В 1955 году папа решил снимать «Снежную королеву». Эта картина собрала огромное количество наград и долгое время считалась самым известным в мире советским мультфильмом.
В 1955 году папа решил снимать «Снежную королеву». Эта картина собрала огромное количество наград и долгое время считалась самым известным в мире советским мультфильмом. Знаменитый японский режиссер Хаяо Миядзаки, автор «Унесенных призраками» и «Ходячего замка», признавался, что именно благодаря ей остался в профессии, получив новое вдохновение.
Однажды за нами с сестрой забежали подруги — звали гулять. Папа работал в своей комнате, дверь была приоткрыта. И можете представить потрясение девочек, когда они увидели, чем занимается хорошо им знакомый дядя Лева! Он каркал, мяукал, лаял, рычал, притоптывая и подпрыгивая! И хотя я с важным видом пояснила: «Папа режиссерский сценарий пишет» — они мигом испарились во двор... На всякий случай!
Иногда отец и нас с сестрой Анютой привлекал к работе: по его просьбе мы чихали, кашляли, что-то бормотали. А он с секундомером в руках хронометрировал этот «вклад в искусство».
Советская мультипликация, к мастерам которой принадлежал и наш отец, действительно была настоящим искусством. Много лет наши мультфильмы задавали тон на мировых киносмотрах, собирая обильный урожай наград. Все они вошли в золотую коллекцию «Союзмультфильма». Среди них и картины Льва Атаманова «Аленький цветочек», «Золотая антилопа», «Снежная королева», «Пастушка и трубочист», «Скамейка», «Пони бегает по кругу», «Балерина на корабле», «Котенок по имени Гав» и другие.
Самое первое мое воспоминание о папе: я у мамы на руках, давясь слезами, яростно отбиваюсь от колючего усатого дядьки, пытающегося нас обнять. Растерянная мама уговаривает: «Наташенька, это твой папа — он был на войне, вот ты его и не помнишь...» Но я не умолкаю. Дядька исчезает, но скоро появляется побритым — от того молодым и смутно знакомым. Потом помню, как он меня шестилетнюю, ласково обняв, учил читать. Или подхватывал на руки, утешая, когда разбивала в кровь коленку...
А на мое восемнадцатилетие среди прочих подарков отец вручил тетрадь, открывалась она такой записью: «Дочь моя! Люди, которые недооценивают «вкусное», бывают несчастны всю жизнь! Если это женщины — их бьют и в конце концов бросают мужья. Если мужчины — их тоже бьют жены, но, увы, не бросают... Поэтому заполни все страницы этой тетради поэтическими описаниями изготовлений шашлыков, тортов, наливок всех сортов, и тогда — если сумеешь применить эти знания в жизни — будешь счастлива!»
Этот рецепт счастья, конечно же, шутлив, но он знал, о чем говорит. Помимо творческих навыков папа обладал и многими другими. Ему вообще все удавалось.
Лев Константинович родился в интеллигентной дворянской семье, предки были из нор-нахичеванских армян. Отец Константин Васильевич имел два университетских образования — востоковеда и математика. Мы с сестрой его хорошо помним. Дед был благороднейшим человеком, любил детей, недаром много лет возглавлял гимназию. Папа и внешне, особенно улыбкой, и многими чертами характера — добротой, тактичностью и благожелательностью — очень походил на своего отца.
Константин Васильевич собрал хорошую библиотеку, дети — у папы было две сестры, Люси и Тамара, — занимались музыкой. Отец учился игре на скрипке, и этот инструмент всю жизнь оставался его любимым. Папина мама часто болела, и детьми занималась бонна-немка. Уже взрослым, часто бывая в Германии, Лев Константинович с благодарностью вспоминал эту добрую женщину — оказалось, что язык он помнит!
Блестяще завершив школьное образование, папа поступил в Московский институт народного хозяйства имени Карла Маркса. Случилось так, что его старшая сестра Тамара влюбилась в однокурсника, начинающего актера Владимира Фогеля, и конечно, познакомила его с братом. Отец несколько раз бывал с ними за компанию на занятиях знаменитой мастерской Льва Кулешова, где учились Всеволод Пудовкин, Александра Хохлова, Борис Барнет, Леонид Оболенский.
Он зачастил на репетиции, а в какой-то момент настолько увлекся, что тоже решил туда поступить. Кулешов устроил ему экзамен, среди прочих испытаний нужно было с места вспрыгнуть на стул. В те годы считалось, что киноактеры должны быть универсалами. Они обучались основам биомеханики и циркового искусства — отрабатывали выразительность жеста и мимики, пластику движений. К счастью, отец занимался спортом, был неплохим боксером, и это его выручало.
Институт Лев Константинович бросил, чем сильно огорчил отца. Человек деликатный, тот лишь сказал с сожалением: «Лева, какой ужас! Неужели ты будешь изображать ковбоев?» — они часто мелькали в популярных тогда американских лентах. Поступив в студию, папа снимался в небольших ролях в кулешовских фильмах. Например сыграл милиционера и клерка в «Необычайных приключениях мистера Веста в стране большевиков». К слову, там он перебирается с одной крыши на другую по канату — без всякой страховки!
И вдруг «будущая кинозвезда» делает неожиданный кульбит, и не на спортивной площадке. Этому невольно способствовал все тот же Фогель. Увлекшись мультипликацией, однажды он затащил отца в мультцех киностудии «Межрабпомфильм». Там стояли диковинные деревянные рамы, в них накладывались какие-то картинки. Когда возникло изображение, а потом и запрыгало, папу эта невидаль покорила. Отец принял решение: он будет заниматься только этим удивительным искусством. Тем более что он немного рисует...
Спустя годы режиссер Андрей Хржановский признавался: «Я страшно стеснялся, что не умею рисовать. И зачем пошел в анимацию? Считал себя недотепой. Но потом узнал, что даже у такого мастера, как Атаманов, нет специальной подготовки!» А замечательный художник Леонид Шварцман, с которым папа много работал, хотя и подтрунивал над его живописными талантами, считал отцовские раскадровки гениальными.
В 1929 году, после армии, папа поступил на службу в мультцех. Там выпускали политические плакаты, агитки, рекламу, которая начиналась именно с анимационной. А уже в 1936-м несколько мелких студий были объединены в «Союзмультфильм».
Лев Константинович жил тогда в Колобовском переулке в коммунальной квартире. Его единственной соседкой была сестра Тамара. Ее мужа Владимира Фогеля, ставшего известным актером немого кино, уже не было в живых — в 1929 году он покончил с собой. Говорили, слишком много работал, вот и надорвался. Их дочке Кирочке был всего годик. Сейчас ей девяносто. Она вспоминает: «Лева фактически стал мне отцом. Всегда был рядом, веселый и добрый. Часто комнаты в нашей квартире наполняли молодые художники, а по утрам я находила на коврике у кроватки картинки с забавными зверюшками, которые они мне дарили...»
В том же 1936 году папа познакомился с мамой. Нашел ее... под новогодней елкой. У тети Тамары была подруга Лида Калмыкова, с которой они работали на «Межрабпомфильме». Когда Лида получила приглашение отметить вместе Новый год, прихватила с собой племянницу-подростка. Девочка, стесняясь взрослых, отсела подальше в угол, почти под елку.
Отец торопился куда-то в компанию, но воспитание не позволяло ему сразу сбежать, и он некоторое время беседовал с женщинами, обращаясь, опять-таки из вежливости, и к девочке под елкой. Та смущенно выдавила из себя несколько слов, из которых явственно было слышно только имя — Лара. «Ба, да она будет красоткой!» — уже убегая, подумал папа.
Спустя года два, когда вновь случайно встретились, он маму едва узнал. Она превратилась в очаровательную стройную красавицу с льняными волосами и русалочьими глазами. «Вот тут я и погиб!» — шутливо с нежностью вспоминал отец.
Пятого апреля 1938-го родители поженились. Конечно, романтическая встреча в Новый год должна была и завершиться романтично: не успели новобрачные выйти из ЗАГСа, как у входа вполне по-сказочному возникло белое такси роскошного иностранного вида. Вот так, с охапкой белых роз, и умчал Лев Константинович свою любимую в новую жизнь.
Папа был старше мамы почти на пятнадцать лет. До встречи с ней он пережил личную драму. Мама рассказывала, как волновалась после свадьбы, понимая, что муж не спешит заводить детей. Однажды не выдержала и спросила: «Лева, у нас с вами все-таки будет ребенок?» — первое время они оставались на «вы».
Впрочем, тревожилась она зря: через год с небольшим после свадьбы родилась я. Тогда же Госкино откомандировало отца в Ереван поднимать армянскую анимацию: надо было создать с нуля национальную студию. Режиссер Валентин Подпомогов вспоминал, как в 1940 году шестнадцатилетним мальчишкой пытался от безденежья устроиться туда подмастерьем.
Ему предложили что-нибудь нарисовать, но от волнения ничего не получилось. Понурясь, Валентин отправился восвояси. Папа, куривший у дверей, неожиданно окликнул: «Эй, парень, приходи завтра с утра, будешь у нас работать». Льву Константиновичу бросилось в глаза, что мальчик босой, и он его пожалел. Годы спустя маститый дядя Валя, бывая в Москве, обязательно заходил в гости с бочонком домашнего коньяка.
Тогда же, в 1940-м, мама со мной поехала к папе погостить и задержалась в Армении на все годы войны. Отца призвали оборонять границу, его саперная часть стояла неподалеку от Ленинакана. Мама перебралась поближе к мужу, получила немного земли, чтобы можно было как-то прокормиться. Помню, как тяжело ей было носить мешки с выращенной картошкой, и я, стараясь помочь, таскала лопату.
Мы поселились в глиняной мазанке, где вольготнее всего чувствовали себя крысы. По ночам мама просыпалась каждые полчаса, чтобы проверить детскую кроватку. Хрупкая, избалованная обожанием папы двадцатилетняя девочка, сцепив зубы, билась за жизнь, за семью, за мужа, в возвращение которого свято верила. Отец, кстати, никогда не рассказывал о фронте. Мы с сестрой лишь раз пристали с расспросами, он ответил: «Из моей роты в живых осталось только трое. Это и есть война».
В 1944 году папу демобилизовали. Мы вернулись в Ереван. Начались съемки первой цветной армянской сказки «Волшебный ковер». А потом у меня появилась младшая сестра Анюта. Папа был счастлив — он дома со своими любимыми девочками, а я страшно важничала от своей роли старшей сестры.
Наконец Лев Константинович выполнил свою миссию, и его отозвали в Москву. Но связи с Арменией он никогда не терял, сам там часто бывал и приезжающих оттуда друзей у себя принимал. Мы поселились все в той же коммуналке неподалеку от Трубной площади. До революции в доме располагался склад бакалейной лавки — окна были чуть выше земли, отапливалась квартира дровами, вода в морозы замерзала. Нас с Анютой в шутку называли «дети подземелья».
По возвращении в Москву папа не сразу запустился с новой картиной, сидел без работы. Семью поддерживала мама. Впоследствии она работала художником на студии «Центрнаучфильм», делала фильмы о космосе. А тогда они с тетей Тамарой изготовляли роскошные абажуры — из ватмана и батика, который тоже делали сами. Шла эта красота нарасхват.
Еще мама расписывала текстильную обувь, делала набивные косынки, замечательно шила. Как-то к ней обратились: Алле Константиновне Тарасовой срочно требовалось платье. Мама перепугалась. Одно дело обшивать семью, и совсем другое — народную артистку СССР, причем любимую. Но с задачей справилась лихо. Впрочем, как всегда.
Домом тоже занималась она. Если у нас что-то ломалось и мама начинала кидать на Льва Константиновича многозначительные взгляды, тот жалобно просил: «Ларочка, давай позовем человека». В результате проблемы чаще всего устраняла сама мама, не пасовавшая ни перед какими трудностями. Стараниями ее рук у нас всегда был уютный красивый дом, где комфортно чувствовали себя не только мы, но и многочисленные гости.
При этом мама отличалась взрывным характером, часто вершила «скорый суд». Папа так не умел. Помню, как перепачканные, взбудораженные, но с покаянными лицами мы вечером являемся домой. Мама настроена решительно, отец же, никогда не повышающий голоса, просто роняет: «Больше так не поступайте...» Эта тихая просьба нас укрощает, правда ненадолго.
Действительно, папа никогда не ругал и ничего не запрещал. Он делал главное — разговаривал с нами. Привил любовь к вечерним беседам за круглым столом, к чтению вслух. Ненавязчиво учил иметь собственное суждение, уметь выразить его и отстаивать.
Еще в 1951 году началось многолетнее сотрудничество Льва Константиновича с художниками Александром Винокуровым и Леонидом Шварцманом, для близких просто Лелей. Рисовальщик, он больше работал над созданием персонажей и раскадровкой, на живописце Винокурове оставалась декорационная сторона. Папа выступал генератором всех замыслов и идей, а затем с секундомером в руке садился за режиссерский сценарий.
Мне кажется, папа оставался мультипликатором двадцать четыре часа в сутки. Он подмечал интересные черты лица или мимику, взгляд, запоминал необычную походку, манеру держаться, особую пластику. И все эти наблюдения шли потом в его режиссерскую копилку.
В 1952-м на экраны вышел нежный и романтический «Аленький цветочек» по Аксакову, через два года «Золотая антилопа», поставленная по мотивам индийских сказок. В те времена большинство фильмов, где действовали человеческие персонажи, снимали по «эклеру». Метод получил название по марке стола, на котором осуществлялись все манипуляции, и пришел из Америки — так работал Уолт Дисней.
При этом способе загримированного артиста снимали на пленку, а потом полученное изображение перерисовывали на целлулоид покадрово. Любопытно, что пропорции приходилось изменять. Оказывается, когда обводишь на бумаге контур человека, у него получается непропорционально маленькая голова. Если в нормальном теле укладывается восемь голов, то в мультипликационном только пять-шесть.
Иногда разыгранные вживую мизансцены входили в картину целиком, а случалось, оставались лишь отдельные жесты или, например, манера походки. В «Аленьком цветочке» «эклеру» следовали скрупулезно. Роль купца Степана Емельяныча играл ученик Мейерхольда, в те годы популярный актер Николай Боголюбов, Чудищем стал великий Михаил Астангов — ему сделали горб из подушки, нацепили какой-то халат. На Настеньку пригласили молоденькую Нину Крачковскую (ее брат был женат на знаменитой Наталье). А роль прекрасного принца исполнил никому тогда не известный Алексей Баталов. Он недавно вернулся из армии и на студии появлялся в шинели и сапогах.
Готовясь к съемкам «Золотой антилопы», папа увидел в ГМИИ имени Пушкина фотографию, на которой английский резидент стоит напротив индийского мелкого раджи. Британец с лошадиной физиономией скорчил презрительную мину, а его лукавый визави изогнулся в подобострастном поклоне. Вспомнив, как подобного восточного властителя лет десять назад в «Адмирале Нахимове» сыграл главный режиссер Вахтанговского театра Рубен Симонов, Лев Константинович принял решение пригласить его на роль раджи. Конечно, речь шла не о портретном сходстве, скорее шаржированном. Но именно благодаря удачному выбору актера персонаж заиграл, стал живым и колоритным.
Много раз видела фильм и не устаю удивляться мастерству наших художников-аниматоров! Пластика всех персонажей безукоризненна. А как грациозна золотая антилопа, как мчится она, закинув гордую голову... Вот что значит ручная работа, а не компьютерная графика. Лента принимала участие в четырех фестивалях — в Каннах, Белграде, Лондоне и Дурбане. И получила четыре награды.
В 1955 году папа решил снимать «Снежную королеву». Эта картина собрала огромное количество наград и долгое время считалась самым известным в мире советским мультфильмом. Знаменитый японский режиссер Хаяо Миядзаки, автор «Унесенных призраками» и «Ходячего замка», признавался, что именно благодаря ей остался в профессии, получив новое вдохновение.
Работа продолжалась два года — фильм полнометражный. Прежде всего требовалось прочувствовать атмосферу андерсеновской Дании. О поездке в капиталистический Копенгаген нельзя было и мечтать, потому троица творцов отправилась в советскую Прибалтику. Две недели путешествовали по Риге, Таллину и Тарту, фотографировали, срисовывали с натуры фасады и шпили. Потом засели в библиотеке: изучали фотографии Копенгагена, альбомы скандинавских художников, финский фольклор.
От метода «эклер» анимация уже уходила. И, скажем, образ сказочного человечка Оле-Лукойе родился без всяких вспомогательных съемок. Папа говорил о нем как о живом существе: «Текст я писал особенно тщательно, работал над каждым словом. Точно представлял себе, как этот персонаж появляется, как сидит, закинув ножку на ножку, и важно разглагольствует».
Тогда он увидел во МХАТе спектакль «Пиквикский клуб» и восхитившись игрой Владимира Грибкова (управдом из кинокомедии «Близнецы»), решил, что именно этот актер должен озвучивать Оле-Лукойе. Обсудил с ним все мизансцены и записал фонограмму. Потом уже Шварцман нарисовал человечка на бумаге, наделив персонаж мимикой Грибкова. А оживил его, сделав весь мультипликат, Федор Хитрук. О нем отец говорил: «Федя — гений! Так сыграть персонажа, имея только голос!»
Мария Бабанова, озвучившая заглавную героиню, внешне на нее совершенно не походила. Но именно ее волшебный голос «услышал» папа, только взглянув на нарисованную Лелей Снежную королеву. Получился удивительный, наделенный колдовским обаянием образ. Бабанова отцу благоволила, всегда передавала «его девочкам» приветы и конфетки.
Вообще, актеры с радостью озвучивали анимационные фильмы. Тянуло попробовать себя в других ипостасях, поозорничать. «Давненько я не каркал», — шутил Ростислав Плятт, отправляясь на «Союзмультфильм». Он, кстати, стал рассказчиком в папином «Букете». Роли в отцовских фильмах озвучивали замечательные артисты: Рубен Симонов, Михаил Астангов, Сергей Мартинсон, Всеволод Ларионов, Валентина Сперантова, Владимир Грибков, Василий Ливанов и другие.
Артисты прибегали на озвучку в перерывах между репетициями, благо «Союзмультфильм» располагался неподалеку от главных театров, в самом центре, на Каляевской, 23а. Здесь жили одной большой семьей, преданной общему делу. И атмосфера была теплой, домашней и озорной. На утренниках для детей сотрудников зал набивался до отказа: в двухчасовую программу входили все новые картины. Когда в титрах появлялась фамилия Атаманов, мы с Анютой в восторге толкали друг друга локтями.
Коридоры студии украшали портреты персонажей и дружеские шаржи. Это неудивительно, ведь карикатуры иногда перетекали в мультипликационных героев и наоборот. Например в солидного вида разбойнике из «Снежной королевы» можно узнать режиссера Романа Качанова, автора «Варежки» и фильмов о Чебурашке и Крокодиле Гене. А одноглазый разбойник — вылитый аниматор Борис Дёжкин — колоритнейший персонаж и великолепный рисовальщик.
Кстати, он много работал с отцом, а потом стал режиссером, сняв в числе прочих фильм «Необыкновенный матч». В самом начале войны, когда студию еще не эвакуировали, семья Дёжкиных попала под бомбежку. Борис Петрович накрыл телом жену, а самого его ранило, выбило глаз.
Как-то Дёжкин торопился на студию. Возможно, ехал из ресторана ВТО, где был завсегдатаем: любил пропустить рюмочку, закусив пожарской котлетой. Доехал, сунулся по карманам, а кошелька нет. «Погодите, сейчас вынесу деньги», — пообещал водителю и скрылся в подъезде. Таксист остался ждать. А пассажира нет и нет. Наконец появляется. Но... преспокойно направляется в противоположную сторону! Таксист, естественно, выскакивает и с воплем «Гражданин, стойте!» накидывается на... совершенно безвинного художника Винокурова. Тот тоже был ранен и тоже носил на глазу повязку, вот шофер и обознался. А Дёжкин просто закрутился на студии и забыл о долге.
В интервью с его вдовой я прочла другую историю. Будто бы однажды Дёжкин, Винокуров, Перч Саркисян и мультипликатор Владимир Соболев — у последних были покалечены ноги — шли по Каляевской. Навстречу — бабка. Всплеснула руками и говорит: «Сынки, неужели ремонт обуви закрылся?» В послевоенные годы в таких обувных мастерских работали преимущественно инвалиды. На студии трудилось много бывших фронтовиков, и ко многим война была особенно немилосердна...
Наверное, на студии существовала некая соревновательность. Там, где каждый второй — творец, невозможно этого избежать. Леля Шварцман вспоминает: «При всей разности характеров, темпераментов, при спорах, порой весьма бурных, все-таки обстановка была дружественная. Что греха таить, случалось, и выпивали на работе, и в шахматы играли. Но это не мешало делу, а скорее сближало и объединяло».
Папину доброжелательность ценили, это все отмечают. Долгие годы он являлся председателем художественного совета «Союзмультфильма». Знаменитый Юрий Норштейн с благодарностью рассказывает, как худсовет спасал его картины: «До сих пор помню слова Льва Константиновича по поводу «Сказки сказок» — «Мы должны помочь режиссеру и группе завершить фильм. Сегодня мы стали свидетелями небывалой мультипликации!» А тогда, в 1979 году, даже директор студии не смел пойти против худсовета.
Но несмотря на заслуженный авторитет, Лев Константинович нисколько не забронзовел. Скорее всего благодаря присущей ему самоиронии. Папу всерьез называли классиком, а он смеялся: «Это просто игра в классики». Однажды приехавшие на студию иностранные мультипликаторы с удивлением наблюдали за солидным человеком в костюме и галстуке, который лихо съезжал по перилам. Узнав, что это — «тот самый Атаманов», и вовсе опешили.
Первую международную награду «Снежная королева» получила на Венецианском детском кинофестивале в 1957 году. Получать заграничные призы чаще ездили не художники, а чиновники, и это известие застало нас с родителями на море.
Помню, когда прочли телеграмму о награждении, я начала скакать по пляжу: «Ура! Теперь нам точно дадут квартиру!» Однако отдельную жилплощадь мы получили только в 1960-м, в доме для работников студии у ВДНХ. Отцу в тот момент было уже пятьдесят пять. Надо заметить: фестивальный и прокатный успех картин на материальном благополучии их создателей никак не отражался.
Потом у «Снежной королевы» было много побед. Про один итальянский приз — стеклянный сосуд, наполненный специальной жидкостью, а внутри — живые розы, как те, что росли у Кая и Герды, — мы узнали случайно из письма, пришедшего на «Союзмультфильм». Оказалось, в Италии картина была объявлена лучшим фильмом года. Но награды мы так и не увидели, она осела в каком-то высоком кабинете. Впрочем, как и многие другие.
Имя Атаманова в профессиональной среде знали еще до заслуженных призов. Впервые папу выпустили за границу в 1955-м, он полетел в Париж как член фестивального жюри. Отец состоял в международной ассоциации мультипликаторов АSIFА, выезжал на ее форумы. Советские режиссеры долго были лишены возможности видеть работы западных коллег.
Доходило до невероятного. Динамика и пластика персонажей Дёжкина очень напоминает ту, в которой Дисней исполнил свою знаменитую «Пляску скелетов». Бориса Петровича можно было бы обвинить в плагиате. Но он не видел американского фильма 1929 года, когда в середине пятидесятых снимал свои картины «Необыкновенный матч» и «Старые знакомые»! К счастью, с начала шестидесятых зарубежные фильмы стали приходить в Госфильмофонд, где их демонстрировали по особому заказу.
Когда папа возвращался из-за рубежа, мультипликаторы знали: притащит на студию чемодан киножурналов и обязательно позовет в гости. Но не буду лукавить — у нас любили бывать не только из профессионального интереса. Все знали: у Атамановых вкусно. Да и весело!
На застольях собирались сплошь златоусты, кубок тамады был переходящим. А главным кулинаром считался папа. Приносил с рынка мясной оковалок, чем-то его нашпиговывал, мариновал, запекал... Еще Лев Константинович гениально заправлял салаты — самые банальные превращал в изысканные яства, а его лобио считали лучшим в Москве. Мама смеялась: «Открой Лева ресторан, стал бы очень богатым!»
Когда я училась во ВГИКе и мы уже жили недалеко от института, часто забегали мои однокурсники. Папа особо опекал тех, кто жил в общежитии. Наши с сестрой друзья потом шутили: «Лев Константинович, ваши бутерброды вскормили целое поколение советского киноведения».
Аниматоры варились в одном соку даже летом: дачи «Союзмультфильма» на станции Театральная стояли на трех соседних просеках, которые так и назывались: 1-я, 2-я и 3-я Мультфильмовские. Тут жили и автор «Мойдодыра» и «Конька-горбунка» Иван Петрович Иванов-Вано, и «бабушки русской анимации» сестры Валентина и Зинаида Брумберг. Они родились в один день с разницей в год. Поставили такие фильмы, как «Храбрый портняжка», «Кот в сапогах», «Кентервильское привидение». Валентина Семеновна говорила: «Нельзя работать уныло — сидеть молча и пукать!»
Дачное соседство никого не напрягало. «Мультфильмовцы» даже были рады возможности похвастать редким цветком, урожаем яблок или вареньем из своих ягод по особому рецепту. Помню, как папа горделиво демонстрировал кусты белых пионов «снежная королева», подаренные ему почитательницами из Ботанического сада.
Когда дачи только построили, близкий друг нашей семьи Владимир Сутеев всем придумал названия. Про свою говорил: железнодорожная будка или дебаркадер. Хотя у него был удивительно симпатичный домик с цветными стеклами на террасе. Нашу дачу он окрестил кофейником — она желто-оранжевой окраской действительно чем-то походила на тот, что папа привез из Китая. Дядя Володя и папа были очень остроумны, и мы с Анютой обожали слушать их веселые диалоги. Но Сутеев мог быть и едким. Про одного из «мультфильмовцев» произнес гениальную фразу «Он родился не в сорочке, а в габардиновом пальто, — а потом добавил: — И в шляпе».
Замечательный художник и сценарист, успевший в молодости поработать и с Атамановым, после 1948 года он ограничился написанием сценариев. Выпускал детские книжки, которые расходились миллионными тиражами. Дядя Володя был амбидекстром — одинаково владел как правой, так и левой рукой. Мы с сестрой, а много позже и моя дочь, замирали, когда он брал в каждую руку по карандашу и одновременно рисовал двух зверушек — совершенно одинаковых!
Таким образом Сутеев, видимо, завоевывал не только нас, но и своих многочисленных жен. Признаться, мы с Анютой в детстве тоже спорили между собой, кто из нас «на нем поженится». Дядя Володя говорил: «В промежутках между браками я хожу обедать к Атаманову». Не дождавшись, пока повзрослеем мы с Анютой, он женился на тете Соне и был счастлив с ней многие годы.
На дачу любил приезжать драматург и сценарист Михаил Давидович Вольпин. Потом он купил дом по соседству. Мы дружили семьями. Его жена Ирина Глебовна не выносила двух вещей — алкоголь и маринованный чеснок. Он покупал ром, белый и золотой, который продавался в местном сельпо даже при сухом законе, чеснок на рынке, приходил к нам и прятал в холодильник: «Лариска, я к вам. Моя меня с этим выгнала». Потом все сидели за накрытым столом, и мы с Анюткой взахлеб слушали рассказы о вольпинской вхутемасовской молодости с Маяковским, Есениным, Мариенгофом, братьями Эрдман или его лагерные истории, причем, что удивительно, всегда смешные.
У нас бывал Николай Эрдман, неизменно щеголеватый и ироничный. Он был папиным автором, но говорить любил не о кино, а о театре. Часто заходил поиграть в нарды будущий автор «Неуловимых мстителей» Эдмонд Кеосаян. Как же он переживал, когда побеждала мама!
— Лариса Михайловна, откуда у вас шеш-беш? — горячился Кеосаян.
— Оттуда! — вальяжно отвечала мама.
Режиссер хватался за голову:
— Боже! Я проиграл русской женщине!
Папа тоже непросто переживал свои проигрыши, по-детски обижался. Но потом утешал себя: «Ларочке просто везет...»
Дружил отец и с замечательной поэтессой Юнной Мориц. Делал с ней мультфильм «Пони бегает по кругу», где песни на ее стихи прекрасно исполнила Елена Камбурова. Может быть, играет роль мой сегодняшний возраст, но философская и при этом очень простодушная история о невозвратности прошедшего очень меня трогает.
Еще папа приятельствовал с совершенно уникальным человеком — детским писателем Иосифом Диком. С войны он вернулся без обеих рук, но не только стал писателем, но и сконструировал специальное приспособление, чтобы работать на печатной машинке, и даже лихо гонял на автомобиле.
Помню, как девочкой я избегала бывать у композитора Никиты Богословского. Хозяин был очень гостеприимен и обаятелен, но порог его квартиры я переступала с опаской — каверзы могли поджидать на каждом шагу. Однажды села в старое вольтеровское кресло, а оно подо мной... пукнуло. Богословский со всего света привозил игрушки для розыгрышей, и не всегда безобидных. Как-то папа вернулся от Богословского расстроенным — тот неловко опрокинул на него краску, да еще черную... Мама посочувствовала: «Да, погибла любимая парижская рубашка, это никак не отстирать». Но к ее удивлению утром пятна бесследно исчезли. Такие вот нервные шутки...
Папа с удовольствием вспоминал совместную работу с блестящим датским художником Херлуфом Бидструпом на фильме «Скамейка» 1967 года. Оказалось, что у них сходная природа юмора. Датчанин был столь потрясен профессионализмом наших аниматоров, что захотел сотрудничать и дальше, — так возникла картина «Это в наших силах». Приезжая в Москву, он неизменно бывал нашим гостем, очарованный армянской кухней и блондинкой мамой. Она, кстати, долгое время сохраняла красоту, выглядела очень молодо. Мой вгиковский поклонник, будущий режиссер Эмиль Лотяну, когда попадал к нам, повторял: «Не знаешь, за кем ухаживать».
Папа любил поэкспериментировать с жанрами и стилями, и когда ему в руки попал сценарий молодой писательницы Розы Хуснутдиновой «Балерина на корабле», увидел, как можно сделать фильм в новой для себя манере. Сразу пришли на ум праздничные, легкие картины любимого им Рауля Дюфи, музыка Альфреда Шнитке, изящная фигурка балерины с рисунка Серова... Мудрая, пронизанная воздухом и светом картина стала для папы одной из любимых. Может, еще и потому, что героиня имела очевидное портретное сходство с нашей Анютой.
Режиссер Андрей Хржановский как-то назвал наш дом «лучезарным». Думаю, он был прав. Вспомнилась такая история: мы ждали компанию родительских друзей. Папа насочинял каких-то блюд, накрыл стол. Наконец начинают появляться гости. Плотоядно поглядывают на угощения, но ждут задержавшуюся маму. Поняв, что ситуацию надо как-то обыграть, папа придумывает: как только раздастся звонок, все должны упасть на пол, изображая мучительную смерть от голода.
Гости идею подхватили, и все пошло по сценарию: мы живописно валяемся на полу, с трудом сдерживая смех. Мама входит в комнату, видит накрытый стол и тела вокруг. А дальше... заламывает руки и картинно «умирая», присоединяется к нашей куче на полу. Надо ли говорить, что первый тост прозвучал за маму — настоящую режиссерскую жену!
При всей несхожести характеров и разнице в возрасте родители жили на одной волне, были одной крови. В конце жизни у них были отношения как у гоголевских старосветских помещиков. Рядом с ними всем было хорошо.
Отец много читал и как-то наткнулся на книги молодого Григория Остера. Обаяние, простота и парадоксальность авторской манеры его очень привлекли, и в конце семидесятых Лев Константинович сделал четыре выпуска киноисторий «Котенок по имени Гав». Пятую серию поставил Леонид Шварцман — уже после папиной смерти.
Отец никогда не болел, а тут попал в больницу с тяжелым диагнозом. Но он не жаловался. Мама, ежедневно навещая его в клинике, слышала лишь: «Ларочка, у меня все в порядке. Ты иди». Она неслась домой выжать гранатовый сок и вернуться с ним, пока совсем свежий. Дня за три до конца Льва Константиновича отпустили на пару дней домой. Он смог попрощаться и со всеми нами, и с родными стенами. Умер папа в больнице, держа маму за руку.
...Однажды в Париже отец пришел в гости к коллеге с букетом голых веточек. Та удивилась, он объяснил: «Поставьте в воду и ждите чуда». Через месяц мы получили письмо с фотографией цветущего багульника. На обратной стороне была приписка: «Месье Атаманов, мы просто разорились на вашем подарке — весь Париж хочет посмотреть на русское чудо и каждого нужно угостить чашечкой кофе». Папа именно этим и занимался — творил чудеса.
Вот рассказываю об отце, стараясь не идеализировать его, а получается чуть ли не жизнеописание святого. Конечно, разумом понимаю: папа был живым человеком со всеми страстями и слабостями, присущими творческой натуре. Но я действительно запомнила его именно таким.
Статьи по теме:
Свежие комментарии