: сводить ее к врачу, купить продукты?
— Да, конечно, без проблем.
Ксения прекрасно водит машину, она часто ездила к маме, кормила, поила. Когда я вернулся в Москву, прямо из аэропорта почему-то направился не домой к семье, а к матери, давно ее не видел. Открыл дверь своим ключом, вошел и услышал, как кто-то плещется в ванне, оттуда раздается смех. Прошел в комнату — стол накрыт. Тут дверь в ванную распахнулась, появились мама и Ксения. Я взглянул в мамины глаза и ошалел: они лучились счастьем, не видел такого лет десять! Она обрадовалась: «Ой, Саша приехал!» Именно тогда мелькнула мысль, что Ксения не просто так появилась в моей жизни.
Она стала моей второй женой. С первой познакомился в институте. Вера училась на театроведческом — красивая, интеллигентная. Рядом с моим на вешалке в гардеробе вечно висело чье-то зеленое пальто. Всегда хотел узнать, кому оно принадлежит. Оказалось — Вере. Когда познакомились, не знал, что она дочь контр-адмирала. Окружающие считали, что хочу сделать карьеру, воспользоваться положением Вериного отца. Но эта история не про меня... Я Веру полюбил.
Старший сын Костя родился в Питере, там у моих замечательных тещи и тестя Галины Семеновны и Константина Константиновича была квартира. Костин переходный возраст дался с трудом: и школу бросал, и из дома сбегал. Искал сына трое суток, когда нашел, сильно «впилил», но не ему, а парню, что подбил на авантюру.
Тогда на нервах у меня открылось первое кровотечение, лежал в легочном диспансере, умирал. Помню, однажды проснулся, а в палате на столе стоит пирог с капустой из тончайшего теста. Набросился, слопал сразу чуть ли не весь, еле оторвали. Его испекла для меня Галина Семеновна. Когда слышу анекдоты про тещ, говорю так: это кому как повезло. Мне лично очень повезло, что у Веры были такие прекрасные родители!
Каюсь, мало занимался Костиным воспитанием: играл в театре, снимался, зарабатывал деньги. Мы с Верой расстались, прожив вместе тридцать пять лет. Самая главная беда в наших отношениях: я находился между двух огней — мамой и Верой. Мама так и не смогла принять мою жену. Костя не простил моего ухода, хотя был уже взрослым, работал на радио. А Вера не простила романа с коллегой по Малому театру.
Не хочу углубляться в подробности, те отношения не могли окончиться браком. Но благодарен судьбе, что в них появилась дочь Настя, мое чудо. Характером она пошла в меня. Уделял ей свободное время, водил в театр, на елки. Настя окончила актерскую мастерскую Владимира Грамматикова во ВГИКе, получила приз за курсовой спектакль — это говорит о многом. Снялась в нескольких фильмах, но она совсем непробивная, а это качество сегодня актрисе необходимо.
Недавно Настя родила дочку Оливию. Муж ее — отличный парень с Украины. Я временами стараюсь им что-то подкинуть, но они говорят: «Не надо, сами заработаем». Верю, дочь еще скажет свое слово в актерской профессии.
Но вернусь к истории с Ксенией. Однажды настал момент, когда я сказал: «Все, переезжаю к тебе». Она не возражала. С Верой я ничего не делил, поселился у Ксении в «двушке» на улице Народного Ополчения.
— Ксения, что было такого в Александре, что вы связали с ним жизнь?
Ксения: Почувствовала в нем настоящего мужчину, способного брать на себя ответственность. Этого не хватает сегодня представителям сильного пола. А еще он очень чистый, иногда даже наивный человек. Это мешает, создает сложности, но Саше не стоит себя ломать, пусть остается таким, как есть. Ему приходится трудно, но я его уважаю за стойкость.
— Как народный артист показывает себя в быту?
— Саша оказался очень привередливым в еде. Хотя, казалось бы, вырос в землянке. Часто слышу: «это я не ем». К примеру терпеть не может селедку, переел ее в море. С удовольствием лепил пельмени вместе с другом Мишей Евдокимовым. Очень любил их, так же как и пироги с капустой, мне пришлось научиться их печь.
Александр: Обожаю женщин, которые умеют готовить. А Ксюша делает это с душой. А еще она по сути своей врач, лекарь, хотя и не имеет диплома. Прошла школу моего друга, гениального доктора-травника Дерябина, оказалась талантливой ученицей. Если в семье кто-то, не дай бог, заболел, Ксения быстро поставит его на ноги.
Два слова хочу сказать и о моих теще и тесте — Маргарите и Вячеславе Пожарновых. Отношения у нас поразительные — они мне не только родственники, но и друзья. Вся семья их очень уважает. Если у нас с Ксенией случается недопонимание — всегда встают на мою сторону и помогают решить конфликт.
— Ксения, а как Александра принял ваш сын?
Ксения: Никаких проблем между ними не возникло. Владик стал называть Сашу батей. Родного папу почти не помнил. И потом Саша — отец-наблюдатель, детей не пилит, замечание сделает лишь в исключительном случае, когда просто нельзя промолчать. Роль плохого полицейского в нашей семье исполняю я.
Александр: Владик сразу стал для меня родным. Высокий, красивый парень, окончил актерский факультет. Верю, что его талант еще впечатлит режиссеров. Недавно отработал вторым режиссером на картине Федора Бондарчука, руководил массовкой.
В этом году окончила школу наша с Ксюшей дочь Мирослава. Была на домашнем обучении. Решила: никуда поступать не будет. Хочу, говорит, поработать в театре, посниматься. Опыт у нее уже есть: вместе играли в фильме «Две зимы и три лета». Теймураз Эсадзе — талантливый режиссер, но картина почему-то не выстрелила. Может, материал оказался слишком сложным для восприятия сегодняшними зрителями.
Фильм о русской деревне снят по прозе Федора Абрамова. Мирослава выступила там в драматической роли, а еще Темо открыл ее как певицу. Услышал, как Мира поет, и умолял записать песню. Каждая серия начинается с ее вокала. Дочь немного им занималась, еще играет на гитаре. Сейчас уделяет пению больше времени, поскольку играет в мюзикле в театре «У Никитских Ворот».
Ходил с семьей на одно мероприятие, и там на Мирославу обратил внимание Марк Розовский. Спросил:
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Петь умеешь?
— Да.
У нее действительно своеобразный грудной голос.
— А что с движением?
— Два года занималась в балетной школе Илзе Лиепы.
— Ребята, я ее забираю. Ставлю «Капитанскую дочку», Мирослава подходит на роль Маши Мироновой. Попробуем.
Мирослава репетировала с Розовским полгода и уже полгода играет в мюзикле. Моя супруга Ксения не скупится на критику, но тут и она говорит: «Это здорово!» Меня радует, что у дочки есть характер. В перспективе может стать актрисой. Посмотрим... Розовский пообещал, что после школы возьмет ее в труппу.
— Дочь прислушивается к вашим советам?
— А я их особо-то и не даю. У нее свое видение, своя дорога. Она приходит на мои спектакли, во ВГИК, где руковожу актерской мастерской, присматривается к учебному процессу. Ее очень любят на курсе.
Я нестрогий отец. Не стараюсь учить — дети должны идти своим путем. Сейчас дочка в таком возрасте, когда без теплых слов тяжело выживать. Если видишь в ребенке росточки таланта — дай им взойти, не уничтожай, не суши. Но еще важнее, чтобы твой ребенок вырос хорошим человеком.
Статьи по теме:
Свежие комментарии